МАСКИ И НЕ ТОЛЬКО

В окне на фасаде горел яркий свет, освещая безобразные рожи, выставленные на витрине. Табличка над ними гласила:

МАСКИ ДЛЯ МЕКСИКАНСКОГО ДНЯ МЕРТВЫХ.

Магазин отца Маркуса. Мистера Райта. Наверняка это был его магазин.

Я остановилась и уставилась в окно.

Мистер Райт изучал старинные маски. Он эксперт по старинным маскам.

Наверное, он сумеет мне помочь. Наверное, он поможет мне избавиться от этой маски.

Он ДОЛЖЕН мне помочь!

Я ухватилась за дверную ручку с такой силой, что оторвала ее. Утробно рыкнув, я отшвырнула ручку. И с ревом вломилась в магазинчик.

Магазинчик был крошечный – по обе стороны узкого прохода теснились металлические стеллажи с костюмами. Сам проход между ними напоминал узкую тропку в джунглях.

На трех стенах, от пола до потолка, вплотную друг к другу, висели маски. Дюжины и дюжины масок животных и масок монстров, масок забавных и масок страшных. В стеклянной витрине лежали всевозможные значки, пояса, диадемы и волшебные палочки.

За стеллажами находилась пустая комната. Тусклый свет отбрасывал на безглазые лица масок причудливые тени. Прищурившись, я вглядывалась в глубину магазина. Мистера Райта видно не было.

Я сипло проревела:

– Есть здесь кто-нибудь?

Костюмы шелестели, словно были живыми. Маски ухмылялись мне сверху.

– Есть кто живой? Мистер Райт?

Он вышел из-за груды красно-черных костюмов в задней части магазина. В одной руке он держал маску в виде черепа, в другой – банку кока-колы.

При виде меня он от неожиданности выронил банку. Она звякнула об пол; кола забрызгала его ботинки.

Мистер Райт – крупный мужчина, высокий, широкоплечий и практически лысый. Он носит очки в темной оправе и с толстыми стеклами, которые постоянно сваливаются с его носа. Сегодня он был одет в темные джинсы и белую водолазку под расстегнутой спортивной курткой.

Он нагнулся поднять банку с остатками колы. Затем выпрямился и уставился на меня.

– Простите?

– Мистер Райт, это я, Лу-Энн, – прорычала я. – Помогите мне. Мне нужна ваша помощь!

Он посмотрел сквозь очки на маску, скрывавшую мое лицо.

– Кто вы? Что вы сказали?

Я заметила свое отражение в зеркале на одной из стен. Зеленое лицо, кожа испещрена морщинами и складками, как у ящерицы. Глаза огромные, кроваво-красные. Два ряда клыков торчали изо рта, и с них на подбородок сочилась слюна.

– Умоляю, помогите. Вы можете мне помочь?

Он не проронил ни слова. Он застыл на месте, не сводя с меня глаз. Разглядывал мое лицо. Разглядывал маску.

Наконец, он поднял свою огромную ручищу и ткнул в меня пальцем.

– Убирайся! – прогремел он. – Марш отсюда! Вон из моего магазина, сейчас же! Ты – зло! Зло!

– Нет, мистер Райт! – с мольбой прохрипела я. – Это же я, Лу-Энн...

– Вон! – рявкнул он и шагнул вперед, по-прежнему тыча в меня пальцем. – Вон! Вон из моего магазина!

– НО МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ!!! – заревела я.

Мой гнев выплеснулся наружу. Я принялась сдергивать со стены маски и раздирать их на части. Я опрокинула две стойки с костюмами. Кулаком пробила стекло витрины.

Мистер Райт бросился на меня. Широко раскинув могучие руки, он попытался меня схватить.

– Вон! Вон отсюда!

Делать нечего. Я перепрыгнула через раскиданные костюмы и выскочила обратно на улицу.

Мистер Райт вырос в дверях. Он погрозил мне кулаком:

– Убирайся! Убирайся прочь! Я не желаю терпеть рядом подобное зло!

– Это же я! – завопила я. – Лу-Энн! Пожалуйста, выслушайте меня. Ваш сын Маркус – мой хороший друг. Вы же меня знаете. Я Лу-Энн. Правда. Не могли бы вы помочь мне снять эту маску?

Я не видела его лица. Он стоял в тени, отбрасываемой светом неоновой вывески.

– Может, когда-то ты и была Лу-Энн! – крикнул он. – Но сейчас ты – Маска Одержимости! И я все знаю о зле, что ты с собою несешь!

– Нет. Это все еще я! – настаивала я. – Я все еще Лу-Энн. Прошу, помогите мне. Послушайте… как мне снять эту маску?

– Ты действительно хочешь, чтобы я сказал тебе, как снять Маску Одержимости – или это какая-то дьявольская уловка?

– Нет. Это не уловка, – сказала я. – Прошу, скажите мне.

Сгусток слюны сорвался с моего подбородка и разбился на мелкие брызги о тротуар у моих ног.

– Что вам известно об этой маске? Как мне ее снять? – прорычала я. – Скажите, как ее снять?

Я потянула свое новое лицо, потянула за мягкую, теплую, шершавую кожу.

Он долго стоял в дверях, скрестив на груди руки, и смотрел на меня.

– Маску Одержимости снять невозможно, – произнес он.

Невозможно снять?!

С мгновение я глазела на него бессмысленным взором. Затем взметнула кулаки над головой и испустила яростный вопль.

Он попятился в магазин.

– Я многое читал о Маске Одержимости. Однажды она досталась Уильяму, владельцу магазинчика масок. В тот же день и он, и маска бесследно исчезли, и больше их никто никогда не видел. По легенде, маску снять невозможно, разве что…

– Разве что?.. – прокаркала я.

– Снять ее можно только символом любви или неслыханно добрым делом, – произнес он. – Вот все, что я знаю. А теперь уходи. Уходи прочь вместе со своим злом.

Он захлопнул дверь магазинчика.

– Доброе дело, значит? Хочешь доброго дела?! – прокричала я. – Вот тебе доброе дело!

Я подобрала с земли увесистый камень и с размаху швырнула им в магазинчик. Камень грохнул о дверь и отскочил.

Затем я вихрем пронеслась вдоль ряда темных магазинов, разбивала окна, и хохотала, как взбесившаяся гиена… и хохотала… и хохотала, и вышибала стекла… и мчалась со всех ног вниз по безлюдной улице…

Я была пленницей Маски Одержимости, пленницей ее зла.

И тем не менее, несмотря на всю злобу и ярость, я по-прежнему оставалась Лу-Энн. Испуганной, терзаемой ужасом Лу-Энн.

Что же со мною будет? – думала я. Сколько зла я еще причиню?

Я не могла остановиться. Я разнесла вдребезги окно последнего магазинчика и побежала дальше. В одном из магазинов запоздало заверещала сигнализация. И будто в ответ ей издалека донесся приближающийся вой сирен.

Я перебежала улицу и бросилась вглубь темного, заросшего лесопарка. Пробегая под деревьями, я отчаянно пыталась думать. Думать как Лу-Энн.

Доброе дело.

Я должна преодолеть власть маски и совершить доброе дело.

Это единственный способ обрести свободу…

Маска сопротивлялась. Она пыталась заглушить эти мысли другими мыслями, злыми мыслями – о том, как приятно калечить людей или крушить и портить все на своем пути.

Эта непрестанная злоба одерживала верх. Я не могла ее контролировать. И когда я увидела маленькую девочку, одиноко сидящую на обочине, то почувствовала новый прилив ярости и поняла, что малышка попала в нешуточную беду.

Ибо она встретилась со мной.

На ней был костюм принцессы. Но усыпанная блестками диадема валялась рядом с ней на земле. Она сидела, уткнувшись лицом в ладошки. В свете уличного фонаря я увидела, как вздрагивают ее темноволосая макушка, и поняла, что она горько плачет.

Я открыла рот, собираясь напугать ее ревом.

Но каким-то образом мне удалось подавить это желание. Вместо этого я присела на тротуар рядом с нею.

Прошло какое-то время, прежде чем она меня заметила. Наконец, она подняла голову, шмыгнула носом и утерла слезы.

– Что стряслось? – прошептала я.

– Потерялась, – ответила она дрожащим голоском.

– Так ты потерялась?

Она кивнула, размазывая слезы. Она по-прежнему смотрела себе под ноги. Она не видела еще моего отвратительного лица.

– Я ходила с теми ребятами. А сейчас не могу их найти. Не знаю, куда они подевались…

– А дорогу домой ты знаешь?

– Нет. Я заблудилась. – Ее плечики задрожали. Из больших, темных глаз снова хлынули слезы.

– Не горюй. Я тебе помогу, – ласково сказала я своим хриплым, надтреснутым голосом. – Я отведу тебя домой. Никаких проблем.

Ее глаза широко раскрылись:

– Отведешь?

– Да.

Доброе дело.

Доброе дело избавит меня от этой маски.

– Спасибо тебе, – сказала она тоненьким голоском. И повернулась ко мне.

Она смотрела на меня…

Ее улыбка исчезла, рот задрожал, а потом широко раскрылся в вопле ужаса.

– Какая ты ГАДКАЯ!!! – завизжала она. Она вскочила на ноги. Она хотела убежать. Но я оказалась проворнее.

Я схватила ее за хрупкие плечи.

– Куда навострилась, малявка?! – прорычала я. – Я тебе помогу. Я помогу тебе уничтожить все твои сладости!

Я выхватила у нее из рук мешок с угощением. А ее саму отпихнула в сторону.

Затем я бешено разодрала мешок на кусочки.

Шоколадные батончики и конфеты разлетелись во все стороны. Я поймала некоторые прямо на лету. Другие я подхватывала с земли – и запихивала в рот, и перемалывала своими огромными, острыми зубами… и заглатывала… заглатывала… вместе с фантиками, с обертками…

Малышка теперь всхлипывала в голос. Ее залитое слезами личико исказилось от страха.

Это вызвало у меня смех. Я заметила на земле ее блестящую диадему. Подобрала и водрузила ее на свою гладкую безволосую голову.

Затем я сорвалась с места и бросилась вниз по улице. Хохоча во все горло. Хохоча визгливым, животным смехом. Подставляя холодному ветру пылающее лицо. Безобразное пылающее лицо.

Я бежала со всех ног. Бежала, подобно дикому зверю, мимо высоких, безмолвных деревьев и темных домов.

Бежала, пока ее горестный плач не затих вдалеке.

Мне пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Куда меня занесло? Здешние дома были мне незнакомы. Луна по-прежнему таилась за тучами. Уличные таблички скрывались во мраке.

Необходимо взять себя в руки.

Необходимо совершить доброе дело, пока моя личность не разрушилась окончательно – иначе быть мне поганым чудищем до конца дней моих.

Где-то впереди хлопнула дверца автомобиля. Я повернулась на звук и увидела молодого человека, стоявшего возле небольшого внедорожника. Он качал головой и тихо бранился себе под нос.

Я приблизилась на несколько шагов и увидела, что он смотрит на спущенное колесо. В гневе он стукнул кулаком по капоту.

Я подошла поближе. При виде меня он охнул. Должно быть, мое лицо его напугало.

– Какая жуткая маска, – проговорил он. – Ты застала меня врасплох.

– Счастливого Хэллоуина! – рыкнула я.

– Не такой уж он для меня и счастливый, – сказал он. – До дома черт знает сколько – и на тебе, полюбуйся. – Он показал на спущенное колесо.

Я кивнула. К чему он мне все это говорит?

Он помахал передо мной сотовым телефоном.

– А мобильник, как назло, вне зоны доступа. Я даже не могу позвонить в ремонтную мастерскую, чтобы приехали и шину сменили. – Он посмотрел на меня и сощурился. – У тебя часом нет телефона?

Я пожала плечами:

– Извините.

– Слушай, тебе сколько лет-то? Разве тебе не слишком поздно ходить тут одной?

Какого черта он тут выспрашивает? Внутри меня снова начала нарастать ярость.

Держи себя в руках. Сохраняй контроль.

– На вечеринку иду, – солгала я. – Туда всего-то пара кварталов. Родители в курсе.

Он подумал с мгновение.

– Ты бы не могла оказать мне одну большую услугу?

– Вам нужно доброе дело? – спросила я.

Он рассмеялся:

– Ну да, типа того. Не могла бы ты постоять здесь и присмотреть за моей машиной? А то у меня в багажнике куча ценных вещей.

– Постоять здесь? – переспросила я.

– Всего минуту-другую. Я пробегусь до ближайших домов, посмотрю, вдруг кто-нибудь позволит воспользоваться телефоном. Я не могу запереть машину. Замок сломался.

– Нет проблем, – проворчала я. – Я тут подожду. Это же доброе дело, верно?

Он кивнул.

– Да. Огромное спасибо. – Он покосился на мое лицо: – А твоя маска тебе не жмет?

– Все нормально, – ответила я. – Честное слово.

– Ладно. Сейчас вернусь, – сказал он и побежал к дому в середине квартала, на крыльце которого горел свет.

Я прислонилась спиной к внедорожнику. Закрыла глаза.

Я делаю доброе дело.

Если бы только я могла побороть злые силы маски! Злые силы, захватившие мой рассудок. Я чувствовала, как волнами поднимается во мне злоба, раскаленная ярость, как все тело напрягается от ненависти.

Я стиснула зубы. Я напряглась всем телом. Я сосредоточилась… сосредоточилась на том, чтобы подавить злобные мысли.

Но…

– Вот тебе доброе дело! – взвыла я.

Я наклонилась и обеими руками рванула спущенную покрышку. Затем, со всех сил, что придавала мне моя невыразимая ярость, я сорвала покрышку к чертям!

Я отшвырнула ее. Она отлетела и запрыгала по противоположной стороне улицы.

Тогда я запрокинула голову и захохотала. Я не в силах была удерживать в себе этот ужасающий смех.

Я чувствовала, как кровь пульсирует в венах. Пульсирует в голове. Стучит в висках, словно обезумевший барабанщик.

Я склонилась над задним колесом, вцепилась в него – и сорвала покрышку. Ее я швырнула туда же, куда и предыдущую.

Сопя, как животное, я обошла автомобиль. Содрала оставшиеся две шины и швырнула на землю.

Повернувшись, я увидела, что молодой человек возвращается; он неспешно шагал вниз по подъездной дорожке.

Вытерев руки о костюм, я повернулась и помчалась прочь.

Я слышала, как он кричит мне вслед, но оглядываться не стала. Я пригнула голову и бросилась навстречу ночному ветру. Бросилась во тьму.

Тьма.

Где мне и место.

Как могу я совершить доброе дело, когда зло маски всякий раз одерживает верх?

Нет ли способа ее обмануть?

Я остановилась, узнав дом на противоположной стороне улицы. Дом Полли. В окнах горел свет. В окне гостиной зияла огромная дыра, и осколки стекла поблескивали на лужайке.

Дом Полли. Где и началась эта ночь ужаса.

И где ей суждено было продолжиться.

– Ты что тут делаешь?!

Мать Полли уронила шланг пылесоса и гневно уставилась на меня.

Сама Полли держала в руке мусорный мешок. Она собирала с пола осколки стекла и ошметки еды. За время моего отсутствия она успела переодеться в джинсы и серый свитер.

В гостиной царил невообразимый бедлам. Столик для закусок по-прежнему валялся на боку. Ковер был забрызган и заляпан едой и напитками. Казалось, по комнате прошелся ураган.

Ураган «Лу-Энн».

– Шла бы ты отсюда, Лу-Энн, – сквозь зубы произнесла Полли. – С фига ли ты вообще вернулась? Тебе здесь не рады.

– Я звонила в полицию, – сообщила ее мама. – Они уже приезжали. Они отказались верить, что одна девочка способна учинить такой разгром. – Она вздохнула. – Боюсь, в страховой компании тоже не поверят.

– Ты мне всю вечеринку испоганила, – дрожащим голосом сказала Полли. – Мы же… мы же просто хотели немножко повеселиться. А ты все испортила!

Они обе прищурились и смотрели на меня исподлобья.

– Я… Мне так жаль, – пробормотала я. – Я пришла извиниться. И помочь вам с уборкой.

– Обойдемся без твоей помощи, – отчеканила мама Полли.

– Зачем ты это все учинила, Лу-Энн? – спросила Полли.

– Я… я не знаю, – ответила я. – Я не смогу этого объяснить.

– Ты что, ненавидишь меня? Я думала, мы с тобой подруги…

– Я не ненавижу тебя, Полли, – возразила я. – Я просто…

– Почему ты до сих пор в этой ужасной маске? – перебила меня ее мама. – Сними ее. Это уже не смешно. Меня от нее мутит. Серьезно.

– Я не могу ее снять! – непроизвольно вырвалось у меня. – Разве вы не видите?! Она не снимается!

– Это не смешно, – сказала Полли. – Мне казалось, ты пришла нам помочь. Чего ж ты тогда так бессовестно врешь?

– Я не вру, – ответила я, стараясь сохранять спокойствие. – Посмотри на меня, Полли. Посмотри…

Ее мама тяжело вздохнула:

– Ступай домой, Лу-Энн. На сегодня ты достаточно набедокурила.

Она повернулась к окну. Порывы холодного ветра врывались в зияющую дыру.

– Я никуда не могу дозвониться в такой час, чтобы заделали окно. Вся гостиная выстудилась. Посмотри, что ты наделала. Просто посмотри, что ты наделала.

– Я могу помочь, – сказала я.

Она была права. Я вытворяла ужасные вещи. Но она даже не пыталась понять. Она не хотела поверить мне насчет маски. Получается, будто я – лгунья.

Лгунья… лгунья… лгунья…

– Я могу помочь, – повторила я. – Смотрите.

Я подобрала метлу на длинной ручке. И с размаху ударила этой самой ручкой по настольной лампе. Лампа треснула, упала со стола и вдребезги разлетелась на полу.

Затем я взмахнула метлой над камином, сметая все маленькие тыквы на пол. Я подошла к ним и разбила каждую ударом ноги, тщательно втаптывая оранжевую склизкую мякоть в ковер.

Потом, изо всех своих невероятных, порожденных злом сил, я вогнала рукоятку метлы в спинку дивана. Она пробила кожу и набивку и высунулась с другой стороны.

– Видите, как я умею помогать?! – завопила я.

Полли и ее мама в панике забегали кругами по комнате, голося и причитая.

– Иди домой, Лу-Энн! Иди домой! Иди домой! Тебе лечиться надо! – визжала Полли; лицо ее побагровело, глаза от ужаса и неверия вылезли из орбит.

Ее мама схватила телефонную трубку. Я поняла, что она собирается опять звонить в полицию.

Все, чего мне хотелось – это попросить прощения и убрать за собою разгром. Но я не могла себя контролировать. Маска Одержимости распоряжалась моими действиями. Заставляла меня творить зло.

Я опрокинула кофейный столик. Потом схватила шнур пылесоса и разорвала его пополам.

Полли накинулась на меня и попыталась сбить с ног. Я увернулась и бросилась к лестнице.

Тяжело дыша, я взлетела на второй этаж, а оттуда бегом поднялась на чердак. Торшер все еще горел. Черный сундук стоял у стены с откинутой крышкой. Костюмы были раскиданы по всему полу. Дверца шкафа была закрыта.

Кстати, о шкафе …

Я вновь представила себе обитающего там призрака. Ужасного призрака, что схватил меня и пытался затащить внутрь.

Внезапно меня осенила отчаянная идея.

Я приблизилась к шкафу на несколько шагов, напряженно думая.

Тот ужасный старый призрак… мне так и не довелось предупредить о нем Полли.

Может быть, я смогу напугать этого призрака и изгнать его прочь. Может быть, я смогу использовать зло Маски Одержимости, чтобы изгнать его из шкафа навечно.

Это ведь вполне потянет на доброе дело для Полли и ее мамы, не так ли? Это может оказаться тем самым неслыханно добрым делом. О чем и говорил мне отец Маркуса.

Дрожащей рукой потянулась я к дверце шкафа. Но не успела я дернуть ее на себя, как услышала какой-то звук у себя за спиной. Обернувшись, я увидела Полли, стоящую на вершине лестницы.

Она оглядывала длинное помещение, пока не обнаружила меня.

– Лу-Энн, слышишь сирены? – сказала она. – Это полиция. За тобой выехали.

Да. Я слышала их. И весьма отчетливо. Пока что их вой доносился издалека. Но они приближались.

Времени у меня в обрез. Я стиснула дверную ручку.

Полли подбежала ко мне.

– Ты что делаешь? Брысь отсюда, Лу-Энн. Полиция будет здесь с минуты на минуту. Тебе не спрятаться в этом шкафу.

– Я… не собираюсь прятаться, – пробормотала я. – Я собираюсь оказать тебе большую услугу. Там привидение…

Я распахнула дверцу.

Полли подскочила ко мне:

– Брысь отсюда. Брысь, кому говорят.

– Да погоди ты, – сказала я. – Я же…

Закончить фразу я не успела.

Из темноты шкафа вынырнула костяная рука, и лишенные плоти пальцы вцепились Полли в плечо.

– Ай?! – ошеломленно вскрикнула та, когда ее схватила и вторая рука.

Старый призрак возник в дверях шкафа во всей красе – растрескавшийся череп, клочья кожи, запавшие глаза.

– Как же мне одиноко… – простонал он.

Я видела, как его пальцы сжались сильнее. Полли заверещала от боли.

– Караул! Ой, помогите! Он схватил меня! Он меня утащит! Спасите! Он утащит меня в шкаф!

И, пока я стояла на месте, оцепенев от ужаса, отвратительный старый призрак совершил последний мощный рывок.

И Полли исчезла в недрах шкафа.

– Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – разразилась я злобным хохотом. Потом запрокинула голову и снова захохотала.

Нет, Лу-Энн. Борись со злом. Борись с ним.

Я зажала обеими руками рот, пытаясь удержать смех внутри.

Борись со злом, Лу-Энн.

Я заставила себя действовать. Я бросилась вперед и ворвалась в шкаф. Моргая в темноте, я обнаружила старика – перехватив Полли покрепче за талию, он тянул ее… затаскивал все глубже и глубже в шкаф.

– Так одино-о-о-о-о-о-око … – простонал он.

– Ну уж нет! – крикнула я.

Обхватив Полли обеими руками, я вырвала ее из объятий привидения. А потом накинулась на него. Обхватила его за твердую костяную талию.

Из разодранного горла вырвался визг.

– Маска… Не-е-е-ет… Маска…

Вместе со мною он рухнул на пол.

Я услышала хруст костей. Из его груди со свистом вырвался воздух. Одна нога с треском отломилась и выскользнула из черной штанины.

Я поднялась с него. И в тот же момент его голова раскололась пополам. Череп отвалился от шейных позвонков. Откатился к стене и слепо уставился вверх провалившимися глазами.

Больше призрак не шевелился.

Полли стояла рядом, обнимая себя руками. Ее всю трясло. Глаза закатились так, что видны были одни белки.

Я бережно взяла ее под руку и вывела из шкафа на освещенный чердак.

– Ты в порядке, – прошептала я, ласково убирая с ее лица спутанные пряди волос. – Полли, теперь с тобой все хорошо.

– Спасибо тебе, Лу-Энн, – сказала она.

Я вцепилась в маску. Я знала, что сделала все, что положено. Спасение Полли от привидения – это неслыханно добрый поступок.

Я потянула ее обеими руками.

Снимайся. СНИМАЙСЯ.

Я пошарила под краем маски. Попыталась потянуть ее вверх. Сдернуть горячую, тесную маску с лица.

Нет.

Не поддается.

Пожалуйста… пожалуйста, снимись!

Спасения Полли оказалось недостаточно. А может быть, мистер Райт мне солгал? Не дал ли он мне неверный совет?

Нет. Зачем бы ему так поступать?

Он же эксперт по всяким маскам. Он должен знать, как избавиться от Маски Одержимости.

Я попробовала еще раз. Я тянула ее. Я выкручивала ее. Я щипала ее и дергала.

Не-е-е-е-ет!

Маска сделалась моей кожей. Моей кожей. Моей ужасной зеленой кожей.

Вой сирен нарастал. Полицейские вот-вот прибудут. Счет идет на секунды.

Я бросилась бежать. Два лестничных пролета. Потом – в коридор, оттуда – на кухню, а там уже и задняя дверь…

Я неслась со всех ног, сирены ревели в ушах.

Быстрее… Быстрее…

Я бежала по улице. Бежала мимо домов и дворов. Бежала, пока окружающий меня мир не превратился в сплошной поток черноты. Бежала в холодном свете октябрьской луны.

Бежала… Бежала…

Но куда?

Куда мне податься?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ИСТОРИЯ ДЕВИНА

Знаете, какие у меня три самые нелюбимые в мире вещи?

Размоченное печенье.

Домашнее задание.

Прогулка по тыквенному полю ночью.

И тем не менее я, Девин О`Бэннон, находился именно там, шагал через бескрайнее тыквенное поле холодной октябрьской ночью. На небе не было луны. А порывы ледяного ветра шевелили тыквенные побеги, отчего те шуршали и шлепались друг о друга.

И, в довесок ко всему, мои сестренки, близняшки Дэйл и Долли (обеим по шесть) семенили рядом. Дергали меня за руку, тащили меня через отвратительные клубки листьев и плетей, то и дело спотыкались, и пели, и смеялись над своим старшим и гораздо более умным братом – все как всегда.

Наверное, мне страшно хотелось домой, сидеть на диванчике у моей подружки Лу-Энн, перекидываясь с ней горстями попкорна и обмениваясь колкостями?

Догадайтесь сами.

Но, как я уже сказал, я был здесь, брел через тыквенное поле в компании сестренок. Моя Самая-Нелюбимая-В-Мире-Вещь-Номер-Три. Нелюбимая прежде всего потому, что тыквы очень жуткие. Нет, правда, вы их листья когда-нибудь видели?

Они, гады, здоровые. Толстые и круглые. Мне они напоминают бейсбольные перчатки. Так и кажется, что вот сейчас схватят, подтащат к себе и захавают. Как те растения-хищники, что мухами пробиваются.

А ведь эти толстые, гадкие листья еще и шумные. Когда налетает ветер, и они шлепаются друг об друга, звук такой, будто плещут в ладоши. Кошмар.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Целое поле плещущих рук.

А знаете, чему они рукоплещут? Это они только что сцапали какую-то несчастную жертву и засосали в свои длинные плети.

Ладно, ладно. Положим, это неправда. Папа говорит, у меня слишком далеко убегает воображение. Ладно воображение – я бы и сам не прочь убежать подальше. Потому как тыквенная эта ферма – жуть жуткая с большой буквы «Ж».

Это я еще даже не начал говорить про плети. Они, по большому счету, почти не видны под толстыми хлопающими листьями. Чтоб вам, значит, было легче о них споткнуться.

Тыквенные плети длинные и толстые. Толще, чем змеи. Честное слово. И как раз на змей-то они больше всего и похожи. Длинные, толстые змеи с тыквами на конце.

Правда, гадость?

И это еще не все. Бродит здесь такой огроменный черный котяра, звать его Зевсом, и он следует за вами по пятам, куда бы вы ни пошли. У Зевса самый злой взгляд, какой я когда-либо у кого-либо видел. «Говорят, не повезет…». Такому и дорогу вам переходить не надо – глаз у него дурной.

И он повсюду беззвучно следует за мной. И наблюдает… всегда наблюдает.

Потом, миссис Барнс. Она домработница и повар в одном лице. Миссис Барнс крупная, круглая бабища с длинными черными косами, ниспадающими вдоль спины. Как все равно тыквенные плети.

Лицо у нее круглое, тело круглое. Будто из тыкв сделана!

Впрочем, это я зря. Так-то она славная тетка. У нее душевная, дружеская улыбка, мягкий голос, а еще она сегодня утром дала мне лишнюю горку блинов, и это было здорово.

Однако недостаточно здорово – ибо этой холодной октябрьской ночью, за неделю до Хэллоуина, я пробирался вместе со своими сестренками по бескрайнему полю тыкв.

– Ух, как здорово! – воскликнула Долли. И сплясала импровизированный танец на мягкой, вязкой земле.

Тяжело иметь младшую сестру-бестолковку.

И еще тяжелее – иметь двух младших сестер-бестолковок.

Впрочем, обе они премиленькие – с этими их светлыми кудряшками, большими голубыми глазенками, вздернутыми носиками, ямочками на подбородках и заливистым хохотком.

Папа называет их лепрекончиками.

Лепреконы живут по легендам в Ирландии, откуда он родом. И он считает, что это комплимент. Но я смотрел передачу про лепреконов, и там говорилось, что это такие мелкие злыдни, которые вытворяют всяческие пакости.

Долли и Дэйл затеяли хоровод вокруг большой тыквы, распевая какую-то дебильную хэллоуинскую песенку. Дэйл ухватила меня за руку и попыталась втянуть в хоровод.

Только черта с два.

Давайте по чесноку. Мне на этом поле было крайне не по себе. В смысле, темнота там была – хоть глаз выколи, а змеевидные побеги вполне могли скрывать полчища самых настоящих змей. И всякой прочей нечисти.

Короче, поле было – хоть ужастик снимай.

Тем не менее, я обязан был демонстрировать мужество – из-за девчонок. Я ведь старший брат и это моя обязанность, верно?

Я вырвался от них и отступил на пару шагов. Толстые листья прошуршали по штанинам джинсов. От этого у меня по спине пробежал холодок.

А потом, в темноте, я вдруг увидел пару горящих зеленых глаз. Кошачьих глаз. Зевс снова увязался за нами.

Девчонки отплясывали вокруг большой тыквы все быстрее и быстрее, напевая тоненькими голосками:

– Джек, Джек, Джек-Фонарик,

Джек-Фонарик, о-жи-ви!

О-жи-ви! О-жи-ви!

Джек, Джек, Джек, Джек…

– «Оживи»? Вы что, издеваетесь? – крикнул я.

Они засмеялись.

– Где вы научились этой песенке? – спросил я.

– Сами сочинили, балда, – ответила Долли.

– Да, мы все время сочиняем песенки, – добавила Дэйл. – Почему бы тебе не поплясать с нами, Девин? Разве не классно танцевать в такой темноте?

– Ничего классного, – сказал я. – От слова совсем. Пойдемте домой. Холодно становится.

– Вовсе не холодно.

Ну вот, видели? Им как об стенку горох.

– Джек, Джек, Джек-Фонарик,

Джек-Фонарик, о-жи-ви!

О-жи-ви! О-жи-ви!

Джек, Джек, Джек, Джек…

– Хватит петь! – гаркнул я. От их дурацкой песенки меня мороз продирал по коже. Меня трясло. Действительно трясло.

Слушайте, я же городской парень. Я рос в Нью-Йорке. В смысле, первые семь лет жизни. Пока мы не переехали в Дэйтон, штат Огайо. Фермерство не по мне.

Я до сих пор не мог поверить, что папа снял в аренду эту треклятую тыквоферму. Но он в прошлом году лишился работы. И чего только не перепробовал за последнее время, пытаясь найти способ заработать деньги.

Так что я стараюсь не жаловаться. Разве что напоминаю ему, как сильно ненавижу это место – раз так по пять-десять на дню.

Сильный порыв ветра пронесся над полем. Деревья, росшие вдоль забора, сгибались и страшно стонали. Тыквенные листья шелестели у моих ног.

– Я… я в дом, – сказал я близняшкам. – Вы со мной?

Ответа я ждать не стал. Повернулся и рысцой припустил к дому, перепрыгивая через длинные тыквенные плети.

– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

Я споткнулся о плеть.

Ухватиться было не за что. Остановить падение я не мог.

Падая, я успел заметить пару горящих кошачьих глаз, неотрывно наблюдающих за мною.

Грохнулся я знатно и звучно. Головой приложился обо что-то твердое. О тыкву? О камень?

От колен все тело прострелила резкая боль.

Все окутала чернота. Чернее ночного неба.

Мало-помалу я оклемался. С немалым трудом открыл глаза. В голове резвилась боль. Я чувствовал, как кровь стучит в висках.

– О-о-о-о-о-ох, – простонал я. Мотнул головой, пытаясь отделаться от боли.

– Ты в порядке?

– Девин, ты не ушибся?

Надо мной склонились сестренки, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Нет. Не в порядке, – ответил я. Я подал им руки, и они помогли мне сесть.

– А в чем дело? – спросила Долли.

– Вы что, не видели, что случилось?! – воскликнул я.

Они покачали головами.

– Ты споткнулся? – спросила Дэйл.

– Нет, – сказал я. – Разве вы не видели, как эта плеть двигалась? Вот та, – показал я. – Она двигалась. Она меня подсекла. Честное слово. Я видел, как она двигалась!

Девочки только посмеялись над этим. Они решили, что я шучу, но мне было не до шуток.

Вглядываясь в темноту, я готов был поклясться, что видел, как плети ползают по полю, извиваются, сплетаясь и расплетаясь, вытягиваются и скользят по земле.

Я поднялся на ноги и потер лоб. Там, где я ударился, вскочила шишка. Крови не было. Но я точно заработал пренеприятный синяк.

Холодный ветер приятно освежил разгоряченное лицо. Если не брать в расчет хлопающие листья, на тыквенном поле царила тишина. Не кричали ночные птицы. Сверчки, должно быть, и вовсе попрятались на зиму.

– Пошли. Идемте в дом, – сказал я. – Хватит с нас на сегодня страстей-мордастей.

И вот тут-то передо мною взметнулась какая-то длинная тварь, и нацелилась мне в лицо.

– Змея! Змея! – завизжала Долли.

Я заорал благим матом.

Девчонки покатились со смеху. Дэйл помахала передо моим лицом тыквенной плетью. Она держала ее обеими руками.

Я должен был заметить, как она с ней возилась. Но я еще не очухался как следует после падения.

– Вы такие же смешные, как заплесневелая тыквенная требуха, – сказал я.

На это они только громче захохотали. Ладненько. Чудненько. Пускай себе радуются своей шутке.

Мне же было не до смеха. Я был ужасно несчастен.

Я хочу сказать, мне придется целую неделю убить на эту чертову ферму. Целую неделю ухаживать за тыквами, помогать покупателям относить их к машине, провожать посетителей на поле и обратно, стоять за кассовым аппаратом и заниматься прочей сельскохозяйственной деятельностью.

Целая неделя без школы и школьных друзей.

Как только мы вошли в дом, я позвонил Лу-Энн, чтобы узнать, как у нее там дела.

– Я все еще переживаю из-за вечеринки у Полли Мартин, – сказала она. – Там будет полный отстой. Мы сейчас с Брэдом усиленно думаем. Но не можем придумать, как сделать эту вечеринку хоть капельку живее.

– Я знаю, что ты можешь сделать, – сказал я, потирая шишку на лбу. – Ты можешь приехать к нам. Тут куча свободных комнат. И ты могла бы выполнять за меня всю работу! Весело, да?

Она не засмеялась.

– Ты же знаешь, Девин, я не могу. Родичи ни в жисть не позволят мне пропускать школу ради твоих тыкв.

– Но, Лу-Энн, – сказал я, – от твоего дома до фермы меньше часу езды. Ты, наверно, могла бы…

– Забудь об этом, Девин. Ни за что. Нет – и точка. – Она крикнула что-то своей матери. Я слышал, как они переговаривались с минуту.

Затем она снова взяла трубку:

– Тебе там тошно?

– «Тошно» – неподходящее слово, – ответил я. – Вот «паскудно», пожалуй, подходящее слово.

Мы с Лу-Энн постоянно выискиваем «подходящие» слова.

– Ну-с, как совсем худо станет – подумай, как тебе повезло пропустить вечеринку у Полли.

Я хотел уже ответить, как вдруг что-то приковало мой взгляд. Нечто, отражавшееся в окне моей комнаты. Нечто яркое и пылающее.

Я уставился на отражение. Только через несколько секунд до меня дошло, что это был джек-фонарь. Рот его ощерился в огненной ухмылке. Фонарь парил в воздухе у меня в комнате!

Я вскрикнул от изумления. И обернулся.

В комнате ничего не было. Никакого джека-фонаря. Никакой летающей тыквы.

Я повернулся к окну. И вновь увидел в стекле ухмыляющуюся тыкву. Она ярко мерцала. Отражаясь из моей комнаты.

Я опять обернулся. Никакого джека-фонаря.

Вновь устремив взгляд на окно, я увидел, как тыква постепенно тает на темном стекле. Вскоре она растворилась совсем. Исчезла, а я все стоял и с колотящимся сердцем смотрел в окно.

О, Господи…

Как я мог видеть отражение того, чего нет?

– Девин? Девин? В чем дело? Чего ты так завопил? – доносился из трубки встревоженный голос Лу-Энн.

– Я… Мне пора, – сказал я. Взгляд мой был прикован к окну. Теперь оно было таким же черным, как и ночной мрак за ним.

– Но с тобой все хорошо?

– Ага. Вроде бы. Давай, пока, – отозвался я. Отключил телефон и бросил на постель. После чего вылетел из комнаты, как ошпаренный. Пронесся по коридору и выскочил на двор через заднюю дверь.

Мощный порыв ледяного ветра тут же оттолкнул меня назад. Но я припустил вдоль стены дома, вглядываясь в темноту в поисках тыквы-фонаря.

Нет. Ничего не было.

Ничего не было в моей комнате. Ничего не было во дворе. Но ведь я себе это не вообразил. Не мог я такое вообразить.

Я потер шишку на лбу. Болит, зараза.

Неужели от удара у меня начались глюки?

Галлюцинации. Это более подходящее слово.

– Есть здесь кто? – позвал я. В удушливом ночном воздухе голос мой прозвучал как-то глухо и сдавленно.

Тишина. Только шелестели тыквенные листья. И шуршали… шуршали … шуршали… шуршали длинные плети, ползущие по мягкой земле.

Нет. Постойте-ка.

Почему они издают такой звук? Это ведь ненормально, не так ли?

Обхватив себя руками, чтобы согреться, я оторвался от стены и сделал несколько шагов вперед. Я вышел из квадрата света, падавшего из окна моей спальни, и двинулся к тыквенному полю.

Через некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Стояла такая темень, что я не мог различить, где кончается небо и начинается земля.

И тем не менее, по мере своего приближения, я все отчетливее слышал шорох скользящих по земле плетей. Да. Я слышал, как они вытягиваются… вытягиваются…

Плети двигались. Их было видимо-невидимо.

И все они ползли к дому, волоча за собою тыквы.

Я вдруг понял, что стою не дыша. Все это время я сдерживал дыхание. Я протяжно и шумно выдохнул. Воздух вырвался изо рта облаком пара.

И когда пар растаял, я обратил внимание на некоторые из тыкв. Огромные, круглые, из тех, что находились ко мне ближе всего.

Я охнул, увидев, что они двигаются. Их бока вздымались и опадали. Едва заметно. Но я видел.

Вздымались, опадали.

Они дышали.

Тыквы дышали.

– Не-е-е-е-ет, – сдавленно простонал я. От страха меня всего затрясло.

Я повернулся и бросился бежать. Кроссовки скользили по грязи, когда я мчался обратно под защиту дома. Я ворвался в дом, пронесся по коридору и влетел в родительскую спальню.

Знаю, знаю. Сперва следовало постучаться. Но я был слишком напуган, чтобы помнить о приличиях. Так что я просто опустил плечо и протаранил дверь.

Родители крепко спали под одеялом.

– Мам! Пап! – я подлетел к кровати и принялся их трясти.

– А? Что? – ошалело заморгала глазами мама.

– Девин? Что стряслось? – Папин голос был сиплым со сна.

– Там… Плети… – выдавил я. Я так запыхался, что едва мог говорить. – Они растут. Они шевелятся. Я видел их. Вы должны мне поверить. Плети ползут как змеи. Ползут к дому. А тыквы… я видел, как они дышали!

– Да, я в курсе, – сказал папа, оторвав голову от подушки. – Я как раз собирался тебе сказать.

– Что? – с колотящимся сердцем я уставился на отца.

– А еще, Девин, – продолжал папа, – у нас работают обезьяны, за кокосы и бананы они тыквы стерегут…

Мама с папой дружно расхохотались.

Я стоял, как дурак, с отвисшей челюстью. И ждал, когда они отсмеются.

– Э… это значит, вы мне не поверили?

На это они снова захохотали.

– Нет, мы тебе не поверили, – сказала мама. Она взяла меня за руку. Рука у нее была очень теплая. У меня же – ледяная. – Мы не верим, что плети ползают, а тыквы дышат. Мы знаем, малыш, тебе здесь не по душе. Но выдумывая всякие ужасы, домой ты не попадешь.

– Я… ничего я не выдумал!

Она сжала мою руку.

– Возвращайся в постель, Девин. Опять тебе дурной сон приснился. – Она убрала руку обратно под одеяло.

Я повернулся и направился к выходу.

– Извините, что разбудил.

Я был совершенно уверен, что никакой это не дурной сон. Что есть, то есть – мне частенько снятся кошмары. И да, они у меня всегда чертовски реалистичные. И я запоминаю их даже после того, как проснусь. И порою мне действительно кажется спросонок, будто все это было на самом деле. Но ненадолго.

А на сей раз я точно знал, что это не мог быть кошмар. Потому что я не спал. Когда я увидел в стекле отражение джека-фонаря, я разговаривал по телефону с Лу-Энн.

Наконец, я смог отдышаться. Неспешным шагом я направился по коридору обратно в свою комнату. Фермерский дом был очень старый, и половицы поскрипывали у меня под ногами.

Дом постоянно стонет, поскрипывает и издает другие странные звуки. А старые батареи шипят и дребезжат при нагревании.

Точно дом с привидениями.

Я тут же мысленно обругал себя за такие мысли.

– Будет тебе, Девин. Ты и жить-то здесь будешь всего неделю. Что может случиться за одну неделю? – пробормотал я себе под нос.

Из комнаты сестренок донеслось хихиканье. Уже почти полночь, а они еще не спят. Их так будоражила перспектива жить на ферме, в этой скрипучей старой развалюхе, что они ни минутки не могли усидеть на месте. И не ложились допоздна, выдумывая новые игры с тыквами и сочиняя про них глупые песенки.

Ну почему я не могу радоваться вместе с ними?

Тыквы не дышат. А плети не скользят, как змеи.

Ну почему я все время воображаю себе всякие ужасы?

Просто расслабься, Девин.

– Ой! – вскрикнул я, когда в конце тускло освещенного коридора возникла громоздкая фигура.

Не сразу я признал в ней миссис Барнс. Она подошла ко мне с улыбкой на круглом лице. Длинная коса ниспадала вдоль теплой серой ночной рубашки.

– Не можешь уснуть, Девин? – Ее серебристые глаза внимательно смотрели на меня.

– Э… типа того, – ответил я.

– Ты, наверное, просто переволновался. Жизнь на ферме куда более волнующая, чем многие думают.

– Волнующая? – повторил я.

Она кивнула:

– Живность всякая, повсюду растения. Совсем непохоже на городскую жизнь.

– Тут не поспоришь, – пробормотал я.

– А у меня для тебя кое-что есть, – сказала она, поманив меня пальцем. – Чашечка чудесного, горячего тыквенного чая.

Что?!

– Тыквенный чай? – Мой желудок сделал стремительное сальто.

– Просто чтобы помочь тебе расслабиться, голубчик. – Ее серебристые глаза смотрели на меня не мигая. Я понимал, что она старается быть ко мне доброй. Тем не менее, она уже начинала меня пугать.

– Э… нет, спасибо, – сказал я. – У меня все хорошо.

Ее лицо вытянулось. Она была явно огорчена. Я пожелал ей доброй ночи, вошел в свою комнату и затворил за собою дверь.

Тыквенный чай?!

Я залез в постель, повыше натянул одеяло. Оконное стекло дребезжало на ветру, и я чувствовал, как проникает в спальню осенний холод.

Я крепко зажмурился и постарался не думать о ферме. Вместо этого я думал о вечеринке у Полли Мартин, о Лу-Энн и ее планах как-то оживить это унылое мероприятие.

Я открыл глаза и уставился в темноту. Мало-помалу меня все-таки начало клонить в сон. Да. Я был готов уснуть. Веки тяжелели… тяжелели…

Последним, что я видел, был мерцающий оранжевый отсвет в оконном стекле.

***

На следующее утро яркий солнечный свет проник в окно спальни. Он согрел мне лицо и разбудил меня. Я подскочил, словно от удара током.

Ночью мне приснился страшный сон о пугалах. Пугала проникли в мой дом… Хотя нет, все было не так. Мне снилось, что мама, папа и обе сестренки гнались за мной по бескрайнему тыквенному полю. И на бегу они все превратились вдруг в пугала.

Бред какой-то.

Я громко зевнул. Сладко потянулся.

Солнышко пригревало лицо. Сегодняшний день будет лучше, сказал я себе.

Сегодня я примерю на себя новое лицо. Я посмотрю на мир совершенно другими глазами. Я буду как мои сестры. Я проживу оставшиеся дни здесь на полную катушку. Я буду ВЕСЕЛИТЬСЯ.

Улыбаясь, я повернулся, откинул одеяло и спустил ноги на пол.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Я ожидал почувствовать под ногами твердые доски. Вместо этого босые ноги погрузились во что-то теплое и мягкое.

Я в изумлении отдернул ноги.

– Ой, фу!

Они были заляпаны какой-то раскисшей оранжево-желтой массой.

Очень медленно я перевел глаза вниз.

– Вот те на!

Подавшись вперед, я обнаружил на полу возле кровати круглую лужу желтого месива. И мгновенно распознал ни с чем не сравнимый кислый запах.

Тыквенная мякоть. Мягкая, липкая тыквенная мякоть.

Я потрясенно смотрел на огромную расползающуюся лужу.

Как она здесь оказалась?!

Кто-то пришел и вывалил кучу тыквенной требухи прямо возле моей кровати. Но кто?

Это, наверное, чья-то шутка, причем премерзкая. Какой-то гад нарочно так рассчитал, чтобы я обязательно вляпался.

Я пришел к выводу, что Дэйл и Долли тут ни при чем. Это попросту не их стиль. Шуточки у них, конечно, не ахти, но на такую подлянку они не способны.

Кто-то прокрался в мою комнату глубокой ночью и оставил здесь эту кучу дряни. Но кто в этом доме на такое способен?

Делать было нечего. Шлепая в ванную, я оставлял за собой отвратительные желтые следы. Там я долго-долго принимал душ, и как минимум пять раз вымыл с мылом ноги.

По дороге на кухню я никак не мог выбросить случившееся из головы. Кухня в доме была большая, с камином у стены, длинным деревянным столом, какие обычно используют исключительно для пикников, колоссальных размеров плитой и холодильником.

Дэйл с Долли уже сидели за столом, накладывая себе полные миски каши. Стоявшая у раковины миссис Барнс с улыбкой повернулась ко мне:

– Ну что, Девин, в конце концов смог заснуть?

Я кивнул:

– Да. Без проблем.

– Я изжарила тебе целую сковородку яичницы с беконом, – сообщила она. – За работой на ферме быстро нагуливаешь аппетит.

– Класс, – сказал я. А сам не сводил глаз с близняшек. Они брызгались друг в дружку молоком. И трескали кукурузные хлопья друг у друга из тарелок.

Я окончательно уверился, что в проделке с тыквой они не виноваты.

Зевс восседал у камина, наблюдая, как мы едим. Пожалуй, он был самый большой кот, каких мне только доводилось видеть. Больше даже нашего старенького коккер-спаниеля. Он никогда не мяукал и не урчал. Только следил за нами и молча следовал по пятам.

***

После завтрака папа отвел меня и сестер к небольшому деревянному сарайчику. Он указал на кучу маленьких тыковок, сваленных перед низкой скамейкой.

– Я принес их сюда, чтобы вы их разрисовали, – сообщил он и указал на маленький столик с баночками красной, черной и белой краски. – Нарисуйте на них смешные рожицы. Некоторые пусть будут жутковатые. Некоторые – ухмыляющиеся. Некоторые – посимпатичнее.

Я подобрал тыковку, повертел в руках и спросил:

– А нам-то это зачем?

– Некоторые предпочитают брать готовых «джеков», – пояснил папа. – Которых вырезать не нужно.

– Ясненько, – сказал я.

Девочки уже устроились на скамейке и открывали баночки с краской.

– Дайте волю воображению. Нарисуйте рожицы посмешнее, – напутствовал папа. – Продавать будем по десятке за штуку.

Долли погрузила кисточку в баночку с красной краской. Затем угрожающе поднесла кисточку к лицу Дэйл. Дэйл принялась увертываться.

– Сиди смирно, – приказала Долли. – Я нарисую тебе чудесные красные губки.

– Сейчас же прекратите, – скомандовал папа. Он перехватил ручонку Долли и отвел подальше от лица Дэйл. – Не надо друг друга раскрашивать. Ваши рожицы и так забавные!

– Ха-ха, – ответила Долли. – Сам ты забавный. – Она выдернула руку и мазнула папу кисточкой по лбу, оставив красную полоску.

Папа засмеялся. Все, что ни делают близняшки, он находит очаровательным.

– Красьте тыквы, – сказал он строго. – Ведите себя прилично. Я не шучу. Это работа. А не игрушки.

И потопал обратно к дому.

Девчонки положили тыковки на колени и принялись сосредоточенно их разукрашивать. Дэйл нарисовала на своей тыкве круглые черные глаза. Долли сперва размалевала переднюю сторону тыквы белым. Затем нарисовала на белом фоне красные глаза.

– Хорошо работаете, – заметил я. – Вы мастерицы рисовать рожи.

– Хочешь, твою разрисуем? – спросила Долли. И нацелилась в меня кисточкой.

Я отпрянул – от греха подальше.

– Что сказал папа? Ведите себя прилично. Это работа.

– Смотри. Я свою почти закончила, а у тебя еще конь не валялся, – заявила Дэйл.

– Ладно, ладно. – Я выбрал мелкую желтушную тыковку и рукой смахнул с нее грязь. – Мои тыквы, – сказал я, – будут вылитые вы.

Долли показала мне свою тыкву.

– Вот эта на тебя, Девин, похожа, – сказала она. – Видишь? Желтая, сморщенная и противная.

– Посмотрим еще, у кого смешнее получится, – сказал я.

Я держал тыковку в одной руке. Потянулся за кисточкой… и остановился.

– Эй! – вскрикнул я, услышав какой-то звук. Словно бы низкий стон. Он исходил от тыквы!

Внезапно твердая тыквенная кожура сделалась мягкой. Как человеческая кожа!

– Девин, в чем дело? – вытаращились на меня близняшки.

– Эта… эта тыква, – пролепетал я. – Она стала мягкой… как человеческое лицо. И как будто рыгнула! Смотрите! Она ожила!

Девчонки непонимающе таращились на меня.

И опять я услышал это. Тихий стон.

Испуганно охнув, я резко вскочил. Я уронил тыкву. Я оттолкнул столик. Тот опрокинулся, и все баночки с краской посыпались на землю.

Красная, черная и белая краска расплылись огромной лужей у наших ног.

Девочки тоже вскочили и отпрыгнули подальше от расползающейся лужи.

– Ты все испортил! – сердито закричала Дэйл.

– Мы себе веселились, – сказала Долли, – а ты все испортил.

– Что здесь происходит? – Через задний двор к нам трусцой бежал папа. – Кто разлил краски?

И первым делом он, разумеется, посмотрел на меня.

– Извини, пап, – сказал я. – Но… тыква… Я взял тыкву, а у нее кожура стала мягкой, и она издавала странные звуки, и на ощупь была как человеческое лицо, а не тыква.

Все это я отбарабанил на одном дыхании. Не прерываясь.

– Которая тыква? – спросил папа.

Я показал. Тыква валялась на земле, касаясь бочком лужицы красной краски.

Папа нагнулся и подобрал тыкву. Постучал по ней пальцем. Сжал в руке.

– Она твердая, Девин. На ощупь – тыква как тыква.

– Но, папа…

Он снова сжал ее в руке.

– Никаких звуков не издает, так?

– Нет, – признал я, покачав головой. – Мне правда жаль. Но…

– Девин, поди сюда, – мягко промолвил папа. Он положил руку мне на плечо и отвел за угол сарая. – Сынок, давай поговорим.

– Ты имеешь в виду наш обычный разговор «как мужчина с мужчиной» на тему того, какой я негодник?

– Да, – сказал он. – Именно такой разговор.

– Я дико извиняюсь за краски, – сказал я. – Но тыква действительно стала странной на ощупь. И…

– Девин, я знаю, что фермерский труд тебе не по нраву. Понимаю, тебе обидно. Но твое плохое отношение мешает всем остальным. Мне нужно, чтобы ты принимал участие в деле и помогал. Ты нужен и девочкам – чтобы заботиться о них. Не надо пугать их и портить их труды.

– Я понял, но…

– Как ты сам думаешь, сможешь исправиться? Это же так просто...

– Конечно, пап, – ответил я. – Нет проблем. Я постараюсь работать усерднее. Обещаю. – Я поднял правую руку, словно давая торжественный обет.

Я говорил совершенно искренне. Мне действительно было неловко. Я не хотел становиться для всех обузой.

Если снова увижу какую-нибудь чертовщину, просто не буду обращать внимания.

Я буду держать нос по ветру и хвост пистолетом все время, что проведу здесь.

Я последовал за папой обратно к скамейке. Миссис Барнс уже помогла девочкам поставить стол, и теперь вместе с ними расставляла на нем новые баночки с красками.

Мы втроем снова взялись за работу. Близняшкам она явно нравилась. Они малевали всякие чудные, придурковатые рожи. Я же рисовал злые, страшные физиономии, в основном – черно-белые.

За работой девочки снова затянули свою любимую тыквенную песенку:

– Джек, Джек, Джек-Фонарик,

Джек-Фонарик, О-ЖИ-ВИ!

Я уже от всей души ненавидел эту песенку.

Я уговаривал их прекратить. Как думаете, прекратили они? Черта с два, они принялись горланить ее еще громче.

Я был несказанно рад, когда пришла мама и увела девчонок. Она собиралась съездить с ними до города и прикупить там кое-чего.

Я насчитал двенадцать готовых тыкв. На следующей я набросал очертания серьезного лица. Мне было интересно, сколько разных выражений я смогу изобразить.

Уроки рисования мне всегда нравились. Наша училка говорит, что я не лишен таланта. Я умею рисовать весьма недурно. В пятом классе я сделал несколько рисунков акварелью, и теперь они висят на почетном месте в школьном коридоре.

Опустив голову, я сосредоточенно рисовал грустное-прегрустное белое лицо, как вдруг все вокруг потемнело.

На меня пала тень. Тяжелая тень.

Я поднял глаза – и увидел стоящего надо мною мальчишку. Он был в белой футболке и джинсах… а вместо головы на его плечах сидела огромная круглая тыква!

– Что?! – выдохнул я.

И обомлело уставился на тыквенную башку. Как она вообще держится у него на плечах?

Внезапно я совершенно уверился, что попал в фильм ужасов.

«Вторжение тыквоголовых!»

Но тут тыквенная голова начала медленно опускаться. Я понял, что мальчишка просто держал ее обеими руками. Держал перед лицом.

Фух! У меня на этой ферме скоро окончательно крыша съедет.

Он был бледен и очень худ. Джинсы на нем буквально висели. Прямые каштановые волосы спадали на лоб. Темные глаза сохраняли серьезное выражение, даже когда он криво мне улыбнулся.

Я положил тыковку, над которой работал, и встал.

– Привет, – сказал я. – Ты… меня напугал.

– Извини. – Голос у мальчишки был тихий и сипловатый, словно он страдал ангиной. Он показал на тыкву, которую нес в руках.

– Тыква эта… она созрела уже. Вот я ее и сорвал. Собираюсь маме отдать.

Я моргнул:

– Маме?

Он кивнул и отвел со лба длинные волосы, но они тут же снова упали ему на глаза.

– Я Хэйвуд Барнс, – представился он. – Ты знаешь. Сын миссис Барнс.

– А, привет, – сказал я. – Я… не знал. Я – Девин О`Бэннон.

– Я в курсе, – ответил он и снова одарил меня кривоватой улыбочкой. – Моя мама договорилась с твоим отцом. Я буду помогать вам с тыквами и всем прочим. Ну, там… носить, срывать, с покупателями подсоблю опять же.

– Замечательно, – сказал я. – Эх… я любой помощи буду рад. Я в этих фермерских штучках ни в зуб ногой.

Он уселся на скамейку рядом со мной. Мы поболтали немножко. Я рассказал ему о моей семье, и почему в этот Хэллоуин мы оказались на ферме.

На протяжении всей беседы он массировал пальцами колени. Я обратил внимание, что пальцы у него длинные и очень бледные.

Он поделился со мной необычными рецептами блюд из тыквы, которые постоянно готовила его мать. Говоря о них, он смеялся. Он похвастался, что сможет сварганить из тыквенной мякоти какое угодно блюдо. Но вкус всегда будет один и тот же.

Мы поговорили о жареных тыквенных семечках. Я признался, что никогда их не пробовал.

– Это вещь, – сказал он. – Попкорн и рядом не валялся. Честное слово. Бросаешь в масло и жаришь – всего делов. Вещь!

У нас на глазах два черных дрозда затеяли потасовку из-за какой-то длинной зеленой козявки. Драка разразилась нешуточная. Мы засмеялись.

Мне пришелся по душе этот парень. Разговаривать с ним было одно удовольствие. И вообще… здорово встретить ровесника в такой глуши.

Из высокой травы выскользнул Зевс. Заметил дроздов. Выгнул спину. Шерсть его встала дыбом. Он опустил голову и, крадучись, двинулся к ним.

Птицы вовремя его заметили. Крича и хлопая крыльями, они взвились в воздух, прежде чем кот успел сделать еще хоть один шаг.

Хэйвуд фыркнул:

– Жизнь на ферме бьет ключом.

– Где ты живешь? – спросил я.

Он махнул рукой в сторону поля:

– Во-о-он там. Неподалеку.

– Твоя мама живет с нами на ферме, – сказал я.

– Ага. А я живу с отцом и еще кучей народу.

Я увидел папу, шагающего к гаражу.

– Уже встречался с моим папой? Вот он, – показал я.

Хэйвуд вскочил:

– Пойду поздороваюсь. Увидимся. – И убежал.

Я поднял тыковку, над которой работал. Еще парочку сделаю – и все. Папа будет доволен.

Я потянулся за кисточкой – и тут мой взгляд упал на кучу тыкв, разрисованных сестренками.

– Так. Минуточку. Не может быть!

Я уставился на лица, нарисованные на тыквах. Безобразные рожи монстров. У некоторых были злобные красные глаза. Зеленые слюни сочились из острозубых ртов. У некоторых физиономию рассекала нарисованная трещина. Клыки. Вывалившиеся глаза. Рога, как у чертей, торчащие из макушки. У одной изо рта и даже ноздрей перла оранжевая блевотина.

Мои сестренки не рисовали этих ужасных лиц!

Я вскочил. Я принялся рыться в куче тыкв, выхватывая то одну, то другую, внимательно рассматривая каждое лицо. Все они были отвратительные. Все они были мерзкие. Одна другой «краше».

Я поклялся не обращать внимания, какая бы чертовщина здесь ни творилась. Но это было уж слишком. И потом, на сей раз у меня имелись доказательства.

Я собрал их в охапку. Набрал столько тыкв, сколько мог удержать в руках. Прижимая их к груди, бросился к гаражу.

– Папа! Папа! – задыхаясь прокричал я. – Папа! Посмотри на них! Я же говорил, что на этой ферме происходит что-то странное! Папа, у меня есть доказательства!

– Папа! У меня доказательства есть! Иди, взгляни! Тут дело нечисто! Папа!

Он склонился над верстаком, изучая пару садовых ножниц. Хэйвуда видно не было. Я предположил, что он ушел домой.

Когда я с воплем влетел в гараж, папа обернулся.

– Девин? В чем дело на этот раз?

– Я добыл доказательства! – крикнул я. – Я говорил тебе, что тут что-то не так. Посмотри на эти тыквы, папа. Посмотри на них.

Я хотел передать их ему. Но тыквы выпали у меня из рук и раскатились по полу гаража.

– Ой. Извини.

Покачав головой, отец опустился на колени и принялся собирать тыквы.

– Видишь? – воскликнул я. – Ну посмотри на них.

– А что тебе не нравится? – спросил он с раздражением.

– Дэйл и Долли такого не рисовали, – сказал я.

Папа начал поднимать тыкву за тыквой, изучая нарисованные на них лица.

– Почему же? – спросил он.

– Э? – Я присел на корточки рядом с ним.

Папа показал мне пару тыкв. Улыбающиеся симпатичные рожицы.

Он положил их на пол и поднял еще две. Косоглазые рожи, дурашливо высунувшие красные языки.

– Но… но… – пробормотал я.

– А они миленькие, – сказал папа. – Твои сестренки поработали на славу. – Прищурившись, он посмотрел на меня. – Чего ты так разорался?

– Ну…

Отец покачал головой и нахмурился.

– Девин, ты же мне обещал. Ты обещал мне, что будешь работать усерднее. А теперь прибегаешь ко мне, вопя что-то про эти милые тыковки?

– Но, папа, они вовсе не милые. Они…

Папа бросил мне улыбающуюся тыкву.

– Я тебя предупреждаю, парень, – сказал он. «Парнем» он называет меня только будучи доведенным до ручки. – Еще одна дикая выходка, и после того, как мы вернемся домой, ты месяц проведешь под домашним арестом. И на целый месяц лишишься сотового телефона. Я не шучу.

– Лишусь телефона? Пап, ты бы еще кислорода меня лишил!

Я думал, что это его рассмешит, но он даже не улыбнулся. Он поднялся на ноги и вышел из гаража, прихватив с собой ножницы.

Я не сдвинулся с места. Я по-прежнему сидел на корточках возле симпатичных маленьких тыкв. В голове царил полный разброд.

Знать бы еще, почему вся эта чертовщина происходит именно со мной.

Я понимал, что впредь нужно быть осторожнее. Папа теперь наверняка будет следить за каждым моим шагом. Ожидая, что я чего-нибудь наворочу.

Вообще-то он у меня не слишком строгий. И совсем не злой. Но если его вывести из себя – берегись!

Внезапно у меня появилось ощущение, что я здесь не один. По загривку побежали мурашки. Я почувствовал, что кто-то за мной наблюдает.

Хэйвуд?

Нет.

Я обернулся и увидел огромного черного кота, который сидел в дверях гаража и смотрел на меня. Он и усом не повел. Просто сидел и пялился холодными зелеными глазами.

– Чего тебе надо, Зевс? – спросил я.

Кот не сдвинулся с места.

Я почувствовал легкий толчок в колено.

Потом – тихое постукиванье.

Я опустил глаза… и у меня вырвался изумленный возглас.

Маленькие тыквы подпрыгивали – вверх-вниз. Словно теннисные мячи они скакали по бетонному полу.

Тук, тук, тук, тук.

– Ну уж нет! – закричал я, вскакивая на ноги.

Тыквы подпрыгивали – все одновременно. Они окружили меня сплошным кольцом. Нарисованные лица злорадно усмехались.

И когда я смотрел на них, лица вновь сделались безобразными. Налились красным цветом глаза. Нарисованные рты открывались и закрывались, жутковато причмокивая. Одна из тыкв шумно изрыгнула свое содержимое. Густая оранжевая жижа хлынула из разверстого рта. А вслед за ней изверглись и остальные, выплевывая желто-оранжевые сгустки.

– Гадость! – завопил я. – Гадость какая!

В ответ на мои слова, они засмеялись. Холодным жестоким смехом. Они закружились вокруг меня, все быстрее и быстрее, и мерзкий их хохот звенел у меня в голове.

Дрожа от страха, я зажал уши руками, прорвался сквозь окружение и со всех ног бросился к дому.

За день до Хэллоуина, в пасмурную, туманную субботу, мы открыли ферму с утра пораньше. Сегодня ожидался наплыв посетителей.

И, разумеется, очень скоро к автостоянке вереницей потянулись автомобили, микроавтобусы и внедорожники. Семьи валили толпами, в сопровождении множества карапузов, готовые неустанно прочесывать бескрайнее зеленое поле в поисках подходящих тыкв.

Моя работа заключалась в том, чтобы сидеть за кассой в небольшой будке и принимать оплату. С каждой семьи причиталось по пятерке за вход. Я собирал деньги и раздавал оранжевые билетики, отрывая их от рулончика, который папа по такому случаю приобрел в городском кинотеатре.

Затем, когда семья выбирала тыкву, они возвращались назад, и я отбивал покупку

Поиск по сайту: