Александр БЛОК. Есть творения — литературные, живописные, музыкальные, архитектурные, — которые как бы аккумулируют дух народа

Есть творения — литературные, живописные, музыкальные, архитектурные, — которые как бы аккумулируют дух народа. Для русской культуры таковым является “Слово о полку Игореве”. Единственный список его был случайно найден в монастырской библиотеке в конце XVIII века, издан в 1800 году и погиб в огне московского пожара во время Наполеонова нашествия. Но бессмертный дух “Слова” возродился, как Феникс из пепла, и теперь уже навсегда остался в памяти и душе народа. Ибо безвестный автор семь столетий назад сумел вложить в немногие неповторимые страницы не только свое видение Мира и Человека, но и передать свою внутреннюю энергию в качестве завета потомкам.

Древнерусский шедевр, поводом для которого стал многострадальная судьбина Новгород-Северского князя Игоря и его позорное пленение, — не просто книга, поэма, песнь, повествование. Это — целое и целостное Мировоззрение. Это — Прошлое, Настоящее и Будущее, сплавленные воедино. Это — дыхание Жизни и Смерти, Любви и Ненависти, Позора и Торжества, Отчаяния и Прозрения, Надежды и Веры. В каждой фразе памятника, а кое-где даже и между строк закодирован бездонный философский смысл. Образы “Слова” — сплошь символы, наполненные неисчерпаемым смыслом. Судьба и Доля, Добро и Зло, Честь и Слава, Верность и Коварство, Красота и Добродетель — сквозь призму любого из этих понятий, как через магический кристалл, можно увидеть буйную жизнь наших предков, а в них — самих себя.

Что же это за универсальный код, позволяющий проникнуть в самые сокровенные тайники человеческого духа? Да и само обретение памятника — не сродни ли оно явлению чудотворной иконы? Пролежав практически невостребованным более пяти веков, он был счастливым образом переоткрыт для русской литературы как раз накануне ее небывалого расцвета. И с самого момента открытия и последующего опубликования “Слово” стаяло своеобразным талисманом русской культуры, вдохновляя на творческие взлеты все новые и новые поколения писателей, композиторов, художников и, главное, — широкие массы читателей.

Поэтический текст “Слова” врезается в память читателя, точно высеченные в камне письмена. — такие же лапидарные и такие же неуничтожимые. И каждому при этом дано самому пережить “оптимистическую трагедию” памятника, черпая из этого кладезя народной мудрости и поэтического вдохновения силу и воодушевление. Следуя по словесной тропе, проложенной семь веков назад безымянным автором, читатель как бы сам наяву переживает все перипетии Игорева похода — от самого его начала, сопровождавшегося зловещими предзнаменованиями:

“Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тенью все его войско прикрыто. И сказал Игорь дружине своей: “Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; так сядем, братья, на своих борзых коней да посмотрим на синий Дон”. Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему предзнаменование. “Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона”.

“Слово” наполнено (даже — переполнено) разными звуками н голосами, таинственно проникающими к нам из прошлого:

“Что шумит, что звенит в этот час рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина не хватило, тут пир докончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево в печали к земле приклонилось.

Вот уже, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Поднялась Обида в силах Дажь-Божьего внука, вступила девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плескало вспугнула времена обилия. Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: “Это мое, и то мое же”. И стали князья про малое “это великое” молвить и сами себе беды ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую ”.

А рокочущие струны Бояновых гуслей — разве не звучат они но сей день в сердце каждого русского человека? А звон мечей, храп коней, стон раненых на Каяле? А проникновенный призыв киевского князя Святослава? А вздох самого автора: “О Русская земля! Ты уже за холмом!”? И, наконец, самый пронзительный “голос” — плач Ярославны — жены князя Игоря, вошедшей в историю по своему отчеству (собственное имя ее, как известно, было Евфросинья):

“На Дунае Ярославнин голос слышится, одна-одинешенька спозаранку как чайка кличет. “Полечу, — говорит, — чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле”.

Ярославна с утра плачет на стене Путивля, причитая: “О ветер, ветрило! Зачем, господин, так сильно веешь? Зачем мечешь хиновские стрелы на своих легких крыльях на воинов моего лады? Разве мало тебе под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю развеял?”

Ярославна с утра плачет на стене города Путивля, причитая: “О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе ладьи Святославов^ до стана Кобякова. Возлелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я спозаранку к нему слез на море”.

Ярославна с утра плачет в Путивле на стене, причитая: “Светлое и тресветлое солнце! Для всех ты тепло и прекрасно! Почему же, владыка, простерло горячие свои лучи на воинов лады? В поле безводном жаждой им луки расслабило, горем им колчаны заткнуло”.

“Слово о полку Игореве” — величайший памятник мировой литературы, выплеснутый когда-то из кровоточащего сердца его автора, — ныне принадлежит всему человечеству, его настоящему и будущему. И через тысячи лет в нем все также будет лучезарно сверкать неистребимая мощь русского духа! Авторство гениального памятника русской литературы — одна из волнующих загадок истории. На данную тему написаны десятки работ и выдвинуто множество самых невероятных версий. Среди них и самая простая: автором “Слова” был сам князь Игорь (В. Чивилихин, В. Буйначев, А. Портнов и др.). Такое решение проблемы содержится в полном названии “Игоревой песни”: “Слово о полку Игореве — Игоря, сына Святославля, внука Олегова”. Достаточно проставить правильно знаки препинания (в древнерусском тексте их, естественно, нет), как проступает самоочевидный смысл: “Слово... Игоря...” — значит, “Слово”, сочиненное и написанное Игорем. Та же смысловая конструкция — только в вопросительной форме — повторяется в начальной фразе “Слова”, поименованного здесь повестью: “Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повести о полку Игореве — Игоря Святославлича?” Здесь попросту повторяется устойчивая схема, присущая многим древнерусским текстам: например, "“Слово Серапиона [Владимирского]” означает “Слово”, принадлежащее старцу Серапиону, сложенное и написанное им.

* * *

“Слово о полку Игореве” — это русская история и русский дух. Но известна история, так сказать, и в чистом виде. Рассказ Лаврентьевской летописи о тех же самых событиях скуп и суров:

“В год 6694 (1186). Месяца мая в первый день, в день памяти святаго пророка Иеремии, в среду, под вечер было знаменье на солнце, и так сильно потемнело, что можно было людям увидеть звезды, и в глазах все позеленело, а солнце превратилось как бы в месяц, а в рогах его словно горящие угли. Страшно было видеть людям знамение Божие.

В тот же год, того же месяца в восемнадцатый день, в день памяти святого мученика Потапия, в субботу, родился сын у великого князя Всеволода, и нарекли имя ему в святом крещении Константин.

В том же году надумали внуки Ольговы пойти на половцев, так как не ходили в прошлом году со всеми князьями, но сами по себе пошли, говоря: “А что, мы разве не князья? Такую же себе славу добудем” И встретились у Переяславля Игорь с двумя сыновьями из Новгорода-Северского, брат его Всеволод из Трубчевска, Святослав Ольгович из Рыльска и пришедшие на помощь к ним из Чернигова. И вошли в землю половцев. Те же, услышав, пошли навстречу, говоря: “Братия наша перебита и отцы наши, а другие н плену, а теперь вот на нас идут”. Послали весть по всей земле своей, а сами пошли навстречу и поджидали войска свои, а наши к ним идут, к вежам их. Половцы встретили их, не подпустив к вежам, и, не дожидаясь остальных войск, сошлись в битве. И побеждены были половцы, и гнали их до веж, и взяли русские полон — жен и детей, и стояли три дня в вежах их, веселясь и говоря: “Братия наша ходила со Святославом, великим князем, и бились с половцами на виду у Переяславля, те сами к ним пришли, а в землю Половецкую не посмели за ними пойти. А мы в земле их, и самих перебили, и жены их полонены, и дети их у нас. А теперь пойдем следом за ними за Дон и перебьем их всех без остатка. Если же и тут одержим победу, то пойдем вслед за ними и до лукоморья, куда не ходили и деды наши, а славу и честь свою всю возьмем до конца”. Но не знали о предначертании Божьем.

А остатки разбитых половцев бежали к войску своему, куда прежде весть посылали, и рассказали им о своем поражении. Те же, услышав, пришли к ним на помощь и за другими послали. И сошлись с русскими стрельцы, и бились три дня стрельцы, а в копийном бою не сходились, ожидая свою дружину, а к воде не дали им подойти.

А подошло к ним войско все, бесчисленное множество. Наши же, увидев их, ужаснулись и забыли о похвальбе своей, ибо не ведали сказанного пророком: “Тщетны человеку и мудрость, и мужество, и замысел, если Бог противится”. Изнемогли от безводия и кони и сами. н жаре и в муках, и наконец пробились к воде. а то три дня не подпускали их к воде. Видев это. враги устремились на них, и прижали их к ноле, и яростно бились с ними, и лютая была битва. Сменили половцы коней своих, а v наших кони изнемогли, и были побеждены наши гневом Божьим Князей всех в плен взяли, а из бояр и вельмож и дружины всей.— кто убит, другие в плен взяты или ранены. И возвратились с победой великой половцы, а о наших не ведомо кто и весть принес, а все за грехи наши,

Где же радость наша — теперь вздохи и плач повсюду Исайя же пророк говорит: “Господи, в печали вспомнил тебя”, и прочее.

Шел своей дорогой купец, и половцы приказали ему передать: “Идите за своей братией, или мы идем за своей братией к вам”. Князья же все. услышав о таком несчастий с братией своей и с боярами, застенали все. и повсюду был плач и рыдания: у одних братья погибли или в плен попали, у других отцы или близкие. А князь Святослав послал за сыновьями своими и за всеми князьями. И собрались к нему в Киев, и выступили к Каневу Половцы же, услышав, что вся земля Русская идет против них. бежали за Дон. Святослав же, узнав, что они бежали, возвратился со всеми князьями к Киеву, и разошлись все по своим землям. А половцы, услышав, что они отошли, внезапно напали на Переяславль, и взяли все города по Суде, и у Переяславля бились весь день. Владимир же Глебович, видя, что они сейчас захватят острог, выехал из города с небольшой дружиной, и напал на них, и смело сразился с ними, они же. на беду, окружили князя. Но горожане, видя. что свои изнемогают в бою, выскочили из города и в бою едва отняли князя, раненного тремя копьями А из дружины его многие погибли. И поспешили в город, и затворились в нем. А половцы возвратились с большим полоном в вежи.

Вскоре бежал Игорь от половцев — ибо Господь не оставит праведника в руках грешников: взирает Господь на тех, кто боится его, и прислушивается к молитвам их! Гнались за ним и не догнали, как Саул преследовал Давида, но Бог избавил того, так и Игоря Бог избавил от рук поганых половцев. А остальных держали строго и сторожили, угрожая цепями и муками.

Все это свершилось из-за грехов наших, так как умножились грехи наши и преступления. Бог ведь казнит рабов своих различными напастями, и огнем, и водой, и войной, и иными различными бедами; христианам, многое перенесшим, суждено будет войти в царство небесное. Согрешили и казнимы, как поступали, за то и получили, но наказывает нас справедливо Господь наш, и пусть никто не посмеет сказать, что ненавидит нас Бог — не будет этого. Так любит, как возлюбил нас, когда муки принял нас ради, чтобы избавить нас от дьявола”.

И в литературном, и в летописном тексте с явной тревогой описывается зловещее предзнаменование — затмение солнца. Случайно или неслучайно сыграло оно столь скорбную роль в трагическом исходе Игорева похода? Вообще-то затмение солнца (как и луны) — явление закономерное и с точки зрения науки заранее предсказуемое. Правда, ни русские, ни половцы о конкретном затмении дневного светила 1-го мая 1186 года ничего не ведали. То есть для Игоревых полков оно явилось полной неожиданностью. Но не для ноосферы! Для нее затмение стало просто удобным каналом предостережения. Еще раз обращаю на летописные детали, которых нет в тексте поэмы: “... въ солнци учинися яко месяць, из рогъ его яко уголь жаровъ исходяше”. То есть на заслоненной лунной тенью солнечной дужке, как на рогах, светилось два огня, похожих на раскаленные угли.

Солнце является одновременно эпическим и лирическим героем великой поэмы, точно предвосхищая космистские идеи гелиобиологии, разработанные в ХХ веке Александром Леонидовичем Чижевским (1897—1964). Герои “Слова” — внуки Дажьбога, то есть прямые потомки Солнца, названного здесь своим языческим именем. К “светлому и тресветлому солнцу” обращается с мольбой Ярославна, надеясь на заступничество и помощь высших небесных сил. Такое ощущение, что летописный Игорь полностью осознает свое пассионарное предназначение и действует в соответствии с закономерным космическим предначертанием.

В соответствии с теорией биосферы и ноосферы, разработанной В.И. Вернадским, избытки биохимической энергии под воздействием, главным образом, космических факторов непосредственно влияют на поведение конкретных индивидов. Отдельные личности, получая избыточный энергетический импульс, становятся активным организующим началом различных социальных структур. Данный феномен, позволяющий преодолеть инстинкт самосохранения и приводящий к физиологическому, психическому и социальному сверхнапряжению, был назван Львом Николаевичем Гумилевым пассионарностью (от латинского слова passio — “страсть”), а люди, наделенные соответствующим энергетическим зарядом и обладающие повышенной тягой к действию, — пассионариями. Пассионарии, когда в их поле притяжения оказываются массы людей, становятся главными двигателями истории:

“...Что же происходит в случае, если пассионарное напряжение выше инстинктивного? Тогда появляются конкистадоры и землепроходцы, поэты и ересиархи или, наконец, инициативные фигуры вроде Цезаря и Наполеона. Как правило, таких людей немного, но их энергия позволяет им развивать и стимулировать активную деятельность, фиксируемую везде, где есть история. Сравнительное изучение напряженности и массовости событий дает определение величины пассионарного напряжения в первом приближении”.

Концепцию Гумилева убедительно подтверждает жизнь и деятельность многих выдающихся исторических личностей — Александра Македонского, Ганнибала, Аттилы, Чингисхана, Тамерлана, Жанны д’Арк, Яна Гуса, Наполеона. Русская история также переполнена пассионарными личностями: Александр Невский, Ермак, Кузьма Минин, протопоп Аввакум, Петр I, Екатерина Великая, Суворов, Ломоносов, Пушкин и др. Точно такой же пассионарностью обладали в свое время русские первооткрыватели-землепроходцы, начиная с Ермака, Семена Дежнева и Ерофея Хабарова и кончая арктическими и тихоокеанскими мореплавателями — всеми, кому Россия была обязана присоединением сначала Сибири, а затем Русской Америки (первой — навсегда, второй — временно). Энергетика русских пассионариев не в последнюю очередь обусловливалась биосферными и ноосферными явлениями. Типичным пассионарием был и князь Игорь — герой поэмы, посвященной его неудачному походу на половцев. Он получил необходимую энергетическую подпитку, сумел передать свой энергетический импульс окружающим но не смог правильно распорядиться шансом, данной ему самой природой.

Он находится в постоянном контакте с ноосферой, а поэма (по крайней мере в отдельных и наиболее показательных ее частях) похожа на протокол такого космического общения. Например, знаменитый “мутен сон” великого князя Святослава:

“А Святослав тревожный сон видел в Киеве на горах. “Этой ночью с вечера одевали меня,— говорил,— черною паполомою на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, осыпали меня крупным жемчугом из пустых колчанов поганых и утешали меня. Уже доски без конька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, и из дебри Кисановой понеслись к синему морю”.

И сказали бояре князю: “Уже, князь, горе разум нам застилает Вот ведь слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмутаракани, либо испить шеломом Дону. Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные. Темно стало на третий день; два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними два молодых месяца тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет прикрыла: по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов, и великую радость пробудили в хинове. Уже пала хула на хвалу, уже ударило насилие по воле, уже бросился Див на землю. Вот уже готские красные девы запели на берегу синего моря, позванивая русским золотом, поют они о времени Бусовом, лелеют месть за Шарукана. А мы, дружина, лишились веселия”.

Без обращения к ноосфере символика этого странного сна представляется пугающе мистичной. Закодированный сигнал ноосферы, протокольно зафиксированный в “Слове о полку Игореве” вообще никому не понятен — ни князю Святославу, ни его боярам, ни читателям, ни исследователям и толкователям. Что такое, скажем, “доски без конька в тереме златоверхом”? Попробуйте представить, а затем объяснить! Недаром шесть картин “темного сна” породили бесчисленную вереницу публикаций и интерпретаций на сей счет. А все потому, что никому не известно точно, что есть человеческий сон как психическое явление и каким образом связан он с физическими и биокосмическими закономерностями.

Еще Шеллинг задавал каверзный вопрос Владимиру Одоевскому, на который и по сей день не в состоянии вразумительно ответить ни один ученый: “...Что такое сон, или, лучше сказать, где мы бываем во сне, а мы где-то бываем, ибо оттуда приносим новые силы. Когда мне случится что-нибудь позабыть, мне стоит заснуть хотя бы на пять минут, и я вспоминаю забытое”. Потому-то многие ученые предпочитают самый простой, но не делающий им чести путь: вообще отрицают реальность или возможность существования отдельных психофизических явлений, рассуждая по странному для науки принципу: “Раз нет объяснения факту — значит, нет и самого факта”. В свою очередь, исследователи, пытающиеся осмыслить парафизические и парапсихические явления, наталкиваясь на брезгливо-насмешливое отношение своих ползуче-эмпирически настроенных коллег, предпочитают уйти в себя и начинают изобретать теории, которые еще больше отдаляют их от господствующих концепций и парадигм.

Во сне обычно происходит неупорядоченная (или же напротив - упорядоченная и направленная) подпитка психических структур. Разве не актуально звучат слова Шекспира:

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь…

Кальдерон выразился еще лапидарней: "Жизнь есть сон". Уместно также напомнить, что многие описанные случаи общения людей с конкретными Божествами или божественными явлениями также происходили во сне. Классическим примером в данном плане может служить явление Зевса спящему Агамемнону, воссозданное Гомером в "Илиаде". В “темном сне” великого князя Святослава Киевского тоже содержатся намеки на присутствие каких-то неопознанных существ: о них говорится в безличной форме — “одевали”, “черпали”, “осыпали” и т.п. Есть и более свежие и надежные свидетельства: великий ученый и мыслитель-провидец ХХ века К.Э. Циолковский признавался писателю Виктору Шкловскому, что по ночам он разговаривает с "ангелами" (другого слова для обозначения для являющихся ему существ калужский гений подобрать не смог).

В 1634 году и спустя четыре года после смерти во Франкфурте была издана книга одного их корифеев астрономии Нового времени Иоганна Кеплера, где он рассказывает о своем полете на Луну во сне. Интересна, если только так можно выразиться в данном конкретном случае, сама "методика" космического полета, о которой рассказывает Кеплер: "В 1608 году я случайно прочел историю одной чародейки — Либуссы — и, согласно совету, данному в этой книге, я сначала усиленно в течение нескольких часов размышлял о звездах и Луне, а затем заснул, и во сне испытал ряд впечатлений, как будто я был на Луне". Вся книга, собственно, и посвящена описанию пережитых впечатлений. Возникает вопрос: не почерпнуты ли они из той трансперсональной копилки знания, которая составляет один из важнейших аспектов ноосферы Земли? Лучшим доказательством тому, что сон не есть исключительно внутренний и призрачный феномен психики может служить факт, известный любому человеку: во сне, вопреки всем закономерностям ощущений и восприятий мы видим себя со стороны, то есть как бы глядя из ноосферы и находясь с ней в непосредственном контакте..

Сон — такой же неотъемлемый компонент бытия животного существа, как и явь. Бессмысленно спорить, что важней (тем более, что этого никто не знает!). Они как день и ночь, закономерно сменяющие друг друга. И на ум как-то невольно приходят слова некогда знаменитой (а ныне почти совсем забытой) русской писательницы В.И. Крыжановской: "Мысль человеческая не может изобрести чего-либо несуществующего? Невозможное не может зародиться в мысли; всякая идея, какой бы странной она ни казалась, где-нибудь существует, иначе мысль не могла бы формулировать ее…" Что же, современная наука вплотную подошла к выводу о возможности непосредственной объективации мысли в виде так называемых мыслеформ. Мыслеформы - это некие информационно-энергетические сгустки, порожденные мыслями или эмоциональными всплесками. Опосредованными разновидностями мыслеформ являются знаки, символы, рисунки, графические схемы, буквы алфавита, иероглифы и т.п. Однако возможна также и непосредственная материализация, которая с наибольшей вероятностью случается в немногих подходящих для этого местах планеты.

Всё сказанное выше в значительной мере распространяется и на человеческую душу (психею) — энергетическую структуру более локального порядка (то есть привязанную к конкретному индивиду), но подчиняющуюся таким же объективным закономерностям, какие были коротко очерчены выше. После смерти человека такая энергетическая структура (душа) покидает тело, некоторое время (9 дней) пребывает вблизи него, продолжая жить полусамостоятельной жизнью, а спустя 40 дней сливается с общим энергоинформационным полем Вселенной.

Но ноосферный сон Святослава в “Слове о полку Игореве” важен не сам по себе, рожденным им “золотым словом”. Ноосфера сначала настроила во сне на прием важной и нужной информации, а затем и продиктовала ее:

“Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное. и сказал: “О племянники мои, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю мечами терзать, а себе искать славу. Но не по чести одолели, не по чести кровь поганых пролили. Ваши храбрые сердца из твердого булата скованы и в дерзости закалены. Что же учинили вы моим серебряным сединам. А уже не вижу власти сильного и богатого брата моего Ярослава, с воинами многими, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами,и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами. и с ольберами. Все они и без щитов, с засапожными ножами, кликом полки побеждают, звеня прадедней славой. Но сказали вы: "Помужествуем сами: мы и прежнюю славу поддержим, а нынешнюю меж собой разделим". Но не диво ли, братия, старику помолодеть! Когда сокол возмужает, высоко птиц взбивает, не даст поезда своего в обиду. Но вот мне беда — княжеская непокорность, вспять времена повернули. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Горе и беда сыну Глебову!”

Далее следуют поименные обращения к другим русским князьям. Что же они собой представляют? Недошедший до адресата “вопль вопиющего в пустыне”? Поэтический прием, интересный только одному безымянному автору? Не думаю! Призывы обязательно должны были дойти до тех, к кому были обращены. И дошли! Весь вопрос: по каким каналам? Не похоже, что помчались гонцы во все концы, хороня за пазухой пергаментные свитки. Тогда каким именно образом? Через ноосферу и тот же сон? Пути передачи ноосферной информации неисповедимы. Важно, чтобы были подходящие условия и соответствующий настрой.

Считается, что природа, воссозданная в “Слове о полку Игореве”, является вершиной поэтического вдохновения. Описывая грозные предзнаменования, автор якобы передает собственную тревогу за судьбу главного героя, его войска да и всей Русской земли. С автором — кто бы он ни был — ясно, но причем же здесь природа? В поэме воссоздана апокалипсическая картина “ноосферной бури”:

“Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ въста, збися Дивъ, кличеттъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме. <...> Кровавыя зори светъ поведаютъ, черныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а в нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, идти дождю стрелами...”

Да, ноосфера говорит здесь устами природы, но многие из зафиксированных очевидцем феноменов слабо поддаются объяснения с точки зрения знакомых атмосферных явлений и привычного здравого смысла. И поэтика здесь ни при чем! И мифология! Даже знаменитый и никому не ведомый Див — типичное ноосферное знамение. А четыре солнца! Они — такое же ноосферное знамение, как и огненный столп из “Повести временных лет”. Кстати, в первичном и недошедшем до нас варианте Начальной летописи в записи за 1110 год, последней из принадлежавших самому Нестору, говорилось не об одном, а о целых трех столпах, воссиявших над Киево-Печерским монастырем. Об этом поведал уже упоминавшийся выше монах Поликарп, который читал Несторову летопись еще до того как ее коснулись безжалостные руки идеологических “костоправов”.

В роковые минуты истории, например, когда в преддверии битвы и в ходе боевых действий противостояние противоборствующих сторон и концентрируемая в людях энергия достигают наивысшего напряжения, ноосфера начинает проявлять самым непредсказуемым и непонятным для людей образом. Для самой же ноосферы, напротив, это абсолютно предсказуемые и объяснимые даже с точки зрения обычной физики феномены: избыток энергии и нарушение энергетического равновесия к вполне закономерным последствиям, в том числе и таким, какие воспроизведены с протокольной точностью в “Слове о полку Игореве”. О грядущих потрясениях ноосфера предупреждает отнюдь не как сторонний наблюдатель, ибо она аккумулирует энергетические потенциалы всех действующих лиц, участвующих в исторической драме. Так, пассионарная вспышка, подобно сферической волне охватывает все новые и новые событийные точки и связанных с ними людей, заряжая одних и предупреждая (например о грядущих бедах) других.

В литературных памятниках, особенно в летописях, знамения и другие неопознанные явления принято истолковывать в плане проявления Божественной воли или Божественного промысла. В действительности же на 99% здесь речь идет все о той же ноосфере и лишь 1% составляют всякого рода погрешности или же иллюзии восприятия. Это значит, что многочисленные чудеса, многократно засвидетельствованные в различных религиозных источниках имеют непосредственное отношение к ноосфере и биосфере. Однако и та и другая — понятия чисто научные, вторгаться с их помощью в область религиозного таинства по меньшей мере некорректно. Такое допустимо лишь применительно к реальным историческим событиям и фактам, получившим — за неимением лучшего — исключительно религиозную интерпретацию. Поневоле приходится отделять зерна от плевел, сохраняя при этом самое уважительное отношение к чувствам верующих.

Так какие же из всего сказанного следуют выводы? Всё те же — ноосферные. Творческое вдохновение также представляет собой явление прежде всего ноосферного порядка. Если называть вещи своими именами — без участия ноосферы (или точнее — без подключения к ней) не возможно творчество ни поэта, ни художника, ни музыканта, ни ученого (конечно, если речь идет о подлинных мастерах своего дела).

* * *

Если непрерывные набеги степняков разъедали Русское государство, как ржа, то непрекращающиеся княжеские раздоры разъедали его изнутри, как гниль. Автора “Слова о полку Игореве” душевная боль от бедствий, принесенных Руси удельными князьями волнует не меньше чем половецкая угроза:

“Тогда <...> засевалось и прорастало усобицами, гибло достояние дажьдбожьих внуков, в княжеских распрях век людской сокращался. Тогда на Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили, собираясь лететь на поживу”.

Княжеские междоусобицы, точно Божия кара, преследовали Рюриковичей, начиная с первых правителей. По мере разрастания Рюрикова гнезда все больше и больше появлялось обиженных и ущемленных изгоев, которые считали себя достойными лучшей доли и вступали непримиримую борьбу с более удачливыми конкурентами. Сильные и умные в конце концов побеждали. Страданий оттого меньше не становилось, а реки безвинной крови лишь на непродолжительное время превращались в слабые ручейки — пока очередной властитель удерживал в узде строптивых родичей. Судьба наследников и потомков Владимира Мономаха — лучшее тому подтверждение, получившее подробное освещение в Лаврентьевской, Ипатьевской и других летописях.

Наибольшую активность в борьбе за великокняжеское кресло проявил шестой сын Владимира Мономаха Юрий, прозванный Долгоруким (90-е гг. XI в. — 1157). Прозвище ему было присвоено именно за настойчивую политику по укреплению своих владений. Скромные границы Ростово-Суздальского княжества казались для него слишком узкими. Но отобрать великокняжеский стол у брата Мстислава, а затем у племянника Изяслава оказалось не так-то просто. Юрий Долгорукий считается основателем Москвы. На самом деле к основанию нынешней столицы России он никакого отношения не имеет. Просто первое летописное упоминание Москвы, входившей тогда в Суздальское княжество, под 1147 годом связано с посещением ее Юрием Долгоруким. Москва же как поселение насчитывала к тому времени, быть может, даже не десятки, а сотни лет. Сам город для хозяина в то время значил очень мало — его заветной мечтой оставался Киев. Он дважды его брал штурмом, был провозглашен великим князем, здесь же умер и был похоронен. Могила его однако была вскрыта, и кости того, чей памятник сегодня красуется в центре Москвы, сегодня хранятся не преданные земле в одном из киевских казенных учреждений. Обычный парадокс истории!

Если для Игоря Святославича Новгород-Северского половцы — злейшие враги, то для Юрия Долгорукого они же — лучшие друзья и союзники в его длительной борьбе за киевский престол. И Русскую землю они уже топтали, жгли и грабили вместе. Лаврентьевская летопись сохранила для потомков перечень их “славных дел”:

В лето 6659 (1151). <...> Пришли половцы на помощь Юрию против Изяслава; Юрий же соединился с Ольговичами и с Владимиром Давыдовичем, и с половцами на Изяслава, пришли к Киеву и поставили шатры против Киева на луга. Изяслав же стерег их и не давал зайти в брод в Днепр, и бились между собой, разъезжая в ладьях. И не могли ничего сделать киевлянам, ибо Изяслав ухитрился сделать удивительные ладьи: гребцы в них гребут невидимо, видны только весла, а людей не видно, ибо ладьи покрыты досками; воины же стоят наверху, одетые в броню, и стреляют, а два кормчих — один на корме, а другой на носу, идут куда захотят, не разворачивая ладьи. Юрий же с Ольговичами захотели спуститься вниз к Витичевскому броду, и не посмели пустить ладьи мимо Киева, но завели их в Долобское озеро и оттуда волочили их берегом в Золотчу, а по Золотче ладьи их вошли в Днепр. Полки же Юрия шли по лугу, а Изяслав шел по той стороне Днепра, по горе, а ладьи его — по Днепру. Пришли они к Витичеву, стали друг против друга и стали биться в ладьях из-за брода. Изяслав же и здесь не дал им зайти в брод. Ольговичи же, сговорившись с половцами, оставили князя Юрия с Владимиром Давыдовичем и с обозом против Витичева, а сами поехали к Зарубу. Сторожи Изяслава стояли на той стороне со Шварном и не давали зайти в брод. Тогда половцы сели на коней, защищенные броней и щитами, с копьями, изготовленными к бою, устремились в Днепр и закрыли Днепр множеством воинов. Сторожа же Изяслава испугались и бежали; как раз в то время послал Изяслав сына своего Мстислава в Венгрию, и потому брод был слабо укреплен, поскольку князя здесь не было, а боярина не все слушают. Оба (Святослава перебрели с половцами Днепр, и послали весть к Юрию, говоря: "Пойди скорее, мы уже перебрели Днепр, как бы не ударил на нас Изяслав", Юрий же с Владимиром и с детьми скоро пришел к Зарубу и перешли в брод через Днепр. Изяслав” услышав об этом, вернулся к Киеву, а Юрий пошел за ним следом к Киеву. Подойдя к Белгороду, он изготовился к бою, двинулся к Киеву и стал возле Лыбеди; Изяслав же стал против него перед Золотыми воротами с дядей своим Вячеславом, и с братом своим Ростиславом, и с Изяславом Давыдовичем. Стрельцы перестреливались через Лыбедь, а в это время берендичи с вежами, и торки, и все черные клобуки прибежали сюда и причинили большое зло: в одних случаях ратники, а в других — свои, и монастыри разрушили, и села пожгли, и огороды порушили”. (Перевод А.Г. Кузьмина)

Уже при Юрии Долгоруком центр русской государственности стал постепенно перемещаться с Юга на Северо-Восток. Этот необратимый процесс продолжился при его сыне — владимиро-суздальском князе Андрее Юрьевиче, прозванным Боголюбским (ок. 1111 — 1174). Позднейшая историографическая и религиозная традиция сильно приукрасила и идеализировала его персону. В действительности же это была противоречивая, властолюбивая, бескомпромиссная и жестокая личность. Его отношения с половцами были крепки как никогда: еще бы — его матерью была княжна-половчанка (история, правда, не сохранила ее имени). Стремясь к укреплению самовластья, Андрей Боголюбский развивал политическую экспансию на двух направлениях — новгородском и киевском. В 1171 году он послал к Киеву громадную рать во главе с сыном Мстиславом. Город был осожден, взят штурмом и отдан на разграбление разношерстному владимиро-суздальскому войску, в состав которого входили и тюркские союзники. Действия победителей в поверженном городе ничем не отличались от поведения любых других захватчиков. Читатели Ипатьевской летописи имеют редкую возможность сопоставить два описания захвата Киева, данных в одном и том же источнике: первое касается войска Андрея Боголюбского, второе — Батыевой орды, взявшей стольный град спустя неполных семь десятилетий.

“В лето 6679 (1171). <...> Взят Киев, месяца марта в восьмой день, на второй неделе поста в среду, и грабили в течение двух дней весь город, Подолье и Гору, монастыри, св.Софию, Десятинную Богородицу, и никому не было пощады: церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен уводили в плен, насильно разлучая от мужей своих, младенцы плакали, смотря на своих матерей, захватили множество добра, в церквях ограбили иконы, ризы и книги и все колокола вынесли Смоляне, Суздальцы, Черниговцы и Олегова дружина; были захвачены все святыни; погаными был зажжен Печерский монастырь, но Бог сохранил его от такого зла. В Киеве у всех людей стоял стон, горе и скорбь неутешная и слезы непрестанные. Это все случилось ради наших грехов”.

Действия татаро-монгол в той же Ипатьевской летописи описаны более сдержано:

“В лето 6748 (1240). Пришел Батый к Киеву с большой силой, со множеством своих воинов окружил город. <...> Поставил Батый стенобитные орудия к городу подле Ляшских ворот (туда подступали дебри). Орудия били беспрестанно день и ночь, пробили стены; взошли горожане на разбитые стены, и было там видно, как ломались копья, как разбивались на куски щиты и стрелы помрачали свет. [Горожане] были побеждены, а Дмитр [воевода] был ранен. Татары взошли на стены и сидели там; в тот день и ночь горожане построили снова другую стену около Богородицы [Десятинной церкви]; на другой день [татары] пошли приступом на них, и был между ними сильный бой; люди взбежали на церковь и на церковные своды со своим имуществом; от тяжести завалились с ними церковные стены; город был захвачен. Димитра вывели раненым и не убили по причине храбрости”. (Перевод В. Панова)

Трудно сказать, какой эпизод красноречивей — жестокости явно больше в первом. Отношение же Батыя к воеводе Дмитру выглядит вообще на уровне рыцарских романов: от соплеменников он вряд ли бы дождался такого благородства. Кончина Андрея Боголюбского тоже была жестокой: его беспощадно убили заговорщики из ближайшего окружения — обиженные слуги и родичи. Рассказ об убиении князя по накалу страстей и обилию крови напоминает шекспировскую трагедию. Предполагается, что ужасающие подробности записаны летописцем со слов очевидца:

“... Лишь настала ночь, прибежав и схвативши оружие, пошли на князя, как дикие звери, но, пока они шли к его спальне, пронзил их и страх, и трепет. И бежали с крыльца, спустясь в погреба, упились вином. Сатана возбуждал их в погребе и, служа им незримо, помогал укрепиться в том, что они обещали ему. И так, упившись вином, взошли они на крыльцо. Главарем же убийц был Петр, зять Кучки, Анбал, яс [осетин] родом, ключник, да Яким, да Кучковичи — всего числом двадцать зловредных убийц, вошедших в греховный сговор в тот день у Петра, у Кучкова зятя, когда настала субботняя ночь на память святых апостолов Петра и Павла.

Когда, схватив оружие, как звери свирепые, приблизились они к спальне, где блаженный князь Андрей возлежал, позвал один, став у дверей; “Господин мой! Господин мой...” И князь отозвался; “Кто здесь?” — тот же сказал: “Прокопий...”, но в сомненье князь произнес: “О, малый, ты не Прокопий'” Те же, подскочив к дверям и поняв, что здесь князь, начали бить в двери и силой выломали их. Блаженный же вскочил, хотел схватить меч, но не было тут меча, ибо в тот день взял его Анбал-ключник, а был его меч мечом святого Бориса. И ворвались двое убийц, и набросились на него, и князь швырнул одного под себя, а другие, решив, что повержен князь, впотьмах поразили своего; но после, разглядев князя, схватились с ним, ибо он был силен. И рубили его мечами и саблями, и раны копьем ему нанесли, и воскликнул он: “О, горе вам, бесчестные, зачем уподобились вы Горясеру [убийца святого Глеба]? Какое вам зло я нанес? Если кровь мою прольете на земле, пусть Бог отомстит вам за мой хлеб” Бесчестные же эти, решив, что убили его окончательно, взяв раненого своего, понесли его вон и дрожа ушли. Князь же, внезапно выйдя за ними. начал рыгать и стонать от внутренней боли, пробираясь к крыльцу. Те же, услышав голос, воротились снова к нему. И пока они были там. сказал один: “Стоя там, я видел в окно князя, как шел он с крыльца вниз” И воскликнули все: “Ищите его!” — и бросились все взглянуть, нет ли князя там, где, убив его, бросили. И сказали: “Теперь мы погибли Скорее ищите его” И так, запалив свечи, отыскали его по кровавому следу. <...> Заговорщики долго искали его — и увидели сидящим, [за лестничным столбом] подобно непорочному агнцу. И тут проклятые подскочили и прикончили его. Петр же отсек ему правую руку. А князь, на небо взглянув, сказал: “Господи, в руки тебе предаю душу мою” — и умер. Убит был с субботы в ночь, на рассвете, под утро уже воскресенья — день памяти двенадцати апостолов”. (Перевод В.В. Колесова)

* * *

В Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивиловской и других летописях несчастливый поход князя Игоря н половцев — обычный проходной эпизод в ряду множества других событий. Тем более, что еще большие, не сравнимые ни с чем потрясения ждали Русскую землю впереди. До первого столкновения с татаро-монголами и разгрома объединенного русско-половецкого войска на Калке в 1223 году оставалось менее 40 лет. (Для половцев сражение, которых жестокая необходимость заставила пойти на союз с русскими, явилось началом их полного конца: в следующий приход татро-монголов на Русь в 1237 году они первым делом добили половцев и ликвидировала их как этнос — раз и навсегда). Некоторым ветеранам Игорева похода суждено было еще застать зарождение новой беды, куда более страшной чем половецкие набеги. Ее сулили и знамения ноосферы. Лаврентьевская летопись зафиксировала и сами угрожающие явления (совпавшие к тому же с пасхальными празднествами), и тревожное предчувствие, охватившее всех от мала до велика:

“В лето 6738 (1230) <...> 3 мая, на память святого Феодосия, игумена Печерского, в пятницу, во время святой литургии при чтении святого Евангелия в соборной церкви святой Богородицы во Владимире, затряслась земля, и церковь, и трапезная, и иконы задвигались по стенам, и паникадила со свечами и светильниками заколебались, и люди многие изумились, и думали каждый, что закружилась голова, и говорили об этом друг другу, ибо не все поняли это удивительное чудо; было же это во многих церквах и домах господских, было и в других городах, и в Киеве было еще большое потрясение. А в Печерском монастыре каменная церковь святой Богородицы расступилась на четыре части; и находились здесь митрополит Кирилл, и князь Владимир, и бояре, и множество киевлян, и люди сошлись: ибо был праздник дня святого Феодосия; и трапезная каменная была потрясена, явства и питье были снесены, все то было раздроблено падающими сверху осколками камней, также столы и скамьи; однако ни вся трапезница, ни верх ее не обрушились. Также и Переяславле Русском церковь святого Михаила расступилась надвое, и пали своды трех закомар, и разбились иконы и паникадила со свечами и светильники. И то все было по всей земле в один день, один час, в час святой литургии, 3 мая, в пятницу 4-й недели по Пасхе; так слышал от очевидцев, бывших там в это время.

Того же месяца в 10 день, в пятницу 5-й недели по Пасхе, некоторые видели, что восходящее солнце имело три угла, как коврига, потом казалось как звезда, и так исчезло, потом через некоторое время вновь взошло своим чередом. Того же месяца в 14 день, во вторник 6-й недели по пасхе, во втором часу, солнце начало исчезать на глазах у всех людей, и осталось его мало, как месяц трех дней, и начало снова наполняться, и многие думали, что по небу идет месяц, поскольку было полнолуние, а другие думали, что солнце идет вспять, поскольку с севера на солнце набегали в южном направлении небольшие и частые облака. В тот же день и час так же и еще более грозно было в Киеве: все видели, что солнце стало месяцем и появились столпы красные, зеленые, синие, по обе стороны солнца, также с неба сошел огонь, как большое облако над ручьем Лыбедью; люди все уже не надеялись сохранить жизнь, думали, что уже наступил конец, целуя друг друга и прося друг у друга прощение, и горько плакали, и возопили к Богу со слезами; и милостью своей Бог перевел страшный тот огонь через весь город без вреда, и пал он в реку Днепр, где и погиб; так сказал бывший там очевидец”. (Перевод А.Г. Кузьмина)

За вычетом солнечного затмения, все остальное из описанного летописцем можно отнести к ноосферным предзнаменованиям; затмение же просто стало удобным каналом трансляции и световых треугольников, и огненных столпов, и зелено-красно-синих радуг, и всего остального тоже. Только не надо уверять, что здесь описаны ничего не означающие явления. И что землятрясения в Киеве вполне типичны и заурядны: когда храмы, построенные на века, наподобие карточных домиков, распадаются на четыре части. Ничего подобного здесь не случалось ни раньше, ни позже! И никаких случайных совпадений — все более чем закономерно. Но это закономерности не бытового, а ноосферного порядка. Летописец интуитивно составил столь детальное описание, бесознательно полагая, что когда-нибудь кто-то, быть может, и расшифрует загадочные предзнаменования.

И вот пришло это страшное время. Ноосферное предупреждение 1230 года не замедлило реализоваться самым что ни на есть жесточайшим образом: спустя два года копыта татаро-монгольской конницы уже топтали Русскую землю. Сначала была Калка, затем в "Калку" превратились большинство русских удельных княжеств. Тверская летопись, суммируя сведения, почерпнутые из других источников, так рассказывает о катастрофическом поражении объединенных русских и половецких сил на реке Калке 31 мая 1223 года:

"И так встретились полки, а выехали вперед против татар Даниил Романович, и Семен Олюевич, и Василек Гаврилович. Тут Василька поразили копьем, а Даниил был ранен в грудь, но он не ощутил раны из-за смелости и мужества, ведь он был молод, восемнадцати лет, но силен был в сражении и мужественно избивал татар со своим полком. Мстислав Немой также вступил в бой с татарами, и был он также силен, особенно когда увидел, что Даниила ранили копьем. Был ведь Даниил родственником его отца, и Мстислав очень любил его и завещал ему свои владения. Также и Олег Курский мужественно сражался, также и Ярун с половцами подоспел и напал на татар, желая с ними сразиться. Но вскоре половцы обратились в бегство, ничего не достигнув, и во время бегства потоптали станы русских князей. А князья не успели вооружиться против них; и пришли в смятение русские полки, и было сражение гибельным, грехов наших ради. И были побеждены русские князья, и не бывало такого от начала Русской земли.

Князь же великий Мстислав Романович Киевский, внук Ростислава, правнук Мстислава, который был сыном Владимира Мономаха, и князь Андрей, зять Мстислава, и Александр Дубровский, видя это несчастье, никуда не двинулись с места. Разбили они стан на горе над рекой Кадкой, так как место было каменистое, и устроили они ограду из кольев И сражались из-за этой ограды с татарами три дня. А татары наступали на русских князей и преследовали их, избивая, до Днепра. А около ограды остались два воеводы, Чегирхан и Тешухан, против Мстислава Романовича, и его зятя Андрея, и Александра Дубровского; с Мстиславом были только эти два князя. Были вместе с татарами и бродники, а воеводой у них Плоскиня. Этот окаянный воевода целовал крест великому князю Мстиславу, и двум другим князьям, и всем, кто был с ними, что татары не убьют их, а возьмут за них выкуп, но солгал окаянный: передал их, связав, татарам. Татары взяли укрепление и людей перебили, все полегли они здесь костьми. А князей придавили, положив их под доски, а татары наверху сели обедать; так задохнулись князья и окончили свою жизнь.

А других князей, которых татары преследовали до Днепра, было убито шесть: князь Святослав Каневский, Изяслав Ингваревич, Святослав Шумский, Мстислав Черниговский с сыном, Юрий Несвижский, а из воинов только десятый вернулся домой. И Александр Попович тут был убит вместе с другими семьюдесятью богатырями. Князь же Мстислав Мстиславич Галицкий раньше всех переправился через Днепр, велел сжечь ладьи, а другие оттолкнуть от берега, боясь погони, а сам он едва убежал в Галич. А Владимир Рюрикович, племянник Романа, внук Ростислава Мстиславича, сел на престоле в Киеве месяца июня в шестнадцатый день. А случилось это несчастье месяца мая в тридцатый день, на память святого мученика Ермия. Только десятая часть войска вернулась домой, а у некоторых половцы отняли коня, а у других одежду. Так за грехи наши Бог отнял у нас разум, и погибло бесчисленное множество людей. Татары же гнались за русскими до Новгорода-Святополча. Христиане, не зная коварства татар, выходили им навстречу с крестами, и все были избиты. Говорили, что одних киевлян погибло тогда тридцать тысяч".

(Перевод Д.М. Буланина)

Последующие события оказались еще более ужасными. Они полностью изменили течение русской истории, направили его в совершенно иное русло. Летописи с кинематографической точностью превращают современных читателей в зрителей. Даже сквозь скупые строки чувствуется затаенную боль безвестного хрониста, воочию видишь, как стискивает он зубы и утирает слезы рукавом монашеской рясы:

“В год 6745 (1237). При благоверном великом князе Георгии благоверный епископ Митрофан поставил над трапезой в святом соборном храме Богородицы киот и украсил его золотом и серебром. В тот же год был расписан придел церкви святой Богородицы.

В тот же год зимой пришли из восточных стран на Рязанскую землю лесом безбожные татары, и начали завоевывать Рязанскую землю, и пленили ее до Пронска, и взяли все Рязанское княжество, и сожгли город, и князя их убили. А пленников одних распинали, других — расстреливали стрелами, а иным связывали сзади руки. Много святых церквей предали они огню, и монастыри сожгли, и села, и взяли отовсюду немалую добычу; потом татары пошли к Коломне. В ту же зиму выступил Всеволод, сын Юрия, внук Всеволода, против татар. И встретились они у Коломны, и была битва великая. И убили воеводу Всеволодова Еремея Глебовича, и многих других мужей Всеволода убили, а Всеволод прибежал во Владимир с малой дружиной. А татары пошли к Москве. В ту же зиму взяли татары Москву, и воеводу убили Филиппа Няньку за правоверную христианскую веру, а князя Владимира, сына Юрия, взяли в плен. А людей избили от старца до грудного младенца, а город и церкви святые огню предали, и все монастыри и села сожгли, и, захватив много добра, ушли.

В ту же зиму выехал Юрий из Владимира с небольшой дружиной, оставив своих сыновей, Всеволода и Мстислава, вместо себя. И поехал он на Волгу с племянниками своими, с Васильком, и со Всеволодом, и с Владимиром, и расположился на реке Сити лагерем, поджидая братьев своих Ярослава с полками и Святослава с дружиной. И начал князь великий Юрий собирать воинов против татар, а Жирослава Михайловича назначил воеводой в своей дружине.

В ту же зиму пришли татары к Владимиру, месяца февраля в третий день, на память святого Симеона, во вторник, за неделю до мясопуста. Владимирцы затворились в городе, Всеволод и Мстислав были в нем, а воеводой был Петр Ослядюкович. Увидев, что владимирцы не открывают ворот, подъехали татары к Золотым воротам, ведя с собой Владимира Юрьевича, брата Всеволода и Мстислава. И начали спрашивать татары, есть ли в городе великий князь Юрий. Владимирцы пустили в татар по стреле, и татары также пустили по стреле на Золотые ворота, и затем сказали татары владимирцам: “Не стреляйте!” Те перестали. И подъехали татары близко к воротам, и начали спрашивать: “Узнаете ли княжича вашего Владимира?” И был Владимир печален лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего Владимира. О горестное и достойное слез зрелище: Всеволод и Мстислав с дружиной своей и все горожане плакали, глядя на Владимира.

А татары отошли от Золотых ворот, и объехали весь город, и расположились лагерем на видимом расстоянии перед Золотыми воротами — бесчисленное множество воинов вокруг всего города, Всеволод же и Мстислав пожалели брата своего Владимира и сказали дружине своей и Петру-воеводе: “Братья, лучше нам умереть перед Золотыми воротами за святую Богородицу и за правоверную веру христианскую”; но не разрешил им этого Петр Ослядюкович. И сказали оба князя: “Это все навел на нас Бог за грехи наши”, ведь говорит пророк: “Нет у человека мудрости, и нет мужества, и нет разума, чтобы противиться Господу. Как угодно Господу, так и будет. Да будет имя Господа благословенно в веках”. Свершилось великое зло в Суздальской земле, и не было такого зла от крещения, какое сейчас произошло; но оставим это.

Татары станы свои разбили у города Владимира, а сами пошли и взяли Суздаль, и разграбили церковь святой Богородицы, и двор княжеский огнем сожгли, и монастырь святого Дмитрия сожгли, а другие разграбили. Старых монахов, и монахинь, и попов, и слепых, и хромых, и горбатых, и больных, и всех людей убили, а юных монахов, и монахинь, и попов, и попадей, и дьяконов, и жен их, и дочерей, и сыновей — всех увели в станы свои, а сами пошли к Владимиру. В субботу мясопустную начали татары готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили ограду вокруг всего города Владимира. В воскресенье мясопустное после заутрени пошли они на приступ к городу, месяца февраля в седьмой день, на память святого мученика Федора Стратилата.

И стоял в городе из-за наших грехов и несправедливости великий плач, а не радость. За умножение беззаконий наших привел на нас Бог поганых, не им покровительствуя, но нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Такими карами казнит нас Бог — нашествием поганых, ведь это бич его, чтобы мы свернули с нашего дурного пути. Поэтому и в праздники Бог насылает на нас печаль, как говорит пророк: “Обращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание”. Взяли татары город до обеда от Золотых ворот; у церкви святого Спаса они перешли по примету через стену, а с севера от Лыбеди подошли к Ирининым воротам и к Медным, а от Клязьмы подступили к Волжским воротам и так вскоре взяли Новый город. Всеволод и Мстислав и все люди бежали в Печерний город. А епископ Митрофан, и княгиня Юрия с дочерью, и со снохами, и с внучатами, и другие, княгиня Владимира с детьми, и многое множество бояр и простых людей заперлись в церкви святой Богородицы. И были они здесь без милости сожжены. И помолился боголюбивый епископ Митрофан, говоря так: “Господи Боже сил, податель света, сидящий на херувимах, и научивший Иосифа, и укрепивший своего пророка Давида на Голиафа, и воскресивший на четвертый день из мертвых Лазаря, протяни руку свою невидимо и прими с миром души рабов твоих”; и так он скончался. Татары же силой выбили двери церковные и увидели: некоторые в огне скончались, других они оружием добили.

Церковь святой Богородицы татары разграбили, сорвали оклад с чудотворной иконы, украшенный золотом, и серебром, и камнями драгоценными, разграбили все монастыри и иконы ободрали, а другие разрубили, а некоторые взяли себе вместе с честными крестами и сосудами священными, и книги ободрали, и разграбили одежды блаженных первых князей, которые те повесили в святых церквах на память о себе. Все это татары взяли с собой, а пророк так говорит; “Боже, пришли язычники в наследие твое, осквернили церковь святую твою, Иерусалим превратили в хранилище овощей, трупы рабов твоих отдали на съедение птицам небесным, тела преподобных твоих — зверям земным, пролили кровь их, как воду”. Убит был Пахомий, архимандрит монастыря Рождества святой Богородицы, и игумен Успенский, Феодосии Спасский, и другие игумены, и монахи, и монахини, и попы, и дьяконы, начиная с юных и кончая старцами и грудными младенцами. Расправились татары со всеми, убивая одних, а других уводя босых и раздетых, умирающих от холода, в станы свои.

И было видеть страшно и трепетно, как в христианском роде страх, и сомнение, и несчастье распространялись. Мы согрешили — и наказаны, так что жалко было видеть нас в такой беде. И вот радость наша превратилась в скорбь, так что и помимо своей воли мы будем помилованы в будущей жизни. Ведь душа, всячески наказанная в этом мире, на будущем суде обретет помилование и облегчение от муки. О сколь неизреченно, Боже, твое человеколюбие. Именно так должен наказывать добрый владыка. И я, грешный, также много и часто Бога гневлю и грешу часто каждодневно; но теперь вернемся к нашему рассказу...”

И так продолжалось долгих триста лет, а если принять во внимание и набеги крымских татар, не раз осаждавших Москву, то в два раза больше — до XVIII века. Пассионарная вспышка одного суперэтноса обернулась смертельным ожогом для других народов.Однако, как ни странно, поражение, унижение и порабощение русского народа имело не одни только отрицательные, но и положительные политические последствия. Раздробленные и малосильные русские удельные княжества под властью монгольских ханов постепенно обретали цементирующее общегосударственное начало, единоначальную власть и централизованное управление. К такому выводу еще в 20-е годы ХХ века пришла плеяда русских историков-евразийцев, опиравшихся, впрочем, на давно известный тезис Н.К. Карамзина: “Москва обязана своим величием ханам”.

“Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари, далеко не закончив еще “собирания Русской земли”, стали собирать земли западного улуса Великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. “Свержение татарского ига” свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Даже персонально значительный процент бояр и других служилых людей московского царя составляли представители татарской знати. Русская государственность в одном из своих истоков произошла из татарской, и вряд ли правы те историки, которые закрывают глаза на это обстоятельство или стараются преуменьшить его значение”.

Приведенные слова принадлежат уже одному из основоположников евразийского движения — выдающемуся русскому филологу, лингвисту с мировым именем, историку и мыслителю — Николаю Сергеевичу Трубецкому (1890—1938) Ему вторит другой историк-евразиец — Петр Николаевич Савицкий (1895—1968): “В лоне монгольской державы сложилась н о в а я Р у с ь. Едва ли не этим определилась и определяется вся дальнейшая судьба человечества”. Среди советских историков концепция евразийцев не встретила особой поддержки. Долгое время, заняв круговую оборону и практически в одиночку, ее отстаивал только Л.Н. Гумилев. Его взгляды по этому вопросу, как всегда отличались непреклонной страстностью. “Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы...”, — говорил он незадолго перед смертью в одном из интервью. И был прав: история людей — и тем более их мировоззрения — не всегда совпадает с историей биосферы и ноосферы, которые в любом случае выступают в качестве решающего и определяющего начала.

Еще раньше другой видный историк из плеяды мыслителей-евразийцев — Георгий Владимирович Вернадский (1877—1973) — посвятил эпохе так называемого татаро-монгольского ига программную статью “Два подвига св. Александра Невского” (1925 г.), где сопоставил массовую пассионарность степной орды с индивидуальной пассионарностью русского полководца и подвижника. Окажись он во главе раздробленных русских дружин, растерявшихся перед внезапным и мощнейшим натиском степняков, неизвестно еще как бы сложилась русская история, но судьба уготовила Александру Невскому (ок. 1220—1263) иную миссию — остановить вражескую экспансию с Запада и, что не менее важно, сплотить и сохранить русский дух внутри Русского государства. Для этого Александру Ярославичу пришлось искать компромисса с поработителями Русской земли — во имя ее же сохранения и будущего возрождения. Г.В. Вернадский подчеркивает: “Александр выделил в монголах дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую культурную самобытность от латинского Запада. <...> Христианский подвиг не всегда есть мученичество внешнее, а иногда наоборот — внутреннее: не только брань видимая, но и “брань невидимая”, борьба с соблазнами душевными, подвиг самодисциплины и смирения... ”. Таким образом, два подвига, которым посвящена программная статья Вернадского, суть: первый — подвиг брани, второй — подвиг смирения; оба имели единую цель — сохранение нравственно-политической силы русского народа.

Основы национального самосознания, заложенные святым князем-пассинарием, живы и поныне в сердцах и душе его потомков, ибо гарантия благих и незыблемых принципов русского менталитета обеспечивается не только на личностном, но и на ноосферном уровне. Сказанное относится и к подвигу, как он понимался на Руси испокон веков. Лучше всего русское понимание подвига как подвижничества лучше всего передает хрестоматийное стихотворение Алексея Степановича Хомякова (1804—1860):

Подвиг есть и в сраженьи,

Подвиг есть и в борьбе;

Высший подвиг в терпеньи,

Любви и мольбе.

Если сердце заныло

Перед злобой людской,

Иль насилье схватило

Тебя цепью стальной;

Если скорби земные

Жалом в душу впились,—

С верой бодрой и смелой

Ты за подвиг берись.

Есть у подвига крылья,

И взлетишь ты на них

Без труда, без усилья

Выше мраков земных,

Выше крыши темницы,

Выше злобы слепой,

Выше воплей и криков

Гордой черни людской.

Статья Г.В. Вернадского писалась как бы в прямой полемике с пресловутой русофобским опусом маркиза Астольфа де Кюстина “Россия в 1839 году”, где очередной французский мюнхгаузен попытался исказить не только историю современной ему России, но и густым дегтем перепачкать ее достославное прошлое. Казалось бы время де кюстинов безвозвратно ушло. Но нет, злопыхательский пыл разнокалиберных фальсификаторов русской истории за полтора века нисколько не поубавился. В 1983 году в Лондоне был издана очередная монография крупнейшего европейского специалиста по русской истории Джона Феннела “Кризис средневековой Руси: 1200—1304”, через шесть лет книга увидела свет на русском языке. Английский “специалист” не просто принижает значение личности Александра Невского в отечественной истории — он отрицает фактическую сторону выигранных им сражений, называя Невскую битву и Ледовое побоище мелкими, случайными и малосущественными, о которых не сохранилось никаких достоверных известий, кроме агиографического “Жития святого благоверного и великого князя Александра”, написанного более чем через сто лет после его смерти.

Действительно, западно-европейские хроники хранят полнейшее молчание о битвах на Неве и Чудском озере. О первой из них умалчивают и современники — русские летописцы. Лишь о событиях, связанных с экспансией Ливонского ордена, сохранилась краткая запись в Лаврентьевской летописи. Да и та сделана таким образом, что на первый план выдвигается не князь Александр, а его брат Андрей: “В лето 6750 (1242). Великий князь Ярослав послал сына своего Андрея в Новгород Великий в помощь Александру против немцев, и победили их на Плесковском (Псковском) озере и взяли большой полон; и возвратился Андрей к отцу своему с честью”. Вот и все, что можно узнать из ранних русских летописей об эпохальных событиях, в ходе которых решалась судьба России и дальнейшей русской истории. В более поздних летописях появляются подробности, хорошо известные по школьным учебникам, художественным произведениям и классическому фильму Сергея Эйзенштейна. Откуда они взялись?

Как уже подчеркивалось, огромное количество древнерусских рукописных книг и документов погибло. Среди них множество ранних летописей, о содержании которых теперь можно только догадываться. Однако нельзя полностью игнорировать и стойкую устную традицию: народ присвоил любимому князю прозвание Невского, народ свято хранил в памяти основные факты его героических деяний. Это ведь только к радости “специалистов”, вроде Джона Феннела, отсутствие соответствующей записи в какой-нибудь шведской или эстонской хронике может служить аргументом в пользу того, что случайная стычка на Неве не имела никакого значения для хода истории, а юный князь Александр получил свое прозвище неизвестно за что. По счастью, народ не состоит из одних только феннелов: в противном случае на Британских островах не сохранилось бы ни баллад о Робине Гуде, ни цикла сказаний о короле Артуре и рыцарях “круглого стола”, ни волшебных легенд Уэльса “Мабиногион”, в которых в “снятом виде”, как выражаются философы, сохранились реальные факты реальной, хотя и очень далекой, истории или же предыстории.

Поиск по сайту: