ВЗЯТИЕ ШТАБА

Арест генерала Заря-Заряницкого произошел также весьма мирно.

– Что здесь за шум? - сердито спросил Заря-Заряницкий, выходя в коридор из помещения дежурного генерала, где вместе со своей свитой составлял шифрованное телеграфное донесение Центральной Раде в Киев, требуя немедленной присылки подкреплений. В противном случае он не ручался за последствия. А при наличии подкреплений ручался в два дня справиться с большевиками и тем самым навсегда покончить с Советами и Румчеродом.

Все это было изложено вполне убедительно, в воинственнолаконичном штабном стиле, но имело тот существенный недостаток, что в это время Центральной Рады в Киеве уже не существовало, о чем генерал Заря-Заряницкий ввиду плохой связи не имел понятия.

– Что здесь происходит? - спросил он и вдруг отшатнулся, увидев на пороге кабинета вместо гайдамаков матроса и красногвардейца, приставивших штыки к его груди.

В тот же миг в кабинет вошел своей валкой черноморской походочкой Гаврик Черноиваненко с солдатским наганом в руке.

– Руки вверх! - крикнул он. - Именем военно-революционного комитета вы арестованы!

Но так как генерал и офицеры от неожиданности замешкались, то Гаврик, переложив револьвер из правой руки в левую, выхватил из-за пояса гранату-лимонку, отскочил назад за дверь и размахнулся ею. Генерал и офицеры поспешно подняли руки.

– Оружие на стол! - скомандовал Гаврик.

– Позвольте, кто вы такой? - спросил генерал, сердито подергивая щекой, но все же не опуская толстых рук, которые слегка дрожали.

– Я кому говорю: оружие на стол! - заревел Гаврик, в упор уставившись на Заря-Заряницкого ненавидящими глазами. - Или хочешь, чтобы я тебя отправил в штаб Духонина и разнес в клочья всю вашу лавочку?…Теперь можете убираться на все четыре стороны, пока шкура цела, - сказал он после того, как все офицерские револьверы, шашки и кортики были положены на массивный письменный стол с алюмициевым календарем скобелевского комитета и никелированным шрапнельным стаканом, откуда торчали разноцветные карандаши. - Василь, выведи этих вояк на Пироговскую и дай им коленом под зад.

– Разрешите хотя бы протелефонировать в Румчерод, - сказал адъютант генерала, глядя на Черноиваненко сладкими, миндальными глазами и стараясь быть как можно более корректным.

– Телефонный провод перерезан, - сухо ответил Гаврик. - Штаб окружен. В Румчероде большевики. Власть в городе находится в руках Советов.

– В таком случае, - сказал генерал, - разрешите хотя бы воспользоваться штабным автомобилем.

– Хватит! Покатались! Теперь будете ездить на одиннадцатом номере!.. Постойте! - сказал Гаврик, что-то вспомнив. - Садитесь за стол. Берите бумагу. Пишите, что отныне вы отказываетесь от всяческой политической деятельности и вооруженной борьбы против Советской власти и Народного секретариата Украинской республики. - Он остановился и немного подумал. - А иначе расстреляем на месте, как собаку.

Толстое лицо Заря-Заряницкого налилось кровью. Под серебряным ежиком волос стала просвечивать багровая кожа. Щеки затряслись. Казалось, его тут же хватит кондрашка.

Они смотрели друг на друга - солдат и генерал, - и такая неистовая ненависть светилась в их глазах, что им самим становилось страшно.

Генерал понял, что от этого напористого молодого солдатабольшевика с рыжеватым пушком под носом и твердо отставленной ногой в желтом, подкованном башмаке и вязаных зимних обмотках пощады не будет.

Не глядя на Черноиваненко, генерал подошел к столу, придвинул большой блокнот фирмы "Отто Кирхнер" и стоя написал требуемую бумагу.

– Год, число и подпись, - сказал Гаврик.

Прежде чем подписаться, Заря-Заряницкий помедлил, но затем всетаки подписался и так рванул пером по бумаге, что во все стороны брызнули чернила.

Гаврик стоял рядом, скосив глаза на покрытую кляксами бумагу, и лицо его с небольшими веснушечками вокруг носа было неподвижно, как каменное. Только чуть дрожал уголок рта.

– А теперь катись! - сказал он, складывая в полевую сумку бумажки, написанные офицерами. - И чтоб мы вас здесь больше не видели! Гэть!

– Виноват, - звякнув шпорами, вкрадчиво проговорил армянинадъютант. - После восьми часов вечера движение по городу запрещено под страхом расстрела. Как прикажете быть?

– А мне какое дело?! - жестко ответил Черноиваненко.

– Это с вашей стороны неблагородно, - скорее жалобно, чем грозно сказал Заря-Заряницкий. - Так настоящие военные не поступают даже со своими врагами, тем более, что мы дали расписки. У меня семья: жена и четыре дочери… - Голос его задрожал.

Несмотря на всю ненависть и презрение, которые вызывал этот бывший царский генерал, известный своей грубостью и зверским отношением к нижним чинам, человек, который однажды уже побывал в руках разъяренных солдат и лишь чудом спасся на Румынском фронте от самосуда, Гаврик все же почувствовал какую-то странную неловкость и ничего не мог с собой поделать.

Проклиная себя за слюнтяйство, Гаврик подошел к столу и на том же самом блокноте "Отто Кирхнер" написал своим собственным химическим карандашиком, предварительно его послюнив:

"Пропустите эту обезоруженную сволочь по домам. Уполномоченный военно-революционного комитета солдат Черноиваненко 2-й".

– Возьмите, только не плачьте! - с презрением сказал он, протягивая пропуск генералу. - Но имейте в виду, если нарветесь на солдат вашего бывшего корпуса, то уже никакой пропуск не поможет, и от вас останутся только одни родственники.

Выпроводив на улицу остатки командования местных вооруженных сил бывшей Центральной Рады, проверив свои караулы, Черноиваненко приказал исправить связь и, как только провода были снова соединены, позвонил по городскому телефону в штаб военнореволюционного комитета.

Центральная ответила, что номер занят.

– Барышня, - сказал Гаврик, - подождите. Не выключайтесь. Один вопрос.

Он торопился, так как хорошо знал скверную привычку одесских телефонисток выключаться, не дослушав до конца.

– Говорите, - произнесла телефонистка.

– Кто на Центральной? - спросил Гаврик.

– Не понимаю вас, - высокомерно ответила телефонистка подчеркнуто бодрым, ночным голосом.

– Кем занята Центральная?

– А вам не все равно? - после некоторого молчания сказала телефонистка еще более высокомерно.

– Значит, не все равно, если я спрашиваю!

– Я не понимаю, что вы от меня хотите? - немного помолчав, спросила телефонистка.

– Я хочу знать, в чьих руках находится Центральная телефонная! - отчеканил Гаврик, теряя терпение.

– Ох, если бы вы знали, как вы мне все надоели! - со вздохом простонала телефонистка и, прежде чем окончила фразу, выключилась.

Гаврик стукнул по вилке.

– Ну, вы еще здесь? г- послышался голос телефонистки.

– Я вас спрашиваю: в чьих руках Центральная?

– Какое это имеет для вас значение? - сказала телефонистка.

– Слушайте, барышня! - заорал Гаврик, потрясая наганом. - Я уполномоченный военно-революционного комитета.

Телефонистка оживилась.

– Так почему же вы говорите из штаба военного округа? - спросила она с интересом. - Там же только что были гайдамаки и генерал Заря-Заряницкий.

– Были, да все вышли!

– Что вы говорите! - воскликнула "барышня" и выключилась.

Гаврик стал терпеливо стучать по вилке.

– Перестаньте стучать! - раздался голос телефонистки. - Я не понимаю, почему вы нервничаете.

– В чьих руках Центральная? - спросил Гаврик.

– Ну, в ваших, в ваших! На посту стоят какие-то матросы с "Алмаза". И что из этого? Теперь вам легче?

– Спасибо! - сказал Гаврик.

– Не за что, - ответила телефонистка. - Мы вне политики. Наше дело - соединять абонентов, а вы себе как хотите.

– Чудачка, - воскликнул Гаврик, - в городе же гражданская война!

– Это нас не касается.

– Подождите. Не выключайтесь. Дайте штаб Красной гвардии.

– Это где: особняк Руссовой, Торговая, четыре? - Да.

– А ваш штаб разве еще там?

– До сих пор был там.

– А я слышала, что он собирается переходить в Воронцовский дворец.

– Давайте.

– Это для меня новость. Даю.

И Гаврик тотчас услышал знакомый, охрипший от бессонной ночи голос:

– У аппарата дежурный член временного военно-революционного комитета Жуков.

– Здравствуйте, Родион Иванович. Это я, Черноиваненкомладший.

– Ну, как у тебя там дела?

– Только что заняли штаб.

– Потери есть?

– Нет. Все обошлось тихо и благородно.

– Ну, так могу тебя поздравить с полной победой Советской власти в городе Одессе, - сказал Родион Жуков. - Вокзал занят полчаса назад. Почта, телеграф, телефон то же самое. В банках наша охрана. В данный момент в типографии "Одесских новостей" набирается наше обращение к населению города. Чуешь?

– Чую, Родион Иванович! - воскликнул Гаврик.

– Транспорт у тебя есть?

– А как же: номер одиннадцать! - сказал Гаврик, но тут же вспомнил про штабной автомобиль. - Стойте! - закричал он в трубку. - Брешу. Совсем забыл. Имеется шикарная штабная машина.

– Утром мы собираем пленум Совета. Треба экстренно оповестить все организации и предприятия. Возьмешь на себя привокзальный район: Ближние Мельницы, Чумку, Сахалинчик, железнодорожные мастерские. Если хочешь, можешь тем же часом заскочить на вокзал. Там довольно успешно действует твой братан. Ну, до свидания, орудуй. Извини, я занят.

Черноиваненко отправился в гараж. Дежурный штабной шофер блаженно храпел прямо в машине, высунув наружу ноги в желтых английских крагах и положив под чубатую голову гайдамацкую папаху с красным шлыком. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло в штабе и в городе.

– А ну, хлопче, за работу! - сказал Гаврик и потряс его за плечо. - Вставай, проклятьем заклейменный! Заводи свою шарманку.

– Что? В чем дело? - пробормотал спросонья шофер, глядя кислыми глазами на Гаврика. - Какого биса? Это машина генерала Заря-Заряницкого, и я ее подаю только по приказанию дежурного по штабу.

– А теперь будешь подавать по приказанию уполномоченного военно-революционного комитета. Или же исполкома Румчерода, если это тебе больше нравится. Будем голосовать или принимается так? - спросил Гаврик, поигрывая наганом.

Немного погодя, скользнув фарами по Пироговской улице, длинный штабной автомобиль с брезентовым верхом, откинутым, как у экипажа, выехал из ворот, где матросы уже устанавливали новенькие пулеметы "Максим", найденные в штабном складе.

– Мариночка, серденько мое, тебя там на генеральском месте не сильно трясет? - ласково спросил Гаврик, обернувшись назад.

Он на всякий случай сел рядом с шофером и держал в руке оружие.

Марина промолчала, и Гаврик увидел ее улыбающееся лицо и белки глаз, сильно освещенные луной, которая теперь казалась еще ярче.

Рядом с Мариной сидел старый рабочий-красногвардеец. Судя по тому, что он все время вертелся на скользких кожаных подушках, можно было заключить, что он едет в автомобиле первый раз в жизни.

А на крыле машины лежал матрос в бушлате, выставив вперед винтовку.

Это была чудесная, ни с чем не сравнимая ночь победы. Над самой головой невероятно ярко, обложенная мозаикой облаков, горела луна. Помертвевший город был весь как бы освещен сверху синим бенгальским огнем.

Крепчайший норд-ост разыгрался вовсю. Он стремительно лился на город из степных просторов, из-за Жеваховой горы и лиманов. Он летел через Пересыпь и Молдаванку, сгибая в дуги молодые тополя Дюковского сада, шатая старые акации. Он уже не свистел, а гремел, звеня в трамвайных проводах, срывая вывески и валя с ног ночные патрули, притулившиеся в парадных подворотнях.

У вокзала горели костры. Багровый дым валил вдоль привокзального сквера, обнесенного узорчатой чугунной решеткой.

Искры летели с такой силой, что насквозь пронизывали дрожащие туи. Дымное пламя отражалось в черных окнах здания судебных установлений.

Гипсовая статуя Фемиды с завязанными глазами, мечом и покачнувшимися весами стояла вся розовая от зарева.

На ступеньках главного входа в залы первого и второго классов были установлены пулеметы. Угрюмо блестели цинковые ящики с патронами.

– Здорово, ребята! - закричал Гаврик, выскакивая из автомобиля. - Наша взяла! Да здравствует Советская власть! Ура!

Шагая через две ступеньки среди солдат, матросов и рабочих, половина которых состояла из людей, хорошо знакомых ему с детства, он быстро прошел мимо пассажирских и багажных касс, мимо весов, тележек, больших почтовых ящиков, билетных автоматов.

Марина со своей санитарной сумкой и небольшой кавалерийской винтовкой за плечом с трудом поспевала за ним.

У всех входов и выходов, у дверей начальника станции Одессаглавная и военного коменданта на часах уже стояли красногвардейцы с повязками на рукавах, а гайдамаки в вольно расстегнутых шинелях и бараньих свитках сидели в буфете первого класса и вместе со своими победителями весьма мирно закусывали житным хлебом и мясными консервами, полученными от красногвардейцев из расчета одна банка на троих.

Марина и Гаврик переглянулись.

Они уже настолько привыкли понимать друг друга с первого взгляда, что часто обходились без слов. У них уже появились общие мысли. Теперь эта общая мысль была примерно такой: вот мы идем по вокзалу, который совсем не изменился, все те же дубовые диваны и высокие стулья с вырезанными на спинках вензелями "Ю.-З. ж. д.", громадный самовар со множеством медалей, как у старого рыжего городового, буфет, похожий на орган, султаны крашеного розового и голубого ковыля в вазах, искусственные пальмы с пыльными войлочными стволами, бронзовые люстры и бра, а между тем только что произошло событие, переменившее всю жизнь, осуществилась мечта, которая еще недавно казалась такой далекой, почти невозможной! И мы любим друг друга.

Они рассмеялись.

Терентий сидел на прилавке газетного киоска, свесив ноги в коротких солдатских сапогах и сильно ссутулившись, пил чай из самодельной жестяной кружки с рваными краями.

Гаврик понял, что он не спал несколько ночей, озяб и теперь согревается кипяточком, раздобытым из станционного куба.

Газетный киоск агентства Суворина был тот самый, куда пять лет тому назад впервые привезли из Санкт-Петербурга газету "Правда".

Гаврик живо вспомнил, как он вместе с Петькой Бачеем бежал за багажной тележкой с пачками новой рабочей газеты.

– С победой тебя, Тереша, - торжественно, почти сурово произнес Гаврик, протягивая брату замерзшую руку. - Взял штаб без боя. Город в наших руках. Я только что звонил в штаб на Торговую и разговаривал с Родионом Ивановичем.

– Знаю, - ответил Терентий и, аккуратно поставив дымящуюся кружку на прилавок рядом с собой, притянул к себе Гаврика, и они с такой силой поцеловались, что у Терентия сползла на ухо черная каракулевая шапка.

– Дожили наконец! - сказал он и вытер ресницы ребром ладони. - Так-то, братик мой дорогой.

Он держал Гаврика за плечо и всматривался в его лицо с нежной гордостью. Он, наверное, в эту минуту вспомнил его маленьким мальчиком с облупленным носиком и босыми ногами, темными, как картошка.

– Добились-таки своего! А, сестричка, и ты здесь! - сказал он, заметив за спиной Гаврика Марину. - Все время ходите вместе?

– А как же! - весело ответила Марина. - Куда он, туда и я.

И, обняв Терентия, несколько раз поцеловала его в густые висячие усы с проседью.

– С победой вас!

Терентий взял ее за плечо своей большой рукой с плоскими желтоватыми ногтями и все с тем же выражением нежной гордости стал всматриваться в ее немного отекшее, побелевшее от мороза, оживленное и вместе с тем немного виноватое лицо, как бы все еще озаренное лунным светом.

– Гляди! - сказал Терентий ласково и погрозил ей пальцем. - Ты бы лучше дома сидела: в твоем положении бегать по городу не слишком полезно.

– А какое у меня положение? - засмеялась Марина. - Весьма обыкновенное. Другие женщины в таком положении целый день не отходят от плиты или от корыта, рожь жнут - и ничего. Всего четыре месяца.

– Ну не знаю. Тебе видней. Как думаете назвать хлопчика?

– Марат, - сказала Марина. Видимо, вопрос был уже решен. Помолчали.

– Ты зачем сюда явился? - спросил Терентий брата.

– Родион Иванович послал посмотреть обстановку. А сказать правду, здорово-таки захотелось тебя побачить и лично поздравить с нашей победой.

– Добре. Побачил. Поздравил. Посмотрел обстановку. За это тебе спасибо. А теперь езжай дальше, занимайся своими делами, а мы будем заниматься своими: тут у нас на путях целый эшелон с оружием, нужно его учесть и принять по акту. Потому что, хотя мы сегодня и победили, неизвестно еще, что будет завтра. Не так ли?

– Надеюсь, завтра будет то же, что и сегодня.

– И я тоже надеюсь.

– Хотя умные люди говорят: не кажи "гоп", пока не перескочишь, - сказала Марина.

– Мы уже перескочили, - сказал Гаврик.

– Давай бог, - вздохнул Терентий.

– Так до завтра.

– Утром пленум Совета.

– Знаю. Еду по району известить людей.

– Езжай.

– Счастливо оставаться!

– До завтра!

Когда они вышли на привокзальную площадь, небо в зените совсем расчистилось, но со стороны Дофиновки на город двигалась сплошная белая туча. Она лежала, как громадная плоская льдина, над озаренными луной крышами Пушкинской улицы и колокольней Андреевского подворья.

Мирно, по-дореволюционному светился циферблат вокзальных часов.

Гаврик засмеялся. Марина вопросительно посмотрела на него.

– Ты что?

– Понимаешь, Марочка, я по этим часам, когда был маленький, учился узнавать время. Считал по пальцам: одна, две, чечире… Девять и еще трошечки…

Она прислонилась на миг к его плечу.

Освещенная кострами, стояла в лунном небе каланча Александровского участка с коромыслом для вывешивания черных шаров. По их числу можно было узнать, в каком районе города горело. Шаров не было. Нигде не горело.

Все спокойно.

Гаврик и Марина подумали и поцеловались. От мороза у них были совсем твердые щеки.

Штабной автомобиль проехал вдоль пустынного в этот поздний ночной час Александровского базара, мимо крытых павильонов мясников, мимо рыбных рядов, даже и сейчас на всю площадь воняющих рыбой.

Гаврик опять засмеялся. Именно здесь он когда-то продавал бычки мадам Стороженко.

В лесном ряду, освещенные лунным светом, белели длинные тесины, косо прислоненные к почерневшему кирпичному брандмауэру с пожарной лестницей, где на большом выбеленном квадрате было написано аршинными буквами: "Дрова и уголь".

Поиск по сайту: