Этап третий: скитание

В третьей части сказки отец предлагает окружить дочь роскошью на всю оставшуюся жизнь, но она говорит, что уйдет и положится на судьбу. На рассвете, обмотав руки чистой тканью, она уходит из той жизни, к которой привыкла.

Девушка снова становится растрепанной и похожей на зверя. Поздно вечером она приходит в сад, в котором все груши наперечет [19]. Призрак осушает ров вокруг сада и девушка на глазах у изумленного садовника съедает грушу, которая сама к ней склоняется.

Посвящение – это процесс, в результате которого мы расстаемся со своей естественной привычкой жить бессознательно и принимаем решение: стремиться к сознательному союзу с сокровенным разумом, с Дикой Самостью, даже если на этом пути нас ожидают страдания, борьба, трудности. В сказке мать и отец пытаются вновь заманить девушку в несознательное состояние: "Оставайся с нами. Ты стала калекой, но мы поможем тебе забыть об этом". Согласится ли она, победив дьявола, почивать на лаврах? Вернется ли она, безрукая, искалеченная, в те пределы души, где о ней смогут заботиться до конца дней, а ей останется только бездумно плыть по течению и делать то, что скажут?

Нет, она не запрется навеки в темной комнате, как красавица, чье лицо обезображено кислотой. Она оденется, перевяжет свои раны и по следующей каменной лестнице спустится на еще более глубокий уровень души. Старая господствующая часть души предлагает навеки спрятать ее в безопасном месте, но ее инстинктивная природа отвечает отказом, ибо чувствует, что должна стремиться к полностью пробужденной жизни, чего бы это ни стоило.

Девушка перевязывает свои раны белой тканью. Белый – цвет царства мертвых, а также цвет алхимического альбедо, воскресения души из мертвых. Этот цвет – предвестник цикла спуска и возвращения. Здесь девушка становится странницей, а это само по себе и есть воскресение для новой жизни и смерть в старой. Странствие – очень хороший выбор.

На этом этапе женщина очень часто ощущает отчаяние и одновременно непоколебимую решимость любой ценой совершить это внутреннее странствие. Так она и поступает, оставляя одну жизнь ради другой, а иногда и одну любовь ради единственной любви – к себе самой. Превратиться из девушки в молодую женщину или из замужней женщины в незамужнюю, или из женщины средних лет в пожилую, пересечь границу старости, получить рану, а вместе с ней и новую систему ценностей – все это значит умереть и воскреснуть. Разорвать связь, покинуть родительский дом, оставить позади изжившие себя ценности, стать самой себе хозяйкой, а иногда и забраться далеко в дикие дебри только потому, что так нужно, – все это удел тех, кто спускается вниз.

И вот мы идем, спускаемся в иной мир, где иное небо, иная земля под ногами. И все же мы беззащитны: мы ни за что не держимся, не цепляемся, не хватаемся и ничего не знаем, потому что у нас нет рук.

Мать и отец – коллективные и эгоистичные аспекты души – уже не имеют над нами былой власти. Они наказаны кровью, которая пролилась из‑за их беспечного равнодушия. И хотя они приносят дары, чтобы окружить дочь заботой, они больше не властны управлять ее жизнью, ибо судьба велит ей стать странницей. В этом смысле ее отец и мать умирают. Ее новые родители – ветер и дорога.

Архетип странника констеллирует, то есть приводит к образованию нового: архетипа одинокого волка или чужака. Девушка чужая для счастливых на вид жителей деревни, чужая в теплых комнатах, одна на холоде – такова теперь ее жизнь [20]. Это становится живой метафорой женщин, которые на пути. У нас возникает ощущение, что мы уже не являемся частью того балагана жизни, который шумит вокруг. Звуки оркестра затихают вдали, зазывалы, разносчики, весь мощный хор внешней жизни постепенно умолкает по мере того, как мы спускаемся все ниже в мир иной.

Здесь нам навстречу выходят древние ночные культы. Древний миф о том, как Гадес умчал Персефону в преисподнюю, прекрасен и драматичен, но есть и более старые истории, пришедшие из культов богини‑матери, например мифы об Иштар и Инанне, которые явно указывают на любовную связь между девой и царем нижнего мира.

В этих древних культовых версиях дева не ждет, когда ее схватит какой‑нибудь мрачный бог и утащит в преисподнюю. Дева сама знает, что должна пойти туда, знает, что это часть божественного ритуала. Возможно, она страшится, однако с самого начала хочет встретить в преисподней своего короля, своего жениха. Совершая свой спуск, она переживает преображение, обретает глубокое знание и снова поднимается во внешний мир.

И классический миф о Персефоне, и ядро сказки "Безрукая девица" – это драмы, состоящие из отрывков более связных историй, запечатленных в древних религиях. То, что некогда являло собой стремление найти потустороннюю Возлюбленную, со временем превратилось в похоть и одержимость.

В эпоху великих матриархий понимали, что женщина испытывает естественную тягу к подземному миру и в конце концов, ведомая силами сокровенного женского начала, найдет туда дорогу. Получение такого знания в процессе личного переживания считалось частью обучения и величайшим достижением. Природа этого спуска составляет архетипическое ядро и сказки "Безрукая девица", и мифа о Деметре и Персефоне.

Итак, девица, снова неумытая, похожая на зверя лесного, странствует по свету. Такой настрой и должен быть при спуске: "очень многое из того, что есть в мире, меня больше не интересует". И, как мы убеждаемся, ее красота продолжает сиять, несмотря ни на что. Сам принцип неумытости тоже родом из древних ритуалов, кульминацией которых становится омовение и надевание новых одежд, олицетворяющее переход к новым или обновленным отношениям с Самостью.

Мы видим, что безрукая девица проделала полный цикл спуска и превращения – цикл пробуждения. В некоторых трактатах по алхимии повествуется о трех стадиях, необходимых для превращения: нигредо, черная или темная стадия распада; рубедо, красная или жертвенная стадия, и альбедо, белая стадия воскресения. Сделка с дьяволом – это нигредо, помрачение; отсечение рук – рубедо, жертва; и уход из дома в белых повязках – альбедо, новая жизнь. Теперь, став странницей, она снова погружается в нигредо. Но старая самость осталась позади, а глубинная самость, обнаженная самость – выносливая странница [21].

Но вот странница не только измучилась, но и проголодалась. Она преклоняет колени перед садом, как перед алтарем, и так оно и есть – это алтарь диких богов подземного царства. Нисходя к своей изначальной природе, мы отказываемся от старых бездумных способов питания. То мирское, что прежде было нашей пищей, утратило вкус. Прежние цели нас уже не волнуют, прежние достижения не представляют интереса. Куда бы мы ни глянули в верхнем мире, нигде нет подходящей для нас пищи. И это одно из величайших чудес души: когда мы совершенно беззащитны, приходит помощь, причем как раз вовремя.

Беззащитной девушке является вестник души, призрак в белом. Этот призрак устраняет преграды, отделяющие ее от пищи. Он осушает ров, открыв ворота шлюза. Ров несет скрытый смысл. В древнегреческой мифологии страну живых от страны мертвых отделяет подземная река Стикс. Ее воды полны воспоминаний обо всех поступках мертвых с начала времен.

Мертвые могут разгадывать и упорядочивать эти воспоминания, потому что обладают обостренным видением, следствием утраты материального тела.

Для живых же эта река – яд. Если при переправе с ними нет духовного провожатого, они тонут и попадают на другой уровень подземного мира, похожий на туман, и будут блуждать там вечно. У Данте это Вергилий, у Коатликуэ – змея, сопровождающая ее в огненный мир, а у безрукой девицы – призрак в белом. Итак, вы видите: сначала женщина убегает от непробужденной матери и жадного, недальновидного отца, а потом доверяется провожатому – дикой душе.

В сказке провожатый‑призрак помогает девушке переправиться через ров, в подземный мир деревьев – королевский сад. Это тоже остаток старого культа. В старых культах юным посвящаемым всегда давались духи‑спутники. Греческие мифы изобилуют рассказами о том, как юных дев сопровождают женщины‑волчицы, женщины‑львицы или другие персонажи, которые и дают им посвящение. Даже в современных связанных с природой религиозных обрядах, которые бытуют, например у племени дине (навахо), присутствуют загадочные йеибечей – духи животных, сопровождающие посвящения, а также целительные ритуалы.

Здесь воплощен следующий духовный принцип: подземный мир, как и человеческое бессознательное, полон необычных и непреодолимых качеств, образов, архетипов, соблазнов, угроз, сокровищ, мук и испытаний. Для странствия, цель которого – женская индивидуация, важно иметь развитое духовное чутье или провожатого, который таким чутьем обладает, чтобы не стать жертвой фантасмагории бессознательного, не потеряться в этой ошеломляющей среде. Как мы видим из сказки, более важно – остаться со своим голодом и от этого состояния двигаться вперед.

Как некогда Персефона, как некогда богини Жизни‑Смерти‑Жизни, девушка находит дорогу в страну, где растут волшебные сады и ее ожидает король. Чем дальше, тем больше через эту сказку начинает просвечивать древняя религия. В греческих мифах [22] над входом в загробный мир сплетали ветви два дерева, а Элизиум, куда попадали признанные добродетельными умершие, состоял – из чего бы вы думали? – из садов!

Элизиум изображают местом, где всегда царит день, где души могут выбирать для рождения любое место на земле. Это doppelganger, двойник верхнего мира. Здесь могут встречаться трудности, но их смысл и наука, которая в них содержится, – иные, чем в верхнем мире, где все истолковывается в свете простых выгод и потерь. В подземном же мире, или в мире ином, все истолковывается в свете таинств подлинного видения, верного действия и дальнейшего превращения в человека, обладающего непоколебимой внутренней силой и мудростью.

Теперь действие сказки сосредоточивается вокруг фруктового дерева, которое в древности называли древом жизни, или древом познания. В отличие от деревьев, одетых только иглами или листвой, это дерево несет на себе изобильную пищу – и не только пищу, потому что в плодах деревья запасают воду. Вода, первичная жидкость роста и непрерывности, всасывается корнями, оттуда поднимается по капиллярам в сеть из миллиардов микроскопических клеточных образований, питает дерево, поступает в плоды, и они наливаются, превращаясь в прекрасные творения природы.

Поэтому считается, что плоды обладают душой, живительной силой, которая развивается из воды, воздуха, земли, питания и семени и содержит все это понемногу, а сверх того имеет божественный вкус. Женщины, которые питаются плодами, водой и семенами труда в подземных лесах, психологически сами наливаются, как сочный плод, их душа наполняется и пребывает в процессе непрерывного созревания.

Как мать, дающая младенцу грудь, грушевое дерево склоняется, чтобы дать девушке плод. Этот материнский сок – сок восстановления. Съедая грушу, девушка насыщается, но здесь совершается и гораздо более трогательное событие: бессознательное, его плод, склоняется, чтобы ее накормить. В этом смысле бессознательное запечатлевает поцелуй на ее устах. Оно дарует ей вкус Самости, дыхание и плоть ее дикого бога, дикого причастия.

Сцена из Нового Завета, где Марию приветствует Елизавета [23], ее родственница, вероятно, является свидетельством такого древнего взаимопонимания, существовавшего между женщинами. "Благословен плод чрева твоего", – говорит она. В прежних ночных культах женщину, только что получившую посвящение и беременную знанием, приветствовали, благословляли и приглашали обратно в мир живых ее родственницы.

Замечательная идиома этой сказки заключается в том, что во время самой темной поры женского бессознательного, внутриутробного бессознательного, женскую душу питает Природа. Женщины рассказывают: во время спуска, находясь в кромешной тьме, они ощущают прикосновение крыла и чувствуют свет. Они чувствуют прилив внутренних сил, чувствуют, как по иссохшей земле струится благословенная влага – а откуда, они не знают. Эта влага не избавляет от мук, но помогает выжить, когда больше неоткуда ждать помощи. Это манна в пустыне. Это вода из камней. Это еда из ниоткуда. Она утоляет голод, и мы можем идти дальше. В этом и состоит весь смысл – идти дальше. Идти, чтобы познать свой удел.

Эта сказка пробуждает воспоминания об одном очень старом обещании. Оно заключается в том, что спуск даст пищу, несмотря на то, что путь лежит во тьме, несмотря на то, что путнику кажется, что он заблудился. Даже посреди неведения, невидения, блуждания вслепую есть Нечто, неизменно присутствующее Нечто, которое идет бок о бок с нами. Мы налево – и оно налево. Мы направо – оно рядом, поддерживая нас, прокладывая путь.

Теперь мы попали в другое нигредо, где мы скитаемся, не зная, что с нами будет, и все же даже в этом крайне плачевном состоянии мы получаем возможность испить от Древа Жизни. Вкусить от Древа Жизни в стране мертвых – это древняя метафора зачатия. Люди верили, что душа может войти в плод или любой другой съедобный предмет, – когда будущая мать съест его, скрытая в плоде душа начнет возрождаться в ее теле. Итак, здесь, почти на середине пути, с мякотью груши мы получаем плоть Дикой Матери – едим то, чем станем сами [24].

Поиск по сайту: