|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Интермедия. В Доме было одно место, где Кузнечик любил прятаться
В Доме было одно место, где Кузнечик любил прятаться. А вторым таким местом был двор после наступления темноты. В этих местах, ему «думалось». Для того они и существовали, особенные места, чтобы в них можно было прятаться — исчезая для других — и думать. Странным образом, места влияли на «думанье». Двор отдалял от Дома, позволяя взглянуть на него со стороны, чужими глазами. Иногда ему казалось, что это улей. Иногда Дом превращался в игрушку. Картонный, раскрашенный ящик со съемной крышей. Все как настоящее — и фигурки внутри, и мебель, и самые мелкие предметы — но всегда можно заглянуть под крышку и узнать, кто куда переместился. Это игра. Он играл в эту игру — и в другие, для которых существовали свои «думательные» места. За спинкой большого дивана в холле, где пахло пылью и где ее клочья, похожие на серые тряпки, разлетались от дыхания и просто если пошевелиться. Там было сердце Дома. Через него простукивали шаги и проплывали голоса проходивших, там не было отчужденности и мыслей со стороны, только свои мысли и свои игры, как у сидящего в животе Великана, когда слышишь бурчание, стук огромного сердца и сотрясаешься от его кашля. Живот Великана, темный кинозал, и — чуть-чуть — Слепой, потому что место заставляло слушать неслышные шорохи, угадывать разговоры по обрывкам, а людей по шагам, все в полудреме «думанья», а мысли, приходившие здесь, были тягучими, прозрачными мыслями-невидимками — самыми странными из посещавших его. Чтобы выйти из этой игры он ложился на пол. Надо было лечь, ощутить под собой холодный паркет и холодную кожу диванной спинки; побыв никем, растворенным в пространстве, вновь стать собой, вернуть свое тело и мир вокруг. Он вытягивал ноги со странным ощущением их длины, силы и спрятанных в них пружин. Сила была везде, но больше всего — в нем самом, и он удивлялся только тому, что она не разрывает его на куски, потому что ей не полагалось умещаться в маленьком теле между стеной и спинкой дивана. Ей полагалось летать ураганным смерчем, закручиваться спиралью, сметать лампочки с потолка и сворачивать в жгуты ковровые дорожки. Кузнечик, прятавшийся в животе Великана, вдруг сам становился Великаном. Потом это уходило, таяло, как в конце концов таяли все игры, но, выбравшись из-под дивана, он еще долго чувствовал себя легким, как пух, маленьким и тонким. Он был Великан, превратившийся в мышь, а великанская сила, уменшившаяся до размеров ореха, пряталась в жалкий замшевый комок, висевший у него на шее. Сила была похожа на необъятного джинна, смерчем просочившегося в крошечную бутылку. Эту игру он любил больше всех. Она пахла амулетом, Седым и его комнатой. Все его тайные игры выросли из комнаты Седого, из его заданий, которые кормили амулет Кузнечика, как рука Седого кормила треугольных рыбок в зеленом аквариуме. Он играл в «думальные места», в «гляделки» и в «ловилки» — и все эти игры вышли из комнаты Седого, все они были, как корм-порошок треугольных рыбок, прозрачными и незаметными. «Гляделки», когда он просто смотрел. Стараясь увидеть больше, чем видят занятые собой и своими делами люди. Оказалось, что люди замечают не так уж много, если не приглядываются специально. Если им это не нужно. Играя в «гляделки» надо было смотреть не только на кого-то, с кем говоришь, но на все, что в это время творится вокруг, сколько увидишь не поворачивая головы и не бегая глазами по сторонам. Кто где стоит, сидит, и что делает. Где что находится. Что на своем месте, а что передвинуто или исчезло. Игра была скучной как задание и интересной, если играть в нее. Из-за нее болели глаза, а сны заполнялись скачущими вспышками. Но он стал замечать многое, чего не замечал раньше. Войдя в комнату, видел пятна, вмятины на подушках, и передвинутые предметы, следы того, что присходило в его отсутствие. И он знал: если играть в эту игру долго, научишься угадывать каждого, оставившего такой след, как Слепой различал их по дыханию и по запахам, Слепой, с рожденья игравший в «слушалку» и в «запоминалку» — две из четырех доступных ему игр-невидимок. Кузнечик ждал. Один день из семи принадлежал Седому. Вечерами, в дни фильмов, он творил в полутемной комнате свое волшебство с сигаретным дымом и со словами — усталый, раздражительный старшеклассник в ветхом халате, красноглазый колдун, знавший тайны невидимых игр. Кузнечик подходил к двери, читал, как заклинания, написанные на ней слова: «Не стучать. Не входить». Стучал и входил. И оказывался в душной, прокуренной пещере, где в темноте прятались Сиреневый Грызун и Кусливая Собака, где кто-то бормотал «Весна — страшное время перемен…», где в свете настольной лампы струился дым, а Седой Колдун говорил: «Ну вот и ты». И опускал амулеты от сглаза в винные лужицы. Амулеты смотрели сквозь вино, рыбьи глаза — сквозь стекло аквариума, спина Кузнечика покрывалась мурашками, и страшнее и прекраснее этого не было ничего на свете. Спустя несколько часов ему, засыпавшему в постели, чудилось, что внутри него живет что-то острое, что-то с каждым приходом к Седому делающееся острее, как будто Седой затачивал это что-то волшебным точильным камнем.
Кузнечик и Горбач смотрели на собак. Горбач отряхивал куртку от грязи и снега. Собаки обнюхивали землю и друг друга, а самые нетерпеливые уже убежали в другие места, где тоже могло найтись что-то съедобное. — Им мало, — сказал Горбач. — Конечно, им этого мало. — Но это их подкрепляет, — заверил его Кузнечик, — так что они могут искать другую еду. Они отошли от сетки. С капюшонами, надвинутыми на лбы, хлюпая по грязи башмаками, они брели через слякотный двор. Там, где снег стаял, проступали белые полосы колец. Летом они отмечали спортивную площадку. Горбач подошел к машине одного из учителей, которую поленились завести в гараж, и поскреб пальцем лед на капоте. — Дешевка, — сказал он. — Эта машина. Кузнечику нравились старые машины, и он ничего не ответил. Нагнулся посмотреть, есть ли под днищем сосульки, но сосулек не было. Они побрели к крыльцу. — Знаешь, мне как-то спокойно теперь, когда я их покормил, — сказал Горбач. — Всегда про них думаю — и нехорошо. А как покормлю, проходит. — А у меня в глазах иногда черные кошки мелькают, — невпопад произнес Кузнечик. — Шмыгают под кровать или под дверь. Мелкие такие. Странно, правда? — Это потому, что ты «туманно» смотришь. Говорят тебе, не смотри «туманно». А ты смотришь. Так у тебя и носороги побегут. Как у Красавицы бегает его тень. — Так больше видно, — вступился Кузнечик за «гляделки». Скорее по привычке, чем надеясь переубедить Горбача. Некоторые задания не удавалось хранить в тайне. «Гляделки» Чумные Дохляки вычислили почти сразу. И невзлюбили. Трудно поддерживать связный разговор, играя в «гляделки». Как Кузнечик ни старался, у него это пока не получалось. — Ага, — фыркнул Горбач. — Больше. Конечно. Например, больше черных кошек, которых нет! — А что за тень бегает у Красавицы? — поинтересовался Кузнечик, неловко меняя тему. — Его собственная. Но как бы живая. Ты его лучше не спрашивай. Он боится. Они дошли до крыльца и постучали о ступеньки ботинками, отряхивая грязь. На перилах сидела старшеклассница и курила, глядя во двор. Ведьма. Без куртки, в одной водолазке под замшевым жилетом. Кузнечик поздоровался. Горбач тоже поздоровался, на всякий случай скрестив пальцы в кармане куртки. Ведьма кивнула. С крыши крыльца капало, и капли отскакивали ей на брюки, но она ничего не замечала. А может, ей просто нравилось сидеть там, где она сидела. — Эй, Кузнечик, — позвала она. — Иди сюда. Горбач придерживавший дверь, обернулся. Кузнечик послушно подошел к Ведьме. Она бросила сигарету. — А ты иди, — сказала она Горбачу. — Иди. Он скоро придет. Горбач топтался около двери, угрюмо глядя на Кузнечика из-под капюшона. Кузнечик кивнул ему: — Иди. Ты весь мокрый. Горбач вздохнул. Потянул дверь и вошел в нее пятясь, не отрывая глаз от Кузнечика, как будто предлагал ему передумать, пока не поздно. Кузнечик подождал, пока он уйдет, и повернулся к Ведьме. Ему не было страшно. Ведьма была самой красивой девушкой в Доме, и к тому же — его крестной матерью. Страшно не было, но под ее пристальным взглядом сделалось неуютно. — Садись, поговорим, — сказала Ведьма. Он сел рядом на сырые перила и ее пальцы стянули с него капюшон. Волосы Ведьмы, как блестящий черный шатер, доходили ей до пояса. Она их не собирала и не закалывала. Лицо ее было белым, а глаза такими черными, что радужка сливалась со зрачком. Настоящие ведьминские глаза. — Помнишь меня? — спросила она. — Ты назвала меня Кузнечиком. Ты — моя крестная. — Да. Пора нам с тобой познакомиться поближе. Она выбрала странное место и время для знакомства. Кузнечику было мокро сидеть на перилах. Мокро и скользко. А Ведьма была одета слишком легко для улицы. Как будто так спешила познакомиться с ним поближе, что не успела даже накинуть куртку. Он свесил одну ногу и уперся носком в доски пола, чтобы не упасть. — Ты смелый? — спросила Ведьма. — Нет, — ответил Кузнечик. — Жаль, — сказала она. — Очень жаль. — Мне тоже, — признался Кузнечик. — А почему вы спрашиваете? Черные глаза Ведьмы смотрели таинственно. — Знакомлюсь. И давай на ты, хорошо? Он кивнул. — Любишь собак? — спросила Ведьма. — Я люблю Горбача. Он любит собак. Любит кормить их. А я — смотреть, как он их кормит. Хотя собак я тоже люблю. Ведьма подтянула одну ногу на перила и опустила подбородок на колено. — Ты можешь мне помочь, — сказала она. — Если, конечно, хочешь. Если нет, я не обижусь. Кузнечику капнуло за ворот, и он поежился. — Как? — спросил он. Это имело какое-то отношение к смелости и к собакам. А может, ему так показалось, потому что Ведьма о них заговорила. — Мне нужен кто-то, кто передавал бы мои письма к одному человеку. Волосы закрывали ее лицо. — Ты понимаешь? Он понял. Ведьма — из людей Мавра. Письма — кому-то из людей Черепа. Это было понятно, и это было плохо. Опасно. Опасно для нее, для того, кому предназначилась письма, и для того, кто эти письма стал бы ему носить. О таком никто не должен знать. Поэтому она спросила, смелый ли он, поэтому во дворе и вечером, без куртки и без шапки. Наверное, увидела его из окна, и сразу спустилась. — Я понимаю, — ответил Кузнечик. — Он человек Черепа. — Да, — сказала Ведьма, — правильно. — Она полезла в карман, достала зажигалку и сигареты. Ее руки покраснели от холода. Из замшевой жилетки, сшитой из кусочков, торчали нитки. — Страшно? Кузнечик промолчал. — Мне тоже страшно, — она закурила. Уронила зажигалку, но не стала поднимать. Спрятала ладони под мышки и сгорбилась. В ее волосах блестели серебряные капли. Ведьма качалась на перилах и смотрела на него. — Тебе не обязательно соглашаться, — продолжала она. — Я не стану напускать на тебя порчу. Если ты веришь в эту ерунду. Просто скажи, да или нет. — Да, — сказал Кузнечик. Ведьма кивнула, будто не ждала другого ответа: — Спасибо. Кузнечик болтал ногами. Он промок до трусов. Ему уже было все равно, что он мокрый. Двор стал темно-голубым. Где-то выли собаки. Может, те самые, которых кормили они с Горбачом. — Кто он? — спросил Кузнечик. Ведьма спрыгнула с перил и подняла зажигалку. — А как ты думаешь? Кузнечик никак не думал. Он любил угадывать, но сейчас ему было холодно, а людей Черепа было слишком много, чтобы представлять себе каждого по очереди и думать, в кого из них можно влюбиться. — Я не знаю, — сдался он. — Ты скажи. Ведьма нагнулась к нему и шепнула. Кузнечик захлопал ресницами. Она тихо рассмеялась. — Почему ты сразу не сказала? С самого начала? Почему? — Тсс! Тихо, — ответила она, смеясь. — Только не кричи. Это не так уж важно. — Почему ты не сказала! — Чтобы ты не согласился сразу. Чтобы подумал, как следует. — Я буду счастлив, — прошептал Кузнечик. Ведьма снова рассмеялась, и волосы заслонили ее лицо. — Конечно, — сказала она. — Конечно… Но ты все же подумай. — Где письмо? Она подышала на руки и достала из кармана жилетки конверт. — Вот. Не потеряй, — Ведьма сложила конверт и спрятала ему в карман. — Передашь это своему другу. А у него возьмешь другое — и передашь мне. Сегодня. На первом около прачечной. После ужина. Я буду тебя ждать. Или ты меня подождешь. Будь осторожен. — Какому другу? — удивился Кузнечик, но сразу догадался. — Слепому? — Да. Постарайся, чтобы вас никто не видел. — И про Слепого ты не сказала. Почему? Ведьма сунула руку ему в карман, затолкала письмо поглубже и застегнула карман на клапан, чтобы конверт не высовывался. — Ты проверяла мою смелость, — укоризненно сказал Кузнечик. — Ты меня проверяла. Но я и так бы согласился. Ведьма провела ладонью по его лицу: — Я знаю. — Потому что ты — Ведьма? — Какая я ведьма? Просто я знаю. Я много чего знаю, — она натянула ему капюшон на голову и открыла дверь. — Пошли. Холодно. Кузнечику было уже не холодно, а жарко. — Скажи, — произнес он шепотом, когда они поднимались по лестнице. — Скажи, а что ты про меня знаешь? — Я знаю, каким ты будешь, когда вырастешь, — сказала она. Черный шатер волос и длинные ноги. Звонкий стук подкованных ботинков по ступенькам. — Правда? — Конечно. Это сразу видно, — она остановилась. — Беги вперед, крестник. Не надо, чтобы нас видели вместе. — Да! Он взбежал вверх по лестнице и на площадке обернулся. Ведьма подняла на прощание руку. Он кивнул и взлетел через пролет. Дальше бежал не останавливаясь. Мокрые джинсы липли к ногам. Что она про меня знает? Каким я стану, когда вырасту?
В спальне Слепого не было. Фокусник, положив больную ногу на подушку, с отрешенным видом терзал гитару. На кровати Горбача возвышалась белая треугольная палатка. Каждое утро эта палатка из простыней, натянутых на деревянные планки, обрушивалась, и каждый вечер Горбач устанавливал ее заново. Он любил, когда его не было видно. Кузнечик посмотрел на палатку. Внутри кто-то шевелился. Стенки-простыни подрагивали. Но входной полог был задернут, и ничего разглядеть было нельзя. Кузнечик облегченно вздохнул. Горбач был у себя и занят, а вовсе не стерег его у двери с расспросами, как он опасался. Вонючка тоже был занят. Нанизывал на нитку кусочки яблок, которые собирался засушить. На полу валялась заляпанная грязью куртка Горбача. Волк свесил с подоконника ноги. — Во дворе не хватает походной кухни, — сказал он. — Для нищенствующих собак. Вы с Горбачом стояли бы в белых колпаках, а собаки — в очереди, каждая с миской в лапах. — Волк, а по мне видно, каким я стану, когда вырасту? — Кое-что видно, — удивился Волк. — А почему ты спрашиваешь? — Просто так. Почему-то захотелось узнать. — Ты, наверное, будешь высокий. И не толстый. — А еще покроешься прыщами, — пискнул Вонючка. — Все старшие прыщавые, как земляничные поляны. Будешь прыщавый рыжеватый блондин. С баками. Клочковатыми такими. — Спасибо, — мрачно сказал Кузнечик. — А каким будешь ты сам? — Я-то? — Вонючка помахал недонанизанной связкой яблок и закрыл глаза. — Вижу, вижу себя! — пропел он. — Через шесть лет. Красавца-мужчину. Мой жгучий взгляд пронзает насквозь всех и каждого. Женщины падают обессиленные к моим ногам. Пачками. Только успевай подбирать их, несчастных… — Будешь подбирать, не споткнись о свои уши, — предупредил Волк. — А то они подумают, что на них комар упал. Вонючка оскорблено отвернулся. Палатка Горбача задрожала и оттуда высунулась лохматая голова: — Волк, меня тошнит от этой книги. Того проткнули мечом, этого проткнули мечом. Сколько можно? Мне эти проткнутые всю ночь будут сниться. — Не хочешь — не читай. Никто тебя не заставляет. Горбач убрал голову и сердито задернул полог. Палатка зашаталась. Волк и Кузнечик встревожено следили за ней, пока она не перестала крениться. — Меня, наверное, заберут в Могильник на день или два, — сказал Волк. — Завтра с утра. Ненадолго. — Почему? — насторожился Кузнечик. — Ты же теперь здоров. Волк лег на пол и заложил руки за голову. — Хотят затолкать в корсет. Буду таскать на себе Могильный панцирь, как старая, мудрая черепаха. — Он шутил, но в голосе было кое-то, чего Кузнечик давно не слышал. — Ты боишься? — спросил Кузнечик. — Я ничего не боюсь, — отрезал Волк. Его глаза сделались злыми. Кузнечик поежился. — Не надо, — попросил он, — Волк… Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно. Волк приподнялся на локтях, удивленно глядя из-под седой челки: — Как ты сказал? Мысли пахнут? И тебе это слышно? Я бы не удивился, если бы Слепой такое сказал. Но почему-то так говоришь только ты. Волк насмехался, но его глаза перестали быть колючими и Кузнечик успокоился. — Дерьмовый лексикон, — шепнул подслушивающий их Вонючка. — Сам ты дерьмовый, — вступился за друга Горбач из глубин своей палатки. — Это красиво. Кузнечик говорит, как поэт. Кузнечик засмеялся. Горбач опять высунулся: — А если они тебя не отпустят, что нам делать? Вдруг не отпустят? — На этот случай я пришлю вам письмо с инструкциями, — пообещал Волк. Вонючка обрадовался: — Выполним, — пообещал он. — Дом содрогнется, слово Вонючки. Прикуемся цепями к дверям Могильника. Обольемся бензином и начнем перебрасываться спичечными коробками. Все будет проделано на высшем уровне. — Верю, — серьезно сказал Волк. — С тебя станется такое устроить.
Возле прачечной было темно и пустынно. Кузнечик сидел на полу, у запертой двери, ждал Ведьму и старался думать о приятных вещах. А не о том, что неподалеку кто-то явно дышит, а возможно, что и подкрадывается. И не о том, что дырка в стене подозрительно блестит. Как будто оттуда смотрит чей-то глаз. Коридор возле прачечной пах дезинфекцией. Лампочка светила тускло, а дальше, в библиотечных отсеках, было совсем темно, и Кузнечик не смотрел в ту сторону, чтобы не видеть чернильные тени шкафов-вертушек, в которые старшеклассники складывали прочитанные журналы. Ему совсем не нравились эти тени. Чем неподвижнее они были, тем меньше нравились. Его отвлекло гудение лифта. Кузнечик прислушался. Лязгнула дверь и по линолеуму зашуршали чьи-то шаги. Он встал. На свет вышла Ведьма. — Извини, — сказала она. — Я задержалась. Тебе, наверное, было страшно тут одному? Кузнечик сразу забыл про тени шкафов и про глаз в стене. — Чего здесь бояться? — сказал он. — Тут же никого нет. Письмо у меня в кармане. А то я отдал Слепому. Как договаривались. Ее рука скользнула к нему в карман и достала конверт. Кузнечик ждал, что Ведьма его спрячет, но она разорвала конверт и принялась читать. Кузнечик уставился в пол. Ему показалось, что письмо было очень длинным. — Спасибо, — сказала Ведьма, дочитав. — Ты не очень замерз сегодня во дворе? Было жуть как холодно. — Нет. Он смотрел, как она достала зажигалку и поднесла ее к краю конверта. В ее руках разгорелся маленький костер. Она повертела его, перебирая пальцами, наконец уронила последний клочок и затоптала. — Вот и все, — сказала она, размазав пепел подошвой. Только теперь Кузнечик испугался по-настоящему. Он знал, что письмо опасно носить с собой, но только увидев, что Ведьма сожгла его, понял, что как ни в чем ни бывало ходил с этой опасностью в кармане, и даже забывал о ней. — Ничего, — сказала Ведьма, угадав его страх. — Не думай об этом. Мы постараемся пореже писать друг другу. А вы со Слепым не говорите об этом между собой даже наедине. — Слепой не станет об этом говорить, даже если мы с ним окажемся в пустыне, — возразил Кузнечик. — Слепой никогда не говорит о чужих делах. Он и о своих-то не говорит. — Это хорошо. Выходи время от времени после ужина погулять в двор. Один. Если я появлюсь, не заговаривай со мной, а просто пройди мимо, так чтобы я могла сунуть письмо тебе в карман. Хорошо? Кузнечик кивнул. — А трудно быть девушкой Черепа? — спросил он, краснея от собственной бестактности. — Не знаю, — ответила Ведьма. — Не с кем сравнивать. Но думаю, не труднее, чем быть девушкой Мавра. Кузнечик пожевал ворот своей рубашки. — Ты знаешь, каким я стану, когда вырасту. Пожалуйста, скажи, каким? Это важно. — Трудно объяснить, — вздохнула Ведьма. — Такое скорее чувствуешь, а не представляешь, как картинку. Но девушкам ты будешь нравиться. Это я обещаю. — Они падут к моим ногам, — печально закончил Кузнечик. — Сраженные и обессилевшие. Только успевай подбирать и не наступай на уши. Мои прыщи и клочковатые баки сведут их с ума. Ведьма посмотрела на него странно. — Не знаю, кого ты сейчас нарисовал. Но только не себя. Возвращайся. Я побуду здесь еще немого. — До свиданья, — сказал Кузнечик. «Я болтал чепуху», — подумал он огорченно. — «А все из-за Вонючки».
Кузнечик сидел на полу и сражался с печатной машинкой. Было готово начало письма. «Привет, Волк. Как ты там? Мы хорошо, ждем тебя. Один день прошел, а второй — наполовину. Завтра будем ждать твое письмо с…» Слово «инструкциями» не давалось. Кузнечик забраковал уже два варианта. Над плечом пыхтел Горбач, не решавшийся подсказать. — По-моему, там должно быть два «и», — сказал он наконец. — Иинструкциями? — ядовито уточнил Кузнечик. Горбач покраснел. — Я не это имел в виду. Не в начале. — Тогда не говори под руку. — Передай от меня привет! — пропищал Вонючка со своей кровати. — До приветов я еще не дошел. И хватит мне мешать! Я так никогда не закончу. Кузнечик разделался с «инструкциями» и задумался, рассеянно покусывая палец протеза. — Портишь вещь, — шепотом предупредил Горбач. Кузнечик убрал палец. В дверь постучали. — Войдите, — тонким голосом крикнул Вонючка. Дверь заскрипела, и в нее протиснулись, скромно прижимаясь боками, Сиамцы — кошмар и гордость Хламовника. Кузнечик испуганно посмотрел за их спины, ожидая, что следом ввалится Спортсмен, а за ним и весь Хламовник. Но близнецы были одни. Сделав несколько шагов, они застыли рядышком, как приклеенные. Одинаково одетые, с одинаковыми лицами, неразличимые, как две монеты. — Вы зачем? — спросил Кузнечик. — Что вам надо? Слепой перестал гладить книгу с пупырчатыми страницами и поднял голову. — Мы по делу, — сказали Сиамцы. — Очень подозрительно, — заметил Вонючка. — Не нравятся мне такие заходы. Сиамцы мялись, шаркая ботинками. Длинные, тощие, тонкогубые и… «какие-то суставчатые» — неприязненно подумал Кузнечик. Из-под соломенных челок торчали крючковатые носы, золотые глаза смотрели кругло и стыло, как у чаек. — Вы от Спортсмена или сами по себе? — спросил Слепой. — Мы, сами по себе, — хором ответили Сиамцы. — Мы пришли, потому что… — хотели спросить… — нельзя нам тоже в вашу комнату… — переселиться. Они еще теснее прижались друг к другу боками, и, повздыхав, замолчали. — С чего это вдруг? — удивился Горбач. Сиамцы молчали. На чужой территории они присмирели и казались не такими противными, как обычно, но и симпатии тоже не вызывали. Белые фуфайки чернели локтями, на шеях висели цепочки с бирками. На одной — буква «Р», на другой — «М». Бирки все время переворачивались пустой стороной, и разобрать, кто из Сиамцев кто, не помогали. — Не принимаете? — хмуро спросил левый Сиамец. Кузнечик не успел ответить. Дверь хлопнула, и в комнату, не замечая Сиамцев, быстро прохромал раскрасневшийся Фокусник. — Волк идет! — крикнул он. — Честное слово! Отпустили! — Ура! — подхватил Вонючка. Все уставились на дверь. Кузнечик с облегчением подумал о письме, которое не надо было допечатывать. Горбач радостно дышал ему в затылок. Вонючка зачем-то схватился за бинокль. Сиамцы незаметно отошли в сторону и перешептывались, бросая на Кузнечика мрачные взгляды. — Я рыцарь в доспехах из гипса! — объявил появившийся в дверях Волк. — Ищу верного до гроба оруженосца, годного нагибаться и зашнуровывать мне ботинки, ибо я, облаченный в доспехи, подобен черепахе скованной панцирем. Он подошел к Кузнечику и ткнул в него ручкой зонтика: — Иди ко мне в оруженосцы, отрок. В конце каждого года, будешь получать за свои труды кошель с золотом. А в случае моей смерти, тебе достанутся эти прекрасные доспехи, которые ты сможешь продать. Волк поднял свитер и постучал по гипсу: — Соглашайся. Не пожалеешь. Жизнь твоя станет поистине удивительной. Кузнечик кивнул. — Буду просто счастлив. Вот только у нас Сиамцы… Волк прищурился на близнецов. — Верный шлем мой заслоняет обзор, — сказал он. — Скажи, мальчик, не злые ли духи меня искушают, являя взору два столь подобных друг другу образа? Сиамцы переглянулись. — Еще бы не духи, — хихикнул Вонючка. — Они самые. Хотят с нами жить. Если мы разрешим. Волк стукнул об пол зонтиком, и зонтик раскрылся. «Колдовство», — пробормотал Волк, закрыл зонтик и повернулся к Вонючке: — Непонятны мне слова твои, отрок. Пещера эта, где мы собрались, принадлежит не нам. С божьего соизволения, всякий странствующий хмырь, волен забрести сюда, обсушить у костра свой плащ и поведать нам о своих приключениях. Это и есть плата за ночлег. Если эти двое не бесовское наваждение, хотя сходство их лиц мутит мой разум, пригласи их к костру и передай, что мы рады их приветствовать. Сиамцы оторопело таращили на Волка чаячьи глаза. Волк опять стукнул зонтиком: — Видно, простолюдины! Не называете имен своих, словно стыдитесь! А может, имена ваши покрыты позором? Может, вы сыны Каина, гонимые проклятьем? — Н-н-нет, — простонал один из Сиамцев. — Мы совсем не это! — Рыцари мы, — нашелся второй Сиамец. — В бурю попали. Волк поиграл бровями, кидая на братьев подозрительные взгляды. — Сушитесь, — сказал он. — И поведайте нам свою историю. Он сел на пол. Фокусник, Горбач и Кузнечик тихо расселись вокруг. Сиамцы переглянулись и тоже сели, скрестив ноги и дружно ссутулившись. — Влипли вы, «рыцари» — шепнул им Горбач. — Волк эту волынку может до ночи тянуть. Фокусник, не дожидаясь распоряжений, поставил у себя в ногах гитару, подпер ее табуреткой и подергал струны. — А-а, — сказал Волк. — Славный менестрель со своей арфой, и ты здесь… Фокусник бодро кивнул, перебирая струны. — И пленное чудовище, некогда пожиравшее невинных девиц, а ныне раскаявшееся… Вонючка всем своим видом изобразил глубокое раскаяние и, свесившись с кровати издал жалобный вой. — Велико его раскаяние, — перевел Волк Сиамцам. — Оно ежедневно поминает девиц в своих молитвах, вымаливая прощенье у их разгневанных теней. — Ох-ох, — простонал Вонючка. — Тереза, Анна, Мария, Софья… — Не будем, — перебил его Волк. — У нас гости. Воцарилась тишина. Только Фокусник дергал струны, да хомяк, путешествовавший по свитеру Горбача, то и дело чихал. Сиамцы почувствовали, что общее внимание направлено на них, и смущенно заерзали. — Ты говорил, здоровяки вам не нужны, — сказал левый Сиамец Волку. — Мы не здоровяки. Мы сами их не любим. Мы их, а они — нас. Мы сами по себе. Если нас не трогать, тогда и мы не будем. А они чуть что твердят, что мы воры. И именно что трогают. Теперь еще новички эти. Сиамец вздохнул: — Вы нас не возьмете, я знаю, — он покосился на Кузнечика. «Потому, что мы тебя били», — мысленно закончил за него он. — Возьмите хоть Слона, а? Он боится. Этого новичка, Родинку. Все время пугается и ревет. Возьмите его к себе. Он тихий, когда его не пугают. Играет весь день. — Разве он без вас пойдет? — спросил Кузнечик. — Он вас любит. — Уговорим, — пообещал Сиамец. — Он послушный ребенок. Это был Макс. Кузнечик разглядел букву «М» на бирке. — Вы только эту стенку ему покажите, — хихикнул Рекс. — За уши от нее не оттащите. — До вечера, — подал голос Слепой, сидевший в углу. — Пока он не вспомнит про вас и не начнет реветь. Тогда придется или его обратно, или вас сюда. Или всю ночь прыгай вокруг с носовыми платками. Сиамцы покраснели и теснее прижались друг к другу. — Приводите Слона, — сказал Волк. — И сами приходите. Только не надо нас морочить и Слоном жалобить. Рекс поднялся и помог брату встать. — Спасибо, — сказал он, — рыцарь из гипса, — и усмехнулся. Криво. По-другому Сиамцы не умели. Рекс хотел еще что-то сказать, но брат дернул его за рукав. «А они совсем разные, — удивился Кузнечик. — Просто это не сразу видно». Близнецы ушли. Горбач посмотрел на кровати и присвистнул: — Теперь нас десять Дохляков. Полный комплект. Только на верха им не взобраться. Ни им, ни Слону. — Я переселюсь наверх, — нехотя произнес Волк. — И Слепому придется. Иначе не поместимся. Вонючка покачался на подушке. — Они взломщики, — сказал он. — И ворюги. У них до фига отмычек и всяких других полезных в хозяйстве вещей. Ограбят нас и уйдут обратно в Хламовник, а мы останемся без всего. — Пусть попробуют, — сказал Волк. — Напустим на них твоего Гоблина. Эй! — спохватился он. — Завешивайте его скорее, пока Слона не привели! А то на его рев весь Дом сбежится. Горбач и Фокусник задвинули Гоблина тумбочкой, сверху водрузили салатницу, а на салатницу — транзистор. — Только ухо торчит, — сказал Фокусник. — Но непонятно, чье это ухо, так что он не испугается. — Вот так расправляются с произведениями искусства, — вздохнул Вонючка. — А я, может, всю душу в этого Гоблина вложил. — Оно и видно, — сказал Горбач. — Вся твоя черная душа на его роже нарисована. — Что-то шумно там, — заметил Слепой. — В Хламовнике. Грохот. — Может, их не пускают? — с надеждой спросил Кузнечик. — Что-то вроде того, — Слепой подкрался к стене и прижался к ней щекой. Фокусник приглушил звук транзистора. Теперь застенный шум услышали все. — Поведай нам, Большое Ухо, что ты слышишь? — спросил Волк. — Сам ты Большое Ухо, — огрызнулся Слепой. — По-моему, их лупят. Ничего не разобрать. Слон уж очень заходится. — Значит это не подстава, — с удовольствием отметил Вонючка. — Я имею в виду их приход. Волк посмотрел на Кузнечика. Кузнечик страдальчески нахмурился: — Они вроде как наши теперь, — сказал он. — Тоже Чумные Дохляки. Волк кивнул: — Вот и я об этом подумал. — Придется идти спасать, — вздохнул Кузнечик. — Если они и в самом деле наши. — Меньше всего ему хотелось бежать на помощь Сиамцам. — Да вы спятили? — возмутился Вонючка. — Вас всего пятеро. Они с вами разделаются, а комнату возьмут штурмом. Унесут все полезные вещи, и, в конце концов, я тоже могу пострадать. Кузнечик влез в ботинок и протянул Волку ногу: — Зашнуруй, пожалуйста. Горбач стоял наготове с вторым ботинком. — Давайте быстрее, — подгонял он. — Они там вдвоем против всех. Фокусник вооружился запасной струной от гитары. Слепой отлепил ухо от стены. — Они уже в коридоре, — сказал он безразличным тоном. — Можете не спешить. Горбач натянул на Кузнечика второй ботинок и побежал к двери. Путаясь в шнурках, Кузнечик бросился следом. Они выскочили в тамбур, потом, толкаясь, в коридор. Сиамцы действительно были там. Они, и почти весь Хламовник. Одного Сиамца было видно. Он отбивался от нападавших сумкой. Рядом, на полу, где повалили второго, крутилось что-то паукообразное с множеством рук и ног. С криком, похожим на вой сирены, Горбач ринулся в гущу сражения. Кузнечик с разбегу пнул чей-то зад из паучьей кучи и запрыгал вокруг, наскакивая тех, что оказывались сверху. Мимо метнулся Слепой, но смотреть на него у Кузнечика не было времени. Из копошившейся массы, которую он пинал, уже вылезали враги — кряхтя поднимался Пышка, Плакса готовился кинуться на него с кулаками… И глядя на них, Кузнечик вдруг с ужасом понял, что забыл снять протезы. А ведь это было самое главное, важнее, чем ботинки, важнее, чем все остальное! — Не сметь! — пронзительно закричал он в лицо Плаксы, которое было уже совсем близко, и саданул по нему ботинком. Лицо исчезло, но вместо него появилось другое, которое Кузнечик тоже ударил, не переставая кричать: «Не сметь!» Я разбил ему нос! Вот только кому? Вокруг кипела битва. Кузнечик бросился к Волку, который мелькнул поблизости, но чья-то рука схватила его за ногу. Он наступил на нее свободной ногой, с нее слетел незашнурованный ботинок и тут же затерялся в общей куче-мале. Кузнечик думал только о протезах, о том, что их не должны сломать. Его толкнули в спину, он упал на Плаксу, и кто-то тут же навалился сзади. Кто-то тяжелый. Плакса завизжал. Кузнечик извивался и бился коленками о его колени. Кто-то сидел на Кузнечике верхом и лупил его по спине. Это было больно, но Плаксе внизу было еще больнее — он орал не переставая. — Берегись! — завопил кто-то. Перед ними завертелись колеса. У самого носа Кузнечика затормозила коляска Вонючки. — Берегись! — еще раз взвизгнул Вонючка и замахнулся зонтом. Пышка ослабил хватку, и свобожденный Кузнечик откатился в сторону. — Так тебя! — крикнул Вонючка, тыкая в Пышку зонтиком. Кузнечик разбежался и пнул его в живот. Добитый Пышка куда-то уполз, а к Кузнечику, размахивая хоккейной клюшкой, подскочил Зануда. Кузнечик успел пнуть и его, но разутая нога в одном носке большого вреда не причинила. Клюшка угодила Кузнечику по уху, и ухо заполыхало, наливаясь кровью. Второй удар пришелся по протезу. — Сломал! Ты его сломал! — всхлипнул Кузнечик, и, забыв про клюшку, бросился на Зануду. Тот почему-то отбросил оружие и кинуся бежать. Кузнечик рванул за ним. Кто-то подставил Зануде ножку, он упал, перевернулся на спину и испуганно заверещал. Кузнечик летел на него, как комета, сметая врагов со своего пути, оставляя позади хвост из отдавленных рук и ног. Кто-то схватил его и приподнял над полом. Кузнечик начал пинаться, пытаясь вывернуться. — А ну спокойно, — сказал взрослый голос. Болтаясь над полем боя, Кузнечик увидел Фокусника, отбивавшегося костылем от Кролика и Крючка, перевернутую коляску Вонючки, самого Вонючку, лупившего зонтом во все стороны, Спортсмена, катавшегося по полу с кем-то в обнимку — и старшеклассников. Их было много. Хохоча и чертыхаясь, они растаскивали мальчишек. Затылок Кузнечика уперся во что-то твердое. Похолодев от внезапной догадки, он обернулся. Щеку царапнул маленький черепок на цепочке. Выше Кузнечик смотреть не стал. Я пнул самого Черепа! Голова закружилась от слабости, Кузнечика затошнило. Череп развернул его лицом к себе и опустил на пол. — Ну что, успокоился? Кузнечик пошатнулся. Рука с татуировкой на запястье придержала его за плечо. — Я не знал, — прошептал Кузнечик. — Я не знал. — Чего ты не знал? Серые глаза Черепа были усеяны мелкими точками. У него глаза пятнистые. Крапчатые. Как странно… Старшие разгоняли мальчишек по комнатам. Двери Хламовника ощерились гримасничавшими лицами. Лица плевались и выкрикивали угрозы. — Брысь! — орали на них старшие. Последними расцепили Спортсмена и Слепого. Фокусник и Горбач, придерживая лохмотья рубашек, скрылись в Чумной комнате. Сиамцы ползали по полу, собирая вещи, выпавшие из сумок. Слон ходил за ними по пятам, обливаясь слезами. — Безобразие! — кричал воспитатель Щепка. — Всех к директору! Немедленно! Лось заталкивал Вонючку в коляску. Вонючка сопротивлялся. Кузнечик успел прийти в себя и собраться с мыслями. Он повернулся к Черепу, чтобы извиниться, но его уже не было рядом. Он уходил с другими старшеклассниками. Кузнечик поймал на себе взгляд одного из них и услышал: — А этот безрукий малявка дрался, как тигр! Старшие засмеялись. Череп обернулся и посмотрел на него. Очень серьезно. Он один не смеялся. — Марш в свою комнату, немедленно! — завопил над ухом Щепка, и Кузнечик, прихрамывая необутой ногой, побежал в спальню. Ему было жарко от стыда. Старшие не знали, что он дрался, как тигр, только из-за протезов. А если бы знали, то смеялись бы еще громче. Может, только Череп бы не смеялся. — Через полчаса, в кабинете директора! — крикнул ему в спину Щепка.
Вокруг умывальников в ванной комнате толпились раненые. Пол был залит водой. Стоило Кузнечику войти, разутая нога в одном носке сразу промокла. — Доспехи из гипса — полезнейшая в хозяйстве вещь. Полчища врагов сами себя выводят из строя. Ничего не надо делать. Только открывайся и жди, чтобы тебе врезали, — Волк вынырнул из-под струи и посмотрел на Кузнечика. — Ага. Явился! — Вот он! — крикнул Вонючка. — Истребитель Хлама! Лихая нога! Пятка-убийца! Ура! — Костыль тоже полезная вещь, — похвастался Фокусник. — Видели бы вы, как я подбил Крючка. Горбач шумно плескался, обмывая рассеченную губу. Помятый Сиамец раскачивал зуб. — Они обвинили нас в воровстве, — сказал он, вытащив палец изо рта. — А мы слыхом не слыхивали ни про какие ихние значки. — Я не садист, — пропел Вонючка. — Нет, я не садист. Но в гневе я делаюсь лют. Это черта характера. Моя черта. — Он подъехал к Кузнечику и похлопал его по колену. — Ты тоже лютуешь в гневе, старина, — сказал он. — Но до меня тебе, конечно, далеко. При виде меня все бледнеют! Вонючка был цел и невредим, так что в ванной ему делать было нечего. Но он раскатывал по мокрому кафелю, брызгался водой из низкого крана и пел хвалебную песнь собственным подвигам. Покрытые синяками и ссадинами, мальчишки гордо промокали лица полотенцами и рассматривали себя в зеркале. Кузнечик тоже посмотрел. Ухо багровело, под носом подсохли кровавые сопли. Ему это понравилось. — Ну вот что, рыцари, — сказал Волк зеркалу. — Вечером за круглым столом будем писать летопись великой битвы. — Воспоем в стихах свои подвиги и оплачем утраты. Споем боевые песни и, сомкнув чаши, помянем умерших. — Вонючка уже начал, — заметил Горбач. — Я никого не поминал. И хватит уже собой любоваться! — Вонючка наехал на них сзади и оттеснил от зеркала. В спальне один из Сиамцов успокаивал плакавшего Слона, Лось затыкал Слепому нос кусочками ваты, а Красавица потерянно слонялся из угла в угол, ломая руки и обгрызая заусеницы. — Приводите себя в порядок, — сказал Лось. — Пойдем к директору объясняться. — Только мы? — возмутился Фокусник. — А как же они? — Они тоже. Где твой ботинок? — Лось смотрел на ногу Кузнечика. — У меня, — Вонючка выудил из коляски ботинок и отдельно — мокрый шнурок. — Я взял его на память. Как сувенир. — Неужели проблемы нельзя решить мирным путем? Рыцари промолчали. — Ладно, — Лось посмотрел на часы, — через десять минут у директора. Там поговорим. Он вышел. — Эй, гляди-ка, — подтолкнул Горбач Кузнечика. Россыпью ярких пятен а одеяле вокруг Слона лежали значки. — Ну, посмотри, какой красивый! — уговаривал Сиамец Слона, поднося значки к его зареванному лицу. — Ты только посмотри…
Сиамцы нарисовали на стене аиста и крокодила. Аист стоял на одной ноге, занимая совсем мало места, крокодил летел, распластанный над волком и совой. Слон рисовал долго, а когда закончил, в углу появился цветок, похожий на кляксу. Из Хламовника выкинули горшок с поломанным растением. То единственное, что принадлежало Сиамцам и что они не успели унести. Возвращаясь из столовой, Сиамцы нашли его у дверей, подобрали и попробовали оживить — но оно все-таки высохло, и пришлось похоронить его во дворе в коробке из-под ботинок. Тихо и незаметно все готовились к новой драке. Вонючка лечил зонтик. Сиамцы отращивали ногти. Горбач шил себе боксерские перчатки. Фокусник выстругивал трость. По ночам собирался военный совет. В столовой обменивались угрожающими взглядами и гримасами. Потом им это надоело. Волк записался в музыкальный кружок и начал исчезать после обеда с гитарой, а возвращаясь, мучил Дохляков однообразными аккордами. Фокусник раскопал в библиотеке книгу «Иллюзии и реальность», склеил из картона цилиндр, и пытался заставить хомяка под ним исчезать. Хомяк не исчезал, а только пугался и гадил чаще обычного. Красавица делал соки. Вонючка писал длинные письма в благотворительные учреждения и частным лицам. Письма от имени «бедного парализованного мальчика» от имени «бедного сиротки, которому предстоит операция», и от имени «бедного слепого малютки, который больше всего на свете любит музыку». К письмам прилагались душераздирающие рисунки. Таким способом Вонючка рассчитывал обзавестись большим количеством полезных в хозяйстве вещей. Сиамец Макс тоже писал письма. Самому себе. Он писал их карандашом на туалетной бумаге и складывал в конверты со странными надписями: «Если хочешь реветь». «Если хочешь велосипед». «Если думаешь, что ты некрасивый». «Если завидуешь ноге». Под ногой, вероятно, подразумевалась вторая нога брата. Та самая, которая была у Рекса, но могла бы быть у Макса. Вонючка свои письма давал читать всем. Макс свои письма не показывал никому, и сам читал редко, только когда настроение соответствовало надписи на одном из конвертов. Кузнечик каждый вечер выходил на прогулки. Если появлялась Ведьма, то с письмом в кармане он шел искать Слепого. Иногда Слепой сам передавал ему письма — тогда Кузнечик спускался на первый этаж, и ждал у дверей прачечной. Он привык делать это, забыл об опасности и вспоминал о ней только, когда Ведьма сжигала при нем очередное письмо. Слепой уходил ночами. Горбач устанавливал палатку разными хитрыми способами, но она все равно рушилась. Шли дожди, о которых Лось говорил, что они пахнут весной. Двор превратился в грязное месиво. Собаки Горбача перестали приходить к сетке. Они подумывали о выведении потомства и были слишком заняты. Сиамца Макса посвятили в рыцари.
Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.072 сек.) |