Аркан Чердак

Ситуации нашей жизни похожи на камни на дороге. Какие-то только и достойны, что быть опорой, и мы расшвыриваем их мысками ботинок. Некоторые – крупные, с острыми гранями, лучше обойти стороной или убрать с пути, но чаще мы оставляем их на месте, на горе невнимательному путнику. Какие-то камни достойны быть поднятыми и рассмотренными. Но даже из таких, сложных и манящих, большинство будет выброшено. Мы редко берём их с собой. Человеку проще избавится от того, что вызывает слишком сильные эмоции.

Второй раз мы столкнулись с Эрнестом неожиданно. Я полулежала в кресле и наслаждалась книгой, а он позвонил и пригласил на ещё один поэтический вечер.

- Когда? – спросила я телефон.

- Через пару часов нужно быть там, - беззаботно ответили с другого конца города.

Что поделать? Пришлось расстаться с мягкими подушками и броситься на промозглую улицу, укутавшись в длинный шарф. Меня ждало метро, прыжки с ветки на ветку и злая толпа, пробившись через которую я очутилась в условленном месте.

- На самом деле, мне просто скучно, - сказал он вместо «здравствуй». – Программа начинается через часа два, нужно как-то убить время.

Я подавила восставшее из глубин естественное бешенство, и, для начала вежливо поприветствовав спутника, протянула задумчивое «хорошо».

- То есть, конечно, не очень приятно стоять тут и мерзнуть, - продолжила я, - может, зайдем куда-нибудь?

Мужчина безразлично повел плечами, Осмотрелся по сторонам и заговорчески произнес:

- Есть одна идея, только давай для начала в магазин зайдем?

Теплое пальто не спасало от холода. Ветер пронизывал до костей. Мы стояли около бара, я мечтала о теплой ванной и ждала пока он допьет пиво.

Жизнь такая, какая есть. Не стоит судить этот мир строго, он создан не только для наслаждений. Во всяком случае, наслаждение одного не всегда означает то же самое для другого. Кажется, человечество кто-то проклял.

У каждого помещения есть настроение и время суток.

Светлые скатерти и нежные бутоны роз в фарфоровых вазочках отличают утренние ресторанчики; яркие вспышки в клубной темноте похожи на ночь с её пьяницами и фонарями; броские картинки и улыбчивые девушки знаменуют дневную суету бистро.

В баре, в котором мы оказались, царил поздний вечер. Пепельницы на столах заменяют какие-то автозапчасти; мебель деревянная и грубая; пицца сочная и вкусная.

Есть такой особый сорт людей – они всегда зачем-то всем желают помочь. Обычно это женщины. Они подбирают больных животных с улиц и пытаются их выходить, а когда те умирают, то льют в тишине горькие слезы.

У меня аллергия на шерсть, поэтому сей изъян проявляется несколько иначе. Во мне живет дурацкая привычка помогать людям, а если быть точной, я пытаюсь сделать их души чище, а сердца мягче.

В самых счастливых снах вижу одну и ту же картину: я, в простом длинном платье, стою посреди огромной площади, а люди вокруг по-настоящему счастливы и оттого искренне улыбаются. Нет ни зависти, ни горя, ни злости.

Мечты… мечты…

Опасно быть доброй.

Мы сидим друг напротив друга. Идет диалог. От вялых «слов-стандартов» и обмена чужими мыслями из книг и статей к неосторожному слову, которое разжигает спор. Он разрастается, заполняет собой комнату, и, наконец, затихает. Неловкая пауза и прорыв плотин – теперь из наших уст льется искренность. Мы говорим, говорим, говорим. И не можем выговориться, будто оба молчали в течение месяцев. Какое-то время спустя разговор становится ровнее, спокойнее, уже без выкриков и колючих фраз.

- Расскажи мне, - просит он, - откуда у тебя этот шрам?

Я невольно касаюсь ключицы. От одной косточки к другой горизонтально тянется розовая выпуклая полоска.

- Обычно я говорю, что любимый кот поцарапал.

Эрнест морщит нос: «Но мне-то ты можешь сказать правду?».

Бывают моменты, когда захлестывает необъяснимое чувство родства и сердечность достигает масштаба зияющей пропасти. Я предпочла не сдерживать этот порыв.

- Дом накладывает на человека свой отпечаток, - заговорила я, - так получилось, что я выросла в доме с ужасной историей. Соседка снизу живет в этом месте всю свою жизнь, так же как и ее мать и мать ее матери. Три поколения, переживающие изменения времени.

- Что там такого удивительного-то? – нетерпеливо спросил Эрнест.

- Розовая краска, деревянные окна и барельефы нимф на фасаде. Парадная и черная лестницы, лепнина и кованые из чугуна перила-грифоны. Соседка рассказывала, что это был дом терпимости, и что когда она была маленькой, лестничные пролеты украшали фигуры амуров. Это был дом любви и наслаждений.

- Интересно, - протягиваешь ты.

Продолжаю:

- Но не в этом суть. Когда я была подростком, мне начал видеться наяву странный мужчина – у него были рыжие бакенбарды и длинные усы. Я всегда боялась оставаться дома одна, потому что стоило мне только, к примеру, сесть на диван, и он появлялся.

Улыбался какой-то грустной улыбкой и вешался при мне на моей же люстре.

Я читаю сомнение на твоём лице – будто ты не веришь мне, будто я рассказываю сказки.

Но я не обращаю внимания на твою реакцию.

- Тогда я решилась расспросить соседку. Она передала мне то, что рассказывала её бабушка. Одному господину доложили, будто его жена работает в этом доме жрицей разврата, он не хотел верить, потому решил убедиться самостоятельно. Он поднялся по лестнице на 3-й этаж и попросил знакомства с девушками. Ему привели нескольких. Среди них не было его любви, однако его охватило какое-то странное чувство и он рванулся с места, отодвинул ближайшую штору, и обнаружил за ней жену в самом непристойном виде. Мужчина ничего не сказал, он просто вышел вон. Через какое-то время женщина полезла на чердак проверять, высохло ли белье. И обнаружила труп.

Эрнест смотрел мне в глаза.

- Как я уже сказала, мужчина виделся мне, когда я была в одиночестве. Внешность совпадала с описанием соседки. Мне было страшно, я слезно просила родителей сдать меня психиатрам на лечение. Они только пожимали плечами и уверяли, что это возрастное.

Однажды я сидела на своем зеленом диване и читала Бальзака – в этот момент опять появился он. Только на этот раз, вопреки обыкновению, мужчина не достал веревку, а просто сел напротив меня и уставился в потолок.

Пицца, которую принес официант, с виду была вкусной. Руки поэта остались недвижны, он слушал внимательно. Слова лились из меня сами собой, неспешно и как будто лениво; я потянулась к жирному куску, однако, остановилась и решила завершить рассказ.

- Тогда я решила, что он, вероятно, хочет, чтобы я поднялась наверх, на чердак. Это была не самая дурная идея – может, после этого призрак перестал бы мне являться. Но его там не обнаружилось. С тех пор он просто сидел и смотрел на меня своими желтыми глазами. В те времена у меня, как и у всякого подростка было много проблем. Я не знала, зачем живу и чем буду заниматься. Наверное, поэтому после одного неудачного случая я поднялась по лестнице ещё раз.

- Зачем? – тихо, едва не шепотом спросил Эрнест.

Я дотянулась до пиццы, взяла кусок, и, осмотрев его со всех сторон, положила на тарелку.

- Несколько вечеров я изучала статьи в интернете. Рыжебородый мужчина сидел рядом и смотрел на меня. Помню, меня оставили на несколько дней одну и призрак окончательно расстроил мои шаткие нервы…

Вдруг позади меня кто-то вскрикнул, я резко обернулась, наткнувшись на страшный взгляд желтых глаз. Он сидел, этот мужчина. В баре. И мерзко улыбался.

Что ему нужно? В моём сознании он был одним из тех, кто бродит по улицам и квартирам и отнимает у других силы. Больной символ города, слуга, ворующий для своего господина, идола и создателя, Санкт-Петербурга. Один из многих призраков, что прячутся за фонарями и нападают в темноте. Во всяком случае, мне так казалось.

Несмотря на страх, я нашла в себе силы отвернуться и продолжить:

- В общем, я выбралась на чердак. Как-то оно случилось всё само собой – балка и кирпичи, и веревка. И полет. Когда я толкнула сложенную мною горку, кирпичи беззвучно упали на земляной пол. В старых домах почти все крыши деревянные, капитальный ремонт зачастую не проводился десятилетиями, за счет дождей и высокой влажности доски прогнивают. Видимо, и та, на которой я закрепила петлю, была совсем старая и гнилая.

Я упала вниз и больно ударилась, но дело обошлось ушибами. А потом уже задала себе вопрос: для чего же я живу? И ответ пришел сама собой, будто и не прятался. Я должна делать то, что больше всего любила в детстве: писать истории. В тот день ко мне сформировалась цель.

Но чтобы не забыть о ней, я решила оставить себе отметину. В те времена подруга учила одноклассников курить. У меня с собой были какие-то сигареты. Вот одна из них и оставила на моем теле три шрама, которые слились в один.

Поэт сидел и молча смотрел на шрам.

- И с тех пор, как только я забываюсь или задумываюсь, то прикасаюсь к этой зарубке на память – моему уроку самой себе. Правда, недавно вколола пару инъекций, чтобы уменьшить. Он был слишком выпуклый.

- Удивлен, - наконец сказал поэт, - и что же? Было что-то ещё?

Я иронично улыбнулась

- Конечно. Жизнь. Тогда началась моя жизнь. И я стала фаталисткой. С тех пор началось доказательство того, что смерть меня не настигнет. Бросалась под машины и с блаженством слушала ругань водителей; стояла спиной на самом краю крыши, опустив руки и закрыв глаза. И снова осталась жива. Наверное, мне хотелось доказать, что человек не может и не должен уйти раньше положенного срока. Пока у него есть предназначение, он будет жить.

- Ты ешь, пожалуйста, пиццу. А то остыла совсем, -

В тот вечер мы говорили долго и горячо – когда начались выступления поэтов, мы уже считали друг друга если не друзьями, то хорошими приятелями.

Поиск по сайту: