Коснятин

Разобравшись с полоцким князем и его претензиями на власть, Ярослав отправил Ингигерд обратно в Киев, несмотря на все ее сопротивление: «Там у тебя дети!», – а сам сопроводил угнанных новгородцев домой. Но не потому, что боялся новых нападений Брячислава, он поверил молодому князю и его клятве, просто хотелось самому разобраться с произошедшим в Новгороде.

Киевская дружина вернулась с Иваном Творимировичем, а Рёнгвальд ушел с князем. Пора было заниматься делами Ингерманландии и Ладоги, да и жена, небось, совсем заскучала одна там на Волхове.

– Что тебя беспокоит в Хольмгарде, Ярицлейв? – Рёнгвальд упорно звал Новгород его скандинавским названием, а самого Ярослава Ярицлейвом. Тот не обижался, пусть себе.

– Почему новгородцы не оказали сопротивления?

– Не вини горожан, их застали врасплох.

– Я горожан не виню, но где был Коснятин?

Конечно, на этот вопрос Рёнгвальд не мог ответить при всем желании.

Ярослав пробыл в Новгороде всю зиму, а в Киеве в это время сидел Брячислав. Молодой князь поначалу ходил гоголем, словно он взял город на щит, но быстро понял, что за время правления Ярослав многое устроил под себя, к тому же Киев не Полоцк, в нем проблем много больше. И киевляне, успевшие привыкнуть к Ярославу и принять его правление, хотя и не выказывали ничего против полоцкого князя, но и особо не приветствовали, относясь к нему скорее как к наместнику, посаженному на время отсутствия хозяина.

По уговору Брячислав не мог привести свою большую дружину, при нем была только малая, а у Ивана Творимировича княжья большая, с которой тягаться трудно, потому не чувствовал себя полочанин в Киеве хозяином. Но пусть и временное пребывание в городе многому научило Брячислава. Возвращаясь к себе в Полоцк, он начинал делать что-то в подражание стольному городу. Полоцку от этого хуже не было, город рос и становился краше.

Но если в самой полоцкой земле храмы спокойно уживались с капищами, то в Киеве вторых не было вовсе. Вот и получалось, что полгода в Киеве князь общался со священниками Десятинной, а полгода в Полоцке с волхвами. Его жена с маленьким сынишкой жила дома постоянно, привозить в далекий Киев сына она не решилась бы.

Помянув сына Брячислава, Ингигерд невольно задела чувствительную для него струну. Сын полоцкого князя был необычен, он родился в рубашке, и волхвы запретили матери снимать с головки малыша приросший след рождения. Будущий князь Всеслав, а пока маленький Всеславик, постоянно носил шапку, чтобы не показывать лишним глазам свою головку. И имя у княжича было языческим, никто и не поминал его крестильного.

У Ярослава, наоборот, как-то само получилось, что имена сыновьям давал отец, и все они были только христианскими, а имена девочкам – мать, потому старшую звали Эллисив, правда, в Киеве чаще звали Елизаветой.

В Новгороде князь сразу почувствовал напряженность, было заметно, что многие чего-то боятся. Конечно, ждали разбора, почему не сопротивлялся город при нападении, но приехавший князь словно забыл об этом! Он распоряжался обустройством разрушенного и разоренного, помощью тем, кто пострадал, судил, рядил и словно не собирался возвращаться в Киев. Это дивило новгородцев, причем каждого по-своему. Бояре прикидывали, что за этим последует, а купцы и особенно простой люд радовались – с князем оно как-то надежней и спокойней. Тем более с таким, который пущенной стрелой примчался выручать своих попавших в плен новгородцев!

По городу ходили разговоры, мол, не зря мы тогда не отпустили Ярослава за море бежать, не зря помогали ему Киев брать.

Самому Ярославу, жившему без семьи на дворище за Торгом, конечно, доносили о людской молве. Слышал князь и о том, что дивятся новгородцы: что же князь при первой угрозе Киев племяннику отдал? Может, помочь Брячислава оттуда прогнать?

– С Брячиславом воевать удумали? Лучше бы его отбили, когда город брал! – смеялся Ярослав.

Узнав, что лежит недужным давний друг боярин Остромир, за которого когда-то пытался сосватать свою сестру Предславу, чтоб жила в Новгороде рядом, князь отправился проведать больного. Тогда мачеха сделала все, чтобы сестры остались в девах, были лишены простого женского счастья. У Предславы оказалась вон какая судьба, в чем Ярослав винил себя постоянно. Зато за Остромира князь Владимир отдал мачехину дочь Феофано.

Ни для кого не было секретом, что Ярослав из-за этого сестрицу терпеть не мог, хотя и прекрасно понимал, что не ее вина в таком замужестве, дочь не спрашивают, за кого выдают, особенно дочь княжескую. Понимал, а поделать с собой ничего не мог, потому и не бывал на боярском дворе никогда, если нужно, звал Остромира к себе. Но теперь тот лежал больным, пришлось идти самому.

Завидев князя с гридями, по двору суетливо и бестолково заметались слуги, на крыльцо выскочила княгиня, охнула и скрылась обратно.

– Хорошо встречают!.. Передай боярину – проведать его пришел, а не на пир, чтоб не вставал, и не суетись! – фыркнул ключнику Ярослав.

Тот закивал, закланялся, но суетиться от этого не перестал.

Сестра все же вышла князю навстречу, с низким поклоном поднесла чарку, державшие поднос руки дрожали, глаза смотрели в пол. В другое время Ярослав бы и чарку брать не стал, настолько не любил Феофано, но теперь, глядя на ее худые, сморщенные руки, вдруг пожалел: а ведь и у нее, небось, судьба не мед… Нелюбая и мужем, и родичами, и челядью, она жила тихо, как мышка, стараясь лишний раз не попадаться никому на глаза.

Взял чарку, осушил, поставил обратно, крякнув: крепкая настойка у боярина! И вдруг спросил неожиданно даже для самого себя:

– Как ты живешь-то, Феофано?

Та вскинула на брата большие материнские глаза и неуверенно прошептала:

– Хорошо живу…

Ярослав знал, что Остромир не обижает супругу, но одного терпения, чтобы быть счастливой, мало. Вдруг подумалось: а есть ли у них дети? Но размышлять некогда, сзади уже заглядывал через плечо ключник, интересуясь, отобедает ли князь?

Тот отмахнулся:

– Сказано же: не суетись! Обедать не стану, а вот с боярином поговорить хочу. Проведи. – Это уже к сестре, чтоб перестала трястись. Та легко улыбнулась, кивнула, показывая на лестницу, ведущую наверх во внутренние покои:

– Там он.

– Чем недужен-то?

– В ледяной воде искупался, вчерась горел весь, а ныне полегчало. Он тебя, князь, только сегодня вспоминал.

Остромир попытался подняться навстречу с ложа, но Ярослав показал, чтоб лежал. Присел рядом, спросил, не надо ли чего, пожалел о болезни. Феофано, видно, понимая, что хотят поговорить наедине, поспешно направилась к двери. Ее догнала просьба Ярослава:

– Скажи этому… чтобы у двери не подслушивал. Не ровен час зашибу, открыв.

Сестра фыркнула, стараясь сдержать смех, а боярин рассмеялся от души:

– Эк ты его! А ведь и впрямь любитель чужие разговоры подслушивать! Зато хозяин хороший, распоряжается с толком.

– Ты уверен? Похоже, распоряжается только в свой кошель, а слуги по двору без толку мотаются.

– Ярослав, ты когда это научился за слугами приглядывать? Не помню я за тобой такого грешка.

– Князем побудешь, и не тому научишься.

– Да княжье ли дело хозяйством заниматься?

– Я раньше тоже думал, что княжье только дружину в поход водить да дань собирать, а оказалось, что и все остальное тоже. Коли сам не знаешь, как с холопами сладить да хозяйство вести, так любой ключник тебя по сотне раз на дню обманет. А будет понимать, что и ты не простак, обманывать охоты не появится.

– Вот потому мой меня и не обманывает! Один раз попробовал на своей спине мой посох да посидел в холодной, с тех пор служит как верный пес. Только любопытен слишком.

– А доносит кому?

– Пока никому, видно, еще не нашел такого. Может, вон тебе станет.

– Удавлю в тот же день! Ты уж не обижайся, что про твоего ключника так, но доносчиков не люблю.

Посмеялись, немного повспоминали минувшее, порадовались за то, что разлад за Киев кончился… Наконец Ярослав стал совсем серьезен:

– А теперь расскажи-ка мне, что у вас здесь творилось, пока меня не было. Не верю, чтобы Новгород можно было вот так, без боя взять и пограбить. Где Коснятин был?

– А ты его самого не спрашивал?

– Нет, хочу сначала от других услышать.

– И что тебе другие сказали?

– А ты первый…

– Хм, мне бояться нечего, я под Коснятиным сроду не стоял и детей с ним крестить не собираюсь, потому слушай, князь, внимательно слушай. Ключника от двери ты правильно прогнал и ко мне пришел тоже правильно. Можешь верить или не верить, только обещай, что не начнешь сразу мечом махать и головы сносить, как это в давние времена сделал.

Ярослав чуть помолчал, потом усмехнулся:

– Сам сказал, что это в давние времена было. Многое изменилось, да и я сам тоже, ныне, прежде чем слово сказать, порой полдня думаю.

– Вижу, потому разговор с тобой и веду. Если бы передо мной был прежний Ярослав, и слова бы не сказал, боясь твоего неуемного и ненужного гнева, а ныне слышал, ты даже с Брячиславом договориться смог? Как себя-то пересилил?

– Не пересиливал, после Альты вдруг понял, что братья погибли, не желая биться за власть, стал по-другому и к чужой смерти относиться тоже. У полоцкого князя кровь Рюриковичей, тоже права на Киев имеет…

– Ой, оттого ли? Я же тебя знаю, схитрил ведь!

Остромир зашелся сначала смехом, потом кашлем. Дав другу напиться, князь усмехнулся:

– И все-то ты про меня понимаешь! Ну, схитрил немного. Брячислав теперь за Киев отвечает, как и я. Свои Витебск и Усвят обратно получил, значит, повода на меня нападать нет. Зато его дружина, если мне нужна, встать обязана. И Новгороду так спокойней, это дорого стоит.

Остромир не столько слушал самого князя, сколько смотрел на него. Ярослав сильно изменился, словно повзрослел за то время, что воевал со Святополком и правил Киевом. Хороший князь будет, умный, осторожный, хитрый… Такой для людей лучше всего. Не всегда хорош тот, что воевать любит и в походы ходить, и трус негож, а вот у заботливого правителя и люди хорошо живут.

– Ярослав, обещай обдумать то, что я тебе скажу.

– Обещаю.

– Коснятину Новгород дорог не меньше, чем тебе, если не больше. Он здесь родился и жизнь прожил, все его помыслы с городом связаны. Все, что он делает, не столько для себя, сколько для Новгорода. Только делает это боярин так, как понимает и как считает лучше. Лучше для Новгорода и не всегда для тебя. Понял?

– Ты это к чему речь ведешь?

– Ты обещал не яриться сразу. Вспомни себя, когда против князя Владимира выступал. О чем речь вел? Мол, Новгород способен и без Киева обойтись, сам прожить может. Может?

– От тех слов не отказываюсь. Разве я Новгород обижал?

– Нет, да только новгородцам под Киевом жить никогда не хотелось.

– К чему ведешь-то?

– Как мыслишь поступить?

Остромир задал вопрос, который не давал покоя и самому князю. Будь жив Илья, сомнений бы не было: сильный или слабый, но его сын сидел бы в городе, как сидел много лет Вышеслав, а сам князь приезжал бы наводить порядок, как это делал его собственный отец, князь Владимир. Но Ильи нет, а самый старший сын Ингигерд слишком мал, даже за посадником не усидит.

Остромир покачал головой:

– Вот в том меж тобой и Коснятиным разница. Ты мыслишь, как сына посадить, а значит, снова Новгород под Киев поставить. А он хочет, чтоб отдельное княжество было, как вон Полоцк. Ты же признал его равным себе? Или Тмутаракань. Правит Мстислав без твоего догляда.

Отделить Новгород от Киева настолько, чтоб и вовсе не подчинялся?! Развалить Русь?! Совсем недавно он сам хотел того же, но теперь все изменилось. Ярослав прикрыл глаза, чуть посидел, потом выдавил из себя:

– Нет! Русь делить не дам.

– Где ты жить станешь? Здесь или в Киеве?

Ярослав и сам не знал. Оставшись в Новгороде не только на зиму, пока в Киеве Брячислав, он рискует совсем потерять Киев. Потом вдруг пришло прозрение:

– Это Коснятин воду мутит? Как может Новгород вовсе отделиться? Кто может встать вместо меня или моего сына в Новгороде, не боярин же! Я Рюрикович, и моя власть по отчине и дедине в городе!

Долго, подозрительно долго молча смотрел на Ярослава Остромир, точно решаясь на следующие слова. Князь уже понял, что последует что-то необычное:

– Ты не один Рюрикович.

– Кто еще? Святополк помер, с Брячиславом договорился, Мстислав далеко, ему, чтоб до Новгорода добраться, сначала надо Киев одолеть.

В волнении Ярослав даже встал и, хромая, заходил по ложнице.

– Еще Судислав есть…

– Кто?! Судислав Псковский?! Да его уж сколько лет не слышно, сидит себе, как мышь в норе при кошке в доме и не… – Князь вдруг остановился, замолчав. Его широко раскрытые глаза смотрели на Остромира не мигая. – Где был Коснятин, когда Брячислав на Новгород напал?

– Ярослав, ты обещал не махать мечом сгоряча.

– Та-ак… – Князь уже присел на лавку, привычно закусил губу. – Вот откуда ветер дует… И город разграбить позволили, чтоб про меня сказать, мол, Ярослав защитить не может, потому как Новгород на Киев променял?!

– Это ты зря. Знай Коснятин о подходе полочан, ни за что бы в Псков не поехал. Я тебе уже говорил – он Новгород любит не меньше твоего, если не больше.

– Но чтоб без меня!

– Чтобы без Киева.

Наконец Ярослав решился задать вопрос, мучивший его последнее время:

– Скажи… Илья мешал?

И снова Остромир выдержал долгую паузу перед ответом.

– Мешал.

– Коснятину? – Глаза князя зажглись бешенством.

– Многим. Наверное, и ему тоже. Но наверняка не знаю.

– Боишься?

– Нет, стар я, Ярослав, грех на душу наветом брать. Коли знал бы наверняка… а так – нет, не скажу.

– Я сам дознаюсь!

– Об обещании помни, слово дал, – забеспокоился Остромир.

Боярин видел загоревшиеся ненавистью глаза Ярослава и боялся, чтобы тот снова не наломал дров, как тогда в Ракоме, и не оттолкнул от себя Новгород. А князь вдруг усмехнулся:

– Боишься, чтобы кто в Новгороде не пострадал? Верно боишься и… зря. Не стану сгоряча головы рубить – обещаю, но виновных найду!

– В чем, князь? Не ты ли, сидя в Новгороде, и сам о воле мечтал?

– Что делать? Скажи, ты всю жизнь здесь живешь, город лучше меня знаешь.

– Как мыслишь, почему княгиня Ольга, в Киеве сидячи, Новгород под собой держала? А тебя отец почему сюда посадил? Вот то-то и оно, город под Киевом был, здесь должен сидеть или сын, или просто сильный родич киевского князя. Сначала Добрыня, потом Коснятин для Киева Новгород держали. А ныне и Коснятин киевское подчинение перерос, и сам Новгород тоже. Ему свой князь надобен.

– Я Владимира посажу!

– А в помощники снова Коснятина дашь? Нет, мал Владимир для такого. Если не хочешь сам выбирать между Киевом и Новгородом, помни: Новгород надолго оставлять нельзя, отложится.

Они еще долго говорили о новгородских и киевских делах, Остромир хвалил за договор с Брячиславом. Несмотря на данное Ярославом обещание, он все же с опаской ждал, что последует. Хотелось, чтобы князь для себя выбрал Новгород, потому как сидеть на двух лавках мало кому удается.

На следующий день от князя в Ладогу к Рёнгвальду тайно отправился посланец с повелением вернуться в Новгород, но так, чтобы никому в глаза не бросалось.

А через некоторое время к пристани Новгорода уже приставали шведские ладьи. Новгородцы смеялись:

– Чего забыли-то? Небось не успели и женкам под юбки залезть, как тут же обратно.

Рёнгвальд со своими сел в Ракоме, а князь с дружиной вдруг отправился… во Псков. Почему-то забеспокоился Коснятин, но причины никто не ведал.

Псковский Детинец хорошо стоит, пожалуй, лучше новгородского. Он не просто на горе, а почти на острове – с трех сторон вода, а с четвертой ров и стена крепкая. Но новгородская дружина не воевать пришла, да и князь Ярослав с ней, потому ворота открыли пошире, пропустили без вопросов и не боялись.

Судислав был неприятно удивлен неожиданным появлением старшего брата. Только что он мог возразить, Ярослав старший и волен ездить по всей Руси. И все же что-то подсказало псковскому князю, что не в гости приехал киевский.

Ярослав заметил, как забегали глаза у Судислава, тянуть не стал, сразу позвал поговорить, начал без обиняков, чтобы не успел собраться с мыслями.

– Зачем договаривался с Коснятиным за моей спиной?! Я бы и сам тебя наместником в Новгороде посадил, коли так хотелось! Только Новгород тяжел даже для сильного…

Хотел объяснить, что править строптивым городом ой как непросто, а сам Коснятин способен подмять под себя почти любого, но договорить не успел. Судислава точно подменили, тихий, нерешительный князь вдруг взвился:

– Наместником? Твоим?! Да я рождением тебя выше! Ты сын наложницы, князь твою мать силой взял! А моя – императорская дочь и сестра! И прав у меня твоего не меньше!

Больше всего Ярослава поразили не обидные слова младшего брата, а его превращение. Судислав словно стал выше ростом, вытаращив глаза, он выкрикивал, плюясь слюной. У старшего князя от такой перемены глаза полезли на лоб.

Привлеченный шумом, в покои заглянул ключник. Судислав визгливо, как баба на рынке, которую обокрали, крикнул: «Уйди!» и продолжил в лицо молчавшему Ярославу:

– Твоим наместником не буду! Сам могу князем быть!

Ярослав наконец пришел в себя, его взгляд стал насмешливым:

– Ты и во Пскове княжишь потому, что я позволил! – Ах, какое же это удовольствие – чувствовать, что супротивник слабее! Умом понимал, что это грех, а нутро радовалось. Вот он, младший брат Судислав, рожденный ненавистной мачехой, всегда желавшей, чтобы ее сыновья Русью правили, у которого в роду цареградские императоры, кричит, во все стороны слюной брызжет, потому что понимает: он против Ярослава что червь, выползший из земли после дождя, беспомощен и любой раздавить может. – И родословную лучше не поминай, моя мать княжной и до князя Владимира была, а твоя бабка в кабаке голышом плясала!

Судислав разевал рот, как карась на берегу, не в силах что-то вымолвить. Столько лет он убеждал себя в превосходстве над остальными сыновьями князя Владимира! Конечно, псковский князь вовсе неглуп и хорошо знал, что мать его матери, будущую императрицу Феофано, сын императора Роман во дворец действительно привел из кабака. Но об этом говорилось шепотом и больше упоминалась неземная красота императрицы, чем ее кабацкое прошлое… А чтоб вот так открыто обвинить мать княгини Анны в блуде!..

Ярославу надоело смотреть на хватающего ртом воздух брата, усмехнулся:

– Последний раз спрашиваю: сядешь моей волей в Новгороде?

Судислав очнулся, дернулся, точно от удара наотмашь, губы презрительно изогнулись:

– Я и без тебя сяду волей новгородцев. Коснятин сказал: город только того и ждет.

Теперь Ярослав разозлился окончательно, даже глаза побелели. Одно упоминание Коснятина было способно вывести его из себя:

– Коснятин?! Без меня?! Может, и сядешь, да только пока я жив, этому не бывать! – Бешеный взгляд киевского князя пригвоздил псковского к месту. Мгновение Ярослав любовался растерянностью брата, потом позвал: – Якун!

В покои вошел его воевода. Вот когда Ярослав порадовался своей и Якуновой предосторожности, они загодя поставили своих дружинников везде, где могли встретить первое сопротивление.

– Князь Судислав до завтра посидит в темнице, чтоб думалось легче. А завтра послушаем, что скажет. Бояр собери мне сейчас.

– Меня в темницу? Не посмеешь!

– Еще как посмею. – Ярославу очень хотелось сказать, что посмеет и жизни лишить, но сдержался, еще надеясь договориться с братом.

– Тебе этого не простят!

– Кто? Новгородцы, которых Коснятин на разграбление отдал, а я из полона спас?

– Мои бояре, ты у меня в городе!

– А вот и посмотрим, что твои бояре нынче же скажут.

Ярослав смотрел вслед брату с сожалением.

Весть о заточении князя разнеслась мгновенно. Псков притих, не зная, чего ждать, и готовясь ко всему. Якун беспокоился – надолго ли, он не сомневался, что их люди жизни не пожалеют, защищая Ярослава, но со всем городом не сладишь. Что князь задумал?

Псковские бояре собирались по зову киевского князя напряженные, хмурые. Конечно, они слышали и о погроме Новгорода, и о спасении горожан Ярославом. Радовались, что Псков остался в стороне и не был тоже разгромлен. Ожидали упреков князя, что не пришли на помощь соседям. Но того, что услышали, не ждали.

Ярослав оглядел сидевших перед ним лучших мужей Пскова. Они боятся… Чего боятся? Рыльца в пушку, потому как заодно с Коснятиным? Встал, прихрамывая, прошелся. Десятки глаз следили за князем. А он вдруг понял, точно из тьмы на свет шагнул: они не могут быть с Коснятиным заодно, ни к чему! Значит, боятся укора, что не пришли на выручку соседям?

И не стал укорять, хотя мог бы, ведь сам за седмицу успел примчаться из Киева к Судомири, а они и с места не двинулись, хотя от Пскова туда много ближе…

Князь еще раз в полной тишине медленно обвел всех взглядом. Многие даже дыхание задержали, стало слышно, как бьется попавшая в паутину муха, затихает и снова начинает отчаянно жужжать.

Одни бояре глаза опустили, другие и вовсе не поднимали, а кто-то смотрел прямо и честно. И без слов ясно, кто как себя вел, пока Новгород грабили.

– Князь Судислав Псковом более править не будет, либо в Новгород поедет, либо… – не давая задать вопрос про «либо», продолжил: – Потому Пскову наместник надобен. Своего сажать не стану, меж собой выберите.

Сказал и смотрел, не отрываясь. Уже через несколько мгновений он понял, что победил, в Пскове больше нет противников, если и были, и сопротивления не будет, останься Судислав в узилище хоть на веки вечные.

Ярослав оказался прав, Псков вступаться за князя не стал. По городу быстро разнеслось про посадника, который будет из своих, и горожане решили, что Ярослав, видно, обвинил младшего брата в том, что не помог Новгороду. И то верно, кому как не князю поднимать дружину и вести на полочан, обижавших соседей и сродственников? А что в Новгород хочет с собой взять, так для того, чтобы новгородцам в глаза глянул.

Горожане, в общем-то понимавшие свою вину и от этого чувствовавшие себя неуютно, с удовольствием переложили ее на князя Судислава. Никто не догадывался, что причина гнева старшего из братьев совсем в другом.

Сам Ярослав чуть не до утра то ходил по ложнице, хромая, то стоял перед образами. Никто не знал, как больно хромцу опускаться на колени, каких усилий стоило на них стоять! Но он замечал эту боль, лишь пока не устремлялся всеми мыслями, всей душой к Господу. Как только его существо поглощалось этим полетом, боль куда-то уходила, князь переставал ее замечать. Кто-то мог бы сказать, что просто больная нога находила верное положение, но для Ярослава было понятно другое: горнее всегда пересиливало земное, телесное!

Вот и в тот вечер он страстно молил Господа о вразумлении. Как же хромому князю был нужен разумный наставник! Не такой, как Блуд, хотя погибшему кормильцу Ярослав очень благодарен. Но Блуд хорош, когда дело касалось хитрости, а князь нуждался в мудрости. А еще в духовном наставничестве, ведь даже веру постигал сам по книгам и собственным ошибкам.

Такой наставник появится у Ярослава через много лет, им будет умница Иларион, которого князь первым из русских поставит митрополитом вопреки желанию Византии. После смерти Ярослава Иларион сначала покинет Киев, уйдя в Тмутаракань, а потом вернется игуменом в Печерской обители под именем Никона и станет наставником летописца Нестора. Но до этого пройдет еще много лет и произойдет много событий…

Новгород тоже встретил напряженно. Нашлись такие, кто в красках и с прибавлением пересказал новгородцам о произошедшем во Пскове. Те, кто побывал в полоне, радовались – князь решил наказать виновных. Другие, напротив, притихли, ожидая расправ и у себя. Если брата своего не пожалел, то чего чужим ждать?

Но в опалу попал только Коснятин. Боярин все понял и без объяснений. Оправдываться не стал (что Ярослав супротив него сможет сделать, Коснятин не Судислав, в узилище не посадишь!), напротив, хмыкнул:

– Не для себя старался, для Новгорода. Господь рассудит.

– Знаю, что не для себя, не то не оставлял бы живым.

Дядя вскинул на племянника глаза, чуть насмешливо приподнял бровь:

– В узилище, как Судислава, посадишь?

Не боялся, потому что знал: утром посадит, к вечеру сам придет просить, чтобы вышел. Слишком много в Новгороде у Коснятина сторонников.

– Нет! – Глаза встретились с глазами. Коснятин ожидал увидеть вызов, ненависть, но только не спокойствие. Это сбило опытного боярина с толку. – В Ростов поедешь.

– Наместником?

– Просто жить под приглядом.

– А не боишься?

Заматерел щенок! И голос твердый, и взгляд тоже! Чего бы ему не сидеть в своем Киеве и не оставить Новгород в покое? Коснятин на это и рассчитывал, помогая Ярославу раньше. А он, гляди-ка, обеими руками брать решил, чтоб ни один город не потерять! Ничего, и не таких учили, в Ростове тоже недовольные найдутся, не до Новгорода тебе, князь, будет.

– Не боюсь! Но предупреждаю: там супротив меня что недоброе замыслишь, не обессудь, боярин, голову с плеч сниму, не посмотрю, что родич.

– Вспомнил наконец…

– И еще об одной вине спросить хочу…

– Об Илье?

– Коли понял, значит, виновен.

– На все божий суд, князь. Эх, вместе бы нам с тобой!.. Не сложилось.

– Не моя вина, – процедил сквозь зубы Ярослав.

– Когда ехать?

– Завтра.

Новгород не посмел возразить, тем более что и сам боярин не противился, видно, знал за собой вину. Все ожидали, что Коснятин скоро вернется, поминали добрым словом, все же мало кто сделал для Новгорода столько, сколько этот боярин.

Теперь Ярославу предстояло доказать, что он может сделать больше. Киев словно отодвинулся, стал для князя на время вторым. Он хорошо понимал, что Остромир прав: пока не подрастет и не войдет в силу Владимир, Новгород надолго оставлять нельзя. Второго такого наместника, как Коснятин, ему не сыскать, а возвращать родича негоже. Это значило снова попасть в зависимость, только еще большую.

Нет, Новгород должен стать городом его сына, как когда-то стал его собственным, как стал своим для его отца – князя Владимира. Значит, придется никому не перепоручать и править самому. Теперь Ярослав был даже рад уговору с Брячиславом, все же полгода в Киеве есть князь, а он сам тем временем полгода будет в Новгороде.

Отправляя Коснятина в Ростов, Ярослав наказывал сопровождавшему его Онфиму:

– Беречь пуще своего ока!

– Чтоб не убег?

– Чтоб не помер! Даже он от старости помрет или рыбьей костью подавится, виноватить меня станут.

Ярослав был прав, старый уже Коснятин прожил недолго, правда, улизнуть из Ростова в Муром все же успел. Как и когда он умер, точно неизвестно. Где – тоже. Есть версия, что убит по приказу Ярослава, дознавшегося о его вине в гибели Ильи. Но доказательств никаких.

Есть другая версия, что бежал боярин в Муром потому, что это были владения соперника Ярослава князя Мстислава Тмутараканского. И погиб уже там.

Так или иначе, но больше о Коснятине нигде не упоминалось. Как, впрочем, о погибшем старшем сыне князя Илье. Теперь старшим был Владимир, и Ярослав старался для него.

Ярослав так и будет жить добрый десяток лет, пока и впрямь не подрастет княжич Владимир Ярославич, а Новгород не привыкнет, что князь хотя и далеко, но близко одновременно. Его всегда будет больше тянуть в этот вольный город, и Ярослав действительно много сделает для Новгорода.

А тогда его сердце рвалось в Киев, где оставалась Ингигерд с тремя детьми. За это время она родила еще одну дочку – Анастасию.

Пока Ярослав решал свои дела в Новгороде и Пскове, в Киеве правил Брячислав. Сначала киевские бояре перепугались, новая метла всегда по-новому метет. Кто попадет под нее на сей раз? Ярослав в Новгороде, княгиня с детишками, правда, в Киеве, но это слабая защита.

Волновались напрасно, полоцкий князь хотя и привел с собой немало своих бояр, но ничего менять не стал. Договор не нарушал, Ярослава звал только добрым словом, в чужие дела не лез, а судил-рядил, если приходилось, по совести. При этом Брячислав никогда не называл себя киевским князем, подчеркивая, что он полоцкий.

С Ингигерд они почти не встречались. То, что Ярослав оставил на него жену с тремя детьми, даже льстило Брячиславу, это значило доверие. И князь скорее погиб бы, чем позволил случиться плохому с княгиней и малышами. А его собственное сердце рвалось в Полоцк, где ждала жена с небывалым сыном Всеславом.

Всеслав Брячиславич – тот самый будущий знаменитый князь-волхв, родившийся в рубашке (с приросшей к голове плацентой) и умевший превращаться в волка… Позже он еще схлестнется с потомками Ярослава за Киев.

Ингигерд откровенно скучала. Конечно, рождение дочери, да и дети вообще занимали много ее времени, но не все. Оставались бессонные ночи в раздумьях, молодая женщина была одинока. А скучать молодым, красивым женщинам, да еще таким деятельным нельзя, у них появляются ненужные мысли.

В Киеве нашлись норманны из числа тех, кто либо не ушел с Эймундом и Рагнаром, либо приехал с Брячиславом. Они охотно беседовали с княгиней на родном языке и рассказывали ей о своем короле. Особенно старались двое приятелей Ульф и Гуннар.

Если когда-то Рёнгвальд на все лады расхваливал Олава, чтобы тот заочно понравился будущей невесте, то теперь норманны с не меньшим азартом расписывали его просто потому, что это свой король. Кроме того, сказывалась тоска по дому, и каждый рассказ добавлял красок в прелести родного края и короля Олава. Это было тем более приятно, что княгиня слушала, раскрыв рот, от пуза кормила и поила.

Обычно все заканчивалось для болтунов сном вповалку на лавке, где пили, а для Ингигерд долгими бессонными часами с мечтами о прекрасном короле Олаве, который вынужден жить далеко-далеко от любимой им киевской княгини. После крепких медов или заморских вин норманны охотно подтверждали: Олав только и мечтает встретиться со своей несбывшейся невестой, потому как до сих пор тайно ее любит!

От таких россказней сердце сладко замирало. Нет, Ингигерд не изменяла мужу даже мысленно, Ярослав, отец ее детей, и приди он в ложницу, отказа не было бы, но как же ему далеко до прекрасного Олава! Кто самый благородный на свете? Олав Норвежский! Самый умный? Он! Самый лучший слагатель вис? Лучший охотник? Лучший наездник? Самый красивый мужчина? Вот тут норманны начинали смущаться. Можно сколько угодно врать про несуществующую любовь короля к киевской княгине, о его благородстве или удачливости в охоте, но как назвать самым красивым в мире толстяка, которому порой трудно на коне, недаром дано прозвище Толстый!

Но Ингигерд уже никто не мог переубедить. Дружинники просто ничего не понимают в мужской красоте! Виновники ее раздражения быстро согласились: княгине виднее. Там, где у приятелей кончалось красноречие, в дело вступала фантазия самой Ингигерд. Немного погодя норманны уже и сами верили, что в Норвегии лучший король в мире! Только почему-то торопиться к этому совершенству не старались. Но Ингигерд только радовалась: если уедут и Ульф, и Гуннар, с кем она будет говорить об Олаве?

Однажды, основательно напившись, приятели принялись рассуждать меж собой:

– А ведь она влюблена в Олава как кошка!

– Ага, так и ест глазами.

– Кто?

– Она.

– Кого?

– Е… – ик! Его!

– Она же его никогда не видела.

– А?.. Да! Но зато мысленно!

– И он ее!

– Думаешь?

– Конечно! Ты бы мог не любить такую женщину? А-а-а… вот и король тоже! Он настоящий мужчина, ты же слышал, как княгиня рассказывает о нем? Лучший в мире! Самый красивый!

– Кто, толстяк Олав?

К тому моменту, когда в большой ендове закончилось все вино, Олав и для двух приятелей стал лучшим в мире, причем тайно влюбленным в киевскую княгиню. Ульф вспомнил об обмене письмами, тут же решили, что переписываются постоянно, то и дело посылая друг другу дорогие подарки!

Позже это войдет в сагу «Гнилая кожа», став образцом «тайной страсти на расстоянии». Но тогда главным было, что сама Ингигерд поверила и в любовь Олава, и в свою собственную. К убежденности в совершенстве норвежского короля добавилась и убежденность в его тайной страсти к ней. В самой себе она не сомневалась, ее любовь к Олаву останется чистой и незамутненной всю жизнь!

Эту глупую уверенность мог легко вылечить Ярослав, будь он рядом. И дело не в том, что прогнал бы в шею болтунов и сплетников, а в том, что при муже Ингигерд просто не думала бы о далеком и недостижимом Олаве. И тем более не сравнивала его с князем!

Но Ярослав был далеко, княгиня скучала, а два болтуна нашли хорошую кормушку. К весне Ингигерд уже всерьез верила не только в непогрешимость короля Норвегии, не только в свою неземную страсть к нему, но и в то, что он во всем лучше Ярослава, даже в том, в чем хромому князю не годился в подметки.

Сам король Норвегии Олав Харальдссон и не подозревал о страстях, бушующих в душе его несостоявшейся невесты, и о своем совершенстве. Он был нормальным, хорошим человеком, жил своей жизнью, любил жену и наложницу, любил хорошо поесть и еще старался доказать норвежцам, что истинная вера – это христианство. Как все люди, родившиеся и выросшие в суровых условиях, он делал это как умел – так же сурово и не всегда сдержанно. Это позже благодарные норвежцы назовут его Святым Олавом и поставят множество памятников, а тогда далеко не все оценили рвения Олава как христианского проповедника. Пришло время, когда короля просто изгнали из страны.

Тогда он вспомнил о дочери шведского короля Олава Шётконунга, ставшей правительницей огромной сильной Гардарики, и ее муже, мудром конунге Ярицлейве. К кому же бежать, спасая единственного сына Магнуса, как не к ним? Так Олав вместе с сыном оказался в Новгороде.

Но до этого произошло еще много что…

Ингигерд уже не была дочерью шведского короля, но стала сестрой такового. В Упсале умер Олав Шётконунг, оставив на престоле сына Энунда-Якоба, чему бонды не противились. Энунд был единоутробным братом ненавистной Ингигерд сестры Астрид, но с детства слушал больше любимицу отца Ингигерд. Он окончательно замирился со своим зятем Олавом Толстым. Честно говоря, у Ингигерд мелькнула предательская мысль, что будь она замужем за Олавом Норвежским, сейчас и Швеция была бы в ее власти! Но княгиня эту мысль решительно прогнала!

Мало того, однажды случайно услышав беседу двух приятелей-норманнов, которые часто обсуждали ее любовь к Олаву Толстому, Ингигерд ужаснулась: ой-ой, выходит, даже дружинникам заметен ее излишний интерес к норвежскому королю?! Так не поступают верные жены нигде, ни в Швеции, ни на Руси. И княгиня вдруг засобиралась к мужу в Новгород. По первой воде, забрав детей, она двинулась на север.

Но, прибыв в полюбившийся ей город, к своему изумлению застала Ярослава собирающимся… в Суздаль! Ингигерд даже разозлилась: он так и будет метаться из одного края в другой, забыв о семье?! Ярослав возмущения не понял, холодно пожал плечами:

– Я князь и ответствен за все земли, что под моей рукой! А они велики. Нужно – в Суздаль еду, а придется, так и в Тмутаракань!

Конечно, Ингигерд умна и прекрасно понимала, что он прав, но снова оставаться одной тяжело.

– Я с тобой!

– Куда? В Суздале голод и бунт, сиди с детьми в Новгороде, здесь спокойней.

Ингигерд закусила губу. Вроде и не ждал, и не рад, встретил наспех, простился тоже. Снова из закоулков полезло: а вот Олав Норвежский так бы не поступил, он нашел бы время для своей любимой Ингигерд! Умом понимала, что Ярославу не до милований на ложе, а душа требовала мужниного внимания. От сознания своей неправоты становилось еще тошнее и росло упорное убеждение: Олав лучше! Неизвестно в чем, но лучше! Наверное, во всем. Пройдет немало времени, пока княгиня научится быть прежде всего княгиней и помощницей князю, а пока Ингигерд была обижена на мужа.

Обиженных женщин нельзя оставлять в одиночестве, им в голову приходят ненужные мысли…

И еще одного не знал уехавший в Суздаль князь – ему не придется отправляться в Тмутаракань, князь Мстислав уже сам вышел на Русь!

Поиск по сайту: