В ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ МАСТЕРСКИХ

В центре города улицы были пустынны, окна темны, железные шторы магазинов опущены, ворота заперты, в подворотнях дежурили насмерть перепуганные, замерзшие члены "домовой охраны", всюду враждебная, настороженная тишина, лишь изредка нарушаемая одиночным выстрелом или Шагами патруля.

На окраинах, напротив, несмотря на позднее время, во многих окошках светился огонь. На углах трещали костры. По улицам ходили люди, кое-где образуя небольшие митинги. Слышалось дребезжание Извозчичьих пролеток.

Изредка проезжал грузовик с матросами и солдатами.

Там и тут мелькали электрические фонарики.

В общем, все это чем-то отдаленно напоминало таинственное возбуждение пасхальной ночи.

Люди бежали за автомобилем, и Гаврик, стоя впереди рядом с шофером и держась за медный край ветрового стекла, время от времени кричал:

– Товарищи и граждане! Час назад вся власть в городе перешла в руки временного военно-революционного комитета Советов при Румчероде. Последний оплот буржуазной контрреволюции пухнул. Да здравствует Советская власть! Да здравствует союз рабочих и крестьян всех национальностей! Да здравствует международный социализм!

Он размахивал своей кожаной фуражкой и так громко кричал, желая перекричать свист норд-оста, что сразу же сорвал голос и теперь лишь открывал и закрывал рот, откуда вылетало сипение.

Но народ, в общем, понимал его.

Потом ему стала помогать Марина.

– Товарищи и граждане! - кричала она. - Соблюдайте спокойствие! Собирайтесь утром возле своих районных Советов! Посылайте представителей на первое пленарное заседание Одесского Совета в Воронцовский дворец! Долой буржуазию и контрреволюционную Центральную Раду! Да здравствует Советская власть! Да здравствует великая бескровная Октябрьская социалистическая революция и ее вождь товарищ Ленин!

Она с упоением произносила это имя - Ленин - и мысленно видела его - дядю Володю, - и Смольный, и маму, и Надежду Константиновну, и туман над Петроградом, и трехтрубную "Аврору" против Зимнего дворца, и балтийских чаек, скользяще взлетающих изпод мостов Невы, и октябрьские тучи над аркой Генерального штаба, над Александровским столпом, над ангелом с крестом, бессмысленно поднятым над суровым, революционным городом.

Рабочие окраины - Чумка, Сахалинчик, Ближние Мельницы, Дальник, - несмотря на ночное время, кипели. У хорошо знакомых ворот железнодорожных мастерских Гаврик увидел красный открытый автомобиль с солдатом за рулем.

– Посмотри, Марочка.

– Что?

– Знаменитая машина братьев Пташниковых. "Бенц", девяносто лошадиных сил. Ее реквизировали еще летом. Теперь на ней ездит товарищ Чижиков. Обрати внимание на сигнальный рожок: играет матчиш. Не веришь? А ну, братишка, сыграй, - обратился Гаврик к солдату.

– Пожалуйста, - лениво согласился сонный солдат и сжал резиновую грушу автомобильного рожка: видать, ему уже порядком надоело всем и каждому демонстрировать знаменитый сигнал, некогда спьяну купленный младшим Пташниковым в Париже.

Действительно, рожок довольно музыкально запукал, выдувая одну за другой резкие ноты, в целом составлявшие игривый кафешантанный мотивчик: "Мат-чиш пре-лест-ный та-нец… Там-там, там, там-там. Привез его испанец…"

– Ну так и далее, так и далее, - сказал не без некоторого самодовольства солдат, повернулся спиной, положил голову на руль, прикрыл ухо шапкой и снова заснул.

– Слыхала, Марочка? Так что теперь все одесские буржуи бегают от этого матчиша, как черт от ладана.

Гроза буржуев, начальник Красной гвардии Чижиков приехал в железнодорожные мастерские осматривать строящийся бронепоезд.

Две бронированные площадки со следами сварки на стальных плитах, с вращающимися орудийными башнями, из которых торчали стволы трехдюймовок, совсем уже готовые, стояли на рельсах во дворе мастерских, а паровоз еще находился в цеху, где на нем заканчивали клепку брони.

Товарищ Чижиков - сам по профессии котельщик с судоремонтного завода Равенского - стоял возле паровоза, наблюдая за тем, как молодой рабочий в фартуке поверх солдатской телогрейки нес в длинных щипцах раскаленный, малиново-красный грибок клепки, в то время как другой рабочий - старик в треснувших грязных очках, с ремешком на голове, как у сапожника, - держал в жилистых руках, обнаженных по локоть, пудовую кувалду, ожидая момента, когда надо будет ударить по клепке,

– Последняя? - излишне громко спросил Чижиков у старика и подставил большое волосатое ухо.

– Чего?

– Последняя клепка, спрашиваю?

– А! Последняя, - ответил старик также излишне громко.

Чижиков кивнул головой.

– Дай-ка, папаша, мне разок клепануть, - попросил он густым голосом и, сноровистым движением переняв из рук старика кувалду, покачал ее.

– Напоследок.

– Давай показывай.

Молодой рабочий всунул с задней стороны в отверстие толстой брони угрюмо светящуюся клепку, подставил молот, и Чижиков, размахнувшись, очень точно - как показалось, даже не слишком сильно - ударил по головке клепки.

Звук был негромкий, вязкий, но сильный. Чижиков зло, с удовольствием крякнул.

Это был широкий, коренастый человек в старой капитанской фуражке, сплюснутой, как блин. Несмотря на мороз, он приехал в одном синем кителе - тоже капитанском - с потертым стоячим воротником, едва сходившимся на его могучей шее.

У него были угольно-черные широкие брови и такие же усы, опущенные вниз, как подковы, и то напряженно-внимательное выражение темных на белом лице глаз, какое бывает у глухих.

Как почти все котельщики, он был сильно туг на ухо.

Окончив клепать, он опустил на землю кувалду, и она, закачавшись, стала рукояткой вверх, как ванька-встанька.

Гаврик заметил, что Чижиков, и без того не отличавшийся веселым характером, стал теперь еще мрачнее. Его глаза светились злобно, и резкая, косая черта поперек низкого лба казалась еще чернее под треснувшим козырьком капитанки.

Чижиков до сих пор мучительно переживал смерть своего друга начальника штаба Красной гвардии Кангуна. Кангун был убит на его глазах гайдамаками выстрелом из окна Английского клуба, где тогда помещался штаб войск Центральной Рады.

Убийство Кангуна, всколыхнувшее все рабочие окраины, явилось сигналом к началу последней, решительней схватки с контрреволюцией.

Но сегодня эта схватка внезапно и бескровно кончилась, так и не начавшись. И кончилась она победой. Теперь уже бронепоезд, в сущности, был не нужен. Но Чижиков все-таки приехал его принимать.

С его лица не сходило выражение чувства неудовлетворенной мести; глаза блестели, как антрацит; под скулами лежали синие тени.

Тут же, возле паровоза, Гаврик увидел Петю.

0н не сразу его узнал. Петя был в новенькой черной кожаной куртке без погон, в скрипящих ремнях, в офицерской фуражке с проколом на месте кокарды, в своих фронтовых бриджах, из кармана которых поднимался к поясу плетеный револьверный шнур.

Если бы не слегка отросшие волосы, которые по-студенчески лежали сзади на отложном воротнике кожанки, он мог бы показаться образцом молодого кадрового офицера, службиста.

"Не долго же ты продержался в дезертирах", - подумал Гаврик весело и, толкнув исподтишка Марину локтем, показал глазами на Петю: дескать, видала нашего красавца?

– Вы командир бронепоезда? - спросил Чижиков, небрежно, как со своими людьми, здороваясь с Гавриком и Мариной и подозрительно, в упор глядя на Петю.

– Так точно, - ответил Петя, щеголевато стукнув шпорами.

Он остановился за два шага от Чижикова и кинул вверх полусогнутую руку в шведской перчатке, на артиллерийский манер, не донеся ее до козырька.

Гаврик заметил недоброжелательный взгляд Чижикова, устремленный на Петю.

– Это свой человек,-поспешил сказать Гаврик. - Я его знаю.

Чижиков не расслышал.

– Как?-спросил он, поворачивая к Гаврику ухо.

– Мой кореш! - крикнул Гаврик.

– Понимаю, - кивнул Чижиков, но не улыбнулся и продолжал по-прежнему неодобрительно и даже еще более придирчиво разглядывать Петю.

– Из богатых?.

– Какой черт! Голодранец. Бывшего учителя сын. Петя поморщился.

– Кто рекомендовал в Красную гвардию?

– Терентий рекомендовал. Я рекомендовал. Его и Родион Иванович знает. При нем теперь Аким Перепелицкий, политический комиссар.

– Офицер?

– Да. Бывший. Прапорщик, - сказал Гаврик.

– Ну, курица не птица, прапорщик не офицер, - пробормотал Чижиков.

– Я подпоручик, - обидчиво поправил Петя Гаврика.

– Нехай так, - добродушно заметил Гаврик.

– У нас в Красной гвардии нет никаких прапорщиков и подпоручиков, - строго, внушительно, глухим голосом сказал Чижиков. - И вы эти офицерские замашки бросьте к едреной бабушке. Теперь ваше воинское звание - товарищ командир. Вам это, наверное, товарищ Перепелицкий уже разъяснил?

– Так точно! - сказал Петя, краснея еще больше.

– Здравствуйте, - сказал Чижиков, немного смягчаясь, и протянул Пете руку с черными ногтями. - Можете принимать бронепоезд.

– Слушаюсь!

– Начнем с паровоза.

– Так точно!

Пока Чижиков и Петя в сопровождении цехового мастера, представителя рабочего контроля, машиниста, кочегара и нескольких котельщиков - специалистов по броне осматривали паровоз, поднимаясь по лестничке в будку машиниста и подлезая под колеса, Гаврик и Марина присели в сторонке на скат и по своей привычке делиться впечатлениями заговорили о Пете.

– Ну? - сказал Гаврик.

– Я ж тебе всегда говорила.

– А я думал, не раскачается.

– Да нет, ты его не знаешь.

– Я не знаю?!

– Знаешь… Но не так, как я… Все-таки он… Мне кажется…

– Да, да. Я тоже так думаю…

– Нет! Но что ты скажешь: каков вид!

– Вполне.

– Тонняга.

– Он все-таки боевой. Это видно по всему. Только ленивый. Но уж если возьмется… А Чижиков?

– Я думаю, Чижиков это понял. Чижиков - мужик умный.

– Грубый.

– Грубый, но умный. А Петька все же ничего. Мне даже понравился… Нет?

– Я не говорю: нет. Скорей, да. В общем, побачим.

Они не видели Петю несколько недель. За это время в его жизни произошла одна очень важная перемена: он пошел служить в Красную гвардию.

Поиск по сайту: