LXXVIII

Теперь нужно подойти к причинам заблуждений и столь долгого сохранения

их во все века. Причины эти многочисленны и могущественны и устраняют всякое

удивление тому, что все приведенное мной оставалось до сих пор скрытым от

людей. Остается удивляться только тому, что оно теперь наконец пришло на ум

одному из смертных и возникло в чьей-то мысли. Мы даже считаем, что это,

скорее, дело счастливого случая, чем какой-либо выдающейся способности. Это,

скорее, надо считать порождением времени, чем дарования.

Во-первых, число всех веков, если правильно поразмыслить, оказывается

весьма малым: ибо из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и память

людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы

плодотворны для науки или полезны для ее развития. Пустых, заброшенных

областей во времени не меньше, чем в пространстве. По справедливости можно

насчитать только три периода наук: один -- у греков, другой -- у римлян,

третий -- у нас, т. е. у западных народов Европы, и каждому из них можно

уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были

несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать

арабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они, скорее,

подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ей

вес^[30]. Итак, первая причина такого ничтожного преуспевания наук

по всей справедливости должна быть отнесена к ограниченности времени,

которое благоприятствовало им.

LXXIX

На втором месте предстает причина, несомненно, величайшего значения.

Она состоит в том, что на протяжении тех самых времен, когда человеческий

разум и научные занятия процветали в наиболее высокой степени или хотя бы

посредственно, естественной философии уделялась самая малая доля

человеческих трудов. А между тем именно она должна почитаться великой

матерью наук. Ибо все науки и искусства, оторванные от ее ствола, хотя и

могут быть усовершенствованы и приспособлены для практики, но вовсе не могут

расти. Известно же, что, после того как христианская вера была принята и

окрепла, преобладающая часть лучших умов посвящала себя теологии. Этому были

отданы высшие награды; этому были в изобилии предоставлены средства

вспомоществования всякого рода; это занятие теологией преимущественно и

поглотило ту треть, или тот период времени, который принадлежит нам,

западным европейцам. Тем более что в одно и то же примерно время начали

процветать науки и разгораться религиозные споры. В предшествующую же эпоху,

в продолжение второго периода, у римлян, лучшие мысли и усилия философов

были отданы моральной философии, которая была для язычников как бы

теологией. Даже величайшие умы посвящали себя в те времена чаще всего

гражданским делам вследствие величины Римской империи, которая нуждалась в

работе очень многих людей. Время же, в течение которого естественная

философия более всего процветала у греков, было наименее продолжительно. Ибо

и в более древние времена все те семеро, которых называли мудрецами, за

исключением Фалеса, посвятили себя моральной философии и политике; и в

последующие времена, когда Сократ низвел философию с неба на землю,

моральная философия приобрела еще большую силу и отвращала разум людей от

естественной.

Даже тот самый период времени, когда исследования природы шли

оживленно, испортили и сделали бесполезным противоречия и домогательства

новых учений. Следовательно, поскольку в эти три периода естественная

философия по большей части испытывала пренебрежение и затруднение,

неудивительно, что люди мало успели в этом деле, раз они занимались совсем

другим.

LXXX

Сюда присоединяется, что даже в числе тех, кто занимался естественной

философией, она едва ли имела хотя бы одного вполне свободного и полностью

отдавшегося ей человека (особенно в недавние времена), разве только нам

укажут на пример какого-нибудь монаха, размышляющего в своей келье, или

знатного вельможу в своем поместье; естественная философия сделалась как бы

переходом и мостом к чему-либо другому.

Итак, эта великая матерь наук недостойным образом была низведена до

обязанностей служанки, которая помогает в работе медицине и математике и

которая омывает незрелый разум юношей и как бы окропляет их первой краской

для того, чтобы потом они уже легче и удобнее воспринимали другие. Между тем

пусть никто не ждет большого прогресса в науках, особенно в их действенной

части, если естественная философия не будет доведена до отдельных наук или

же если отдельные науки не будут возвращены к естественной философии. Оттого

и получается, что у астрономии, оптики, музыки, у многих видов механики и у

самой медицины и даже -- что более всего достойно удивления -- у моральной и

гражданской философии и науки логики почти нет никакой глубины, что они

только скользят по поверхности и разнообразию вещей. Ибо, после того как эти

отдельные науки были построены и разграничены, их уже более не питает

естественная философия, которая могла бы их наделить новыми силами для роста

из ее источников и истинного созерцания движений, лучей, звуков, строения и

формы тел, страстей и умственных восприятий. Итак, неудивительно, что науки

не растут, ибо они отделены от своих корней.

LXXXI

Очевидна далее и еще одна великая и могущественная причина того, что

науки мало продвинулись вперед. Состоит она в следующем. Не может правильно

совершаться ристание, если сама мета^[31] положена и утверждена

неправильно. Подлинная же и надлежащая мета наук не может быть другой, чем

наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами. Но подавляющее

большинство людей науки ничего в этом не смыслит. Это большинство -- только

наставители и доктринеры, и лишь иногда случится, что мастер с более острым

умом, желая славы, устремится к какому-либо новому открытию. Это он

совершает почти с убытком для своего достояния. Но большинство не только не

ставит себе целью увеличение всего содержания наук и искусств, но даже из

имеющегося содержания ищет и берет не больше, чем может обратить для целей

поучения или наживы или для того, чтобы прославить свое имя, или для другой

прибыли этого рода. А если найдется кто-либо из множества ученых, кто

стремится к науке с благородной склонностью и ради нее одной, то и он скорее

обратится к разнообразию существующих учений, чем к строгому и непреклонному

разысканию истины. Если же кто-либо другой и окажется, возможно, более

строгим искателем истины, то и он поставит себе целью истину такого

назначения, которая удовлетворит ум и разумение указанием причин вещей,

известных уже ранее, а не ту, которая ведет к новым достижениям в практике и

к новому свету аксиом. Поэтому если до сих пор никто не определил хорошо

конечную цель наук, то не удивительно, что во всем подчиненном этой конечной

цели последовало блуждание.

LXXXII

Подобно тому как люди плохо определяли конечную цель и мету наук, так

же избирали они дорогу совершенно ошибочную и непроходимую, даже когда цель

определялась ими правильно. И если кто поразмыслит, он будет глубоко

поражен, что ни у кого из смертных не было заботы и попечения о том, чтобы

открыть и проложить дорогу человеческому разуму при помощи самого чувства и

приведенных в порядок и хорошо построенных опытов, но все было предоставлено

или мраку преданий, или круговращению силлогизмов, или случайности и

произволу смутного, неупорядоченного опыта. Пусть кто-нибудь усердно и

трезво подумает над тем, каков тот путь, которого люди привыкли держаться в

исследовании и открытии какой-либо вещи, -- он прежде всего заметит, без

сомнения, простой и безыскусственный метод открытия, наиболее свойственный

людям. Этот метод состоит не в чем другом, как в том, что человек, готовясь

и приступая к какому-либо исследованию, прежде всего отыскивает и изучает

сказанное об этом другими, затем он прибавляет свои соображения и

посредством усиленной работы разума возбуждает свой дух и как бы призывает

его открыть свои прорицания. Тут все лишено основания и сводится только ко

мнениям.

Иной призывает для открытия диалектику, которая имеет лишь номинальное

отношение к тому, что рассматривается. Ибо открытие посредством диалектики

не есть открытие начал и особых аксиом, из которых слагаются науки, но

только того, что по видимости сообразно с ними. А более пытливых и

настойчивых, более ревностных в своем деле, призывающих диалектику доказать

или открыть начала или первые аксиомы, она известным ответом отталкивает к

вере и как бы к клятве на верность какой-либо науке.

Остается просто опыт, который зовется случайным, если приходит сам, и

экспериментом, если его отыскивают. Но этот род опыта есть не что другое,

как, по пословице, развязанная метла^[32] или хождение ощупью, как

ходят ночью, трогая все, что попадается навстречу, чтобы выбраться на верную

дорогу, тогда как гораздо полезнее и обдуманнее было бы для них подождать

дня или зажечь свет и затем уже вступить на дорогу. Истинный же метод опыта

сначала зажигает свет, потом указывает светом дорогу: он начинает с

упорядоченного и систематического опыта, отнюдь не превратного и

отклоняющегося в сторону, и выводит из него аксиомы, а из построенных аксиом

-- новые опыты; ведь и божественное слово не действовало на массу вещей без

распорядка!

И потому пусть люди перестанут удивляться тому, что путь наук еще не

пройден, ибо они вовсе сбились с дороги, решительно оставив и покинув опыт

или путаясь и блуждая в нем, как в лабиринте. Правильно же построенный метод

неизменной стезей ведет через леса опыта к открытию аксиом.

Поиск по сайту: