Корабли

От кораблей зависели почти все военные операции викингов, и многие из них требовали высокого мастерства в искусстве мореплавания. Корабли и искусство управления ими являлись плодом векового опыта, приобретенного во время плавания по островам, на реках, озерах и во фьордах Скандинавии. Это была идеальная среда для развития таких технологий, поскольку в большинстве районов севера лодки были незаменимы. Без них едва ли можно было обеспечивать свое существование на основной части побережья Норвегии; они требовались не только для сообщения во фьордах и между островами, но и для рыбной ловли; то же верно и в отношении островов Дании и Балтийского моря. Даже в материковой Швеции транспортными путями через леса служили реки и озера, а лодки составляли немаловажную часть снаряжения, о чем свидетельствуют богатые захоронения в кораблях периода Венделя и эпохи викингов. Именно в этой ситуации получили развитие технологии кораблестроения и судовождения, что, в конце концов, привело к появлению замечательных и в высшей степени функциональных судов, которые мы сегодня расплывчато именуем кораблями викингов.

Устройство этих кораблей и историю их развития из сравнительно примитивных лодок возможно изучить несколько более подробно[127]. В нашем распоряжении имеется три основных источника информации: остатки самих судов, современные им изображения на камне или в вышивке и письменные свидетельства, заслуживающие наименьшего доверия. В Скандинавии и вдоль южных берегов Балтийского моря было обнаружено немалое количество кораблей или их частей, относящихся к эпохе викингов и непосредственно предшествовавшим ей векам.

Многие из них намеренно закапывали в могилы, или топили в болоте в качестве своеобразного жертвоприношения. Были обнаружены и другие суда, возможно, потерпевшие крушение в шторме или просто брошенные гнить, когда их починка оказалась невозможной; известно еще о нескольких, которые до сих пор остаются под водой, как, например, скопление из по меньшей мере шести кораблей, затопленных в Роскилле-фьорде у Скулделева[128]. В некоторых случаях дерево вместе с другими-органическими материалами сохранилось почти полностью, поэтому суда, найденные в Нюдаме, южной Дании[129], западном берегу Осло-фьорда, Гокстаде и Усеберге, можно изучать во всех деталях. Илл. IV и VI показывают замечательную сохранность дерева у находок из Гокстада и Усеберга. Там, где почвенные условия не благоприятствуют хранению дерева, ценные подробности часто удавалось выяснить в ходе тщательных раскопок. В частности, благодаря фиксации расположения и длины заклепок стала возможной прекрасная и подробная реконструкция судов, вроде найденного в Ладби на о. Фюн (Дания)[130], или многочисленных лодок, обнаруженных на кладбищах Упланда. Великолепная серия памятных камней, установленных на Готланде между V и XI веками, дает бесценные сведения о кораблях, особенно об их оснастке; один из них, из прихода Альског, изображен на илл. V[131]. Резьба по камню в материковой Швеции не имеет такой ценности для данной темы, но существуют несколько изображений с кораблями, например, на камне начала эпохи викингов из Спарлэсы в Вестерготланде[132]. Конец этого периода дарит нам одно из наиболее интересных, но обманчивых свидетельств, а именно ковер из Байе[133]. Темой этого изысканного произведения декоративного искусства является нормандское завоевание Англии, а создано оно было не позже чем через несколько лет после этого события. На нем мы видим множество кораблей в процессе их строительства, во время плавания и вытащенных на берег, и, невзирая на сложность выбранного художником изобразительного средства, он умудрился с большой точностью передать многие детали, создав этот один из самых ценных источников информации о кораблестроении и мореплавании в середине XI века. Письменные сведения о кораблях и мореплавании во многих отношениях дают меньше всего достоверной информации. Это несколько современных упоминаний о кораблях в летописях, житиях святых, письмах и в таких произведениях, как рассказ Оттара о своих путешествиях, сохранившийся в староанглийском переводе «Вселенской истории» Орозия[134]. Из этих и им подобных источников можно кое-что узнать: например, Оттар описывает то, как при изготовлении канатов использовались шкуры тюленей и моржей. Самую красочную и подробную информацию можно найти в скандинавских сагах, которые изобилуют упоминаниями о кораблях; и в самом деле, из них почерпнута основная доля наших познаний из области скандинавских технических терминов, обозначающих части корабля и управление им. Однако что касается периода викингов, сагами как источниками надлежит пользоваться с большой осмотрительностью. Они были написаны для аудитории XIII века или еще более позднего периода, и без специальных знаний саги нельзя использовать как руководство по терминологии и технологии IX и X веков. По той же самой причине и скандинавские правовые кодексы также следует привлекать с осторожностью. Как путеводитель по обычаям времен викингов большего доверия заслуживают поэтические произведения скальдов, вошедшие в саги, но, к несчастью, они настолько туманны и иносказательны, что в состоянии подарить нам лишь очень немногие сведения, хотя и очень важные. Например, это упоминания о полосатых парусах, о перемене галса и о зарифлении парусов. Подобные выражения подтверждают выводы, строящиеся, и, возможно, с достаточным основанием, на сохранившихся материальных свидетельствах самих кораблей и их изображений.

^{Илл. V. Резной камень периода викингов из Тьянгвиде в приходе Альског на о. Готланд в настоящее время находится в Государственном историческом музее в Стокгольме. См. с. 64, 114. Руническая надпись гласит, что он был воздвигнут в честь человека по имени Юрульф его братом. Аналогичные мифические сцены встречаются и на других камнях. См. Sune Lindquist, Gotlands Bildsteine (KVHAA, 1941–1942 гг.), I, 15–17, II, рисунки 137–138. (Photo ATA)}

Говоря об этих кораблях и их эволюции, правильнее всего начать с описания того, который является лучшим как по своему техническому совершенству, так и по сохранности. Это корабль, найденный в 1881 г. при раскопках большого погребального кургана в Гокстаде, недалеко от Санде-фьорда, примерно в 50 милях к юго-востоку от Осло[135]. Он был захоронен в траншее, а посередине корабля была сооружена погребальная камера для человека, по видимости обладавшего огромным богатством и влиянием. Вместе с кораблем нашли изрядную часть его оснастки (весла, шкивы, реи и другой рангоут, трап, каркас шатра), которую можно было на нем установить, большое количество ткани и веревок, возможно, бывших некогда парусом, и три маленькие лодки. Надо всем этим был насыпан высокий курган. Корабль и найденные вместе с ним деревянные предметы обязаны своей сохранностью голубой — глине, в которой они были погребены; сгнили только те части судна, в частности, нос и ахтерштевни, которые выдавались из слоя голубой глины.

За исключением мачты и палубы, основная часть корабля, изображенного на илл. VI, построена из дуба. Длина его составляет 76 футов 6 дюймов (23,33 м), ширина — 17 футов 6 дюймов (5,25 м), а высота от нижней точки киля до поручней посередине корабля чуть менее 6 футов 5 дюймов (1,95 м).

Осадка его составляла три фута, а вес при полной загрузке — около 20 метрических тонн. Его мореходные качества были убедительным образом показаны в 1893 г., когда создали его копию, которая пересекла Атлантический океан менее чем за месяц. Это судно покинуло Норвегию 30 апреля и достигло Ньюфаундленда 27 мая после трудного плавания в штормовых условиях. Описание этого путешествия, оставленное капитаном Магнусом Андерсеном, выявляет помимо всего прочего то, с каким мастерством было разработано это судно и вся его оснастка[136].

Киль состоит из единого бревна длиной в 57 футов 9 дюймов (17,6 м) и толщиной от 14 с половиной (37 см) до шестнадцати с половиной дюймов со стержнями, прикрепленными к килю короткими переходными деталями. Обшивка состоит из шестнадцати поясов[137]и крепится внакрой, доски соединены заклепками, а щели между ними законопачены смоченной в смоле шерстью животных. Толщина поясов колеблется в зависимости от функции. Нижние девять поясов, подводная часть корпуса, состоят из дюймовых досок (2,6 см), десятый — ватерлиния — из самых толстых, в дюйм и три четверти (4,4 см); толщина следующих трех поясов такая же, как у подводных; четырнадцатый, в котором прорезаны отверстия для весел, толще — в дюйм с четвертью (3,2 см); а верхние два очень тонкие, всего в семь двенадцатых дюйма (1,6 см). Самый верхний пояс усилен тяжелым планширом, размер которого четыре с четвертью на три с половиной дюйма (10,8 на 8,8 см).

^{Илл. VI. Корабль из Гокстада, в настоящее время находится в Музее кораблей Universitetets Oldsaksamling в Осло. См. с. 105–116. Весла на переднем плане, трап и мачта — слева. Емкости позади мачты, вероятно, служили для пищи и питьевой воды. По обеим сторонам мачты отчетливо видны гнезда для установки рангоутов, ср. с. 113 и рис. 4. Т-образные стойки предназначались для хранения мачты в то время, когда корабль шел на веслах. См. Harald Akerlund, Unda Maris, 1955–1956, p. 52 и прим. (Ernst Schwitters, Oslo)}

Конфигурация той части корпуса, которая находится ниже ватерлинии, обеспечивается девятнадцатью шпангоутами, каждый из которых в отдельности составляет чуть более трех футов (около 1 м), а дополнительную прочность на уровне ватерлинии кораблю придают поперечные балки, большинство которых, в свою очередь, опирается на стойки. Поперек этих балок настилалась палуба. Ниже ватерлинии пояса обшивки подвижно прикреплялись к шпангоутам «канатами» из еловых корней. Доски вырезались так, чтобы оставить с внутренней стороны, где находились шпангоуты, шпунты; в этих шпунтах, как и в шпангоутах, проделывались соответствующие отверстия, сквозь которые пропускались «канаты». Такой метод крепежа обшивки к шпангоутам, по-видимому, был на севере традиционным и использовался при строительстве большинства скандинавских кораблей эпохи викингов. Его преимущество состояло в том, что корпус можно было сделать одновременно легким и упругим. Более жесткую конструкцию пришлось бы сделать намного толще, а значит, и тяжелее, чтобы она могла выдерживать перегрузки при волнении на море. Кроме того, для кораблевождения гибкость корпуса является преимуществом.

Пояса обшивки выше ватерлинии удерживаются на месте способом, призванным сообщить гибкость и этой части конструкции. Первые четыре из этих поясов крепятся нагелями[138]к деревянным кницам, присоединенным к поперечным балкам. Два верхних пояса, самых тонких на корабле, точно так же прикреплены нагелями к половинным шпангоутам, соединенным с лежащими непосредственно под ними поясами и плотно входящим в нижнюю часть планшира. У двух верхних поясов и планшира этих подпорок вполовину меньше, чем поперечных балок и книц, а результат — легкость и подвижность судна. Магнус Андерсен сообщил, что при пересечении Атлантического океана копия корабля из Гокстада проявила удивительную гибкость. В открытом море планшир на целых шесть дюймов выгибался наружу по сравнению с исходным положением. Несмотря на это, судно оказалось водонепроницаемым. По словам Андерсена, эта гибкость вкупе с отличной обтекаемостью судна делала его необычайно ходким, и нередко оно развивало скорость до 10 узлов, а то и больше.

Такой метод строительства вполне мог установить ограничение для размера изготавливаемых судов. Он требовал очень большой прочности от киля, а ее проще всего было достичь, используя только одно бревно. Следовательно, максимальная длина корабля, построенного таким способом, в значительной мере определялась длиной имеющегося ствола для изготовления киля. Об этом важном моменте необходимо постоянно помнить, когда речь идет о размерах кораблей викингов.

Судно из Гокстада управлялось при помощи кормового руля, укрепленного самым простым образом. Дубовый руль, достигавший в длину 10 футов 9 дюймов (3,3 м), крепился к большой деревянной колоде, приделанной к корпусу снаружи и поддерживаемой дополнительным прочным шпангоутом. Эта колода называлась «бородавкой». Крепеж осуществляли при помощи ивовой лозы, завязанной узлом снаружи и прошивавшей насквозь как руль, так и «бородавку», для того чтобы надежно зафиксировать их на судне. Таким образом, руль был прочно прикреплен к корпусу, но гибкость лозы позволяла смещать его в горизонтальной плоскости при помощи румпеля hjalm, который был вставлен в его верхний конец и выдавался внутрь судна. Крепление к планширу не давало рулю вращаться вокруг своей оси. Когда судно вытаскивали на берег или оно шло по мелководью, руль можно было очень быстро поднять, отвязав его от планшира и вращая вокруг оси при помощи веревки, привязанной к нижней части его лопасти. Когда руль стоял на своем месте, он уходил вглубь примерно на 18 дюймов (46 см) ниже киля и представлял собой весьма действенное рулевое приспособление. После своего путешествия через Атлантический океан Магнус Андерсен писал:

«Я много думал об этом и пришел к выводу, что такой руль можно счесть одним из самых решающих доказательств того, что наши предки были опытными и искусными мореплавателями… Согласно моему опыту, на подобном корабле этот руль значительно эффективнее руля, укрепленного на ахтерштевне… Я рад возможности утверждать, что он действовал удовлетворительно во всех отношениях, обладая к тому же тем преимуществом, что никогда не упрямился, как непременно сделал бы руль, закрепленный на ахтерштевне. В любую погоду управлять кораблем можно было в одиночку, помогая себе лишь небольшим куском линя».

Судно могло двигаться на веслах. У него было шестнадцать пар сделанных из сосны весел, которые были разной длины, чтобы при гребле ударять по воде всем одновременно. Скамеек для гребцов не существовало, и у последних могли быть какие-то съемные сиденья, которыми, очень даже возможно, служили их морские сундуки. Эта особенность подсказывает, что основным способом продвижения гребля не являлась. Разумеется, весла использовались в критические моменты, когда корабль попадал в полосу штиля или когда ему приходилось маневрировать в узких водных пространствах, например, фьордах или гаванях, но, как правило, судно двигалось под парусом: оно и задумано было как парусное судно. Значит, маловероятно, чтобы в долгих путешествиях участвовала команда, включавшая более чем тридцать пять человек. При рукопашной многочисленность могла быть преимуществом, и в средневековой Норвегии полагалось, чтобы на кораблях с морским ополчением находилось по несколько человек у каждого весла, но при пересечении Северного моря команда численностью больше тридцати пяти человек могла сделать управление кораблем чрезвычайно трудным, если не сказать рискованным делом.

Мачта устанавливалась на очень большой дубовый чурбан, называвшийся kerling, то есть «старуха» или «старая карга». В длину он достигал 12 футов (3,6 м) и шел вдоль киля, скрепляя четыре шпангоута. Мачта стояла в гнезде, предназначенном для того, чтобы легче было ее поднимать и опускать. Над керлингом находился и пяртнерс мачты, массивный кусок дуба, который лежал на шести поперечных балках, опираясь на них, а также на верхнюю часть самого керлинга. Мачта проходила сквозь пяртнерс и силой ветра прижималась к его прочной передней части. Таким образом сила, с которой ветер дул на парус, сообщалась корпусу. Позади мачты в пяртнерсе имеется большая щель, так что мачту можно поднимать и опускать без того, чтобы ее приходилось вынимать вертикально вверх из ее гнезда. Когда мачта стояла на своем месте, щель закрывалась деревянным клином.

Оснастку корабля и то, как осуществлялось кораблевождение, детально изучил шведский ученый Харальд Акерлунд. Его выводы несколько отличаются от тех, которые сделал профессор Шетелиг и другие исследователи, но в целом предпочтение следует отдать именно им[139]. Они строятся на тщательном изучении не только корабля из Гокстада, но и мореплавания в целом, и имеют преимущество, объясняя предназначение всего найденного вместе с кораблем морского снаряжения. Таким образом, рассказ об оснастке корабля из Гокстада и технологии мореходства, который последует ниже, базируется на работе Акерлунда. Реконструкция его такелажа показана на рис. 4.

^{Рис. 4. Реконструкция оснастки корабля из Гокстада. (Реконструкция Харальда Акерлунда в Unda Maris, 1955–1956, p. 81)}

Хотя большая часть мачты была найдена, ее верхушка отсутствовала и поэтому точная высота неизвестна, но она составляла примерно от 37 футов 6 дюймов до 41 фута (11,5-12,5 м). Ее поддерживали ванты, натяжение которых обеспечивалось за счет больших обрубков дерева, показанных на рис. 4. Дополнительную устойчивость мачте придавал фока-штаг, при том, что функции бакштага выполнял фал, пропущенный через отверстие в верхушке мачты или через прикрепленный к ней чурбак. Парус был один, площадь его составляла примерно 105 квадратных футов (90 кв. м), поднимался он на рее длиной около 37 футов (11,5 м). Более половины этой реи нашли вместе с кораблем, и в середине толщина ее составляет примерно 10 дюймов (25 см). Один из обнаруженных рангоутных деревьев, вероятно, служил как нижней, так и запасной реей. Внутри корабля нашли огромную кучу белой шерстяной материи, к которой было пришито некоторое количество красной ткани, и все это было перемешано с веревками. Наверное, это и был парус, который скорее всего делался из полос грубой шерстяной ткани, называвшейся wadmal. Для прочности ее обычно использовали в два слоя, и часто полосы переплетались, образуя шахматный узор, или же крепость паруса обеспечивалась пришитой к нему веревочной сетью, но оба метода приводили к появлению узора из квадратов, знакомого по резным изображениям на камнях, как на илл. V.

Рея удерживалась на мачте либо при помощи естественно искривленного куска дерева, как на корабле из Усеберга, либо короткой, но очень крепкой веревкой. Нижний край паруса закреплялся шкотами и реей, которую ворочали брасы. При плавании с попутным ветром могла использоваться нижняя рея, но был и другой способ поднятия паруса при слабом бризе, состоявший в применении двух специальных рангоутов, каждый по 26 футов (8 м) в длину, найденных вместе с кораблем. Эти рангоуты вставлялись в гнезда в двух чурбаках, установленных по бокам судна как раз перед мачтой. Эти чурбаки можно увидеть на илл. VI, а способ их использования продемонстрирован на рис. 4. При боковом ветре (т. е. при движении правым или левым галсом) обычно употреблялся только один из этих рангоутов. В этом случае последний вставлялся во второе гнездо в одном или другом чурбаке в зависимости от относительного направления ветра. В каждом из этих чурбаков было по два гнезда с разными створами, и предположение Акерлунда о том, что их использовали для рангоутов, служащих для поднятия паруса, является единственным удовлетворительным объяснением их функции. При плавании в бейдевинд к шкаторине паруса мог прикрепляться булинь — так, как это показано на рис. 4. Корабль из Гокстада не нуждался в бушприте, но пользоваться им в IX веке, разумеется, умели.

Иногда утверждают, что корабли викингов обычно плавали только при попутном ветре, но устройство корабля из Гокстада и найденные вместе с ним снасти ясно показывают, что это не так. Он рассчитан таким образом, чтобы прекрасно плавать при боковом ветре или даже в бейдевинд, и такую его способность продемонстрировали его копии. Кроме того, трудно понять, как вообще могли бы плавать викинги, если бы их суда полностью зависели от изменения ветра.

О том, как зарифить паруса корабля из Гокстада, ничего не известно, но памятные камни Готланда и поэзия скальдов дают основание полагать, что такая система существовала и что она была общеизвестна уже в начале эпохи викингов. Акерлунд предположил[140], что, вероятнее всего, паруса укорачивались при помощи системы лееров, пропущенных через петли или кольца паруса так, как это показано на илл. VII.

При натягивании расположенных указанным образом лееров можно было равномерно поднять нижний край паруса, а образующийся в результате узор из веревок, вероятно, был очень похож на тот, который изображают некоторые из отличающихся наибольшей тщательностью резных камней, например, образец на илл. VII. На некоторых готландских камнях, включая находку из Альскога в Тьянгвиде на илл. V, видно, что члены команды держат в руках эти «леера для зарифивания», и существует предположение, что этот способ укорачивания и удлинения паруса мог использоваться при определенных обстоятельствах, таких, как битва или опасная погоня, с целью обеспечения тактических преимуществ за счет быстрого изменения скорости[141]. После того как парус укорачивался таким способом (похоже, что именно с этим значением использовалось выражение hefla или hefla ирр), можно было без труда зафиксировать новый нижний край, привязав шкоты к новым углам.

^{Илл. VII. Деталь крупного резного изображения на камне Смисс I из прихода Стенкирка на о. Готланд, в настоящее время Готланде Форснал, Визби. Эту хитроумную систему лееров можно сравнить с реконструкцией системы зарифивания, выполненной Харальдом Акерлундом в Unda Maris, 1955–1956, p. 76. См. с. 114. (Фотография: Photo ATA; схема: Harald Akerlund и редактор, Unda Maris)}

Якорь от корабля из Гокстада откопали, но вскоре после того, как его железо попало на воздух, оно было утрачено, остался только дубовый шток примерно 9 футов (2,75 м) в длину. Он был устроен так же, как и лучше сохранившийся якорь, найденный с кораблем в Ладби. Вместе с кораблем обнаружили остатки трех лодок. Судя по всему, они были очень красивыми, длина их достигала 21,5, 26, и 32 футов (6,6; 8 и 9,75 м) соответственно. Две из них были оснащены мачтами, и все они могли двигаться на веслах.

Во всех своих деталях корабль из Гокстада прекрасно задуман и очень хорошо выполнен. Он был захоронен в середине эпохи викингов, возможно, в конце IX века и, по-видимому, в то время ему было лет пятьдесят. Значит, технологию мореплавания в Скандинавии прекрасно знали еще в самом начале этой эпохи. Один археолог был настолько поражен, что высказал предположение о неверной датировке захоронения в Гокстаде и о том, что оно должно относиться к концу эпохи викингов, но для подобной корректировки нет оснований, и историку не следовало так удивляться. В конце концов, именно появление в ходе эволюции судов, подобных найденному в Гокстаде, сделало возможными набеги викингов в северную Британию в конце VIII века. Уже к концу IX столетия регулярно стали совершаться плавания в Исландию. Такую самоуверенность викингов легче понять в свете технического совершенства их кораблей.

Для историка важно знать, когда скандинавы разработали технологии мореплавания и кораблестроения. Ответ на этот вопрос, кажется, заключается в том, что хотя паруса стали использоваться в Балтийском море уже в начале VII века, принципиальные шаги вперед были сделаны лишь в VIII. Древнейшим парусным судном, обнаруженным в Скандинавии, является лодка из Аскекара, найденная в 1933 г. недалеко от Готенбурга[142]. Ее осторожно выкопали и датировали началом эпохи викингов. Есть два судна, претендующих на еще более древний возраст, но в обоих случаях эти гипотезы не получили серьезного обоснования. Судно из Квалсунда датировано веком раньше, чем лодка из Аскекара, но нет возможности доказать, что у него когда-либо была мачта[143]. Оно явным образом знаменует собой шаг вперед по сравнению с кораблем из Нюдама, и вполне возможно, что парус у него имелся, но положительно ничто не говорит о том, что это так и было. Сильнейшим аргументом в пользу того, что судно все же было парусником, является его руль, предназначенный, по видимости, для управления и под парусом, и на веслах, но этого доказательства едва ли достаточно, чтобы лишить силы нашу хронологию. Другим претендентом является судно, найденное в Гальтабеке около Варберга в юго-западной Швеции[144]. Этот корабль, определенно оснащенный парусом, был первоначально отнесен к VI веку, но эта версия подверглась такой серьезной критике, что не устояла[145]. Судно из Гальтабека следует датировать временем после окончания эпохи викингов. Таким образом, лодка из Аскекара, без всякого сомнения, остается древнейшим парусным судном, найденным в Скандинавии. Основанная на этом факте хронология эволюции мореходных технологий в Скандинавии подтверждается резными камнями Готланда и материковой Швеции. На Готланде имеется несколько изображений парусных суденышек на камнях VII века, но на них паруса всегда малы в сравнении с лодкой[146]. Только в VIII веке паруса становятся больше, и на более поздних камнях они иногда действительно очень велики. Что же касается материковой Швеции, то древнейшие резные изображения парусных судов там не древнее самой лодки из Аскекара. Кажется вероятным, что попытки оснастить корабли парусами предпринимались в Балтийском море очень рано, возможно, даже до VII века, но настоящие парусные корабли были изобретены только накануне эпохи викингов, и, возможно, это впервые произошло именно в сравнительно безопасных водах Балтийского моря.

Техническое совершенство корабля из Гокстада является плодом долгой череды проб и ошибок, благодаря которой парусные суда впервые стали пригодными для открытого моря за век до его собственной постройки или даже еще раньше.

Значение этого вывода трудно переоценить. Вся активность викингов, как военная, так и торговая, зависела от надежности их парусных судов, и без них длинные путешествия через моря были бы невозможны. Корабли обеспечивали этим бандам грабителей колоссальное преимущество — внезапность и возможность быстрого отступления. Одной из главных причин того, что набеги викингов начались именно в VIII веке, было то, что только в этом веке их уровень технического развития дал такую возможность. Путешествия, в IX веке ставшие уже привычными, в первой половине VIII столетия были бы немыслимы. Как написал в 793 г. Алкуин, впервые услышав о налете на Линдисфарн: «Уже почти 350 лет мы и наши отцы живем в этой прекрасной стране, и никто прежде в Британии не испытывал такого ужаса, какой ныне мы терпим от этого языческого рода, и никто и не помышлял о том, чтобы с моря можно было совершить подобное нападение».

Мы описали корабль из Гокстада, потому что он лучший из тех, что сохранились. Многие другие выказывают схожие конструктивные детали, например, суда из Усеберга, Туне и Сторхаугена[147]. У всех этих судов обшивка привязана к каркасу — традиционный для севера строительный метод, которому и до эпохи викингов имеется множество примеров, и особое место среди них занимает корабль IV века из Нюдама. Насколько известно, этот метод применялся при строительстве всех крупных судов периода викингов. К другой технологии, в соответствии с которой обшивка крепилась к шпангоутам заклепками и нагелями, в эпоху викингов прибегали только при строительстве более мелких лодок, вроде найденных вместе с кораблем из Гокстада. Самая большая из тех, при строительстве которых использовалось подобное жесткое крепление, это лодка из Аскекара, длина которой достигает 57,5 фута (16 м). Но и в этом случае нагели применены так, чтобы придать всей конструкции некоторую гибкость. Шпангоуты не прикрепляются к каждому поясу, а иногда между поясами, зафиксированными нагелями, остается до трех незакрепленных. Еще примечательнее тот факт, что третий и пятый пояса соединены только с двумя шпангоутами с каждой стороны. Результатом столь беспорядочного крепежа была, конечно, та же конструктивная гибкость, которая в более крупных кораблях обеспечивалась за счет веревочного соединения шпангоута с поясами обшивки. Строительный метод, воплощенный в лодке из Аскекара, проще того способа, по которому выполнен корабль из Гокстада, но явно принадлежит к той же самой традиции, хотя и был бы абсолютно неприменим к более крупным судам, предназначенным для плавания в Северном море. То есть у нас фактически нет оснований полагать, что способ сборки корпуса у корабля из Гокстада был нетипичен для крупных морских кораблей эпохи викингов.

Отказались от этой системы крепежа гибкими канатами при строительстве больших судов только после завершения эпохи викингов, и это изменение, возможно, было отчасти вызвано введением пиленой доски. Пока доски выстругивались при помощи тесла, как это показано на ковре из Байе, было несложно оставить шпунты, через которые можно было пропустить канаты. С введением пиленой доски это перестало быть таким простым делом. В результате появилась тенденция к использованию неподвижных соединений вроде заклепок и нагелей, и вся конструкция сделалась гораздо более жесткой и тяжелой. В кораблях, подобных найденному в Фальстербо и относящемуся к началу XIII века, шпангоуты расположены ближе друг к другу, чем у судов эпохи викингов, и каждый пояс обшивки прикреплен нагелями ко всем шпангоутам. Похоже, что так называемые корабли викингов, найденные вдоль южного берега Балтийского моря, например, около Данцига, в которых заклепки и нагели употребляются именно таким образом, принадлежат к XI или, еще вероятнее, к XII веку[148].

Размер судов, построенных по образцу корабля из Гокстада, до определенной степени ограничивался длиной бревна, из которого изготовляли киль. Из-за подвижности такой конструкции на киль ложилась большая нагрузка, и трудно поверить в возможность строительства по этой технологии надежного морского судна с килем из нескольких кусков дерева. Обычно кили делались из дуба, и самый длинный из известных нам достигает 20 метров: маловероятно, чтобы в Скандинавии было много дубов, способных предложить для строительства прямой ствол намного выше этого. Когда в 1892 г. изготавливалась копия корабля из Гокстада, для киля пришлось импортировать канадский дуб, поскольку в Норвегии найти подходящее дерево не удалось. Следовательно, очень маловероятно, чтобы в IX–X веках морские корабли могли быть намного длиннее найденного в Гокстаде.

Это конструктивное ограничение размера морских судов викингов часто упускается из виду, и обычно предполагается, что парусные суда, обычно использовавшиеся викингами для своих заморских экспедиций, были значительно больше корабля из Гокстада. Одна из причин состоит в том, что в средневековой Норвегии суда с морским ополчением обычно имели от 20 до 25 пар весел. Они определенно были длиннее гокстадской находки. Даже если сократить расстояние между отверстиями для весел до минимально возможного, скажем, до трех футов, корабль с двадцатью парами весел явно будет длиннее корабля, найденного в Гокстаде, у которого было шестнадцать пар весел на расстоянии 38,5 дюйма друг от друга. Однако совершенно ошибочно полагать, что раз в XIII веке такие большие корабли могли производиться во множестве, то викинги в IX–X веках использовали в своих грабительских походах суда такого же размера. Более того, суда с морским ополчением обычно предназначались для плавания во внутренних водах, а не для экспедиций через Северное море.

Кораблям, выполнявшим оборонительные функции или плававшим в относительно спокойных водах фьордов, шхер и островов Скандинавии, большие размеры были позволительны, они ведь не нуждались в такой прочности, как те, что предназначались для Северного моря и вод за его пределами, и им не приходилось подолгу выдерживать нагрузок открытого моря. В кораблях, служивших для обороны или боев, над мореходными качествами вполне могли возобладать другие соображения. Иллюстрацией к вышесказанному являются суда, построенные Альфредом для защиты Англии в IX веке. Говоря словами «Англосаксонской хроники», они были «почти в два раза длиннее прочих… они были и быстрее, и прочнее, а также выше остальных. Их строили и не по фризскому, и не по датскому образцу, но, как казалось ему самому (Альфреду), от них могло быть больше пользы»[149]. У кораблей, входивших во флот датских королей Англии в начале XI века, точно так же могло быть около шестидесяти весел, но их предшественниками являлись, скорее, суда Альфреда, нежели викингов. В бою большие и высокие корабли получали преимущество, и именно по этой причине в 1182 г. король Сверрир Норвежский решил увеличить свое судно Mariasuden, после того как уже были заложены киль и девять поясов[150]. Это решение вызвало ужас: такое удлинение подразумевало вставку дополнительной центральной секции в нижние бревна корабля, что делало его очень непрочным. Когда корабль был спущен на воду, некоторые соединения на днище разошлись, и его пришлось залатывать. Но решение, об увеличении корабля не было таким уж неразумным. Король знал, что делал: больший размер корабля обеспечивал ему преимущество в битве, и наградой ему была победа.

В XIII веке общепринятым стало различие между морскими судами, hafskip, и другими, например, боевыми, langskip, или торговыми кораблями, курсировавшими по Балтийскому морю, austrfararknarr. Уже тогда поняли, что путешествие в Исландию, на Фарерские острова и даже в Англию нельзя совершать на лангскипе, поскольку море там слишком бурное. Наиболее подходящий для таких плаваний корабль назывался knarr, в XII веке и впоследствии этот термин использовался для торговых судов, но в эпоху викингов его значение не было столь узким. Именно на таких кораблях викинги прибыли в Британию и достигли Исландии и Фарерских островов. Можно допустить, что в эпоху викингов, как и в XII веке, кнорр, имея более высокий надводный борт и будучи короче и, вероятно, шире, обладал лучшими мореходными качествами, чем лангскип — «длинный корабль»[151]. Размер боевых кораблей, использовавшихся в скандинавских водах, будь то в XIII или X веке, ничего не говорит нам о размере судов, на которых совершали свои морские экспедиции викинги.

В любом случае по поводу размера боевых кораблей периода викингов существует некоторая неясность. В скандинавских сагах упоминаются разные типы или, по крайней мере, названия судов, и, должно быть, некоторые из этих терминов действительно были в ходу в IX–X веках. Слово skeid заимствовано в староанглийский как scegd; a snekkja встречается во французском как esneque, то есть «пиратское судно»[152]. О различиях между этими видами кораблей, если таковые имелись, и их размерах неизвестно ничего. Ни одно из сообщений саг о размерах большинства кораблей викингов не представляет ценности, так как все они, наверное, больше обязаны ситуации, современной автору саги, нежели безупречной памяти о прошлом. Однако в сагах несколько раз упоминаются корабли, о которых говорится, что они были действительно очень большими, и нередко эти сведения признаются достойными доверия. За период между 955 г., датой первого упоминания, и серединой XIII века можно найти семнадцать сообщений о кораблях с тридцатью парами весел или даже больше[153]. Конечно же, заявлять о том, что постройка столь крупных кораблей была невозможна, нельзя. Технические ограничения размера морских судов не соблюдались, и возможно, хотя и маловероятно, что Кнут на самом деле построил корабль с шестьюдесятью парами весел. Однако есть явный признак того, что размер этих древних кораблей был преувеличен. Это долгий интервал между 1061 и 1182 гг., в течение которого мы не находим ни одного упоминания о корабле такого размера. Известно о семи таких судах, упоминаемых между 995 и 1061 гг. и десяти — с 1182 по 1262 г., но в промежутке между этими двумя периодами ни об одном таком корабле не сообщается. Это подозрительно. Не может быть сомнения в том, что в конце XII века строились корабли с шестьюдесятью и более веслами; имеющиеся источники более или менее современны им, и у нас нет оснований, чтобы им не доверять. Тот факт, что до 1182 г., то есть в течение ста с лишним лет о таких больших кораблях нет никаких сведений, позволяет предположить, что таковых и не было, и об этом все знали. Однако в начале XI века общеизвестные факты не обладали особой силой, что могло дать место безудержной работе романтического воображения с его преувеличениями. Если действительно в начале XI века строились очень большие корабли, то трудно понять, почему за 120 лет после 1061 г. не было произведено ни одного. Правда, Снорри Стурлусон, писавший в первой половине XIII века, утверждает, что помост, на котором был построен «Длинный змей» Олафа Трюггвассона, еще можно было видеть в его время. В таком случае его длину можно было точно оценить, и, по-видимому, она не отличалась от предполагаемого размера судна с тридцатью четырьмя парами весел. Это звучит очень убедительно, но предание такого рода может покоиться на ложных основаниях. То, что Снорри было известно об очень длинном помосте, который традиционно связывался с «Длинным змеем», не вызывает сомнений. Конечно же, к концу XII века потребность в длинных помостах уже появилась, и было бы неудивительно, если бы местная традиция, утратив память об истинных обстоятельствах, связала бы такой помост с легендарным судном. На самом деле, подобные доказательства не в состоянии развеять серьезных сомнений по поводу размера этих ранних «кораблей-драконов».

Во всяком случае, в то время существовали технические ограничения, влиявшие на размер морских судов, и практически невероятно, чтобы последние когда-нибудь значительно превосходили, если такое вообще могло быть, корабль из Гокстада с его тридцатью двумя веслами. «Англосаксонская хроника» за 896 г. поддерживает этот вывод. Когда Альфред приказал строить большие корабли для защиты Англии на море, они, как сообщает хроника, почти в два раза превосходили корабли нападавших. По словам хроники, они были «почти в два раза длиннее прочих… У иных было шестьдесят весел, а у иных — больше». Это предполагает, что количество весел у пиратских кораблей было немногим больше тридцати, а кое-какие суденышки, использовавшиеся викингами, по всей вероятности, были гораздо меньше. Те суденышки, на которых в 895 г. датчане поднялись на 20 миль выше Лондона по реке Ли, скорее всего, были похожи на лодки, найденные вместе с кораблем из Гокстада, а не на сам корабль. В 861 г. какое-то количество кораблей было переведено из Сены в реку Эпт, отделенную от нее расстоянием в две мили (3 км), чтобы замкнуть кольцо вокруг враждебной группировки викингов на острове Жефосс в Сене[154]. Судя по вышесказанному, это, скорее всего, были совсем маленькие гребные лодки, а не корабли с двадцатью веслами или более. Вполне возможно, что по численности маленькие суденышки значительно превосходили крупные и вследствие этого являлись основной силой флота викингов. Для большинства норвежских захоронений в кораблях были использованы суда менее 33 футов (10 м) в длину[155]. Разумеется, маловероятно, чтобы самые большие суда использовались для погребения, прежде чем окончательно выходили из строя, как корабль из Усеберга, но тот факт, что среди множества норвежских захоронений этого типа было найдено лишь пять судов больше 66 футов (20 м), означает, что едва ли большинство кораблей викингов по своему размеру могло сравниться с гокстадским.

Суда, на которых плавали викинги, и сами по себе поражают, но особенно благодарная тема для историка этой эпохи — изучение их принципа, конструкции и того, как ими управляли. Мы видим, что скандинавы периода викингов достигли мастерства в создании и использовании парусных кораблей и обладание этими хитроумно устроенными кораблями являлось одним из главнейших их технических преимуществ и в мирное время, и на войне. Фактически как раз развитие этих кораблей и определило возможность и выгоду широкой активности скандинавов. Кроме того, имеющиеся факты предполагают, что суда, на которых скандинавы отправлялись в далекие морские путешествия, скорее всего, не превосходили размером корабль из Гокстада с его командой менее сорока человек, а многие лодки были и того меньше. Скандинавские достижения и без того достаточно впечатляющи, так что нет нужды поддаваться неразумному легковерию.

Клады

Серебро в Скандинавии эпохи викингов было предметом страсти. Где бы ни оказывались датчане, норвежцы или шведы в то время, они высоко ценили этот драгоценный металл, и приобретение его являлось одной из главных целей скандинавов, были ли они пиратами, купцами или наемниками. Зачастую у них бывали и другие желания, поскольку многие нуждались в земле, чтобы на ней осесть, а другие искали приключений и возможности стяжать славу, но все были рады любой возможности захватить или отобрать серебро. Именно за мусульманским серебром скандинавские купцы пускались на Волгу, и именно серебром платили скандинавским наемникам за их службу английские короли и византийские императоры. Для некоторых приобретение серебра для того, чтобы копить его или носить в виде украшений, было самоцелью, другие же видели в нем средство получить другие необходимые вещи — еду, вино или верность. Некоторые искусно превращали его в прекрасные предметы, вроде брошей на илл. VIII, в то время как другие, мало заботясь о мастерстве исполнения и художественности, интересовались лишь весом металла и рубили свое серебро на куски.

^{Илл. VIII. Серебряные броши, обнаруженные в серебряном кладе в Ямьо в приходе Гардслес, Эланд, в настоящее время находятся в Государственном историческом музее, Стокгольм. См. с. 92. Клад содержал также 5 спиральных колец, см. Fornvannen, 1908, р 275. (Bertil Almgren)}

Стремление скандинавов потешить свое сребролюбие, с какой бы стороны на это ни смотреть, увенчалось удивительным успехом. В наше время удалось раскопать и зафиксировать лишь ничтожную часть былых накоплений, но найденного достаточно, чтобы у нас не осталось никаких сомнений по поводу богатства Скандинавии викингов. Обнаружено более тысячи кладов золота и серебра, и хотя, как видно из карты их распространения на с. 159, они концентрировались по большей части на островах, вдоль побережий и внутренних водных путей, лишь немногие из обитаемых в то время областей Скандинавии не дали нам каких-нибудь сокровищ. Золота было найдено немного, основная часть — это серебро в форме украшений, монет и слитков. Получить представление о размерах сокровищ можно из недавно опубликованного анализа серебряных кладов, найденных на Готланде до 1946 г.[156]Они содержали более 570 украшений, многие из которых были местного производства, а также 489 фрагментов украшений и в общей сложности более 2300 отдельных кусочков серебра в форме брусочков, полос и колец, 93 500 монет и 16 600 обломков монет, причем все они, кроме трех, были серебряными. Многие клады невелики и содержали лишь несколько монет или одно-два украшения, но есть и крупные, а отдельные можно назвать по-настоящему большими. Три из готландских кладов весили более 15 фунтов (7 кг) каждый[157], а в одном, найденном в 1936 г. в Стора Велинге, лежал браслет и 2673 арабские монеты, общий вес клада составил более 17,5 фунта (7,952 кг). В отличие от него клад, обнаруженный в 1903 г. в Азарве, содержал всего две арабские монеты (от одной из них остался лишь фрагмент), а основная часть извлеченного из него серебра общим весом в 15,5 фунта включала массивные украшения. Это, конечно, необычайно крупные клады, и в том, что касается серебряных находок, Готланд богаче любой другой области Скандинавии, поскольку именно там было сделано более половины всех известных находок, но похожие хранилища обнаружили и в других местах. На маленьком датском острове Фальстер выкопали пять кладов, один из которых состоял из 14 фунтов (6,5 кг) серебра, а находка из Эспинге посередине полуострова Сконе была тяжелее любой из готландских и весила 19 фунтов (8,75 кг), в ней было более 8000 монет[158].

В эпоху викингов в Скандинавии не велась разработка каких-либо собственных месторождений серебра, и, если не считать тех обнаруживающихся время от времени серебряных предметов, которые были закопаны в более ранний период, все серебро викингов было привозным. Источники серебряных денег исследовать нетрудно, ибо монеты обычно несут на себе имя выпустившего их правителя, а нередко и монетного двора, на котором были изготовлены. Можно доказать, что основным источником такого серебра в IX и X веках был мусульманский мир. Эти арабские монеты, иногда называемые куфическими из-за надписи на них, поскольку местом чеканки был город Куфа в Месопотамии, являются материалом особой важности, ибо на них обычно имеется дата чеканки. Большая часть из 85 000 монет, найденных до настоящего времени в Скандинавии, была выпущена мусульманскими правителями, и лишь несколько — их предшественниками, и в отношении практически всех несложно доказать, что они были ввезены в Скандинавию в IX–X веках[159]. Имеется также немалое количество западноевропейских монет, включая 70 000 произведенных на германских монетных дворах, и более 40 000 ввезенных из Англии в основном в конце X–XI веков[160]. Происхождение нечеканного серебра зачастую неизвестно. Многие из найденных украшений скандинавского производства не дают ключа к источнику металла, из которого они были сделаны. Однако значительное количество этих изделий, вероятно, было изготовлено в приволжских районах России и, вполне возможно, из мусульманского серебра, а некоторые другие предметы происходят из стран, куда менее далеких, чем мусульманские земли. Имеется ряд предметов, явно изготовленных франкскими, английскими или ирландскими ремесленниками, но у нас очень мало сомнений в том, что огромная масса серебра, ввезенного в Скандинавию в IX–X веках, происходит с исламских территорий к югу и востоку от Кавказа и Каспийского моря.

На самом деле скандинавский материал невозможно правильно осмыслить, если изучать его не в параллели с находками, сделанными в России. Некоторые русские клады огромны. Самый большой из всех был обнаружен на реке Ловать вблизи Великих Лук, примерно в 170 милях от Новгорода, и, по сообщениям, вес его составил 100 кг, но, к несчастью, он был почти полностью утрачен, за исключением нескольких монет[161]. На самом деле эту находку можно было бы посчитать выдумкой, если бы в 1868 г. в Муроме на реке Оке не был найден клад весом примерно в 88 фунтов (40 кг), в котором содержалось 11 077 куфических монет, главным образом IX и начала X веков, а также фрагменты монет общим весом около 12 фунтов[162].

Хотя богатство викингов в основном состояло из серебра, золотом они тоже не брезговали, и в разных частях Скандинавии было найдено более 400 золотых предметов этого периода[163]. Одно из самых интересных открытий, представленное на илл. IX, сделали в 1834 г. в Хоне, примерно в 35 милях к юго-западу от Осло[164]. В этом кладе было двадцать монет, причем все они были переделаны в украшения; судя по дате на самой новой из монет, закопали их 852 г., но, скорее всего, немногим позже, ибо ни этот экземпляр, ни следующий по старшинству — динар, отчеканенный в 234 г. по хиджре (между августом 848 и июлем 849 г.) — не находились в длительном употреблении. Клад замечателен не только своей древностью (большинство золотых находок, по-видимому, относится к концу эпохи викингов), но и тем, что по своей величине он намного превосходит прочие. В нем было 5,5 фунта (2,5 кг) золота, а следующий за ним по объему датский клад из Вестер Ведстеда недалеко от Рибе весил лишь одну треть от этого веса (749 г)[165]. Клад из Хона показывает, что в начале эпохи викингов по крайней мере некоторое количество золота попадало в Скандинавию из Западной Европы; самая поразительная вещь, фибула-трилистник, была изготовлена в каролингской ремесленной мастерской, таково же происхождение и некоторых золотых монет. На мысль о ввозе золота с Запада наводит заметное франкское влияние, отпечаток которого несут на себе древние золотые изделия, найденные на Готланде. Однако Запад не был единственным источником этого металла. Какая-то его часть должна была происходить из кладов, закопанных веком раньше, в период золотого века Балтики. Даже в наше время на двух балтийских островах, Готланде и Эланде, было найдено более 500 золотых монет, зарытых в V–VI веках, и, скорее всего, подобные находки совершались и во времена викингов[166]. Кроме того, весьма вероятно, что часть золота попадала в Скандинавию теми же путями, что и мусульманское серебро. В кладе из Хона было девять золотых динаров, которые вполне могли быть ввезены через Русь. Некоторые ученые отрицают, что их путь с Востока был столь прямым, заявляя, что вместе с другими монетами они попали в Хоне с Запада. Единственным основанием для этого, видимо, служит то, что куфические и византийские золотые монеты встречаются по преимуществу в Норвегии, а не в Швеции и Дании. Норвежский нумизмат Ханс Холст утверждает, что «военные экспедиции или мирные торговые путешествия на Восток должны были оставить в шведских и датских кладах не менее заметные следы византийского и куфического золота»[167]. С его точки зрения, скопление подобных монет в Норвегии доказывает, что они попали в Скандинавию с Запада. Этот довод выглядел бы более приемлемым, если бы на востоке Скандинавии золото всех видов встречалось реже, чем на западе, — но это не так. Пусть Готланд может похвастаться лишь тремя золотыми монетами, но зато на нем найдено более 130 разнообразных золотых предметов.

^{Илл. IX. Золотой клад из Хона, приход Эйкер, Бускеруд, в настоящее время находится в Universitetets Oldsaksamling в Осло. Клад весил 5,5 фунта (2,549 кг). Диаметр самого большого кольца составляет 10 дюймов (26 см), а вес — 2,5 фунта (1,106 кг). Бусины изготовлены из зеленого, синего, белого и желтого стекла. (Askal Liestol и Universitetets Oldsaksamling, Осло)}

Материковая Швеция дала около 100 золотых изделий, а Норвегия и Дания примерно по 70 каждая. Фактически получается, что в эпоху викингов золото распределялось во многом так же, как и серебро, причем самым богатым снова оказывается Готланд[168]. Норвегия относительно богаче золотом, чем серебром, но это в значительной мере связано с кладом из Хона. Таким образом, остается объяснить, почему золотые монеты находят в Норвегии, а не в других местах Скандинавии, в то время как изделия из того же металла, по-видимому, распределяются более равномерно. Относительное изобилие золотых монет в Норвегии (из сорока, найденных в Скандинавии, на долю Норвегии приходится тридцать три) кажется не таким удивительным, если осознать, что тридцать из них принадлежат всего к двум кладам, в Хона и Стремшауге[169]. Их редкость на севере объясняется не тем, что ввоз из Западной Европы предназначался одной Норвегии, а тем, что повсеместный дефицит золота делал его слишком ценным для того, чтобы, подобно серебру, использовать его при купле-продаже. Как правило, любые золотые монеты, достигавшие Скандинавии, либо закапывали там, либо превращали в украшения, или плющили в листы, предназначенные для золочения других предметов, или вытягивали в тонкие нити, служившие для вышивки по ткани и коже. К ним можно было приладить петли, чтобы носить их в качестве украшений, как это сделали в Хона; точно так же поступали и с серебряными монетами, но, должно быть, искушение переработать золото было просто неодолимым. Таким образом, редкость золотых монет, откуда бы они ни привозились, неудивительна, и по распределению монет едва ли можно много узнать об их происхождении, особенно если учесть, что 75 процентов имеющихся монет найдены всего в двух кладах.

Однако есть веские причины полагать, что куфические монеты попали в Хон не через Западную Европу. Самая новая из них была отчеканена в 848–849 гг. в туркестанском Мерве. Если бы эти монеты пришли в Скандинавию через Каролингскую империю, тот факт, что новейшая из них прибыла из столь удаленной части мусульманского мира, был бы поразительным. Но Мерв находился в той части Халифата, из которой в IX веке в Скандинавию поступало серебро, и если из того же региона были ввезены и эти золотые динары, то сам факт того, что новейшая из них была отчеканена в Мерве, уже не должен восприниматься с удивлением. Куфические серебряные монеты, зарытые примерно в это же самое время в Швеции, без сомнения, достигли Скандинавии по русским рекам, и их внешний вид очень напоминает куфическую составляющую клада из Хона, ибо новейшие экземпляры в этих шведских кладах также прибыли из северо-восточных областей мусульманского мира[170]. Время чеканки самых поздних монет, по крайней мере из четырех кладов, найденных в различных частях Швеции, определяется между 856 и 864 гг.; и каждый раз оказывается, что эти образцы отчеканены в северо-восточных районах Халифата, а в двух случаях местом их изготовления является Мерв[171]. Значение подобных характеристик будет рассмотрено ниже, но аналогия между куфическим золотом из Хона и куфическим серебром шведских кладов того же периода предполагает, что все эти монеты попали в Скандинавию одним и тем же путем. Не все золото, ввезенное в Скандинавию, пришло через Западную Европу: клад, найденный в Хона, приобрел свой окончательный вид уже в Норвегии, а не в Каролингской империи.

Источником золотых и серебряных сокровищ эпохи викингов являются захоронения, клады и случайные находки. Роль захоронений здесь незначительна, ибо серебро было слишком дорогим, чтобы широко применяться в качестве погребальной утвари. В некоторых захоронениях оно присутствует в ничтожных количествах, например, в могиле, изображенной на рис. 3, был обнаружен серебряный дирхем, выбитый в начале X века, но такую находку нельзя назвать заурядной; монеты содержались едва ли в каждой десятой из могил, раскопанных в Бирке, причем многие из них представляли собой лишь обломки[172]. В захоронениях могло в изобилии присутствовать железо, оружие и такие скоропортящиеся вещи, как пища и ткани, а серебро встречалось редко, да и то в мизерных количествах. Использовать больше значило бы искушать разорителей могил.

Клады являются гораздо более важным источником серебра эпохи викингов. Обычай закапывать сокровища или прятать ценности в каком-то тайнике не является специфической особенностью Скандинавии, он знаком всему цивилизованному и нецивилизованному миру. Люди во все времена хотели уберечь свое имущество и драгоценности от алчности других. В эпоху викингов, отличавшуюся от нынешнего столетия большей простотой, лучшее средство достижения этой цели часто заключалось в том, чтобы спрятать их В ходу были самые разнообразные тайники — насыпи, канавы, полевые укрепления, разрушенные строения, могильные холмы, а также отверстия в земле. Один предприимчивый житель Готланда даже дошел до того, что спрятал свое богатство в свежей могиле[173]. Если владельцу таких зарытых сокровищ не удавалось воспользоваться ими, но он хорошо хранил свою тайну, клад мог лежать на месте веками — до тех пор, пока его не найдут по воле случая. В Скандинавии случайные находки сокровищ эпохи викингов нередки, клады обнаруживают в ходе сельскохозяйственных работ, таких, как пахота, уборка картофеля, осушение, или когда выкапывают котлованы под фундамент для строительства, при прокладке дорог, или при разработке карьеров. Один серебряный клад весом в 4 фунта был открыт на Готланде в 1739 г. собакой, пытавшейся спрятать кость[174], а огромный клад из Стора Велинге нашли в 1936 г, совсем недавно, два маленьких мальчика, игравшие в карьере[175]. Случается, что ценности обнаруживают в горшке, но, по-видимому, для этой цели нередко использовалась кожаная или матерчатая сума, а от них редко остается хоть какой-то след. Иногда клад состоял из единственного драгоценного предмета, броши или браслета, и к 1946 г. на Готланде было зафиксировано по меньшей мере 312 таких нечаянных находок, относящихся к эпохе викингов[176]. К единичным или случайно обнаруженным предметам подобного рода нельзя относиться так же, как к кладам, ибо вероятность того, что они были утеряны или спрятаны в более позднее время, значительно выше, чем когда речь идет о сознательно устроенных тайниках. Даже клад может быть закопан много лет спустя после эпохи, на которую указывают стиль и датировка его содержимого, но обычно тот факт, что в нем присутствуют несколько предметов, позволяет с гораздо большей степенью вероятности судить о времени его захоронения, чем это можно было бы сделать по единичной, пусть и поддающейся датировке вещи. Если какую-то вещь спрятали позже того периода, на который указывает ее стиль, то, возможно, дело в том, что ее просто закопали или потеряли после того периода, на который указывает ее стиль. Путешественники и антиквары стали причиной перемещения многих древних ценностей, и поэтому то, что в Скандинавии находят персидские и кельтские украшения VIII века, не следует рассматривать как само по себе достаточное свидетельство контактов с этими областями до эпохи викингов. С другой стороны, известны случаи, когда клады непреднамеренно разрушались, например при вспашке земли, и затем предметы из них время от времени обнаруживались как единичные находки.

Сообщения о новых находках появляются каждый год. На одном острове Готланд за десять лет с 1946 г. было откопано по меньшей мере четырнадцать кладов, в которых содержалось более 4200 целых и фрагментарных монет, а также украшения и серебряный лом[177].[178]Готланд действительно изобилует такими драгоценностями, но подобные находки ежегодно совершаются и в других частях Скандинавии[179].

Сокровища, откопанные и описанные в наше время, составляют лишь малую долю всего того, что некогда было спрятано таким образом. Многое остается сокрытым в земле и, может статься, будет найдено в будущем; но, по всей вероятности, отнюдь немалое количество ценных предметов было откопано и разошлось без того, чтобы мы о них что-либо узнали. В средние века находка зарытых богатств, скорее всего, была делом столь же обычным, как и сейчас. Порой оказывалось, что обнаруженные таким образом предметы спрятали повторно; например, небольшой клад из Бладинге в Смоланде содержал десять германских монет XI века наряду с шестью образцами XVI столетия и, вероятно, являлся примером повторного захоронения как минимум части тайника, раскрытого в XVI веке[180]. Разумеется, оценить количество откопанных кладов так же невозможно, как и сказать, сколько их еще ожидает своего часа, но те цифры, которые нам известны, а также непрекращающиеся новые находки наводят на мысль о том, что в наших силах изучить лишь ничтожную часть всех тех драгоценностей, которые были погребены в земле Скандинавии в конце эпохи викингов. А это большое, хотя и неизвестное количество, в свою очередь, представляет собой малую долю общей суммы, вращавшейся в Скандинавии эпохи викингов, ибо в XII веке под спудом оставались лишь те клады, которые не удалось откопать их владельцам. Таким образом, хотя подсчитать общий вес серебра, имевшего хождение в эпоху викингов, нет возможности, этот объем, скорее всего, был колоссальным. Это был настоящий серебряный век Скандинавии.

Большой удачей для историков является то, что такое значительное количество серебра было найдено в форме монет, ибо изучение украшений и серебряного лома[181], хотя это тоже интересное и благодарное занятие, редко увенчивается такими определенными выводами, как те, что можно обоснованно построить на свидетельствах нумизматики. Фактически именно монеты обеспечивают изучению материала, полученного из кладов, единственно надежную хронологическую базу. Для иллюстрации общего характера той информации, которую в состоянии предоставить монеты, можно привести два примера: во-первых, найденный в Упланде клад IX века, содержавший только куфические деньги, а во-вторых, хранилище серебряного лома и монет из различных областей Западной Европы и мусульманского мира, зарытых примерно двумя веками позже на Готланде.

В 1873 г. в Фитьяре, в Упланде, был открыт клад, включавший 117 целых и 22 фрагментарные монеты[182].

В общей сложности в нем присутствовало 136 образцов из различных частей мусульманского мира, а дата их чеканки варьировалась от 631 до 863 г. Самая древняя из них относится к домусульманскому периоду. Это драхма, выбитая сасанидским царем Хосровом II. Другая монета похожа на нее, но имеет надпись на двух языках, пехлевийском и арабском, что доказывает, что выпущена она была после арабского завоевания этого царства в 641 г. Все остальные принадлежат к VIII–IX векам. Девять были отчеканены между 705 и 746 гг. для омейядских халифов на различных монетных дворах, расположенных на территории между Дамаском и Исфаханом, а восемьдесят шесть изготовили в 751–853 гг. по приказу их преемников, халифов динарии Аббасидов. Эти аббасидские образцы были отчеканены в различных частях Халифата, включая Египет и Африку, но большинство изготовили в центральных областях, тридцать пять — в Багдаде, а двадцать четыре — в Мухаммидиджи, важном городе к югу от Каспийского моря. Есть и монета, отчеканенная в 777 г. для омейядского халифа Испании в Кордове. Все остальные монеты, поддающиеся расшифровке, были выпущены тахиридскими правителями Хорасана. В 882 г. Тахир I провозгласил себя независимым правителем Хорасана, провинции, наместником которой его ранее назначил халиф. Он умер в том же году, но его сын наследовал ему как фактически независимый правитель Хорасана и Средней Азии, лишь номинально признающий сюзеренитет багдадских халифов, и его династия просуществовала примерно до 873 г. Около четырнадцати монет клада из Фитьяра были выпущены между 821 и 864 гг представителями этой династии в таких местах, как Бухара, Мерв, Самарканд и Ташкент. Следовательно, его позднейшие экземпляры происходили не из центра Аббасидского халифата, а из его мятежных северо-восточных провинций. В этом находка из Фитьяра подобна другим скандинавским кладам IX века, включая, как уже говорилось, и тот, что нашли в Хоне[183].

Весьма важно установить место чеканки самых поздних монет клада, ибо таким образом можно узнать, из какой области их вывезли[184]. В этот период монеты Халифата были законным платежным средством на всей его территории, независимо от того, где их отчеканили. В любой части мусульманского мира среди серебра, имевшего там хождение, наряду с деньгами местной чеканки могла встретиться продукция монетных дворов самых отдаленных провинций. В Самарканде можно было обнаружить монеты из Дамаска точно так же, как в Багдаде — расплатиться деньгами из Ташкента. Стало быть, невероятная мешанина куфических монет в шведских кладах неудивительна; какой бы район или регионы ни были их источником, они, вероятнее всего, с самого начала не отличались единообразием. Что же касается монет, изготовленных в том самом регионе или регионах, откуда их ввозили, то они, скорее всего, должны были быть новее прочих, отчеканенных в других частях Халифата. Тот факт, что самые поздние монеты шведских кладов середины IX века, вроде найденного в Фитьяре, были выбиты Тахиридами в таких местах, как Мерв, Самарканд и Ташкент, предполагает, что в конечном счете именно из этого региона поступало на север серебро. Стало быть, оно, вероятно, достигало Скандинавии по караванному пути, соединявшему Хиву (юг Аральского моря) с Булгаром на Волге.

Поиск по сайту: