Тоталитаризм и массы (Х. Арендт)

Исследование масс в послевоенные годы было неразрывно связано и с осмыслением не только такого социально-политического явления как фашизм, но и с осознанием сущности тоталитаризма как такового. Разоблачение Хрущевым сталинского режима сделали общеизвестными преступления, имевшие место в годы сталинизма. Все очевиднее становилась общность большевизма и фашизма как различных форм тоталитаризма. Само понятие тоталитаризма было введено в политический оборот Муссолини, использовавшим терминологию итальянского философа Джентиле, который исходил из того, что нет никаких пределов государственному вмешательству в личную жизнь людей.

В современной социально-философской литературе имеет место и отрицание понятия “тоталитаризм”, считающее его несостоятельным в содержательном и методологическом плане. В той литературе, которая признает и оперирует этим понятием имеют место разные трактовки тоталитаризма. Так Поппер в своем “Открытом обществе и его врагах” трактует тоталитаризм как явление, присущее всей истории человечества. Как известно, Поппер делит общества на “закрытые”, это коллективистские, племенные общества, и “открытые”, в которых произошел отказ от коллективизма и индивид вынужден сам принимать решения. Переход от закрытого к открытому обществу означал величайшую революцию в судьбах человечества. В результате этой революции произошло, по словам Поппера, “перенапряжение цивилизации”. Тоталитаризм рассматривается им как новый племенной дух, как возврат к “закрытому обществу”. Миф о революции ничто иное, как “типичное выражение романтической истерии и радикализма, порожденного разложением племенного строя и напряжением цивилизации... Это разновидность христианства, советующая создавать мифы взамен христианской ответственности, представляет собой первобытное христианство — христианство, отказывающееся продолжать развитие гуманизма. Берегитесь ложных пророков! То, за что они ратуют, не сознавая сами — это утраченное единство племени. Возвращение к закрытому обществу, которое они защищают, это возвращение к пещерному, животному состоянию”[180]. Истоки тоталитаризма Поппер усматривает уже в политической философии Платона, считавшего справедливым то, что полезно государству. Поппер оценивает платоновский подход к политике как утопическую социальную инженерию, неразрывно связанную с историческими пророчествами и насилием. Этот подход ставит задачу осчастливить человечество. Утопический подход ведет к опасной догматической приверженности схеме, во имя которой приносятся многочисленные жертвы. Социальной инженерии он противопоставляет постепенную инженерию, которая не исходит из попыток осчастливить человечество, а стремится постепенно облегчить его страдания.

Другие авторы считают тоталитаризм явлением присущим именно XX веку. Они рассматривают его как детище индустриального общества, когда развитие техники внесло важные изменения в механизм функционирования прежних диктаторских, тиранических режимов и стало возможным само “массовое общество”.

Наиболее серьезным исследованием, в котором развивается вторая точка зрения и которой придерживается и автор данной работы, является книга Ханны Арендт “Истоки тоталитаризма”, первое издание которой вышло в 1951 г. Исходной точкой зрения Арендт является осознание того, что тоталитарные движения и тоталитарные режимы, несмотря на свой явно преступный характер, пользуются широкой поддержкой масс и существуют именно благодаря этой поддержке, имеющей место до самого конца существования режима, что уже само по себе вызывает серьезную тревогу. Сама возможность тоталитаризма объясняется Арендт тем, что в XX веке при империализме происходит превращение классов в массы, имеет место постоянное ощущение нестабильности, предстающей как функциональная необходимость для тотального господства. Прослеживая становление империализма в конце XIX в., Арендт фиксирует внимание на союзе толпы и капитала. Толпу она не отождествляет ни с народом, ни с нарастающим рабочим классом. Под ней она понимает “отбросы” всех классов. Она говорит о том, что исторические пессимисты от Буркхарда до Шпенглера понимали глубокую безответственность этого нового социального слоя, поддержку ими диктатора. Но они не поняли, что “толпа является не только отбросом буржуазного общества, но и его побочным продуктом, непосредственно им производимым и потому от него неотделимым... Они не заметили и постоянно возраставшего в высшем обществе восхищения уголовным миром... непрерывного, шаг за шагом отступления во всех вопросах морали и растущего пристрастия к анархическому цинизму этого собственного своего детища”[181]. Появление империализма, согласно Арендт, сопровождалось перенакоплением излишнего богатства, и чтобы найти ему применение, империализм нуждался в помощи толпы. Выкинутые кризисами за пределы производящего общества толпы, эти, согласно ее формулировке, отбросы человеческого общества оказались также заинтересованными в экспансии. Казалось, что только экспансия способна разрешить экономические и социальные проблемы современности. “В конечном счете это побудило немецкую буржуазию сбросить лицемерную маску и открыто признать свое родство с толпой, со всей определенностью взывая к ней встать на защиту своих собственнических интересов”[182].

Первая мировая война, связанные с ней условия нестабильности, страдания огромной массы людей как бы служили доказательством того, что перестали действовать общепринятые правила и нормы. Война, по ее словам, есть великая прелюдия к распаду классов и их превращению в массы. Во время войны человек не просто выступает винтиком огромной военной машины, массовых действий, но он стремится быть анонимным, безликим. “Война по сути своей антигуманистична, антикультурна, антилиберальна, она возводит жестокость в добродетель. ” После войны появилось огромное количество людей, выброшенных из своих стран, лишенных гражданства. Эти люди откололись от своих национальных и социальных групп, не имели глубоких корней в той земле, в которой проживали. Поэтому у них не было особого законопослушания и обязательств по отношению к государству. “Парадокс, заключенный в потере человеческих прав, таков, что эта потеря тотчас же сопровождается превращением человека в биологическую особь, в человека вообще — без профессии, без гражданства, без мнения, без дела, по которым можно узнать и выделить самого себя из себе подобных... при отнятой возможности выразиться внутри некоего общечеловеческого мира и воздействовать на него... опасность в том, что мировая всеохватывающая цивилизация может порождать варваров из самой себя, вынуждая миллионы людей жить в условиях, которые вопреки видимости суть условия для дикарей”[183]. Политическая дезинтеграция как результат первой мировой войны сделала сотни тысяч людей бездомными, лишила их государства. Из-за безработицы миллионы людей оказались экономически лишними и социально обременительными. Все это Арендт связывает и с тем, что права человека на деле были только сформулированы, не имели необходимых политических гарантий и утеряли в своей традиционной форме всякую общезначимость. Именно такая ситуация порождала огромное количество живых трупов и явилась предпосылкой самой возможности концлагерей с их “безумным массовым производством трупов”. Именно в ситуации, когда огромное количество людей оказывается избыточным, возможен тоталитаризм. Тоталитарные движения в высшей степени зависят от голых количеств.

Арендт считает, что толпа характерна для классового общества, а в XX в. точнее было бы говорить о массах. Империализм привел к разложению общественных классов, к созданию бесклассового общества, общества масс. Жизненные стандарты массового человека определяются не столько принадлежностью к определенному классу, сколько теми влияниями и убеждениями, которые молчаливо разделяются всеми классами общества в равной мере. Массы соединены отнюдь не осознанием своих интересов, общий интерес у них отсутствует. Сами по себе угнетение, эксплуатация не являются главными причинами возмущения масс, ибо они воспринимаются как то, что заставляет общество функционировать. Этому же служит богатство, наделенное определенными функциями власти. Согласно Арендт, возмущение и ненависть вызывает богатство без власти. Ведь власть выполняет определенную функцию, а вот богатство как нечто отстраненное, богатство без власти ощущается как бесполезное, отталкивающее. Она формулирует эту мысль следующим образом: “Богатство, которое не эксплуатирует, означает отсутствие даже того отношения, которое существует между эксплуататором и эксплуатируемым, а отстраненность, не являющаяся политической линией, не предполагает даже минимальной заботы угнетателя об угнетенном”[184]. Тоталитарные движения, часто провозглашающие свое неприятие богатства, нацелены именно не на классы, а на массы, на организацию масс. И самое тревожное в успехах тоталитаризма — это то, что он сопровождается истинным, бескорыстным самоотречением масс.

Только там, где граждане представлены группами и образуют определенную социальную или политическую иерархию, возможны демократические свободы. Война, разрушившая во многом социальную иерархию, предстает как великая прелюдия к распаду классов и их превращению в массы. “Крушение классовой системы, единственной системы социальной и политической стратификации европейских национальных государств, безусловно было одним из наиболее драматических событий в недавней немецкой истории, и также благоприятствовало росту нацизма, как и отсутствие социальной стратификации в громадном русском сельском населении (при “огромном дряблом теле, лишенном вкуса к государственному строительству и почти недоступном влиянию идей, способных облагородить волевые акты”) (М. Горький) способствовало большевистскому свержению демократического правительства Керенского”[185].

Толпа, имевшая место в прошлом, была побочным продуктом капиталистического производства, падение же стен между классами, крушение, по словам Арендт, буржуазного, классового общества превратило большинство в одну огромную бесструктурную массу озлобленных индивидов, не имеющих ничего общего между собой, кроме представления, что все власти глупы и являются мошенниками. Арендт называет это ужасающей отрицательной солидарностью, численность которой возросла в огромном масштабе после первой мировой войны. Массовое общество бесструктурно, ему предшествовала крайняя изоляция, атомизация людей, нехватка социальных связей. “Старая присказка, будто бедным и угнетенным нечего терять, кроме своих цепей, неприменима к людям массы, ибо они теряли намного больше цепей нищеты, когда утрачивали интерес к собственному благополучию: исчезал также источник всех тревог и забот, которые делают человеческую жизнь беспокойной и исполненной страданиями... Гиммлер... описывал... широкие слои... утверждал, что они не интересовались “повседневными проблемами”, но только “идеологическими вопросами, важными на целые десятилетия и века”... Гигантское омассовление индивидов породило привычку мыслить в масштабе континентов и чувствовать веками”[186].

Толпа, согласно Арендт, представляет собой осколки всех классов, поэтому ее легко принять за народ, который тоже состоит из всех слоев населения. Само общество представляет собой определенным образом структурированный народ. Поэтому, считает она, народ выступает за правительство, толпа — за сильную личность. Толпа ненавидит общество, ибо она из него исключена, ненавидит парламент, ибо она в нем не представлена. Сталин, чтобы подготовить режим тоталитаризма, должен был организовать бесструктурную массу. Арендт констатирует, что в России к 1930 году все следы прежних общественных институтов исчезли, а затем началась ликвидация классов. Речь идет об уничтожении крестьянства путем голода и депортации. Ликвидация НЭПа привела к уничтожению среднего класса. Национализация, по Арендт, ликвидировала и рабочий класс как самостоятельный класс. Коль государство принадлежит рабочим, то они переставали быть самостоятельной группой. А введение в 1938 г. трудовых книжек превращало “весь российский рабочий класс в одну гигантскую рабсилу для принудительного труда”. Затем была сметена почти половина административного персонала. Введение паспортов с институтом прописки сделала и партийную бюрократию частью принудительной рабочей силы. Такими путями, согласно Арендт, советское общество было превращено в бесструктурное, массовое общество.

Толпа склонна искать истинные причины политической жизни в таких движениях и влияниях, которые действуют за кулисами событий. Арендт подробно останавливается на явлении антисемитизма, на деле Дрейфуса, продемонстрировавшее уже в конце XIX в. новую организованность толпы и тот героический культ, которым пользовались ее вожди. “Толпа стала прямым исполнителем конкретного национализма, исповедуемого элитой молодых интеллектуалов. Эти люди, презиравшие народ, видели в толпе живое выражение мужественной примитивной силы. В своих теориях они первыми отождествили толпу с народом и превратили ее вождей в национальных героев. Социалисты были озабочены исключительно интересами своего класса, им не было дела до каких-то высоких обязательств перед человеческой солидарностью. Для них “закон и честь — просто слова”[187]. Открытое неуважение к законам и правовым институтам было значительно более характерно, по словам Арендт, для континентального империализма, чем для заморского. Пандвижения (речь идет о пангерманизме и панславизме) начались в странах, где не знали конституционного правления. Презрение к закону стало типичным для подобных движений, оно отражало фактические условия правления и в России, и в Австро-Венгрии.

Поиск по сайту: