БАБУШКА В ПРИДАЧУ

Ему показалось, что утром его разбудил Катин взгляд. Она сидела возле кровати, полностью одетая, и требовательно смотрела на голого, едва прикрытого одеялом Антона.

Это была другая Катя. Постаревшая? Повзрослевшая? Опять другая!

Конечно, случившееся ночью событие в жизни девушки играет большую роль. Но, как диктовал опыт Антона, сие событие делает из мрамора глину, а не наоборот. Девушка становится покладистее, мягче, плаксивее и доверчивее. А вовсе не превращается в суровую классную даму. Катя же выглядела именно строгой училкой, озабоченной и хмурой.

— Проснулся? Наверное, хочешь позавтракать? Я пыталась что-нибудь приготовить. Но газовая плита не работает, пьезоэлементы сломались, очевидно.

Антон сообразил, что Катя видела только те плиты, которые зажигаются от пьезоэлементов или маленькой электрической искры. О том, что к горелке надо поднести спичку, Кате неведомо. Антон вскочил и бросился на кухню. Слава богу, все краны на плите выключены.

— Признаться, готовить совсем не умею, — раздался за спиной голос Кати.

Антон обернулся, подошел к ней, обнял, стал целовать шею (чтобы ночной запах изо рта не отвращал ее):

— Ты не хочешь чуть-чуть полежать со мной в кроватке?

Антон клянчил, как мальчишка, Катя отвечала по-взрослому трезво:

— Очень хочу, но сейчас не время.

Голый, возбужденный, на тесной дачной кухне он обнимал девушку, закованную в джинсы и свитер, и она не подавала признаков желания расстаться с одеждой.

Чтобы остудиться, Антон нагишом (соседей не наблюдалось) выскочил во двор, ухая и вскрикивая, растерся снегом. Вернулся в дом, вытерся полотенцем и стал одеваться.

Что он вчера сделал неправильно? Из кожи вон лез, чтобы Катю не испугать, не травмировать!

Приехали на такси, предварительно заскочив в магазин за продуктами. Дом холодный и стылый. Включили обогрев и пошли кататься с горки. Катя веселилась и радовалась так, что с ней случилась икота. Антону больше всего в катании с горы нравилось кувыркание с Катей у основания спуска.

Потом пришли домой, он накрыл стол, сидели у камина. Как договаривались, рассказывали страшные сказки. Катя трепетала от страха (от страха ли?), пришлось ее обнять, посадить себе на колени…

Он был очень терпелив, внимателен, нежен до приторности и осторожен. Он тысячу раз спросил «тебе не больно?». На тысячу первый Катя хихикнула:

— Так часто «тебе не больно?» меня спрашивал только дантист.

Антон ценил юмор, но секс и юмор несочетаемы. Если девушке весело, значит, ты не сумел довести ее до нужного состояния. И он утроил старания. Он уже знал: за терпение и осторожность ему воздастся сторицей — завтра и в каждый из дней последующей жизни.

Но наутро получил девушку непонятно серьезную, задумчивую, словно вместе с ласками передал ей многотрудный печальный жизненный опыт.

Катя взялась резать хлеб, Антон отобрал у нее нож — вместе с хлебом вполне могла отрезать и пальцы. Она ничего не умела делать по хозяйству — очнувшаяся от летаргического сна царевна.

— Когда мы поженимся, — сказал Антон притворно весело, в душе замирая, — первое время готовить буду я, но потом ты постепенно подключишься.

— Хорошо, — просто ответила Катя.

— Ты поняла, о чем я говорю? Мы с тобой поженимся!

— Конечно.

Вчерашняя Катя обязательно пошутила бы на тему: на обесчещенной девушке положено жениться. Катя сегодняшняя восприняла его предложение как само собой разумеющееся, сто раз слышанное. Она читала инструкцию на коробке с чаем и на банке с растворимым кофе:

— Знаю выражения: чай заваривают, а кофе варят. Здесь нет этих глаголов! Кофе надо кипятить?

— Не надо. Садись, ешь. Катя! Что произошло? Что тебя беспокоит? Почему ты вдруг переменилась?

Опустив голову, она ковыряла вилкой в тарелке с яичницей. Антон увидел, как в желто-белую массу закапали слезы.

— Катенька!

Антон вскочил, забрал у нее вилку, поднял Катю, сел на ее место, усадил девушку на колени. Эта поза стала для них уже привычной.

— Что с тобой? Почему ты плачешь? Я тебя обидел?

Нет! — Обняла его за шею. — Ты очень хороший, самый лучший! Хотя наверняка наврал, будто у тебя была только одна девушка. Но сейчас это не важно. Антон, твои родители живы?

— Умерли.

— И ты… ты бываешь на их могиле?

— Конечно.

— А я… я… ни разу… никогда! — рыдала Катя. — Никогда не была на маминой могиле! Мне в голову не приходило! Я ее не оплакивала, понимаешь? Родная дочь не оплакивала свою маму, чтобы… там… ей было легче…

— Тихо, тихо! — гладил ее Антон. — Успокойся, моя девочка! Мы обязательно съездим на кладбище (там сейчас снегу — крестов не видно), мы все сделаем, как ты хочешь. Катенька, ты ведь совсем не помнишь маму…

— Мы прожили вместе два часа, а потом она умерла… папа… он всегда… никогда… Я думала, мама как фея, понимаешь? Какая может быть у феи могила? Но мама была живым, нормальным человеком, о котором все забыли…

Катя рыдала, Антон ее успокаивал и думал о легком сдвиге по фазе на идее умершей мамы, который произошел у девушки из-за потери невинности. Но Катя не переставала удивлять его. Высморкалась в его платок, вытерла глаза и спросила:

— Ты мне поможешь? Это очень важно.

— Если тебе хочется лунного грунта, то я тут же отправляюсь угонять космический корабль.

Катя шутке не улыбнулась, кивнула и опять спросила:

— У тебя есть деньги?

— Немного.

— Надо много.

— Сколько и зачем?

— Антон! Очень-очень тебя прошу: не выпытывай, просто помогай. Я потом… может быть… Идея! Давай продадим диадему? Где это можно сделать?

— Недавно я посетил ломбард…

— Отлично! — Катя вскочила на ноги и нетерпеливо потребовала: — Завтракай! Ты обычно долго ешь? Не очень долго? А можешь побыстрее?

* * *

В электричке Катя спала. У Антона, который держал ее за плечи, затекли руки, но он старался не возиться. Катин сон не был спокойным и тихим, она хмурилась, напрягалась и точно вела с кем-то трудный разговор.

— Это какой вокзал? — спросила Катя на перроне.

— Ленинградский.

— А где Казанский?

— Напротив, через площадь.

— Хорошо, нам туда надо, но потом. Сначала — ломбард.

В такси Катя на минутку стала прежней, прижалась к нему, зашептала на ухо:

— Ты меня прости за эгоизм и недомолвки! Я тебя очень люблю… я тебя люблю как-то сразу и полностью, даже говорить об этом лишнее, мне кажется. Я обязательно научусь хорошо готовить! Вот увидишь! Я всего добиваюсь, как папа… — запнулась она. — Через месяц будешь иметь на ужин утку по-пекински, брокколи в кляре с пармезаном. Ты любишь итальянскую или китайскую кухню?

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Приемщица в ломбарде, покрутив в руках диадему, равнодушно сообщила, что за бижутерию больше тысячи рублей не дают. Антон не успел рта открыть, как Катя обозвала приемщицу «непрофессиональным служащим» и потребовала заведующего.

Через несколько минут они сидели в кабинете начальника ломбарда — пожилого лысоватого еврея, который рассматривал диадему через увеличительное стекло, надетое на глаз, как у часовщика.

— Вещь аутентичная, — нетерпеливо сказала Катя. — Она есть во всех каталогах амстердамского общества ювелиров, называется «Диадема Кати».

— И свидетельство, паспорт на нее у вас имеется?

— Естественно! Но мы не продаем вещь, а закладываем, поэтому документы отдавать не обязаны.

— Вы знаете стоимость диадемы?

— В данный момент нас с вами должен интересовать размер залога, а не стоимость «Диадемы Кати», правильно? Хотя ваша процентная ставка…

Антон переводил взгляд с Кати на заведующего ломбардом, которые обменивались воспрос-ответами. Это были переговоры о сделке между дельцами, и Катя не выглядела наивной простушкой, скорее — гранд-дамой, знающей себе и сдаваемой вещи цену. Катя держалась уверенно и жестко. От ста тысяч долларов залога, требование — немедленно и наличными, цена все-таки сползла до восьмидесяти тысяч, которые, клялся и божился ломбардщик, он только и мог предоставить в течение получаса.

— Милый, я устала! — повернулась Катя к Антону. — Давай согласимся на предложение Марка Израилевича?

Его, оказывается, зовут Марком Израилевичем! Антон упустил момент, когда они знакомились.

— Пожалуй! — многозначно согласился Антон.

Но внутренне он паниковал: столько деньжищ! Сейчас Марк Израилевич уйдет за дверь и вернется с киллерами, или с милицией, или с чемоданом фальшивых купюр. Словно подслушав его терзания, Катя великосветски улыбнулась Марку Израилевичу:

— Надеюсь, вы не станете делать глупостей? Мой муж, — она показала на Антона, — и мой папа, чью фамилию я не рискую озвучить, не любят…

— Кидал, — подсказал Антон.

Катя явно не знала этого слова, вскинула в удивлении брови, но быстро вернулась в образ аристократки и приказала Марку Израилевичу:

— Пока мы вас ждем, пусть нам заварят… сварят… словом, подадут кофе!

Ломбардщик выскользнул за дверь, через несколько минут им принесли на подносе чашки с дымящимся кофе.

Когда они снова остались одни, Антон вздохнул:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Пока ты со мной, ничего мне не страшно.

— Я тебя очень люблю!

— Я тебя тоже!

Им бы говорить о любви, а они пересчитывали деньги, которые принес Марк Израилевич.

— Тестер! — велела Катя и показала на фломастер в стаканчике для карандашей на столе заведующего ломбардом.

Марк Израилевич покорно вынул тестер из стаканчика и протянул Кате. Антон изумленно наблюдал, как она веером раскладывала купюры и проводила полукругом по ним фломастером, оставляя коричневый след.

— На фальшивых, — пояснила Катя Антону, — окрасится в черный.

В доказательство мазнула по какой-то бумажке, и на ней остался черный след.

— В Америке у каждого кассира в магазине такая штучка. Просто и легко! — чиркала Катя по долларам.

Опасения Антона не подтвердились — денег было не с чемодан, а несколько пухлых конвертов, которые он засунул во внутренние карманы куртки. Пусть будут при нем. Если начнут грабить-стрелять, то его, а не Катю. Да и сделку они оформили по его паспорту. Теперь от него требовалось ни много ни мало — отдать через месяц восемьдесят тысяч, или диадема навечно останется у Марка Израилевича, который разберет ее на камушки и останется в большом наваре.

— Эх, жизнь пошла! — невольно усмехнулся Антон, когда они вышли на улицу. — То сестре миллиончик требуется, то невеста, — он запнулся, впервые произнеся непривычное слово, — тысячами швыряется.

— Мерой достоинства мужчины, — хмыкнула Катя, — служат претензии женщин, его окружающих.

— Действительно так думаешь? (Тебя ждет большое разочарование!)

— Только пытаюсь грубо льстить. Неудачно?

— Рай в шалаше — это я тебе точно обещаю.

— Согласна. А пока… нам нужен телефон. Ни твой, ни мой не подходят, искать таксофоны неудобно…

Антон повел Катю к салону связи. Хорошо было снова захватить инициативу в свои руки, не чувствовать себя статистом, как при Катином разговоре с ломбардщиком.

Неподалеку от салона Антон увидел того, кто ему требовался, — пропойцу, ковырявшегося в урнах, собирателя пивных бутылок.

— Мужик, твой паспорт! — строго потребовал Антон.

— Да я что?.. Я ничего… — заюлил алкаш, но паспорт вытащил и протянул.

— Стой здесь! Охраняй мою девушку, заработаешь сто рублей.

Антон вошел в салон связи. Там была небольшая очередь, он занервничал. На несколько минут и на двадцать метров отошел от Кати и почувствовал беспокойство, будто они были намагничены и всякая разлука болезненна.

Он купил популярный тарифный план, положил деньги на счет, вытащил из своего телефона сим-карту и вставил новую. Теперь юридически номер принадлежал алкашу, который что-то, Антон видел в окно, горячо Кате рассказывал.

Подходя к ним, Антон услышал обрывок Катиной речи:

— …грамматическая категория, звательная форма. Антон отдал мужику паспорт и сто рублей, велел гулять и спросил Катю, о чем они говорили.

— Дяденьке объяснила, что его лексический запас в основном состоит из сакральных и профанных инвективных вокатив.

— Чего-чего?

— Я тебе говорила, что хочу заниматься лингвистикой? Слово «сакральная» понятно? «Профанная» от латинского «профатио» — осквернение святынь, инвектива — разновидность сатиры, инвектива оратио — бранная речь.

— Он матерился, что ли?

— Да.

— Гад! — возмутился Антон, обернулся, сделал шаг назад. — Сейчас я этому вокативу глаз на ивективу натяну!

— Не надо! — остановила его Катя. — Не связывайся, у нас много дел.

— Между тем главным делом мы почти не занимаемся!

Антон увлек Катю в подворотню и стал целовать.

Влюбленным, особенно свежеиспеченным влюбленным, целоваться хочется всегда, везде и постоянно. Катя не была исключением. Но она первая, со вздохом сожаления, отстранилась — надо спешить.

Такси привезло их к Казанскому вокзалу. У прохожего Катя спросила дорогу к троллейбусному парку. Они колесили по задворкам и что-то искали. На вопрос Антона: «Что именно?» — Катя отвечала: «Сейчас, где-то здесь…»

Вышли к трущобам — собранным из деревянных и картонных коробок хибарам, укрытым обрывками целлофана. По сравнению с этими жилищами декорации пьесы Горького «На дне» выглядят барской усадьбой. Отсюда по прямой до площади трех вокзалов метров сто. Там сверкают витрины магазинов, проносятся импортные авто, ходят благополучные люди. А здесь — клоака, вонища, мрак. Обитатели — чернявые, женщины в платках и широких юбках, мужчины бородатые. С десяток ребятишек, есть совсем маленькие, даже груднички, Антон видел, как их кормят: маленькие черные обезьянки сосут сизую и тощую грудь. На улице градусов десять мороза, а над крышами хибар труб не видно. Как они не померзли? К теплотрассе прилипли, сообразил Антон. Каждая из халуп задней стеной имела большую трубу теплоцентрали.

Их окружили детишки, стали клянчить деньги. Подошел мужчина:

— Ищете кого?

— Кто вы? — невольно вырвалось у Антона.

— Мы цыгане люли, приехали летом из Узбекистана, — охотно ответил мужчина.

И он, и детишки, и женщины — все странно подрагивали, поводили плечами. Антон решил — из-за мороза, потом увидел, что они чешутся, и с ужасом сообразил — вши!

Цыган без вопросов рассказывал о том, как тяжело им живется, милиция оброк не получит — прогнать может или поджечь. Один раз подожгли, все сгорело… Он не просил денег, но по его молчаливому указу ребятня усилила просительный вой, подошли женщины и тоже стали просить милостыню.

«Что мы тут делаем? — думал Антон. — Сюрреализм какой-то! Зачем это нужно Кате? Ладно, в метро ей понравилось — первый раз простительно. Потом ужинать затащила в пивнушку, сегодня с матерщинником беседы вела. Не многовато ли острых ощущений для изнеженной девушки? Эта клоака — точно перебор. Голова у моей Кати забита массой академических знаний, но хлеб резать и чай заваривать она не умеет. И на грязненькое ее тянет?..»

Но, присмотревшись к Кате (он отбивался от ребятишек, осмелевших, дергающих его за куртку, шипел на них, как на настырных зверят), Антон увидел, что она держится с трудом, борется с отвращением и ужасом, близка к слезам. Катя о чем-то расспрашивала цыгана, о какой-то бабушке.

— Тут она, пойдемте! — Цыган подвел их к одной из хибар.

Набрав в легкие воздух, задержав дыхание, Катя нагнула голову и мужественно нырнула внутрь. Антону ничего не оставалось, как последовать за ней. Внутри смрад усилился, в нос ударил залп помойно-туалетной вонищи. Выпрямиться в полный рост было нельзя, стояли согнувшись. Когда глаза привыкли к сумраку, в конуре три на два метра они увидели у трубы теплоцентрали груду тряпья. Катя подошла к ней и стала разгребать. Под тряпками оказалась старуха.

— Бабушка, это ты? Бабушка Люба? — давилась слезами Катя.

— Уйди! Не пойду! Я вам деньги отдала, забрали, сволочи! — бормотала старуха.

— Врет про деньги. — Цыган вошел вслед за ними и присел на корточки. — Пожалели бабушку, приютили. А если помрет? Нам неприятности не нужны. По чистоте сердца помогли…

— Катя! Что происходит? — строго спросил Антон.

— Не понимаешь? — повернулась к нему дрожащим, заплаканным лицом. — Это моя бабушка, мать моей мамы, бабушка Люба.

«Ну и семейка, — оторопел Антон. — Горлохватов, — злился он молча, — ты редкая сволочь! Сам в золоте купаешься, а теща в бомжатнике подыхает. Скотина!»

— Антон, мы должны забрать ее отсюда.

— Конечно.

«А куда? Ко мне домой — опасно. Если Горлохватов не полный кретин, он уже вычислил, с кем убежала дочь. ББГ подлец, но не кретин, и на него работает служба ищеек. На дачу? Там нас обнаружить проще простого».

— Забирайте, пожалуйста! — не то позволил, не то попросил цыган. — Только нам за внимание причитается, не поскупитесь.

— Антон! — Катя взяла себя в руки и говорила почти спокойно. — Раздай деньги! Женщинам и детям, — подчеркнула она.

Цыган обрадовался. Катя не подозревала, что у них работают — побираются, воруют — только жен-шины и дети, а всю выручку отдают мужчинам. Антон вытащил сотню долларов и протянул цыгану, тот радостно улыбнулся, показав золотые коронки, и вывалился наружу.

Катя склонилась к старухе:

— Ты меня не узнаешь? Я твоя внучка, Катя. Бабушка, я за тобой пришла, пойдем домой?

Антон приблизился и тоже спросил:

— Вы можете идти?

Старуха ругалась, той самой сакрально просранной лексикой, Катю не узнавала, отбрыкивалась, когда внучка попыталась ее поднять.

— Если вы пойдете с нами, — предложил Антон, которого мутило от запахов и обстановки, — я вам дам выпить.

— Не врешь? — вполне разумно спросила бабушка Люба.

— Обещаю. Вставайте!

— Ноги проклятые, опухли, не держат. А ты, сыночек, принес бы мне, а? Хоть глоточек!

— Что же делать? — повернулась к нему растерянная Катя.

— Что, что! — раздраженно ответил Антон. — Нести! Бабуля, ну-ка взяла меня за шею, ножками перебираем, и к заветной бутылочке потопали.

Однажды он уже носил старуху — мать погибшего одноклассника. Та была чистенькой и легкой, эта воняла нестерпимо и весила сто пудов. Выволокли ее на воздух, рассмотрели лицо, коего, по сути, не было — опухшая от многолетнего пьянства физиономия в обрамлении клочьев седых волос, усыпанных гнидами.

Антон тащил старуху, которая едва перебирала ногами, к цивилизации, Катя пыталась помогать и все просила бабушку вспомнить ее, свою внучку. Антон думал о том, что в последнее время его жизнь стала напоминать дурное кино. Сейчас у него карманы забиты долларами, он волочет на себе бомжиху, которая родная бабушка его негаданной любви, девушки его мечты… сама девушка — чистое кино! — украденная дочь олигарха или мафиози, что одно и то же, папочка наверняка уже спустил на него всех собак.

У продуктовой палатки старуха забилась, затормозила, Антон чуть не свалился с ней на землю.

— Выпить! — потребовала бабуся и показала на витрину палатки с банками пива и алкогольных напитков.

Пришлось остановиться, купить ей пива. Прислонили старуху к стенке, отдыхая, она сползла на землю, причмокивая, как младенец с пустышкой, присосалась вожделенно к банке.

— Надо решить, куда нам ехать, — подал голос Антон. — Ко мне домой…

— Нет, — перебила Катя. — К тебе нельзя, и дача твоей сестры тоже не подходит, — повторила она его мысли.

— Попробуем снять гостиницу.

— Вряд ли туда нас пустят с бабушкой… в таком состоянии. У меня есть план.

— Великолепно! Мне нравится жить по твоим планам, сюрпризы не заставляют себя ждать.

— Злишься? Антон, очень признательна за помощь, — быстро заговорила Катя, — но если тебе трудно, если тебе не хочется…

— Мне очень хочется тебя поцеловать, но от меня, кажется, несет помойкой.

— Но ведь и от меня тоже!

Сидящая на земле старуха пила пиво, молодые люди целовались. Прохожие оглядывались на них и наверняка думали о падении нравственности.

— Бабушку простудим. — Антон с трудом оторвался от Катиных губ. — Излагай свой план.

Оказывается, у бабушки Любы была квартира, когда-то давно папа (Горлохватов) купил. Плохие дяди обманули старушку, дали немножко денег и выкинули на улицу. Но тех, кому они продали квартиру, тоже обманули, по документам хозяйкой остается бабушка Люба. Теперь нужно ни много ни мало восстановить справедливость, для чего поехать в Кузьминки, где квартира находится.

Они поймали такси, затолкали в него бабушку, сели сами. Через несколько минут водитель потребовал, чтобы вылезали, в салоне благоухало, как в люке канализации.

— Удваиваем плату, — пообещал Антон.

— В десять раз увеличиваем, — нетерпеливо перебила Катя. — Везите! Подумаешь, какой нежный! Деньги не пахнут.

И она снова повернулась к бабушке, гладила по лицу пьяное чудище, уговаривала вспомнить маму и ее, Катю. Бабушка поддакивала, но явно ничего не помнила, только просила еще налить.

За остаток дня Антон потерял столько энергии, нервных клеток и калорий, что хватило бы на три служебно-производственных кризиса.

В квартире действительно жили люди — армянская семья. Пугливые и настороженные, в дом пустили, выслушали историю с квартирной аферой, вызвонили по телефону продавца. Он вскорости явился — двухметровый шкаф с лысой башкой, тяжелой челюстью, перемалывающей жевательную резинку. Персонаж для кино, телесериала про бандитские нравы.

Переговоры вела Катя с тем же напором, деловым жестким тоном, каким разговаривала в ломбарде. Антон выступал прикрытием, бабуля (дремлющая на стуле) — свидетелем, и оба они — не более чем статисты. А Катя в очередной раз удивила Антона умением меняться резко и без актерских штучек, без кривлянья, точно в ней жило несколько натур, характеров на всякий случай жизни.

Первым отпал аферист-амбал. Он получил десять тысяч долларов, неизвестно за что, — столько, сколько заплатили ему армяне, и вернул бабушкины документы. На армянскую семью — отца, мать и пятилетнюю дочь — без слез нельзя было смотреть. На их лицах была написана безнадежность бесправных.

Катя, теперь добрая милая девушка, попеняла:

— Как же вы могли подумать, что в Москве можно купить двухкомнатную квартиру за такую маленькую сумму?

Ответом были слезы женщины и скрип зубов мужчины.

— Конечно, по справедливости, — говорила Катя, — деньги принадлежат вам. Пожалуйста, не плачьте! Вы их получите, даже больше… Мебель в квартире, она ваша? Дело в том, что у нас своей временно нет, но не спать же на полу. Итак: десять тысяч потерянных вами за квартиру и еще десять за обстановку. Согласны?

— За мебель хватит и пяти, — вдруг встрял Антон, сам не поняв, зачем торгуется.

— Да, да! — радостно воскликнула не верящая своему счастью женщина. — Хватит и пяти!

— Ай-я-яй! — покачала головой Катя, улыбаясь (добрая волшебница) женщине. — Как хозяйка дома, вы должны беречь каждую копейку! Антон! Пожалуйста (хныкающая капризуля)! Давай заплатим двадцать тысяч. Ну что, тебе жалко? Мне очень хочется!

— Как скажешь.

— Вот и прекрасно! — захлопала в ладоши Катя (ребенок выпросил игрушку). — Но у меня к вам просьба, даже две (королева деликатно просит об услуге, зная, что отказ немыслим). Не могли бы вы съехать прямо сегодня? Ведь вместе нам тесно будет. И пожалуйста! Оставьте нам моющие средства, хорошо?

«Господи! — думал Антон. — Как же я люблю ее! Это полдела. Вторая половина — она будет постоянно открываться мне с новой стороны, и я буду влюбляться все больше и больше. Пропал! Совсем пропал!»

— Спасибо! — тряс его за руку армянин. — Огромное спасибо! Я думал, что пропал! Совсем пропал!

— Пожалуйста! — ответил Антон, усмехнувшись совпадению.

Очнулась бабушка, завозилась, глаз не открыла, но пустила на пол лужу.

Поиск по сайту: