СКАЗКА О ДЕРЕВЬЯХ

Всем деревьям, перелётным птицам

и одному старому московскому дворику

посвящается…

Любые сходства имён, родов и семейств

являются совпадением. Прототипы

главных героев в одном московском

дворике не растут. J

P.S. Посвящаю эту сказку двум музыкантам, чьи инструменты – два полюса оркестра.

Игра первого в общение столкнула две невозможности – и родилась Сказка…

Игра второго в бисер столкнула правду жизни и правду Искусства – и Сказка обрела второе рождение…

Не знаю уж, как всё это началось. Прелюдию я пропустила. То ли она потратила лишние деньги на шоппинг, то ли он в очередной раз задержался с друзьями… Теперь это уже неважно. Они смотрели друг на друга ненавидящими глазами, кричали и не желали слушать. Крик сплетался из двух вторящих друг другу партий: его тенора и её сопрано, срывающегося временами вверх в визгливых раздражённых нотах. А между ними метался затравленной птицей молчаливый взгляд ребёнка. Ссорились две части света. Море и Суша. Северный и Южный полюса. Папа и Мама.

Внезапно крик достиг своей кульминации и, не выдержав этого напряжения, они развернулись и бросились прочь друг от друга, как две заряженные энергией ненависти частицы. Ребёнок остался один в оглушительной тишине и растерянно смотрел в пустое пространство.

Я присела на корточки – с детьми всегда нужно разговаривать, находясь на уровне их глаз – и заглянула в испуганные глаза малыша.

– Страшно, когда родители ссорятся. Кажется, что мир рушится. Но это ненадолго. Сейчас они окажутся в одиночестве, поймут, что были неправы, успокоятся и вернутся. Взрослые тоже немножко дети. И иногда им хочется кричать и плакать. Это пройдёт. А мы сядем на подоконник и подождём. Они вернутся, вот увидишь. А пока я расскажу тебе сказку…

Сказок я не помнила. В голове крутилась пара сюжетов из прочитанных недавно взрослых книжек и цифры аналитических отчётов. Но малыш уже устроился напротив меня на подоконнике и выжидательно смотрел в глаза. За окном шуршали машины, а золотые купола ближайшей церквушки целомудренно скрывала листва двух старых пропитанных городской пылью деревьев…

В одном городе, в тихом дворике близ старинного украшенного лепниной жёлтого здания, жили два дерева: вяз и клён…

Клён до поры-до времени не знал, что он клён. Он чувствовал себя через порывы ветра, тепло солнечных лучей по весне и влагу летнего дождя. Но с момента знакомства с учёным соседом клён выяснил, что он не просто скопление ветра, влаги и лучей, а Acer platanoides, клён платановидный, род деревьев и кустарников семейства кленовых. Вяз страсть как любил всё классифицировать и возводить в систему. Это придавало ему ощущение собственной значимости и незыблемости окружающего мира. И к соседу своему вяз долго присматривался и критически оценивал, пока не вычислил его наименование, род и семейство. Теперь-то можно было не беспокоиться: от клёна платановидного вполне понятно, чего ожидать.

Неизвестно, кто из них был старше. Хотя вяз утверждал, что он. Точно выяснить это можно было бы по кольцам, но быть распиленным на части ради однозначного ответа даже склонный к точным вычислениям вяз был не согласен. Поэтому он ограничился тем, что он старше, потому что толще и мудрее. Клён не спорил. Тем более, что споров у них и без того было предостаточно. Вяз упрекал клён в излишней беспечности.

– Ну как можно так безответственно относиться к своему существованию? – любил повторять вяз, – Вот зачем, например, вчера ты склонил ветви к проходящим мимо мальчишкам? Будто не знал, что эти сорванцы только и норовят ободрать тебя, как липу! Та ещё дура, даже предметом пословицы стала! Всякое добропорядочное дерево знает, что детям доверять не стоит. Обломают – и спасибо не скажут!

– Но им хотелось поиграть со мной…

– Вот и доигрался! Четыре ветки оборвали, шутка ли!

– Зато как они смеялись, оседлав эти прутья и изображая наездников на диких жеребцах…

– Лучше бы сидели дома да учили таблицу умножения, умнее бы были, – продолжал ворчать вяз, – А те двое, которых ты укрыл своей кроной? Целовались полночи, горланили песни под гитару, спать не давали, намусорили и ушли…

– Но должен же был кто-то укрыть их от дождя! Им некуда было идти, ты же слышал, у неё строгая мама, а им так хотелось побыть вдвоём…

– А тебе-то что с того? Мама знает, что делает, не чета тебе. Приютишь на пару ночей таких вот лоботрясов – а мать потом расхлёбывай, унимай рыдания и жалобы, что еще один обманул и бросил.

Клён молчал. Он только распушал свои нетронутые ветви, впитывая солнечный свет и ночную влагу. И задумчиво смотрел на звёзды. А осенью, когда солнечных лучей становилось всё меньше, вбирал в себя остатки света и расцвечивался радужными красками: лимонно-жёлтыми, огненно-рыжими, рубиново-алыми… Дети проходили мимо и зачарованно смотрели ввысь, на его полыхающую крону. А он сбрасывал им по два-три листочка. Самых красивых, сочных, до которых малыши никогда не могли бы дотянуться. Дети радостно подхватывали кружащиеся листки, собирали из них букетики и уносили домой. А вечерами в окнах их домов в свете настольных ламп вспыхивали лампадками принесённые домой огненные букеты. Кусочки тепла, подаренные клёном. Так они горели пару-тройку дней – и увядали. И в эти дни, перед долгой северной зимой, клён чувствовал себя не таким одиноким. Хотя очень скоро листвы на его кроне не оставалось. Клён ёжился оголёнными ветвями под порывами декабрьского ветра и ждал нового прилива весеннего света. Дети наряжали новогодние ёлки, готовились к каникулам, и никто из них уже не помнил о клёне. Засохшие листы давно были снесены хлопотливыми мамами на помойку.

Вяз тепло берёг, листвой попусту не разбрасывался и всегда куда более благополучно пережидал холодную зиму.

Так и жили…

Она появилась неожиданно. Была ранняя весна, ветви клёна ещё не оттаяли, а двор был погружён в глубокий предутренний сон. Клён тоже спал, когда где-то в глубине ветвей его раздалось звонкое: «фьюиииить!»

Клён спросонья и не осознал, что это. Петь он отродясь не умел, о чём очень сожалел. Добропорядочные деревья никогда не поют, они должны стоять, как часовые, на страже двора в величественном молчании. Но звонкий голосок исходил из самых его недр, будто предчувствие скорого тепла родило в сокровенной глубине его толстой коры нежную дрожащую песню. Клён окончательно стряхнул с себя сон и начал неспешный и тщательный осмотр своего гардероба.

Наконец клён заметил её. Неудивительно, что поначалу он ничего не увидел. Крохотный комок почти сливался с шершавой корой ветвей, распушив перья и задумчиво подгибая то одну, то другую озябшую лапу.

«Фьюииить!» – снова требовательно пискнула гостья.

«Наверное, она хочет есть», – догадался клён. Кормить её было нечем, но, порывшись в закромах, клён добыл из щели своей коры застрявшую там ещё с лета гусеницу и собрал с ветвей немного оттаявшей влаги. Она с любопытством взглянула на него, проглотила подарок и устроилась на ветке поудобнее. Зажмурилась, потянулась – и тут началось: «Фьюить-фить-фить… Фьюиииить!»

Конечно же, клён видел множество птиц. Они свистели, каркали, шелестели крыльями над самой кроной, но никогда ещё не подлетали так близко. Клён замер и осторожно прислушивался к звучащему внутри него голосу. Только бы не спугнуть…

Она всегда прилетала нежданно-негаданно. Клён узнавал о её появлении ранним утром, когда мир вокруг начинал оживать, сонные дворники и первые машины деловито шуршали по асфальту, а внутри его кроны неожиданно пробуждался тонкий и нежный голосок. И утро становилось радостным, одухотворённым и наполненным смыслом. В чём этот смысл, клён сказать не мог, но чувствовал, что в нём рождается что-то очень важное и сокровенное. Куда она улетала и откуда возвращалась? Какие далёкие загадочные страны посещала? В кронах каких незнакомых южных деревьев сочиняла свои песни? Клён не знал, да и спросить не решался, боясь показаться назойливым. Смысл её песен был ему поначалу непонятен. Но постепенно на протяжении долгих недель ожидания в снах молчаливого дерева вспыхивали картины бескрайней глади сверкающего Атлантического океана, подёрнутых туманом янтарных карельских сосен, плещущихся в японских садах золотых карпов, шпилей затерянных в альпийских снегах замков, древних мощёных площадей, качающихся в такт зелёным волнам гондол и мерцающих меж сумрачных скал норвежских фьордов. Клён тайком путешествовал вместе с ней – и мир его внезапно расширился и зазвучал мощной многоголосой фугой, сплетающей воедино тонкие трели оттаявших родников, аромат южных кипарисов и величественное течение далёких отрешённых облаков. Клён не мог отправиться странствовать вместе с ней. Любое дерево нуждается в надёжности и опоре, оттого оно и пускает корни так глубоко в землю. Но нет такого дерева, которое втайне не мечтало бы оторваться от земли и подняться над сутолокой, шумом и городской суетой. Именно поэтому деревья так упорно тянутся к солнцу, забывая о своих корнях. Кто сказал, что деревья не летают? Кто сказал, что деревья не поют?

Толстый и мудрый вяз настороженно встретил неожиданную гостью. Любое вторжение в незыблемость его существования вызывало у вяза недоверие. Песни её казались ему бессмысленными и непонятными.

– Ну какая от неё польза? – возмущался вяз, – Чирикает себе, все ветви тебе изгадила, а толку?

– Она красивая… – клён нежно украдкой посматривал на хрупкое прыгающее с ветки на ветку существо.

– Да что в ней такого прекрасного? Знай себе свистит целыми днями и выискивает в твоих ветвях лакомых гусениц. Посмотри на свою кору, ты весь в царапинах и ссадинах, а она даже не задумывается, что, оголяя твои ветви, причиняет тебе боль! Разве зря мы, деревья, обрастаем толстой корой? Всю жизнь мы ограждаем ей себя от порывов зимнего ветра, пыли и копоти, а такие непрошенные гостьи враз делают нас оголёнными и беззащитными.

– Зато оголённые ветви более чутки к теплу солнца и влаге утренней росы. А как прекрасно она поёт… Заслоняясь толстой корой от сурового ветра, ты ограждаешь себя и от солнца. Невозможно ощутить полной грудью весну и жизнь, не согласившись хоть на минуту стать оголённым и беззащитным. Поверь, ради этого можно стерпеть и боль…

– Глупости. Из века в век мы, деревья, боремся за выживание. Да и разве только нам кора дана от рождения? Разве звери, птицы и люди не обрастают корой с течением времени, разве не учат этому своих детей? Всё живое рано или поздно вынуждено огрубеть, иначе не выжить.

– Ты прав. Но стоит ли всю жизнь бороться за выживание, если под конец осознаешь, что в этой борьбе ты забыл ощутить саму жизнь?

Старый мудрый вяз только укоризненно качал ветвями.

Но больше всего вяз настораживало то, что бессмысленное чирикающее создание не поддавалось никакой классификации. Как ни пытался вяз вписать её в систему знакомых ему пернатых, ничего не получалось. Для вороны слишком мала, для синицы – клюв не тот, для соловья – голос… Каким ветром её сюда принесло, от кого она такая народилась?

Однажды, во время особенно долгой её отлучки, когда клён уже совсем затосковал, вяз победоносно воскликнул: «Ну конечно! Phylloscopus trochilus, Пеночка-весничка! Отряд Воробьиные, семейство Мухоловковые. Странно, как это её к нам занесло…»

Впервые вяз ждал возвращения птички с видимым нетерпением. Хотел подтвердить свою гениальную гипотезу.

Она долго не возвращалась, вяз даже стал опасаться, что она так и не прилетит. И немудрено, ведь живут веснички в далёких Альпах, раз в год пускаясь в многодневные странствия и долетая аж до Африканского континента.

Но вот однажды ранним утром в ветвях клёна раздалось долгожданное: «Фьюить-фить-фить… Фьюить…» Клён встрепенулся всеми ветвями и внимал каждой руладе, не веря своему счастью. Проснулся и вяз.

– Ну конечно! – удовлетворенно восклицал вяз, пристально оглядывая маленькое пушистое создание, – как я был прав! Взгляни на её грудку и оперенье! А клюв! Вылитый Phylloscopus trochilus!

Капризное пернатое сощурилось, склонило вбок головку, выудило из коры клёна очередное лакомство и равнодушно повернулось к вязу хвостом. Вяз издал тяжкий вздох. Хвост в концепцию не вписывался.

Постепенно клён научился определять время её прилётов. По незначительным признакам, по положению солнца на небе, по особому аромату в воздухе и пробуждению в природе он уже знал, что не сегодня-завтра крона его запоёт, ветви расправятся, сны обретут новые краски и впечатления, а жизнь – особый смысл. Он жил от прилёта до прилёта. Распускал листву, заготавливал особенно вкусных гусениц…

Но однажды она не прилетела. Всё было так, как всегда. И солнце стояло на том самом месте. И мир благоухал. И природа оживлялась. Всё было готово к её прилёту. Но она не прилетела. Ни сегодня, ни завтра, ни следующей весной. Клён ждал. Весна сменялась осенью, кора его постепенно грубела, лишь из немногих царапин, которые оставили хрупкие когтистые лапы, иногда сочился древесный сок. Но даже когда последняя царапина затянулась, клён не переставал ждать и видеть прекрасные сны о дальних странах.

Бывают такие деревья, которым иногда полезно обрубить ветви. Спиленные ветви сочатся прозрачным древесным соком, источают горьковатый аромат, как утраченные мечты, но в скором времени на месте обрубленных ветвей появляются и вонзаются в синеву неба новые ростки.

А есть другие деревья. Далёкая мечта, прекрасная песня, однажды пробудив в них нежность и желание сбросить кору, пускает в их душе глубокие корни. И если даже обрубить ростки этой песни – дерево будет ощущать её корни в своей душе. И жить надеждой. Потому что самое страшное слово для таких деревьев – «никогда».

Вяз старался отвлечь своего непутёвого приятеля, но всё было напрасно. Годы шли, дети, приносившие домой пёстрые букетики листвы, выросли и всё реже поднимали глаза к небу, облакам и пышной огненной кроне…

Деревьям отпущен куда более долгий срок, чем людям. Много поколений детей согрел клён, много поколений птиц пронеслось над его кроной, оглашая пустынные дворы криками, много вёсен и зим встретил и проводил он в ожидании той, которая подарила ему сказочные сны о дальних странах… Но и к деревьям рано или поздно приходит та загадочная гостья, которую никто старается не поминать всуе и которую все втайне ждут. Сок в древесных жилах течёт всё медленнее, вёсны и зимы становятся всё более предсказуемыми… Деревья взирают на мир всё в том же величественном молчании, но взгляды их наполняются прощальной лаской. Это значит, что Она уже близко… Только цветные сны о дальних странах напоминали клёну о прошлом и заставляли его крону шелестеть вдохновеннее, а сок течь быстрее… Но они становились всё более туманными и постепенно стирались из памяти…

Как ни старался вяз отогнать от себя тяжёлые мысли, как ни протестовало всё его рациональное существо, думал о приближающейся роковой гостье и он. Десятилетиями выстроенная логика, рассудочность, толстая кора, крепкие корни – всё сметалось одним дуновением, одной мыслью, одним предчувствием – предчувствием конца. На протяжении жизни копил он ветви и листья, вековую мудрость, знание и силу, но что стоили все хранящиеся в нём сокровища, если их некому передать? Смерть играла с ним напоследок злую шутку, и в молчаливой её улыбке рушились все устои, казавшиеся такими незыблемыми и бесспорными. Укрывшись от мира в коконе огрубевшей коры, вяз всё острее чувствовал своё одиночество и беспомощность. И не спасал ни шум города, ни стройность выведенных аксиом, ни отсутствие шрамов на толстых ветвях…

Будь он частью огромного древнего живого организма – Леса – мысль о Смерти не была бы столь катастрофична. Лес сродни Океану, Небу, бесконечным просторам Космоса. Лес не знает Смерти, ибо он причастен к Вечности. Смерть упавшего в землю семени таит в себе тайную надежду на Возрождение. И потому тёмные древние исполины так бесстрашно тянут свои ветви к Смерти, зная, что там, внизу, между корней, уже зреет новая жизнь, в которой они обретут своё продолжение.

Но как быть со Смертью одинокому стражу, обломку древнего древесного рода, заключённому в каменный колодец городского двора? Кому доверить сокровенное семя, тайный дар, квинтэссенцию всей своей жизни и мудрости? Тем двуногим, что мельтешат внизу, не помня своего рода и живя сегодняшним днём? Что они знают о Жизни и Смерти? Что они знают о Вечности? Утратив связь поколений, потеряв способность улавливать тончайшие нити взглядов, жестов и слов, они выстраивают иллюзорные Сети, позорно спасаясь в них бегством от нахлынувшего девятым валом одиночества. Помнят ли те двое в окне напротив, каждый вечер отворачиваясь друг от друга в мерцающие экраны мониторов, как укрывал их много лет назад романтик-клён? Как могли они обесценить мечту о близости, став такими близкими и далёкими одновременно? Хотя, исподволь заменив счастье на комфорт, они не чувствуют и боли. Ведь счастье и боль – птицы одного рода, рода Живых, Сети над ними не властны…

Люди возводят стены и выстраивают Сети… В их системе нет места деревьям. Да и язык деревьев им неведом. Ведь деревья страшно застенчивы и донельзя консервативны. Как и века назад, они обращаются к людям через незримые токи шершавой коры, тихий шелест листвы и робкую ласку прохладной тени. Но может ли ощутить прикосновение тени тот, кто секунду назад, выходя из дома, не ощутил прикосновение взгляда любящего человека? Огромные и беззащитные, деревья гибли в холодных колодцах дворов, изнывая от нерастраченной ласки и бессильной немоты…

И самой жестокой иронией, на какую была способна Смерть, было то, что только им, не имеющим корней и не помнящим родства, отвергшим Жизнь и поправшим Вечность, пойманным в расставленные самим себе Сети, обрекшим деревья на немоту и бесплодие, вяз мог завещать пусть не свои мысли и знания, но хотя бы свою умирающую плоть…

– Думал ли ты когда-нибудь о Смерти? – решил наконец поделиться своими тяжёлыми размышлениями вяз.

– О чём?... – отвлёкся от привычных мечтаний клён.

– Век наш куда более долог, чем у тех двуногих, которые мельтешат внизу. Оно и понятно, сколько могут протянуть те, кто не имеют корней? Но когда-нибудь и мы с тобой высохнем. Кровь наша остановится, а однажды весной, когда солнце, как всегда, начнёт припекать, кроны наши не покроются листвой. И это будет конец. Думал ли ты, что станет с нами потом?...

– Не знаю… – рассеянно прошептал клён, – мне всё равно…

– Конечно, ты никогда не думал хотя бы на пару дней вперёд, – проворчал вяз, – А мне вот не всё равно. Я хочу умереть с пользой. Хочу, чтобы каждая клетка моя не пропала впустую. Не зря же я копил весь век ветви, листья и знания. Не знаю, что со мной станет, но я верю, обо мне будут помнить. Сколько полезных и нужных предметов можно будет смастерить из моей плоти! А всё потому, что я берёг себя. Люди будут брать в руки вещи, созданные из моей древесины, и вспоминать старое мудрое дерево, которое стояло когда-то возле древнего особняка в их дворе. И значит, я всё-таки не умру. А ты? Что останется от тебя? Твои бесплотные мечты?

– Возможно, ты прав… – вздохнул клён, – Но я жил, как умел…

Вяз тихо вздохнул и неодобрительно зашелестел кроной. Ну что взять с этого непутёвого соседа? Хотя каждой клеточкой, каждым листком клён ощущал тяжесть слова «никогда», тяжесть грядущего небытия при этом была ему почему-то неведома. Может, потому, что он уже ощутил «никогда», подаренное той, кого он так любил? Что ему после этого «никогда», подаренное Вечностью?

Прошло ещё несколько десятилетий. Вчерашние дети состарились и чинно прогуливались под сухими замершими в высоте кронами. Листьев на кронах уже не было… В них навеки поселилась Та, которую никто старается не ждать, но которую все рано или поздно дожидаются.

Всё случилось так, как и предсказывал вяз. Недаром он считал себя самым мудрым и рассудительным деревом. В один прекрасный день его аккуратно спилили под корень. Если бы вяз в этот миг мог рассуждать, он наверняка проникся бы гордостью. Ни одна песчинка его драгоценной кроны не пропала впустую. Плоть его измельчили в порошок и пустили на изготовление добротной бумаги. Кто-то вывел на ней свои первые неровные прописи, кто-то отпечатал счета и отчёты, но большая часть ушла на книги. Книги надёжно встали на полки квартир, обретя свои новые корни, уже навеки.

А клён… он и после смерти не взялся за ум. Долго стоял он в старом дворике, молчаливый и застывший. Кто-то из чинно прогуливавшихся мимо него стариков смастерил себе из опущенной вниз коряги палку, дети обломали сучья на деревянные мечи и лошадки… и под конец от клёна почти ничего не осталось. Наконец срубили и его. Только один старый мастер, выискивавший что-то для своей работы, выпилил из его ствола одну-единственную маленькую дощечку, а остатки клёна сожгли за городом. Что и говорить, бессмысленная кончина. Почти вся его плоть взвилась с дымом в небеса и рассеялась.

Придя домой, старый мастер внимательно осмотрел выпиленную дощечку, бережно уложил её на верстак и долго колдовал над ней при помощи причудливых приборов, бесконечно подправляя и придирчиво осматривая. Затем дощечка была убрана в шкаф и долго пылилась на полке. Наконец в один прекрасный день мастер достал остатки клёна, вновь уложил на верстак и аккуратно склеил с другими деревянными деталями. Потом он покрыл идеально отполированную поверхность лаком и оставил сушиться. А когда лак высох, мастер вновь взял в руки блестящий предмет и натянул на него струны. «Клянусь, это будет лучшая скрипка, которую я создал за последние годы!» – прошептал про себя мастер. Бережно, как новорожденного ребёнка, взял он маленький инструмент в руки и провёл по нему смычком…

День шёл за днём, но скрипка молчала… Сколько ни касался её смычок, она будто спала. Но вот солнце за окном начало припекать, сосульки затеяли привычный перезвон, грозя обрушиться на головы неосторожных прохожих, дети выбежали на улицы и зашлёпали по лужам, пуская самодельные кораблики. И тут какое-то давнее воспоминание, призрак ушедшей мечты шевельнулся в самом сердце скрипки… и она запела в руках музыканта. Скрипач то еле слышно, то яростно касался её смычком, а в голосе скрипки звучал то шелест листвы, то гомон играющих ребятишек, то звуки срывались вдаль, как стремительно несущиеся облака… а в самых верхних, самых нежных и звенящих нотах слышались трели безымянной птички: «Фьюить-фить-фить… Фьюить…»

– Кто бы мог подумать??? – шептали иногда зрители в зале, из «новичков», - Ведь это же всего-навсего дерево! И как оно поёт!...

И в глазах притихших людей внезапно, вопреки суете городских улиц, иллюзорной власти Сетей, попранной мечте о Вечности… прорастали незримые корни. И в пульсирующем токе этих заложенных поколениями корней зрела новая жизнь, как инстинкт стремления к Солнцу. Как заложенная при рождении и внезапно пробуждённая надежда, что Смерть над ними не властна…

Вот такая сказка…

Малыш сидел, обхватив колени, и сосредоточенно смотрел в окно. За время моего рассказа с клёна слетели, порхая, два-три листа. Мальчик внимательно проводил их взглядом.

– Ну слава Богу!!! – раздалось со стороны лестницы. Мама, всхлипывая, кинулась к ребёнку и схватила его на руки.

В пылу спора оба понадеялись, что ребёнка захватит вторая половина. А успокоившись и спохватившись, ринулись искать своё чадо.

Мама уже не хотела выпускать малыша из рук, но чадо недовольно засопело и выразило настойчивое желание идти самостоятельно. Ну хорошо, так и быть, за ручку. Кажется, я поняла, что он задумал. Выйдя на улицу, малыш быстро освободил ладошку, отбежал на несколько шагов и подобрал присмотренную ещё со второго этажа добычу: три листа клёна, лимонно-жёлтый, огненно-рыжий и алый...

Я улыбнулась. Сегодня вечером в одном из московских окон вспыхнет ещё одна лампадка из огненных листьев. А сердце старого жёлтого здания с лепниной наполнится дрожащими, как неровное пламя, звуками скрипки, уносящимися в бездонное вечернее небо…

Кто сказал, что деревья не летают? Кто сказал, что деревья не поют?...

Поиск по сайту: