Глава 10. Память – это преодоление отсутствия

Память

Память – это преодоление отсутствия. П. Жане

Понятие о памяти. Значение памяти в жизни человека Память – это запоминание, О П Р Е Д Е Л Е Н И Е сохранение и последующее воспроизведение человеком его опыта. Память – это запоминание, Это одна из самых популярсохранение и последующее ных психических особенностей воспроизведение человеком человека. Сразу скажем: она заего опыта. служивает этой популярности.

Недаром еще древние греки считали богиню памяти Мнемозину матерью девяти муз, которые покровительствовали всем известным в то время наукам и искусствам. Кстати сказать, имя этой богини дало название памяти. И в современных научных трудах можно прочитать выражения: «мнемическая направленность», «мнемическая задача», «мнемические действия», «мнемическая деятельность». Все это о памяти. Происхождение человеческой памяти древние греки связывали и с именем одного из самых прекрасных героев, созданных человеческой фантазией, – Прометея. Оказывается, этот самоотверженный юноша не только одарил человечество огнем. Вот какие слова вкладывает в его уста великий древнегреческий поэт Эсхил:

Послушайте, что смертным Сделал я: Число им изобрел, И буквы научил соединять, Им память дал, мать муз – всего причину.

Как известно, все характеристики памяти неразрывно связаны.

Раненный в голову пациент А. Р. Лурии Засецкий забыл алфавит:

«И вдруг я опять, когда стал взрослым, забыл все буквы и не могу запомнить их заново. Я смотрел на новую учительницу и без конца глуповато улыбался. Я не верил сам себе, что я вдруг стал неграмотным, что я забыл все буквы... Я разучился владеть карандашом: верчу его туда и сюда и никак не могу начать писать...»

Великое открытие, которое сделал для себя Засецкий и которое вернуло его в строй, опять‑таки связано с памятью. С памятью и драгоценной догадкой психолога: пусть разрушена зрительная память, но рука должна сохранить навыки письма, усвоенные с детства. Ведь никто из взрослых не вспоминает по букве, а пишет автоматически целое слово. На помощь пришла двигательная память.

«С письмом, – рассказывал Засецкий, – дело вначале пошло точно так же, как с чтением, т. е. я долго не мог вспомнить буквы, когда уже, кажется, знал их, проделывая ту же процедуру в порядке алфавитном. Но тут вдруг ко мне во время занятий подходит профессор, уже знакомый мне своей простотой обращения ко мне и к другим больным, и просит меня, чтобы я написал не по буквам, а сразу, не отрывая руки с карандашом от бумаги. И я несколько раз (переспросил, конечно, раза два) повторяю слово “кровь” и, наконец, беру карандаш и быстро пишу слово, и написал слово „кровь“, хотя сам не помнил, что написал, потому что прочесть свое написанное я не мог».

Можно понять радость победы и врача и больного:

«И он стал писать! – воскликнул обычно сдержанный А. Р. Лурия. – Он просто писал, писал сразу, не думая. Он писал!»

Да, именно память позволяет человеку быть тем, чем он является, действовать в окружающем мире, осознавать свое собственное «я», учиться, любить... Ведь надо хотя бы узнавать того, кого любишь. Недаром часто вместо «разлюбил» говорят – «позабыл»... Вспоминаются знакомые с военных лет слова песни: «Не захочет написать – значит, позабыла, значит, надо понимать, вовсе не любила».

О том, что может произойти с любовью в случаях амнезии (так называют потерю памяти), рассказано в книге французского психолога Т. Рибо «Память в ее нормальном и болезненным состоянии». Молодая женщина страстно любила своего мужа. Во время родов с ней случился продолжительный обморок. После этого она утратила все воспоминания о своей супружеской жизни, хотя все, что происходило с ней до замужества, помнила отлично. После родов она с ужасом отталкивала от себя мужа и ребенка и впоследствии так никогда и не вспомнила ни одного события из своей семейной жизни. Родители и друзья с трудом убедили ее, что у нее есть муж и сын. Она поверила этому только потому, что ей легче считать себя утратившей память о целом годе, чем признать всех близких обманщиками. Но в этой вере не принимали никакого участия ни ее убеждение, ни сознание. Она видела перед собой мужа и ребенка, совершенно не понимая, каким волшебством получила она этого мужа и этого ребенка. Мир без памяти. Самое пылкое воображение едва ли способно нарисовать его достоверную картину. Такую попытку предпринял колумбийский писатель Маркес в знаменитом романе «Сто лет одиночества». Сначала жители города Макондо, в котором происходит действие, заболевают бессонницей. Но самое страшное в заболевании – не утрата способности спать: от этой бессонницы тело не испытывает какой‑либо усталости, – а неизбежное наступление второй стадии болезни – забывчивости. Когда больной свыкается с состоянием бодрствования, из его памяти начинают стираться сначала во споминания детства, потом названия и назначения предметов, затем он перестает узнавать людей и даже утрачивает сознание своей собственной личности и, лишенный всякой связи с прошлым, погружается в некое подобие идиотизма. Интересно отметить, что течение амнезии описано Маркесом очень точно, но... в обратном порядке. Согласно закону, который Т. Рибо назвал законом регрессии, или обратного развития памяти (закон Рибо), сначала забывается то, что усвоено недавно, потом забвение распространяется на то, что усваивалось прежде. В самом конце утрачиваются воспоминания детства... Что же, искусство имеет право на подобные перестановки. До последней стадии жители Макондо не дошли, но названия предметов и их назначение уже начали забывать. Тогда один из героев романа придумал средство, которое, впрочем, вскоре, как и следовало ожидать, оказалось неэффективным. Когда Аурелиано (так звали этого героя) заметил, что с трудом припоминает название почти всех вещей, он приклеил к ним соответствующие ярлыки, и теперь достаточно было прочесть надпись, чтобы определить, с чем имеешь дело. Этот способ другой персонаж романа ввел в употребление сначала у себя в семье, а потом в городе. Обмакнув в чернила кисточку для бритья, он подписал каждый предмет в доме: «стол», «стул», «часы», «дверь», «стена», «кровать», «кастрюля». Потом отправился в загон для скота и в поле и пометил там животных, птиц и растения: «корова», «козел», «свинья», «курица»... Мало‑помалу, изучая бесконечное многообразие забывчивости, люди поняли, что может наступить такой день, когда они, узнав предмет по надписи, будут не в силах вспомнить его назначение. Тогда все усложнилось. Наглядным примером того, как жители Макондо пытались бороться с забывчивостью, служит объявление, повешенное на шею коровы: «Это корова, ее нужно доить каждое утро, чтобы получить молоко, а молоко надо кипятить, чтобы смешать с кофе и получить кофе с молоком». Вот так они жили в постоянно ускользающей от них действительности, с помощью слова им удавалось задержать ее на короткое мгновение, но она должна была неизбежно и окончательно исчезнуть, как только забудется значение букв.

Недаром в многочисленных телесериалах авторы часто используют один и тот же сложный ход: герой (героиня) теряет память.

Дальше доказывать значение памяти в жизни человека, пожалуй, излишне. Порой даже хочется подчеркнуть другое: все‑таки нельзя все успехи и неудачи человека, его победы и поражения, открытия и заблуждения приписывать одной только памяти. А ведь такая тенденция существует. Недаром французский мыслитель Ларошфуко остроумно подметил: «Всяк жалуется на свою память, но никто не жалуется на свой здравый смысл». И правда, сплошь и рядом услышишь: «Ах, опять забыл»; «Проклятый склероз»; «Совсем память отшибло!»... И почти никогда не говорят: «Я немного глуповат»; «Не умею рассуждать»; «Мало что понимаю». Наверное, потому, что память невольно связывают с особым даром, который непосредственно от личности не зависит, как‑то не полностью совпадает с «я», ну, например, как рост, физическая сила, цвет глаз или цвет волос... Огромная психологическая разница в выражениях: «У меня плохая память» и «Я глуп». Примерно такая же разница, как между признаниями: «Я близорук» и «У меня нет совести».

Качества памяти

Прежде всего, надо договориться о том, что такое «хорошая» и «плохая» память. Этот вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд. Ведь и сама память состоит из нескольких процессов, каждый из которых имеет ряд более или менее самостоятельных качеств.

Нередко память сравнивают с какой‑либо технической ее моделью, например с магнитофоном. С чего начинается его работа? Конечно же, с записи. Память начинается с того, что наши органы чувств принимают информацию, поступающую из окружающего мира, а мозг производит ее запись в виде биохимических изменений в составе клеток, в виде электрических импульсов, которые циркулируют по нервным цепям, в виде... Впрочем, психолог может обойтись без этих подробностей – композитор или певец прекрасно используют магнитофон, не очень‑то вникая в технические принципы его работы.

Итак, память начинается с запоминания – на пленку наносится информация и удерживается на ней, консервируется; в психологии памяти этот процесс так и называют – сохранение. Мы закладываем кассету, нажимаем на клавиши – и звучит записанная когда‑то музыка. Происходит воспроизведение. Так именуют соответствующий процесс и в памяти.

Сочтем ли мы аппарат исправным, если он не стирает с ленты уже отслужившие записи? В памяти тоже есть такой очистительный, а может быть, и разрушительный процесс – забывание. Иногда кажется, что это всего лишь антипамять, от которой хорошо бы избавиться. Но скоро станет ясно: противоречие здесь диалектическое.

Итак, на входе – запоминание, запечатление, на выходе – воспроизведение. О качестве работы всего аппарата памяти зачастую судят именно по воспроизведению. Желательно, чтобы было оно точным и своевременным: аппарат должен выдать нужную информацию тогда, когда в ней появится нужда. За это несет ответственность особое качество – готовность памяти. Дорога ложка к обеду! Чего стоят сетования незадачливого ученика, который уверяет, что после экзамена он все вспомнил?

Рассмотрим некоторые другие качества, присущие процессам памяти. Запоминать можно быстро и медленно, много и мало. Разумеется, лучшей считается память у того, кто запоминает быстро и много. К сохранению, как к складу или архиву, предъявляют требования – хранить надежно, долго и без потерь. Свои качества имеет и забывание, но о них чуть позже.

Так что же такое «хорошая» память? Быстро и много запоминать, долго хранить, точно и вовремя воспроизводить. А если человек быстро запоминает, но так же быстро забывает? Может быть, все же лучше медленно запоминать, зато долго хранить? Но что толку долго хранить, если потом неточно воспроизводить?

Виды памяти

В приведенных выше определениях речь идет только о том, как запоминается, хранится и воспроизводится. Но есть еще вопрос: что? Когда говорят: «хорошая память», то следовало бы уточнить, что, собственно, имеется в виду: память на слова? А если хорошо помнятся движения, например у гимнастов? Это память двигательная... Юный Моцарт после первого же прослушивания сложнейшего музыкального произведения в Сикстинской капелле записал его почти без ошибок – музыкальная память. Актриса вызывает у себя слезы, вспоминая печальный случай из своей жизни, – «память сердца» – эмоциональная память. Та самая, о которой поэт сказал, что она «сильней рассудка памяти печальной».

Наверное, на все восприятия окружающего есть особая, своя память. Так что такое «хорошая» память? Может быть, такая, которая сочетает в себе все виды и типы? Человек с такой абсолютной памятью существовал. Был ли он счастлив?

Это происходило в 20‑е гг. XX в. в нашей стране. Некто Ш. работал репортером в газете. Редактор обратил внимание на то, что во время утренней планерки, когда каждому сотруднику давался длинный ряд поручений и адресов, Ш. ничего не записывал. Невнимательность? Нет, нечто более удивительное: репортер легко и безошибочно повторил всю дневную программу действий. Редактор направил странного сотрудника на обследование, по результатам которого психолог А. Р. Лурия написал о своем необычном пациенте «Маленькую книжку о большой памяти». Лурия приступил к исследованию способностей Ш. с обычным для психолога любопытством, но без большой надежды, что опыты дадут что‑нибудь примечательное. Однако уже первые пробы изменили его отношение и вызвали состояние смущения и озадаченности, на этот раз не у испытуемого, а у экспериментатора. Психолога можно понять: его испытуемый... ничего не забывал. Увеличивали число элементов для запоминания: тридцать, пятьдесят слов или чисел – Ш. как будто не замечал никаких трудностей и повторял все без заучивания. После многочисленных опытов пришлось признать, что объем его памяти не имеет ясных границ. Практически безграничной оказалась и прочность: он безошибочно воспроизводил длинные ряды слов через пятнадцать – шестнадцать лет после их прослушивания. В подобных случаях, вспоминал А. Р. Лурия, Ш. садился, закрывал глаза, делал паузу, а затем говорил: «Да‑да... это было у вас на той квартире... вы сидели за столом, а я на качалке... вы были в сером костюме и смотрели на меня так... вот... я вижу, что вы мне говорили...» – и дальше следовало безошибочное воспроизведение прочитанного ряда. «Я вижу» – это очень характерное признание: Ш. действительно «видел» звуки, «видел» таблицы, показанные ему много лет назад, так же ясно, как если бы они находились в данный момент перед глазами. На примере Ш. удобно еще раз поговорить об интересном явлении в области восприятия и памяти. Прежде всего – о слиянии нескольких ощущений в единое целое – синестезии. Каждый звук у такого человека непосредственно рождает переживание света и цвета. Кстати, к таким людям относился и композитор А. Н. Скрябин, который в партитуру своей симфонической поэмы «Прометей» включил партию «люкс», партию света. Отсюда и пошла цветомузыка. Во время специальных испытаний выяснилось, что у Ш. определенные музыкальные тона вызывают вполне конкретные зрительные ощущения. Один тон вызывает зрительный образ: «Полоса цвета старого серебра, которая затем превращается в какой‑то предмет, блестящий, как сталь». Тон повышается: «Коричневая полоса на темном фоне с красными языками: на вкус этот звук похож на кисло‑сладкий борщ...» Новое повышение звука: «Широкая полоса, середина которой красно‑оранжевая, а края розовые». При этом к зрительным ощущениям добавляются не только вкусовые, но и осязательные ощущения: «Что‑то вроде фейерверка, окрашенного в розово‑красный цвет... полоска шершавая, неприятная... неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку». А вот как Ш. воспринимал голоса людей: «Какой у вас желтый и рассыпчатый голос», – сказал он беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. Это наблюдение само по себе представляет большой интерес. «А есть люди, – говорил Ш., – которые разговаривают как‑то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом... такой голос был у С. М. Эйзенштейна, как будто какое‑то пламя с жилками надвигалось на меня». Каждый звук речи сразу вызывал у Ш. яркий зрительный образ, имел свой цвет и вкус. Как отмечал А. Р. Лурия, у его испытуемого не было той четкой грани, которая у каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух – от осязания или вкуса. Так, Ш. прекрасно запоминал, безгранично долго сохранял и совершенно точно воспроизводил. Но память, как уже нам известно, не только единство этих «позитивных» процессов. В нее органически включается и забывание. А у памяти Ш. была слабая сторона – он не умел забывать. Пришлось специально вырабатывать технику забывания того, что уже не нужно сохранять в памяти, что мешает восприятию новой информации. Особенно важно это было потому, что Ш. стал профессиональным мнемонистом – выступал в цирке, где демонстрировал свою память. Ему приходилось запоминать огромное количество бессмысленного материала. При этом слова, буквы, цифры на разных сеансах как бы «писались» на одной и той же доске и легко было «увидеть» на ней задания предыдущего сеанса. Научиться забывать... – Для того чтобы запомнить, люди записывают, – удивлялся Ш. – Мне это было смешно, и я решил все посвоему: раз он записал, то ему нет необходимости помнить, а если бы у него не было карандаша в руках и он не мог записать, он бы запомнил! Значит, если я запишу, я буду знать, что нет необходимости помнить... И я начал применять это в маленьких вещах: в телефонах, в фамилиях, в каких‑нибудь поручениях. Но у меня ничего не получалось, я мысленно видел свою запись... Он начал выбрасывать бумажки с записями, сжигать их – следы выступали на обуглившейся пленке. Помогло самовнушение: я не хочу видеть доску с надписями...

Память и личность Такова была удивительная память этого человека. Но в психике (надеюсь, вы не забыли об этом), во внутреннем мире все взаимосвязано, все психические свойства и особенности составляют стройную структуру, особый узор.

Как же изменилась личность Ш. под воздействием его необыкновенной памяти? Как распорядился Ш. своей большой памятью, сделала ли она счастливым его самого и принесла ли пользу окружающим? А. Р. Лурия в «Маленькой книжке о большой памяти», как любознательный и внимательный проводник, осторожно, шаг за шагом вводит нас в удивительный, отличный от других людей внутренний мир мнемониста (вы получите удовольствие, прочитав эту книгу).

– Он всегда ждал чего‑то и больше мечтал и «видел», чем действовал, – рассказывал А. Р. Лурия. – У него все время оставалось переживание, что должно случиться что‑то хорошее, что‑то должно разрешить все вопросы, что жизнь его вдруг станет такой простой и ясной... И он «видел» это и ждал... И все, что он делал, было «временным», что делается, пока ожидаемое само произойдет... Так он и оставался неустроенным человеком, менявшим десятки профессий, из которых все были «временными».

Итак, все дело в том, в какое «я», в какую личность включена память, как ею распорядился тот, кому она «досталась». А распорядиться можно по‑разному.

И. Андроников вспоминает в одном из своих устных рассказов о замечательном человеке И. И. Соллертинском, который обладал совершенно непостижимой памятью. Если перед ним открывали книгу, которой он никогда не читал и даже не видел, он, мельком взглянув на страницы, бегло перелистав их, возвращал ее и предлагал: «Проверь». И какую бы страницу ему ни называли, произносил наизусть!

– Напомни, пожалуйста... напомни, если тебе не трудно, что напечатано внизу двести двенадцатой страницы второго тома собрания сочинений Николая Васильевича Гоголя в последнем издании ОГИЗа?

– Ты что, смеешься, Иван Иванович? – отвечали ему. – Кто может с тобой тягаться? Впрочем, сомнительно, чтобы ты сам знал наизусть страницы во всех томах Гоголя. Двести двенадцатую во втором томе ты, может быть, помнишь. Но уж в третьем томе двести двенадцатую, наверное, не назовешь.

– Прости меня, – выпалил Иван Иванович, – одну минуту... Как раз! Да‑да! Вот точный текст: «Хвала вам, художник, виват Андрей Петрович – рецензент, как видно, любил фами...»

– Прости, Иван Иванович. А что такое «фами»?

– «Фами», – отвечал он небрежно, как будто это было в порядке вещей, – «фами» – это первая половина слова «фамильярность». Только «льярность» идет уже на двести тринадцатой!

Можно продолжить перечисление подобных мнемонических «подвигов», но важно другое – что делает человек со своей памятью, как ею распоряжается.

«Эти обширные познания, – продолжает Андроников, – непрестанно умножаемые его феноменальной памятью и поразительной трудоспособностью, не обременяли его, не подавляли его собственной творческой инициативы... Наоборот! От этого только обострялась его мысль – быстрая, оригинальная, смелая».

Соллертинский, по словам Андроникова – «талантливейший музыковед, театровед, литературовед, историк и теоретик балетного искусства, лингвист, свободно владеющий двумя десятками языков, человек широко эрудированный в сфере искусств изобразительных, в области общественных наук, истории, философии, эстетики, великолепный оратор и публицист, блистательный полемист и собеседник», – распорядился своей памятью с «толком».

Впрочем, вполне достижимы любые высоты науки, культуры и искусства и при обычной памяти, памяти, «как у всех». В конце концов, не человек служит памяти, а память человеку. Задача – заставить ее служить как можно лучше.

Непроизвольное запоминание

Нередко приходится слышать такой диалог:

– Удивительная у меня память: иной раз не хочу, а запомню. А бывает, что учишь, учишь – и никакого результата...

– Это потому, что и не хотел выучить!

– Странно: учил и не хотел!

Психологи только в целях подробного рассмотрения вынуждены отдельно рассказывать сначала о восприятии памяти, потом о мышлении и т. д. На самом деле в живом познании все познавательные процессы выступают в едином строю. Нельзя по‑настоящему воспринимать, если не помнишь воспринятого прежде и не осмысливаешь увиденное и услышанное. Но этого мало. Воспринимает не восприятие, запоминает не память, думает не мышление, фантазирует не воображение: вся многообразная и сложная психическая деятельность – это внутренняя жизнь живого конкретного человека, внутренняя жизнь личности. Процесс познания зависит во многом от наших чувств, желаний, намерений, от наших жизненных целей и задач.

Процесс познания делится на две большие подгруппы – произвольные (преднамеренные) и непроизвольные (непреднамеренные).

В самом деле, человек может ставить перед собой цель что‑то увидеть, услышать, запомнить, представить, обдумать... А иногда мы говорим: случайно обратил внимание, запомнилось, представилось, подумалось... Конечно, более детальный анализ покажет, что и эти случайности далеко не случайны: после фильма девушка «почему‑то» запомнила фасоны платьев, а юноша – марки автомобилей. Но все же ни тот ни другой специально не ставили перед собой цель запомнить то‑то и то‑то. Так, человек непреднамеренно запоминает огромное число сведений, узнает, как говорится, обо всем на свете.

Размышляя о том драгоценном фундаменте, который закладывается в первые годы жизни, Л. Толстой писал: «Разве я не жил тогда, когда учился смотреть, слушать, понимать, говорить, когда спал, сосал грудь и целовал грудь и смеялся и радовал свою мать? Я жил, и блаженно жил. Разве не тогда я приобретал все то, чем я теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю свою остальную жизнь не приобрел и одной сотой доли этого (курсив мой. – Я. К.). От пятилетнего ребенка до меня – только шаг. От новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние. От зародыша до новорожденного – пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость».

Этот неиссякаемый источник – непроизвольное запоминание – стал предметом пристального внимания психологов. Прежде всего, выяснилось, что человек непроизвольно запоминает не все подряд, а только то, что тесно связано с его личностью и деятельностью. Особенно четко это было показано в опытах психологов А. А. Смирнова и П. И. Зинченко.

Профессор А. А. Смирнов предложил коллегам рассказать, что происходило с ними по пути на работу. Конечно, никто не ожидал такого вопроса, поэтому все, что они вспомнили, – результат непроизвольного запоминания.

«Испытуемый Т. рассказал, что, выходя из дому, он знал, что надо ехать на метро, так как поздно. Сразу завернул за угол и пошел по переулку к метро. О чем думал? Не помнит. Никакого воспоминания об этом не осталось. Но есть зрительный образ сегодняшнего утра. Шел медленно. Людей не помнит. Подумал: ничего, что иду медленно?

При переходе через улицу пришлось подождать, шла машина. Встал в середину группы людей, чтобы переходить, не глядя в сторону, так как был поднят воротник. На середине улицы снова пережидал машины. Перед станцией метро длинная очередь за газетами, через которую пришлось пройти. На лестнице в метро страшный сквозняк, у всех чудно поднимавший полы пальто. Подумал: наверное, и он сейчас так чудно выглядит. Билетов не брал, был последний талончик. Пошел по необходимости лестницей направо. Там было много народу. Спуск медленный. Обнаружил, что поезд стоит. Досада, так как закрывались двери. Хорошо видел кусочек вагона с закрытой дверью. Прошел по пустой платформе. Двое было таких же, как и он. Прошел до конца, как обычно. Дошел до места, откуда видны часы. Было без четверти десять. Хорошо видит и сейчас положение стрелок. Попался какой‑то высокий человек с газетой в руках. Подумал: наверное, вчерашняя. Нет, сегодняшняя. Вспомнил об очереди в метро. Увидел, что сводка штаба длинная (опыты проводились в годы Великой Отечественной войны. – Я. К.). Здесь встретил Г. Он тоже проявил интерес к сводке и подошел к читавшему газету. Тот читал последнюю страницу. Показал Г. первую, но сейчас же стал читать последнюю. Г. пытался подглядеть снизу. Пришел поезд. Вошли в вагон. Как пошел Г., не помнил, так как пропустил несколько женщин с сумками. Встал у дверей. Вплотную еще две женщины по углам. Одна с сумкой продовольственной, без перчаток... Подумал: почему без перчаток? В руках у нее газета. Сейчас вновь появляется воспоминание о Г. Разговоры по поводу сводки. Что было до этого с ним, не помнит. В вагоне помнит Г. как собеседника, т. е. разговор с ним, самого его не помнит. (Дальше сообщается содержание разговора с Г. относительно событий на фронте. – Я. К.)

Проход через станцию не помнит совсем. Помнит переход через улицу. Долго пережидал проезда автомобилей. В середине улицы вновь была задержка. Помнит, что взглянул на часы, но что они показывали, не помнит. Тогда это как‑то переживалось как время, не требующее спешки. О чем говорили до университета – не запомнил. У университетских ворот увидел Б. Помнит вид снежных сугробов на университетском дворе и разговор с Г. о снеге в этом году.

Этот психологический эксперимент часто воспроизводится на семинарах по психологии. Его легко повторить и со своими знакомыми. Повторить и сделать научные выводы о том, что же запоминается само по себе. Ничего, что А. А. Смирнов эти выводы уже сделал. Ведь повторяем же мы без конца опыты по химии и физике. А здесь не надо ни пробирок, ни горелок – только добрая воля и любознательность.

Итак, анализируя рассказы Т. и других своих коллег, Смирнов сделал вывод: воспоминания прежде всего касаются не того, о чем думали испытуемые (здесь чаще всего они отделывались формулировкой: «Думал, но о чем думал, не помню»), а того, что они делали. Это, как отмечает ученый, связано с направленностью человека на основную деятельность, а она заключалась в том, чтобы скорее дойти до места работы. Испытуемые в этом случае не думали и шли, а шли и думали. Между прочим, могло бы быть и наоборот. Запоминается то, что так или иначе связано с целью деятельности, что помогает или, наоборот, мешает ее достичь. Именно поэтому, кстати сказать, заставляют нас в школьные годы на уроках языка «списать и вставить пропущенные буквы», «подчеркнуть», «придумать предложение с союзом», а на уроках математики – решать задачи. В ходе конкретной деятельности правила и теоремы запоминаются как бы сами по себе. Специально не учишь, а запоминаешь так, как нередко запоминают свои длинные монологи и многочисленные реплики актеры. А. А. Смирнов специально беседовал со многими артистами о том, как они заучивают роли. Заслуженная артистка Ю. убеждена, что заучивать роль нельзя. Зубрежка вырабатывает штампы. Запоминать надо творчески, как бы «влезая в шкуру» своего персонажа, и идти отсюда к тексту, к его запоминанию. Если линия психологических поворотов ясна, то все запоминается само собой. В каждой сцене она задает себе вопрос: «Что я делаю здесь?»

Это действие и служит основой запоминания. Может быть, не повторение, а действие, деятельность – мать учения? Очень любопытную связь деятельности с непроизвольным запоминанием обнаружила в 1927 г. Б. В. Зейгарник. Впоследствии она стала известным психологом, профессором МГУ, но открытие, которое вошло в науку под названием «эффект Зейгарник», было сделано в те далекие годы, когда молодая исследовательница работала под руководством одного из крупнейших психологов XX столетия немецкого ученого К. Левина. Какие действия лучше запоминаются: те, которые успешно начаты и завершены, или те, которые оборвались «на высокой ноте»? В опыте Зейгарник испытуемые должны были «как можно быстрее и как можно точнее» выполнить около двадцати заданий разного характера. Здесь были и небольшие математические задачи, загадки, лепка фигурок из глины, изготовление картонных ящиков и т. д. Когда исполнители, как говорится, входили во вкус, работа прерывалась. Потом экспериментатор просил перечислить все выполнявшиеся задания.

количество запомнившихся прерванных задач Отношение количество запомнившихся завершенных задач

в разных группах было равно в среднем 1,9; 2,1; 2... Легко понять, что прерванные задачи запомнились примерно в два раза лучше завершенных. Почему? Психологи считают, что здесь все дело в том психическом напряжении, которое возникает под влиянием принятого решения. Если задача выполняется, напряжение спадает, и все, что с ним было связано, забывается. Когда исполнение решения прерывается, напряжение не исчезает и само дело закрепляется в памяти.

Интересно было бы исследовать, распространяется ли

«эффект Зейгарник» на более сложные виды деятельности. Например, на общение между людьми. Подумайте,

кого мы вспоминаем: тех, с кем отношения прошли все

стадии знакомства через кульминацию к охлаждению,

или тех, с кем отношения не достигли этой финальной черты? По‑видимому, каждый может здесь прибегнуть к самонаблюдению...

Произвольное запоминание

В непроизвольных познавательных процессах человек все же пассивен. «Мне запомнилось», «мне вспомнилось» – безличные предложения. А сознательная человеческая деятельность характеризуется именно активностью, целенаправленностью, волевым началом. Непроизвольная память есть уже у животных. Произвольная – великое достижение эволюции, историческое приобретение человека. Животному, по словам К. Д. Ушинского, вспоминается, но животное не вспоминает. В человеке же мы ясно различаем оба эти явления памяти.

Жизнь ставит перед нами определенные задачи, и во имя их осуществления мы ставим задачи перед собой: запомнить не только то, что «само» запечатлевается в памяти, но и то, что надо. А это уже сложная целенаправленная мнемическая деятельность со своими мотивами, средствами, объектами и результатами.

Прежде всего надо поставить перед собой цель, мнемическую задачу.

В историю психологии вошел такой случай. Сербский психолог Радославлевич однажды экспериментировал над иностранцем, который плохо понимал язык. Опыты велись по методу Г. Эббингауза: испытуемому был предложен ряд в восемь слогов.

Испытуемый прочитал слоговой ряд двадцать, тридцать, сорок, сорок шесть раз, не заявляя, однако, что он его выучил наизусть, как должен был сделать согласно инструкции (не понятой им).

Исследователь уже почти усомнился в возможности благоприятного результата, после сорока шести повторений остановил механизм (по‑видимому, использовался специальный мнемометр, который позволяет равномерно предъявлять испытуемому материал для запоминания) и спросил, может ли он повторить этот ряд слогов наизусть.

– Как? Так я должен заучивать эти слоги наизусть? – удивился испытуемый, после чего еще шесть раз повторил ряд и легко достиг цели.

Не мог запомнить, потому что не знал, что это необходимо, или не считал целесообразным, а вследствие этого и не хотел... С подобными фактами можно встретиться на каждом шагу. Преподавателю психологии приходится из года в год проводить со студентами опыты на запоминание. Например, студентам предлагали ряд, состоящий из десяти пар слов:

книга – окно гора – краска

рука – туча якорь – кино

вилка – дело сосна – ложка

чашка – трава бритва – солнце

кошка – свеча танец – река

При этом студентов инструктировали: «Послушайте и постарайтесь запомнить. Потом я буду читать первое слово каждой пары, а вы должны вспомнить и записать второе слово».

И вот студенты – кто больше, кто меньше – вспоминают и записывают, а преподаватель‑экспериментатор ни одного слова за долгие годы так и не выучил. Ему не надо. У него эти слова на бумажке записаны.

А что, если нас поменять местами? Собственно говоря, по такой схеме был построен интересный опыт американского психолога Д. Дженкинса. Испытуемыми были двадцать четыре пары студентов. В каждой паре один из студентов играл роль экспериментатора, а другой – испытуемого. Экспериментатору с помощью аппарата последовательно в постоянном темпе предъявляли ряд из двадцати бессмысленных слогов, а он должен был только прочитывать эти слоги испытуемому, которому предлагали запомнить эти слоги. После первого безошибочного воспроизведения испытуемого, так же как и экспериментатора, просили прийти на следующий день для завершения эксперимента. Тем и другим предлагали воспроизвести слоги, которые они запомнили. Экспериментаторы правильно вспомнили в среднем 10,8 слога (результат непроизвольного запоминания), а группа испытуемых – 15,9 слога. Преимущества произвольного запоминания, как говорится, налицо!

Когда заходит речь о влиянии установки на запоминание, о значении внутреннего отношения к самой задаче запомнить, на ум приходит эпизод из романа В. Кожевникова «Щит и меч», прекрасно воссозданный в одноименном кинофильме. Советский разведчик Белов (Вайс) только один раз прочитывает секретный документ с многочисленными цифрами и потом точно воспроизводит его. Белов знал: от того, запомнит он или не запомнит, зависит жизнь тысяч узников гитлеровских лагерей; он не имел права не запомнить...

Осмысленное и механическое запоминание

Словесные пары, которые здесь приведены, нередко используют для доказательства еще одной закономерности запоминания – преимущества осмысленного запоминания перед механическим. Этот эксперимент легко повторить. Сначала надо произвести опыт с напечатанными выше словесными парами и записать результат. Испытуемые запоминают в среднем три‑четыре слова. Потом можно предложить такой ряд:

почта – письмо буква – слово касса – деньги стакан – кофе небо – звезда театр – драма сани – зима гнездо – птица рыба – вода трактор – поле

Показатели достигнут почти ста процентов – испытуемые воспроизведут все десять слов! Почему?.. Совершенно верно: первые пары бессмысленны, слова объединены случайно, а во втором варианте слова объединены по смыслу. Впрочем, можно осмыслить и пары первого варианта. Например, читают «книга – окно», а испытуемый соображает: «Книга лежит на окне». «Кошка – свеча»? Пожалуйста: «Кошка обожглась о свечу!» Результат подскочит до ста процентов.

Все, что осмыслено, над чем человек думал, запоминается во много раз лучше, чем непонятное, неосмысленное. Еще Г. Эббингауз, один из первых исследователей памяти, экспериментируя на самом себе, установил, что для заучивания тридцати шести лишенных смысла слогов ему в среднем требовалось пятьдесят пять повторений, в то время как тридцать шесть – сорок слов, взятых из перевода «Энеиды», сделанного Шиллером, он запоминал уже после шестисеми повторений. Это почти в девять раз быстрее!

Опыт с парами слов может продемонстрировать еще одну закономерность запоминания – «эффект края». Почти наверняка все испытуемые лучше запоминают первые и последние слова. Не потому ли спорщики хотят, чтобы за ними осталось последнее слово? Кстати сказать, этим эффектом удачно воспользовался наш разведчик Штирлиц из фильма «Семнадцать мгновений весны»: сначала завел с гестаповцем разговор на интересующую тему, а потом попросил таблетку от головной боли. Зачем приходил Штирлиц? Просил таблетку. Запоминается последнее.

Заучивать, не понимая, невыгодно. Точно так же невыгодно учить «на завтра», «до экзамена», «до контрольной»... Тот, кто, запоминая, ставит стрелку на «вечно», выигрывает. Если, конечно, запоминаемое этого заслуживает.

То, что человек хочет запомнить, необходимо подвергнуть специальной мыслительной обработке, которая, как и всякая сложная деятельность, имеет ряд операций. Начать можно с операции, которую профессор А. А. Смирнов назвал смысловой группировкой. То, что надо запомнить, разбивается на короткие порции, на микротемы. Иногда это происходит как бы само собой, но часто необходимо применить этот прием сознательно.

Со смысловой группировкой тесно связана другая очень полезная при запоминании умственная операция – выделение смысловых опор, на которых потом как бы держится весь материал. Внешне такие опоры напоминают тезисы или развернутый план. Вот как описывают поиски таких опор испытуемые А. А. Смирнова.

1. Не сразу понимала текст. Чтобы лучше уяснить его, старалась формулировать основные мысли в виде кратких положений. Это очень помогало запоминанию. Собственно, эти положения только и приходилось запоминать. Все прочее в них уже имелось, подразумевалось мною. Припомнить текст легко, если вспомнить такую фразу.

2. Понимаешь, о чем читаешь, но что именно сказано, приходится размышлять, докапываться до этого. Прочтешь некоторую часть,

9 Коломинский. Основы психологии чувствуешь, что о чем‑то другом говорится, вернешься к прочитанному, стараешься вдуматься в него. Поймешь, закрепишь в виде маленькой фразы, словно тезис краткий составишь, идешь дальше. Продумывать иногда долго приходится. Зато, когда поймешь и сформулируешь суть, чувствуешь, что нашел хорошую опору для запоминания. Так тезисами и запоминал. Они служили хорошими путеводными огнями.

Путеводные огни для запоминания загораются и при смысловой группировке, когда человек по‑своему разбивает текст на кусочки и потом составляет из них осмысленную мозаику. Часто школьники, да и люди постарше, страдают от того, что не привыкли, не умеют объединять знания, полученные из разных источников, воедино.

Ученик на уроке истории отрывочно и сухо «доложил» некоторые факты о восстании Степана Разина.

– Ты ведь только вчера ребятам о книжке про него так здорово рассказывал, – удивился отец.

– Так то в книжке, а это – история!

Плохо, когда знания об одном и том же лежат как бы на разных полках сознания и не помогают, не усиливают, не углубляют друг друга.

Кто‑то сказал, что мышление начинается там, где заканчивается память. Это не совсем верно: мышление нередко неотделимо от памяти. Тот, кто хорошо мыслит, хорошо запоминает.

Кратковременное и долговременное запоминание

Память обслуживает деятельность человека. Это проявляется и в особенностях запоминания. Если та или иная информация необходима лишь на короткое время, включается аппарат кратковременной (оперативной) памяти. Так, когда мы решаем арифметический пример, промежуточные результаты запоминаются лишь на несколько секунд («Два пишем, три в уме» и т. п.). Это, так сказать, запоминание, подчиненное тактическим задачам. В долговременную память поступает информация, имеющая стратегическое значение. Она обслуживает жизненно важные виды деятельности.

Воспроизведение

Все способы запоминания и ухищрения запоминающего предпринимаются ради конечного результата – воспроизведения, вспоминания. Не очень большим утешением служит предположение некоторых ученых о том, что человек вообще ничего не забывает: он только не в состоянии вспомнить. Сокровищница, ключ от которой потерян? Не шарить же, в самом деле, по коре больших полушарий мозга электродом, выискивая нужное воспоминание, как в знаменитых опытах Пенфилда, о которых мы уже рассказывали.

Нередко то, что запомнилось, воспроизводится как бы само по себе, непроизвольно. Особенно гладко обычно происходит узнавание. «Так ведь это Иванов Сидор Минаевич!» – такого рода восклицания, относящиеся к самым разнообразным явлениям, которые воспринимаются повторно, мы произносим буквально на каждом шагу. Собственно говоря, без узнавания невозможно уже осмысленное восприятие: узнать – значит включить воспринятое в систему наших знаний, нашего опыта, отнести к определенной категории и т. д. Интересно, что узнавание сопровождается особым эмоциональным переживанием – чувством знакомости: «видел», «уже слышал», «пробовал»... Нередко это чувство подводит школьников и студентов. Перелистывая дома книжку, ученик узнает то, о чем говорилось на уроке, а ему кажется, что он знает. Нередко все заканчивается драматической сценой типа «опять двойка». «Чувство знакомости» повинно и в других заблуждениях. Вызвали человека к доске, после нескольких тщетных усилий вспомнить заданное он бесславно усаживается за парту... А на «лобном» месте новая жертва? Нет, кажется, не жертва. Отвечает бойко и гладко. Но вот что обидно – ведь и я все это знал: этот пример и этот вывод... Знал? Вернее было бы сказать, «узнал». Не по этой ли самой причине «счастливые» билеты обычно достаются не тебе, а товарищу? И не потому ли, наконец, «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны»?

Узнать легче, чем воспроизвести в отсутствие оригинала. Но и здесь бывают ошибки. Наверное, каждому хотя бы изредка приходилось испытывать странное переживание: ты приезжаешь в заведомо новый для тебя город или оказываешься в новой ситуации, а тебе кажется, что это уже было. Мнимое узнавание. Оно обозначается специальным термином déjà vu (в переводе с французского – «уже видел»). Здесь нас подводят ассоциации – похоже только кое‑что, а кажется, что повторилось все.

9 *

Ассоциации Ассоциации, связи между отдельными звеньями воспринятого, играют очень большую роль в припоминании, а значит, и в запоминании. То, что вместе воспринимается, вместе и запоминается – связи в памяти отражают связи, которые существуют в жизни.

В «Основах психологии» классик изучения памяти Г. Эббингауз отмечал, что элементы запоминания ассоциативно самым разнообразным образом связываются не только между собой, но и с элементами случайными и в известном отношении совершенно для них безразличными, второстепенными. Отдельные члены ряда ассоциативно связываются с местом, которое случайно занимают на клочке бумаги, со столом, на котором они случайно были продемонстрированы, с положением тела, в котором воспринимающий тогда находился.

В основном здесь речь идет об ассоциациях по смежности. Очень часты ассоциации по сходству. Собственно, на них‑то и основаны почти все поэтические метафоры и сравнения. Вот примеры из стихов А. Вознесенского.

На черной Вселенной любовниками отравленными лежат две поэмы, как белый бинокль театральный. Две жизни прижались с судьбой половинной – две самых поэмы моих соловьиных!

* * * И висят, как летучие мыши, надо мною вниз головой – времена, домишки и мысли, где живали и мы с тобой.

* * *

но женщина мчится по склонам,

как огненный лист за вагоном… ***

Царь страшон: точно кляча, тощий,

почерневший, как антрацит.

По лицу проносятся очи,

как буксующий мотоцикл. ***

Судьба, как ракета, летит по параболе

Обычно – во мраке и реже – по радуге. Относительно простые и прозрачные поэтические ассоциации можно привести из отрывка стихотворения Н. Матвеевой:

Река текла, как дождь, лежащий на боку,

А дождик шел, как речка в вертикали,

И мост подныривал подобно поплавку,

Когда струи по нем перетекали. Или символические и усложненные ассоциации по противоположности. Так, в жаркий полдень может возникнуть в сознании образ снежного поля... Наша память перенаселена ассоциациями. Они услужливо выдают «на‑гора» клише‑воспоминания, клише‑сравнения и, увы, клише‑мысли. Недаром И. Ильф и Е. Петров отбрасывали то, что приходило в голову им обоим. Персонажи как бы обозначены друг другом и своими творениями. «Мы с Тамарой ходим парой...», «Слон и Моська», Тарапунька и Штепсель, Принц и Нищий, Чук и Гек... Б. Слуцкий, автор замечательного стихотворения о лошадях в океане (и многих других хороших стихов), сетует:

Про меня вспоминают и сразу же – про лошадей,

рыжих, тонущих в океане.

Ничего не осталось – ни строк, ни идей,

только лошади, тонущие в океане.

*** И покуда плывут – вместе с ними и я на плаву: для забвения нету причины, но мгновения лишнего не проживу, когда канут в пучину.

Может быть, ассоциации – мрамор для нерукотворных памятников? Попросите знакомых: – Назовите, только быстро, часть лица, плод, птицу, время года. – Нос, яблоко... У всех почти одинаково. Но это, скорее, исключение, которое касается того, что лежит на поверхности, чем правило. Правило в том, что одни и те же слова‑стимулы вызывают то, что связано с опытом человека, его главным делом, его мыслями и чувствами. «Корень» вызовет у ботаника представление о части растения, у филолога – о части слова, у стоматолога – зуба, у философа – «корень зла», у математика – со знаком √ и т. д. Когда лингвист А. Е. Иванова методом ассоциативного эксперимента выявляла, какие слова всплывают в сознании юристов и неюристов в ответ на одинаковые словараздражители, обнаружилась довольно существенная разница. Например, у юристов наиболее распространенная реакция на слово «состав» – «преступления», у неюристов – «вагоны».

А нельзя ли таким путем узнать у человека то, что он сказать не хочет или не может? Именно на этой идее построен так называемый ассоциативный эксперимент. Испытуемому читают слова‑стимулы и просят быстро отвечать первым попавшимся словом. Расчет ясен: у кого что болит, тот о том и говорит. А если не говорит? Значит, пауза... Значит, об этом говорить не хочет, выходит, что‑то скрывает... Психологи и психиатры используют ассоциативный эксперимент как метод исследования личности. В криминалистике с ним связывались другие надежды. Лучше всех, пожалуй, эти попытки пародировал чешский писатель К. Чапек в рассказе «Эксперимент профессора Роусса». Профессор заявляет подозреваемому в убийстве Суханеку: – Я не буду вас допрашивать. Я только буду произносить слова, а вы должны в ответ говорить первое слово, которое вам придет в голову. Понятно? Итак, внимание! Стакан... – Стакан, – повторил профессор Роусс. – Пиво, – проворчал Суханек. – Вот это другое дело, – сказала знаменитость. – Теперь отлично. Суханек подозрительно покосился на него. Не ловушка ли вся эта затея? – Улица, – продолжал профессор. – Телеги, – нехотя отозвался Суханек. – Надо побыстрей. Домик. – Поле. – Токарный станок. – Латунь. – Очень хорошо. Суханек, видимо, уже ничего не имел против такой игры. Перекличка становилась все быстрее. Суханека это забавляло. Похоже на игру, и о чем только не вспомнишь! – Дорога, – бросил ему Ч.‑Д. Роусс в стремительном темпе. – Шоссе. – Прага. – Бероун. – Спрятать. – Зарыть. – Чистка. – Пятна. – Тряпка. – Мешок. – Лопата.

– Сад.

– Яма.

– Забор.

– Труп!

Молчание.

– Труп! – настойчиво повторил профессор. – Вы зарыли его под забором. Так?

– Ничего подобного я не говорил! – воскликнул Суханек.

– Вы зарыли его под забором у себя в саду, – решительно повторил Роусс. – Вы убили Чепелку по дороге в Бероун и вытерли кровь в машине мешком. Куда вы дели

этот мешок?

Преступник был разоблачен. А что получится, если «смонтировать» ассоциативный эксперимент с какой‑либо методикой объективной регистрации эмоционального состояния человека? Детектор лжи! Впервые, пожалуй, нечто подобное создал еще в 20‑е гг. XX в. А. Р. Лурия. В его исследовании сначала устанавливалось, с какой непроизвольной реакцией сочетается восприятие того или иного слова. Например, измеряли разницу электропотенциалов тыльной стороны руки и ладони, которая, как известно, чутко отзывается на изменение эмоционального состояния человека – так называемую кожно‑гальваническую реакцию (КГР). Оказалось, что близкие по смыслу слова дают сходную объективную картину. Если, например, вырабатывалась реакция на слово «скрипка», то наиболее похожую реакцию вызывали слова «смычок», «скрипач», «струна», несколько менее похожую – «флейта», «рояль», «соната». Ассоциации обеспечивают автоматическое, непроизвольное воспроизведение. Благодаря им материал вспоминается. Это хорошо знал уже А. С. Пушкин: «...морозы. Читатель ждет уж рифму: розы...» Однако такого автоматизированного вспоминания для человека совершенно недостаточно. «Вспоминается» – опять‑таки безличный глагол. Сплошь и рядом приходится вспоминать, активно искать в лабиринтах памяти необходимую для данного момента информацию. Этот поиск нередко развертывается в специальную умственную работу – припоминание. Вспоминается легко. Припоминать гораздо труднее. «Упорное припоминание, – писал К. Д. Ушинский, – есть труд, и труд иногда нелегкий, к которому должно приучать дитя понемногу, так как причиной забывчивости часто бывает леность вспомнить забытое, а от этого укореняется дурная привычка небрежного обращения со следами наших воспоминаний».

Интересно, что привычка забывать характеризует людей таких профессий, которые связаны с необходимостью «пропускать» через себя много разнородной информации. Э. Хемингуэй писал, что ему трудно заниматься газетной работой, которая учит забывать каждый день о том, что случилось накануне, и таким образом начинает усиленно разрушать память. На ослабление памяти, связанное с привычкой забывать, жалуются и опытные дикторы радио и телевидения.

Забывание

Прошлое зарастает травой забвения. Дорога жизни устлана тем, что выпадает из памяти. И все‑таки почему‑то одно помнится долгие годы, а другое улетучивается из памяти уже на следующий день.

Издавна подмечена связь забывания с чувствами и переживаниями человека. На связь памяти с эмоциями, с отношением человека к тому, что предстоит сохранить в сознании, указывал и К. Д. Ушинский. Он говорил, что «если то, что заучивается детьми, не пробуждает в них никакого чувства, желания и стремления, тогда заученное не может иметь никакого непосредственного влияния на их нравственность, но если чтение или учение, как говорится, затрагивает сердце, то и в памяти останутся следы комбинаций представлений с чувствами, желаниями и стремлениями, пробужденными чтением или учением, и такой сложный образ, след, возбуждаясь в сознании, пробудит в нем не только представление, но и желание, стремление, чувство».

Различные события, факты, сведения могут «затрагивать сердце», так сказать, с разных сторон. Они могут радовать и огорчать, вызывать удовольствие или приносить страдание. Австрийский психиатр 3. Фрейд многие факты забывания объяснял воздействием вытеснения. Вытесняется из сознания то, что нам неприятно, уязвляет наше самолюбие, связано с тяжелыми переживаниями. Пациент Фрейда никак не мог отправить написанное письмо: один раз, идя на почту, забыл письмо дома, в другой раз взял письмо, но забыл написать адрес на конверте, в третий раз запамятовал наклеить марку. В конце концов он выяснил сам для себя, что ему не хотелось посылать это письмо.

Некоторые обладатели весьма хорошей памяти постоянно забывают номер телефона поликлиники, другие, – сроки сдачи работы, выполнения обещаний, адреса, имена. Еще Монтень сетовал: «...о силе моей привязанности судят по моей памяти; природный недостаток перерастает, таким образом, в нравственный». «Он забыл, – говорят в этих случаях, – исполнить такую‑то мою просьбу и такоето свое обещание. Он забывает своих друзей. Он не вспомнил, что из любви ко мне ему следовало сказать или сделать то‑то и то‑то и, напротив, умолчать о том‑то и том‑то».

Забываем, потому что хотим забыть? Хотим забыть, но не признаемся себе в этом? Бывает и так. Но всегда ли неприятное забывается? Психолог П. П. Блонский провел специальное исследование на тему «Память и чувства». Он предлагал студентам в аудитории написать первые пришедшие им в голову воспоминания текущего года, а потом предлагал написать еще раз, но уже из жизни до института. Так было собрано двести двадцать четыре воспоминания. Что же сохранилось в памяти? Прежде всего то, что связано с эмоционально затронувшими событиями. Такие воспоминания заняли 81 %. При этом наибольший процент пришелся на «воспоминания о неприятном».

В другом исследовании П. П. Блонский собрал первые воспоминания детства. И опять тот же вывод: дольше всего помнится событие, возбудившее наиболее сильные эмоции; при этом поражает ничтожный процент воспоминаний о приятных событиях: всего шесть. Но к воспоминаниям обычно присоединяется меланхолическое чувство, и их можно назвать грустными воспоминаниями о потерянном счастье детства. Дольше всего помнится неприятное.

Забыть – это не только не уметь вспомнить. Это еще и вспомнить, но не то, вспомнить, но не точно, искаженно. Вообще нельзя представлять себе дело так, будто информация в нашей памяти хранится в неизменном виде, как документы в архиве. Сходство, пожалуй, только в том, что от долгого хранения и там и тут следы становятся все бледнее, яркие краски выцветают. Но это количественные изменения. В памяти материал изменяется и качественно, реконструируется. Эту реконструкцию легко проверить: достаточно попросить товарищей припомнить и рассказать содержание определенного текста. Какие отличия репродукции от подлинника прежде всего будут обнаружены? Их может оказаться немало: обобщение или «сгущение» того, что в подлиннике дано в развернутой и детализированной форме. Может быть и обратное явление: то, что в подлиннике изложено кратко, испытуемые развернут и расширят. Немало обнаружится замен не только отдельных слов, но и целых ситуаций на равнозначимые; выяснится, что части подлинника в репродукции по‑новому расположены, что вспоминающий кое‑что привнес в его содержание, а кое‑что невольно исказил. Этот же опыт способен продемонстрировать еще одну интересную особенность памяти. Мы привыкли к тому, что чем больше времени прошло между восприятием и воспроизведением, тем больше потерь. Так бывает часто, но далеко не всегда. Случается, что более позднее воспроизведение оказывается более полным и точным, чем раннее. Это явление получило название реминисценции. Особенно характерна она для детей.

Психолог А. А. Люблинская, которая провела немало интересных исследований с детьми осажденного Ленинграда, рассказывает о таком случае.

Дети интерната, жившие в условиях блокады в крайне однообразных условиях, получили возможность летом

1943 г. выехать на дачу. Богатство впечатлений от переезда в автобусе на вокзал, от поезда, от всей железной

дороги, множество новых, никогда не виденных объектов, таких как настоящая курица, коза, которых дети увидели из окна вагона, мелькающие леса, станции, поля,

речки, произвели на детей огромнейшее впечатление.

Однако ни на следующий после переезда день, ни через

день никто из ста детей ничего не рассказывал о путешествии. Оно не фигурировало в их играх, не отражалось

в рисунках. Прошел месяц. Дети вернулись в город...

И только через две недели после возвращения бурно

вспыхнула в их жизни тема «Переезд». Дети нагружали

и перевозили кукол, мебель, посуду, строительный материал. Младшие охотно выполняли роль пассажиров, старшие – вели паровоз, дежурили на станции, впускали и выпускали... «Переезд» ворвался в рисунки, рассказы, споры. Всплывали все новые и новые детали и подробности, как будто бы с течением времени из массы неразобранных впечатлений, из целого слитного клубка образов, чувств и мыслей в памяти детей постепенно выступали, вычленялись то одни, то другие элементы сложного целого.

Пример не только яркий, но и поучительный. Выученное должно отлежаться, отстояться в памяти. «Эх, спросили бы меня теперь – все знаю», – сокрушаются ученики спустя несколько дней после экзамена. Между тем существует простой выход – закончить подготовку к экзаменам не на пороге экзаменационной комнаты, за минуту до рокового шага, а на два‑три дня раньше.

Профессор А. А. Люблинская приводит впечатляющие факты о других особенностях детской памяти, которые, впрочем, в какой‑то мере характерны для взрослых. Ведь и они иногда невольно вспоминают не то, что было на самом деле, а то, что им представлялось, а порой и приснилось. Детей за такие рассказы нередко даже наказывают и обвиняют в обмане. И совершенно напрасно.

Папки и фолианты на полках архива не общаются друг с другом, не вторгаются в чужие информационные фонды, не стараются стереть или переписать друг у друга страницы. В памяти все наоборот. Выученное постоянно взаимодействует с тем, что изучалось раньше, и с тем, что поступило в кладовые сознания потом. И нередко взаимодействие это отнюдь не мирное.

Вообще, как заметил один психолог, есть так много причин для забывания, что удивительно, как мы все‑таки кое‑что помним. Не так, не теми словами, в иной последовательности, но помним. И, может быть, правы те, кто утверждает: культура – это то, что остается в памяти, когда остальное уже забыто.

Самопроверка • Самопознание • Самовоспитание Заседание десятое Вопросы и задания

1. Понаблюдайте за собой и напишите небольшое сочинение на тему: «Особенности моей памяти».

2. Запишите свое первое воспоминание. Почему запомнилось именно это?

3. Попросите одноклассника или друга, который еще не читал этой книги, припомнить все, что с ним случилось по дороге из дома в школу. Сравните полученные результаты с описанными на с. 250–252 опытами А. А. Смирнова.

4. Проведите с друзьями опыты по запоминанию.

5. Обсудите результаты опытов З. М. Истоминой и М. Н. Шардакова, описанные на с. 32.

Почему в ходе игры дети запомнили больше слов, чем вне игры? Почему школьники, которые учили «на месяц», вышли победителями?

Конкурс

Кто за пять или десять минут припомнит больше стихотворных строк, содержащих ассоциации, и точно определит их виды (по смежности, сходству, контрасту, смысловые)?

Полезные советы

1. Заучивайте с желанием знать и помнить.

2. Ставьте цель запомнить надолго.

3. Пользуйтесь смысловыми опорами, смысловым соотнесением и смысловой группировкой – кто хорошо осмысливает, хорошо запоминает и долго помнит.

4. Начинайте повторять до того, как материал стал забываться. Помните слова К. Д. Ушинского: «...Понимающий природу памяти будет беспрестанно прибегать к повторениям, не для того чтобы починить развалившееся, но для того, чтобы укрепить здание и вывести на нем новый этаж».

5. Заучивайте и повторяйте небольшими дозами.

6. Лучше учить по одному часу семь дней, чем семь часов подряд в один день.

7. После математики учите историю, после физики – литературу; память любит разнообразие.

8. Когда учите, записывайте, рисуйте схемы, диаграммы, чертите графики, изображайте карикатуры, сравнивайте с тем, что знали раньше, – действуйте!

9. Не учите стихи по столбикам. Короткие заучивайте целиком, длинные – разбивайте на порции. 10. Как можно быстрее, не дожидаясь полного заучивания, старайтесь воспроизвести материал, закрыв книгу. Помните слова Л. Толстого: «Никогда не справляйся в книге, ежели что‑нибудь забыл, а старайся сам припомнить». 11. Если получили задание во вторник, а отвечать надо в пятницу, не ждите до четверга: выучите сразу, а накануне только повторите. 12. Изредка используйте мнемотехнику – искусственные приемы, облегчающие запоминание. Цвета спектра, например, поможет не забывать такая фраза: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» или «Как однажды Жан‑звонарь головою сшиб фонарь», а число «пи» (отношение длины окружности к диаметру) – такое двустишие: Кто и шутя и скоро пожелаетъ «Пи» узнать число, ужъ знаетъ.

По старой орфографии после твердых согласных в конце слов писали «ъ». Количество букв в слове означает очередную цифру: 3,1415 и т. д. Некоторые придумывают подобные опоры сами.

Темы для дискуссий 1. В какой мере качества памяти предопределяют успехи в деятельности? 2. Почему все‑таки люди так охотно жалуются на свою память и не жалуются на свой здравый смысл?

Поиск по сайту: