В лучшем обществе

Еще один подделыцик, на которого указывает Агустин Салес в письме к Майянсу от 19 июля 1741 года, – Губерт Гольциус. Согласно этому письму он – «Как и Гардуэн» – изготовил многочисленные монеты и медали для испанских городов. Этот первый профессиональный археолог Нового времени и почетный гражданин Рима (1566) происходил из известной голландской семьи художников (р. 1526, Вюртцбург – ум. 1583, Брюссель). Славу ему принесли исторические труды (прежде всего, трактаты «От Цезаря до Карла V» и «Памятники греко‑римской старины», Антверпен, 1645), а также каталоги монет.

Салес подчеркивает, что солидные должности, безупречный образ жизни, известность и авторитет (каковыми обладал, например, и Дон Лоренцо, выдумавший в 1672‑1673 годах святого Донатуса) таких личностей, как Игуэра и Гольциус, не помешали им фальсифицировать историю (Майянс, с. 703) [45]. Я готов высказаться решительнее: подлог стал возможен именно благодаря их престижу и высокому положению. Вряд ли подобное удалось осуществить кому‑нибудь другому. Разумеется, сами по себе должности и авторитет не являются основанием для обвинений; эти обстоятельства можно рассматривать как косвенное основание для подозрения.

Николас Антонио упоминает также известного Луку Гольстениуса, родившегося в 1596 году в Гамбурге. 22 лет от роду он едет учиться в Италию и на Сицилию. Вернувшись и впав в нужду, Гольстениус решает посетить Лондон и Оксфорд (1622), а в 1624 году переезжает в Париж, где и переходит в католическую веру. В 1627 году кардинал Барберини берет его с собой в Рим, и некоторое время спустя его избирают кардиналом и назначают на должность заведующего библиотекой Ватикана. Эта работа стала его основной жизненной задачей. На этом посту он остается до самой смерти (1661). В церковных кругах он пользуется непререкаемым авторитетом как ученый (обладавший коллекцией книг и рукописей огромной ценности) и ревностный католик, обративший в католицизм нескольких князей. По заданию Монте Кассино он написал историю мучениц Перпетуа и Фелиситы, «Страдания Бонифатия» и многое другое. Большой известностью пользовалось его жизнеописание Пифагора (1630, Рим), а также изданные им тексты классических и церковных авторов. В печатное собрание его сочинений вошли также 114 писем.

В письме к Хуану Лукасу Кортесу от 5 сентября 1663 года Николас Антонио упоминает Гольстениуса: «Однако собрание документов Всеафриканских соборов, которыми он (Гольстениус) нас пугал (sic!), имеет совершенно непригодный для печати вид, хотя кардинал Барберини прилагает все мыслимые усилия, чтобы извлечь из его писаний любую возможную пользу» (Майянс, с. 646). Иронический тон Антонио, занимавшегося разоблачением подделок, позволяет предположить, каково его собственное отношение к этим «Всеафриканским соборам». Бросается в гласа то шитое толстыми нитками обстоятельство, что многие отцы церкви и Вселенские соборы были их изобретателями «переселены» в Северную Африку. Риск разоблачения в этом случае сводился к минимуму: после «нашествия „сарацинов"» можно было спокойно утверждать, что все письменные свидетельства существования ранней церкви были, разумеется, уничтожены. Проверить на практике, как обстоят дела в находящейся под османским суверенитетом Северной Африке не представлялось возможным.

Получатель этого письма Хуан Лукас Кортес передал Антонио очень показательное письмо знатока арабского Хуана Дурана де Торрес (датировано 26 мая 1660 года; Майянс, с. 671). Арабист этот сразу после вежливого приветствия пишет Антонио: «Удивляет меня то обстоятельство, что вы ни словом не упомянули в нашей переписке монсиньора Гольстениуса, каковой, по моему разумению, есть первый в этой научной школе». Антонио знал, чем занимался «первый в научной школе», и не хотел лгать. (Гельцер, как я покажу впоследствии, тоже был убежден, что никакой рукописи у Гольстениуса не было.)

Как фальшивки Майянс отметает также следующие тексты: «Хронику» Педро Сезараугустано (также из Сарагосы), знаменитую раннюю церковную историю Испании «Самая ранняя Испания», многочисленные письма епископов и пап и даже арабский текст «историографа Разиса», которого, в отличие от известного врача Разиса, никогда не существовало в действительности. В «Разиса» поверил даже Антонио, который дважды цитирует его на страницах своей разоблачительной книги. Мы, однако, никак не можем принять за историческое лицо этого вымышленного араба, чье сочинение изобилует анахронизмами (иногда он «промахивается» на целое столетие). В наши дни церковь, которая за два столетия до Антонио выдумала этого арабского историка, сама перестала считать его достоверным и «вырезала из большого исторического пирога».

Чтобы доказать христианское присутствие в Испании, деятели клира высасывали из пальца множество исламских и даже иудейских авторов, благо на церковь работали первоклассные арабисты и гебраисты. Они и писали нужные заказчикам подделки, как об этом повествует Майянс. Правда, когда меняется догма, некоторые сочинения становятся опасными; в этом случае они разоблачаются как поддельные. Это и делает Майянс, освобождая церковь от авторов, которые стали опаснее, чем признание поддельности их произведений. Свою главную задачу – доказать присутствие католической церкви в доисламской Испании, они в любом случае выполнили: тезис этот прочно укрепился в нашем сознании, пусть даже отдельные авторы, его поддерживающие, впали в немилость.

Майянс, однако, защищает «позднеантичный» текст о побережье Испании, приписываемый Руфусу Фестусу Авиено (создание ученых гуманистов); он только корректирует его в тех местах, где приводятся сведения о Толедо. Хотя они издавна считаются достоверными, но из‑за того, что Толедо трудно отнести к разряду прибрежных городов, Майянс выкидывает их из своей редакции.

В ходе этого критического рассмотрения старого наследия Майянс двигает туда и сюда святых и епископов и все другое, что поддается такой корректировке. Вообще же, Майянс не решается покушаться на основы: занимаясь частными случаями подделок, он признает тем не менее истинной догматическую установку церкви. Сантьяго для него – первый епископ Испании, а Исидор Севильский – отпрыск знатного готского семейства. Оба эти положения в наши дни уже не считаются верными.

Уже Антонио сомневался в том, что такой важный источник, как сочинения Бероза, был собран и дополнен в 698 году в Толедо неким Юлианом Лукасом; шеститомную Книгу мучеников своего противника Хуана Тамайо он считает полностью вымышленной. «Нужно вычеркнуть все упоминания о святой мученице Марте, чествуемой 20 сентября, ибо она не была ни святой, ни мученицей, но грешницей и иудейкой», – пишет Антонио в своем развернутом именном индексе [46]. Даже великий Болланд изобретал фальшивых святых! Антонио не мог этого не знать: они состояли в переписке.

Работы святого Дионисия Ареопагита, приписанные ему якобы на «Константинопольской конференции 532 года», были подделаны Аполлинарием. Так считает Антонио, не подчеркивая, что этой фальшивкой лишний раз пытались обосновать историчность самой конференции. После этого разоблачения, по мнению Антонио, становится необходимым изъять некоторые места в текстах отцов церкви, например, Оригена и Дамаскина. Больше всего изумляет уже даже не сам факт подлога, но беззастенчивость, с которой этими подлогами занимались.

И все‑таки странно, что прошло так много времени, прежде чем вскрылась вопиющая ложь Игуэры и его фальшивка стала кандидатом на исключение из списка источников. А что было бы, если бы эрудит Антонио – считавший поначалу, что речь идет только лишь об изменениях в оригинале, – не засел за свой фундаментальный труд (трактат на 750 страницах в два столбца форматом ин‑октаво), вышедший из печати почти через сто лет после времени написания. Кстати, не обошлось здесь и без «вражеского финансирования». Посвящение королю Португалии Жоао V позволяет предположить, кем была заказана и оплачена работа, без которой мы бы и понятия не имели о многих подделках.

В те времена (как, впрочем, и сейчас) Португалия опережала Испанию в стремлении к поиску истины. Через 17 лет после выхода разоблачительной книги Майянса в Коимбре была издана «История церкви» Томаса де Энкарнасао (1759), содержащая полный список всех известных к тому времени фальшивок (т. I, с. 73). Но ученые следующих поколений редко вспоминали об этом списке.

Чтобы показать, что и мы в наш просвещенный век не намного опередили забывчивых ученых, я скажу несколько слов об уже не раз упоминавшемся Берозе. Бероз (или Беросс) был жрецом храма божества Бэла в Вавилоне. Сирийскому царю Антиоху, «Освободителю» (280‑261 гг. до н. э.), он посвятил исторический трактат, написанный на древнегреческом языке, в котором, опираясь на жреческие хроники из собственного храма, описал историю страны с незапамятных времен до эпохи Дария Великого. Как всегда, настораживает проблема сохранности и передачи оригинала: три книги считаются утраченными, и представление о тексте нам дают лишь скудные цитаты у Иосифа Флавия, Евсевия, Витрувия и, возможно, у Сенеки и Плиния. С такой формой сохранения оригинала мы с вами достаточно сталкивались на предыдущих страницах.

Современники Конрада Цельтиса уже протестовали против этой лжи, нагроможденной вокруг Бероза; испанец Антонио, хотя и очень осторожно, высказывался в том же смысле. Зато сегодня мы считаем Бероза историческим лицом и доверчиво цитируем его как «исторический источник». Для меня Бероз – типичное синкретическое творение, призванное связать Вавилон с Элладой. Десять языческих царей соответствуют десяти иудейским патриархам, Ксисутрос соответствует Ною. Таким образом, создается унифицированная сага, претендующая на историческое признание. К десяти «допотопным» царям Бероз приписывает еще целых 432 000 лет. Гельцер без стеснения называет все это «баснями и вздором» (II, с. 26). Юлиан Африканский считает сочинения Бероза (как, впрочем, и Манефона, оперировавшего чуть меньшими числами) не имеющими никакой исторической ценности. Он тоже не видел оригинала. Синкеллос произвольно изменял фрагменты из Бероза (II, с. 203).

Метод всегда один и тот же: из невнятных отрывков неясного происхождения создается текст; впоследствии для доказательности выстраивается соответствующая параллельная конструкция.

«Первая церковь» в Испании

Хороший пример португальской учености – патер Мигел де Оливейра. Он написал книгу о случаях фальсификации и формировании культа святых в Португалии (1964). 2‑й Ватиканский собор (1963) призвал всех католиков еще раз исследовать историческую подоплеку древних легенд и выявить имена святых, существование которых исторически недоказуемо. Например, святые, о которых не известно ничего, кроме их имени, являются с большой степенью вероятности выдуманными. Призыв к поиску истины всколыхнул целую волну критических исследований, из которых мы узнали много нового о церковных манипуляциях с историографией.

Вот сравнительно длинный отрывок из работы патера Оливейры, содержащей осторожную, но недвусмысленную критику участия церкви в формировании распространенных устоявшихся заблуждений (книга, между прочим, вышла с высочайшего церковного разрешения): «Зарождение христианства на Пиренейском полуострове, начавшееся по официальной точке зрения уже в I–II веках, не находит подтверждения в трудах древних церковных писателей. Хотя, казалось бы, именно они должны были обладать наибольшим количеством документов этой эпохи. О христианизации полуострова и появлении первых христианских общин не упоминают ни римские историографы (Павел Орозий, Гидаций), ни историки вестготского периода (Иоанн Бикларский, святой Исидор Севильский).

Их молчание разительным образом контрастирует с изобилием подробных сведений, распространившихся позднее и опирающихся не на какие‑то найденные, дотоле неизвестные древние документы, но по традиции восходящих якобы еще к апостольским временам. Церкви, выигрывавшие в наибольшей мере от этого позднего расцвета, ответственны и за распространение всех этих сказок.

Таким образом, нам было навязано не имеющее реальной основы представление об общеиспанской ранней церкви, связанной со славными деяниями других ранних церквей, и укорененное в универсальной церковной истории. Долгое время никто не отваживался подвергнуть сомнению истинность традиции, существующей столетия и освященной текстами богослужений. Не решаясь классифицировать историю ранней испанской церкви как легендарную, многие ученые, пытаясь придать ей правдоподобие, прибегали к несостоятельным аргументам вроде того, что тяжелые времена и людская небрежность повинны в утрате бесценных доказательных документов.

Исторической критике до сих пор не удалюсь изгнать этот дух. Несмотря на то что эта тенденция не изжита, наука все же намного продвинулась вперед, и теперь уже можно с определенностью судить о том, какая эпоха „ответственна" за формирование подобных ложных представлений», когда все это началось.

В качестве вопиющего примера Оливейра приводит путешествие апостола Павла в Испанию. В «Послании к римлянам» в феврале 58 года он говорит о намерении посетить Испанию (XV, 24 и 28). Святой Клементий (официально считающийся одним из первых пап) в письме от 96 года говорит об этом путешествии, как о состоявшемся факте; так же написано в «Kanon Muratorius» («около 200 года»; оба документа – поздняя фальсификация, как я показываю в другом месте). К Павлу не восходит ни одна испанская церковь. В противоречивом самом по себе упоминании о двух якобы обращенных им сестрах отсутствует указание места действия. Возможно, оно происходит из X века (см. Флорес, «Священная Испания», III, 1). В эпоху вестготов с ее якобы разветвленной церковной структурой, когда должны были писаться бесчисленные хроники и созываться Соборы, о путешествии Павла в Испанию никто ничего не знал.

Только в исламские времена всплывают первые имена миссионеров, несших благую весть из Рима в языческую Испанию, так называемых «апостольских мужей». В их числе столь важный «гот» VII столетия, как Индалеций. Согласно лионской Книге мучеников, апостолы Петр и Павел благословили семерых епископов («апостольских мужей») и отправили их обращать Испанию в христианство. Наивные описания свершенных ими чудес способны растрогать и камень, и все же в церковных кругах они считаются «старейшими и вернейшими источниками» об «апостольских мужах». Даже в уважаемой всеми современными учеными «Истории Испании» Менендеса Пидаля (II, 450) эта информация названа «надежно проверенной» и «исходящей из эпохи описываемых событий, хотя и подтвержденной только в позднейших документах», датированных V веком. Следующее упоминание относится уже к X веку, который Оливейра и считает самым древним возможным временем создания легенды. «Семь мучеников» чествуются 1 мая, что противоречит церковным обычаям, потому что семь епископов возглавляли в Испании семь далеко отстоявших друг от друга общин, и каждому из них был положен собственный праздничный день. (Могу добавить, что культ «семи мужей» до XVI века присутствовал в синкретической религии берберов и, возможно, после 1000 года вместе с исламизацией проник на территорию Испании [47].)

Следовательно, и легенда об апостоле Сантьяго не могла появиться раньше указанного времени. Ведь в противном случае отпала бы необходимость конструировать легенду о христианизации Испании апостольскими посланниками и учениками.

Правда, святой Беатус, аббат монастыря Лиебана в Астурии, в предисловии к комментариям к «Откровению Иоанна Богослова» (785) и «отправляет» апостола Иакова в путешествие по Испании. Этот Беатус («счастливый») писал, однако, на 200 лет позже, о чем я расскажу в главке «Искусство» (гл. 8, последний раздел). И все более ранние упоминания об Иакове в Испании (у Исидора или Юлиана Толедского) суть позднейшие фальсификации, – заключает Оливейра.

Итак, патер Мигел де Оливейра добавляет к длинному перечню фальсифицированных хроник (с. 118), известному уже к середине XVIII века, целую кипу новых подделок, вызывая у читателя чувство, что никаких – в буквальном смысле слова – событий первого тысячелетия христианской эры на самом деле не происходило.

Поиск по сайту: