ИСКУСИТЕЛЬ

Посланец с того света не удивил и не испугал Борю. Его вообще ничто не могло удивить, испугать, там паче обрадовать. Да хоть марсианин! Пошли вы все!

В горле саднило от частой рвоты, в животе плясали сабли и ножи. Чуть подождать и еще полстакана заглотить.

— Молодой человек! Ах, как вы расточительно обращаетесь с такой прекрасной физической формой!

Это проговорил старикашка, сморчок-боровичок, неизвестно когда вошедший и пристроившийся в кресле.

— Иди к черту! — послал Боря.

— Можно сказать: только от него! — весело сообщил старикашка. — Только от него, родимого!

Он говорил как добрый дедушка, а глаза, хитрые и злые, словно щупали Борю, бегали по телу, оценивали.

— Выбирать не приходится, — вздохнул боровичок. — Хоть не имбецил, и на том спасибо.

Боря выпил вино. Только опрокинул в рот, оно тут же ринулось наружу.

Его выворачивало в туалете. За спиной стоял старикашка и комментировал:

— Очень хорошо! Для надежности еще два пальчика в глотку, чтобы вся дрянь выскочила.

Без пальчиков Борю со свистом и стоном вывернуло до потрохов. Слюни и сопли повисли длинными вожжами.

— Прекрасненько! — радовался старикашка. — А теперь на кухню. Горячий сытный обед, крепкий чай — то, что нам, рефлексирующим идиотам, требуется.

Боря вытер ладонью лицо. С размаху, с разворота двинул старикашке в рыло. Тот должен был упасть, отбросить копыта. Но кулак провалился в пух, в мягкую пустую материю. Старик даже не покачнулся.

— Что за манеры! — осуждающе попенял голосом оскорбленного аристократа и мгновенно перешел на злой свист лагерного пахана. — Мразь! Шестерка! В мизире утоплю! — Усмехнулся и снова ласково заворковал: — Пойдем, голубчик, ам-ам делать. Добрый дядя приготовил. Из скудных запасов соорудил царский обед. Гречневая каша со шкварками и жареным луком. Наш секрет — капелька чеснока. Чуточка! На кончике ножа: не для вкуса и запаха, а для напоминания, неуловимого, как первый вздох пробудившейся ото сна девственницы. Прямо скажем, раз чеснок, то девственницы еврейской нации…

Боря невольно пошел за ним на кухню. Сел за стол, взял вилку и стал есть со сковородки гречневую кашу. Действительно вкусную.

Старикашка не закрывал рта. Его несло, как болтливого человека, долго и вынужденно молчавшего.

— В свое время, оно же время повального рабского дефицита, я, ваш покорный слуга, на серебре, на золоте едал. Крабы, лобстеры, угри копченые, артишоки, трюфеля… Ты, чурбан, поди, считаешь, что трюфеля — это конфеты… Впрочем, из конфет тебе только леденцы и карамельки доставались. Так вот, мои столы ломились от деликатесов! Поддаваясь снобистскому гонору, я их жрал! Но лучше гречневой каши со шкварками и жареным луком, с капелькой толченого чеснока ничего не бывает! Чувствуешь? Скажи! Ну?

Боря кивнул.

— Вот! — Старикашка сглотнул слюну. — Ты мне начинаешь нравиться. Хи-хи! Богатый импотент платит за подглядывание в публичном доме! Глухой композитор смотрит на оркестр и по движению смычков слышит музыку! Слепой художник кончиками пальцев… Я вижу, голубчик, аллегории вам недоступны. О чем бишь я? Издержки богатства! Оно подчиняет, диктует, управляет тобой! Но это диктат царской власти. Нет более несвободных людей, чем монархи. Когда тебе принадлежит мир и пространство, тебе не принадлежит время — ни секунды времени в личное пользование. Ты куплен, продан, ты родился в золотых оковах… Ай, как хорошо! Мы почти съели кашку. А у нас еще колбаска жареная! Дрянь, которая присвоила себе имя «Любительской». Знал бы ты, дитя подземелья, вкус настоящей «Любительской», из особого цеха, для кормушечной номенклатуры произведенной. То была не колбаса, то была песня из бычков солнечной Аргентины, убитых ласково, под музыку Вивальди и щекотание под брюхом. Запомни! Если убивать жертвенных животных в состоянии эйфории, то у них не свертывается кровь, в мышцы не выбрасываются ударные дозы адреналина, и мясо не становится жестким. Советская говядина последних десятилетий напоминала по вкусу подошву и будила злобу в организмах послушных граждан. Рядовые не подозревали, а командиры хранили секрет. Бык, убитый пошло и жестоко на всплеске агрессии, отдавал свои гормоны рядовым советским едокам, счастливым уже тем, что им достался килограмм костлявого мяса. Покушал борща — и жену поколотил, схарчил котлеты — и рекорд производительности поставил. Впрочем, мы не собираемся есть тех, кого принесем в жертву. Что колбаска? Слопал? Молодец! Теперь чай. Крепкий, свежий, заваренный из мусора, подметенного на вонючей китайской фабрике. Про настоящий чай я бы спел тебе "песню, да времени нет. Скоро придет твоя квашня теща, отправившаяся на детскую кухню за молоком для младенца. Давай знакомиться? Харитон Романович, без ложной скромности гений подпольного предпринимательства. Почил в бозе, то бишь был убиен конкурентами пять лет тому назад.

Боря нормально не питался больше месяца. Теперь, под гастрономические россказни старичка, набил желудок. От водки не пьянел, а от гречневой каши и жареной колбасы осоловел.

— Не понял! — усмехнулся Боря развязно. — Ты что же? Мертвый? С того света явился?

Совершенно верно! Ах, как приятно видеть вашу реакцию! Не обмороки трепетного гимназиста, а цинизм звереныша, выросшего в джунглях! Отличненько! Сработаемся! Молодой человек! Надежда наша! — пафосно воскликнул старичок. И без перехода ехидно прошипел: — Недоносок шлюхин! Кто бы выкобенивался! В дерьме захлебнешься! Сгниешь, как падаль, без нас!

У Бори не было воображения, он не умел мечтать и грезить. Но Боря знал! Знал, и точка! Знал, когда его сила и когда его бессилие. Старичок брал на понт. Боря ему очень нужен, а он Боре? Никогда и никто, кроме Лоры, для Бори ценности не имел. Он схватил старика, отвратительно подушечно мягкого, оторванного от земли и ни грамма не весившего, по-петушиному кукарекающего: «Бесполезно! Что вы, право! Мы благородные люди! Фраер меченый!» — и затолкал в открытую форточку.

Потеха! В эту стандартную форточку можно было протолкнуть небольшое животное вроде гуся, но не человека, пусть маленького и хрупкого. А старик, пинками упакованный, пролез и сгинул! Туда ему и дорога!

Запищал ребенок. Боря прошел в комнату и заглянул в кроватку. Два килограмма живого мяса, завернутого в пеленки. Лицо с Борин кулак. Хныкает, куксится. Щелчок по лбу — и всех делов. Или подушкой накрыть, чтобы не возникала.

— Иду, моя лапонька! Иду, моя куколка! — раздался в коридоре голос тещи. — Бабушка сейчас даст нашей девочке молочка!

С появлением в доме младенца мать Бори и тетю Любу точно подменили. Они стали меньше пить, наперебой ухаживали за внучкой, соревновались в своей любви и заботе о сиротке. Работали в разные смены, чтобы постоянно кто-то с малышкой находился.

Потом теща вовсе уволилась. Прежде, с похмелья, она из башенного крана не вываливалась. А после рождения внучки, с недосыпа, куняла на опасном производстве. Чуть не опустила плиту на голову прораба.

Блаженно улыбаясь, теща взяла на руки младенца, стала кормить из бутылочки с соской и приговаривать:

— Мы хорошо покушаем, поменяем пеленочки…

Боря вышел из комнаты. Делать ему было решительно нечего. Выпить вина? От одного вида бутылки его затошнило. Надел куртку и отправился на улицу.

Навязчивый покойный старикашка, вытолкнутый в форточку и нисколько не пострадавший после полета с третьего этажа, подскочил к Боре за углом дома.

— Прогуляемся, молодой человек, — предложил он. — Нам есть о чем побеседовать.

Он сыпал словами, не закрывая рта. Говорил, что с его помощью Боря станет очень богатым, купаться в золоте начнет и обретет большую власть над людьми.

— А мне по фигу, — равнодушно ответил Боря. — Чего ты ко мне прилепился?

Выбирать не приходится. А там, — он неопределенно взмахнул рукой, — скучно без живого, ха-ха… — слово его развеселило, — живого дела. Скучно. С твоей помощью, вернее — ты с моей, мы можем наворотить ой сколько интересного! Кстати, я не одинок. Подобралась теплая компания. Цеховики, директора магазинов, есть министры и партийные работники, выражаясь языком советской юриспруденции: расхитители социалистической собственности. Без бандитов и уголовников тоже не обойтись. Но и среди них встречаются любопытные типусы.

— Мне по фигу, — повторил Боря. — Катитесь к чертовой матери!

— Чертова мать, — ухмыльнулся покойник, — особа неприятная во многих отношениях.

Он вдруг насторожился и прислушался, точно собака.

— Навстречу идут люди, — сообщил дедок, — скроемся в подъезде.

Распахнул дверь и кивнул Боре, пропуская вперед. Боря вошел. Бродить по улицам, слушать покойника, торчать в чужом подъезде — большой разницы не было.

— Нуте-с! — Старикашка потер руки. — Зародился в твоей душонке пожар алчности, корыстолюбия и жажды богатства?

— Нет, — огрызнулся Боря. — Плевать на все хотел!

— Тяжелый случай! — задумчиво проговорил старик. — В душе его темно, как в бочке черной ваксы. В ней тонут естественные желания и порывы. Экий ты, братец, чурбан! Ладно! Попробуем зайти с другой стороны. Я тебе устрою свидание. Помни мою доброту! Оглянись!

Борис обернулся. По лестнице быстро спускалась Лора. Про бочку ваксы старик правильно сказал. Но как только Боря увидел жену, бочка взорвалась и разлетелась без остатка.

Он задохнулся от счастья, стиснул Лору в объятиях. Она была ненастоящей, тряпично-воздушной, сквозь ее тело Борис чувствовал собственные кости. Да какая разница! Главное — Лора, вот она, с ним!

— Ты! Моя! — твердил Борис. — Я тебя люблю! Я тебя безумно люблю!

Он целовал ее лицо — как подушку лобызал. Не важно!

— Не надо! — сопротивлялась Лора. — Боренька, не надо! Ведь я же… ты знаешь. Отпусти меня!

— Ни за что!

— Боря, у нас мало времени. Я должна тебе обязательно сказать! Боря! Береги Катеньку!

— Кого?

— Нашу дочь. Умоляю, заклинаю! Береги ее! И еще! Не слушай его! — Она показала на старикашку. — Поклянись, что не станешь делать так, как они предлагают.

— Милочка! — возмутился старик. — Мы так не договаривались! Вы ведете себя непорядочно!

Раздался какой-то хлопок, совпавший со звуком стукнувшей подъездной двери. Лора и старик исчезли. Борис крутился на месте, хватая руками воздух.

— Что вы тут делаете? — опасливо спросила вошедшая женщина с ребенком.

Боря бросился по ступенькам вверх. Он несколько раз пробежал по лестнице от первого этажа до последнего. Звал Лору. Бесполезно. Долго сидел под почтовыми ящиками, провожая злым взглядом входящих людей. Лора не появилась.

Вернувшись домой, он услышал, как его мать тихо причитает над ребенком:

— Вся в покойницу, пусть ей земля будет пухом. Копия! Такая же ледащенькая и слабенькая.

Ребенок — копия Лоры? Борю поразила эта мысль. Лора оставила вместо себя другую — маленькую и беспомощную? Умоляла заботиться. Все сначала? Он с самого начала увидит, как растет копия Лоры, ее ребенок? И его, между прочим, ребенок тоже. Смешение их с Лорой кровей, клеток, плоти — их общее будущее.

Отцовские чувства у Бориса не вспыхнули внезапно, не зацвели пышным цветом. Они пробивались из земли, из мрака медленно. Пускали прочные корни, более мощные, чем наземная часть. Так растет дерево, а не однолетний цветок.

На следующее утро после открытия, что ребенок — уменьшенная копия Лоры, Боря спросил мать и тещу, с трудом подбирая слова:

— Как она… Катя… вообще?

— Какая Катя? — удивилась мать.

— Моя… дочь.

— Сдурел! — оскорбилась теща. — Она ведь Мариночка! Мы ее Мариночкой назвали и зарегистрировали.

— Нет! — решительно возразил Борис. — Мою дочь зовут Катя! Так хотела… Лора. И я… хочу. Только Катя! Поняли?

Свидетельство о рождении менять не стали. Но девочку звали, как велел Боря. Отец все-таки.

* * *

Покойный старик Харитон Романович появлялся регулярно, агитировал за богатство. Боря твердил как заговоренный:

— Приведите Лору! Без нее шагу не сделаю! Хочу видеть свою жену!

— Милый мой! — кипятился Харитон Романович. — Толоконный лоб! С того света привести — это не родственницу из Мариуполя выписать. Невозможно!

— Но вы же приходите! — напоминал Боря.

— На «вы» перешел? Отличненько, культурка повышается. Зачем тебе покойница, когда кругом живых девок навалом?

— Не ваше дело! Хочу видеть Лору!

— И увидишь!

— Когда? — оживлялся Боря.

— Когда коньки отбросишь. Возможно, увидишь, но не факт. Ты, Бориска, уж извини, не вечен и не бессмертен. Лови момент, потому что впереди у тебя вечность. Удивляюсь нелюбопытное™ современной молодежи! Никогда не поинтересуешься обстановочкой в загробном мире, как мы там существуем-парим.

— Мне плевать. А что Лора там делает?

— Не владею информацией. Мы с ней, как бы это выразиться, на разных уровнях обитаем.

— Почему она не приходит?

— Опять двадцать пять! И не придет! Усвой, наконец! Не в твоих или моих силах пригласить эту даму на ужин при свечах.

— Но ведь один раз после… после ее смерти мы виделись? — стоял на своем Борис.

— Любая система дает сбои, даже самая совершенная. Отличие передовой системы от плохо организованной в том, что сбои не повторяются. Мгновенно возникает страховка от подобного в будущем. И потом! Я знаю женщин! Что вы мне говорите? Каждая дура может хоть раз сыграть натурально, переплюнуть великую актрису. Притворщицы! Они облапошат и господа и дьявола. Твоя тоже, как выяснилось, не лыком шита. Обвела меня, и не только меня, вокруг пальца. Но других сбоев в системе не будет!

— Лора в аду или в раю?

— Ага, любопытство проснулось? Голубчик! Заруби на носу: во-первых, земные понятия к неземной жизни не подходят; во-вторых, чем меньше будешь знать, тем крепче и, главное, дольше будешь спать на простынях. Чувствовать их крахмальную свежесть!

Завалиться после трудового дня с какой-нибудь умелой шлюшкой…

Харитона Романовича часто уводило в сторону, он пускал слюни о земных благах, для Бориса вовсе не привлекательных.

Подловил его покойник на Кате.

— Посмотри на свою жизнь со стороны! — призывал старикашка Бориса. — Что мы имеем? Через полгода из учеников тебя переведут в монтажники. Карьера головокружительная! Сам вырос в трущобах, и дочка здесь сгниет. Лет в четырнадцать за мусоропроводом ее оприходует какой-нибудь пьяный выродок. И пошло по новому кругу. Ты этого хочешь? У нас родительские чувства проснулись? Так ведь? Вершки к солнцу потянулись, корешки в землю зарылись. Как чадо зовут? Катя! Катенька, Катюшка, Котеночек, Котик, Котуля — сколько вариантов! А ты дочь зовешь, как подавальщицу в столовой, — Катя! — передразнил Харитон Романович. — И почему я «старикашка»? Что за вульгарность! В свои семьдесят лет я был мужчиной во всех отношениях! Заметь, не прошу тебя мстить той сволочи, которая заложила меня прокурору, из-за которой четырнадцать лет колонии впаяли, там заразился туберкулезом и…

Он был прав, радужных перспектив перед Борей и дочерью не просматривалось. Единственный плюс — в армию не заберут, как отца-одиночку. Может, на Север завербоваться?

— Север! — подхватил Харитон Романович, словно прочитав его мысли. — Суровый край мужественных мужчин! Десять лет горбатиться, чтобы заработать на кооператив. Дочку с собой не возьмешь — она там, в вечной мерзлоте, по причине слабого здоровья не выдержит. Значит — оставить здесь, с алкашами дедушками и бабушками. Уверяю тебя, как только пройдет эйфория жертвенности и умиления, бабули запьют, как прежде.

— Что же делать? — невольно вырвалось у Бори.

— О! Наконец! — воскликнул Харитон Романович. — Луч света в темном царстве!

— Что делать? — упорно повторил Боря.

— Учиться, мой друг! Науки юношей питают, ученье — свет, а ты тупой как сибирский валенок.

Поиск по сайту: