ЛУННАЯ НОЧЬ

В ночь на 14 января небольшой отряд красногвардейцев и матросов, посланный военно-революционным комитетом занять штаб военного округа, где находилось командование войск контрреволюционной Центральной Рады, прошел от Торговой улицы через весь город и остановился возле Куликова поля в тени Павловского здания. Отрядом руководил Гаврик Черноиваненко, или, как его теперь называли, Черноиваненко-младший.

Здесь Гаврику был с детства знаком каждый камешек, каждая ямка под стеной. Прежде чем двинуться дальше, он решил сделать короткую остановку, для того чтобы осмотреться и сообразить, как действовать дальше.

С ним была и Марина. Кроме маленькой кавалерийской винтовки, надетой через плечо, у нее на боку висела санитарная сумка.

Последнее время Марина и Гаврик совсем почти не разлучались. К этому все привыкли, и теперь никто не удивлялся, что Марина идет вместе с Гавриком в бой.

Впрочем, боя не предвиделось. Гайдамацкие караулы, сагитированные накануне большевиками, обещали не оказывать сопротивления и добровольно сдать посты Красной гвардии.

Но все же надо было сохранять осторожность.

Гаврику было известно, что военно-революционный комитет, кроме его отряда, послал также и другие с тем, чтобы захватить остальные важнейшие стратегические пункты: телефонную станцию, вокзал, почту, банки и прочие учреждения - по плану, разработанному накануне так называемым "комитетом пятнадцати", или же, иначе говоря, ревкомом.

Вокруг все было тихо, то есть где-то на окраинах, в районах казарм и складов, конечно, изредка постреливали из винтовок или пускали осветительные ракеты, но это было обычное явление: развлекались часовые, коротая длинную зимнюю ночь.

Хотя среди немолодых рабочих-красногвардейцев и усатых матросов с "Синопа" и "Ростислава" Гаврик и Марина были самыми младшими по возрасту, все относились к ним с уважением. Все знали, что они приехали из Петрограда, из Смольного, от самого Ленина, брали Зимний, присутствовали на Втором съезде Советов, то есть были товарищами, причастными к той великой социалистической революции, которая недавно совершилась, но еще до сих пор не успела произойти в Одессе. Гаврик и Марина казались как бы ее вестниками, выходцами из нового, небывалого мира, где вся власть уже принадлежит Советам, где действовало первое в мире рабочекрестьянское правительство - Совет народных комиссаров - во главе с самим Лениным и откуда во все стороны летели по радио, потрясая мир, первые декреты нового государства.

Кроме Петрограда, Советская власть уже была установлена в Москве, Туле, Орле, Смоленске, Могилеве, Минске, Харькове, Ростове, Воронеже, Екатеринославе и в десятках других городов бывшей Российской империи. Это было поистине триумфальное шествие Советской власти. Теперь наступила очередь Одессы.

Ночь была морозная, бесснежная. Острый ветер посвистывал в телефонной проволоке. Маленькая, очень яркая луна стояла в глубине головокружительно высокого неба, мозаично обложенного белыми облачками, которые как бы двигались всем своим перламутровым полем вокруг ее неподвижной точки. Черные тени акаций так отчетливо лежали под ногами на добела освещенном асфальте, как будто бы каждая ветка с прошлогодними сухими стручками, каждый самый маленький сучок были нарисованы углем.

Сделав отряду знак не трогаться с места, Гаврик, осторожно ступая, дошел до ракушнякового забора родильного приюта, заглянул за угол и сразу же наткнулся носом на ствол маузера, блестящий от масла, слегка потертый, отливающий каленой синевой при лунном свете. Гаврик увидел голую матросскую шею, полосатый треугольник тельняшки, карий глаз, соколиные брови и концы георгиевской ленты с золотыми якорями.

– Руки вверх!

– Не может быть, - ответил Гаврик, сморщив нос.

– А, это ты, Черноиваненко! Виноват, обознался, - сказал матрос, пряча пистолет.

– Смотрите, какой он нервный! - засмеялся Гаврик.

– Приходится.

– Ну, что тут у вас слышно? Сопротивляться будут?

– А кто их знает!

– Вчера договорились, что не будут.

– То было вчера, а сегодня ихнее командование, видать, что-то почувствовало и назначило караул от другой части.

– С часовым не балакали?

– Зачем? Балакали, - сказал, выдвигаясь из тени в лунный свет, другой матрос в солдатской шинели, на бескозырке которого на георгиевской ленте легко можно было прочесть яркую золотую надпись "Ростислав".

Это был патруль, высланный вперед, для того чтобы разведать обстановку.

– А где отряд?-спросил Гаврика первый матрос.

– Рядом. За углом.

– А ничего не было слыхать. Аккуратно подошли.

– Спрашиваешь!

– Так что же: будем брать штаб нахалом или как?

– Зачем же нахалом? Черноиваненко-младший задумался, отставив ногу и глядя на пустынное, пепельно-черное Куликово поле и на Афонское подворье, которое в лунном свете казалось сделанным из воска.

– Идем еще раз посмотрим.

Они дошли до следующего угла, повернули на Пироговскую и остановились возле белого здания штаба, ярко освещенного луной.

У подъезда стояли парные часовые в новых папахах с красными шлычками, из чего можно было заключить, что караул несет один из надежных гайдамацких куреней.

– Здравствуйте, товарищи украинцы! - сказал Гаврик, но так как часовые не ответили, то он по своему обыкновению наклонил голову, как будто собирался бодаться.

– Какого куреня? - спросил он, немного помолчав.

– А ты кто такой, что нас пытаешь? - сварливо сказал один из часовых и поднял винтовку. - А ну, гать видселя!

– Стрелять будешь? - прищурился Гаврик.

– А хотя бы, - сказал другой гайдамак таким густым, ленивым голосом, как будто бы слова глухо исходили из глубокого погреба.

– Смотри, какой сердитый! Кум-мирошник або сатана в боции.

– Часовому не полагается разговаривать с посторонними.

– Так чего ж ты со мной разговариваешь, чудило?

– Я с тобой не разговариваю. Это ты до меня чипляешься.

– Нет, ты.

– Нет, ты.

– Вот-вот, - сказал Гаврик. - Все равно, как той турок и той хохол поспорили, чей бог лучше: наш или ваш.

– А як они поспорили? Я не разумею.

– Долго рассказывать.

– Ничего. Мы почекаемо.

– Тогда слухайте, - сказал Гаврик и сел на ступеньки у ног часовых. - Сидят турок и хохол на приз-бочке и спорят, чей бог лучше: наш или ваш? Турок говорит: наш. Хохол - наш. В это время ударил гром. Тогда турок каже: бачь, це наш бог бьет вашего. А хохол ему отвечает: так нашему богу и надо, нехай с дурнем не связывается.

– Так и отрезал? - захохотал второй гайдамак своим подземным басом.:- Так и отрезал, - подтвердил Гаврик.

– Ну, с тем и до свиданьичка, - сказал первый гайдамак, - сидеть на посту посторонним не разрешается. Вставай отсюда.

Гаврик с видимой неохотой встал и отошел на шаг.

– Слушайте, братишки, что я вам скажу,-вкрадчиво начал Гаврик, - во избежание лишнего кровопролития предлагаю вам добровольно сдать посты, как мы об этом еще вчера договорились.

– Мы не знаем, кто с кем договаривался.

– Наши представители с вашими представителями.

– Какие-такие ваши представители?

– Представители военно-революционного комитета.

– Мы таких не знаем. У нас своя Центральная Рада.

– Вот именно, - сказал Гаврик. - Рада. Она рада, только мы не рады.

– По какому случаю?

– По такому случаю, что за вашей Центральной Радой все останется, как при Николае: земля помещикам, а вам дуля с маслом.

– А при вашем революционном комитете что будет?

– У нас, товарищи громадяне, - строго сказал Гаврик, - вся власть Советам, земля - крестьянам, фабрики - рабочим, долой войну, немедленный мир, а помещиков и капиталистов - в Черное море.

Гаврик чувствовал себя удивительно легко, свободно, уверенно.

Душа его горела. В эту минуту, казалось, для него нет на свете ничего невозможного. Он чувствовал себя как бы хозяином не только этой Пироговской улицы вместе со штабом и часовыми у входа, но также и всей этой сказочной лунной ночи над Куликовым полем, угольно-черной, лилейно-белой, этого морозно-перламутрового небосвода, движущегося над головой, наконец, всего мира, который как бы заново рождался на его глазах.

Вместе с тем все казалось удивительно простым, легко исполнимым. Это чувство чистой человеческой правды незаметно передалось часовым, и они уже перестали смотреть на Гаврика и на матросов как на врагов, пришедших сюда сделать им зло. Какие же это враги? Свои люди.

– Ну так как же, товарищи гайдамаки, договорились?

Но в это время послышался шум и фырканье, вдоль мостовой легла прыгающая полоса автомобильных фонарей, заиграл рожок, и к подъезду подкатила серая штабная машина.

Часовые встрепенулись, вытянулись и коротким полудвижением отвели в сторону штыки винтовок, сделав "по-ефрейторски на караул".

Из машины выскочил генерал в высокой гайдамацкой папахе и, стуча кавалерийской саблей по ступеням, на которых только что сидел Гаврик, вошел в тяжелые дубовые двери, как бы сами собой открывшиеся перед ним на своем медном, цилиндрическом пневматическом запоре.

За ним последовала генеральская свита, наполнив прямую улицу бряцаньем шпор.

Свет автомобильных фонарей описал полукруг, озарив по очереди ряд уличных деревьев, дубовые бочки у ворот завода искусственных минеральных вод Калинкина, плантацию садоводства Веркмейстера с рядами согнутых штамбовых роз в соломенных футлярах; потом он уперся в глухие железные ворота штаба, которые бесшумно отворились, пропустив во двор машину, потом затворились, и на улице снова сделалось тихо.

Но чувство чистой человеческой правды уже было разрушено.

– Ну, так как же, товарищи? - спросил Гаврик. Часовые промолчали. Когда же Гаврик снова сделал попытку подойти поближе, они, как на пружине, вскинули винтовки.

– Стой, будем стрелять!

– Да что мы с ними на самом деле цацкаемся! - с досадой сказал тот самый матрос, который советовал действовать "нахалом".

Рванувшись вперед, он припал на колено и поднял над головой ручную гранату.

Гаврик едва успел схватить его за руку.

– Алеша, ша! Пока еще я здесь командую. Ну, громадяне, не хотите - как хотите, - сказал он с ангельской, миролюбивой улыбкой, обращаясь к часовым. - Вам же хуже. Пока вы здесь охраняете генеральскую контрреволюцию, там, на селе, без вас всю землю поделят. Бывайте здоровы! За мной, братишки!

Он сделал знак рукой и не спеша, вразвалочку, с самым невинным видом пошел назад и завернул за угол. Здесь он преобразился - куда девалось его наигранное добродушие, миролюбивая ленца.

– Чуете? - спросил он отрывисто матросов.

– А чего?

– А то, что раз генерал Заря-Заряницкий приехал ночью в пустой штаб со всей своей шайкой, то это не случайно. Я не знаю, что у них на уме. Может, они хотят нас опередить и перейти в наступление. Стало быть, первым делом надо лишить штаб связи. Это дело возьмет на себя товарищ с "Ростислава". Будь ласков, Гриша, - обратился Гаврик к одному из матросов, - полезай на столб и перекуси им все телефонные и телеграфные провода. А ты, дядя Данило, приведи сюда отряд и размести людей поблизости на случай, если придется гайдамацкий караул заменить нашим. Лично я постараюсь зайти в штаб с черного хода и поговорить с караульными, может быть, они согласятся не валять дурака и добровольно сдадут нам посты. В случае, если я с ними не договорюсь, даю три выстрела из нагана, и тогда идете всем отрядом на штурм.

В ту же минуту, не теряя времени, Черноиваненко-младший кошачьим шагом обошел угловой дом и очутился позади штаба.

Это был тот самый дом на углу Куликова поля и Канатной, в котором когда-то жил Петька Бачей, и тот самый пустырь, где когда-то застрелился часовой и куда выходили окна, откуда добрые штабные солдаты бросали Гаврику в подставленную рубаху куски черного хлеба и вчерашнюю гречневую кашу.

Давненько это было, но Гаврику казалось, что вчера.

Поиск по сайту: