Часть 4. (заключительная)

Иллюзии разрушаются не под воздействием времени,
а в свете вновь открывшихся обстоятельств… (Виконт)

Срочные дела в провинции заставили Виргилия покинуть Рим и заняться их решением. Он любил бывать в своем родовом гнезде, в котором прошли его детство и юношество, где каждый уголок напоминал о счастливых и беззаботных годах жизни. Мальчишкой он неустанно носился по окрестным холмам, заросшим зеленым, низко стелющимся по земле кустарником. Ловил форель в стремительной и чистой речушке, а по вечерам участвовал в баталиях таких же сорванцов, как и он сам. Игры на свежем воздухе и деревенская пища отразились тугим румянцем на его щеках, укрепили его здоровье и уже начинающие обретать формы мышцы. Проходя мимо строений, он узнал место под раскидистым тополем, где многие часы провел со своим первым учителем, философом Теодором, который был очень привязан к своему воспитаннику, позволяя Виргилию детские шалости и выходки, за которые, узнай об этом отец, то с суровой необходимостью высек бы Виргилия самолично ивовым прутом. Искренняя любовь Теодора к мальчику была вызвана одиночеством его чистой души, неимением собственной семьи и, как следствие, отсутствием собственных детей. Однако в вопросах обучения, он был непреклонен и порой весьма настойчиво требовал от ученика знаний по тем предметам, которые ему преподавал. У него был несомненный педагогический дар и понимание детской психологии, поэтому имеющий врожденные способности к наукам Виргилий с большим прилежанием внимал всему тому, чему Теодор учил его, раскрывал перед ним горизонты новых знаний, так пригодившихся ему в его дальнейшей жизни. Отец не жалел средств на воспитание сына, давая ему разностороннее образование и готовя к блестящей карьере в Риме…Отец умер рано в сражении под Пелопонессом, когда Империя в очередной раз гасила вспыхнувшее восстание в Греции. После этого Вигрилий был направлен в школу для детей патрициев, в Рим и там прошли его годы становления, как личности.

Неторопливость жизненного уклада провинциального поселения навевала на Виргилия сонную грусть и ленивое состояние духа. Воспоминания о прошлой осени овладевали им незаметно и неотступно. Ему припомнились поездки с Минервой в домик Вариния, расположенный в живописной деревушке, на берегу извилистой, узкой реки, где они бутафорски ловили рыбу, потешаясь над самим процессом ловли. И отпущенный на волю сомик, который растрогал Минерву своим обреченным видом и небольшими размерами. А то, как они пытались приготовить уху из «той еще рыбы» и вовсе вызвало у него улыбку и наполнило приятным теплом все его существо. Нет, ничто не может затмить очарования, проведенного совместно с любимым человеком времени в окружении божественной идиллии осеннего леса. Он закрыл глаза и явственно представил то время. Ведь именно там зародилась их любовь, их пылкая всепожирающая страсть, которая на удивление и радость жила в нем и по сей день, не становясь меньше от почти, что годичного срока. Ничего подобного в его жизни никогда не было. Это было сладостное безумие от неизведанного прежде соития, от откровенной близости с той, которая была больше похожа на божество, нежели на земную женщину. Сколько всего Минерва возродила в его романтической душе, спрятанной под металлом доспехов, как сумела зажечь в нем уже угасавший огонь сердечного жара и огромный потенциал мужской силы? Ответ напрашивался сам по себе - она была именно той женщиной, о которой он мечтал всю свою жизнь. Ее образ которой родился в его душе под влиянием мифов, рассказанных ему Теодором, из его мироощущения, его снов, его жизненного опыта и всего прекрасного, чем была так богата природа его родного края. А то, что происходило в их отношениях и по сей день, было чередой встреч и расставаний, небольших размолвок и счастливых примирений, скоротечных часов любви и задушевной беседы, являлось логическим продолжением их бурного и нескончаемого романа. Это ли не Олимп? Это ли не богоданное счастье? Да. Но это было бы слишком хорошо, слишком невозможно с людской точки зрения, чтобы в это поверить.
Червячок сомнения терзал его всегда, начиная с момента их первого знакомства, переписки, первой встречи. Чем-то искусственным, не похожим на неё саму читалось в ее письмах, таких порой абстрактных и заумных, с мужской все утверждающей логикой, в то время, когда в них могло быть по-человечески простое: люблю, жду, скучаю. Виргилий в глубине души, будучи на свиданиях с ней, чувствовал какую-то недосказанность, направленную на достижение какой-то неведомой ему цели. Но непередаваемая нежность в ее отношении к нему, в ее желании принадлежать ему безраздельно, заставляли Виргилия загонять свои сомнения глубоко, глубоко в себя и принимать Минерву именно такой, какая она жила в его сознании и в его желании видеть в ней свой идеал. Однако червячок жил своей жизнью и отравлял его существование в то время, когда он не был с ней, когда ее женские чары распространялись на него только посредством переписки. Месяцы текли от свиданий до свиданий, и интервал между встречами постепенно становился все меньше. Пришло то время, когда супруга Виргилия Элеонора стала не только догадываться о его связи с Минервой, но и была поставлена им в известность. Это не явилось в семейной тиши громом небесным, ибо к такому развитию событий, как любая неглупая женщина, Элеонора была готова. Вожжи семейных отношений были ослаблены, и Виргилий мог уже без убивающей его лжи и надуманных объяснений встречаться с Минервой в любое свободное и удобное для них время. Такое положение дел окрылило обоих, придало отношениям свой колорит, ощущение семьи, совместного быта.
Но червячок… Он зародился так давно и не был уничтожен, поэтому ворочался и юлил в темных закоулках мужского самолюбия Виргилия, всякий раз, когда разговор возвращался к временам их недалекого прошлого, еще до их любви, до их сегодняшних отношений. Память ячеистое вместилище событий, она всегда возвращает в прошлое и никогда не уносит в будущее, ее удел воспоминания. Ощущение, что в их отношениях есть толика неискренности, толика наносного и не присущего ей, ощущение, что она выискивает в нем черты другого человека, чувствовалась им всегда. Некая игра, тонкая, иногда малозаметная, как бы невзначай, рассчитанная на разжигание в Виргалии ревности. Ему, человеку прямой и открытой души, не совсем нравилось происходящее, складывалось впечатление, что его причесывают на другой манер, что Минерва пытается всеми способами поднять в нем его личную самооценку, слепить из него идеал, который она, видимо, хранила в себе. При упоминании, о ее прошлых связях с мужчинами в списке тех, кто был с ней «близок», проскальзывало имя Томилия. Виргилий не знал его лично, но слышал о нем отзывы других людей. Это был философ и риторик, живущий где-то в юго-западной части Рима. Славился своим красноречием по части публичных выступлений, велеречивостью и свободой слога. Был самовлюбленным ханжой, бабником и пел хвалебные оды Бахусу. Род его занятий распространялся в сфере фондовых отношений, что позволяло ему сибаритствовать и жить в свое полное удовольствие, меняя женщин, как породистых кобыл. Виргилию всегда были неприятны упоминания Минервы о Томилии, и хоть она отзывалась о нем нелицеприятно, было заметно, что он оставил глубокий след в ее душе. Видимо какие-то черты Томилия она и пыталась разглядеть в Виргилии, мучая себя и его. Несколько раз она, как бы невзначай, роняла на пол старые письма Томилия с такой целью, чтобы Виргилий, поднимая их, узнал от кого они. Виргилий не подавал виду, что это его раздражает, но спустя некоторое время мог в послании к ней отразить ее оплошность в весьма нелицеприятной форме. Используя прозу или стихотворный размер, он с сатирой проходился по ее «якобы» неловкости. Видимо, тогда червячок и проник в него через брешь в его доспехах, образовавшуюся под воздействием ее лучезарного взгляда, лукавой улыбки, чарующего голоса и изысканной манеры общения, всего того, чем так славятся умные и весьма искушенные в делах любви женщины.
Те немногие, кто знал о нем и Минерве, кормили его внутреннего червя пищей сомнения, твердя Виргилию о ее желании, как любой незамужней женщины, завладеть сердцем такого мужчины, как он, наделенного множеством достоинств, обладающего всеми теми качествами души, которые так ценимы женской половиной. Виргилий был глух к такого рода советам «доброжелателей», полагаясь на свою интуицию, разум и голос сердца. Но червячок все еще был жив. Он и только он отравлял его искреннюю любовь к ней, к той, о которой Виргилий думал частыми бессонными ночами, к которой мчался с одного конца Рима на другой только по мгновенному позыву и желанию увидеть ее голубые, по-детски выразительные глаза. И тогда он ощущал не только ее радость от этого неожиданного свидания, а еще и неподдельную любовь, и благодарность за свалившееся на нее счастье.
Теперь, когда он знал наверняка, что хочет связать свою судьбу с Минервой, быть для нее всем тем, чем может стать мужчина для хрупкой и уставшей от повседневных забот и жизненных коллизий женщины; в нем созрело жесткое и отчаянное желание покончить с тем низменным и ничтожным, жившем в его подсознании, которое могло в дальнейшем явиться камнем преткновения в его чувствах к ней. В римской коллегии судей и в прокуратуре у Виргилия было множество приятелей, с которыми он был знаком еще с той поры, кода они совместно обучались в школе для детей патрициев. Их взаимоотношения носили чисто дружеский характер без примеси политической подоплеки. Очень часто эти связи помогали ему решать вопросы оказания помощи своим близким, попавшим в затруднительное положение по части римского судебного права. Ему, как никому другому, было известно, что на каждого гражданина или гражданку Рима имеются достоверные сведения об их жизнедеятельности и обо всех даже незначительных провинностях. - Из мелочей вырастают крупные уголовные дела, - посмеивался один его знакомый архивариус, извлекая на свет божий фолиант мелких прегрешений одного государственного деятеля, сосланного потом в изгнание и лишенного имущества. Однако, в данный момент его интересовала только Минерва; ее прошлое, о котором он знал из ее рассказов о себе, из ее писем, из ее неосторожно оброненных полуфраз. Приход сюда, в эти полуподвальные помещения, где людское «исподнее» было тщательно разложено по полочкам, вызывало жуткий протест в мужском естестве Вариния. Но червячок все еще был жив…
Архивариус Деместос, грек с острова Крит, был тем человеком, который, казалось, знал о любом и каждом гражданине Рима буквально все, включая момент рождения и даже последнее написанное слово на надгробии почившего в бозе. Виргилий сообщил Деместосу о причине своего визита, стараясь скрыть волнение и ощущение гадливости от самого факта присутствия здесь. Деместос уверенно и достаточно быстро отыскал в каменных галереях нужную для Виргилия рукопись и со скрытой усмешкой в голосе назидательно пробурчал о том, что, тайно узнавая о личной жизни других, мы становимся вечными заложниками вопроса «откуда» тех, кем интересуемся! Но еще более он поразил Виргилия, вручив ему не спрашивая рукопись на Томилия. Виргилий был просто ошеломлен. Неужели и вправду этому человеку ведомо все? А мысли гнали его уже в другом направлении. Он внимательно просмотрел, выведенное чьим-то ровным, убористым почерком, описание жизни Минервы. Ее детство, молодые годы, все ее замужества, гибель любимого человека в смертельной схватке с совладельцами земель, являющихся спорными территориями. Рождение дочери, жизнь со вторым мужем, начальником римских конюшен, человеком недалеким и буйного нрава. Связь с влиятельным, убеленным сединами патрицием, благодаря которой она могла отправлять своего опостылевшего супруга сопровождать караваны в любую подчиненную Империи страну. Ее связь с Томилием была отражена сначала и до конца… Она была в числе почитателей его писательского таланта, изучала его труды, переписывала его высказывания и афоризмы. В публичных библиотеках организовывала выступления вышеупомянутого, являлась проводником его идей, была для него источником публикаций, исполняла роль любовницы и домашней хозяйки. Она ровнялась на него, восхищаясь его талантом. Минерва вступала с Томилием в полемику, как словесно, так и в переписке, пытаясь подражать ему и выглядеть в его глазах достойным собеседником. Если это ей удавалось, то оный, охваченный уязвленным самолюбием, тщеславием и гордыней, изысканно и гадко глумился над ней, выдумывая различные способы, как унизить ее. Их частые ссоры стали притчей во языцах. Но он не мог обходиться без нее, ибо она вдохновляла его на написание новых афоризмов, как и великое количество выпиваемого им вина. Минерва так же нуждалась в нем, поскольку он умственно отличался в лучшую сторону от всех тех, с кем, ей приходилось до него жить, и чем вызывал у нее неподдельный интерес и влечение. Она всегда говорила, что в мужчинах ее возбуждает не их либидо, а их ум! Но ум телу не кормежка, поэтому между ними хоть и не было любви в высоком понимании этого слова, однако, постельные сцены имели место быть. Как гласит народная мудрость: - Нет лучше зелья, чем баба с похмелья! Многочисленные измены Томилия, породили в Минерве толерантность к ним, научили не показывать вида о происходящей внутренней борьбе, о той боли и отчаянии, присущей всякой романтической и увлекающейся натуре. Она придумала способ, как «щелкать его по носу». На имя Томилия стало приходить множество писем от неизвестных ему гражданок разного сословия, в которых высмеивались его ораторские и писательские дарования, потенция и состояние здоровья, ослабленные распутным образом жизни. Причем делалось это весьма умело. То использовался высокий слог, то выражения носили плебейский характер. Такое положение вещей очень обескураживало его, бесило и вызывало недоумение, поскольку он не мог понять и определить авторов посланий. Это было и неудивительно при том большом числе разномастных особ, побывавших в его спальной комнате. Минерве такая игра, доставляла неописуемое удовольствие и удовлетворенное эстетическое чувство мести. Она настолько втянулась в эту игру, что свои пристрастия стала распространять и на других состоятельных представителей правящего класса, любителей иметь связи на стороне от своих пребывающих в неведении супруг. При этом она даже перестала утруждать себя высокохудожественными изысками словесности, а пользовалась уже имеющимися, готовыми штампами и клише, позаимствованными у разных авторов, причем в большей мере у того же, так почитаемого ею Томилия! Но всяким играм приходит свой финал. Один их членов Сената был разгневан тем, что вытворяла с ним Минерва в своих посланиях к нему, и применил в отношении той свое влияние. Она была опознана, разоблачена, но счастьем для нее было отделаться от позора и наказания легким испугом при содействии вышеупомянутого ранее, «убеленного сединами» патриция. Более того, она получила протеже и была пристроена при императорском дворе в финансовом департаменте.
Читая эти строки, Виргилий вспомнил, что и его не однажды и продолжительное время докучали незнакомые адресаты такими же посланиями. Намекали на его связи с женами патрициев, прокураторов и сенаторов. Поливали грязью, не стесняясь в выражениях, пытались умалить его мужское достоинство, шантажировали, глумились над ним и его супругой, и тут же домогались о свидании.
О, Боги! Когда он ознакомился с содержанием писем Минервы к другим знатным людям Рима, он ужаснулся!! Они слово в слово имели тоже содержание, что и в письмах к нему. В них было столько цинизма, неприкрытой ненависти к мужчинам, что Виргилию подумалось; это могла писать только не вполне здоровая психически женщина. Пол стал уходить у него из-под ног от мысли о том, что это она, обожаемая им Минерва! Та, которую он боготворит, та, ради которой он хочет оставить все, что имеет в своей жизни! Неужели, правы те, кто отговаривает его от принятого им решения?! Неужели он обманулся в ее искренности?! Неужели она не любит его?! А все, что было и есть между ними только притворство!? Все та же игра умной, расчетливой и безнравственной женщины!??
Нет, его мозг отказывается верить в это! Слишком чудовищно, слишком неправдоподобно! Однако, пробежав по содержанию сведений о Томилии, прочтя его переписку, его откровения, Виргилий уронил свитки и закрыл глаза. Он увидел пред собою женщину в обличии Минервы, но с языком Томилия. Она вся была соткана из его фраз, слов, высказываний, афоризмов. Он понял, насколько глубоко Томилий живет в ней и насколько тяжело ему будет вытравить из нее память о нем! Он шел, чуть ссутулив крепкие плечи, слегка шаркающим шагом и вокруг него была полная пустота. Деместос с сочувствием смотрел Виргилию вслед, и в его взгляде не было укора, а только некое подобие сожаления, расставания с чьей-то, теперь уже не одному ему известной тайной…
Солнце клонилось к закату, цикады неустанно наполняли окрестности своим стрекотом, а в близлежащем пруду чуть слышно квакали лягушки, перемещаясь по воде и, задевая лапками листья желтых кувшинок… Виргилий окончательно очнулся от воспоминаний прошлого. Будущее теперь зависело от того, что он для себя решит, как поступит и что положит на весы настоящего. Он не привык рубить головы сгоряча, хотя бывал иногда вспыльчив и несдержан. Но когда дело касалось вопросов важных и значимых, он становился обстоятельным, здравомыслящим и последовательным. То, что он теперь знал о Минерве, вызывало желание поговорить с ней откровенно и на чистоту, раз и навсегда разобравшись в ее прошлом. С одной стороны, анализируя ее поступки, ее жизнь, ее внутренний мир, он понимал, что нереализованные амбиции красивой и умной женщины будут временами прорываться наружу с желанием крикнуть - Я самая, самая! Разве вы не видите этого? - Поэтому ей нужен рядом сильный, уверенный в себе, умный, талантливый и успешный мужчина, иначе она будет несчастлива, это будет висеть над ней, как «домоклов меч» и вызывать «истерическую слепоту». Но ведь Минерва твердит ему, что он, именно он, Виргилий и наделен всеми необходимыми ей качествами, и что просто ему самому неведомо, что это так! С другой стороны он видел в ней беззащитную, хрупкую женщину с душой ребенка, которая защищается от окружающего её жестокого мира щитом красоты и обаяния, мечом дерзкого слова и острой фразы. Может ли это быть пороком?! … А что же с червячком сомнений? Вот он извлечен наружу, он еще жив, еще слабо извивается на свету и свежем воздухе, которые были непривычны в его узилище. Сколько страданий из-за него он доставил своей любимой женщине и за что? За то, что у кого-то и кто-то когда-то был, за то, что кто-то совершал ошибки молодости по недоразумению и по неопытности? А стоит ли прошлое настоящего, не говоря уже о будущем? Мы сами хороним своих близких, мы сами себе судьи и пророки без кивков в сторону советчиков и моралистов. Главное, ориентироваться на чувства, на интуицию, на то, что подскажет сердце, на здравый смысл и логику. Всему всегда можно найти объяснение. Слабого пожалеть, убогого обогреть, а любимому человеку многое простить!
Виргилий шел по направлению к конюшне бодрым, пружинистым шагом. В его стати не осталось и следа нависшей тяжести переживаний, в его голубых и очень выразительных глазах снова жила ему одному присущая улыбка, жила своей отдельной от лица жизнью….
Червячок лежал и умирал на листке водяной лилии, а рядом мажорным аккордом звучала какофония лягушачьего кваканья, привычная для слуха деревенского жителя…

29.10.2009 г.

Поиск по сайту: