ПРЕПОДОБНЫЙ ФЕОДОР СТУДИТ

Царица Ирина была единодержавной владычицей в течение пяти лет, с 797 по 802 г. Часть этого времени главное влияние на дела имел евнух Ставракий, а после его смерти в 800 г.— его соперник, евнух Аеций. Тот и другой временщики нашли себе при дворе своих приверженцев, и влияние политических партий отражалось на внешних и внутренних делах, не говоря уже о постоянном раздоре церковных партий. Трудно при таких условиях стать на сторону Ирины и говорить о твердости ее характера и последовательности в системе управления. Напротив, нередко собственное ее положение подвергалось опасности вследствие излишней слабости ее и доверия к любимцам. Ирина, устранив сына от власти, открывала дорогу честолюбивым притязаниям вождей придворных партий и предводителей военных отрядов. Ей необходимо было принять во внимание вопрос о преемнике и разрешить династическое затруднение, неизбежно имеющее возникнуть, или кооптацией, или браком, но она об этом не думала, или ей не позволили отнестись самостоятельно к этому делу ее советники и любимцы.

Перед самой смертью Ставракий имел намерение произвести переворот и даже подготовил в столице заговор, подкупив деньгами стоявшие в Константинополе полки. Но за ним следил Аеций, и царица приняла своевременные меры к обузданию Ставракия и ограничению его власти среди войска (1). По смерти Ставракия все влияние перешло к Аецию, но и этот последний, оставляя царице весь внешний блеск власти и обаяние всеобщего поклонения, под рукой принимал меры к тому, чтобы отыскать преемника Ирины, который основал бы новую династию. Последние годы Ирина была наверху счастья, ей удалось осуществить неслыханные доселе притязания. В законодательных актах, изданных в ее царствование, она обозначала: «Ирина, великий царь и автократор ромэев». Во всем блеске она сделала необычно торжественную процессию в Пасху 799 г., которая так описана в тогдашней летописи: «Из церкви свв. Апостолов она проследовала в позлащенной колеснице, в которую были впряжены четыре коня белой масти; по четырем углам колесницы были четыре патрикия: Вардан, стратиг фракисийский, Сисинний, стратиг Фракии, Никита, доместик схол, и Константин Вои-ла; при этом царица бросала народу щедрые подачки» (2). В Константинополе она пользовалась большой популярностью, обласканные ею монахи и духовенство оказывали ей всюду почет и внимание. По отношению к столичному населению царица издала ряд законодательных, в высшей степени либеральных мер; так, сняты были с городских жителей повинности, облегчены были таможенные пошлины для ввозимых в город товаров. Этими мерами она приобрела себе имя большой благотворительницы.

И тем не менее, под Ирину подкапывались окружавшие ее царедворцы. Аецию предоставлено было слишком много власти. Он командовал двумя фемами на востоке: Анатоликой и Опсикием; брат же его Лев имел под своим начальством фемы Фракию и Македонию. Когда, таким образом, значительная часть военных сил была во власти всесильного временщика, Ирина оказалась игрушкой в руках партий. В 802 г. явившееся в Константинополь посольство от Карла Великого с предложением Ирине брачного союза могло бы разрешить назревший вопрос о наследстве, но тогда уже был готов заговор в пользу насильственного переворота (3), которым воспользовались, однако, не те, кто его подготовил. В то время как франкские послы были еще в Константинополе, когда обсуждался вопрос «о соединении Востока и Запада», 31 октября произошел совершенно неожиданный переворот. Аеций и стоявшая вместе с ним заодно военная партия, считая почти выполненной свою политическую программу, мало церемонились с партией служилой византийской аристократии, которая в это время успела сплотиться.

Современный событиям летописец так описывает наступивший переворот: «Октября 31-го, индикта II, в 4 часа ночи с воскресенья на понедельник патрикий и главный логофет Никифор свергнул с престола благочестивейшую Ирину попущением Божиим, неисповедимыми судьбами по множеству грехов наших. На стороне его были патрикий и доместик схол Никита и брат его патрикий (и стратиг Фракии) Сисинний из рода Трифиллиев, злых клятвопреступников. К той же партии принадлежали патрикий Лев Серандапих, патрикий Григорий Мусулакий, патрикий и квестор Феоктист и патрикий Петр, привлекший на свою сторону некоторых начальствующих лиц из стоявших в столице полков».

Как видно, во главе движения стояли высшие лица гражданского и военного управления, а Серандапих находился даже в родстве с Ириной— это, конечно, содействовало успешному выполнению переворота, а кроме того, ночное время и недомогание царицы, бывшей в то время в своем любимом дворце Елевферия. Заговорщики обманули стражу около Большого дворца и были свободно пропущены через ворота Халки. Они выдавали себя за исполнителей воли Ирины, которая будто бы под давлением Аеция, желавшего провозгласить царем своего брата, предпочитает возвести на престол логофета Никифора. Таким образом, в ту же ночь совершилось во дворце провозглашение Никифора, а утром коронование в церкви св. Софии. Находившаяся уже под крепкой охраной Ирина принуждена была принять совершившийся переворот и признать Никифора в царском достоинстве. Вынудив у нее признание, где спрятаны ее сокровища, Никифор сначала назначил ей пребывание на острове Принкипо, но через несколько дней заключил под крепкую стражу на острове Лесбосе, где она и умерла в августе 803 г.

Непродолжительное царствование Никифора от 802 по 811г., представляя значительный интерес с точки зрения падающих на это время событий, не может быть понято и изложено в надлежащем освещении за скудостию и односторонностью летописных известий. В особенности трудно отделить то, что принадлежит личной инициативе и самостоятельному почину Никифора, от унаследованного из предыдущего времени и обязательного для него как члена партии, произведшей политический переворот. Весьма понятно, что Никифора выдвинула враждебная Ирине и ее церковной политике партия: самое его происхождение из провинции Писидии может указывать на его иконоборческие симпатии; к тому же заключению по отношению к его политическим взглядам приводит и то обстоятельство, что константинопольские полки оказались на его стороне, и что войска малоазийских фем, за исключением движения в пользу Вардана, не обнаружили недовольства по случаю переворота. Если вспомнить, как при Ирине чувствительны были военные части ко всякой перемене в политике, то должны будем согласиться, что за Никифором была военная сила, которою Аеций, несмотря на командование главными фемами, далеко не мог распоряжаться. Но нужно отдать справедливость царю Никифору, что он не заявляет себя на престоле человеком партии, но старается действовать в государственных пользах. Так следует понимать то, что сына своего Ставракия, коронованного патриархом Тарасием в 803 г., он женил на афинянке Феофано, родственнице царицы Ирины, как будто желая этим подать добрые надежды приверженцам прежнего правительства.

Предыдущая деятельность Никифора прошла в финансовых ведомствах, вопросы о налогах, податях и таможенных пошлинах составляли его специальную область занятий; и в этой столь важной для государственного хозяйства сфере сделаны им важные улучшения и преобразования, которые не были поняты современниками, подверглись порицанию и осмеянию и сравнены по тяжести с египетскими казнями. Не будучи подготовлен к военным делам, он тем не менее лично участвует в главных походах, от которых зависели судьбы империи, и, как увидим, на войне в трагической обстановке потерял жизнь. Во внутренних и внешних делах в первые годы IX в. назрели вопросы первостепенной важности, с которыми необходимо было считаться и которые нужно было решать так, чтобы не слишком пострадали существенные интересы империи. И нужно признать, что царь Никифор оказался не ниже предъявленных к нему потребностями империи задач. По важности для всего последующего времени и по исключительному значению для занимающего нас периода первое место следует отдать сношениям с новообразованной Западной империей. В то время как в Константинополе происходили описанные события, послы Карла Великого как раз были очевидцами сего происшедшего и должны были оставить столицу Восточной империи, не достигнув той цели, ради которой начаты были переговоры с Ириной. Новое правительство, во всяком случае, не могло продолжать этих переговоров и потому, что держалось других воззрений на предстоящие империи задачи в Италии. Но, отпуская франкское посольство, Никифор присоединил к нему своих уполномоченных, которые имели передать Карлу сведения о восшествии на престол Никифора и, может быть, предложения по поводу вновь народившегося вопроса о двух империях. С точки зрения Восточной империи притязания Карла на титул императора стали еще более спорными, с тех пор как на Востоке оказался носителем императорской короны законн избранный сенатом и народом и коронованный патриархом мужчина, а не женщина, как это было. Вследствие этого сделанные Карлом предположения насчет заключения мира не встретили в Константинополе сочувствия и оставлены без ответа.

Предстояло прийти к соглашению не только по отношению к границам, т. к. две империи пришли в соприкосновение вследствие завоеваний Карла, но и выяснить сферу политического и церковного влияния обеих империй. Равеннский экзархат, обнимавший сделанные Юстинианом завоевания в Италии, включал в себя Венецию и Истрию, управляемые, впрочем, отдельным дукой. В Истрии было несколько значительных городов, дававших империи дань. С течением времени итальянские владения утрачены были, за исключением Неаполя и некоторых других приморских городов, вследствие лангобардских завоеваний, а после присоединения лангобардских областей к Франкскому государству своими остатками территориальных владений в Южной Италии и несколькими приморскими городами в Средней, Восточная империя вошда в непосредственное соседство с Западной. В одной из предыдущих глав мы достаточно останавливались на возникавших из-за этого соседства затруднениях, которые постоянно держали в напряженном состоянии византийского стратига. Но южноитальянские владения, которыми византийское правительство дорожило больше ради традиции и из самолюбия, до известной степени были обеспечены тем, что Византия владела флотом и постоянно могла доставить в Сицилию военные средства, между тем у Карла военного флота не было. По отношению к южноитальянским владениям, кроме того, Византия выработала уже определенную систему и успела составить в Италии свою партию, которая и поддерживала ее притязания.

Не то в Северной Италии: здесь распространение франкской власти наносило непоправимый ущерб остаткам византийских владений в Венеции и Истрии, т. к. недоставало в этих областях ни греческого населения, ни церковного влияния, исходящего из Константинопольского патриархата, и т. к. образование фриульской марки и имело своей целью поглощение этих византийских владений. Независимо от всего остального, здесь образовалось прочное церковное устройство под главенством Аквилейской епископии, которая распространяет свою церковную власть на Норик и Паннонию. В этих областях суждено было в IX в. разыграться ожесточенной борьбе политических и церковных притязаний, начало которых относится еще к концу IV в., когда 8 местных епископов жаловались императору Маврикию, что франки насильственно вторгаются в их церковные области с миссионерскими целями. Нам необходимо войти здесь в некоторые подробности с целью выяснения политической и церковной миссии, предстоявшей Западной империи на ее восточной окраине.

Начало христианской просветительной деятельности в гористо местности между верховьями Дуная, Адриатическим морем и Боде ским озером падает на время самостоятельности Баварского герцогств. В конце VII в. прибыл в Баварию св. Руперт, епископ Вормса, которому и принадлежит как просвещение герцога истинным христианство, так и основание главного в стране христианского учреждения, монастыря св. Петра в Зальцбурге, который сделался рассадником христианства по всей окрестной стране. Второй проповедник был св. Еммерам, епископ Пуатье. Он пошел с проповедью христианства за границы Баварии в землю славян и аваров, которые при виде его «завыли, как волки». Память его деятельности сохранилась в основанном им монастыре в Регенсбурге. В 739 г. по приглашению герцога Одило прибыл в Баварию св. Бонифаций и положил основание церковному устройству Баварии. Основаны были четыре епископии: в Пассове, Зальцбурге, Фрейзингене и Регенсбурге; все эти епископии принимали участие в распространении христианства у соседних славян. С тех пор как Бавария вошла в состав монархии Карла Великого, как герцог Тассило III был обвинен (787) в государственной измене за союз с аварами против франков и заключен в монастырь, границы Франкского государства доходили на восток до р.Энжи (Enns), впадающей в Дунай. Эта река составляла границу между Баварией и Аварией, или Гуннией, т. е. аварской землей, здесь была пограничная линия затронутой христианской культурой страны и огромных областей, занятых частию народом тюрко-татарского происхождения, частию славянами.

Ближайший славянский народ, живший на юге от Энжи, назывался хорутане, самое крайнее, вдавшееся на юго-запад славянское племя, всего ранее подвергавшееся воздействию западной культуры и христианского просвещения. Судьба авар была решена Карлом уже в то время, как они позволили себе стать на сторону баварцев. Хотя они отправили к Карлу посольство для переговоров о границах, но в 791 г. против них был предпринят первый поход, сопровождавшийся страшными опустошениями аварской страны и имевший последствием уничтожение аварских крепостей до р.Рааба. С не меньшим успехом подобные походы построены были в 795 и 796 гг. Каролингская летопись дает подробное описание этих походов, в которых франкским вождям, маркграфу Эриху Фриульскому и Герольду, шурину Карла, имевшим на своей стороне хорутанского князя Звонимира, удалось почти уничтожить страшное доселе по силе Аварское царство. Громадные сокровища, найденные в главном аварском хринге на р. Тиссе и в каганском дворце, были так разнообразны и многоценны, что их обращение во Франкском государстве временно произвело падение цены драгоценного металла и сильное вздорожание жизненных средств (6).

Непосредственная германизация этой самой западной альпийской ветви славянства начинается в обширных размерах с конца VIII в. С точки зрения восточноевропейской истории, не лишено значения точней обозначить пределы распространения славянства в альпийских ооластях, т. е. в нынешней Австрии. Конечно, результаты исследования будут далеко не лестны для славян, они отступают здесь весьма далеко против первоначальных поселений. Можно полагать границей древнего Расселения славян на юго-западе линию от Аквилеи на Фриуль, к верховьям Дравы, Зальцбургу и Чешским горам (7). Со времени распространения франкского могущества эта линия стала постепенно отступать на восток. Германизация направляется здесь двумя путями. Прежде всего на восток от Баварии, в области распространения древних альпинийских славян и словинцев. К выяснению этой стороны дела важные свидетельства имеются в дарственных грамотах баварских герцогов и немецких королей, преемников Карла, в пользу местных монастырей. Так, в 770 г. герцог Тассило жертвует церкви св. Петра местность между Иннихеном и Линцем «даже до пределов славянских», каковая местность была издавна необитаема по причине «неверного славянского народа», который предстояло привести к познанию истины. В 777 г. тот же герцог дарит вновь основанному им монастырю на р. Кремже несколько участков, заселенных славянами, которые занимались земледелием и добыванием соли. В грамоте есть намеки на устройство и форму жизни этих славян, причем названы их старшины, Талиуб и Спаруна, и указаны как такие земли, которые заняты с согласия правительства, так и по самовольной заимке (8). В одной грамоте Людовика Немецкого читаем: «Наш дед Карл дал своим верным позволение для увеличения церковных владений занимать свободные земли в Паннонии». Таким образом, по окончании походов в Аварию, сопровождавшихся разгромом Аварской державы, открылась широкая волна немецкой колонизации, т. к. свободные земли щедро раздавались военным людям и монастырям.

Не менее того германизация шла на юго-восточном направлении, в страну славян хорутанских. В этой области культурная и просветительная деятельность Германской империи и латинской Церкви шла из Зальцбурга. Еще в 796 г. сын Карла Пипин поручил пастырскому попечению зальцбургского епископа Арно новоприобретенные земли в Хору-тании и Паннонии. В 798 г. Карл подтвердил распоряжение сына и приказал Арно отправиться к славянам, чтобы расположить и приготовить их к принятию христианства. Этот деятельный исполнитель воли германского короля несколько времени пробыл в Хорутании и Паннонии и лично положил начатки церковной организации в этих странах, которая скоро, впрочем, встретилась с противоположной волной христианской миссии, направлявшейся из Константинополя и связанной с именем славянских просветителей Кирилла и Мефодия. Уже указанное обстоятельство придает рассматриваемому вопросу широкий исторический интерес и побуждает выяснить основания, на которые опирались в конце IX в. в своем церковном споре Восточная и Западная Церковь. Для освещения этого вопроса весьма важное значение имеет полуофициальный памятник, составленный в 871 г. от лица Зальцбургской архиеписко-пии и защищающий ее права на церковную власть у хорутан (9). Составитель этой замечательной записки начинает историю обращения Хорутании со времени Само и, между прочим, высказывает мысль, которая и доселе еще не может считаться окончательно опровергнутой, что зерно державы Само было именно в Хорутании (10), и что он был князем хорутан. Чем ближе подходит составитель к своему времени, тем больше имеет он под рукой исторического материала, который служит ему для обоснования той мысли, что со времени подчинения этой страны Зальцбургу втечение 75 истекших лет ни один епископ, откуда бы он ни пришел, не имел духовной власти в этой пограничной земле и ни один чужеземный пресвитер не смел более трех месяцев исполнять там церковные требы...

Хотя записка эта имеет полемическую цель — доказать исконное право зальцбургского духовенства на спорную область, но исторические справки в ней получены из хорошего источника и незаменимы для истории страны. Немного спустя после Само авары стали делать жестокие насилия хорутанам. Тогдашний князь их, Борута, вступил в соглашение с баварцами и при помощи их победил авар, но должен был вместе с тем признать над собой и над соседними славянами (в Крайне) власть франкских королей; в обеспечение же своей верности дал в заложники своего сына, который был воспитан в франкских обычаях и в христианской вере.

По смерти Боруты правил хорутанами уже воспитанный в иноземных обычаях Горазд, а после него—Хотимир. Таким образом, уже в VIII в. до времени Тассило хорутанские славяне начали подвергаться влиянию германцев. В записке Зальцбургской архиепископии с особенной настойчивостью выставляется то обстоятельство, что первые проповедники и духовные руководители христианских князей в Хорутании происходили именно из Зальцбурга. Так было до франкского господства, во время управления Зальцбургской Церковью епископа Виргилия; так продолжалось и после, со времени распоряжения Карла Великого, подчинившего вновь завоеванные страны на восток и юг от Баварии пастырскому попечению архиепископа Арно, который посвящал священников и посылал их в славянские земли к князьям и вельможам.

С течением времени сочтено было полезным дать славянам своего епископа; для этого достойным лицом оказался Феодорик, которого послали в славянские земли — к хорутанам и их соседям за р. Дравой. Занимающая нас записка зальцбургского анонима продолжает и далее описывать заслуги преемников архиепископа Арно в распространении христианства у славян. Как можно видеть, подчиненное ему духовенство не ограничилось ближайшими к Баварии областями, но имело притязание на Паннонию, куда с конца IX в. направлена была деятельность греческого духовенства. С начала IX в. области на восток от Баварии, открывшиеся для германизации и латинского церковного влияния, составляли род заслона для обеих империй; некоторое время Византия не обращала внимания на свои восточные окраины, заслоненные аварскими и славянскими поселениями; в конце IX в. среди самих славян обнаружилось политическое и церковное движение, которое не без влияния, конечно, со стороны Константинополя обратило их от Запада на Восток и сопровождалось важными последствиями в истории Византии. Для ближайшего времени интересы империй сталкивались, однако, не здесь, а на побережье Адриатики.

Прежде всего обращает на себя внимание важный процесс, постепенно подготовляющийся в дукате Венеция, которая и после падения экзархата (756), и после подчинения Лангобардского королевства (774) продолжала оставаться под властью империи, хотя утверждение господства Каролингов в Италии ставило ее в весьма затруднительное положение. Находясь под управлением византийской военной власти magister militum, который имел в подчинении и Истрию, дукат, или герцогство, Венеция, под которым следует понимать целый ряд городов и торговых поселений, начиная от Аквилеи и Градо и продолжая до устьев Бренты, в занимающее нас время еще только вступал на путь политического обособления и с большим искусством воспользовался для этого своим положением между сферами влияния двух империй (11). Без сомнения, Венеции было бы невозможно достигнуть блестящего материального положения и политической самостоятельности, если бы ее не оберегала взаимная боязнь и соревнование двух сильных соседей. Уже в конце VIII в. здесь заметна попытка избирать наследственных дук, которые притом при своей жизни назначали себе в соправители сыновей или родственников. Византийское правительство смотрело сквозь пальцы на это отступление, лишь бы дука признавал себя в зависимости от империи. Дальнейший шаг к обособлению состоял в учреждении своей епископии в Оливоло, чем ослаблялась связь с Истрией и с патриархатом Градо. Покровительствуемая за свою верность императорским флотом и имея торговые привилегии для своих купцов, которые плавали по всем морям империи и вели прибыльную торговлю с восточными приморскими городами, Венеция очень ясно понимала свои выгоды и хорошо определяла свои отношения к западному и восточному императорам. Организуя итальянское управление, Карл Великий не мог не уступить Венеции некоторых торговых преимуществ в Италии, но, когда прекратились сношения с Византией, он сделал распоряжение о том, чтобы венецианским купцам был запрещен доступ в области прежнего экзархата. Скоро обнаружилась в Венеции борьба духовной и светской партий, первая тянула на сторону франкского, вторая — греческого влияния. Для патриарха Градо это был неизбежный исход, когда Истрия вошла в пределы Франкской монархии. Около 798 г. дука Венеции Маврикий умертвил патриарха Иоанна, на место которого был возведен его родственник Фортунат. Этот последний пользовался личным расположением Карла и сумел благорасположить его к церковной партии и охладить к светской власти в Венеции. В связи с этим по случаю раздоров, в правительственных светских кругах несколько трибунов и нобилей приняли сторону Фортуната и, переселившись во франкскую часть Северной Италии, выбрали дукой одного из трибунов по имени Обелерий. Это было в 803 г. и совпадало с первыми, далеко не удовлетворившими Карла сношениями его и переговорами с царем Никифором. По установившемуся обычаю, дука Обелерий выбрал себе в соправители брата своего Беата и хотел, по-видимому, начать новую эру в истории Венеции, переселившись в Маламокко и Риальто вместе с правительственными учреждениями и знатными фамилиями, и поставить на место епископа в Оливоло диакона Иоанна из своих приверженцев.

Как смотреть на происшедшие в Венеции в 803—804 гг. события? Не может быть сомнения, что это обозначало преобладание в стране императорско-германскои партии, т. к. ясно, что новый дука вступил на место дук, назначенных византийским правительством. Что в особенности заслуживает внимания: Обелерий снарядил флот и направил его в Далмацию, где к нему присоединились византийский дука Павел и епископ Зары. Таково было положение дел, обозначавшее антивизантийское движение по всей Истрии и Далмации. В начале 805 г. оба венецианские дуки и приставшие к ним далматинские уполномоченные, дука Павел и епископ Донат, явились к Карлу с подарками и дали ему ленную присягу на те владения, которые принадлежали Восточной империи. Чтобы оценить всю важность этих событий, которые, впрочем, имели слишком эфемерное значение по своей непродолжительности, достаточно сказать, что это давало бы, прежде всего, Карлу в руки венецианский и далматинский флот, без которого он не мог считать себя в спокойном обладании Италией, затем он приобрел бы этим несравненныe преимущества для осуществления своих политических и церковных панов в соседних с Далмацией славянских землях. Словом, Западная империя без борьбы и без потери одним ударом наносила Восточной империи такое чувствительное поражение, которое лишало бы ее политической роли на Балканском полуострове.

Но и в Византии понимали значение Венеции и Далматинского побережья. Император Никифор весной 806 г. отправил флот под командой патрикия Никиты с целью возвращения к повиновению отложив-тиеся области. По-видимому, не было оказано сопротивления ни в Ве-аеции, ни в Далмации. Венецианский дука Обелерий получил от византийского правительства титул спафария, а его соправитель Беат взят в Константинополь и там удержан под разными предлогами, точно так же и епископ Оливола Христофор. Весьма любопытно, что указанный поворот в положении дел совершался на глазах короля Пипина, которому по акту раздела 6 февраля 806 г. достались Венеция, Истрия и Далмация; присутствие на месте императорского патрикия Никиты и внушительный флот без особенных затруднений восстановили в этих областях власть восточного императора. В 807 г. заключено было перемирие на условиях сохранения произведенного в пользу Византии переворота. По истечении срока перемирия в следующем году снова появился здесь императорский флот под командой патрикия Павла, который имел целью не только защиту византийской провинции, но даже, как показали события, и наступление. Именно, весной 809 г. греческий флот сделал нападение на соперничествовавший с Венецией город Комаккио в долине р. По. Хотя предприятие не было из удачных, тем не менее, из него видим, что царь Никифор далеко не считал потерянным положение дел в Северной Италии. Но вслед за тем произошли события, давшие неожиданный поворот отношениям между империями.

Только что патрикий Павел удалился со своим флотом, как на Венецию сделал нападение король Пипин и в течение шестимесячной осады поставил правительство и богатых венецианских купцов в необходимость переходить из Риальто в Маламокко и другие города, представлявшие трудный доступ для франкской армии. Но в конце концов Пипин одержал верх, принудив к сдаче последний оплот венецианцев и захватив в плен дуку Обелерия и его соправителя. Это была полная победа Западной империи, Венеция должна была признать свою зависимость от Карла и обязаться к ежегодной дани. Многие знатные венецианцы уведены были пленными во Францию. Король Пипин замышлял уже поход в Далмацию, но его остановило приближение византийского флота под командой патрикия Павла. Так сложились обстоятельства на границе между двумя империями в 810 г. Для Византии, несомненно, это была весьма чувствительная потеря, трагический смысл которой усматривается из того, что царь Никифор оказался в то время не в состоянии сделать еще напряжение для борьбы с франками, потому что Восточной империи угрожала гораздо более серьезная и непосредственная опасность со стороны Болгарии. Нужно оценить положение, в котором находился в это время царь Никифор, чтобы понять принятое им решение — начать с франками переговоры на тех условиях, на каких они были прерваны им семь лет тому назад. Весной 810 г. отправлен был им спафарий Арсафий к королю итальянскому Пипину для начатия переговоров о мире. Но т. к. Пипин умер летом этого года, то Карл пригласил его к себе в Ахен, где происходил обмен мнениями насчет самого существенного вопроса, решения которого Карл домогался,— о Западной империи.

Весной 811 г. Арсафий прибыл с письмом Карла в Константинополь, в котором Карл приветствовал Никифора как брата, давал понять, что Венеция, Истрия и Далмация могут быть снова уступлены Византии, если только за ним будет признан титул императора, титул βασιλεύς, каковым доселе пользовался только император византийский, и, наконец, уведомлял, что для установления точных условий договора прибудет специальное посольство. Когда франкское посольство, состоявшее из базельского епископа Геито, графа Гуго Турского и др. лиц, прибыло в Константинополь, оно не нашло в живых Никифора, погибшего в войне с болгарами. Вновь избранный на царство Михаил Рангави дал согласие на установленные предварительными переговорами условия и отпустил франкское посольство, присоединив к нему своих уполномоченных—митрополита Михаила, протоспафария Арсафия и Феогноста—с богатыми подарками для Карла и с поручением обменяться мирными грамотами. В 812 г. Карл подписал договор об уступке Византии спорных областей на севере Италии и Далматинского побережья и, в свою очередь, торжественно приветствован был со стороны византийского посольства титулом императора. На возвратном пути через Рим посольство виделось с папой Львом, который вручил ему подписанный им акт церковного мира между Римом и Константинополем. В свою очередь, константинопольский патриарх не замедлил отправить в Рим синодик, которым покрывались любовью и братским общением все предшествовавшие недоразумения и раздоры. Таким образом, восстановился мир и доброе согласие между старой и новой империей.

Бросая взгляд на взаимное положение империй и взвешивая громадное политическое и торговое значение спорных областей, мы должны признать, что Карл щедро платил восточному императору за благоприятное для него решение вопроса об императорском титуле. В самом деле, вопрос шел не только об отказе от добытых оружием областей, но вместе с тем западный император оставлял за Византией все выгоды морского преобладания и жертвовал до некоторой степени раскрывшейся перед ним на Дунае и в Далмации сферой влияния на новые народы, которые оставались еще чужды христианству и культурной жизни. Эти уступки были оценены византийскими государственными деятелями, которые на этот раз оказались сговорчивей, чем семь лет назад, и решились пожертвовать дорогой фикцией единой империи на земле в пользу непосредственной и реальной выгоды. Но самый большой выигрыш выпал на долю третьих лиц: Ахенский мир особенной статьей гарантировал границы и торговые права Венеции. Эта статья впоследствии постоянно повторялась в договорах с римскими императорами германской нации, она касалась Истрии и Фриуля и берегов Адриатики от Равенны и Комаккио до Анконы, где венецианцам предоставлялось право свободного передвижения с торговыми целями под условием платы незначительной пошлины. Очень любопытно отметить тот пункт договора, которым венецианцы обязывались давать императору помощь морскими силами в том случае, если он идет войной на славян (12).

В самой Венеции Ахейский договор сопровождался полным переворотом: дука Обелерий отставлен от должности и препровожден в Константинополь, его соправитель Беат бежал в Далмацию. Дукой избран византийский ставленник Агнелл и в помощь ему два трибуна. Центр управления перенесен в Риальто, где новый дука начал постройку дворца для будущих дожей. Находясь в формальной зависимости от Восточной империи и имея определенные договором отношения к Западной, Венеция достигла теперь почти полной самостоятельности во внутреннем управлении и начала приобретать громадное значение как единственный посредник в торговых делах между отдаленным Востоком и Западом. Скоро затем для политического и церковного роста Венеции оказало немаловажное значение совершенно исключительное обстоятельство, именно, перенесение мощей евангелиста Марка из Александрии в Венецию. Во время управления дожа Юстиниана в 819 г. венецианское торговое судно, находившееся в Александрии, прибыло к берегам Венеции с упомянутыми мощами, и со всею осторожностью это ценное приобретение было перенесено в дом правительственных учреждений. На площади Венеции рядом с дворцом дожей по завещанию того же Юстиниана начата постройкой знаменитая базилика св.Марка, патрона Венеции, которая стала национальным памятником и палладиумом Венеции.

Характеристика Никифора наиболее определяется его внутренней деятельностью. Как ни темны краски, наложенные на Никифора современным ему летописцем, все же можно легко видеть, что это был человек большого практического ума, который правильно определил самые слабые места государственного управления и пытался уврачевать их по мере своего уменья. Т. к., главным образом, дело шло о правильном распределении государственных повинностей и податей и т.к. в этом отношении император был суров, не давая пощады ни лицам, ни учреждениям, то понятно, что его финансовая система встретила большое неудовольствие среди современного общества и оставила весьма недобрую о нем память. Попытаемся бросить взгляд на административную деятельность Никифора. Прежде всего он желал обеспечить преемство власти за своим сыном, т. к. иначе та же случайность, благодаря которой он получил царство, могла легко и лишить его приобретенного положения. Хотя сын его Ставракий был мало пригоден к царствованию, тем не менее, он был коронован патриархом Тарасием императорской короной, и его имя стало упоминаться в актах и провозглашениях рядом с именем отца. Династический вопрос и потому занимал царя, что его вступление на престол не обошлось без обычных в Византии военных беспорядков. В феме Анатолика провозглашен был царем стратиг этой фемы патрикий Вардан, военное возмущение сообщилось и другим анатолийским фемам, кроме Армениака. Правда, Никифору удалось разъединить восставших и сделать безопасным Вардана, который сдался на милость царя и постригся в монахи в построенной им обители на острове Проти, но никак нельзя думать, что положение дел на Востоке не внушало серьезных опасений и после того, как восстание было усмирено.

Весьма нелегко представить в надлежащем освещении финансовые мероприятия царя Никифора и вызванное ими раздражение, т. к. неясна цель, какая преследовалась этими мерами, и т. к. нельзя всего объяснить алчностью, коварством и злой волей, как это делает большинство историков. Между тем, у самого главного нашего руководителя для истории этого времени, у писателя Феофана, встречаем чрезвычайно важные указания, взятые частью из действительной жизни, частью из официальных актов, по которым можно заключать, что финансовые меры Никифора вытекали из реальных потребностей того времени и имели целью не интересы частных лиц, а общее благо. Возьмем самый настоятельный вопрос, составлявший жизненный смысл всего иконоборческого периода, от более или менее правильной организации которого зависело существование Восточной империи; разумеется вопрос о военной повинности, о способах набора и содержания военных людей. Чтобы несколько объяснить представляющиеся здесь затруднения, рассмотрим хотя бы одно место, где говорится о принятых Никифором мерах по усмирению мятежа восточных фем (13). Сказав, что царь конфисковал имущество Вардана, писатель продолжает: «Воспользовавшись этим случаем, он захватил в фемах всех архонтов и земельных собственников и задержал выдачу жалованья военным людям. Да какое слово в состоянии по достоинству изобразить совершенные им в те дни по Божию попущению и по нашим грехам дела?» Легко понять, что писатель в этом случае судит пристрастно и не хочет войти в положение дела: восточные фемы подверглись наказанию за бунт, и царь имел право наложить подобные наказания. Таким образом, предстоящая нам задача может быть понимаема в том смысле, что принятые царем Никифором меры, возбуждающие негодование писателя Феофана, должны быть объяснены с точки зрения их происхождения и преследуемой ими цели.

В истории Никифора у Феофана есть исключительная по своему содержанию глава (14), в которой он собрал в один венок все злодейства царя и, приравняв их к египетским казням, изложил в десяти положениях. Нам всегда казалось, что подразумеваемая глава имеет принципиальный смысл и что объяснение ее заслуживало бы отдельного исследования. Остановимся вниманием прежде всего на тех положениях, которые затрагивают военную систему и земельный вопрос — два жизненные явления, слишком тесно между собой связанные в Византии и составлявшие центральное место в ее осуществлении. Отдельно рассматриваемые места Феофана дают мало для понимания, но, будучи сопоставлены между собой и введены в надлежащую историческую обстановку, они получают значительный интерес. Первое обвинение против императора заключается в следующем: «Безбожными приемами ища всячески унизить войска, Никифор выселил христиан из всех фем и определил устроить их в славянских областях, владения же их назначил на продажу. И стало положение хуже неприятельского пленения: многие в отчаянии богохульствовали и накликали неприятельское нашествие, другие же оплакивали родительские могилы и завидовали счастью умерших, были и такие, что надевали на себя петлю, лишь бы освободиться от мучительной жизни. Ибо благоприобретенную недвижимость не в состоянии были взять с собой, и родительскими трудами нажитое добро пропадало даром. И все были в безвыходном затруднении: бедные — по указанным и другим причинам, о которых скажу ниже; богатые же—из сострадания к ним и по бессилию оказать им какую-либо помощь, так как и сами ожидали тяжких бедствий. Это началось в месяце сентябре и окончилось к святой Пасхе. Второе вместе с этим бедствие заключалось в том, что он сделал распоряжение об отбывании воинской повинности бобылями и об вооружении их на счет соседей[47], обязав их доставлять в казну по 18¹/₂ номисм в качестве круговой поруки перед государством».

К земельным мерам относятся еще следующие два бедствия, помеченные у Феофана номерами 3 и 4: это, во-первых, распоряжение о проверке земельных участков и о повышении с них податей; во-вторых, отмена сделанных прежде облегчений в уплате повинностей. Между прочим, в вину императору поставлено и то, что введена плата в 2 кератия на письменные акты[48], может быть, напоминающая наши гербовые пошлины. Итак, мы рассмотрели четыре казни из десяти, относящиеся более или менее к однородной сфере, и, конечно, не имеем никакого основания признать меры Никифора исключительными или особенно жестокими. В частности, что касается выселения военных людей из некоторых фем в славянские области, эта мера так была обычна в империи во все времена, что следует удивляться той картине бедствия, какая нарисована автором. Весьма вероятно, что здесь нужно видеть один из случаев обмена населения Малой Азии и Балканского полуострова, вызванный на сей раз непокорным духом азиатских фем, выразившимся, между прочим, и в возмущении патрикия Вардана и имеющий скоро затем сказаться в бунте Фомы. Но правительство организовало систему переселений на началах наделения землей на новых местах поселения и, конечно, не допускало такого разорения, о каком свидетельствует текст Феофана. Можно заметить, что заключительные слова писателя: «Началось с сентября, а окончилось к Пасхе» — позволяют предполагать здесь применение правительственной системы перевода крестьянского населения из одной местности в другую. Что касается той местности, куда именно направлялась колонизация, это не так легко определить. «Славиния» — это термин часто употребляемый у Феофана и притом для различных славянских областей в Македонии и Фессалии. Нам бы казалось наиболее вероятным думать здесь о Паннонии как стране, освободившейся для колонизации вследствие распадения Аварского царства. Приведенные места возбуждают ряд других вопросов. Почему предпринятая правительством колонизация должна была неблагоприятно отразиться на военных людях? Не потому ли, что переселенцы — «христиане» — были именно часть войска и наоборот? Здесь писатель двумя-тремя штрихами дает указание на существо фемного устройства, в котором военная служба шла с земельных участков, так что часть государственных земель в каждой феме была отделена под военные участки, владельцы коих записаны были в военное звание.

После данных объяснений становится понятным то, что принятая мера должна была лечь тяжким бременем на фемное войско. Военная служба и повинности разлагались на оставшихся на местах крестьян вследствие закона о круговой поруке, о которой речь идет во втором обвинении против Никифора. Как второе его злодеяние писатель указывает именно увеличение тягостей военной службы, т. к. с привлечением к отбыванию воинской повинности бобылей или лиц, не имевших за собой достаточных наделов, доходами с которых могли бы содержаться пешие или конные воины, обязанность вооружить и содержать такого воина возлагалась на соседей. Такая повинность, переложенная на монетную единицу, выражалась в сумме 18 ¹/2 номисм, т. е. приблизительно от 60 до 70 р. на наши деньги. Принимая в соображение акты, касающиеся организации военно-податных участков в Византии в X в., к рассмотрению которых мы придем ниже, нужно признать, что при Никифоре I ценой в 18 ¹/₂номисм определяются расходы по содержанию на войне пехотинца. Кроме того, следует здесь отметить, что упоминание о круговой поруке и об обязанности соседей (όμοχώροι) содержать на свой счет неимущего воина вводит нас в такую организацию военно-податных и земельных отношений, которая свойственна славянам. Наконец, в третьем и-чет-вертом пунктах обвинений против Никифора ставятся ему в вину увеличение податей и отмена сделанных прежде послаблений. Может быть, что здесь имеются в виду специально те изъятия, которые сделаны были в последние годы Ирины, именно уменьшение таможенных пошлин с товаров, ввозимых в Дарданеллы и Босфор (15), равно как облегчение от других повинностей, а может быть, и общая мера, распространенная на землевладение, промышленность, торговлю и проч. В частности, обложение письменных актов податью в 2 кератия, напоминающее наш гербовый сбор, едва ли может быть предметом для серьезных упреков, тем более что керат составляет мелкую единицу ценностью от 15 до 20 коп. на наши деньги.

Едва ли следует придавать серьезное значение и пятому обвинению· «С первого года вступления на царство он обложил подымной податью крестьян, приписанных к богоугодным заведениям: сиропитательный дом, странноприимный, для престарелых, равно как церковных и монастырских крестьян. Кроме того, приказав взять в царское заведование наиболее доходные имущества, лежавшие на них подати возложить на оставшихся за богоугодными домами крестьян, так что податные сборы возросли вдвое, а хозяйства и усадьбы уменьшились». Оценка этой меры Никифора зависит, конечно, от общего взгляда на привилегии, какими пользовались монастырские и богоугодные учреждения, равно как от свойства самой подати, называемой подымной. Нет нужды доказывать ту мысль, что в интересах государства привилегии в пользу одного класса или учреждения должны уравновешиваться услугами, приносимыми государству. Что же касается характера подымной подати, в этом отношении определенного заключения еще не установлено. По одним мнениям, она соответствует поголовной подати. По другим же — представляет особый ряд обложения. Не может быть сомнения, что это подать с дыма или с огня; есть данные для определения величины этой подати — от 40 до 50к. на наши деньги. Отяготительность ее основывалась не на величине, а на тех обстоятельствах, на которые указано у писателя, т. е. на том, что подать собиралась не с действительного числа дымов, а с фиктивного, вследствие чего она могла возрастать соразмерно с уменьшением населения в данной местности (16). В нашем случае тяжесть этой подати основывалась на том, что Никифор обратил некоторые имения в царское заведование или попечение. Куратория, как обозначен этот род заведования, обозначает обращение той или другой недвижимости на потребности царского хозяйства. Вместе с этим экономическое и административное распоряжение данным имуществом поступало в особое учреждение, зависящее от дворцового ведомства. Таким образом, и эта мера, как бы она ни была обременительна, не составляет чего-либо исключительного, напротив, была применяема и в других государствах и держалась до новейших времен. Значение ее получает объяснение в связи с некоторыми мерами, принятыми Никифором против монастырских привилегий.

Пропуская затем совершенно не имеющие значения обвинения в мероприятиях против искателей кладов и в обложении податями живого товара — рабов, если они были куплены в Кикладских островах, переходим к девятой и десятой вине Никифора, которые изложены следующим образом: «Он принудил приморских жителей, занимающихся мореплаванием, преимущественно малоазиатских обитателей, никогда не живших земледелием, покупать присвоенные им себе земельные участки». В особенности следует отметить десятую вину: «Собрав более значительных торговых людей Константинополя, он возложил на них обязательство взять двенадцать литр золота с выплатой процентов по четыре керата на номисму и с несением обычных торговых пошлин».

Оба приведенные акта, если только они проведены были чрез законодательство, представляли бы весьма большой интерес, но в том виде, как они изложены у Феофана, возбуждают некоторые сомнения. Если император стремился к поощрению торговли, то странно было бы отвлекать мореплавателей к занятиям земледелием. Некоторый свет бросает на этот вопрос система военной морской службы, основанная на землевладении. Как служба на коне, так морская служба и пешая построены были в Византии на системе владения земельной собственностью. Доселе принято было думать, что окончательная организация военной службы на системе землевладения относится к X в. и вообще принадлежит царям Македонской династии. Если только мы правильно понимаем место Феофана, девятая вина Никифора именно и заключается в первом опыте обязательной приписки к земельному участку тех лиц, которые должны нести военно-морскую службу.

Наконец, что касается десятой вины, она представляет весьма любопытную финансовую операцию, заключенную на выгодных условиях для той и другой стороны. В данном случае нужно подразумевать на одной стороне казну, на другой — торговых людей столицы Государство делает ссуду в 12 литр золотом за проценты в четыре керата с номисмы. Принимая в соображение, что золотая литра составляла 72 номисмы или перпера, а в каждой номисме следует полагать от 4 до 5 р. на наши деньги, мы можем принять, что данная в ссуду сумма достигает 20 000 р. и что процент в четыре керата на номисму составит 6—70коп. на 4р. или ок. 16 процентов на 100. Легко понять, что это составляло бы даже в наше время далеко не чрезвычайно высокий рост, а в начале IX в. нечасто можно было найти ростовщика, который бы согласился дать ссуду за 16%. Как же понять упрек, посылаемый царю Никифору за эту финансовую сделку с константинопольскими купцами? Весьма вероятно, что имелась какая-либо государственная надобность, для удовлетворения которой Никифор обратился к общественной предприимчивости. В этом отношении можно присоединиться к мнению профессора Ламброса, который говорит: этим распоряжением имелось в виду вызвать содействие к постройке больших судов, которыми можно было бы воспользоваться в случае необходимости и для военных целей (17). К подобным мерам и в другое время византийское правительство прибегало для постройки торгового флота, который служит и для военных целей, пока при Василии Македонянине не был организован государственный военный флот.

Из предыдущего можно вывести заключение, до какой степени пристрастна оценка деятельности Никифора у того писателя, по сообщениям которого мы должны писать его историю. В особенности в той области, которая касается церковной политики или, еще ближе, системы иконопочитания — наш источник отличается крайней односторонностью и пристрастием. Никифор не принадлежал к приверженцам иконопочи-тателей и не разделял взглядов царицы Ирины на положение Церкви и духовенства в государстве, но следует отдать ему ту справедливость, что в этом отношении он поступал довольно осторожно. Со смертию патриарха Тарасия в 806 г. и с избранием в патриаршее достоинство Никифора, бывшего до того на государственной службе в должности секретаря (асикрит) и возведенного в высший церковный сан из светского звания, определенно выступает на сцену церковная политика. Здесь нам предстоит говорить о столкновении царя с игуменом Студийского монастыря, знаменитым в церковной истории Феодором Студитом.

Еще до решения вопроса об избрании нового патриарха царь обратился с запросом по этому делу к игумену Феодору и дяде его, старцу Платону. В ответе на царское приглашение высказаться о кандидате на патриаршество Феодор, между прочим, выразил следующую мысль по общему вопросу об отношении светской власти к духовной: «Бог даровал христианам два дара — священство и царство, ими устрояется земное и небесное. Если хотите доставить вашему царству величайшие блага, то да получит Церковь себе представителя, равного вашей царской доблести» (18). По всей вероятности, царю был достаточно понятен намек, что Церковь нуждается, с точки зрения студийского игумена, в большей самостоятельности и независимости от светской власти, но он едва ли мог разделять это мнение. Во всяком случае, при избрании патриарха восторжествовала воля царя, и выбор остановился на асик-рите Никифоре, который в Пасху 12 апреля возведен в патриархи вопреки желанию Платона и Феодора, не одобрявших хиротонии нового патриарха и замышлявших из-за этого схизму (19). Так резко выраженное положение игумена Феодора против царской воли побуждает нас остановить внимание на этом церковном деятеле и ознакомиться с его ролью. Уже и то обстоятельство, что в самой почти середине иконоборческого периода мог образоваться такой крупный характер с определенным православием церковным направлением и высоким богословским образованием, составляет такое любопытное явление, мимо которого нельзя пройти историку.

В кратких чертах вот та обстановка, в которой вырос Феодор Студит. Родившись в Константинополе ок. 759 г. в служилом классе византийского дворянства, он вынес из детства православные религиозные представления и получил достаточное первоначальное образование в доме отца своего, квестора Фотина. Возвышенными качествами своего характера он обязан был своей матери Феоктисте, также происходившей из среднего столичного общества и представляющей собой симпатичный тип матери. Семейство Фотина и Феоктисты состояло из троих сыновей — Феодора, Иосифа и Евфимия—и одной дочери; в близкой, не только родственной, но и духовной связи с этой семьей стоял брат Феоктисты Платон. Весьма существенной чертой, выражающей нравственное направление тогдашнего общества, служит то, что в царствование Ирины и Константина VI вся эта семья покинула мирскую обстановку и избрала монашеский род жизни. Семи лет Феодор начал обучаться грамоте под руководством особого учителя и в дальнейшем прошел обычный в средние века курс грамматики, риторики и философии, перейдя в заключение к изучению Священного Писания и святоотеческой литературы. Вместе с отцом и матерью и братьями Феодор вступил в монастырь 22 лет от роду, когда перед ним начала открываться общественная деятельность. Это было в 781 г. Было ли это влияние игумена монастыря Символов в Вифинии, т. е. брата Феоктисты Платона, который тогда уже пользовался влиянием в высших кругах общества, или же объясняется это религиозным подъемом, наступившим со времени принятия государственного управления Ириной, не беремся решать, но дальнейшая судьба этой семьи и роль Платона и Феодора в истории начала IX в. служат лучшим выражением изучаемого периода. Первоначальные аскетические подвиги семьи Фотина относятся к местности, весьма известной монашескими колониями в пределах Олимпа, на ма-лоазийском берегу. Здесь, в местности, составлявшей владение семьи, основан был монастырь Саккудион, управление коим принял на себя игумен Платон. Феоктиста с дочерью была пострижена в одном из женских монастырей.

В 788 г. Феодор был посвящен патриархом Тарасием в пресвитерский сан. Это было сейчас же после VII Вселенского собора. Феодор имел тогда около 30 лет от роду, и хотя не принимал участия в соборе, но имел случай высказать свое неодобрение действиями патриарха. Именно: он стоял на стороне применения строгих мер против нарушителей церковных канонов и не находил целесообразным слишком снисходительное отношение собора к иконоборческим епископам, которые так легко были прощаемы и оставляемы на своих кафедрах. В оценке значения самого собора он скорей приближался к латинской точке зрения (20), т. е. высказывал мысль, что на нем не было действительных уполномоченных от восточных патриархов, и что римские послы совершенно случайно попали на собор, будучи в то время в Константинополе по другим делам. В 794 г. Феодор был избран в игумены монастыря на место Платона.

Первый случай к открытому выступлению Феодора на широкий путь общественной деятельности, доставивший ему большую известность и влияние в церковных и общественных консервативных кругах, подал брак царя Константина с Феодотой, которому предшествовал насильственный развод с Марией. Как известно, этот брак был совершен с нарушением церковных правил; патриарх, уклонившись сам от венчания царя с Феодотой, как того требовал обычай, допустил, чтобы бракосочетание совершено было игуменом монастыря Кафары Иосифом (21). Вокруг игумена монастыря Саккудион Платона и его племянника Феодора образовалась тогда значительная партия церковных людей, поставивших целью выразить протест против церковной власти, допустившей неканонический брак императора. Что придало острый характер начавшемуся тогда церковному раздору, это то обстоятельство, что новая царица состояла в родстве с семьей Платона и Феодора. Правительство употребило ряд мер, чтобы смягчить недовольство монашеской партии, но игумен Саккудиона оставался непреклонен и, ссылаясь на Священное Писание и творения свв. отцов, утверждал, что как член Церкви он обязан охранять чистоту церковных канонов даже вопреки мнению высшей духовной власти. Царица думала тронуть Феодора подарками, император решился даже лично посетить монастырь, но все попытки оказались безуспешны и не тронули Феодора. Тогда, по приказанию царя, отправлена была в монастырь военная команда; игумены и монахи подвергнуты бичеванию, Платон отведен под стражей в столицу, а Феодора с 11 товарищами отправили в заточение в Солунь. Но узники на пути к месту ссылки были предметов особенного внимания местных властей и торжественно были встречаемы на местах остановок окрестными поселянами (22). И в самой Солуни, куда Феодор прибыл 25 марта 796 г., ссыльным оказано было внимание светской и духовной властью. Феодору предоставлена была свобода заниматься его любимым делом, из Солуни написано им несколько писем.

Когда в июле 797 г. Константин был лишен власти по проискам своей матери и жестоко ослеплен, Феодор и его товарищи немедленно вызваны были в Константинополь, где им устроена торжественная встреча, и поводы к дальнейшей их оппозиции, казалось, были окончательно устранены распоряжением патриарха Тарасия, запретившего священнослужение тому пресвитеру Иосифу, который венчал Константина и Феодоту. Около 2 лет затем Феодор оставался в своем монастыре, пока нашествие арабов в 799 г. не побудило его бежать в столицу, где, впрочем, его ожидала более широкая общественная и церковная деятельность в новом почетном звании, предложенном ему царицей Ириной,— игумена монастыря Студия, откуда и удержалось за ним наименование Студита. Здесь в этом монастыре вместе с трудами по устроению монашеской жизни вырос церковный и общественный авторитет Феодора, с которым едва ли может идти в сравнение какой-либо другой авторитет, не облеченный никакими официальными полномочиями. Имя Феодора, постепенно получившее широкую известность и почет как в высших кругах, так среди черного духовенства и простого народа, привлекало в монастырь Студия общественную и частную благотворительность и возвышало значение этого учреждения, которое в небольшой период времени сделалось первоклассным монастырем столицы и заключало в себе до 1000 монахов. В таком состоянии находился монастырь, его игумен считался одним из первых авторитетов по вопросам монастырского устройства и церковной дисциплины, когда в начале 806 г. поднят был вопрос о канонических нарушениях при избрании патриарха Никифора.

Трудно высказаться определенно, имели ли Платон и Феодор своих кандидатов на патриаршую кафедру, и питал ли игумен Студийского монастыря намерение быть патриархом (23). Во всяком случае, для императора не мог быть желательным такой настойчивый характер на кафедре патриарха и такой прямолинейный выразитель независимости духовной власти, каким неоднократно уже заявлял себя Феодор Студит. Избрание Никифора, человека высокого образования и хорошего общества, имело с точки зрения студитов тот важный недостаток, что избранный на эту высшую церковную должность не проходил последовательно духовных степеней и взят прямо из светского звания, а этот не раз уже и прежде допускавшийся обычай много повредил Церкви. Царь ввиду открытого сопротивления студийских старцев готов был изгнать их из города, но приближенные объяснили ему, что это может повести к большим неприятностям, почему царь удовлетворился временным заключением под стражу игуменов Платона и Феодора. Но ближайшие распоряжения нового патриарха вызвали новый протест со стороны студитов. По настоянию императора патриарх снял запрещение с игумена Иосифа, бывшего под эпитимией по делу о венчании Константина VI. Из этого, однако, возникла серьезная церковная смута. Чтобы разрешить вопрос об Иосифе, составлен в Константинополе поместный собор, на который получил приглашение и студийский игумен. Собор стал на сторону патриарха и признал правильным его решение об Иосифе вопреки горячо защищаемому Феодором противоположному мнению. По этому делу, поднявшему горячие споры между высшим духовенством и монашескими кругами, примкнувшими к студитам, между прочим, был пущен в обращение принцип «спасительной экономии» или принятия таких решений, которые, хотя и не соответствуют абсолютной справедливости, но предупреждают обнаружение еще большего зла. Во имя такой экономии, чтобы не раздражать царя и не наносить обиды патриарху, собор простил Иосифа и находил справедливым разрешение ему священнодействия, между тем студийский игумен, держась другого принципа и стоя на канонической почве, требовал обвинения Иосифа и запрещения ему священнодействия и, в противном случае, угрожал великим расколом в Церкви. Студиты прекратили общение с патриархом и в течение 2 лет держались в стороне от официальной Церкви.

В 808 г. по случаю заговора на жизнь императора начались розыски и допросы среди духовных лиц и, между прочим, следователь допрашивал брата игумена Феодора, архиепископа солунского Иосифа, «почему он не имел общения с двором и патриархом». Этот ответил: «Я не имею ничего ни против благочестивых императоров, ни против патриарха, но я против эконома Иосифа, который повенчал прелюбодея и за это низложен по священным канонам». Следователь, тогдашний логофет дрома, сказал ему: «И наши благочестивые цари не нуждаются в твоих услугах ни в Солуни, ни в другом месте». Тем не менее, ненормальные отношения между правительством и студитами продолжались без перемены; Феодор в письмах к патриарху и к своим приверженцам упорно защищал принятую им точку зрения и не соглашался на уступки в смысле «спасительной экономии». В этом отношении он шел весьма далеко, подрывая авторитет собора и право патриарха принимать окончательные решения в делах Церкви. «Собор,— говорил он,— не есть простое собрание епископов и священников, хотя бы их было и много, но собрание во имя господа в мире и верности канонам. Власть иерархам дается ни в каком случае не для нарушения правил, в противном случае каждый епископ может стать новым евангелистом». Это, конечно, весьма либеральные идеи, которые никак не могли быть приняты официальной Церковью. Современники хорошо понимали, что уступка Феодору в деле Иосифа могла повести к новым требованиям с его стороны; было известно, что он переписывался со своими приверженцами в Риме и обращался к папе с просьбой, чтобы он выступил в качестве верховного судьи в делах Константинопольской Церкви.

В 809 г. против студитов были приняты административные меры: игумены Платон и Феодор и солунский архиепископ Иосиф были взяты под стражу и заключены в монастырь Сергия и Вакха, и для разбора всего дела созван собор. Хотя деяний этого собора не сохранилось, но есть полная возможность составить понятие о постановлениях его по письмам Ф. Студита. Признав, что действия патриархов Тарасия и Ники-фора в деле о браке царя Константина с Феодотой вызваны были «спасительной экономией», собор постановил подвергнуть отлучению тех, кто не принимает принципа экономии Обвиняемые были приглашены в заседание собора и выслушали произнесенное на них осуждение, затем они были заключены в разные монастыри на Принцевых островах. Феодор Студит продолжал, однако, пользоваться известной свободой и продолжал вести оживленную переписку с приверженцами и почитателями, разъясняя свою точку зрения и опровергая постановления собора. В особенности отличаются необычным для восточного православия духом полные ласкательства письма к папе Льву III: «Так как Петру Христос даровал вместе с ключами царства небесного и достоинство пастыреначальника, то к Петру или его преемнику необходимо относиться по всем новшествам, вводимым в кафолической Церкви отступниками от истины». Внушая папе мысль опровергнуть составленным в Риме собором постановления Константинопольского собора, он говорит: «Если они не побоялись составить еретический собор, хотя не властны составлять и православного собора без вашего ведома, то тем более справедливо было бы твоему божественному первоначальству составить законный собор и православным учением отразить еретическое» (25).

При довольно натянутых отношениях в это время между Римом и Константинополем, когда еще только подготовлялся мирный договор между империями, сношения Феодора с папой слишком сильно затрагивали императора и патриарха, но против него не было принято никаких репрессивных мер царем Никифором. Это должно служить достаточным аргументом против обвинений его в жестокости и несправедливости. Дело студитов закончилось по смерти императора Никифора в войне с болгарами в 811 г., когда на престол вступил зять его, куропалат Михаил Рангави. По его желанию патриарх Никифор вновь наложил запрещение на эконома Иосифа и таким образом уничтожил повод к церковному соблазну. Студиты примирились с Церковью и снова возвратились в монастырь. Но церковно-политическая роль игумена Феодора только начиналась: через три года ему суждено было вновь выступить против светского и духовного правительства в более важном вопросе.

Рассматривая известия о внутренней деятельности Никифора, переданные в слишком неблагоприятном освещении современной хроникой, мы должны прийти к выводу, что в мероприятиях его не видно случайности и страстности, какая часто может быть отмечена у Константина V, и что, напротив, в церковной политике Никифора заметна скорей нерешительность, бывшая причиной, между прочим, так долго волновавшего умы спора о законности венчания Константина VI и Феодоты. Что касается финансовых мероприятий, то Феофан, по всей вероятности, не входил в их оценку и передал лишь народный взгляд на тяготу податей и пошлин. «Никифор, усиливая притеснения христиан, установил систему безбожных дозоров при покупке всякого рода домашнего скота и плодов, несправедливые конфискации и поборы с имущественных лиц, назначил рост на постройку судов — он, который законом установил отмену роста и ввел другие бесчисленные вредные измышления, исчислением коих можно бы сделать обременительною нашу историю» (26). Как приведенное место, так и то, что читается у нашего историка несколько ниже, обличает или непонимание, или пристрастие: «Сделал распоряжение, чтобы военные люди имели в рабском подчинении епископов и клириков, чтобы распоряжались на владельческом праве епи-скопиями и монастырями и злоупотребляли имуществами Церкви; золотые и серебряные сосуды, искони посвященные Богу, употреблял на частную потребность и позволил себе объявить догму, что священные церковные предметы могут быть обращены на общественную надобность, подобно тому, как Иуда говорил о мире Господнем». Легко видеть, что здесь весьма слабо выставлены обвинения, они выражены в слишком общих чертах и не могут характеризовать деятельность царя Никифора.

По нашему крайнему разумению, все приведенные места относятся к начаткам системы обращения обширных церковных владений на государственную службу. Выше мы упоминали об обращении церковных владений в государственную кураторию, теперь очевидно писатель имеет в виду то же самое явление. Через сто лет государство придет на этой почве к у

Поиск по сайту: