Постскриптум к русскому изданию

Научная добросовестность побудила меня сохранить в русском тексте последний параграф вышеприведённого американского послесловия, несмотря на то, что он может только ввести в заблуждение русского читателя, не помнящего, или не понимавшего, или вообще никогда не читавшего книг «В. Сирина», которые выходили заграницей в двадцатых и тридцатых годах. Американскому читателю я так страстно твержу о превосходстве моего русского слога над моим слогом английским, что иной славист может и впрямь подумать, что мой перевод «Лолиты» во сто раз лучше оригинала. Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода – история разочарования. Увы, тот «дивный русский язык», который, сдавалось мне, всё ждёт меня где-то, цветёт, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадёжной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку.

Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи переводчик, но и дух языка, на который перевод делается. За полгода работы над русской «Лолитой» я не только убедился в пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых навыков и сокровищ, но пришёл и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков.

Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, всё нежно-человеческое (как ни странно!), а также всё мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговорённости, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов – всё это, а также всё относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям – становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зелёным русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но ещё недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пёстрого знания с полной свободой духа. Свобода духа! Всё дыхание человечества в этом сочетании слов.

Библиографические сведения, приведённые в послесловии к американскому изданию (Путнам, 1958), можно теперь пополнить. Первое издание с обильными опечатками, вышедшее в двух томиках в Париже (Олимпия Пресс, 1955), покупалось довольно вяло американскими туристами, пока не попалось на глаза Грэхаму Грину, отозвавшемуся о книге с похвалой в одной лондонской газете^[154]. На него и на «Лолиту» обрушился в другой лондонской газете реакционный фельетонист, некто Джон Гордон^[155], и его-то добродетельный ужас привлёк к «Лолите» всеобщее внимание. Что же касается её судьбы в Соединённых Штатах, то следует отметить, что она там никогда не была запрещена (как до сих пор запрещена в некоторых странах). Первые экземпляры парижского издания «Лолиты», выписанные частными лицами, были задержаны и прочтены на американской таможне, но неизвестный друг-читатель, служивший там, признал мою «Лолиту» легальной литературой, и экземпляры были отправлены по адресам. Это разрешило сомнения осторожных американских издателей, и я уже мог выбирать между ними наиболее мне подходящего. Успех путнамского издания (1958) превзошёл, как говорится, все ожидания. Парадоксальным образом, однако, первое английское издание, вышедшее в Париже ещё в 1955 году, вдруг оказалось под запретом. Я часто спрашиваю себя, как поступил бы я в те дни, когда начались переговоры с «Олимпия Пресс», если бы мне тогда стало известно, что наряду с печатанием талантливых, хотя и вольных, произведений главный свой доход издатель получал от им заказываемых продажным ничтожествам пошлых книжонок совершенно того же сорта, как предлагаемые на тёмных углах снимки монашки с сенбернаром или матроса с матросом. Как бы то ни было, английские таможенники давно уже отнимали, в суровом и трезвом тумане возвращений с каникул, эту порнографическую дрянь – в таких же травянистого цвета обложках, как моя «Лолита». Теперь же английский министр внутренних дел попросил своего французского коллегу, столь же невежественного, сколь услужливого, запретить в продаже весь список изданий «Олимпии», и в течение некоторого времени «Лолита» в Париже разделяла судьбу заборных изданий «Олимпии».

Между тем нашёлся лондонский издатель, пожелавший напечатать её. Дело совпало с обсуждением нового закона о цензуре (1958–59 г.) причём «Лолита» служила аргументом и для либералов и для консерваторов. Парламент выписал из Америки некоторое количество экземпляров, и члены ознакомились с книгой. Закон был принят, и «Лолита» вышла в Лондоне, в издательстве Вайденфельда и Никольсона, в 1959-ом году. Одновременно Галлимар в Париже подготовил её издание на французском языке, – и незадачливое первое английское издание «Олимпия Пресс», деловито и возмущённо оправляясь, опять появилось в киосках.

С тех пор «Лолита» переводилась на многие языки: она вышла отдельными изданиями в арабских странах, Аргентине, Бразилии, Германии, Голландии, Греции, Дании, Израиле, Индии, Италии, Китае, Мексике, Норвегии, Турции, Уругвае, Финляндии, Франции, Швеции и Японии. Продажу её только что разрешили в Австралии, но она всё ещё запрещена в Испании и Южно-Африканской Республике. Не появилась она и в пуританских странах за железным занавесом. Из всех этих переводов я отвечаю, в смысле точности и полноты, только за французский, который я сам проверил до напечатания. Воображаю, что сделали с бедняжкой египтяне и китайцы, а ещё яснее воображаю, что сделала бы с ней, если бы я допустил это, «перемещённая дама», недавно научившаяся английскому языку, или американец, который «брал» русский язык в университете. Вопрос же – для кого, собственно, «Лолита» переводится – относится к области метафизики и юмора. Мне трудно представить себе режим, либеральный ли или тоталитарный, в чопорной моей отчизне, при котором цензура пропустила бы «Лолиту». Кстати, не знаю, кого сейчас особенно чтят в России – кажется, Гемингвея, современного заместителя Майн-Рида, да ничтожных Фолкнера и Сартра, этих баловней западной буржуазии. Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках^[156] или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами^[157], мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской, который принёс советскому правительству столько добротной иностранной валюты.

Издавая «Лолиту» по-русски, я преследую очень простую цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга – или, скажем ещё скромнее, одна из лучших моих английских книг – была правильно переведена на мой родной язык. Это – прихоть библиофила, не более. Как писатель, я слишком привык к тому, что вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего сознания – какие уж тут советские издания «Лолиты»! Как переводчик я не тщеславен, равнодушен к поправкам знатоков и лишь тем горжусь, что железной рукой сдерживал демонов, подбивавших на пропуски и дополнения. Как читатель я умею размножаться бесконечно и легко могу набить огромный отзывчивый зал своими двойниками, представителями, статистами и теми наёмными господами, которые, ни секунды не колеблясь, выходят на сцену из разных рядов, как только волшебник предлагает публике убедиться в отсутствии обмана. Но что мне сказать насчёт других, нормальных читателей? В моём магическом кристалле^[158] играют радуги, косо отражаются мои очки, намечается миниатюрная иллюминация – но он мало кого мне показывает: несколько старых друзей, группу эмигрантов (в общем предпочитающих Лескова), гастролёра-поэта из советской страны, гримёра путешествующей группы, трёх польских или сербских делегатов в многозеркальном кафе, а совсем в глубине – начало смутного движения, признаки энтузиазма, приближающиеся фигуры молодых людей, размахивающих руками... но это просто меня просят посторониться – сейчас будут снимать приезд какого-то президента в Москву.

Владимир Набоков

7-го ноября 1965 г.

Палермо

^[1]. ..двойное название... — Подзаголовок произведения пародирует названия английских «исповедальных» порнографических романов XVIII в., например широко известную в странах английского языка книгу Джона Клеланда «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех, рассказанные Джоном Клеландом» (1749). Вместе с тем он, возможно, отсылает нас к одному из вероятных аллюзивных подтекстов «Лолиты» — сборнику эссе и рассказов французского поэта-символиста Поля Верлена «Записки вдовца» (1883—1884; русск. пер. 1911). В одном из рассказов поэт с умилением описывает свою 11-летнюю дочь, но в финале выясняется, что его дочь «никогда не существовала и, вероятно, уже никогда не родится». Верлен, как полагает А. Долинин, занимает особое место среди исторических лиц и литературных персонажей, с которыми отождествляет себя Гумберт Гумберт, в силу того, что он представляет собой пример «больного гения»: кутила, дебошир, гомосексуалист, пьяница, наркоман и сифилитик, Верлен создал стихи высочайшего класса; к тому же он стрелял в своего «злого гения» Артюра Рембо, отсидел два года в тюрьме, в заключении обратился к христианству и написал цикл покаянных стихов. Обратим внимание на то, что в «Предисловии» и самой «исповеди» сходным образом охарактеризованы обстоятельства, в которых она писалась. А. Аппель также отмечает, что термин «светлокожий вдовец» (white widowed male) встречается в историях болезни пациентов психиатрических клиник.

^[2] «Гумберт Гумберт» — Если фамилию Гумберт (Humbert) прочесть на французский манер, то она может восприниматься как омоним слова ombre (тень). Вместе с тем она омонимична испанскому слову hombre (человек). Используемое удвоение — Гумберт Гумберт — может пониматься как «тень человека» (ombre of an hombre), ведь к моменту опубликования своей книги повествователь уже мёртв. Кроме того, здесь можно усмотреть намёк на мрак наваждения и непонимания истинного положения вещей, в котором пребывает главный герой. Добавим также, что Г. Г., как и любой другой повествователь у Набокова, может рассматриваться как тень автора.

^[3] Вивиан Дамор-Блок — анаграмма имени и фамилии писателя. Добавленное в русской версии «Дамор — по сцене, Блок — по одному из первых мужей» намекает на роль, которую сыграла поэзия А. Блока в становлении Набокова-поэта. В тексте в дальнейшем обнаруживаются аллюзии на Блока. В английской версии любовницу Куильти зовут Vivian Darkbloom. Она же «является» автором примечаний к роману Набокова «Ада».

^[4]. ..историческое решение, принятое... судьёй Джоном Вульси... — Суд под председательством нью-йоркского судьи Джона М. Вульси вынес решение, снявшее запрет на издание в США романа Джеймса Джойса «Улисс» как произведения будто бы порнографического и оскорбляющего общественную нравственность, что послужило прецедентом для пересмотра законов о печати.

^[5] Биянка Шварцман — Контраст чёрного и белого цветов (от bianco — белый (итал.) и schwarz — чёрный (нем.)) соответствует представлению писателя о том, что для школы психоанализа, пародирование которой — одна из сквозных тем романа, характерно упрощённое, примитивизированное видение и истолкование мира. В первоиздании имеется два варианта написания этого имени: «Биянка» и «Бианка».

^[6] Джон Рэй — Это имя появляется не случайно, ибо, как указал ещё А. Аппель, его носил английский натуралист (1627—1705), который создал систему классификации насекомых, основанную на принципе метаморфоза.

^[7] Мой дорогой папочка

^[8] Несчастные, роман В. Гюго

^[9] Человеческая красота

^[10] Госпожа Р.

^[11] ®Холодное питьё из шоколода.

^[12] Двух Мартышек

^[13] «Дитя прелестное и коварное» (мнимая цитата)

^[14] Костюм

^[15] Повиливание

^[16] Сто

^[17] Ничего не поделаешь

^[18] Подарочек

^[19] Восемнадцать

^[20] Да, это нехорошо

^[21] Хитёр был, кто изобрёл этот фокус

^[22] Как мило ты это сказал

^[23] Перед тем как ляжем

^[24] Куплю себе чулки

^[25] Мадмуазель Эдита

^[26] Полюбуйтесь-ка на эту красивую брюнетку

^[27] Свои деньги

^[28] Похлёбка

^[29] Девчонкой

^[30] Парижская Вечорка

^[31] Улица Бонапарта

^[32] Кто же он?

^[33] Jean-Christophe, — весьма посредственный роман Р. Ролана

^[34] Прошу прощения… Могу-ли я…

^[35] Кто есть Что в свете Рампы

^[36] Сборники рассказов

^[37] Анналы Взрослой Психофизики

^[38] Полярные Исследования

^[39] Господин доктор (нем.)

^[40] Новооткрытая звезда

^[41] Незрелый плод

^[42] Эти серенькие, такие мягкие утра…

^[43] Продолжайте, продолжайте!

^[44] Берта Большая-Нога (мать Карла Великого)

^[45] Прямо ничего

^[46] Мой дорогой, дорогой господин (неправильно по-французски)

^[47] Уезжайте! (неправильно по-французски)

^[48] Мой милый

^[49] Ночной страх

^[50] Пытка сильная и тяжёлая

^[51] Ну и словечко

^[52] Небольшое внимание

^[53] Дружок

^[54] Решать буду я

^[55] Не тут-то было

^[56] С синяками под глазами

^[57] Затем?

^[58] Это наконец всё?

^[59] Наконец одни

^[60] Великий момент

^[61] Наверняка так уже наверняка (нем.)

^[62] Как говорится

^[63] Между нами говоря

^[64] Спящая красотка или смешной кавалер (название гравюры)

^[65] Малютка

^[66] Гримаска

^[67] Случайное обнажение

^[68] Моя дорогая Долорес!

^[69] Как вы хорошо знаете, моя прекрасная

^[70] Вот и всё

^[71] Что называется «Диксиланд» (пошлое название южных штатов)

^[72] Увеселительная прогулка

^[73] Причина существования

^[74] Ни с того, ни с сего

^[75] Лицо, сделанное для пощёчин

^[76] Искоса (исподтишка, потихоньку) подглядывавшую

^[77] Ноя предаюсь бредням

^[78] С томными глазами

^[79] Темноволосый подросток

^[80] Корчится

^[81] Неловкий ангел

^[82] Весьма приличного вида господин

^[83] В полном соку

^[84] Ещё бодрый старец

^[85] Иметь определённое жилище или занятие

^[86] Девчонка

^[87] Любитель непристойных зрелищ

^[88] Мои вкусы

^[89] Да, они миленькие

^[90] Возьмите-ка одну из этих груш. Их мн даёт моя добрая соседка, живущая напротив, в таком количестве, что я не могу всеми ими полакомиться.

^[91] Миссис Тэйлор только-что подарила мне эти георгины — красивые цветы, которых я не терплю.

^[92] Шах королю!

^[93] А все ваши дочки — они хорошо поживают?

^[94] В грязной истории

^[95] Не показывайте ляжек

^[96] Венерическая лихорадка

^[97] Мой бедный друг, мне уж не доведётся когда-либо вас увидеть опять; вряд ли вы прочтёте мою книгу, но всё-таки разрешите сказать вам. что я очень крепко жму вашу руку и что все мои дочки кланяются вам.

^[98] С фальшиво-покаянной ужимочкой

^[99] Я всегда восхищался ормондским шедевром великого Дублинца (намёк на Джойса)

^[100] Сговорено?

^[101] Которая не спешила

^[102] Переселившийся горец

^[103] Тигр из поэмы Гольдсмита

^[104] Разомлевший от любовной истомы

^[105] Промах

^[106] Саркастический смех

^[107] Набалдашник трости

^[108] Малолетние балерины

^[109] Будем рассуждать логично

^[110] Соединённые Штаты

^[111] Король Эльфов («Лесной царь»)

^[112] Я принял это за счёт, а не за любовную записку.

^[113] Здравствуй, малышка!

^[114] Ты меня не любишь больше, моя Кармен?

^[115] Прекрасная дама вся в синем

^[116] Где-то, где-нибудь

^[117] Синий корабль

^[118] Пьяная птица

^[119] Парень

^[120] Исчезнувшая Долорес

^[121] Как это всё былло далёко

^[122] А я предлагавший тебе свой гений

^[123] Зелёное Солнце

^[124]

Намедни вечером от стужи оперной арии она слегла:

Надтреснутый звук — «как тот глуп, кто ей вверится»

Идёт снег, декорация валится, Лолита!

Лолита, что я сделал с твоей жизгью?

^[125] Воспоминание, воспоминание, чего ты хочешь от меня?

^[126] Маленькая нимфа, присевшая на корточки (гравюра)

^[127] Мои окна

^[128] Знаете, моя малютка в десять лет была от вас без ума?

^[129] Мой великий, лучезарный грех

^[130] Переменим жизнь, моя Кармен, заживём где-нибудь, где никогда не разлучимся. (из «Кармен» Меримэ)

^[131] Кармен, хочешь уехать со мной?

^[132] Приданое

^[133] Мой маленький подарок

^[134] Карменсита, спросил я её

^[135] Но я любил тебя, любил тебя!

^[136] Тысяча ужимок

^[137] Проснитсь! Пора умирать.

^[138] Я — господин Брюстер.

^[139] Жизнь плоти

^[140] Женщина — это женщина, но Капрал — это сорт папиросы.

^[141] В хорошеньком вы теперь положении, старина.

^[142] Будем разумны

^[143]. ..связан с газетной статейкой об обезьяне... — Похоже на мистификацию, так как никому из исследователей такую заметку обнаружить не удалось.

^[144]. ..рассказ, озаглавленный «Волшебник»... — Вопреки этому высказыванию Набокова, рукопись «Волшебника» была найдена и опубликована.

^[145]. ..писал романы с 1924-го года... — Первый роман Набокова «Машенька» написан в Берлине осенью 1925 г.

^[146] Алданов Марк Александрович (псевдоним; наст. фам. Ландау, 1889—1957) — русский писатель-эмигрант, писавший в основном исторические романы. Набоков поддерживал с ним многолетние дружеские отношения.

^[147] Фондаминский Илья Исидорович (псевдоним И. Бунаков, 1880—1942) — публицист, религиозный писатель, один из редакторов журнала «Современные записки», активный деятель партии эсеров. Взгляды Фондаминского были чужды Набокову, но он относился к тому с уважением.

^[148] Зензинов Владимир Михайлович (1880—1953) — соредактор «Современных записок», близкий друг И. Фондаминского.

^[149] Коган-Бернштейн — женщина-врач, которая лечила Набокова.

^[150]. ..в университетском городе Итака... — В этом городе находится Корнельский университет, где Набоков вёл занятия по русской и мировой литературе с 1948 по 1959 г.

^[151] Анаграмма моего имени и фамилии... — Вивиан Дамор-Блок.

^[152] типоскрипт — машинописная копия.

^[153]. ..в Теллуриде, где я поймал не открытую тогда самку... голубянки Lycaeides sublivens Nabokov. — Об этой своей находке Набоков написал специальную энтомологическую работу (1952). Эта бабочка была поймана им рядом с городом Лолита, штат Колорадо.

^[154]. ..Грэхаму Грину... в одной лондонской газете — Грэм Грин назвал набоковскую «Лолиту» в газете «The Sunday Times» одной из трёх лучших книг года.

^[155]. ..некто Джон Гордон... — редактор газеты «The Sunday Express», на страницах которой он подверг суровой критике с морализаторских позиций и Набокова, и Грэма Грина.

^[156]. ..картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках... — Это сказано, разумеется, о «Тихом Доне» М. Шолохова.

^[157]. ..лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами... — Набоков невысоко ценил роман Б. Пастернака «Доктор Живаго» и считал его неуклюжим и мелодраматическим произведением.

^[158] В моём магическом кристалле... — отсылка к последним строкам «Евгения Онегина»:

«...И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Ещё не ясно различал».

Поиск по сайту: