год. 17 сентября

Оглавление.

Часть Первая:

Эпизод I.
Эпизод II.

Эпизод III.

Эпизод IV.

Эпизод V.

Эпизод VI.

Эпизод VII.

Эпизод VIII.

Эпизод IX.

Эпизод X.

Эпизод XI.

Часть Вторая:

Эпизод I.
Эпизод II.

Эпизод III.

Эпизод IV.

Эпизод V.

Эпизод VI.

Эпизод VII.

Эпизод VIII.

Эпизод IX.

Эпизод X.

Эпизод XI.

Часть Первая.

Эпизод I.

За все годы, проведенные в этих стенах, ожидание никогда не казалось мне настолько мучительным.
Время словно затягивает удавку у меня на шее. Секунды крупными каплями медленно, но ритмично падают на висок. Это пытка, которую я раньше не мог себе и представить. Пытка тишиной. Пытка неизвестностью.
Всякий раз, когда мне слышится хоть малейший шорох, я приподнимаюсь на локте и задерживаю дыхание. Вдруг за стенкой обозначатся шаги, коротко пискнет электронный замок и в палату войдет толстяк Филип. Молча убедится, что я еще жив, буркнет, что забыл вывести вчера на прогулку из-за проблем с женой и поставит на разваливающийся стол миску с остывшим обедом.
Пускай и не Филип. Можно и другого санитара, даже этого, с козлиной бородкой, что любит будить больных тычком под ребра. Или бледного замученного коротышку, с застывшим на лице выражением отвращения, из которого даже щипцами слова не вытащишь. Кого угодно, я не против, если даже сам Сатана заглянет в гости. Кого угодно, лишь бы эта пытка прекратилась.
Я замираю в ожидании, но ничего не происходит. Возможно, это просто мышь пытается прогрызть ткани мягкой обшивки. Или обваливается с потолка штукатурка. Неважно... Главное – снова эта тишина.
Уже более суток я наедине с самим собой. Солнце успело сделать полный круг вокруг моего маленького окошка с тех пор, как Филип почтил меня своим последним визитом. Странно думать, что эти десять лет я на самом деле был не так одинок.
Я вскакиваю с постели и кричу, насколько могу громко, искаженным от туберкулеза, голосом.
– Эй! Кто-нибудь!
Не могли же они просто забыть обо мне. Это нелепо даже при нынешних порядках. Точнее БЕСпорядках.
– Кто-нибудь! Я здесь! Я хочу есть...
Закашлявшись, я падаю на корточки, с трудом давлю приступ и снова прислушиваюсь. Тишина. И только стены бесшумно смеются над моей тщетной попыткой привлечь к себе внимание. И тогда я сажусь прямо на пол и говорю им:
– Смешно?
Я гляжу по очереди на все четыре стены – оборванные, в желтых лохмотьях, они напоминают мне самого себя. Я говорю:
– На себя посмотрите! Кому вы вообще нужны?
Мне вдруг приходит в голову мысль, что эти стены – возможно единственное, что не поменялось на планете с начала двадцать первого века. И, если верить старым фильмам, стены были в том же виде и в конце двадцатого. Словно единственная мировая константа. Это иронично, с учетом того, что при любой попытке прокрутить в голове все события, что произошли за полвека моей жизни, я чувствую себя по-настоящему сумасшедшим. Не тем несправедливо осужденным мучеником, каким я являюсь, а настоящим психом.
Я кричу, глядя на стены:
– А когда я вспорю себе вены у вас на глазах, вы тоже будете смеяться?
Это не блеф – благодаря толстяку Филипу у меня под подушкой хранится маленький осколок зеркала. При желании я сам могу прекратить свою пытку. Стоит только захотеть - и эти тугодумы пожалеют, что забыли обо мне.
Странно, но при мысли о зеркале я вспоминаю Криса. Мой милый друг Кристофер... Сколько мы пережили вместе... Он никогда не боялся идти за мной следом, какие только испытания не выпадали на мою долю. Он всегда поддерживал меня: смелый, решительный, умный – он был соавтором всех моих успехов и достижений. И только сейчас его нет рядом. Наверное, это к лучшему...
– Хотите, я расскажу вам о своем друге Крисе? – спрашиваю я. – Я ведь псих, не так ли? Почему бы мне тогда не поведать вам пару сказочек из собственной жизни? Раз уж мои надзиратели решили сморить меня голодом! – последнее предложение я выкрикиваю со всей силой, все еще надеясь на какую-либо реакцию.

Стены молчат, готовые слушать.

– Мы с Крисом познакомились очень давно, – начинаю я. – Да что уж там, я и не помню того времени, когда я не был с ним знаком. Ну, сами понимаете, один район, одна школа, даже сидели друг за другом на занятиях. Поначалу я не очень с ним водился; если уж честно, я мало с кем тогда дружил. А все потому, что у меня уже в то время была только одна страсть – футбол. Я играл лучше всех в округе. Меня за это не шибко любили, зато мать очень гордилась.
Сделав паузу, я хватаю с кровати подушку и ложусь прямо на полу. Странное дело – пытка прекращается – я, словно полностью абстрагируюсь от реальности, погружаясь в мир светлых воспоминаний о тех временах, когда еще никто не мог и подумать о ядерных войнах и глобальных перестройках мирового порядка.
– Я отлично помню тот день, когда мы с Крисом по-настоящему подружились. Стояла прекрасная солнечная погода, каких нынче не бывает. Я шел по улице Гальени...

Эпизод II.

год. 17 сентября.

Я шёл по улице Гальени. Прекрасное солнечное утро заставляет улыбаться и не сомневаться ни секунды в том, что день сложится удачно. На мне немного потёртая футболка сборной Франции с надписью «Obertan». За спиной рюкзак, в котором мои любимые бутсы. Эти бутсы подарила мне мама на этот день рождения – лучше подарков я никогда не получал.
Нет, я не из тех людей, кто носит любимые вещи всегда с собой. Просто я иду на тренировку. Недавно мама сказала, что пора перестать издеваться над мальчишками с моей улицы, постоянно обыгрывая их, и пойти в настоящую футбольную школу, где я буду бегать вместе с такими же одаренными, как и я.
Сегодня мой первый день. Я впервые буду играть в футбол не в потёртой футболке и старых шортах. Мне выдадут чистую форму и будут внимательно следить за моими действиями. Сегодня я иду в футбольную школу «ПСЖ».
Меня никто не ведёт за ручку – я иду один. Я самостоятельный ребёнок, которому не нужна ничья опека. В свои одиннадцать лет я почти полностью предоставлен самому себе, за что я благодарен своей маме. Я научился обходиться без неё, но всё-таки я иногда по ней сильно тоскую.
Она работает фотографом в одном из парижских глянцевых журналов и работа постоянно забирает её у меня. С четырёх лет я оставался на попечении у странноватой соседки, которой больше были по душе её вонючие кошки. Толку от неё было мало. И поэтому уже через несколько дней я научился незаметно убегать из дома на улицу, где был предоставлен самому себе.
В один из этих счастливых дней я впервые увидел Криса. Он возник в моей жизни, как гром среди ясного неба, но зато так вовремя. Удивительно то, что чаще всего он появлялся, когда мне было совсем скучно и одиноко. Мне даже пару раз удавалось приводить его к себе домой мимо невнимательной соседки.
Вскоре я перестал гулять вместе с Крисом, у меня появилось другое увлечение - футбол. Теперь я сбегал на улицу с футбольным мячом, где взрослые парни показывали мне все премудрости этой интересной игры.
Неделю назад, десятого сентября, мама, подарив мне новые бутсы белоснежного цвета, спросила меня, не хочу ли я пойти учиться в футбольную школу. Сначала я сказал, что не хочу, потому что привык к старой школе, где есть Крис, но мать пояснила, что старую школу бросать не придётся, мне нужно будет лишь после учебных занятий ходить к стадиону «Парк де Пренс» и там играть в футбол с другими ребятами.
И именно поэтому, я сейчас прохожу мимо ресторана с надписью «Le Bistrot de Laurent» и, переходя через дорогу, попадаю на улицу Фердинанда Буиссона. Я направляюсь к стадиону «Парк де Пренс» для того, чтобы попасть на свою первую футбольную тренировку.
Я решаю срезать через ближайший парк. Взглянув на дисплей телефона, я понимаю, что если не потороплюсь, то опоздаю. Проходя мимо размашистых деревьев, в листьях которых игриво копошится солнце, мимо деревянных скамеек с резными узорами, я замечаю, как на зелёной поляне пинают мяч ребята, лиц которых я издалека не узнавал. Я ловил на себе их мимолётные презрительные взгляды. Видимо и эти парни уже наслышаны обо мне.
Мои ровесники меня недолюбливали. Они просто завидовали тому, как я легко научился обращаться с мячом, и тому, как я быстро бегал. И именно поэтому им ни разу ни удалось поймать меня, чтобы хорошенько отметелить.
Когда я впервые пошёл в школу, я обнаружил, что там училось большинство мальчишек из нашего района, и поэтому жизни мне не давали с самого первого дня. Надо мной издевались и подшучивали уже тогда, когда я впервые ступил на порог своей школы.
Поэтому я обрадовался, когда на первом уроке, я повернулся назад и увидел за своей спиной Криса, сидящего за последней партой.
Мы с ним снова стали дружить. Но когда я был вместе с ним, мальчишки смеялись над нами ещё сильнее, называя нас ненормальными. Сам же Крис тоже ни с кем не разговаривал, кроме меня.
Так пролетели четыре года моей учёбы в школе. На уроках я болтал с Крисом, на улице играл в футбол с другими мальчишками, у которых ещё теплилась надежда проучить меня, дома поздним вечером я встречал на пороге уставшую мать, которая сразу же укладывала меня спать, сама чуть ли не падая от усталости, а соседка сверху каждый раз повторяла, мол, Алисия отличная мать, только я так не считал...
Поймав на себе последний недобрый взгляд самого высокого парня я, решив не испытывать судьбу, глубоко вздыхаю и быстро разгоняюсь по асфальтированной тропинке. Но не успевает ещё ветер заиграть в моих тёмных волосах, как я обо что-то спотыкаюсь и падаю, распластавшись прямо на дороге, сильно ударившись коленом.
Откуда-то сбоку раздался многоголосый смех. Я разворачиваюсь и сажусь на асфальте, смотря на свою правую ногу. На коленке тёмное пятно грязи и небольшая струйка крови, вытекающая из только что образовавшейся раны. Мои светлые шорты испачканы, и лишь драгоценная футболка с надписью «Obertan» в целости и сохранности.
– Ну что, добегался? – выходит из-за куста Нико - гнусный хулиган из нашей школы, на год старше меня.
– Нико, видишь, что ты наделал? – показываю я на своё разбитое колено. – А мне сейчас на тренировку! Как я буду играть!?
– А никак, Фреди, никак ты не будешь играть, – ехидно произносит мой обидчик.
Из-за его спины появляются ещё два высокорослых подростка, ехидно улыбающиеся так же, как и их главарь.
– Теперь ты от нас не убежишь, – говорит довольно один из них.
Я пытаюсь подняться на ноги, но ничего не получается, да и рюкзак сильно мешает. Трое хулиганов приближаются ко мне, в нетерпении потирая руки. Их кулаки долго ждали того момента, когда они смогут надавать мне тумаков.
– Приготовься. В первый раз всегда больно, – усмехается Николя, и, хватая меня за рюкзак, поднимает в воздух.
– Ну-ка живо отпусти! – раздаётся до боли знакомый голос из-за моей спины.
Я поворачиваю голову и вижу Криса, стоящего на дороге и сжавшего кулаки. Воспользовавшись моментом, я лягаю по ноге Нико, тот, не ожидая нападения, выпускает из рук мой рюкзак, дав мне свободу. Я отползаю немного в сторону.
– И что ты сделаешь, неудачник? – исподлобья смотрит Нико на Криса. – Нас трое, а ты один!..
Крис молча делает шаг вперёд. Он высокий и крупный парень. Казалось, что ему не нужна была поддержка, но всё-таки я помог. Увидев в кустах толстую ветку, я беру её в руки и протягиваю Крису.
Тот молча берёт ветку и замахивается на моих обидчиков.
– Эй, эй, погоди! – пугаются те, и пятятся от Криса подальше. – Это не честно - у тебя же палка!..
– А честно, когда вы втроём нападаете на одного?
Палка рассекла воздух, и, свистнув как самурайский меч, нашла лицо Нико. Тот, вскрикнув, падает на землю. Николя хватается за левую щёку и, увидев на своей руке кровь, в ужасе смотрит на Криса. Двое других хулиганов, быстро оценив ситуацию, бегут прочь от нас так быстро, как даже я наверно никогда не бегал.
– Подождите!.. – кричит почти плачущий Николя и устремляется вслед за ними.
Крис выпускает палку из своих рук, и та падает на асфальт. Он поворачивается ко мне и протягивает руку.
– Вставай. Нам нужно идти...

Именно тогда я понял, как Крис мне был необходим. Понял что мы с ним – гораздо большее, чем просто школьные приятели. С тех пор мы были неразлучны...

Эпизод III.

–...Именно тогда я понял, как Крис мне был необходим. Понял что мы с ним – гораздо большее, чем просто школьные приятели. С тех пор мы были неразлучны.
Я замолкаю и гляжу, как моргает надо мной тусклая белая лампа, отбивая рваный ритм. Одно быстрое моргание, два долгих. Затем еще одно короткое. Азбука Морзе. Буква «П».
Париж. «ПСЖ». Перспективы.
Азбуку Морзе пришлось выучить на войне в Японии. Чтобы запомнить все двадцать шесть букв, да еще десять цифр приходилось придумывать напевы в такт точкам и тире. Чтобы запомнить «Си», Крис напевал «КО-ка КО-ла» – это означало тире-точка-тире-точка. Чтобы запомнить «Ф» – две точки, тире, снова точка – я слегка перевирал свое имя: «Фред Ме-стО-рес». Это напоминало мне о временах, когда болельщики сравнивали меня с известным испанским нападающим начала века.
Чтобы запомнить «П», нам советовали напевать слово «пси-хО-лО-джи».
Психология. Психика. Психушка.
Стоп.
Я вдруг понимаю, что в это время все лампы давно должны быть выключены. А сегодня они весь день горят без перебоя, несомненно, с самого утра. Это значит лишь одно – забыли не только обо мне одном, но и обо всем крыле. А это, в свою очередь, означает, что в клинике что-то произошло.
Я с трудом поднимаюсь с пола, приближаюсь к маленькому окошку, затянутому с обеих сторон в плотный узор решетки. Сквозь отражения освещенной комнаты в оконном проеме видится хмурый морской пейзаж. За десять лет я ни разу не видел там ни души. Все человечество сжалось для меня до санитаров и больных. Все приключения – до прогулок на внутреннем дворике. Всё общение – до коротких бесед с психами, заключенными в этих стенах. Толстяк Филип иногда потчевал меня свежими новостями о внешнем мире. К сожалению, он не очень уважал политику, поэтому чаще рассказывал о своей семье: жене, больной раком матки, и подростке-сыне, которому из-за реформы образования пришлось бросить колледж. Когда я спрашивал Филипа о том, кто сейчас правит миром, тот лишь грустно качал головой и повторял, что я, возможно, нахожусь сейчас в самом безопасном для жизни месте.
Филип был не прав. Сейчас я рискую просто умереть с голода, как брошенная на цепи собака. Свет продолжает мигать.
Азбуку Морзе пришлось выучить перед войной в Японии. До этого я был уверен, что обучен всему, что надо. Финты на скорости, выбор позиции, блестящая игра корпусом... В двадцать пять лет я считался одним из лучших футболистов мира и живой легендой «Пари-сен-Жермен».
– Мать говорила мне, что жизнь всегда обманывает ожидания.
Мой голос снова разрывает тишину.
– Каким бы расчетливым ты себя не считал, в нужный момент судьба обязательно повернет в другую сторону, оставив тебя с носом. В этом и есть вся прелесть жизни, говорила мама.
Я расхаживаю по палате, разминая окоченевшие конечности.
– Самое смешное, что мои ожидания всегда совпадали с реальностью. В восемнадцать я уже играл во взрослой команде. В двадцать – за мной охотились лучшие клубы Европы. В двадцать четыре – «Золотой мяч». Можете предложить более удачное развитие событий?
Стены глупо моргают в такт лампе.
– Конечно, я был бы никем без Криса. Он фактически прошел этот путь вместе со мной. После каждой игры, даже на молодежном уровне, он указывал мне на ошибки. Он научил меня думать как тренер, более глобально. Порой это умение куда более важно, чем скорость и техника. Можно сказать, что в тридцать четвертом Крис получил «Золотой мяч» вместе со мной.
– Так вот, в свои двадцать пять, когда я думал, что все мои мечты сбылись, фортуна поступила со мной очень нетривиально. Да что уж там, судьба поимела нас всех. В тот день, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после», я выбегал на газон запасного поля стадиона «Парк де Пренс»...

Эпизод IV.

Год. 14 ноября.

...Я выбегал на газон запасного поля стадиона «Парк де Пренс». Толпа фанатов, собравшихся за железным ограждением, оживилась. Кто-то поднял в воздух плакат с надписью «Местрес - наша живая легенда!» и прокричал:
– Фреди, мы тебя любим!
Я поворачиваю голову и махаю рукой своим поклонникам. Они вознаграждают меня своими улыбками.
– Фредерик, ты не модель, а футболист! Живо на поле! – прикрикнул на меня человек в спортивном костюме с эмблемой «ПСЖ» и свистком на шее.
Я в ту же секунду стираю с лица голливудскую улыбку и сосредоточенно начинаю разминать ещё расслабленные конечности. Этот мужчина со свистком - единственный человек, которому я подчиняюсь беспрекословно. Клод Марво – мой кумир вот уже десяток лет. Когда мне было пятнадцать, месье Марво был назначен тренером в нашу молодёжную команду. Именно он через три года заявил руководству клуба, что если «ПСЖ» потеряет Фреда Местреса, то «ПСЖ» потеряет своё светлое будущее. И именно я радовался больше, чем кто бы то ни было, когда месье Марво был назначен на пост главного тренера взрослой команды. Этот человек не только потрясающий специалист, но и замечательный друг для каждого из своих игроков. Он в меру строг и в меру приветлив с каждым из нас. Иногда мне кажется, что именно таким должен был быть мой отец. А иногда мне хочется, чтобы Марво и стал моим отцом.
Раздаётся пронзительный свисток и все поворачивают головы к источнику шума.
– Сегодня наша тренировка будет нести несколько иной характер, чем обычно, – переходит сразу к делу месье Марво. – Завтра у нас ответственный матч с марсельским «Олимпиком». Поэтому сегодня не будет нагрузок - я хочу сохранить в вас энергию на завтрашний день. Сейчас вы делаете три круга вокруг поля, и приступаем сразу же к тренировочному матчу.
Я удовлетворённо киваю головой. Не люблю когда нас грузят физическими упражнениями, люблю, когда побольше дают поиграть или просто повозиться с мячом.
Мы сбиваемся в кучу и бежим по узкой беговой дорожке, опоясывающей изумрудный газон. Я поворачиваю голову направо и еле заметно киваю. На трибуне сидит Крис, он только что подошёл. Его пропускают сюда, лишь потому, что знают, что он мой близкий друг. Крис всегда присутствует на моих тренировках и матчах. Вот уже четырнадцать лет Кристофер бессменно дежурит на той же трибуне, на которой сидит и сейчас. Иногда кажется что он заменяет мне голову, ну или, по крайней мере, вкладывает рассудок в мой пустой череп, в те моменты когда я на поле. Я не преувеличиваю. Я прекрасно помню, как Крис впервые спустился ко мне с трибуны, подозвал к себе и произнёс:
– Фред, ты очень быстро бегаешь. Но ты бежишь не туда куда надо.
С тех пор он стал моим личным наставником. Кристофер обладает аналитическим умом, что позволяло ему быстро учиться разнообразным футбольным премудростям, о которых никто в его возрасте даже и не задумывался. Крис читал много футбольной литературы и пересматривал множество трансляций разнообразных матчей. Чем мы становились старше, тем чаще я слышал от него фразы: ”Ты передерживаешь мяч”, ”Тебе нужно научиться играть и левой ногой”, ”Учись чаще находиться на линии офсайда, чем по обе другие её стороны”. Я ухмылялся в ответ на его придирки, но старался не разочаровать друга - всегда работал над указанными им минусами. И именно благодаря нему я есть тот, кто я есть.
– Так. Сколько нас сегодня?.. – строгим взглядом Клод оглядывает команду, только-только завершившую свой пробег.
– Двадцать один, – отзываюсь я. – Жедер, Кларенс и Родригес в лазарете.
– Хм. Играем на всё поле, с большими воротами. В одной команде одиннадцать, в другой команде, где сыграет наш капитан, будет десять игроков, – ухмыляется Марво, глядя на меня.
Капитаном команды был я.

***

Раздаётся свисток, и я сажусь на газон. Я не устал. Просто хочется немного полениться.
– Перерыв пять минут! – предупреждает месье Марво.

После тридцати минут бега, пять минут отдыха - самое оно. Тренировочный матч, как всегда укорочен во времени, но не менее интересен для меня, чем официальные поединки. Для меня главное играть в футбол, и даже неважно с кем.
– Фред! – кто-то зовёт меня с трибуны.
Я оборачиваюсь. Это Кристофер. Жестами он подзывает меня к себе. Я преодолеваю три ступеньки и сажусь рядом с ним.
– Сегодня тебе не удастся испортить мне настроение, – весело произношу я.
– Не понял?
– Ну, это же элементарно. Ты подзываешь меня к себе и указываешь мне на мои недостатки, а у меня из-за этого портится настроение, – продолжаю я веселиться. Сегодня Крису и вправду нечем козырнуть. Первый тайм этого тренировочного матча я отыграл просто великолепно.
– Что ж, тогда извиняюсь заранее, – ведёт плечом Кристофер, и, заглянув в блокнот, продолжает. – Если тебе интересно моё мнение, то ты играл просто ужасно.
– Что? – подскакиваю я на пластиковом кресле. – Ужасно?! Мы ведём 4:1, а я забил 3 мяча!
– Ты мог забить больше, – пожимает плечами Крис, – Ты не выкладываешься. Не отходишь назад в поиске мяча, а лишь ждёшь, когда его доставят к воротам противника. Ты бы сам мог создать с десяток моментов и реализовать их, не довольствуясь малым...
Я молчу. Мне нечего противопоставить этим словам. Я действительно не капельки ни устал и все тридцать минут проторчал на чужой половине поля.
– Нет, это конечно великолепно, что ты из трёх стопроцентных моментов, созданных для тебя партнёрами, сделал три гола, но, поверь мне, в матче с серьёзным соперником этих моментов у тебя возможно бы и не было. А ты бы стоял и ждал у моря погоды...

Раздаётся свисток и я, не успев ничего ответить, понуро пройдя три ступеньки, оказываюсь на зелёном поле. Должен начаться второй тайм.
– Фред, ты чего встал? – я поднимаю голову и вижу перед собой обеспокоенного Чарльза, нашего правого хавбека. – Тренер же сказал: всем в подтрибунку!..
Я опешил. А как же второй тайм? А как же столь важный для меня тренировочный матч? Чарльз легонько пихает меня в сторону входа в подтрибунное помещение, и я быстро ступаю в тёмный коридор. Мало что может заставить Клода Марво прервать тренировку.
Я заглядываю в просторную раздевалку, где уже вальяжно расселись другие игроки. Марво стоит у доски, на которой обычно рисует схемы. Только сейчас на ней стоит небольшой переносной телевизор. Я замираю в дверях.
– Фред, садись, – нервно говорит тренер.
– Нет, я, пожалуй, постою... – мягко отвечаю я.
Марво, никак не отреагировав, поворачивается и включает телевизор. На экране появляется ведущая новостей, с силой сжимающая листы бумаги, текст на которых был накидан на скорую руку главным редактором. Девушка читает текст прямо с бумаги:
«...Сейчас все военные службы Франции приведены в боевое состояние. Президент страны месье Берсон в экстренном порядке созвал срочное заседание, которое проходит при закрытых дверях и где буквально через несколько минут будет принято решение о действиях в отношении к ситуации в Китае. Никаких официальных заявлений от властей пока не поступало, однако люди, приближенные к военным ведомствам, советуют гражданам как можно скорее вернуться в их дома и ждать дальнейших указаний, которые будут поступать посредством СМИ. Напоминаем, что около двадцати минут назад поступила информация о ядерной бомбардировке Пекина, которую по предварительным данным совершило правительство США...»

***

Я выбегаю к зелёному травяному прямоугольнику, поворачиваясь лицом к трибунам.
– Крис! – кричу я.
Но его нет. Видимо он уже куда-то улизнул. Я застёгиваю ремешок часов на руке. Обернувшись в сторону железного ограждения, я вижу, что фанатов там уже нет. Лишь плакат с надписью «Местрес - наша живая легенда!» лежит неподалёку от забора.
Я быстро срываюсь с места и, миновав пару коридоров, оказываюсь у КПП. На меня задорно смотрит наш охранник Марсон.
– Куда торопимся, месье Местрес?

– Марсон, включи телевизор! – быстро кидаю я ему, на ходу доставая пластиковую карточку из кармана спортивной куртки.
Я на улице. Нужно к матери. Я срываюсь с места и бегу, невольно ловя ртом воздух, бьющий мне в лицо.

Улица коменданта Гилбода. Мимо машин несущихся по шоссе. Мимо людей спешащих по своим делам. Все они ещё не в курсе произошедших событий. А если и в курсе, то просто не беспокоятся. Законченные пофигисты, с самооценкой полностью завязшей исключительно на своей работе.
Через парк по улице Фердинанда Буиссона. На лавочках люди, с газетами в руках. Они с удивлением смотрят на взрослого мужчину отчаянно бегущего по асфальтированной дорожке. А ведь четырнадцать лет назад мой бег не вызывал такого удивления.
Улица Гальени. Родная улица. Улица, где я вырос. Сейчас я живу в центре Парижа, а в том доме с табличкой «22», куда я бегу, живёт моя мать. Сейчас она так же одинока, как был одинок я четырнадцать лет назад. Моей старушке уже 58 лет.
Передо мной дом, часть которого составлена из красного кирпича, а часть из белого однородного известняка. Ремонт тут не делали с незапамятных времён.
Я тяну на себя дверь, которая поддаётся мне куда проще, чем в детстве. Вперёд, по лестнице. Двадцать девять ударов по пятидесяти восьми ступенькам, и я на третьем этаже. Тут всегда пахло чем-то приятным, чем-то родным. Этажом выше пахнет кошками.
Я лихорадочно роюсь в сумке и нахожу ключи, которыми не пользовался уже очень давно. Еле слышный щелчок сообщает мне о том, что дверь больше не препятствие.
Сделав шаг вперёд, я оказываюсь на пороге, где вижу до боли знакомый тёмно-синий коврик с эмблемой «ПСЖ».
– Мама! Ты дома? – кричу я.
В ответ тишина.
Я не понимаю, почему меня трясёт. Но что-то внутри заставляет сжимать кулаки и тут же их разжимать. Волнение. Внутреннее волнение.
Не разуваясь, я с помощью двух широких шагов проворного леопарда, оказываюсь напротив двери в мамину спальню. Не постучавшись, я отворяю её. В этой комнате никого нет.
Снова ладони лихорадочно сжимаются.
– Мам! – вновь отчаянно я разношу эхом свой голос по всей квартире.
Я делаю ещё два шага и оказываюсь напротив гостиной, дверь в которую как всегда открыта. Там тоже пусто.
Я прислушиваюсь. На кухне чей-то чужой мужской голос. Он говорит уверенно и твёрдо.
Спустя лишь несколько мгновений я оказываюсь на пороге кухни. Я вижу мать...
Старушка неподвижно сидит на стуле, безжизненно опустив голову вниз. Её руки аккуратно сложены на коленях. На столе её лекарство от сердца.
Этого не может быть. Разве так бывает?..
Я делаю ещё один шаг. Незнакомый голос - это мужчина из телевизора.
Вплотную приблизившись к матери, я наклоняюсь. Аккуратно тронув её за плечо, я произношу шёпотом:
– Ма...
Она так внезапно поднимает голову, что я вздрагиваю от неожиданности.
– Фреди? – открывает она сонные глаза и смотрит на меня. – Это ты?
– Слава богу, – хватаюсь я за сердце. – Ты так меня напугала...
– Напугала? Фреди, я просто заснула, а ты уже сразу готов думать, что бедная старуха окочурилась? – рассмеялась мама.
– Не, мам, извини, я просто...
– Фреди, не извиняйся, – улыбается она. – Я так рада видеть тебя. Мы так редко встречаемся...
– Мам, я пришел, чтобы предупредить... – пропускаю я слова мимо ушей, думая лишь о своём. – Ты, наверное, не в курсе!..
Я оборачиваюсь к телевизору. На экране я вижу до боли знакомое лицо мужчины в дорогом тёмном костюме.
– О! Это же Берсон выступает! Давай послушаем!.. – мама отодвигает меня от телевизора.
Президент Французской Республики Франсуа Берсон произносит речь, смотря одновременно в камеру и на листок, который держит в своих руках. По выражению его лица понятно, что он растерян и даже немного испуган, хоть и старается этого не показывать.

«...вполне возможно, что мир оказался на грани Третьей Мировой Войны. За неожиданной бомбардировкой Пекина последовал незамедлительный ответ от Китая. Недавно стало известно о двух крупных взрывах на территории Соединенных Штатов. Наивно предполагать, что эта катастрофа обойдет стороной нашу страну. Вполне возможно, что уже завтра будет объявлено о глобальной мобилизации вооруженных сил. Однако, я прошу вас не устраивать панику. Соберитесь рядом со своими близкими и постарайтесь не выходить на улицу без лишней надобности. Мы же со своей стороны приложим все усилия, чтобы Франция не оказалась под ударом врага...»

Мама округлила глаза и посмотрела на меня.

– Фреди... Что ещё за мобилизация вооружённых сил? Они заберут тебя на войну?
– Ма, я не знаю...
Семь лет назад комиссар вооружённых войск согласился с уговорами руководства «ПСЖ». Мне был выдан акт, говорящий о том, что я годен к службе в вооружённых силах Франции, лишь в случае объявления военного положения в стране.
– Мне нужно проветриться, – проговорил тихо я и направился к балкону.
Опираясь на железные перила балкона, я уныло смотрел вниз. Подо мной поток людей. Они больше не спешат на работу. Они спешат домой, к своим родным.
В такие моменты я жалею, что не курю. Гнетущие мысли разрывают голову.
Сегодня я лучший футболист мира по версии ФИФА. А завтра, возможно, стану солдатом, считающим каждую минуту, в страхе вжимаясь в каждую выемку окопа, надеясь на спасение своей хрупкой жизни.
– Фреди... – раздался из-за спины голос матери. – Жизнь иногда обманывает ожидания...
Я молчал, жалея лишь о том, что сокрушаюсь о чём-то в первый раз за долгое время.
– Каким бы расчетливым ты себя не считал, в нужный момент судьба обязательно повернет в другую сторону, оставив тебя с носом. В этом и есть вся прелесть жизни...
Мама говорила эти слова без горечи в голосе. Я повернулся к ней и посмотрел на неё. Она лишь улыбнулась, глядя на моё лицо, и обняла меня.
– Всё будет хорошо, – проговорила она. – Все, что не делается - всё к лучшему...
В тот момент я понял, что я упустил в своём детстве. То, чего мне никогда не наверстать, и не купить ни за какие деньги мира - материнское внимание.
Я посмотрел вниз. Улица не была похожа на себя. Люди проносились под балконом на большой скорости: торопились, сталкивались и что-то громко обсуждали. В городе поселилась паника...

Эпизод V.

– В городе поселилась паника... Несколько дней люди находились в напряженном ожидании известий. Съемки разрушенных под корень городов не сходили с экранов телевизоров. Лос-Анджелес, Вашингтон, Пекин... Правительству двух стран, черт знает что не поделивших между собой, понадобилось всего сорок восемь часов, чтобы сократить население Земли почти на четверть...
За окном совсем стемнело. Слышно, как морской ветер, словно в поисках ночлега, бьется о стекла моего окошка.
– Однако через неделю стало ясно, что ядерная угроза нам не грозит. Франция вместе с остальной Европой вылезла из бомбоубежищ. Жизнь постепенно вернулась в своё привычное русло. Возобновился футбольный сезон, и мы даже успели стать чемпионами. Мы успели привыкнуть к мысли, что надо жить дальше. Мы смогли смириться с тем, что две сверхдержавы в одночасье превратились в огромные пустыни, в которых ежедневно от облучения погибают тысячи человек. Мы сумели осознать, что тысячи звезд кино, спорта и телевидения, которыми мы восхищались, - мертвы. Жизнь вернулась в свое русло, но это была уже другая жизнь...
Я забираюсь на кровать и кутаюсь в тонкое одеяло - в палате заметно холодает; я почти уверен, что во всей клинике вырубилось отопление. Мне хочется заснуть, но у лампы, безостановочно отбивающей букву «П», свои планы на этот счет. И я шепчу, с трудом передвигая окоченевшие от холода челюсти:
– М-мы думали, что самое страшное - уже позади. Но мы ошибались...
Температура воздуха падает в прямой зависимости с шансами выбраться на волю.
– Сначала нас ждал к-крупнейший финансовый кризис за всю историю человечества. Начались б-беспорядки, забастовки, митинги. И так - по всей Европе... Т-тогда правительство пошло на беспрецедентный шаг, к которому готовилось задолго до ядерной войны. В тридцать пятом году б-было объявлено о создании общеевропейского государства, в с-состав которого вошло большинство стран западной и восточной Европы, объединённое государство получило имя - Европейский Союз. Такой шаг, по словам п-правительства, был оправдан стремлением как можно быстрее выбраться из кризиса.
Температура воздуха падает в обратной зависимости от частоты стука моих зубов.
– Это было т-то самое мировое правительство, которого всегда опасались. П-по сути вся Европа оказалась во власти Франции, Германии и Великобритании. Митинги, к-конечно, разрослись с новой силой, но это уже никого не волновало. Десятки т-тысяч антиглобалистов в то время попали за решетку. Начались жестокие репрессии, оправданные все той же п-попыткой поставить на ноги мировую экономику.
Если я сейчас засну, то могу и не проснуться.
– С внутренними б-беспорядками правительство справлялось быстро, но вскоре ему пришлось п-противостоять угрозам извне. Против объединения Европы жестко выступила Япония, страны Южной Америки и Россия. Все это п-привело к тому, что в 2036-м Европейское государство объявило «стране восходящего солнца» войну.
Лампа помогает мне оставаться в сознании. «П», «П», «П»…
Пытка. Помощь. Покой.
– Тогда нам с Крисом п-пришлось забыть о футболе на д-долгое время. Нас зачислили в военно-морской флот и п-после коротких учений перебросили в воды Тихого океана. Это произошло настолько неожиданно, что д-даже времени не было на осознание происходящего. Вчера моей целью б-были ворота соперника. Сегодня - человеческие жизни. Вчера б-были тренировки. Сегодня - учения. Вчера - кураж, напряжение и ликование, а сегодня - страх, страх и ещё раз страх.
Я закрываю глаза, идя у сна на поводу, и еле слышно шепчу:
– В первый же месяц наше судно подверглось атаке истребителей. Уже стемнело, я с ребятами стоял на верхней палубе. Крис первым увидел японцев, помню, он закричал, и его голос почти сразу утонул в страшном грохоте. Снаряд взорвался совсем рядом, и меня выбросило в открытый океан. Прямо в ледяную воду.
Я перестаю дрожать. Я засыпаю. Мне хорошо... Вода обхватывает меня со всех сторон и тихонько убаюкивает.
– Фред! – кричит кто-то издалека. – Фред, потерпи ещё немного!
Не надо меня будить. Пожалуйста. Я просто хочу спать...

Эпизод VI.

Год. 9 ноября.

Вода обхватывает меня со всех сторон и тихонько убаюкивает.
– Фред! – кричит кто-то издалека. – Фред, потерпи ещё немного!
– Не надо меня будить. Пожалуйста. Я просто хочу поспать... – тихо шепчу я, чувствуя, как сильно океан жаждет затянуть меня на своё дно.
– Фред, хватай меня за руку! – слышится голос.
Я не хочу ничьей руки. Если меня вытянут, я об этом пожалею. Я не чувствую правую ногу. Кажется, что её у меня попросту больше нет.
Чья-то тёплая рука прикасается к моему плечу. Тепло чувствуется даже сквозь тонкую тёмно-синюю куртку. Она пропитана морской водой. Кажется, что и я весь состою из солёной жидкости.
Резкое движение, и я, словно рыба, выброшенная на берег, ловлю воздух ртом. Зубы стучат друг об дружку так, будто хотят раскрошить каждого из своих соседей на мелкие кусочки.
Я всем телом ощущаю что-то упругое под собой. Воды подо мной больше нет. Неужели меня вытащили? Неужели я ещё не заслужил геройской гибели в этой кровопролитной войне?
– Ты можешь дышать? – спрашивает кто-то. Кажется, это Андре Мейонг - мой темнокожий сослуживец. В ответ я просто кашляю водой.
– Боже, нога... – еле слышно произносит Кристофер. Его голос я узнаю из тысячи.
– Видимо, осколком зацепило. Ничего, просто царапина, – успокаивает Андре.
Я знаю этого парня лишь пару недель. Однажды я успел пожалеть о том, что срок нашего знакомства так мал. Это было, когда Андре протянул мне свой последний бисквит, промолвив: «Будешь? Мне не жалко...» А сейчас я жалею о сроке нашей встречи во второй раз.
– Где я? – это первое что произношу я, когда открываю глаза. Кругом лишь море.
– Мы на спасательной шлюпке.
Кристофер что-то нажимает на своём маленьком квадратном навигаторе, а Андре бинтует мою ногу.
– Японские бомбардировщики появились как черти из коробочки! – восклицает Андре. – Чёртовы узкоглазые! Кажется, мы единственные уцелевшие...
Андре замолкает. Я вытягиваю голову и вижу за спиной Андре тонкую струйку дыма, вздымающуюся к небу.
– Нам нужно плыть в ту сторону! – наконец произносит Крис, указывая пальцем за мою спину.
– Почему туда? – спрашивает Андре, всё ещё перевязывая мою ногу.
– Потому что если плыть в обратную сторону, то приблизимся к берегам Китая, в зону радиации.
– А если плыть туда, куда указываешь ты, то мы окажемся у берегов Японии, где нас будут ждать сотни узкоглазых головорезов!
– По мне, так лучше погибнуть от вражеской пули, чем подохнуть от радиации, как крысы, – безапелляционно отрезает Кристофер.
– За Францию, я готов погибнуть как угодно! Франция для меня стала всем! – пафосно восклицает Андре и смеётся.

***

– Сколько мы уже плывём? – спрашиваю я тихо у Криса.
Подобные вопросы я часто задавал матери, когда она забирала меня с собой в редкие поездки по Средиземному морю.
– Около часа.
Вокруг лишь море и ничего кроме него. Я так устал от этого вида, что меня начинает тошнить. Андре трудолюбиво работает единственным веслом, а Крис пытается растормошить меня, поднимая в моей памяти счастливые воспоминания нашего совместного прошлого.
– А помнишь как твоя соседка сверху Кларисса, уронила свою кошку в открытый бассейн прямо с четвёртого этажа? – улыбается он.
– Да... – задумчиво протягиваю я, выдавливая из себя ответную улыбку и пытаясь подавить жуткую боль в ноге. – Она так верещала!.. А я сказал ей, что не буду нырять за этим мешком с шерстью!..
– Ага, – кивает Крис. – Она сама чуть не прыгнула за ней.
– Если бы не ты, – смотрю я на друга. – Ты вытащил эту бедную кошку. Ты всегда был смелее и отважнее меня...
Благодарный взгляд товарища поднимает мне настроение. И без слов понятно, что ему только доставляло удовольствие быть теневым лидером в наших взаимоотношениях.
– Да. Ты тот ещё трус, – усмехается Кристофер.
– И не говори...
Андре бросив своё весло, усиленно вслушивается в динамик рации, лежащей возле него.
– Кажется, я поймал какой-то сигнал...
– Какая частота? – напрягается Крис.
– Вроде бы, наша.
Андреас отчаянно вертит регуляторы и нажимает чуть ли не на все кнопки сразу.
– Потерял... – разочарованно смотрит он на маленький дисплей устройства.
У Андре такая интересная мимика. Даже когда он расстроен, всё равно кажется, будто он в душе улыбается. У него простые взгляды на жизнь - «всё будет хорошо», и этим всё сказано. Андреас говорит, что этим он похож на всех своих родственников. Андре Мейонг - иммигрант из Камеруна.
Тошнота приближается ещё ближе к горлу. Я не страдаю морской болезнью, просто раненая нога даёт о себе знать, отражаясь на всём организме.
Я резко вздрагиваю и, быстро перегнувшись за край шлюпки, содрогаюсь от напора горькой жидкости выходящей наружу.
– Чёрт, Фред, на обед давали картошку?! – смеётся Андре. – А я как раз его пропустил. Люблю картошку...
Иногда кажется, что этот добродушный темнокожий парень любит всё на свете.
Я внимательно вглядываюсь в помутневшую воду. Что-то выглядывает из-под воды, прямо под нашей шлюпкой. Я внимательно присматриваюсь к непонятному предмету.
– Или я только что выблевал кейс, или я ничего не понимаю, – изрекаю я, глядя на ребят, и запускаю руку прямо в холодную морскую воду.
Теперь моя рука в воздухе. В ней чёрный чемоданчик.
– Фред, выкинь эту хрень! Вдруг там взрывчатка!.. – опасливо восклицает Андре.
– Не мели ерунды, – произносит Крис и забирает у меня чемодан. – Откуда в кейсе взяться взрывчатке?..
Он внимательно осматривает мою находку.
– Тут замок, – изрекает он. – Нужен шестизначный пароль.
– Вот ты себе и нашёл занятие на время нашей морской прогулки, – усмехается Андреас.
Кристофер молча прислоняет кейс к борту нашей шлюпки и достаёт из кобуры пистолет.
– Поаккуратней с этой штукой, – говорю я тихо. – Прошьёшь ещё нашу лодку, и пойдём ко дну...
– Не психуй, – хладнокровно произносит Крис и нажимает на курок.
Мощный грохот разносится на многие километры по морской глади. Замок разнесён в щепки.
– И всё-таки ты неисправим, – качает головой Андре, вновь взявшись за весло. За эти несколько недель он успел хорошо узнать даже Кристофера, замкнутого в общении с незнакомцами.
Раздаётся щелчок и кейс раскрывается как сундук с сокровищами.
– Чего там? – присматриваюсь я к внутренностям чемоданчика, выглядывая из-за спины Криса.
– Какие-то бумажки и папки, – без энтузиазма в голосе произносит Кристофер и теряет всякий интерес к находке.
– Дай посмотреть, – произношу я и получаю в руки мокрый гладкий кейс.
Первая же папка, оказавшаяся в моих руках, запечатана в синюю прочную обертку. Я переворачиваю её, и читаю крупными буквами надпись: «Совершенно секретно».
– Эй, погляди, тут...
Резкий треск и писк рации перебивает меня на полуслове. Андре резко срывается с места и хватает прибор.
– Есть контакт! – триумфально подняв левую руку в воздух, восклицает он. – Это ”наша” линия.
Из рации раздаётся ещё более сильный треск и прерывающийся мужской голос.
– Кто на линии?! Есть кто на линии?.. Отзовитесь!
– На линии член экипажа военного корабля «Ле куше»! – быстро тараторит Андре.
– Назовите себя, – раздаётся голос из динамика.
– Андреас! Андреас Мейонг!
– Андреас, вы один?
– Нет! У нас тут раненый!..
– Вас понял. Назовите сектор, в котором вы находитесь.
– Сектор 16, если я не ошибаюсь, – приглядывается к дисплею навигатора Андре.
– Мы недалеко от вас. Ждите.
Треск прекращается. Андреас опускает рацию и смотрит на нас ликующим взглядом.
– Поздравляю, нам крупно повезло!
– Угу. Главное чтобы это был не японец, знающий французский язык в совершенстве, – бормочет Крис, который как всегда был пессимистичен.
Андре лишь жмёт плечами и принимается оглядываться по сторонам.

***

Буквально через три минуты стало слышно звук вертолёта, разносящийся эхом по всему многокилометровому диаметру. Через четыре минуты видно небольшое пятно в небе.
– Мы здесь! Сюда!! – кричит Андре так громко, что, кажется, его слышно и в Японии.
– Не опрокинь шлюпку, – предупреждаю я. – А то потонем, так и не дождавшись...
– Да ладно тебе, – озорно отмахивается Андре. Кажется, он искренне рад такому скорому спасению.
Вертолёт всё ближе и ближе к нам. Да, это действительно вертолёт войск ЕС. Об этом говорит флаг, патриотично нарисованный на правом борту «железной птицы». Ветер, формирующийся под широким вращающимся винтом, размывает всю воду вокруг. Сам вертолёт зависает над нами в метрах пяти.
– Сейчас я сброшу вам лестницу! – кричит кто-то сверху в громкоговоритель.
– Нет, нет, – махает руками Андре. – У нас раненый! Сбросьте трос!..
Спустя несколько секунд из «вертушки» вылетает длинный канат и зависает в полуметре от шлюпки. Андре снимает куртку и штаны.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я, ничего не понимая.
– Я привяжу их к тросу, ты сядешь туда и тебя поднимут на вертолёт! – восклицает Андре.

Через минуту я уже нахожусь в воздухе над шлюпкой, держа в руках чёрный кейс. Меня медленно поднимают. Сооружение из куртки и штанов кажется очень ненадёжным. Не очень хочется упасть в воду с нескольких метров. Мне страшно, но вид Андре в одной майке и трусах веселит меня. В то же время я внутренне благодарю его за столь широкий жест.
– Давайте руку, – говорит кто-то сверху.
Я протягиваю руку, и меня втаскивают на борт вертолёта.
– Младший пилот вооружённых войск ЕС Питер Ремьер! – представляется седой мужчина в синей меховой куртке.
– Я Фредерик... Фредерик Местрес, – медленно произношу я, немного растерянно поглядывая вниз.
– Да ну!? А я тогда Папа Римский! – усмехается Питер, глядя на меня.
”Неужели я так изменился за эти несколько месяцев?” – в ужасе думаю я.
– Извините, я...
– Бог ты мой!.. – поворачивается человек управляющий вертолётом, сидевший до этого ко мне спиной. – Питер! Это же и в правду Местрес!
Человек протягивает руку, приятно улыбаясь.
– Меня зовут Себастьян! – произносит он. Я жму его руку. Вертолёт немного ”виляет” и меня сносит в сторону.
– Ты лучше за управлением следи, – строго произносит Питер.
– Пити, да у меня эта пташка под жестким контролем! – довольно смеётся в ответ Себастьян. – Не бойтесь, месье Местрес, у нас всё по высшему разряду!.. Пит, бросай вниз лестницу! – обращается он к своему напарнику.

***

Спустя пару минут на борту вертолёта оказываются все пережившие бомбёжку военного корабля. Питер промывает мне рану. Кристофер молча смотрит в окно. Андре кутается в меховую куртку, полученную Себастьяном, восхищавшимся его мужеством.
– Парень, ты бы ещё догола разделся! – смеётся он. – Вот же сорвиголова!..
Я молча морщусь. Жидкий лечебный раствор прижигает мою ногу. Выяснилось, что ранение оказалось не столь серьёзным, как я предполагал. Какой-то острый осколок размером с мою ладонь угодил мне чуть выше колена, но не очень глубоко.
– Терпите, месье Местрес. Доберёмся до госпиталя - вытащим из вашей ноги эту занозу, – подбадривает главный пилот. – Вы ещё легко отделались... Да и вообще вам крупно повезло.
Себастьян на секунду замолкает, подбирая слова.
– «Ле куше» затонул пару часов назад. Мы только что оттуда. Никого в живых не осталось... Мне очень жаль...
Очевидно то, что Себастьян уверен в том, что мне есть о ком сожалеть. Нет. Все дорогие мне люди остались живы и сейчас они рядом со мной.
– А что это за кейс? – заинтересованно глядит Питер на чемоданчик, который я заботливо положил возле себя.
– Не знаю. В море подобрали... Какие-то документы.
Тогда я ещё не мог знать, что это были за документы и какую роль они могли сыграть в войне Европейского Союза и Японии...

Эпизод VII.

Тогда я ещё не мог знать, что это были за документы и какую роль они могли сыграть в войне Европейского Союза и Японии...
Кейс содержал важнейшие для Европы документы: планы и карты с указанием координат всех военных баз. Попади эти бумаги в руки японцев – и весь ход войны мог пойти вспять. Впрочем, даже при таком раскладе у азиатов не было ощутимых шансов в борьбе против Европы. Эта затяжная война могла иметь лишь один исход...
Внезапно совсем рядом раздается громкий хлопок. Я холодею от ужаса – должно быть, нас заметил какой-то японский корабль. Вертолет качает; я открываю глаза, чтобы взглянуть на Криса, но все вокруг погружено в кромешную тьму.
– Крис! – кричу я, не слыша собственный голос, и ныряю в темноту. Опора уходит из-под тела, и я падаю вниз, обратно в холодный океан...
Падение завершается на удивление скоро - мысль о смерти даже не успевает промелькнуть в моей голове. Я приземляюсь на твердую поверхность, сильно, до боли в зубах, ударяясь подбородком. Что-то острое впивается в ладонь.
Когда глаза привыкают к темноте, я понимаю, что Крис с вертолетом и океаном остались в воспоминании, а я распластался на холодном полу своей палаты. Вокруг по-прежнему темно. Я подношу ладонь к глазам и вижу впившийся в кожу маленький осколок стекла. Никто не атаковал наш вертолет, просто одна из ламп взорвалась. А вслед за ней погасли остальные.
Теперь я один в холоде и темноте.
– Даже на войне мне не было так одиноко, – шепчу я в пустоту. – На войне ты ощущаешь себя по-настоящему живым. На войне ты знаешь себе цену...

Я чувствую, как к горлу подступает комок и замолкаю. Все кажется бесполезным и пустым. Надежды, воспоминания... Я лишь лабораторная крыса, забытая учеными в старой аудитории. Я собака на привязи, которой не суждено выжить во время потопа. Я просто заложник без требований выкупа, я пленник пустоты.
Выхода нет. Любой на моем месте поступил бы так же.
Я встаю у кровати на колени, отбрасываю в сторону серую комковатую подушку и нащупываю ладонью маленький неровный кусок зеркала. Одно короткое прощание, одно движение по запястью - и все кончено. Я смотрю в темную гладь стекла и говорю:
– Прости.
Человек в зеркале – совсем другой. Он будто не хочет умирать. Я говорю:
– У меня нет выбора. Это ад.
Человек в зеркале не согласен. Он всеми силами удерживает меня от суицида. Он верит, что есть и другой выход.
– Лампы взорвались, - доносится из моего рта. – Электричество вырубилось. Думай, дурак, думай!
И меня осеняет. Замок на двери... Он тоже на электричестве.
Один глубокий вздох, один толчок мягкой, обитой поролоном и войлоком поверхности – и я не верю своим глазам - я на свободе.
...Осторожно и медленно, одной рукой сжимая в руках осколок зеркала, замотанный в наволочку, другой – ощупывая пустоту впереди себя, я продвигаюсь по коридору клиники. В полной тишине, в полном сумраке, в полном одиночестве я пытаюсь повторить путь, по которому Филип выводил меня на прогулку.
Этой ночью больница кажется совершенно чужой и вымершей: из открытых дверей палат не слышно ни звука, санитары не дежурят на своем посту и даже зал для общей терапии превратился в глухую бездушную пустыню. Клиника стала похожа на заброшенную тюрьму, где повсюду чувствуется запах нависшей угрозы. Этот запах я успел вкусить сполна...
Я вспоминаю начало сороковых годов. Тогда, возвращаясь домой победителями, мы чувствовали себя по-настоящему счастливыми. Мы не знали, что той страны, за которую наши парни отдавали жизни, уже нет. И что война с Японией не стала последним аккордом в жуткой песне Европейского правительства. Та Европа, в которую мы возвращались, напоминала фашистскую Германию столетней давности. Будто история сделала издевательский кувырок назад, швырнув нам всем в лицо смачный комок грязи. Никто не знал, чего ждать в следующую секунду...
Вдруг я вздрагиваю, поскольку слышу из-за двери душевой громкий и отчетливый стон. Я замираю на месте, пытаясь унять беснующееся сердце. Стон повторяется снова, и на этот раз не остается никаких сомнений, что в душевой кому-то нужна серьезная помощь. Страх переполняет меня, подсказывая идти дальше, но осознание того, что впервые за двое суток я могу встретиться с другим живым человеком, берет верх.
Я осторожно открываю дверь и оказываюсь в пустой раздевалке. Глаза, едва привыкшие к полумраку, с трудом различают наспех открытые шкафчики, с вываленными на пол вещами и два ряда низких скамеек.
– Фред, - раздается совсем рядом, и я чуть ли не кричу.
В углу, прислонившись к стене и схватившись рукой за бок, из которого медленно вытекает темная жидкость, лежит Филип. Он смотрит перед собой и шепчет:
– Я так рад, что ты пришел ко мне.
И я чувствую, как меня бьет озноб, поскольку именно этими словами в сорок первом мать встретила меня с войны. Это была война, которая заканчивалась, в то время как открывался новый театр военных действий...

Эпизод VIII.

Год. 23 октября.

Это была война, которая заканчивалась, в то время как открывался новый театр военных действий. Об этом мне говорят улицы, по которым едет мой автобус. Никаких торжественных плакатов, никаких ликующих людей; словно мы не побеждали в этой войне, словно мы проиграли.
Я выхожу из автобуса. На мне военная форма. Первый шаг по тротуару родной улицы. Первый взгляд прохожего. Первый крик.
– Ублюдок! – с ненавистью кричит мне плачущая женщина.
Почему я ублюдок? Она не права. Я не ублюдок, я герой.
Женщина бросается ко мне и пытается схватить меня за шею, но люди в такой же форме, как и у меня, вовремя останавливают её. Она вырывается и выкрикивает оскорбления в мой адрес. Парень, что стоит рядом со мной, качает головой.
– Что это с ней? – спрашиваю я у него, находясь в замешательстве. – Почему она назвала меня ублюдком?
– Ты сам выбрал эту грязную работу, – отвечает парень и смачно харкает себе под ноги.
– Работу? Какую работу? Я солдат. Защищал родину в войне с Японией! – говорю я с отчаянием в голосе.
– Все вы так говорите. А сами тем временем забираете людей, – бросив мне в лицо последнюю фразу, он с презрением пускает по мне свой колючий взгляд и направляется по улице, вдоль проезжей части.
Что это за ад и почему я здесь оказался? Неужели мир так поменялся за эти пять лет?
Я оборачиваюсь и вижу, что небольшой парк неподалёку от меня поблек. Эта заброшенная аллея с посеревшими лавочками и кривые деревья с оголённой листвой удручают.
Страх постепенно рассеивает свои семена в моём сознании. Непонятная тревога. Я так долго ждал этого возвращения домой, но куда я вернулся?
Я закидываю сумку на плечо и быстрым шагом направляюсь вдоль по улице. Нет, я уже не иду. Я бегу.
Улица Гальени. Родная улица. Улица, где я вырос. В том доме с табличкой «22», живёт моя мать. Сейчас она одинока, я оставил её одну и ушёл воевать. Моей старушке уже 63 года.
Я останавливаюсь возле своего дома. Он наполовину красный, наполовину белый. Едва заметная сетка из трещин покрывает стены. Ремонт тут не делали с незапамятных времён.
Вперёд, по лестнице. Двадцать девять ударов по пятидесяти восьми ступенькам. Третий этаж. С четвёртого уже не пахнет кошками.
В моей сумке множество карманов. Один из них я не открывал ни разу за эти пять лет. Это тот маленький карман, где лежит ключ от дверей родного дома.
Еле слышный щелчок сообщает мне о том, что дверь больше не препятствие. Переживать чувство дежавю - не для меня. Сейчас же напротив - оно прямо-таки гложет.
Шаг вперёд. Чего-то не хватает. Где тёмно-синий коврик с эмблемой «ПСЖ»?
– Мама, ты дома? – кричу я в панике. В истинной панике, понимая, что даже на войне я так не паниковал. – Где ты?!
Лишь тишина отвечает мне загадочным молчанием. В коридоре темно. Не разуваясь, я с помощью двух широких шагов проворного леопарда оказываюсь напротив двери в мамину спальню. Не постучавшись, я отворяю её.
Лёгкий мигающий свет из телевизора преподносит мне очертания тела в кровати напротив. Шторы задёрнуты и в комнате душно.
– Я так рада, что ты пришел ко мне, – шепчет кто-то из полутьмы.
Не говоря ни слова, я бросаюсь к кровати и вижу, что на ней лежит моя мать. Её глаза полуоткрыты. Руки держат баночку с лекарством от сердца.
– Мама! – кричу я в панике. – Мама, что с тобой!?
Я хватаю её прохладную руку и прижимаю к себе. На глаза наворачиваются слёзы. Не таким я представлял себе первый день дома после возвращения с войны.
– Фреди, я умираю... – тихо шепчет мама. – Я умираю...
– Что ты говоришь такое?! – начинаю я плакать. – Ты не умираешь! Тебе ещё рано!!
– Ты не прав. Я уже старая...
– Я позвоню в больницу! – выпускаю я из своих рук прохладную ладонь, ту ладонь, что нуждается в тепле моей руки, ту ладонь, что холодеет с каждой минутой.

Я хватаю с журнального столика телефон и набираю цифры. Длинные гудки. Они такие длинные, что, кажется, будто они растягиваются на всю вечность, не просто сменяя друг друга, а сопровождая меня каждую секунду, что я прожил на этом свете.
Наконец к трубке подходит женщина. Ровным равнодушным голосом, она произносит:
– Клиника святого Франциска.
– Срочно пришлите машину! Улица Гальени, дом двадцать два, третий этаж!!
– Что у вас произошло? – ровный и спокойный голос вскрывает вены, наполняет глаза кровью, пропитывает меня отвращением к его обладательнице.
– Сердечный приступ! Скорее! Умоляю вас, скорее!
Я кладу трубку на рычаг. Мои руки трясутся так, будто меня только что вытащили из Японского моря.
– Мама, почему ты лежишь одна? – спрашиваю я тихо, срывающимся голосом. – Где наша соседка сверху? Где Кларисса?!
– Кошатница Кларисса? – улыбается мать через силу. – Её увезли... Обратно в Аргентину.
– Ну и чёрт с ней, – почему-то я даже немного доволен; наша соседка мне никогда не нравилась, а её кошки бесили меня ещё больше.
– Нельзя так о людях... – пытается приподняться в кровати мать, но у неё ничего не выходит.
– Мама, лежи, не вставай... – присаживаюсь я на кровать. – Сейчас приедут врачи. Всё будет хорошо.
– Не будет, Фреди. Ты должен выслушать меня...
Старушке очень тяжело говорить, но она так старается. Каждое слово, произнесённое ею, каждый звук, произнесённый с придыханием, пытка для её сердца.
– Не волнуйся, я... – пытаюсь я усмирить свою мать, но та не умолкает.
– Не перебивай меня!.. – восклицает она, держась рукой за сердце. – Выслушай то, что я хочу тебе сказать... Наша страна сильно изменилась с тех пор, как ты отсюда уехал. Возможно, здесь так же небезопасно, как и на войне.
– О чём ты говоришь!? В Японии...
– В Японии ты герой, здесь ты враг народа, – говорит загадками мама. – Клариссу забрали, и тебя заберут!.. А я сама и так уже помираю...
– Мама ты не умрёшь, – будто уговариваю я её, в тоже время не понимая, какая у меня может быть связь с Клариссой. – Не переживай, никуда меня больше не заберут.
– Фреди, ты не понимаешь. Я не говорила тебе раньше, но теперь ты имеешь право знать...
Из коридора раздаются два сильных удара по двери. Я подскакиваю на месте, мама замолкает.
– Это «Скорая помощь»!.. Наконец-то!.. – вскакиваю я с кровати и устремляюсь к двери, под тихий шёпот матери, которая повторяла: «Фреди, подожди... Ты должен знать...»

2041 год. 30 октября.

Я сижу в мягком кресле. Оно, обитое чёрным кожаным материалом, представляет из себя особо удобную вещь.
Торжественные красные занавески спускаются с потолка, почти до самого пола. Светлые обои, в которые одето это помещение, излучают тепло и уют.
В этой большой комнате я насчитал ровно пятнадцать стульев. Семь из них занято.
Красный ковёр, с замысловатыми золотыми узорами, расстилается по всему полу, как трава на небольшом лугу. По этому ”лугу” важно расхаживает человек. Его зовут генерал Герберт Краммер. Но лишь некоторые из нас имеют привилегию обращаться к нему не иначе как дядя Крам. В их числе я и Кристофер, что сидит справа от меня.
– Я не понимаю, почему так долго? – шепчу я другу на ухо.
– Терпение. Президент страны очень занятое лицо.
Спустя неделю после вывода войск из Японии и моего прибытия домой, нас пригласили на приём к президенту Европейского Союза Франсуа Берсону. На этом приёме нам будут вручены почётные ордена высшей степени за заслуги перед родиной.
Помимо генерала, здесь нас семь человек. Пятеро из них - высшие военные чины, люди с широкими погонами. Двое из нас - обыкновенные матросы, проявившие особые волевые качества, по счастливой случайности завладевшие документами государственной важности - это мы с Крисом. Не хватает лишь одного человека. Нашего товарища - Андре Мейонга.
– Где Андре? Он задерживается? – спрашиваю я тихо у Кристофера.
– Откуда я знаю? Я не видел его с момента нашей высадки в Париже, так же как и ты...

Нас высадили в местном аэропорту. Счастливых людей, довольных возвращением на родину. Мы радовались победе над Японией. Оказалось, что в радости своей мы оказались почти одиноки. Война со «страной восходящего солнца» оказалась лишь мимолётной заварушкой, по сравнению с далеко идущими планами президента новой мировой державы.
Мы с Крисом проводили Андре на автобус, идущий в Тулузу, город в котором наш друг жил до войны. С тех пор мы не видели Андреаса.
Большие дубовые двери в центре комнаты резко распахиваются. Я поднимаю голову. В комнату входит несколько человек в деловых костюмах. Все мы встаём со своих мест.
– О, месьё Берсон!.. – радостно всплеснул руками дядя Крам, – Я рад вас видеть!
Никогда прежде не видел нашего президента ”живьём”. Он очень не похож на того человека, которого я видел пять-шесть лет назад в телевизионном ящике. Постаревший мужчина, волосы которого немного поседели, предстаёт перед нами сейчас. Выражение его лица измотанное, но уверенное. Он без капли восторга приветствует нашего генерала.
– Здравствуйте, месье Краммер.
Он протягивает руку нашему командиру и тот бодро трясёт её.
– Ну. Показывай мне наших героев, – без тени улыбки произносит Берсон, величественно взглянув на нас сверху вниз. Президент ЕС - довольно высокий человек, почти под два метра ростом.
– Вот они, – распростёр руку в нашу сторону генерал Краммер.
Месье Берсон подходит к одному из наших людей и начинает что-то медленно говорить. Пожав его руку, Франсуа Берсон приближается ко второму. Я слышу лишь прощальную фразу.
– Сегодня на праздничном ужине вам будет вручен орден доблести высшей степени. Удачи, майор Сантини, – говорит Берсон и обменивается рукопожатием с майором.
Теперь настал мой черёд. Франсуа Берсон вплотную приближается ко мне. Запах его парфюма так резко бьёт в нос, что мне хочется чихнуть, но я сдерживаюсь.
– А это, я так понимаю, наш герой-матрос Фредерик Местрес? – скользит по лицу главы государства тонкая ухмылка.
– Так точно, – стараюсь я выглядеть как можно более официально, хотя и очень хочется беспардонно ответить что-то вроде ”ну типа это как бы я”.
– Я видел твой матч со сборной Англии. Ловко ты положил мяч за шиворот их вратарю, – его лицо снова изображает ухмылку; на этот раз она была несколько завистливой, как мне показалось.
– Да, месье Берсон. Это был мой последний матч в составе сборной страны.
– Не сомневаюсь, – бормочет Берсон, на секунду замявшись. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей матери. Не сомневаюсь, она была отличной женщиной.
– Спасибо, – только и могу я выдавить из себя.
Моя мать умерла ровно неделю назад, по дороге в клинику святого Франциска.
– Сегодня на праздничном ужине вам будет вручен орден доблести высшей степени. Удачи, месье Местрес, – как-то отстранённо произносит Берсон и протягивает мне свою руку, а я пожимаю её.
Это странно, но мне кажется, что я держу не человеческую руку, а сухую палку. Будто рука этого человека мёртва. Будто сам человек мёртв внутри.
Один из телохранителей, до этого стоявших за его спиной, что-то проговорил Берсону на ухо и тот, извинившись, направился к выходу.
– Через десять минут жду вас всех в главном зале, – бросает он нам через плечо напоследок.
– Всенепременно мы придём! – восклицает генерал Краммер.
Переглянувшись с Крисом, я срываюсь с места, как только двери за президентом закрываются. Подлетая к дяде Краму, я спрашиваю.
– А где Андреас Мейонг? Почему его нет?
– Сынок, его не пригласили, – отводит глаза генерал Краммер.
– Как не пригласили? – читается на моём лице неподдельное удивление. – Он всё это время был вместе со мной! Он спас мою жизнь! Почему меня награждают, а его нет?!
– Видишь ли, Фред. Он не смог прийти... Андре отправился на родину. В Камерун...
Я ничего не могу понять. Все слова закончились, я просто молчу. Великолепно помню, что Андреас говорил мне, что ни за что не вернётся в Камерун, что теперь Франция - его родной дом. Это какая-то бессмыслица... Я не понимаю, что происходит...

Эпизод IX.

Поиск по сайту: