T1pazjM.amu4eckuukpumepuUJnacuimalfH0cmu

Наиболее содержательным возражением против простого ста­тистического определения, основанного на стандартном откло­нении, является то, что во многих случаях нас нимало не заботят те эффекты, которые в соответствии с данным определением можно было бы квалифицировать как «большие». И наоборот, иногда мы придаем огромное значение эффектам, оцениваемым с этой точки зрения как «незначительные». Представьте себе, например, что вы узнали о некоем новом экзотическом лекар­стве, способном продлить жизнь людям, страдающим от лихо­радки Смидли, на срок, соответствующий 1,5 стандартного от­клонения. Сначала это может вас заинтересовать, но затем вы выясните, что лихорадка Смидли представляет собой заразное тропическое заболевание, в результате которого не получившие помощь люди умирают в среднем через 40 часов после заражения при стандартном отклонении в четыре часа. Это означает, что данное лекарство может продлить жизнь в среднем еще на шесть часов. Если вдобавок вы узнаете, что стоимость одной дозы ле­карства составляет 10 000 долларов, то ваш интерес, который вы уже и без того частично утратили, скорее всего и вовсе улетучит­ся. (Вместе с тем некоторые исследователи-медики, пытающиеся разгадать тайну этого или родственных ему заболеваний, могут необычайно обрадоваться, узнав о столь незначительном с кли­нической точки зрения улучшении, поскольку оно может дать им ключ к действительно выдающимся открытиям и способство­вать продвижению в исследованиях.)

Теперь представьте себе противоположную ситуацию с поли­тиком, вовлеченным в предвыборную борьбу с примерно рав­ным по силе кандидатом. Этот политик может стремиться потра­тить впечатляющую сумму денег на рекламу или на разработку стратегии предвыборной кампании, которые изменили бы долю полученных им (или ею) голосов менее чем на одну десятую часть стандартного отклонения [т.е. менее чем на 0,05 общего чис­ла поданных голосов, в соответствии с общепринятой форму­лой, где стандартное отклонение доли полученных голосов (р) равняется квадратному корню из выражения р(1—р) или, иными словами, квадратному корню из произведения 0,5х0,5*]. Боль-

* На всякий случай поясним, что р = 0,5, поскольку кандидаты примерно равны и ожидается, что каждый получит половину голосов. (Примеч. науч. ред.)

64 Глава 1

шинство экспертов-политологов согласились бы, что эффект от любой рекламы или стратегии, способный в подобного рода борьбе вызвать изменение числа голосов на «пять пунктов», сле­дует признать «большим». (Его хватило бы, в частности, чтобы изменить результаты примерно половины президентских выбо­ров, проводившихся в Америке на протяжении XX столетия.) Аналогичным образом, как мы будем более подробно говорить об этом в главе 4, не требующий больших затрат тест личностных качеств, с помощью которого можно предсказать «всего лишь» 10% вариации некоторого важного результата, окажется весьма ценным и «рентабельным» применительно ко многим извест­ным нам диагностическим и прогностическим задачам, напри­мер для отбора людей, имеющих экстремальные значения како­го-либо параметра личности (см. Abelson, 1985).

Приведенные выше примеры показывают, что наши сужде­ния о том, является ли эффект значительным или нет, почти неизбежно подвержены влиянию утилитарных соображений. Эффект может быть значительным или незначительным в зави­симости от характера препятствий, стоящих на пути выполне­ния той или иной работы, а также в зависимости от важности самой этой работы, т.е. он может быть значителен или незначи­телен с точки зрения его достаточности для достижения опреде­ленных целей с учетом того, насколько большое значение мы придаем этим целям.

Критерий масштабности, основанный на ожиданиях

Наконец (что, возможно, наиболее важно для наших целей) эффект может рассматриваться как большой или малый в зави­симости от того, каким мы его ожидаем увидеть. Это может быть названо критерием, основанным на ожиданиях, поскольку он подразумевает изменение наших исходных убеждений (или Бай-есовых «первоначальных параметров») по отношению к некото­рому результату или событию. Согласно этому критерию, эф­фект является большим, если вынуждает нас существенно пере­смотреть свои ожидания вместе с лежащими в их основе теориями, и малым, если он порождает незначительное изменение этих ожи­даний и теорий либо не вызывает их вовсе. В данном контексте не играет никакой роли тот факт, что иногда даже самые незначи­тельные (в соответствии с принятыми статистическими стандар­тами) эффекты могут заставить нас переосмыслить наиболее

Введение 65

основополагающие и прочно утвердившиеся теории (при усло­вии, конечно, что у нас имеются хорошо подкрепленные осно­вания не ожидать проявления вообще никакого различия, и при условии, что в нашем распоряжении имеется очень точная тех­ника измерений, позволяющая установить реальное наличие или отсутствие различий).

Таким образом, результат может оцениваться, исходя из его способности изменять наши субъективные представления о ве­роятности его появления. Когда сенатор Снорт, который, как ожидалось, должен был занять пятое место на первичных выбо­рах в штате Нью-Гемпшир, приходит к финишу вторым, мы считаем, что он получил «значительную» долю общего числа голосов. Когда же губернатор Грамп, от которого мы ожидали победы, занимает вместо этого второе место, мы чувствуем, что процент собранных им голосов оказался «незначительным». В обоих случаях мы оцениваем проведенные ими кампании как «успешные» или как «неудачные» в зависимости от их эффек­тивности в сравнении с нашими предварительными прогноза­ми и мнениями.

Суждения, высказываемые по поводу социальных программ и научных теорий, на которых они основываются, также зависят от эффективности и тех, и других в сравнении с нашими ожида­ниями. Даже очень хорошо обоснованная теория может потребо­вать пересмотра, если в результате ее применения обнаружива­ются прогностические огрехи. В то же время кажущиеся на пер­вый взгляд не стоящими внимания теории могут приобрести значительный капитал доверия, если их создателям удается дать один-два верных прогноза, противоречащих общепринятому мне­нию ученых. У этого последнего критерия имеется одно интерес­ное и важное следствие. Любой полученный опыт, программа обучения или даже чья-то речь, влияющие на наши ожидания, воздействуют тем самым и на оценку нами масштабности того или иного эффекта, а также на чувство удовлетворения или ра­зочарования следствиями социальных экспериментов, в резуль­тате которых данный эффект проявляется. Положительный эф­фект таких социальных программ, как операция «Хедстарт» (про­грамма дошкольной общеобразовательной подготовки для детей, обладающих меньшими возможностями по сравнению со свер­стниками), или программа расовой интеграции в средних шко­лах, достаточно реален, хотя и не всегда значим статистически.

5-658

Но с точки зрения политической и социальной идеологии того времени, когда данные социальные акции проводились, а также с учетом порожденных ими больших ожиданий, результаты этих экспериментов были повсеместно признаны заурядными, по­служив основанием скорее для умаления их важности, чем для продолжения и поддержки подобных программ в будущем.

Необходимо заметить, что, говоря в данной книге о значи­тельных ситуационных эффектах, мы будем, как правило, иметь в виду, что они являются значительными согласно, по крайней мере, двум из описанных выше критериев: статистическому и основанному на ожиданиях, а иногда также согласно и прагма­тическому критерию. Говоря о незначительных диспозиционных эффектах, мы также подразумеваем, что они являются незначи­тельными согласно тем же двум критериям: статистическому и основанному на ожиданиях, но вместе с тем согласно, как пра­вило, и прагматическому критерию. Говоря же об эффектах воз­действия социальных программ и примерах практического при­менения аппарата социальной психологии вообще, мы будем оценивать их масштабность исключительно по прагматическому критерию.

Сравнивая эффекты, мы будем представлять результаты по возможности в виде пропорций, т.е. описывая результаты экс­перимента или социальной программы, мы будем говорить о соотношении членов экспериментальных и контрольных групп, которые повели себя определенным образом либо достигли опре­деленных результатов. Описывая различия, связанные с личност­ными чертами, мы будем сравнивать людей, располагающихся выше и ниже медианы, либо на два стандартных отклонения выше и ниже медианы. Пропорциональный показатель масш­табности эффекта связан, естественно, с каждым из трех крите­риев масштабности эффекта, но лишь приблизительно. Огром­ным достоинством данного показателя является то, что он пред­ставляет собой общепринятый способ сопоставления, легко понятный каждому. Отчасти по этой же причине он является и наиболее эффективным показателем для оценки масштабности эффекта в соответствии с критерием, основанным на ожидании. Как мы увидим в главе 5, для людей не составляет труда переве­сти свои ожидания относительно масштабности эффекта на язык оценок пропорций, чтобы сравнивать их затем с пропорциями, имеющими место в действительности.

Введение

оьзор и ОБщий план книги

В целом данная книга посвящена предсказуемости и связнос­ти поведения, какими они видятся с точки зрения современной экспериментальной и когнитивной социальной психологии. Мы начнем с исторического обзора исследований, показывающих, что ситуационные факторы зачастую оказываются более мощны­ми детерминантами поведения, чем абсолютное большинство из нас (как ученых, так и обычных людей) могли бы предполагать. В уроке, преподанном нам ситуационистами, неявно содержится положение о том, что людям, имеющим разную личную исто­рию, убеждения и даже явно отличающимся друг от друга в лич­ностном плане, свойственно понимать некоторые ситуации и реагировать на них вполне одинаково. Иными словами, суще­ствует по крайней мере несколько важных аспектов, в которых люди проявляют себя более похожими друг на друга, чем мы в целом о них думаем.

В то же время исследования и ежедневные наблюдения посто­янно напоминают нам, что люди зачастую резко отличаются друг от друга как в отношении реакций на отдельные ситуации и события, так и в отношении целостных паттернов своего по­вседневного поведения. Мы попытаемся доказать, что разделяе­мая обычными людьми убежденность в стабильности, согласо­ванности, связности и предсказуемости индивидуальных разли­чий не всегда является одной лишь когнитивной иллюзией. Напротив, она основывается (по крайней мере в некоторой сте­пени) на данных повседневного опыта. Будучи далекими от ос-паривания самого существования или важности индивидуальных различий, мы просто признаем их как факт, чтобы затем исследо­вать то, что лежит в их основе и что из них вытекает. Говоря точнее, мы изложим здесь «ситуационистское» и «субъективистское» объяс­нение индивидуальных различий, которое придает большой вес сложной динамике социальных систем и роли процесса субъек­тивной интерпретации. Таким образом, нашей задачей будет опи­сание индивидуальных различий, нацеленное на объяснение того, какого рода различия все-таки существуют и имеют значение, при каких обстоятельствах они бывают мало заметны и когда может иметь место их неправильная интерпретация.

Начиная с главы 2, в ходе рассмотрения некоторых класси­ческих социально-психологических исследований мы будем по-

5*

68 Глава 1

яснять на примерах, что нами имеется в виду под силой воздей­ствия ситуационных факторов. В этой главе мы сосредоточимся в первую очередь на групповом влиянии и затем на концепции канальных факторов как проводников и барьеров, облегчающих или затрудняющих изменение поведения. Главу 3 мы посвятим обсуждению значимости процессов субъективной интерпрета­ции. В ней мы вновь обратимся все к той же очевидной мысли, что субъективная интерпретация варьируется от индивида к ин­дивиду и представляет собой важную детерминанту социального поведения. Более важно для нас подчеркнуть тот факт, что люди обычно не способны осознать и учесть капризы субъективной интерпретации, сделав на них поправку как при прогнозирова­нии своего собственного поведения, так и при предсказании и интерпретации поведения других. Следствием подобного недостат­ка является то, что люди слишком часто дают ошибочные прогно­зы чужого поведения, а затем оправдывают свои заблуждения, объяс­няя расхождения фактических результатов с ожидаемыми наличи­ем устойчивых диспозиций у действующих субъектов.

Следующие четыре главы будут специально посвящены пред­сказуемости индивидуального поведения. Свое рассмотрение мы начнем в главе 4, где предпримем обзор некоторых важнейших исследований, документирующих незначительную величину кросс-ситуативной согласованности поведения людей, помещен­ных в фиксированный набор ситуаций (в частности, согласован­ности поведения, связанной, на первый взгляд, с классически­ми чертами личности — такими, как экстраверсия и честность). Затем, в главе 5, мы покажем, что эти данные действительно вызывают у людей удивление. Иными словами, обыденные пред­ставления о согласованности и предсказуемости поведения явля­ются ошибочными как в качественном, так и в количественном отношении, причем таким образом, что помочь здесь не может никакое уточнение показателей или определений. В главе 6 мы обсудим то, что считаем источниками реальной согласованности и предсказуемости поведения. Некоторые из них связаны с ин­дивидуальными различиями в ролях и в других требованиях, предъявляемых ситуацией, а некоторые вообще не имеют отно­шения к устойчивым индивидуальным различиям. В главе 7 мы обратим наше внимание на давние, но с некоторых пор пребы­вающие в забвении вопросы влияния культурных факторов на поведение, заново высветив в них роль ситуаций, субъективной интерпретации и напряженных систем. Мы постараемся дока-

Введение 69

зать, что разные культуры, включая хорошо исследованные ло­кальные субкультуры современного западного общества, обус­ловливают попадание человека в различные ситуации с разной социальной динамикой. Это приводит к возникновению при­вычных расхождений в субъективной интерпретации, имеющих вполне реальные последствия для социальных действий.

В заключительной главе 8 мы будем рассуждать о том, что можно извлечь ценного из проведенного нами в предыдущих семи главах анализа для организации социальных воздействий и контролируемых социальных изменений. Мы обсудим некото­рые прикладные исследования, иллюстрирующие, как мы пола­гаем, ценность рассматриваемых в этой книге традиций ситуаци-онизма, субъективизма и напряженных систем. Цель нашего ана­лиза состоит в том, чтобы объяснить, почему результаты одних видов социальных воздействий, от которых в целом ожидают мощного эффекта, вызывают разочарование, и почему другие, менее, на первый взгляд, мощные и дорогостоящие воздействия могут давать лучшие результаты. Данный анализ позволяет на кон­кретных примерах рассмотреть уроки, которые психологи-прак­тики могут извлечь из опыта лучших традиций теоретической социальной психологии, а психологи-теоретики — из истории успешных и безуспешных попыток ее применения. Кроме того, мы полагаем, что эти уроки могут быть важны для обычных лю­дей, пытающихся применять методы социальной психологии к своей повседневной жизни, а также для осмысления устремле­ний общества как целого решать наиболее насущные социальные проблемы и достойно отвечать на вызовы времени.

Власть ситуации

Социальное влияние и групповые процессы • Канальные факторы

Несколько лет назад в одной из европейских стран группа итальянских футбольных болельщиков подверглась нападению нескольких сот разъяренных британских фанатов. В результате десятки итальянцев были убиты. Все мы испытываем отвращение к подобному поведению и осуждаем его, но понять его мы не можем. Все мы склонны сводить объяснение подобного поведе­ния к единичным проявлениям индивидуальной агрессии, буду­чи не в состоянии признать, что выливающаяся в неистовство толпы ситуация обладает свойствами, которые не могут быть спрогнозированы на основании знания о поведении людей в обычных жизненных обстоятельствах или информации об инди­видуальной истории ее участников.

И в самом деле, как отмечает Оллпорт (Allport, 1954) в своем классическом очерке истории социальной психологии, именно эти наблюдения заставили таких социальных мыслителей, как Тард (Tard, 1903) и ЛеБон (LeBon, 1896) осознать потребность в выведении анализа социальных процессов за пределы рассмот­рения индивидуальных потребностей и личностных черт. Нахож­дение в толпе — отмечали они — заряжает индивидов энергией, одновременно лишая их способности к рациональному сужде­нию, а заодно и ощущения границ приличия, регулирующих их поведение при иных обстоятельствах. Находясь в коллективе, люди охотно, иногда даже с большим энтузиазмом, ведут себя так, что это вызвало бы у них стыд и смущение, окажись они в одино-

Властъ ситуации 71

честве. В настоящее время мы можем наблюдать примеры «обезли­ченного» поведения в ходе уличных беспорядков и расовых волне­ний, а в менее угрожающих формах — на студенческих пирушках по случаю окончания семестра, проходящих на пляжах Флориды и Калифорнии. Мы можем увидеть их также на торжествах по случаю «Жирного вторника»* в Новом Орлеане, на карнавале в Рио и на всех подобного рода празднествах, где благочестивые набожные прихожане могут в соответствии с традицией отбросить обычные ограничения без страха подвергнуться осуждению.

Чем же объясняются подобные проявления? Простым воз­буждением и всплеском эмоций? Или же ощущением аноним­ности, распылением ответственности, снижением вероятности наказания? Либо, как полагали социальные мыслители девят­надцатого столетия, толпа реализует таким образом некий таин­ственный источник энергии? Все эти уводящие в разные сторо­ны объяснения долгое время продолжали оставаться захватываю­щей темой для исследований (Festinger, Pepitone & Newcomb, 1952; Singer, Brush & Lublin, 1965; Zajonc, 1965; Zimbardo, 1970).

Однако каковы бы ни были истоки подобных проявлений, линчующие толпы, мародерствующие молодежные банды или одурманенные футбольные болельщики — все они убедительно иллюстрируют факт управляющего влияния ситуации на поведе­ние людей. И всякий раз, когда подобные события имеют место, возникает искушение впасть в фундаментальную ошибку атри­буции, пытаясь объяснить исключительно при помощи личност­ных диспозиций то, что может быть в целом понято лишь в терминах ситуационных влияний. Дело в том, что мало кто из нас может рассматривать подобные примеры коллективного по­прания норм без ощущения, что ни мы сами, ни наши друзья и соседи, ни (в упомянутых случаях) вообще любые благоприс­тойные члены общества не подчинились бы подобным группо­вым влияниям. В соответствии с этим мы полагаем, что те, кто все-таки поддался этому влиянию, продемонстрировали тем са­мым свойственную их личностным диспозициям неустранимую неуравновешенность и злонамеренность.

В приводимом в данной главе обзоре классических исследова­ний социального влияния и управляющего влияния ситуаций на

* «Mardi Gras» (фр.) — во франкоязычных странах и некоторых бывших фран­цузских колониях так именуется день накануне Великого поста, знаменуемый карна­валом (аналог русской масленицы). (Примеч. пер.)

поведение человека мы акцентируем внимание на следующих двух положениях. Во-первых, социальное давление и другие ситуаци­онные факторы оказывают на поведение человека более мощное влияние, чем принято обычно считать. Во-вторых, для того что­бы понять характер воздействия отдельно взятой социальной си­туации на конкретного человека, необходимо подчас уделять вни­мание ее тончайшим нюансам.

СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ Н ГРУППОВЫЕ ПРОЦЕССЫ

Давление в направлении единообразия В лабораторных Лсперц/нентах: «aymokunemuneckue» исследования Шерифа и парадигма Эша

Мы начнем наше обсуждение с серии экспериментов, даю­щих наиболее известные и, возможно, наиболее убедительные лабораторные примеры феноменов группового влияния и кон­формности, — знаменитых экспериментов Соломона Эша (S. Asch). По иронии судьбы именно эти эксперименты стали впослед­ствии приводиться в качестве, возможно, наиболее убедитель­ной демонстрации подчинения индивида диктату группы, хотя Эш (по крайней мере изначально) стремился показать прямо про­тивоположное. В частности, Эш хотел внести ясность в то, что он считал неверными представлениями, порожденными остроумно спланированной и плодотворной серией экспериментов, предпри­нятых несколькими годами ранее неортодоксальным молодым пси­хологом по имени Музафер Шериф (М. Sherif), эмигрировавшим незадолго до этого в Соединенные Штаты Америки из Турции.

Парадигма «аутокинетического эффекта» Шерифа. Экспери­менты Шерифа (Sherif, 1937) были разработаны для иллюстра­ции развития и устойчивости групповых норм. Его испытуемые, полагающие, что они являются участниками весьма эзотеричес­кого психофизического опыта, помещались в полностью затем­ненную комнату, в которую проникал тонкий луч света, про­ецируемый на экран перед ними. (При этом они не могли с уве­ренностью оценить расстояние до светового пятна; в сущности, они не могли даже отдавать себе отчета о размерах помещения, в котором находились. Отсутствие какой-либо объективной «сис-

Власть ситуации 73

темы координат» было, по существу, важнейшим требованием демонстрации описываемого эффекта.) После нескольких мгно­вений, в течение которых испытуемые смотрели прямо на свето­вое пятно, они внезапно начинали видеть, как оно «движется», а затем исчезает. Вскоре после этого появлялось новое световое пятно, которое тоже начинало «двигаться» и таким же образом исчезало. Данная последовательность повторялась в ходе огром­ного числа аналогичных «испытаний». В реальности, однако, не­подвижное световое пятно только казалось движущимся, посколь­ку его перемещение было иллюзией восприятия, именуемой «ауто-кинетическим эффектом».

Шериф поставил своим испытуемым простую задачу. В ходе каждого испытания они должны были оценивать, насколько да­леко переместится световое пятно. Если задание выполнялось ис­пытуемыми в одиночестве, то даваемые ими оценки значительно отличались друг от друга (в диапазоне от одного дюйма до не­скольких футов) и по крайней мере сначала не были стабильны­ми на протяжении последовательно проводимых испытаний. Однако когда испытуемые выполняли то же задание, находясь в парах или в группах по три человека, результат был полностью отличным от полученного первоначально. Оценки испытуемых неизменно начинали влиять друг на друга, в результате чего бы­стро формировалась групповая норма. Более того, в то время как различные группы сходились на полностью отличных друг от друга нормах, участники каждого отдельно взятого дуэта или трио с большой неохотой предлагали оценки, существенно от­клоняющиеся от стандарта их индивидуальных групп. За неиме­нием какого-либо объективного основания для оценки адекват­ности индивидуального суждения члены групп подменяли его социальным основанием.

В ходе одного из экспериментов Шериф ввел в группу своего сообщника — прием, о котором ни один из испытуемых не мог даже подозревать в те невинные времена, когда эксперименты с заведомым обманом участников были практически неизвестны. Этот сообщник, участвуя в эксперименте вместе с другим ничего не подозревающим испытуемым, давал оценки, которые посто­янно были либо значительно выше, либо значительно ниже тех, которые обычно давали остальные испытуемые, вынужденные формировать свои суждения самостоятельно.

Полученный результат, а именно то, что второй участник эк­сперимента быстро принимал завышенную или заниженную нор-

му сообщника, показывает, что социальные нормы развивались вовсе не из взаимно согласующихся взглядов благонамеренных, но неуверенных «искателей истины». Напротив, они были навязаны индивидом, не обладающим ни принуждающей властью, ни осо­быми правами в отношении обоснованности или правомочности своих суждений, а всего лишь желающим быть последовательным и непреклонным перед лицом неуверенности остальных.

Дополнительные результаты, сообщенные Шерифом и пос­ледующими исследователями, придали этому открытию большую определенность. Будучи однажды сформированными, нормы в отношении аутокинетического эффекта с готовностью прини­маются, независимо от того, были они навязаны сообщниками экспериментатора или сформированы путем согласования внут­ри группы. Испытуемые придерживались этих норм даже в отсут­ствие своих партнеров, которые могли бы засвидетельствовать правильность их суждений (одобрив или не одобрив их). Эти нормы оставались для них истинными даже год спустя (Rohrer, Baron, Hoffman & Swinder, 1954)! Испытуемые сохраняли вер­ность «старым» нормам, даже оказываясь участниками новых групп, составленных из равных по внутригрупповому статусу людей, предлагавших суждения, существенно расходящиеся с этими нормами.

В действительности, как показали Джэйкобс и Кэмпбелл (Jacobs & Campbell, 1961) много лет спустя, аутокинетические нормы могут с готовностью передаваться даже от одного «поко­ления» испытуемых к другому. В проведенном ими исследовании после каждой серии испытаний в группу вводился новый, ни о чем не осведомленный участник, в то время как один из старых участников удалялся. Вследствие этого очень скоро все участники группы оказывались новичками в экспериментальной ситуации. Тем не менее все они продолжали твердо придерживаться групповой нормы, дошедшей до них через несколько поколений испытуемых. И все это по прошествии значительного времени, с тех пор как сообщник, первым навязавший эту норму, уже сошел со сцены!

Однако скрытое послание Шерифа заключалось не просто в том, что перед лицом неопределенности или двусмысленности люди придают вес суждениям окружающих. Шериф шел гораздо дальше, утверждая, что наши самые фундаментальные впечатле­ния и суждения о мире обусловливаются и диктуются социальным окружением. И именно это радикальное положение первоначально стремился оспорить Соломон Эш, в течение долгого времени

изучавший процессы человеческого восприятия, с одной сторо­ны, и влияния социума на личность — с другой (Asch, 1940). С этой целью он заменил «аутокинетическую» парадигму соб­ственной экспериментальной методикой, носящей теперь его имя (Asch, 1951, 1952, 1955, 1956).

Парадигма Эша. Испытуемым Эша так же, как и испытуемым Шерифа, когда они приходили в лабораторию, сообщали, что они будут принимать участие в эксперименте на зрительное вос­приятие. Будучи разбитыми на группы численностью от семи до девяти человек, испытуемые должны были подвергнуться ряду экспериментов, в ходе которых от них требовалось определить, какая из трех показанных им для сравнения линий соответство­вала по длине так называемой стандартной линии. Все отвечали по очереди. Однако, как это теперь знает каждый студент, про­слушавший курс введения в психологию, только один из участ­ников — тот, который должен был отвечать последним в ходе каждого испытания, не подозревал подвоха. Все остальные были сообщниками экспериментатора, и их суждения следовали зара­нее подготовленному сценарию.

В самом начале эксперимента участникам сообщалось, что по его условиям они не должны общаться между собой и обязаны формировать свои суждения независимо друг от друга. Однако сначала ни эти указания, ни другие детали процесса не казались испытуемому особенно важными, так как суждения, которые требовалось сформировать, представлялись до такой степени про­стыми, что первые три испытания участники находили скучны­ми и довольно бессмысленными. И это неудивительно, посколь­ку все девять участников, высказываясь по порядку, повторяли заведомо правильный ответ.

Затем, в ходе четвертого задания, испытуемый неожиданно обнаруживал, что происходит нечто странное. Несмотря на то что это испытание было не сложнее предыдущих, первый из участников без колебаний и нерешительности давал явно невер­ный ответ. Вместо того чтобы правильно соотнести стандартную линию длиной в 1,5 дюйма с равной ей по длине линией, данной для сравнения, первый участник останавливал свой выбор на линии длиной всего 0,5 дюйма. (Остававшаяся для выбора линия имела 2 дюйма в длину.) Слыша это, подлинные испытуемые неизменно широко раскрывали глаза от удивления и пытались заново удостовериться в том, что ответ данного участника дей-

ствительно безоснователен, а зачастую они начинали нервно хи­хикать или каким-либо иным образом выражать недоумение по поводу глупости партнера. Однако очень скоро это ощущение не­доверия и неудобства обострялось, и по мере того как остальные члены группы, следуя сценарию, повторяли тот же самый невер­ный ответ, оно приобретало новое качество. Наконец, наступала очередь отвечать и для единственного настоящего испытуемого, который должен был, таким образом, решить: присоединиться ли к единодушному большинству или остаться при своем мнении.

До окончания эксперимента в рамках серии из 10—15 испыта­ний должно было быть проведено (в зависимости от плана каждого конкретного исследования) от 5 до 12 подобных «критических» тестов на конформность. Каждый из критических тестов ставил испытуемого перед одной и той же дилеммой: выразить свое согла­сие с мнением других и тем самым отвергнуть свидетельства своих органов чувств либо сохранить свою независимость перед лицом единодушного и кажущегося уверенным большинства.

Первоначально Эш ожидал, что подавляющее большинство его испытуемых проявят смелость в отстаивании своих убежде­ний (или по крайней мере уверенность в адекватности своего чувственного восприятия), оставаясь независимыми перед ли­цом единодушного большинства. Однако данное ожидание ока­залось необоснованным. Несмотря на простой и конкретный характер задачи формирования суждения на основании чувствен­ного восприятия, испытуемые обычно демонстрировали очевид­ные признаки внутреннего конфликта и дискомфорта, доста­точно часто проявляя конформность. На самом деле в любом из поставленных экспериментов от 50 до 80% испытуемых (конк­ретное процентное значение колеблется от исследования к ис­следованию) по крайней мере один раз примыкали к заблужда­ющемуся большинству. В целом проявление конформности было отмечено в одной трети от числа всех критических тестов.

В ходе дальнейших исследований Эш довольно скоро устано­вил два важных факта. Во-первых, в данной экспериментальной парадигме численность единодушного большинства не обязательно должна быть особенно большой. И в самом деле, Эш нашел, что показатели конформности существенным образом не уменьша­ются при сокращении числа сообщников с восьми до трех или четырех. (В свете результатов, полученных ранее Шерифом, сле­дует заметить, что при обследовании по методике Эша группы, состоявшей из испытуемого и двух сообщников, зафиксирован-

Властъ ситуации 77

ный уровень конформности был относительно низок; при нали­чии же единственного сообщника не отмечалось, по существу, никаких признаков социального влияния.)

Во-вторых, заблуждающееся большинство обязательно дол­жно быть единодушным. Когда к настоящему испытуемому под­саживали по одному так называемому союзнику, т.е. сообщнику экспериментатора, который тоже сохранял независимость суж­дений, процент испытуемых, проявлявших конформность, рав­но как и частота проявления конформности, резко снижался. И это происходило даже в тех случаях, когда испытуемый и его союзник противостояли давлению семи или восьми человек, выс­казывавших иное мнение.

Сам Эш, хотя и был сначала удивлен, однако так и не под­дался искушению сделать вывод, что суждения об основных ас­пектах восприятия физической реальности могут быть навязаны социально. Отстаивая свою точку зрения, Эш указывал, что по самым грубым оценкам одна треть его испытуемых не проявляла конформности никогда, а еще одна треть чаще противостояла единодушному большинству, чем уступала его давлению. Еще более важным представляется то, что, пользуясь данными интервью, проведенных по завершению экспериментов с целью подтверж­дения полученных результатов, Эш пришел к выводу о том, что когда испытуемые проявляли конформность перед лицом соци­ального давления, это происходило вовсе не по причине изме­нения их непосредственных восприятии. Напротив, испытуемые проявляли конформность вопреки тому, что они реально восприни­мали. Они либо считали данные собственного восприятия поче­му-то ошибочными (а данные восприятия представителей еди­нодушного большинства — верными), либо просто не желали выглядеть «отщепенцами», даже будучи вполне уверенными в ошибочности мнения большинства.

И хотя интерпретации Эша были убедительны, а исследова­ния, предпринятые им вслед за этим, многое прояснили, вооб­ражением современников Эша завладел его основной эмпири­ческий результат — готовность столь многих людей скорее отвер­гнуть недвусмысленные свидетельства собственных органов чувств, чем остаться в одиночестве, противостоя группе. И именно этот факт продолжает поражать нас сегодня.

Социальные психологи 50-х годов поспешили соотнести от­крытия Эша с событиями в реальном мире. Страна переживала эпоху, казалось, беспрецедентной политической и социальной

ортодоксии: эпоху маккартизма и клятв в лояльности, эпоху социально однородных, заселенных консервативными обывате­лями пригородов и косной корпоративной культуры. Немногие могли бы тогда почувствовать приближение периода конфлик­тов и социального противостояния, наступившего одновремен­но с возникновением движения «За гражданские права» в начале 60-х годов и достигшего своей кульминации в протестах по по­воду участия Америки во вьетнамской войне. Социальные кри­тики 50-х годов сетовали на относительную малочисленность диссидентов и высокую цену, которую им приходилось платить за свое несогласие с общим мнением. Они оплакивали утрату духа независимости и сурового индивидуализма, до этого пред­ставлявшего собой, как они полагали, отличительную черту аме­риканского общества. Они прямо-таки поносили проявляемые как на работе, так и в быту мягкость и корректность «человека в сером фланелевом костюме», возвращающегося каждый вечер домой к своему тщательно вычищенному, правильно мысляще­му и потребительски настроенному выводку. Подобным крити­кам эксперимент Эша казался поучительной историей, предо­стерегающей против опасностей, кроющихся в психическом дав­лении со стороны однородной массы*.

В кругах же социальных психологов, особенно в среде последо­вателей К. Левина, которые уже тогда приступили к исследованию принципов групповой динамики и социального влияния, экспе­рименты Эша были использованы как аргументы в пользу тезиса о силе «давления в направлении единообразия». Даже в ситуации, созданной Эшем, в которой простота и объективность задачи и отсутствие у группы поощрительных и карательных полномочий должны были бы способствовать минимизации давления в сторону конформности — проявления последней могли быть очень суще­ственными. Поэтому — рассуждали они — возможно ли не ожидать проявления еще большей конформности в ежедневно возникаю­щих ситуациях, когда гораздо более спорные вопросы обсуждают­ся в группах, участники которых имеют все основания уважать чужое мнение и опасаться критики друг друга?

Подобно всем классическим экспериментам, бросающим вы­зов нашим интуитивным ожиданиям и предвзятым представле-

* Аналогичным образом эксперимент Эша был воспринят и в СССР, где о нем благодаря книге И.С. Кона узнали в конце 60-х годов — как раз в период очередного «закручивания гаек». (Примеч. науч. ред.)

Власть ситуации 79

ниям, эксперименты Эша порождают вопросы о возможности обобщения и практическом смысле их результатов. Являются ли полученные Эшем данные всего лишь артефактом, созданным в условиях социально-психологической лаборатории и не имею­щим отношения к тому, как социальное влияние проявляется в реальном мире? А если даже это и не так, то что реально можно извлечь из этих результатов для целей объяснения, предсказания и управления человеческим поведением?

То, что основные открытия Эша не являются всего лишь за­нимательным артефактом, полученным в тепличных условиях ла­боратории, было установлено уже давно. Благодаря Стэнли Мил-грэму (S. Milgram) (собственный классический эксперимент ко­торого будет детально рассмотрен далее) мы знаем, что массовые явления, продемонстрированные Эшем, не зависят от того фак­та, что в качестве испытуемых Эш использовал студентов кол­леджей, или даже от того, что они знали о своем участии в пси­хологическом эксперименте.

Милгрэм (Milgram, 1961) исследовал реакции взрослых ис­пытуемых, которые полагали, что были привлечены к исследо­ванию с целью испытания новой системы сигнализации для ре­активных авиалайнеров. В этом контексте от испытуемого требо­валось сопоставить эталонный звуковой сигнал с рядом других сигналов, данных для сравнения. В ходе нескольких критических испытаний субъект оказывался перед перспективой выбора меж­ду проявлением конформности и независимым суждением, ко­торое он всегда должен был высказывать последним, после ос­тальных испытуемых (являвшихся, конечно же, сообщниками экспериментатора), а они в свою очередь соответствующим эта­лонному сигналу считали сигнал, казавшийся явно более высо­ким или более низким по тону. Как и в более раннем экспери­менте Эша, основным открытием данного исследования явился высокий уровень конформности по отношению к заблуждающе­муся большинству. Таким образом, полученный Милгрэмом ре­зультат должен был заставить умолкнуть любых скептиков, ко­торые могли бы настаивать на неприменимости открытий Эша к неэкспериментальным жизненным ситуациям, находясь в кото­рых оценивающие субъекты уверены, что их неправильные от­веты могут иметь определенные последствия.

Все же вопрос о более широком теоретическом значении открытий Эша более сложен. Все мы, конечно, знаем, что эф­фект массовой конформности может быть достигнут и путем

80 Глава 2

использования многих других видов стимулов, включая матема­тические задачи, вопросы на общую эрудицию, а также сужде­ния общественно-политического характера (Crutchfield, 1955). И в самом деле, исследования, предпринятые вслед за оригиналь­ными экспериментами Эша, все более и более сдвигались от ис­пользования простых объективных стимулов в сторону проблем, требующих субъективной интерпретации и выражения субъек­тивного мнения. Это происходило потому, что подобные сужде­ния казались в большей степени относящимися к конформнос­ти, проявляемой людьми в повседневной практике, потому что соответствующие исследования были более просты для выполне­ния и с большей вероятностью могли способствовать частому проявлению конформности, а также потому, что они в меньшей степени выставляли испытуемых в невыгодном свете. Указанные исследования вновь и вновь демонстрировали, что случайным образом составленные группы, даже не имеющие возможности в течение долгого времени вознаграждать своих членов за лояль­ность и карать их за несогласие, могут оказывать на них мощное давление в сторону конформности.

Вместе с тем простота демонстрации феномена массовой кон­формности не должна подталкивать нас к тому, чтобы на осно­вании обнаруженной Эшем закономерности делать выводы о том, что люди — не более чем стадо овец и что они в силу своих личностных диспозиций более склонны присоединяться к хору большинства, чем позволять себе высказывать собственные заме­чания, диссонирующие с этим хором. Хотя подобное воззрение и было более или менее общепринятым во времена Эша, однако согласившись с ним, мы впали бы в фундаментальную ошибку атрибуции, которую сами подвергаем критическому рассмотре­нию на протяжении данной книги.

Для того чтобы опровергнуть заключение, что «люди — это стадо овец», нам необходимо, подобно самому Эшу, просто на­помнить читателям, что большая часть его испытуемых в большин­стве случаев конформности не проявляла. Мы должны также отме­тить то, насколько резко снижался уровень конформности в со­зданной Эшем ситуации, когда большинство — даже значительное большинство — переставало быть единодушным. На основании этих результатов можно предположить, что люди часто бывают весьма расположены к тому, чтобы выражать взгляды меньшин­ства. Самое худшее, что можно заключить из экспериментов Эша —

Власть ситуации 81

это то, что людям трудно выразить несогласие с группой, когда у них нет союзников, поступающих так же.

Однако для доказательства того, что люди могут противосто­ять и противостоят давлению в сторону конформности, нам вов­се не нужно апеллировать к открытиям, сделанным в лаборато­рии. Все мы можем привести примеры случаев, в которых мы сами или другие знакомые нам люди охотно высказывали свое несогласие. В действительности, такое могло происходить даже при обстоятельствах, когда (по крайней мере на первый взгляд) возможная цена за подобное несогласие казалась значительно более высокой, чем цена, ожидаемая потенциальными «отще­пенцами» в ситуации, сконструированной Эшем.

Вопрос о том, когда и почему люди готовы действовать враз­рез с общим мнением, был рассмотрен Россом, Бирбрауэром и Хоффманом (Ross, Bierbrauer & Hoffman, 1976), которые про­анализировали созданную Эшем ситуацию с точки зрения при­чинных атрибуций, формировавшихся у ее участников. Росс и его соавторы утверждали, что в сущности люди, вынужденные выбирать между конформностью и несогласием, почти всегда в состоянии назвать причины отличия их взглядов. Они могут указать на различия в целях, побудительных мотивах, имеющейся инфор­мации или предварительных предположениях — различия, кото­рые с точки зрения разумного человека могут служить причиной для выражения несогласия, равно как и оправдывать его.

В отличие от этого сконструированная Эшем ситуация была уникальна тем, что не оставляла потенциальным диссидентам никакой возможности для объяснения явно ошибочных, но еди­нодушных суждений партнеров. Верное суждение представлялось испытуемым столь очевидным, что только дураки или сумас­шедшие могли бы заблуждаться. Поэтому они имели все основания предполагать, что правильный ответ казался настолько же оче­видным и остальным. В соответствии с этим, проявляя несогла­сие, они подвергались риску показаться некомпетентными или даже несколько невменяемыми. В лучшем случае их несогласие обещало быть настолько же непонятным для остальных, насколько суждения остальных представлялись непонятными для них са­мих. Несогласие потенциальных диссидентов представляло бы собой, по сути, вызов коллективной компетентности других участников, отважиться на который человеку особенно трудно, когда его собственная способность к осмыслению мира постав­лена под сомнение.

6-658

82 Глава 2

В целях проверки данного атрибутивного анализа Росс и его коллеги воссоздали версию ситуации Эша, в которой испытуе­мые выносили простые суждения об относительной продолжи­тельности двух звуковых сигналов. Они показали, что испытуе­мые проявляли гораздо большую готовность к несогласию в кри­тических испытаниях (где они сталкивались с единодушно неверным мнением группы), если были предусмотрены различ­ные варианты последствий ошибочного суждения. Испытуемые знали, что в ходе критических испытаний кажущиеся неверными суждения, если они будут правильными, принесут тому, кто их высказал, большую выгоду, в то время как выгода от очевидно верных суждений будет совсем незначительной. В этой ситуации наблюдалось существенное снижение уровня конформности. Росс и его коллеги утверждали, что это происходило потому, что введе­ние в ходе критических испытаний асимметричной матрицы вознаграждения обеспечило явному несогласию приемлемое объяснение. Испытуемый мог рассудить, что «именно их, а не мое суждение подверглось искажению ввиду обещания высокого вознаграждения» либо даже «они, очевидно, решили, что стоит рискнуть, а я — нет». Иными словами, введение асимметричной матрицы устранило из ситуации Эша наиболее характерную и мощную по воздействию особенность — отсутствие у наивных испытуемых какого-либо приемлемого способа объяснить оче­видное расхождение в данных чувственного восприятия.

Размышление над значением исследований Эша и выявление факторов, влияющих на конформность, остается по-прежнему актуальным и интересным занятием даже для тех психологов, которые уже давно знакомы с этой его работой. Но, независимо от интерпретаций его открытий, предпочитаемых разными пси­хологами, все они сходятся в том, что исследование Эша пред­ставляет собой одну из наиболее изумительных демонстраций замечательной способности ситуаций извлекать на поверхность поведение, относительно которого большинство из нас увере­ны, что они никогда к нему не прибегнут, а именно: к публич­ному выражению согласия с чужими взглядами, которые резко расходятся с нашими собственными.

ЪеннингтошЬие исследования

Следующая классическая серия исследований социального вли­яния уводит нас за пределы лаборатории, прочь от нюансов экс-

Власть ситуации 83

периментальных парадигм к знакомой всем проблеме полити­ческих убеждений. Как известно, изменить чьи-либо политичес­кие взгляды чрезвычайно трудно. Конечно, пропагандистские кам­пании, предпринимаемые средствами массовой информации, иногда достигают успеха. Но этот успех чрезвычайно редко быва­ет достигнут либо вообще никогда не достигается за счет измене­ния фундаментальных политических взглядов избирателей. По­добные кампании могут успешно продемонстрировать личные достоинства кандидата, его способность к лидерству или сопере­живанию людям либо (пользуясь менее благовидными средства­ми) поставить под сомнение репутацию оппонента.

Однако факт остается фактом: предвыборные кампании ред­ко служат причиной реального перехода избирателей из одного политического лагеря в другой. Даже наиболее искусно состав­ленные риторические обращения редко бывают в состоянии убе­дить консерваторов голосовать за кандидатов либералов, поддер­живать инициативы, которые кажутся консерваторам либераль­ными, или наоборот. Еще менее они способны убедить избирателей изменить базовой идеологии, которую они исповедуют. На са­мом деле, в ходе наиболее успешных политических кампаний не предпринимается даже попытка повлиять на политические взгляды электората. Вместо этого ведется борьба за голоса так называемых колеблющихся, после чего усилия сосредоточиваются на выявле­нии единомышленников и на обеспечении их явки на избира­тельные участки для подачи голосов в день выборов.

Вопреки приведенным выше соображениям политической мудрости, подкрепленным результатами многих эксперименталь­ных исследований стабильности избирательных привычек (на­пример, Berelson, Lazarsfeld & McPhee, 1954; Hyman & Sheatsley, 1947), а также исследований более общего характера, посвящен­ных неудавшимся кампаниям, направленным на изменение со­циальных и политических аттитюдов с помощью средств массо­вой информации (например, McGuire, 1986; Roberts & Maccoby, 1985), мы приглашаем читателей обратиться к результатам зна­менитого Беннингтонского исследования, предпринятого Тео­дором Ньюкомбом в конце 30-х годов (Newcomb, 1943).

Основные открытия, сделанные в ходе данного исследова­ния, могут быть обобщены довольно просто. В период с 1935 по 1939 г. в Беннингтонский колледж поступали молодые женщи­ны, принадлежавшие преимущественно к семьям, относящимся к верхнему сегменту среднего класса. Все они разделяли в целом

б*

84 Глава 2

консервативные республиканские политические взгляды и изби­рательные предпочтения своих родителей. Через пару лет, после того как студентки попадали под влияние университетской сре­ды Беннингтона, их взгляды и предпочтения смещались далеко влево по сравнению со взглядами, которых придерживались чле­ны их семей и большинство других американцев, принадлежав­ших к одному с ними социальному слою.

Результаты выборочного опроса, проведенного в студенческом городке накануне президентских выборов 1936 г., особенно убеди­тельно свидетельствовали о происшедших изменениях. В тот год кампания за переизбрание на второй срок президента-демократа Ф. Рузвельта натолкнулась на сопротивление со стороны как рес­публиканцев, критиковавших его шаги в рамках либеральной по­литики «нового курса»*, так и кандидатов от социалистов и ком­мунистов, которые пользовались существенным успехом, убеждая измотанных великой депрессией американцев в необходимости еще более радикальных перемен. Среди студенток Беннингтона первого года обучения, прибывших в студенческий городок во время вы­боров, более 60% поддерживали республиканца Лэндона, в то время как правящего демократического президента Рузвельта поддержи­вали менее 30%. Менее 10% студенток поддерживали социалиста Томаса либо коммуниста Браудера. Данное процентное распреде­ление избирательных предпочтений студенток (даже несмотря на неожиданную поддержку, оказанную частью из них двум ради­кальным кандидатам) отражало предпочтения их состоятельных родителей и других представителей социального слоя, к которо­му они принадлежали. Среди второкурсниц, находившихся к тому времени в Беннингтоне чуть более года, сдвиг влево был уже вполне очевиден. Лэндон и Рузвельт пользовались у них поддерж­кой в равной степени (по 43% каждый), а два радикальных кан­дидата делили между собой оставшиеся 14%. Среди студенток стар­ших курсов сдвиг влево был еще более впечатляющим. Лишь 15% из них поддерживали Лэндона (правого кандидата, которому от­давали предпочтение несомненное большинство их родителей), около 54% поддерживали Рузвельта и более чем 30% студенток предпочитали одного из двух радикалов.

* «New Deal» — система экономических и социальных мер, предпринятых Франк­лином Д. Рузвельтом в период нахождения на посту президента США. Термин, харак­теризующий взгляды и политические установки приверженцев Рузвельта и демократов того периода вообще. Синонимы: «новые границы», «открытый курс» и т.п. (Примеч. пер.}

Власть ситуации 85

Данное процентное распределение наряду с другими данны­ми, собранными Ньюкомбом в течение четырех лет исследова­ний, иллюстрирует тот факт, что социальная ситуация может порождать фундаментальное смещение основных политических предпочтений большого числа людей — изменение такого рода, которое вряд ли может быть вызвано к жизни политическими речами, газетными статьями или публичными дебатами. Более того, весьма примечательно, что эти изменения происходят не­смотря на противостоящие им семейные аттитюды и ценности, а также на некоторого рода «объективные» факторы, имеющие отношение к личной экономической заинтересованности и клас­совым интересам, на которые столь сильно акцентируют внима­ние ученые марксистской ориентации.

Но наиболее примечательным из всего этого выглядит, пожа­луй, то, до какой степени в течение еще долгого времени после окончания Беннингтона политические предпочтения «новооб­ращенных» продолжали оставаться либеральными. Более чем 20 лет спустя, на выборах 1960 г., когда демократ Джон Кеннеди полу­чил на Северо-Востоке в целом весьма ограниченную поддержку со стороны благополучных людей, окончивших колледж и при­надлежащих протестантскому вероисповеданию (по весьма щед­рой оценке Ньюкомба, не более 30%), за него голосовали при­близительно 60% тех, кто окончил в 1935—1939 гг. Беннингтон! Когда же их попросили охарактеризовать свои политические взгляды, более 65% бывших студентов Беннингтона проявили себя как «либералы» или «левые центристы», отвечая на боль­шинство вопросов, в то время как лишь 16% из них охарактери­зовали себя как «консерваторов» (остальные говорили о себе как о «стоящих на перепутье»). Короче говоря, предпочтение, отда­ваемое ими тем или иным политическим блокам, продолжало отражать влияние беннингтонских референтных групп (Newcomb, Koenig, Hacks & Warwick, 1967).

Открытия Ньюкомба позволили ему предложить всеобщему вниманию ряд важных наблюдений относительно социальной среды Беннингтона и проверить несколько конкретных гипотез о природе социального влияния. Из его исследований мы узна­ем, что Беннингтон 30-х годов являлся сообществом, тесно спа­янным внутренне, самодостаточным и изолированным от окру­жающей социальной среды во многих важных отношениях. Его профессора были молоды, динамичны, политически либераль­ны и стремились к развитию социального самосознания приви-

86 Глава 2

легированных молодых женщин, с которыми они общались как в пределах, так и вне учебных аудиторий, и к их вовлечению в социальную жизнь. Корпоративный дух был достаточно силен, и имелись очевидные признаки группового давления в направле­нии единообразия, в особенности в сторону принятых в Бен-нингтоне норм либерализма и социальной активности.

Ньюкомб показал, что по сравнению с их консервативными подругами политически активные, либеральные студентки име­ли больше шансов завести дружеские отношения, а также быть избранными на должности, дававшие право на лидерство и со­циальное признание. Либералы образовали нечто вроде внутрен­ней группы, чья деятельность вела к изменениям в студенческом коллективе, представлявшем собой в некоторых отношениях вполне сформировавшееся общественное движение. Для многих, возможно, даже для большинства вновь поступающих студен­ток, «однокашники» по Беннингтону становились первой по зна­чимости референтной группой, принятия и одобрения со сторо­ны которой они горячо добивались и ценности которой усваива­ли. Для новичков, составлявших меньшинство, все было иначе:

они старались держаться в стороне и не изменять своим аттитю-дам. Возможно (как предполагает Ньюкомб), это происходило потому, что они оставались привязанными к собственным роди­тельским семьям и оберегали себя таким образом от возможных конфликтов и неодобрения.

В своем анализе Ньюкомб делает сильный акцент на адаптив­ной социальной функции процесса изменения студентками сво­их политических убеждений. Иными словами, он отмечает связь между принятием ими либеральных или радикальных убеждений и желанием получить одобрение со стороны окружающих. Воз­можно, в этом анализе, как отмечали позднее Эш (Asch, 1952) и другие авторы, слишком мало внимания было уделено когни­тивным аспектам, так как студенты Беннингтона, несомненно, размышляли и обсуждали важнейшие события, происходившие в окружавшем их мире, такие, как борьба Америки с Великой депрессией и консолидация сил германских нацистов для подго­товки войны в Европе. Остается до конца неясным, каким обра­зом какая бы то ни было система политических взглядов могла быть столь успешно навязана социальной группой и лидерами, внушающими определенное мнение. Но по крайней мере понят­но, что социальная ситуация в Беннингтоне (внутригрупповая сплоченность, относительная изолированность от конкурирую-

Властъ ситуации 87

щих влияний и, конечно, давление в направлении единообра­зия, подкрепляемое обещанием социального принятия и угро­зой отвержения) была необходимым фактором смещения взгля­дов этих студенток влево. Ибо те же самые мировые события и те же аргументы в пользу необходимости установления большей социальной справедливости и проведения экономической ре­формы относительно мало влияли на их братьев, сестер и других равных по социальному положению сверстников, испытывав­ших на себе иное социальное давление в другой социальной обстановке.

Выделение различных факторов, действовавших в беннинг-тонской и других подобных ей историях, т.е. изучение природы группового давления, вопроса о роли фактора изолированности от социума, а также истоков и смысла внутригрупповой спло­ченности, стало основным занятием для психологов 50-х годов. В ходе «полевых» исследований (упоминания заслуживают Festinger с соавторами, 1950, а также Siegal & Siegal, 1957) и позднее в бесчисленных лабораторных экспериментах (например, Back, 1951; Schachter, 1951) были установлены новые стандарты утонченности и строгости исследований. Психологи продемонст­рировали, что могут успешно распутывать и изучать многие слож­ные социальные процессы, происходящие в групповом контексте.

Однако именно в это время Музафер Шериф был погружен в напряженную работу над серией полевых исследований, веду­щих свое происхождение от совершенно другой интеллектуаль­ной традиции. Именно на эти исследования мы и обратим теперь наше внимание.

Исследование ШеуифолеуупплВой ТсунЪуренции UJViejkzyymwSozo k0tnp/.ukmu

Предпринятое Шерифом исследование социального влияния навеяно идеями крупного ситуациониста девятнадцатого столе­тия, чье воздействие на науки об обществе ощущается значи­тельно меньше в психологии, чем в политологии, экономике и социологии. Ситуационистом, о котором идет речь, был Карл Маркс (Marx, 1859—1904. С. 10), более века назад отмечавший, что «не сознание людей определяет их общественное бытие, а наоборот — общественное бытие определяет сознание». Памятуя об этом марксистском принципе, Шериф вернулся к задаче де­монстрации социальных оснований индивидуального восприя-

Глава 2

тия и суждения, к решению которой он приступил в своих ис­следованиях аутокинетического эффекта приблизительно за двад­цать лет до этого. На этот раз он провел ставшую впоследствии классической серию полевых экспериментов с феноменом меж­группового конфликта.

Целью трех поставленных Шерифом экспериментов (Sherif & Sherif, 1953; Sherif, White & Harvey, 1955; Sherif и соавторы, 1961) была демонстрация того, что межгрупповая враждебность и не­гативные оценки не являются неизбежным следствием самого факта существования различных социальных группировок. На­против, Шериф и его коллеги настаивали на том, что враждеб­ные чувства и действия возникают из межгрупповой конкурен­ции за ограниченные ресурсы, а также из других реальных или кажущихся конфликтов интересов. Более того, когда действия одной группы начинают в большей степени способствовать, а не препятствовать достижению целей, преследуемых другой груп­пой, то групповые аттитюды могут перестать быть враждебными.

Для проверки этого ситуационистского тезиса Шериф и его соавторы в течение нескольких лет брали на себя труд по органи­зации летнего лагеря, в котором они имели возможность экспе­риментировать с «объективными» отношениями между группа­ми, фиксируя затем изменения, происходящие в чувствах и дей­ствиях участников разных групп по отношению друг к другу. Основные параметры трех наиболее известных из проведенных ими экспериментов были схожими. Участники лагеря — мальчи­ки в возрасте 12 лет, белые, американцы, принадлежащие к сред­нему классу, до приезда в лагерь друг друга не знавшие, — рас­пределялись для проживания в одном из двух домиков. В ходе начальной фазы исследования взаимодействие между двумя груп­пами, сформированными путем такого разделения, было сла­бым. Каждая из групп предавалась занятиям, типичным для лю­бого американского летнего "лагеря, организованного для детей среднего класса (вырабатывались определенная внутренняя иерар­хия, групповая символика, ритуалы, жаргон и другие нормы должного поведения). В ходе следующей фазы исследования меж­ду двумя группами устраивалось несколько состязаний (по бейс­болу, футболу, поиску сокровищ и перетягиванию каната) с перспективой получения коллективных трофеев и индивидуаль­ных призов (например, перочинных ножиков), присуждавших­ся членам победившей группы. Проигравших не ожидало ничего, кроме ощущения рухнувших надежд и уныния.

Власть ситуации 89

После того как соревнования завершались и их влияние на аттитюды мальчиков было установлено, наступала третья фаза эксперимента. Вместо того чтобы соревноваться за награды, ко­торые одна группа могла завоевать исключительно за счет дру­гой, обе группы не только оказывались перед целым рядом об­стоятельств, в которых они преследовали общую «из ряда вон выходящую» цель, но и обнаруживали, что эта цель могла быть достигнута исключительно в результате межгруппового взаимо­действия. В наиболее показательном случае обе группы, выехав вместе за пределы лагеря, обнаруживали, что грузовик, который вез их, сломался. В результате они могли вернуться в лагерь к обеду только в том случае, если бы удалось каким-нибудь образом заве­сти грузовик. Это они и сделали, принявшись все вместе тянуть за веревку, привязанную к переднему бамперу машины. (Для этого они использовали — и вовсе не случайно — веревку, служившую им ранее снарядом при перетягивании каната!)

Результаты этого кратковременного, но побуждающего к да­леко идущим выводам полевого исследования были ясны и убе­дительны. Несмотря на то что физическое разделение обитателей лагеря с самого начала на две группы вело к возникновению дружеских отношений внутри каждой из них, порождая даже склонность ставить собственную группу в чем-то выше другой, оно не стало причиной установления между двумя группами враж­дебных отношений. Стремление унижать и враждебность по от­ношению к членам противоположной группы начинали прояв­ляться только в условиях соревнования за ограниченные ресурсы. Посредством неформального наблюдения и ряда умно сплани­рованных небольших экспериментов, поданных в форме игры, исследователям удалось показать, что норма мирного сосуще­ствования начинала ослабевать с началом состязаний и посте­пенно улетучивалась по мере возрастания накала борьбы. Обе группы редко упускали возможность ввязаться в перебранку, умалить способности друг друга и даже вполне открыто проявить агрессивность. Ко времени окончания соревнований члены обе­их групп утверждали, что они не хотят больше ничего делать вместе. В то же самое время возрастала внутригрупповая солидар­ность, равно как и авторитет физической силы.

Короче говоря, соревнование между группами явилось доста­точным условием для усиления межгрупповой враждебности. Хотя культурные и внешние физические различия между группами могли усиливать уже имеющуюся враждебность. Шериф заклю-

чил, что подобного рода различия не являются необходимым условием для ее возникновения.

По мнению Шерифа, не менее важно было показать, что меж­групповой конфликт может быть ослаблен путем постановки неор­динарных целей и организации совместных мероприятий с целью их достижения. И вновь неформальные наблюдения и мини-экспе­рименты раз за разом демонстрировали изменение взаимных чувств и развитие дружеских отношений между недавними соперниками и даже врагами. Однако Шериф счел нужным особо отметить, что подобные изменения к лучшему не были ни мгновенными, ни неизбежными (в ходе первых совместных мероприятий устранить разделение по принципу «мы — они» не удалось).

Шериф не мог также удержаться от замечания, что чисто информационные кампании (даже те, что основывались на при­зывах к соблюдению моральных принципов) неизменно терпе­ли неудачу в отношении ослабления враждебности. Служившие паузами между соревнованиями воскресные церковные службы, в ходе которых особый упор делался на проповедь братской люб­ви, необходимости прощать врагов и стремиться к сотрудниче­ству, не имели никакого эффекта. Мальчики покидали церковь с торжественным видом, а затем, спустя буквально несколько минут, возвращались к своим постоянным заботам о том, как нанести поражение или подчинить себе ненавистную группу со­перников. И лишь изменение характера существовавшей между группами реальной взаимозависимости смогло инициировать со­ответствующее изменение аттитюдов и поведения их членов.

Поиск по сайту: