ВТОРАЯ СКРИЖАЛЬ

В книге «Всю жизнь ты ждала» вы только начали поиски. И почувствовали, что находи­тесь перед выбором, — рассказывал Андрей следующим утром. — Вы спрашивали себя: «Что мы делаем? Ради чего? Какова наша цель?». Спрашивали и отвечали: «Да, мы ищем Скрижали. Но прежде всего мы должны по­мочь тем, кто уже сейчас нуждается в нашей помощи — Кристине, Никите, их маленькой, еще не родившейся дочери».

Андрей открыл «Всю жизнь ты ждала» и зачитал вслух отрывок из «Эпилога». Тогда Данила спросил меня, поменял бы я счастье Кристины на Скрижаль. Я замялся, а он от­ветил не раздумывая: «Я не хотел, чтобы она умирала. Остальное — ерунда!»

— И еще, — добавил Андрей, — мне показалось не случайным, что в конце книги появились слова колыбельной. Это странно... Но если задуматься? Ни один из мужчин Кри­стины никогда не относился к ней так: «Мо­жешь отнять покой, можешь махнуть рукой, можешь отдать долги, можешь любить других, можешь совсем уйти, только свети, свети».

— И что ты по этому поводу думаешь? — спросил Данила, не понимая, как связаны друг с другом эти два факта.

— Я думаю, что это вторая Скрижаль За­вета, — спокойно и уверенно ответил Анд­рей. — Она о «Другом». О Другом с боль­шой буквы. Об этом писали Мартин Бубер, Карл Ясперс, Мартин Хайдеггер, ЖанПоль Сартр, Людвиг Бинсвангер и многие другие философы-экзистенциалисты, а также пред­ставители феноменологии и позднего структу­рализма. Одним из первых, кстати, был наш Семен Людвигович Франк...

— О «Другом» с большой буквы? — недо­верчиво и непонимающе переспросил Данила.

— Так и есть, Данила! — подтвердил я. — Так и есть! «Другой» с большой бук­вы — это философское понятие. И оно дей­ствительно описывает смысл второй Скрижа­ли. Как я сразу об этом не подумал?! И ты... ты ведь сам мне об этом говорил! Ну помнишь, когда мы были у Кассандры?

— Но я не имел в виду никакой филосо­фии... — растерялся Данила.

Мне приходилось читать Бубера и Сарт­ра. Но только сейчас я понял, что «Другой», о котором они писали, это как раз и есть сущ­ность второй Скрижали Завета.

И опять я почувствовал сильное волнение. Я понял, что и в этот раз мы знали Скрижаль прежде, чем начали искать ее, встре­тившись с Ильей и Катей! Неужели так мо­жет быть — ты уже пережил истину, но еще не понимаешь ее?..

Частенько люди рассуждают о вещах, не имея о них ни малейшего представления. Но что за странное дело: получается, у нас были и опыт, и понимание, но мы сами не осознавали этого. Кто-то должен был указать нам на это пальцем.

Андрей увидел некоторую растерянность на наших лицах и поспешил успокоить:

— Посмотрим на наши критерии. Спря­тать вторую Скрижаль Завета в Илье — идея потрясающая. Многие из нас недовольны ми­ром, многие не в восторге от людей. Но в Илье эта ненависть доведена до предела. В «Пре­дисловии» вы вспоминаете Ницше. «После­дний твой грех — сострадание!», — говорит его Заратустра. Чудовищный текст, правда? Бездна одиночества!

— И при чем тут «Другой» с большой буквы? — Данила все еще не понимал, о чем мы с Андреем думали.

— Чтобы ответить на этот вопрос, Данила, нужно сначала понять, что такое одиночест­во, — начал объяснять Андрей. — Вот че­ловек говорит: «Мне одиноко. Я совсем один». Но вокруг него люди — родственники, зна­комые, сотрудники, часто даже друзья и супруги! О каком одиночестве идет речь?!

На Робинзона Крузо такой человек, мягко говоря, не похож. Но он не одинок, он чувствует себя одиноким. Это, как ты понимаешь, разные вещи. Кстати, «Меня никто не понимает. Меня никто не любит. Я никому не нужен» — все из этой же серии. Остается выяснить, почему он себя так чувствует.

Можно подумать, что виноваты окружаю­щие: они не понимают нашего «одинокого вол­ка», не ценят его, не любят, игнорируют его оди­нокую душу. Но если бы это действительно было так, то его душа чувствовала бы агрес­сию со стороны окружающих, а не собствен­ное одиночество.

Так что проблема «одинокого волка» не в том, что к нему как-то не так относятся, а в том, что он сам не замечает других людей. Он скон­центрирован на себе. Он думает: «Меня дол­жны понимать». И все изменилось бы, спроси он у себя: «А понимаю ли я тех, кто рядом?» Ему кажется, что его не любят. А кого он любит?

В общем, от чувства одиночества можно из­бавиться только одним способом — начать интересоваться кем-то, кроме себя!

От неожиданной простоты и прозрачности этого вывода мы с Данилой расхохотались.

— Да, с одиночеством я все понял, — сквозь смех произнес Данила. — А кто та­кой «Другой»?

— «Другой» — это тот, кого нужно по­чувствовать как себя, — улыбнулся Ан­дрей. — Человека можно просто знать — как его зовут, какого он пола, возраста, профес­сии, вероисповедания. Можно быть в курсе его интересов, мыслей, переживаний. А можно открыть в нем целый мир, почувствовать его. «Другой» — это тот, с кем ты не играешь, а живешь.

Данила, помнишь, вчера ты пытался рас­сказать о себе, начиная каждое свое предложение со слов: «Я — это...». Много ты рас­сказал нам о себе? Ничего. Ты мог описать куклу по имени «Данила», но не себя. Твоя уникальность уникальна, о ней нельзя расска­зать словами. Ее можно только почувствовать. Так и с «Другим». Это не набор характерис­тик, это ощущение его уникальности, это его неизъяснимая ость...

Библиотека сайта: http://ki-moscow.narod.ru/

Маленьких мальчиков, — говорил Андрей, — часто считают жестокими. И правда, маль­чишки способны на ужасные вещи. Они, слу­чается, мучают и даже убивают животных, из­деваются над ребятами, которые не могут за себя постоять, доводят до слез близких и родных. Но настоящая ли это жестокость? Нет.

Эти ребята уже знают, что им самим мо­жет быть больно — они боятся боли и не хотят, чтобы им делали больно. Но они еще не понимают, что и другие живые существа способны испытывать боль, мучиться и стра­дать. Ребенок не видит не только «Других», но и просто другие люди для него пока толь­ко куклы.

Он принимает в расчет свои чувства и ни­чего больше. Для него имеют значение только его собственные желания, а не чужие. А то, что другие люди такие же — с чувствами, желаниями и мечтами, — детям неизвестно. Они сконцентрированы на себе. У взрослых, переживших боль и страдание, иногда случает­ся что-то подобное, только на другом уровне.

И тут я вдруг вспомнил, каким мы узнали Илью. Он явился Даниле в видениях, окутан­ный опаляющим холодом своего одиночества. Он видел только себя, себя одного. Прочие были для него куклами, пешками, зверьками. И ему было больно. Больно, потому что быть одному среди людей — это больно. Видеть только себя — это больно.

«Вы решили за мои деньги рекламировать человека?! — кричал он на директора рекламного агентства. — Я не собираюсь рек­ламировать дерьмо!»

И могло показаться, что он ненавидит мир, ненавидит людей. Но на самом деле Илья не­навидел только себя. Никого больше. И не понимал этого, не отдавал себе в этом отчета. Он только кричал. От боли. И все. Но кто делал ему больно, если не он сам? Почему? Потому что он чувствовал только себя. Пол­ное одиночество.

— Перемены, которые случились с Иль­ей, — продолжал тем временем Андрей, — начались, мне кажется, в тот миг, когда он увидел умирающего мальчика, сбитого его машиной. Вот послушайте...

Андрей открыл «Возьми с собой плеть» и прочел:

«Илья опустился на колени и аккурат­но приподнял его голову. По рукам побежа­ла теплая, вязкая кровь. Юноша слегка по­вернул глаза и встретился взглядом с Ильей.

— Что со мной?.. — прошептали его гу­бы. — Я умираю?..

— Похоже на то, — ответил Илья.

— Как это не вовремя... — протянул юно­ша и улыбнулся. Он словно бы и не опечалился от этой новости, а просто досадовал

— Да, наверное, — Илья вдруг поймал себя на мысли, что всегда хотел видеть себя таким — светловолосым, голубоглазым, слегка курносым.

— Это ты убил меня, да? — в глазах молодого человека мелькнуло недоверие.

— Да, я, — Илья сглотнул слюну, что­бы растопить застрявший в горле ком.

— А почему плачешь?

— Я Плачу? — Илья протер полные слез глаза. Он и забыл, как это бывает, когда плачешь. — Я не плачу...

— Знаете, — Андрей отложил книгу и посмотрел куда-то в сторону, — когда я про­чел это, я вспомнил сказку про Снежную Ко­ролеву. Я вспомнил мальчика Кая, которому в глаза и в сердце попали осколки волшебно­го зеркала. Они не убили Кая, но его не ста­ло. Полное одиночество.

— И помнишь, Данила, как он потом из­менился? — не выдержал я, понимая, что и третий основной критерий Андрея здесь тоже сработал. — В мире Ильи появились люди. «Другие». Он стал нуждаться в людях. Про­сто видеть их глаза и чувствовать жизнь за их глазами. Их собственную, их уникальную жизнь!

Андрей пролистнул несколько страниц «Возьми с собой плеть» и снова начал читать:

«Илье вдруг надрывно, до боли захоте­лось с кем-нибудь поговорить, просто обмолвиться парой слов. Пусть эта беседа не будет долгой, пусть у нее не будет ни цели, ни смысла. Просто пусть она будет. Разговор ни о чем, просто. Просто глаза в глаза, и ничего больше. Ведь важно же в конце концов не то, о чем ты говоришь или что тебе говорят. Важно то, что тебя слуша­ют и ты слушаешь...

Просто две души, разговаривающие ни о чем. О чем они разговаривают? Не зная того сами, они говорят о вечности.

Слезы застилали Илье глаза. Ему вспом­нилось одиночество булгаковского Пилата. Нет, ему не нужна была вера. Просто чело­век, с которым можно было бы перекинуться парой слов. Слово — как молитва, как связу­ющая нить, идущая, подобно Христу, по воде из вечности одного одиночества в вечность другого. Господи, зачем он жил все эти свои тридцать лет?! Как их потратил?!»

— Да... — Данила обхватил голову рука­ми, его пальцы потерялись в солнечно-желтых волосах. — Все правильно. Он был совсем один. Совсем. Спрятался от мира. И пере­стал замечать тех, кто рядом. А без этого жизни нет. Только ощутив приближение своей физической смерти, он захотел жить. Жить — это любить ближних.

— И это не просто любовь, — добавил Андрей, — это освобождающая любовь.

— Освобождающая?.. — не понял Данила.

— Да, — подтвердил Андрей. — Часто любовь обременяет. Тебя любят и хотят ви­деть каким-то. Вгоняют в прокрустово ложе. Объясняют тебе это по-разному: «для твоей же пользы», «просто потому, что так лучше» или «потому что я люблю тебя». Ты должен соответствовать некоему образу. А твое это или не твое, хорошо тебе в этом образе или нет — влюбленного не интересует. Он не видит в тебе «Другого». Он видит в тебе то, что хочет видеть, но не тебя.

— И поэтому ты вспомнил песню, кото­рую я пел Кристине? — догадался Данила.

— Да, конечно. «Можешь любить дру­гих, можешь совсем уйти, только свети, све­ти», — повторил Андрей. — И этому Илью научила Катя. Она увидела в нем «Другого», подлинного, настоящего Илью. Она любила его по-настоящему, освобождая.

Андрей открыл «Возьми с собой плеть»:

«Катя сидела на холодном полу камеры и раскачивалась из стороны в сторону. Слезы двумя ручейками сбегали по ее ще­кам и падали Илье на лицо. Прижимая к груди его голову, прикрыв рукой его распла­ставшееся по полу тело, она, как загово­ренная, повторяла и повторяла странную, непонятную ей самой фразу:

— Смерти нет... Смерти нет... Смер­ти нет...

Откуда взялась эта фраза? Что она для нее значила? Зачем она ее повторяла? Этого Катя не знала. Но она знала толь­ко одно — это правда. Правда, в которую она верит, даже если все вокруг нее будет свидетельствовать об обратном.

— Что... Что ты говорить? — прошеп­тал Илья, медленно приходя в сознание.

— Я тебя не могу потерять, — отве­тила Катя, глядя на Илью. — Ты моя кровь, Илья. Моя кровь. Не люби меня, не надо. Ты только живи, ладно? Мне бы знать только, что ты живешь...».

— А почему она повторяла эти слова — «смерти нет»? — спросил Данила, когда Ан­дрей закончил читать.

— Платон говорил, что истинно влюблен­ный становится другом вечности, — улыбнулся Андрей. — У влюбленного вырастают крылья — рассказывал Платон. Они поднимают его на небесный свод. Там в своих ве­ликолепных колесницах кружат божества, там всюду свет и величие. Может быть, поэтому Катя знала, что смерти нет...

У меня вдруг защемило сердце. Мы с Да­нилой были свидетелями смерти Ильи. Но Данила видел только то, как умерло его тело. А я видел, как умирала его душа. И я никогда не забуду, как, не имея никакой надежды на спасение, он продолжал бороться. Стоя на до­роге к смерти, содрогаясь от спазмов и боли, он просил меня:

«Нет, Анхель, смотри мне в глаза, пожа­луйста! Я буду держаться столько, сколько смогу. Но сегодня я умру, я уже знаю это. Знаю точно. Смотри мне в глаза, Анхель, это единственное, что меня держит. Анхель, по­моги мне, я буду стараться...»

Я часто переживаю эту сцену во сне. Раз за разом. Это мой ночной кошмар. И вдруг я увидел её наяву. Она словно бы пронеслась мимо моих глаз.

— Башня... — прошептал я. Данила удивленно посмотрел на меня:

— Что «Башня»?

— Что значила эта «Башня» на дороге?! — прошептал я. — И голос...

Я вдруг понял, что загробный мир есть, и он ужасен. Это ощущение было настолько реальным, настолько отчетливым и ясным, что меня затрясло.

— Данила, — с трудом вымолвил я, — это был Ад!..

— Нет, не может быть, — Данила ощу­тил мой ужас и попытался отмахнуться от не­го, словно человек, проснувшийся после ноч­ного кошмара.

— Точно тебе говорю, Данила. Тьма... — меня охватила паника.

— Что «Тьма»? Какая «Тьма»? Анхель, успокойся! Ради всего святого, успокойся! — чуть не закричал Данила.

— Даже если мы узнаем Скрижали, мы не знаем, что такое Тьма!

Я хотел, чтобы Данила меня услышал! Я понял вдруг что-то очень важное. Что-то, о чем мы до сих пор не думали.

— Данила, — Андрей говорил серьезно и сдержано, — в «Предисловий к книге «Возьми с собой плеть» Анхель рассказыва­ет о «точке сборки». Я понимаю это так: раз­ные глаза видят разное. И у каждого из нас троих своя «точка сборки».

Я — ученый. И все вижу под этим углом зрения. Я не верю в другие жизни, в парал­лельные миры, в воскрешение, в Бога, во «Тьму», в «Свет». Это моя «точка сборки», я так вижу. И мне кажется, что все можно объяснить научным методом.

У тебя, Данила, своя «точка сборки». Я бы назвал ее «точкой сборки» мудреца. Ты смотришь на жизнь, не впадая в крайности. Ты не отрицаешь потустороннее, если, конеч­но, на то у тебя есть основания. Но ты и не веришь никакой мистической концепции, по­тому что концепция как таковая — это не факт, она лишь интерпретирует факты.

У Анхеля своя «точка сборки». Она отли­чается и от моей, и от твоей. Благодаря этому он видит то, о чем рассказывает. Нам это ка­жется странным и неправдоподобным. А как иначе? У нас ведь другие «точки сборки». Поэтому каким бы безумным ни казалось нам это утверждение, мы должны принять его к сведению.

— Знаете, это ведь у нас все время про­исходило, — признался Данила. — Рассуд­ком я понимаю, что мои видения — ненор­мальность. Но они согласованы с реальностью. В противном случае мы бы не находили всех этих людей. Я вижу их в своих видениях. И вы правы, я не верю в Тьму, а Анхель ве­рит. В общем, да — для меня это проблема.

Данила задумался, не зная, что сказать, не понимая даже, что именно его тревожит.

— Послушайте меня, — взмолился я. — Тьма есть! Раньше я об этом только ду­мал, но сейчас я это почувствовал! Да! Правда!

— Анхель, — обратился ко мне Анд­рей, — я расскажу тебе одну историю. Од­нажды мудрец повстречал царя.

«Откуда ты идешь?» — спрашивает его царь.

«Из ада», — отвечает мудрец.

«И что же ты там делал?» — удивился царь.

«Мне нужен был огонь, — объяснил муд­рец. — Я спросил, не поделятся ли они со мной огнем. Но их предводитель сказал мне, что они огня не держат. Ну, я удивился — как же так? А он мне и отвечает: „Говорю тебе, здесь огня нет, сюда каждый приходит со своим собственным"».

Вот такая история. Я не верю в Тьму, Ан­хель, но одно скажу точно: чем бы она ни была, она вряд ли сможет нас удивить.

Эти слова Андрея прозвучали для меня как гром среди ясного неба. Даже если нам и пред­стоит встреча с Тьмой, мы не должны подда­ваться панике или страху. Какой бы зловещей и пугающей она нам ни казалась, она не больше нашего собственного страха. Челове­ку не может выпасть ноша больше той, что он способен вынести.

Я немного пришел в себя.

— Андрей, Данила, давайте поторопимся. Про­йдем Скрижали чуть быстрее, — попросил я. — У меня не самые хорошие предчувствия. Ладно?

— Ничего не имею против, — сказал Ан­дрей и продолжил свой рассказ о смысле второй Скрижали. — Ну так вот, по всему вы­ходит, что вторая Скрижаль Завета говорит нам: ты узнаешь свою душу только через другую.

Наше «эго» — это мысли, чувства, опыт, это те роли, которые мы привычно играем в отношениях с окружающими. Но первая Скри­жаль указала нам на необходимость отказаться от своего «эго». Что дальше?

Теперь наша истинная сущность должна найти себя. Но в этом ни мысли, ни чувства, ни опыт ей не помогут, ведь они питают «эго». Как же быть? Нужно увидеть истинную сущность другого человека, и тогда наша собствен­ная проявит себя в резонансе с ней.

— Все правильно, — ответил Данила. — Но как это сделать?

— Не знаю, насколько тебе понравится мой ответ, Данила, но я снова расскажу историю, — сказал Андрей. — И опять про ад. Точнее — про ад и про рай. Говорят, что один человек мучился вопросом — стоит ли рай того, чтобы стремиться в него попасть?

«Мы же не знаем, чего нам ждать от за­гробной жизни, — рассуждал он. — На­верняка о ней никто ничего не знает».

И все люди смеялись над этим человеком.

«Ты сумасшедший! — говорили одни и кру­тили пальцем у виска. — Конечно, стоит, ведь это рай!»

«Ты все равно этого не узнаешь, — со­чувственно разводили руками другие. — Что­бы узнать это, надо умереть».

«Какая разница? — заявляли третьи и фыр­кали. — Человек об этом не должен думать! Совершая благие поступки, нельзя думать о награде. Мы должны просто служить своему Господу, и все!»

В общем, никто не поддержал этого пыт­ливого человека. Но Господь отнесся к его вопросу с пониманием и сочувствием. Коман­дировка была оформлена, и наш герой увидел ад и рай еще до своей смерти.

Когда он вернулся, его немедленно обсту­пили первые, вторые и третьи:

«Ну, что, паж?!» — спрашивали они.

«В аду я застал такую картину, — при­нялся рассказывать им этот человек. — Длинный-длинный стол. За ним друг на­против друга сидят люди. Множество лю­дей. Стол заставлен яствами — красивыми, аппетитными! Такими, каких я в жизни не видывал! Ароматы и запахи щекочут нозд­ри, слюни текут по подбородкам. Но не­счастные грешники не могут съесть даже крошки! Они ужасно, нестерпимо голодны, они пожирают еду глазами. Но и только... Так что правду говорят: за грех мы обрече­ны на вечную муку!»

«Какой ужас! Какой ужас! Но почему же?! — спрашивали первые, вторые и тре­тьи. — Почему эти несчастные не могут от­ведать яств со стола?!»

«Все очень просто, — ответил человек. — Их руки не сгибаются в локтях, они словно одеревенели. Как ни старайся, с такими рука­ми крошки в рот не положишь!»

«Ааа, точно...» — понимающе ответили первые, вторые и третьи, и уже через мгновение с живым интересом принялись расспра­шивать путешественника о том, что он видел в раю.

«В раю я увидел ту же самую картину>>, — невозмутимо ответил тот.

«Как ту же самую?.. — люди не поверили своим ушам. — Не может быть!»

«Может! Я вам правду говорю! Тот же стол, люди так же сидят друг напротив друга, те же аппетитные яства...», — отвечал человек.

«Но, значит, у них сгибались руки...», — предположил кто-то из слушателей.

«Нет, не сгибались», — пожал плечами человек.

«Ну, значит, они просто больше не ис­пытывают голода», — предположил кто-то другой.

«Нет, они испытывают голод. Еще ка­кой!» — ответил человек.

«Так значит и в раю, человек испытывает муки...» — решил еще кто-то, и с ним все согласились.

«Нет, не испытывает», — отрицательно по­качал головой человек.

«Но как же такое может быть! — взмоли­лись люди. — Ведь все то же самое, что и в аду!»

«Да, — согласился человек. — Только в раю они кормили друг друга...»

— Они кормили друг друга, — повторил Данила. — Да, все правильно. Это вторая Скрижаль.

Поиск по сайту: