Воинственные позы против Деколонизирующего насилия

«Мы можем превратиться в машину по созданию райот-порно, но это менее важно, чем "создание условий, при которых наступление может поддерживаться не затухая, а также установление материальной взаимовыручки, которая позволит нам держаться.»

-Total Destroy #3

В общем и целом, радикалы в США весьма косвенно связаны с насильственными действиями. Неудивительно, если они обнаруживают, что действуют словно по заранее написанному сценарию, когда они пытаются интегрировать насилие в свою практику сопротивления.

В общем и целом, люди в США и особенно белые люди, имеют, главным образом, опосредованное отношение к насилию. Это не означает, что мы никогда не подвергались насилию, но пропорционально, мы становимся свидетелями насилия чаще, чем испытываем его на себе. Земля под нашими ногами была куплена вместе с уничтожением её бывших жителей, товары, которые поддерживают наш образ жизни, проистекают из моря крови, но когда мы думаем о насилии, в большинстве случаев мы представляем стилизованные изображения из телевизора и кино. Неудивительно, если радикалы, которые пытаются включить насилие в свою практику сопротивления, обнаруживают, что действуют словно по заранее написанному сценарию.

«Райот-порно», изображения антиавторитарного насилия, которое повстанческие СМИ содержат в изобилии — лишь подгруппа стереотипов о сексе и насилии, окружающих нас в обществе. Порнография не только угождает страстям—она также формирует и направляет их, в случае с райот-порно, она прославляет момент физического столкновения, одновременно удаляя социальный контекст, который придаёт ему смысл. Порнография может побуждать играть роли, которые имеют мало общего с реальными потребностями участников; те, кто попал под влияние корпоративной порнографии, иногда разочаровывают своих сексуальных партнёров. Кроме того, циничный наблюдатель может карикатурно изобразить некоторые нынешние проявления повстанчества как ошибочную попытку выкристаллизовать стратегию из эстетики райот-порно: ни трудных переговоров с союзниками, ни промежуточных или долгосрочных целей, только момент атаки, изолированный в вакууме.

Подлинные секс и насилие могут быть освобождены от патриархального общества, но, в определённой мере, сложнее избавить от патриархата - представления о них. Всякий может стрелять в ублюдка, но в этом обществе образ пушки почти неразрывно связан с представлением о мужской власти и господстве. Антиавторитарии, которые думают, что захватывающие сцены насилия могут обернуться против их хозяев, играют с огнём. И это даже рискованнее, чем может показаться.

С другой стороны, в обществе, в котором так много привилегий опирается на насилие, которое происходит вне нашего непосредственного опыта, похвально то, что мятежники стараются установить прямую связь с ним. Возможно, повстанческую деятельность должно оценивать по тому, как эффективно она способствует избавлению от "запрограммированности", не менее, чем по тому, насколько дорого она обходится врагу или насколько вдохновляет потенциальных товарищей. До какой степени данное действие позволяет участникам достигнуть непосредственного и сознательного отношения к насилию? В какой степени это лишь повторение всех слишком знакомых сценариев? Так же, как мы можем судить об эротических играх или предметах по той мере, в какой они "освобождают" секс, а не укрепляют обычные роли и динамику власти, мы могли бы оценивать повстанческие практики по той степени, в которой они "освобождают" насилие. Это может означать что угодно: от предоставления необходимых сил группам, у которых обычно нет возможности применять насилие против их угнетателей, до развеивания влияния медийных стереотипов насилия путём замещения их знанием, основанным на личном опыте, чтобы заставить насилие встать на службу запретным ролям, которые ещё никто не воображал.

Вечер акции, один пожилой анархист, не участвовавший в её подготовке, высказывает своё обычное недовольство: «Значит, идея в том, чтобы добиться вызова грёбанной полиции, дождаться, пока они появятся, а затем попытаться пройти поблизости? Эти идиоты, наконец, придумали способ потерять элемент неожиданности, который является практически единственным преимуществом тактики!»

Но, удивительно или нет, всё идёт по плану. Люди собираются в парке для приёма пищи и игр, затем в назначенное время уходят небольшими группами в секретное место. Им оказывается заброшенное здание в самом сердце делового района, с огромным транспарантом, свисающим с крыши: «Вернём себе пространство, чтобы вернуть свои жизни себе: ЗАХВАТЫВАЙТЕ ВСЁ.» Воспоминания о вечере разбросаны у двери — презервативы, маски, слишком маленький манифест: «Видите, вот предложение. Недавно мы начали осознавать, что мы существуем...». Внутри во всю идёт танцевальная вечеринка; отчуждённый постиндустриальный декор был приукрашен лентами и другим транспарантом: на нём «РАЗВЛЕКАЙТЕСЬ КАК В 1886.» Пара гендерных диссидентов сняла всю свою одежду. Другие исследовали границы захваченного здания по одному и парами. В отличии от акций "Вернём себе Улицы", которые промчались по стране десятилетием раньше, это закрытая вечеринка, но она проходит в такой же атмосфере чуда.

Спустя больший промежуток времени, чем ожидалось, из уст в уста начинает распространяться новость: полиция внутри! Аудиосистема выходит из игры, и кто-то вытаскивает её через чёрный ход, когда появляется офицер, прощупывая толпу своим фонариком. Все исчезают через переднюю дверь колонной по одному; это кажется отчасти деморализующим, и старый анархист ворчит, что если они действительно хотят промаршировать, то они должны выходить одним решительным блоком. Вместо этого нерешительная толпа застывает на тротуаре, теряя время, пока малочисленная полиция борется над тем, чтобы понять, что происходит.

Аудиосистема появляется вновь и люди собираются вокруг неё. Когда толпа начинает двигаться по улице, полисмен подрывается и хватает её. Все остальные продолжают; свернув за угол, они чудесным образом обнаруживают себя захватившими улицу в мире, как будто свободном от любых властей. Нет какой-либо определённой причины или лозунга для этого вечернего марша и участники, не способные обойтись без активистских традиций, вопреки всякой риторике, проявляют себя в пении первых броских фраз, которые приходят на ум: «Свиной грипп!» «Wu Tang Clan ничего не ебёт!» Двое молодых людей, гуляющих по городу, присоединяются, явно не воспринимая это как анархистскую уличную вечеринку.

Пройдя один квартал ребята накинули капюшоны и одели маски, раздался звон грохочущего метала - это автоматы для продажи газет были вытащены на улицу. Все остальные в стране отказываются от корпоративных печатных СМИ, но анархисты всё ещё самозабвенно верят, что эти ящики мешают полицейским машинам преследовать их. За следующим поворотом находится ресторанный район, и стулья немедленно летят в ветрины кафе, но только лишь для того, чтобы отскочить и упасть на землю. Элемент позёрства виден даже в поведении самых разнузданных участников: они принимают позы, разыгрывая свои любимые сцены, но только без мрачной цели нанести максимальный ущерб, характерной для знаменитых чёрных блоков времён анти-глобализма.

Опасность попасться, конечно, всё ещё очень реальна — но полицейские, к счастью, далеко позади, и толпа рассеется, прежде чем они смогут догнать. Некоторые участники довольны собой; другие растеряны. Юный хиппи пытается завести разговор с идущим рядом товарищем с суровым лицом, прячущим балахон черноблочника подмышкой: «Ты видел, как те люди кидали стулья в окна? Вот говно, да?» Парень с балахоном ускоряет свой шаг и не отвечает.

Позднее, все дискуссии пятилетней давности начинаются вновь. Было ли безответственным со стороны некоторых товарищей наносить ущерб собственности, когда другие не знали, что так будет? С другой стороны, как предугадать, что люди перейдут к совместному вандализму? Вы точно не прочтёте об этом в листовке. Понял ли кто-нибудь из посторонних цели всех этих действий — и какое это имеет значение? Не печально ли то, что "типа бунтовщики" не смогли разбить окна в кафе? Или напротив, это удача, так как это могло бы вызвать более серьёзное последующее расследование, без достижения каких-либо значимых целей? Мало кто до этого задумывался об этих старых проблемах—пять лет назад большинство людей жили в другом месте и были заняты совершенно другими делами.

Сварливый старый анархист предаётся воспоминаниям о тех днях, когда неожиданные шествия вроде этого происходили в среде его собственных сверстников. В первом приняли участие сотни людей, большинство из которых никогда не представляло, что будет участвовать в шествии без разрешения; к его огорчению, они скандировали «Чего мы хотим? МИРА!» когда он предпочёл бы сровнять весь город с землёй. В течение следующих лет каждое новое шествие становилось чуть более агрессивным, чем прошлое; появилось маленькое ядро идейных тайных организаторов, в то время как углублялись противоречия внутри более широкой социальной среды, которая сделала этот формат акций возможным. Последняя акция была показана по национальным новостям, нанесла ущерб в десятки тысяч долларов и причём, по довольно значимым мишеням, а несколько человек предстало перед судом по уголовным обвинениям. После этого всё растаяло в вихре гневных взаимных обвинений, утомительной юридической поддержки и запретительной культуры безопасности.

Его друг спросил, стоило ли оно того. "Так, все винят испанских анархистов за поражение в испанской гражданской войне, как будто несколько двадцатилетних юношей могут понимать исторический и социальный контекст лучше, чем все революционеры тех лет. Но, возможно, испанцы с самого начала сознавали свою обречённость, но предпочли как можно ожесточённее бороться вместе до конца в надежде создать шум, достаточный, чтобы вдохновить людей вроде нас. Раз уж движение, частью которого мы были, не длилось вечно, возможно, это и к лучшему, что оно так и закончилось. Но должны ли вы сразу начинать выбивать дерьмо, как только вы приступаете к борьбе? Я не знаю.»

Поиск по сайту: