|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Арлекин
Лорел К. Гамильтон Напротив меня сидел Малькольм, глава Церкви Вечной Жизни — это такая вампирская конгрегация. Раньше он у меня в кабинете не бывал никогда. Когда мы последний раз с ним виделись, он обвинил меня в использовании черной магии, а также в том, что я шлюха. К тому же я убила одного из его прихожан на территории его церкви, на глазах у него и всей его паствы. Этот вампир был серийным убийцей, и у меня был ордер суда на его ликвидацию, но нашей дружбе с Малькольмом мой поступок все же не способствовал. Я сидела за столом и пила кофе из моей самой новой рождественской кружки: маленькая девочка сидит на коленях у Санты и говорит: «А «хорошо» — это как?». Я каждый год изо всех сил стараюсь найти себе кружку с самой провокационной картинкой — люблю, когда Берта — это наш бизнес-менеджер — колотит от злости. (В этом году кружка оказалась вегетарианской, по моим-то меркам.) У меня уже образовалась такая праздничная традиция. И я хотя бы оделась по сезону: красная юбка и жакет на тонкую шелковую блузку — для меня это невесть как нарядно. И новый пистолет в наплечной кобуре. Один мой друг уговорил меня наконец сменить мой усиленный «браунинг» на нечто более удобное для ладони и с более гладким профилем. Усиленный «браунинг» остался лежать дома в оружейном сейфе, а «браунинг» двойного действия — в кобуре. Ощущение — как будто легкий флирт на стороне, но все-таки «браунингу» я осталась верна. Были времена, когда я считала Малькольма красавцем, но это когда на меня еще действовали вампирские фокусы. Сейчас, когда вампирские чары не замутняют мне зрение, я вижу, что у него костная структура лица слишком грубая, будто ее кое-как выгладили перед тем, как обтянуть бледной кожей. Волосы коротко подстрижены и слегка курчавятся, поскольку избавить их от этого можно лишь одним способом — сбрить начисто. И цвета эти волосы — очень яркого, канареечно-желтого. Такими они становятся у блондинов, если их несколько сотен лет прятать от солнца. Он смотрел на меня синими глазами, улыбался, и эта улыбка придавала его лицу индивидуальность. Ту самую индивидуальность, из-за которой во время его воскресной телепрограммы народ бросается к телевизорам. Не в магии тут было дело, а в нем — в его харизме, за неимением лучшего слова. В Малькольме есть сила — не видовая, а целиком и полностью своя, то есть сила личности, а не вампира. Он даже живой был бы вождем масс и властителем дум. От улыбки лицо его становилось мягче и наполнялось каким-то стремлением, которое и манило, и отпугивало. Правоверный и глава церкви правоверных. От самой идеи церкви вампиров мне до сих пор становится жутковато; тем не менее это самая быстро растущая конгрегация в стране. — Несколько неожиданно было увидеть ваше имя в списке моих посетителей, Малькольм, — сказала я наконец. — Мне это понятно, миз Блейк. Для меня оказаться здесь — почти такая же неожиданность. — Хорошо, это неожиданность для нас обоих. Зачем вы здесь? — Я подозреваю, что у вас есть — или вскоре будет — ордер на ликвидацию одного из членов моей церкви. Я сумела сохранить непроницаемое лицо, но ощутила, как напряглись плечи. Он эту реакцию наверняка увидел и понял, что она значит. — В вашей церкви много прихожан, Малькольм. Вы не могли бы сузить круг? О ком конкретно мы говорим? — Не нужно увиливать, миз Блейк. — Я не увиливаю, я спрашиваю. — Вы говорите так, будто подразумеваете, что у вас есть ордер не на одного моего вампира. Я этому не верю, и вы тоже не верите. Мне следовало бы почувствовать себя оскорбленной, поскольку я не лгала. Из его вампиров двое очень расшалились. — Если бы ваши вампиры были связаны с вами полной клятвой крови, вы бы знали, что я говорю правду. Потому что тогда могли бы свой моральный кодекс навязать совершенно новыми способами. — Обет на крови не дает гарантии полного подчинения, миз Блейк. — Нет, но это начало. Вступая в новую для себя группу вампиров, новый поцелуй, вампир дает клятву на крови. Он в буквальном смысле слова берет кровь у мастера города. Это означает, что мастер приобретает над ним куда большую власть, да и подчиненный вампир тоже выигрывает в силе — если его мастер достаточно силен. От слабого мастера толку мало, но Жан-Клод, мастер города Сент-Луиса и мой возлюбленный, никак не слаб. Конечно, и мастер тоже от этой клятвы набирает силу. И чем более сильный вампир приносит клятву, тем большую силу приобретает мастер. Тут, как со многими вампирскими силами, движение двустороннее. — Я не желаю навязывать свой моральный кодекс. Я хочу, чтобы мои прихожане были хорошими по собственной воле. — Малькольм, пока ваша конгрегация не принесет клятву крови мастеру-вампиру, каждый из прихожан — отвязанная пушка. Вы ими управляете силой личности и морали. А вампиры понимают только страх и силу. — Миз Блейк, у вас любовная связь с двумя — как минимум — вампирами. Как же вы можете так говорить? Я пожала плечами: — Может, именно потому и могу так говорить. — Если этому вас научило бытие ваше слугой у Жан-Клода, то очень печально, что вас учит он. — Малькольм, он мастер города, а не вы. Вас и вашу церковь не трогают только из-за его терпимости. — Меня и мою церковь не трогают только потому, что она набрала силу под властью прежнего мастера города, а когда Жан-Клод пришел к власти, нас были уже сотни. И у него нет достаточной силы, чтобы привести к повиновению меня и мой народ. Я отпила кофе и подумала над своей следующей фразой, потому что спорить с ним я не могла — пожалуй, он оказался бы прав. — Как бы ни сложилась теперешняя ситуация, Малькольм, а у вас в этом городе несколько сотен вампиров. Жан-Клод разрешил вам это, считая, что вы привязали их к себе клятвой крови. В октябре мы выяснили, что это не так. А это значит, что ваши вампиры отрезаны от чертовой уймы своей потенциальной силы. Мне вообще-то без разницы. Это их выбор — если они понимают, что здесь есть выбор, — но отсутствие обета на крови означает, что они не связаны мистически ни с кем, кроме того вампира, который их создал. Насколько мне известно, это вы и есть. Хотя иногда и дьяконы вашей церкви занимаются обращениями. — Как организована наша церковь, вас не касается. — Ошибаетесь, касается. — Это говорит слуга Жан-Клода — или же федеральный маршал меня критикует? — Синие глаза прищурились. — Не думаю, что федеральное правительство достаточно хорошо знает вампиров и понимает их, чтобы волноваться, привязываю я своих последователей клятвой крови или нет. — Клятва крови понижает шансы, что вампир будет что-то делать за спиной своего мастера. — Клятва крови лишает свободной воли, миз Блейк. — Быть может. Но я видела, что может натворить вампир своей свободной волей. Хороший мастер города может гарантировать, что его подчиненные практически не будут совершать преступлений. — Потому что они его рабы. Я пожала плечами: — Вы пришли говорить о том ордере или же об ультиматуме, который поставил Жан-Клод вашей церкви? — И о том, и о другом. — Жан-Клод дал вам и вашим прихожанам выбор, Малькольм. Либо вы их привязываете клятвой крови, либо это сделает он. Либо пусть переезжают в другой город и там дают клятву крови, но это должно быть сделано. — Выбирать, чьими рабами быть, миз Блейк. Такой выбор не назовешь выбором. — Жан-Клод поступил великодушно, Малькольм. По вампирскому закону он мог бы просто убить вас и всю вашу паству. — А как бы посмотрел на такую бойню закон — и вы, как федеральный маршал этого закона? — Вы хотите сказать, что мое положение федерального маршала ограничивает возможности Жан-Клода? — Он дорожит вашей любовью, Анита. А вы бы не стали любить мужчину, устроившего бойню среди моих прихожан. — А себя вы почему не включили в список, Малькольм? — Вы — официальный ликвидатор вампиров, Анита. Если я нарушу закон людей, вы убьете меня своей рукой. И вы не осудите Жан-Клода за подобный поступок, если я нарушу закон вампиров. — Вы думаете, я просто дала бы ему убить вас? — Я думаю, что вы сами убили бы меня для него, если бы сочли это оправданным. Отчасти мне хотелось бы возразить… но от очень небольшой части, честно говоря, потому что он был прав. Меня произвели в федеральные маршалы, как всех ликвидаторов вампиров, имеющих опыт работы не менее двух лет и сдавших экзамен по стрельбе. Смысл был тот, чтобы нам легче было пересекать границы штатов, а правительству — легче нас контролировать. Не обращать внимания на границы штатов и размахивать федеральным значком — это классно, а вот получилось ли нас контролировать — даже не знаю. Правда, я — единственный охотник за вампирами, состоящий в любовницах у своего мастера города. Многие тут видят конфликт интересов. Я, честно говоря, тоже, но тут я мало что могу сделать. — Вы не стали со мной спорить, миз Блейк. — Я не могу решить, считаете вы мое влияние на Жан-Клода цивилизующим или же дурным. — Когда-то я видел в вас его жертву, Анита. Сейчас я уже не могу сказать с уверенностью, кто из вас чья жертва. — Мне оскорбиться? Он смотрел на меня, ничего не говоря. — В последний раз, когда я была в вашей церкви, вы меня назвали орудием зла и обвинили в черной магии. Жан-Клода вы назвали безнравственным типом, а меня — его шлюхой. Или чем-то вроде этого. — Вы хотели увести моего прихожанина, чтобы убить без суда и следствия. И вы застрелили его на территории церкви. — Он был серийным убийцей. У меня был ордер на ликвидацию любого, кто участвовал в этих преступлениях. — Любого вампира? — Вы хотите сказать, что там были замешаны люди или оборотни? — Нет, но если бы были, вам бы не было разрешено их убивать на месте, и чтобы полиция вам в этом помогала. — Мне случалось выполнять ордера на оборотней. — Они очень редки, Анита, а на людей ордеров на ликвидацию не бывает. — Есть смертная казнь, Малькольм. — Да, после суда и многих лет апелляции. Это если ты — человек. — Чего вы хотите от меня, Малькольм? — Справедливости. — Закон не есть справедливость, Малькольм. Закон — всего лишь закон. — Она не совершала преступления, в котором ее обвиняют. Как и наш заблудший брат Эвери Сибрук не был виновен в том преступлении, за которое вы его разыскивали. Всех членов своей церкви, ушедших к Жан-Клоду, Малькольм именовал «заблудшими». Тот факт, что у Эвери — вампира — имелась фамилия, означал, что он мертв очень недавно и что он — американский вампир. Обычно у вампиров есть только имя — как у Мадонны или Шер, и в каждой стране такое имя может иметь только один вампир. За право носить то или иное имя дрались на дуэлях. Так было до сих пор и у нас, но кончилось. Мы стали давать вампирам фамилии — вещь неслыханная. — Я сняла с него обвинения. Хотя по закону не была обязана. — Нет, вы могли убить его на месте, потом обнаружить свою ошибку — и закон бы вам ничего не сделал. — Я не писала этот закон, Малькольм. Я только его выполняю. — Но и вампиры не писали этот закон, Анита. — Это верно. Но человек не может загипнотизировать другого человека так, чтобы тот участвовал в собственном похищении. Человек не может улететь, держа в руках свою жертву. — А поэтому нас можно убивать? Я снова пожала плечами. В этот спор я вступать не стану, потому что мне самой эта сторона моей работы перестает нравиться. Я больше не считаю вампиров чудовищами, а потому убивать их мне труднее. Чудовищным становится их убивать, когда они не могут сопротивляться, и чудовище при этом — я. — Что вы от меня хотите, Малькольм? У меня ордер на Салли Хантер. Свидетели видели, как она выходила из квартиры Беев Левето. Миз Левето погибла от нападения вампира. Я знаю, что этого не делал ни один из вампиров Жан-Клода. Остаются ваши. Черт, у меня же в файле лежит ее фотография с водительского удостоверения. Надо признаться, что фотография эта заставляла меня чувствовать мою схожесть с наемным убийцей. Карточка — чтобы не ошибиться. — Вы в этом уверены? Я моргнула, глядя на него — медленно, чтобы выиграть время подумать и чтобы не выглядело так, будто я лихорадочно соображаю. — Что вы ходите вокруг да около, Малькольм? Тонкостей я не понимаю, вы мне просто скажите, что пришли сказать. — В моей церкви на прошлой неделе появился кто-то очень и очень сильный. Скрываясь. Я не могу определить эту личность среди новых лиц моих прихожан, но я знаю, что появился кто-то невероятно сильный. — Он подался вперед, и маска его спокойствия чуть дала трещину. — Вы понимаете, насколько это мощная сила, если я ее учуял, всей своей мощью попытался ее найти в зале — и не смог? Я прикинула. Малькольм — не мастер города, но, пожалуй, один из самых сильных в городе вампиров. И стоял бы в иерархии существенно выше, кабы не его эти жуткие моральные принципы — кое в чем они его ограничивали. Я облизала губы — осторожно, чтобы не стереть помаду, — и кивнула. — Эта личность намеренно дала вам знать о своем присутствии, или так получилось случайно? Он не смог сдержать удивления, но тут же овладел собой. Слишком часто изображая человека перед репортерами, он начал терять ту неподвижность черт, которая отмечает по-настоящему старых вампиров. — Не знаю. И даже голос его утратил прежнюю гладкость. — Этот вампир так поступил, чтобы вас позлить или же из чистой наглости? Он покачал головой: — Не знаю. Тут меня и осенило. — Вы сюда пришли, чтобы дать знать Жан-Клоду, но не можете себе позволить, чтобы ваша паства видела, как вы идете к мастеру города. Это же разрушит все ваши рассуждения о свободе воли. Он выпрямился, стараясь не выразить гнева на лице, — это не получилось. Он, значит, боится куда сильнее, чем я думаю — раз позволяет себе терять самообладание в моем присутствии, при всей неприязни ко мне. Черт побери, он же за помощью ко мне пришел! Действительно отчаялся. — И тогда вы приходите и рассказываете мне, федеральному маршалу. Зная, что я расскажу Жан-Клоду. — Думайте как вам угодно, миз Блейк. Уже не Анита, отметила я про себя. — К вам в церковь заваливается большой страшный вампир. У вас как у вампира кишка тонка его выкурить, и вы приходите ко мне — к Жан-Клоду и его аморальной пирамиде власти. К тем, кого вы ненавидите. Он встал. — Преступление, в котором обвиняется Салли, случилось менее чем через сутки, как он — или она, они, оно — появился у меня в церкви. Не думаю, что это совпадение. — О втором ордере на ликвидацию я не вру, Малькольм. Он лежит у меня в ящике стола прямо сейчас. И с фотографией указанного вампира. Он снова сел: — На чье имя ордер? — Зачем? Чтобы вы предупредили… их? Чуть не сказала «ее», потому что этот вампир тоже был женского пола. — Мои прихожане не безгрешны, миз Блейк, но я уверен, что в городе какой-то новый вампир, который их подставляет. — Зачем? Кому это может быть нужно? — Не знаю. — Ни Жан-Клода, ни его вампиров никто не беспокоил. — Это я знаю. — Без истинного мастера и истинной клятвы на крови, мистически к нему привязывающей, ваша паства — просто стадо овец, ожидающее волков. — Жан-Клод так и сказал месяц назад. — Да, я помню. — Сперва я думал, это кто-то из новых вампиров, которые у Жан-Клода недавно. Среди них есть один из Европы, но я ошибся. Тут что-то более сильное. Или же это группа вампиров, объединивших силы посредством меток мастера. Я такое объединение сил чувствовал только однажды. — Когда? Он покачал головой: — Нам запрещено говорить об этом под страхом смерти. Только если такое объединение обратится к нам непосредственно, тогда мы можем нарушить молчание. — Похоже, что уже обратилось, — сказала я. Он снова покачал головой: — Меня и моих они тронули, потому что я — теоретически — вне обычного вампирского закона. Жан-Клод доложил совету, что моя церковь не связывает своих членов клятвой крови? — Да, доложил. Он закрыл лицо большими руками и наклонился к коленям, будто теряя сознание. — Этого я и боялся, — донесся его шепот. — Послушайте, Малькольм, я что-то не догоняю. Какая-то группа сильных вампиров лезет в вашу церковь — так причем тут Жан-Клод? Он посмотрел на меня, и глаза его посерели от тревоги. — Скажите ему то, что я сказал вам. Он поймет. — Но я не понимаю! — Жан-Клод дал мне время до Нового года — подумать и ответить насчет клятвы крови. Он великодушен и терпелив, но в совете есть вампиры, не обладающие ни одним из указанных качеств. Я думал, они будут гордиться тем, чего я достиг. Думал, им это будет приятно, но сейчас я опасаюсь, что совет не готов увидеть мой славный новый мир свободной воли. — Свободная воля — это для людей, Малькольм. Общество противоестественных созданий держится на власти. Он снова встал. — Выполнение ордера почти целиком предоставляется на ваше усмотрение, Анита. Не используете ли вы эту свободу хотя бы частично, чтобы попытаться выяснить истину перед тем, как убивать моих прихожан? Я тоже встала: — Гарантировать ничего не могу. — Я бы о таком и не просил. Я просто прошу вас поискать истину до того, как будет слишком поздно для Салли и другого моего прихожанина, чье имя вы мне даже не называете. — Он вздохнул. — Я же не отослал Салли из города, почему же в другой раз я поступлю иначе? — Вы сюда входили, уже зная, что Салли в беде. Имя второго плохого парня я вам подсказывать не буду. — То есть это мужчина? Я посмотрела на него — просто посмотрела, радуясь, что могу выдержать полный контакт взглядов. Когда я еще не могла смотреть вампиру в глаза, изображать крутой взгляд было затруднительно. Он расправил плечи, будто только сейчас заметил, что сутулится. — Даже этого вы не хотите мне сообщить? Пожалуйста, передайте Жан-Клоду, что я вам говорил. Мне следовало бы прийти к вам сразу. Я думал, что это моральные принципы не дали мне сразу бежать к вам, к той структуре власти, которую я презираю. Но это были не принципы, а грех — грех гордыни. Я только надеюсь, что моя гордыня не будет стоить жизни моим последователям. Он пошел к двери. — Малькольм! — окликнула я его. Он обернулся. — Насколько это срочно? — Это срочно. — Два часа могут быть существенны? Он задумался. — Быть может, а в чем дело? — Я сегодня не увижусь с Жан-Клодом. И хотела знать, надо ли мне ему звонить, передать вкратце? — Да, очень прошу вас, передайте. — Он наморщил лоб. — А как же это вы не увидите сегодня вашего мастера, Анита? Вы не вместе живете? — Вообще-то нет. Я у него провожу дня три-четыре в неделю, но у меня свой дом. — И сегодня вы будете убивать моих родичей? Я покачала головой. — Тогда будете поднимать моих хладных братьев. Чей благословенный сон нарушите вы сегодня, Анита? Чей зомби встанет, чтобы кто-нибудь из людей получил наследство или же вдова утешилась? — Сегодня зомби не будет. Меня очень озадачило его отношение к тому, что зомби будут оскорблены. Никогда не слышала, чтобы вампир объявлял о своем родстве с зомби, гулями или с кем бы и чем бы то ни было, кроме вампиров. — Что же тогда удерживает вас сегодня вдали от объятий вашего мастера? — У меня свидание, хотя это совершенно не ваше дело. — Но ведь не с Жан-Клодом и не с Ашером? Я покачала головой. — Тогда с вашим царем волков, Ричардом? Я снова покачала головой. — Ради кого же вы покинули этих троих? А, ваш повелитель леопардов, Мика. — Снова нет. — Я поражен, что вы отвечаете на мои вопросы. — Честно говоря, я тоже. Наверное, потому, что вы продолжаете называть меня блудницей, и, наверное, мне хочется вас мордой в это ткнуть. — В тот факт, что вы — блудница? Его лицо не изменилось ни капли при этих словах. — Я знала, что вы не сможете, — сказала я. — Что не смогу, миз Блейк? — Не сможете долго вести себя мило и вежливо, чтобы получить мою помощь. Знала, что если так продолжать, вы снова станете злым и презрительным. Он слегка поклонился мне — одной головой. — Я вам сказал, миз Блейк: мой грех — гордыня. — А каков мой грех, Малькольм? — Вы хотите, чтобы я оскорбил вас, миз Блейк? — Я хочу услышать, как вы это скажете. — Зачем? — А что такого? — спросила я. — Ну, хорошо. Ваш грех — похоть, миз Блейк. Как и вашего мастера и всех его вампиров. Я покачала головой и скривила губы в неприятной улыбке. Такая улыбка оставляла у меня глаза холодными и означала обычно, что я таки здорово разозлилась. — Это не мой грех, Малькольм. По крайней мере не тот, что мне всех роднее и ближе. — А каков же ваш грех, миз Блейк? — Гнев, Малькольм. Гнев. — Вы хотите сказать, что я вас разозлил? — Я всегда злая, Малькольм. Вы мне только дали цель, на которую эту злость направить. — Вы кому-нибудь завидуете, миз Блейк? Я подумала, потом покачала головой: — На самом деле нет. — О грехе лености не спрашиваю; вы слишком много работаете, чтобы можно было об этом говорить. Вы не жадина и не обжора — алчность и чревоугодие отпадают. Вы горды? — Иногда. — Итак, гнев, похоть и гордыня? Я кивнула: — Похоже, раз мы решили считать. — О, некто считает все наши грехи, миз Блейк, не сомневайтесь в этом. — Я тоже христианка, Малькольм. — И вы не боитесь, что можете не попасть на небо, миз Блейк? Вопрос был настолько странным, что я даже на него ответила. — Когда-то боялась, но моя вера до сих пор заставляет светиться крест. Мои молитвы все еще имеют силу прогонять созданий зла. Бог не оставил меня — просто праворадикалы-фундаменталисты от христианства хотели, чтобы я в это верила. Я видала зло, Малькольм, настоящее зло. И вы — не оно. Он улыбнулся — мягко, почти смущенно. — Я пришел к вам за отпущением, миз Блейк? — Вряд ли у меня есть власть отпускать вам грехи. — Я бы хотел до того, как умру, исповедоваться священнику, миз Блейк, но ни один из них ко мне не приблизится. Они святы, и сами признаки их призвания вспыхнут пламенем от одного моего присутствия. — Это не так. Освященные предметы вспыхивают, если верующий впадает в панику или если воздействовать на них вампирской силой. Он заморгал, и я поняла, что это непролитые слезы блестят у него в глазах, отражая свет электрических лампочек. — Это правда, миз Блейк? — Ручаюсь. Его отношение заставляло меня за него испугаться, а мне очень не хотелось бояться за Малькольма. У меня полно в жизни народу, о котором надо волноваться, и меньше всего мне нужно было добавлять к этому списку Билли Грэма от нежити. — Вы знаете каких-нибудь священников, которые согласились бы выслушать очень долгую исповедь? — Может быть, хотя не знаю, будет ли им позволено дать вам отпущение, поскольку вы, строго говоря, в глазах Церкви мертвы. У вас обширные связи в религиозном обществе, Малькольм, и наверняка кто-нибудь из лидеров других Церквей с радостью примет вашу исповедь. — Мне не хочется их просить, Анита. Я не хочу, чтобы они знали мои грехи. Я бы предпочел… — Он запнулся, потом договорил, но наверняка не то, что собирался сказать вначале. — Без шума. Я бы предпочел исповедоваться келейно. — Откуда вдруг такая потребность в исповеди и отпущении? — Я по-прежнему верую, миз Блейк. То, что я стал вампиром, не изменило этого. И я хочу умереть, разрешенный от грехов моих. — Но почему вы ожидаете смерти? — Передайте Жан-Клоду то, что я говорил — о незнакомце или незнакомцах в моей церкви. Скажите ему о желании поведать мои грехи священнику. Он поймет. — Малькольм… Он будто не услышал, но у двери остановился, взявшись за ручку. — Я беру свои слова обратно, миз Блейк: я не сожалею о том, что пришел. Я сожалею только о том, что не пришел на несколько дней раньше. С этими словами он вышел и тихо прикрыл за собой дверь. А я села за стол и позвонила Жан-Клоду. Я не знала, что именно происходит, но чувствовала, что происходит что-то. Что-то крупное. И очень нехорошее. Прежде всего я позвонила в стрип-клуб Жан-Клода «Запретный плод». Он снова вернул себе пост менеджера, когда у него оказалось достаточно вампиров, чтобы управлять другими его заведениями. Ну, естественно, сразу к телефону Жан-Клода я не получила. Кто-то из работников мне ответил и сказал, что Жан-Клод на сцене. Я сказала, что я перезвоню еще раз, и — да, это важно и срочно, и пусть он мне перезвонит как только, так сразу. Повесив трубку, я уставилась на телефон. Чего это там вытворяет мой милый, пока я сижу в офисе за несколько миль от него? Я представила себе эти длинные черные волосы, это бледное изящество лица и как следует задумалась. Я ощущала его. Ощущала женщину у него в объятиях, которая к нему прижималась. Он держал ее лицо в ладонях, чтобы она не слишком увлеклась поцелуем, чтобы не разорвала собственные губы об острые кончики его клыков. Я ощущала ее страсть, заглядывала в ее мысли и видела, чего ей хочется — чтобы он овладел ею здесь и сейчас, на сцене, у всех на глазах — ей наплевать было на все, она его хотела. И Жан-Клод питался этим желанием, этой жаждой. На сцену вышли полуобнаженные официанты и осторожно, но умело отделили ее от него, а она плакала, плакала о том, чего не получила. Она заплатила за поцелуй и получила его, но Жан-Клод всегда оставит тебя желать еще чего-нибудь. Мне ли не знать. Его голос прозвучал прямо у меня в мозгу ветром соблазна: — Ma petite, а ты что здесь делаешь? — Слишком усердно думаю, — прошептала я пустому кабинету, но он услышал. И улыбнулся не менее чем двумя сортами губной помады. — Ты вошла мне в мысли, когда я питал ardeur, но в тебе он не проснулся. Ты хорошо натренировалась. — Это да. Как-то странно было произносить слова в пустом полумраке моего офиса, тем более что я слышала гудение и говор клуба вокруг Жан-Клода. Женщины дрались за очередь быть следующей, размахивая деньгами, чтобы привлечь его внимание. — Я должен сейчас выбрать еще нескольких, а потом поговорим. — Давай по телефону, я у себя в офисе, — сказала я. Он рассмеялся, и звук отдался во мне эхом, мурашками пробежал по спине, заставил сжаться то, что внизу. Я отстранилась от него, закрыла метафизическую связь, чтобы меня не слишком засосало это состояние. А потом постаралась думать о другом, о чем-нибудь совсем другом. Если бы я разбиралась в бейсболе, я бы о нем и стала думать, но это не мой спорт. Жан-Клод сам на сцене не раздевается, но он питается сексуальной энергией публики. В ином веке его назвали бы инкубом, демоном, который питается похотью. Эта мысль чуть не вернула меня к нему, но я велела себе: «Думай о юридических вопросах, о законе». О чем-нибудь. В нашем веке ему достаточно было только повесить на видном месте предупреждение: «Внимание! Вампирские силы являются частью представления. Исключения не делаются. Входя в клуб, вы тем самым даете разрешение законно применять вампирские силы к себе и ко всем, кто вас сопровождает». Новые законы, которые способствовали легализации вампиров, запретили не все, что вампиры могут делать. Нельзя подчинять себе разум один на один, а массовый гипноз — пожалуйста, поскольку подчинение не слишком глубокое и не полное. Один на один — это значит, что вампир может вызвать человека к своему ложу, заставить его к себе прийти. Массовый гипноз такой возможности не предоставляет — по крайней мере так гласит теория. Вампир не имеет права пить кровь, не получив сперва позволения донора. Не разрешается использовать вампирские силы, чтобы добиться секса. Кроме того, закон требует извещать людей там, где бизнесом занимаются вампиры, а во всем остальном он — закон — весьма туманен. Последнее «ни-ни» насчет запрета вампирских сил для секса только в прошлом году добавили. С точки зрения закона силы вампиров приравниваются к наркотику «изнасилования на свидании». Разница в том, что вампир, обвиненный в их использовании, приговаривается к смерти, а не к тюрьме, и без суда, так что насчет двойных стандартов Малькольм на сто процентов прав. По закону вампиры считаются гражданами, но у них нет тех прав, что есть у прочих граждан США. Конечно, большинство других граждан не сможет вырвать прутья железной решетки из стены и с помощью управления чужим разумом стереть человеку память. Держать вампиров в тюрьме было сочтено опасным после нескольких кровавых и очень грязных побегов. Так и придумали мою работу ликвидатора вампиров. Нет, я не хочу сказать, что эта работа досталась мне первой — это не так. Первыми ликвидаторами были люди, убивавшие вампиров еще в те времена, когда вампиры были вне закона, и их можно было убивать на месте без всяких юридических проблем. Правительству пришлось отобрать мандаты у тех, кто так и не допер: перед тем, как кого-нибудь убивать, нужно обзавестись ордером. Одного из старомодных охотников на вампиров пришлось даже упрятать за решетку. И через пять лет после того он еще за решеткой оставался. После этого до остальных дошло. Я еще застала конец старой школы, но почти все убитые вампиры у меня были прикрыты всеми нужными документами. Я посмотрела на часы. Еще есть время заехать домой, переодеться для свидания, взять Натэниела и успеть в кино. Телефон зазвонил, я вздрогнула. Нервы — надо же? — Алло? С вопросительной интонацией. — Что случилось, ma petite? Этот шелковый голос даже по телефону действовал как рука, гладящая кожу. На этот раз не сексуально, а успокаивающе. Он почувствовал, что я нервничаю — тогда, питая ardeur, он не заметил. — Ко мне приходил Малькольм. — Насчет клятвы кровью? — И да, и нет. — В чем да и в чем нет, ma petite? Я ему передала слова Малькольма. Где-то в середине разговора он прервал нашу метафизическую связь, заглушил ее прочно и так туго, что я от него ничего не чувствовала. Мы могли смотреть одни и те же сны, но если закрывались достаточно плотно щитами, то могли и отключить друг друга. Правда, это требовало труда, и последнее время мы такое делали не часто. Молчание, когда я закончила говорить, было таким оглушительным, что я спросила: — Ты здесь, Жан-Клод? Я даже дыхания твоего не слышу. — Мне нет необходимости дышать, ma petite, как ты хорошо знаешь. — Это просто пословица. Он вздохнул, и у меня по коже пробежала дрожь — на этот раз он звучал очень сексуально. Он мог действовать на меня своей силой — и все равно закрываться, как дьявол. Я вот, когда так глухо закроюсь, отрезаю себя от своих способностей. — Прекрати, не надо меня отвлекать голосом. О чем это Малькольм не может говорить без того, чтобы его убили? — Тебе не понравится мой ответ, ma petite. — Ты скажи, а решать я буду. — Не могу. Я под той же клятвой, что и Малькольм, что и все вампиры, где бы они ни были. — Все вампиры? — Oui. — Да кто мог бы — или что могло бы — вынудить вас всех к подобной клятве? — Я задумалась над своим вопросом и тут же нашла ответ. — Конечно, совет вампиров. Который правит всеми вами. — Oui. — И ты мне не станешь говорить ничего о том, что происходит? — Я не могу, ma petite. — Что ж, это чертовски досадно. — Ты понятия не имеешь, как это досадно, ma petite. — Я твой слуга-человек. Это не посвящает меня во все твои тайны? — Да, но это не моя тайна. — Что значит — не твоя. — Это значит, ma petite, что я не могу обсуждать ее с тобой, если не получу специального разрешения. — А как ты его получишь? — Не дай бог, чтобы я когда-нибудь мог тебе ответить на этот вопрос. — А это что значит? — Это значит вот что: если я буду в состоянии с тобой об этом говорить открыто, значит, к нам обратились. А это будет очень нехорошо, если к нам обратится это. — Это? Это какой-то предмет, а не личность? — Я ничего больше не скажу. Я знала, что могла бы нажать на его щиты, иногда они давали трещину. Сейчас я об этом подумала, и он будто прочел мои мысли — а может, и не «будто». — Пожалуйста, ma petite, не надо на меня давить. — Насколько это плохо? — Достаточно плохо, но думаю, что это не наше «плохо». Я думаю, Малькольм будет отвечать за свои преступления перед вампирской юстицией, будем мы что-то делать или нет. — Так что, эта личность, или это явление, охотится за Малькольмом? — Вероятно. Этот легальный статус — вещь очень новая. Мне известно, что некоторые старейшие вампирские политики им очень озадачены. Возможно, некоторые решили воспользоваться им в своих интересах. — У меня два месяца назад был случай, когда один вампир подставил другого, пытался повесить на него убийство. Я не хочу убивать ни в чем не виновного. — Можно ли о каком бы то ни было вампире такое сказать? — Жан-Клод, не вешай мне на уши этот расистский фундаментализм. — Мы чудовища, ma petite. Ты знаешь, что я искренне так считаю. — Да, но ты не хочешь возвращения к недобрым старым дням, когда на вас круглый год был сезон охоты. — Нет, этого я не хочу. Какой-то подтекст угадывался за сухим тоном его голоса. — Ты очень плотно экранируешься, я не ощущаю твоих чувств. Так плотно ты экранируешься только когда боишься. Боишься всерьез. — Я боюсь, что ты возьмешь из моего разума то, о чем мне запрещено тебе сообщать. Для нас не существует способа «обдурить», выражаясь твоим термином, это правило. Если ты даже прочтешь эту тайну у меня в мыслях, случайно, это может послужить основанием для казни нас обоих. — Да что же это за тайна такая? — Я уже рассказал все что мог. — Мне сегодня приходить ночевать в «Цирк Проклятых»? Будем ставить фургоны в круг? Он помолчал, потом ответил: — Нет, не надо. — Ты не слишком уверен. — Я думаю, что очень было бы нехорошо, если бы ты сегодня спала со мной, ma petite. Секс и сны — в это время убираются щиты, и ты можешь узнать то, что узнавать никак не должна. — Ты хочешь сказать, что мы не увидимся, пока не решится этот вопрос? — Увидимся, ma petite, но не сегодня. Я обдумаю нашу ситуацию и к завтрашнему вечеру выберу для нас образ действий. — Образ действий? А каковы возможности? — Я не решаюсь говорить. — Нет уж, черт возьми, Жан-Клод, говори! Я слегка разозлилась. Но под ложечкой у меня свернулся ком не от злости — от страха. — Если все обойдется, ты никогда его не узнаешь, этого секрета. — Но это нечто такое, что совет мог послать убить Малькольма и уничтожить его церковь? — Я не могу ответить на твои вопросы. — Не хочешь. — Нет, ma petite, не могу. Тебе не приходило в голову, что это может быть заговор наших врагов с целью дать им перед вампирским законом повод нас уничтожить? Вдруг мне стало холодно. — Нет, я об этом не подумала. — Подумай теперь, ma petite. — Ты хочешь сказать, они кого-то прислали, чтобы — если ты мне об этом скажешь, — он, оно или они могли бы нас убить. Ты думаешь, что в совете кто-то поставил на нашу тесную метафизическую связь, которая не даст тебе сохранить от меня что-либо в секрете. А если я его узнаю, то убьют тогда не только Малькольма, но и нас тоже. — Разумная мысль, ma petite. — Очень извилистая и коварная мысль. — Вампиры очень любят мыслить извилисто, ma petite. А насчет коварной — они скорее назвали бы ее остроумной. — Пусть называют как хотят. А по-моему, так поступают трусы. — О нет, ma petite. Совсем нам не надо, чтобы кто-нибудь из членов совета посвятил нам все свое внимание в форме вызова мне. Это было бы очень, очень нехорошо. — Так что? Я сегодня иду на свидание с Натэниелом и делаю вид, что этого разговора не было? — Нечто вроде этого, ma petite. — Я не могу притвориться, будто не знаю о прибытии в город кого-то большого и страшного. — Если эта сущность не охотится за нами, скажи спасибо и не копайся в этом. Я тебя умоляю, Анита, ради всех, кого ты любишь: не ищи ответа на эту загадку. Он назвал меня настоящим именем, а это всегда плохой признак. — Я не могу просто притвориться, будто ничего не происходит, Жан-Клод. Ты меня даже не попросишь быть осторожнее обычного? — Ты всегда осторожна, ma petite. Я никогда не боюсь, что какая-нибудь пакость тебя застанет врасплох. Одна из граней твоего очарования для меня — что ты способна сама о себе позаботиться. — Даже против того, что способно так напугать и тебя, и Малькольма? — Я тебе доверяю, ma petite. Доверяешь ли ты мне? Вопрос был непростой, но я все же сказала: — Да. — Ответ неуверенно прозвучал почему-то. — Я тебе доверяю, но… Я не люблю секретов, и я не доверяю совету. И у меня ордер на ликвидацию вампира, который скорее всего невиновен. А завтра придет еще один ордер. Оба вампира — члены Церкви Вечной Жизни. Пусть я не согласна с философией Малькольма, но его последователи обычно от убийств держатся подальше. Если я на этой неделе получу третий ордер на прихожанина Малькольма, значит, это подстава. Писаный закон, Жан-Клод, мне тут очень мало оставляет простора для виляния. — На самом деле простора для виляния у тебя очень много, ma petite. — Много-то много, но если я не выполню ордер в отведенные сроки, меня могут попросить к ответу. Я теперь федеральный маршал, и меня запросто можно вызвать на ковер и потребовать объяснений. — Такое уже делали с новыми федеральными маршалами? — Пока не было. Но если у меня на руках будет ордер, а убийства с тем же почерком будут продолжаться, мне нужно будет суметь объяснить, почему я не убила Салли Хантер. Полиция — любое полицейское ведомство — не удовлетворится объяснением «это секрет». — Сколько уже погибло человек? — По одной жертве на ордер, но если я буду медлить с выполнением, то этот неведомый убийца — не станет ли убивать еще, чтобы заставить меня действовать? — Возможно. — Возможно, — повторила я. — Oui. — Ты знаешь, это очень быстро может стать невыносимо. — В прошлом ты использовала свою свободу действий, чтобы отменять ордера. Ты спасла нашего Эвери. — Он не «наш» Эвери. — Он был бы твой, если ты ему позволила. В его голосе слышался едва-едва заметный интонационный подтекст. — Ты ревнуешь к Эвери Сибруку? Он же всего только два года как мертв. — Не ревную в том смысле, который ты имеешь в виду. — А в каком? — Это мою кровь он пил, когда приносил мне клятву, ma petite, но не на меня он смотрит. Я считаюсь его мастером, но если бы мы отдали ему противоположные приказы, не уверен, что выиграл бы это соревнование. — Ты хочешь сказать, что я его держу сильнее, чем ты? — Я хочу сказать, что такая возможность есть. Настал мой черед помолчать. Я — некромант, не просто аниматор зомби, но настоящий, истинный некромант. И могу я гораздо больше, чем просто управлять зомби. Мы еще только пытаемся выяснить, насколько больше. — Малькольм сказал, что уже не знает, кто из нас с тобой чья жертва. — У него бывают дурацкие идеи, но это не значит, что он дурак. — Кажется, я это понимаю. — Тогда я буду говорить прямо. Езжай на свое свидание с Натэниелом, празднуйте вашу почти-годовщину. Это не наша война — пока что. Может быть, и не будет нашей. Не сделай ее нашей, иначе это может быть гибель всех, кого мы любим. — Ну, спасибо! После этого жизнерадостного напутствия мне как нечего делать будет сидеть в кино и радоваться картине. Честно говоря, у меня вообще была какая-то дурацкая неловкость по поводу этого свидания. Натэниел хотел отпраздновать нашу годовщину. Беда была в том, что мы не могли договориться, когда именно наши отношения сменились с дружеских на более чем дружеские. Поэтому мы просто выбрали дату и назвали ее почти-годовщиной. Если бы я не так смущалась, я бы выбрала датой годовщину первого нашего сношения. Но я просто не могла придумать, как объяснить эту дату друзьям. Жан-Клод вздохнул, и на этот раз без всякой сексуальности, просто с досадой, как мне показалось. — Я хотел, чтобы эта ваша почти-годовщина прошла хорошо, ma petite. Не только ради тебя и Натэниела, но раз он сумел преодолеть твою неприязнь к романтике, быть может, и остальным тоже выпал бы шанс отметить с тобой памятные даты. — И какую же дату выбрал бы ты для нас? — спросила я полным язвительности голосом. — Первую ночь нашей любви, потому что тогда ты по-настоящему позволила себе меня любить. — Черт побери, ты заранее придумал. — Почему тебя так раздражают сантименты, ma petite? Хотела бы я ему ответить, но не могла. Честно говоря, даже и не знала. — Не знаю, и извини, что от меня такой геморрой. И прости, что не даю тебе и другим ребятам выполнять все романтические жесты, которые вам хочется. Прости, что так тяжело меня любить. — Вот теперь ты к себе слишком сурова. — Я злюсь, мне страшно, мне обломили кайф, и я не хочу с тобой ругаться, потому что твоей вины в этом нет. Но сейчас после твоих слов я чувствую, что не могу отменить сегодня свидание с Натэниелом. — Я сама услышала свои слова и поняла их. — Ах ты сукин ты сын, ты же нарочно! Ты меня подтолкнул к тому, чтобы я свидание не отменяла! — Возможно, но ты его первая настоящая подруга, а ему двадцать. Для него это очень важно — сегодняшнее свидание. — Оно у него со мной, а не с тобой. — Oui, но если мужчины твоей жизни счастливы, то сама ты тоже счастливее, а это облегчает мне жизнь. — Ах ты гад ползучий! — Я не могла не засмеяться. — И я не лгал, ma petite. Я был бы очень рад вместе с тобой отмечать раз в год ту ночь, когда ты пришла ко мне. Если твоя первая попытка скромно отметить памятную дату не удастся, то более серьезные романтические жесты тоже не пойдут. А я хочу, чтобы они были. Я вздохнула, прислонилась головой к телефонной трубке. Слышно было, как он переспрашивает: — Ma petite, ma petite, ты здесь? Я приложила трубку к уху. — Я здесь, не слишком довольная, но я здесь. Поехать я поеду, но у меня уже не будет времени переодеться. — Уверен, что Натэниел не будет огорчен, если ты не оденешься определенным образом, лишь бы ты приехала на эту почти-годовщину. — И это говорит мужчина, который меня вообще одевает как идола! — Не так часто, как мне хотелось бы. — Я не успела придумать ответа, как услышала: — Je t’aime, — и щелчок. Сказал по-французски «Я тебя люблю» — и прервал разговор в приятных обстоятельствах. Я уже домой заехать не успевала, так что позвонила Натэниелу и договорились встретиться прямо в кинотеатре. В его голосе не было ни упрека, ни недовольства. Насколько я понимаю, жаловаться он боялся — как бы я не воспользовалась этим как предлогом вообще всю нашу почти-годовщину отменить. И, наверное, был прав. Я встречаюсь сейчас, по самому скромному счету, с шестью мужчинами. При таком количестве кавалеров в годовщинах появляется что-то лицемерное. Я в том смысле, что годовщины отмечаешь с тем, с кем у тебя совсем особые отношения, не то что с другими. Я еще никак не могу подавить в себе стыдливый дискомфорт из-за того, что мужчин у меня столько. Все еще не могу избавиться от мысли, что при шести любовниках трудно кого-то из них выбрать особенно дорогого, а что все они могут быть особенно дорогими, — такая мысль пока что не совсем укладывается в голове. И когда я одна, без них без всех, и их не вижу, и метафизической связи у меня в этот момент нет, вот тогда мне бывает неуютно, и чувствую я себя дурой. И сейчас тоже чувствовала себя дурой, в этот момент, видя в дверях Натэниела, который меня ждал. Сейчас у него был рост пять футов шесть с половиной дюймов — прибавил полдюйма за последний месяц. В двадцать лет — весной будет двадцать один — плечи стали шире, как бывает обычно у мужчин в чуть более раннем возрасте. При входе в клуб сейчас чаще спрашивали документ у меня, а не у него, что меня раздражало, а ему было приятно. Но не из-за его роста я остановилась и уставилась на него. Был вечер пятницы, бурлила вокруг людская толпа, а я даже забыла, что в городе появился кто-то, кто напугал и Жан-Клода, и Малькольма. Да, Жан-Клод сказал мне, что нам ничего не грозит, но все-таки не в моих привычках быть в толпе беспечной. Натэниел был одет в кожаное пальто и шляпу ему под стать. Этот убор скрывал — и все же как-то подчеркивал заключенное в нем тело. Будто одновременно и делал незаметным, и привлекал внимание. Шляпу Натэниел добавил к своей зимней одежде, потому что без нее его несколько раз узнавали. Посетительницы «Запретного плода» кидались к своему любимому Брэндону — это его сценический псевдоним. Но когда мы закрыли волосы, такого уже не случалось. Волосы эти он убрал в тугую косу, и они выглядели, будто прилично и стандартно подстриженные. Но это была иллюзия — они у него до щиколоток. Очень непрактично, но боже ты мой, как красиво! Но не это «боже, как красиво!» заставило меня остановиться. Дело в том, что в этом новом пальто и шляпе, с убранными волосами, он выглядел как взрослый. Он на семь лет меня моложе, и когда он начал светиться на моем радаре, я даже почувствовала себя совратительницей малолетних. Очень я старалась не включить его в число своих бойфрендов, но не получилось. Сейчас я увидела его вдруг со стороны, и до меня дошло, что никто его не счел бы ребенком, кроме меня. Сейчас, здесь, как гламурный вариант сыщика Сэма Спейда, он выглядел не на двадцать, а прилично старше двадцати одного. Кто-то на меня натолкнулся, и я вздрогнула — блин, до чего же беспечно! Я пошла дальше. На мне было мое черное кожаное пальто, но без шляпы — их я не ношу, если нет сильного мороза. А сейчас, всего где-то за месяц до Рождества, его еще не было. Такая у нас зима в Сент-Луисе: то мороз, то под пятьдесят[1] на следующий день. Пальто у меня было расстегнуто, держалось только на застегнутом ремне. Так было холоднее, зато легче достать пистолет. Ходить зимой с оружием — много приходится решать подобных вопросов. Он меня заметил раньше, чем я вошла в наружные двери. Улыбнулся он мне так, что все его лицо засветилось — так он обрадовался. Я бы и стала брюзжать по этому поводу, кабы не то, что мне приходилось всеми силами давить такую же улыбку. Один из других моих бойфрендов сказал как-то, что я терпеть не могу быть влюбленной, — и был прав. Всегда такой дурой себя чувствую, такой дурой, что это уже клинический случай, явная неполноценность. Ага, амурная. Это как умственно ограниченные. Лицо под шляпой было слишком привлекательным, чтобы назвать его симпатичным. Нет, он был красив — в полном смысле этого слова. И каков бы у него ни был рост, какие бы он ни накачал мышцы, это уже не изменится. Но лицо его не было тонким, как у Жан-Клода или у Мики, слишком крепкая в нем была костная структура, слишком широкие скулы. Что-то было в этой красоте мужское — не могу прямо так указать, но никогда, глядя на него, не увидеть было в нем женственности — только мужественность. Это за последние месяцы он так изменился, и я просто не заметила перемену, или же он всегда такой был, а я настолько была предубеждена, что не увидела: у него куда более мужественное лицо, чем у Жан-Клода или Мики? А может быть я все еще приравниваю силу и взрослость к мужественности? Ну уж нет, только не я. У него улыбка несколько поугасла: — Что-нибудь случилось? Я улыбнулась и обняла его. — Просто задумалась, достаточно ли я уделяю тебе внимания. Он обнял меня в ответ, но будто не от всей души, чуть отодвинул от себя, чтобы заглянуть в лицо. — А почему ты об этом задумалась? Наконец я себе позволила посмотреть ему в глаза. Сегодня он меня так отвлекает, что я избегала его взгляда, будто он — вампир, а я — туристка какая-нибудь. Глаза у него — истинный и настоящий цвет сирени. Но дело даже не в цвете: они огромные, красивые и придают его лицу ту законченность, от которой сердце замирает. Слишком красивый. Просто он слишком красивый. Он коснулся моего лица: — Анита, в чем дело? Я покачала головой: — Не знаю. Я и в самом деле не знала. Меня тянуло к Натэниелу, но избыточно как-то. Я отвернулась, чтобы не смотреть ему прямо в лицо. Да что за фигня сегодня со мной творится? Он попытался притянуть меня в поцелуе, и я отодвинулась. От поцелуя я сейчас просто расклеюсь. Он опустил руки, и в его голосе появились первые нотки злости. Чтобы Натэниел разозлился — это многое нужно. — Это всего лишь кино, Анита. Я даже секса не просил, только в кино сходить. Я подняла к нему взгляд: — Я бы предпочла домой — и секс. — Отчего я и просил кино. — Что? — наморщила я лоб, не понимая. — Тебя смущает, что тебя видят со мной? — Нет. — Я позволила себе выразить неприятное недоумение по поводу того, что он задал подобный вопрос. А лицо у него было серьезное, уязвленное — вот-вот он рассердится. — Так в чем же дело? Ты меня даже не поцеловала. Я попыталась объяснить: — Я на минуту забыла обо всем, кроме тебя. Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла. — И это так плохо? — В моей профессии — да. Я смотрела, как он пытается понять. Он красив, но я могла сейчас смотреть на него без идиотской мины. Придвинулась поближе, ощутила запах нового кожаного пальто. И обняла Натэниела, а он после секундной паузы обнял меня в ответ, и я зарылась лицом в кожу пальто и в него. Сладкий, чистый аромат — а под ним угадывается запах ванили. Я теперь знала, что это не только он, что частично этот сладкий запах создается шампунями и одеколоном, но эти ароматы никогда не ощущались такой соблазнительной ванилью на чьей-нибудь другой коже. Таинственный фокус кожной химии, изменяющей аромат по-настоящему хороших духов. — Нужно пойти сесть, — шепнул он мне в волосы. Я отодвинулась, снова хмурясь, встряхнула головой. Мысли прояснились, но не совсем. Тогда я полезла в карман пальто за бархатной сумочкой, открыла ее и вытащила, покопавшись, крестик. Он себе лежал на ладони, серебряный и спокойный. Я наполовину ждала, что он засветится, покажет, что какой-то вампир на меня хочет воздействовать. Но он лежал без малейших признаков жизни. — Что случилось, Анита? — Теперь у Натэниела был встревоженный вид. — Кажется, кто-то на меня воздействует. — Крест не показывает. — Натэниел, ты неотразим, но настолько забываться на людях — совсем не в моем характере. — Ты думаешь, это опять Дорогая Мамочка? Так я прозвала главу совета вампиров, создательницу всей вампирской культуры. В прошлый раз, когда она на меня обратила внимание, крест мне прожег ладонь, и вынимать его пришлось доктору. На ладони навечно остался шрам. До сих пор крест у меня в сумочке или под кроватью не давал ей приблизиться. — Не знаю, быть может. — Не так уж много есть вампиров, которые могут пройти через твои парапсихические щиты, — напомнил он. Я надела цепочку на шею — серебро блеснуло на шелковом свитере. — Ты уверена, что между тобой и серебром достаточно ткани? — Нет, но я не думаю, что это Мамуля. Он вздохнул и попытался убрать с лица хмурую озабоченность. — Ты думаешь, в кино лучше не ходить? — Нет, Жан-Клод сказал, что сегодня нам ничего не грозит. — О’кей, — согласился Натэниел, — только мне не нравится, как ты это сказала. Объясни, что сейчас происходит? — Пойдем сядем, и я тебе расскажу, что знаю. Хотя это и немного. Мы нашли два места в заднем ряду, так что за спиной у меня была стена, и мне был виден весь кинотеатр. Это не потому, что я вдруг стала параноидально осторожна — нет, не больше обычного. Я всегда, если есть возможность, сажусь в заднем ряду. Пока шли анонсы, я ему рассказала все, что знала — как я и сказала, это было немного. — И это все, что Жан-Клод тебе сказал? — Ага. — Что-то слишком таинственно. — Не то слово. Началась музыка, свет постепенно погас, и убейте меня на месте, если я помнила, как называется фильм, который мы решили посмотреть. Спрашивать Натэниела я не стала — во-первых, это могло ранить его чувства, а во-вторых, сейчас я сама все узнаю. Через три часа с копейками я уже знала, что смотрели мы новую версию «Кинг-Конга». Натэниелу кино понравилось больше, чем мне. Спецэффекты были потрясающие, но я готова была принять смерть обезьяны куда раньше, чем она на самом деле состоялась. Очень с моей стороны нехорошо, тем более что местами фильм был замечательный. Крест у меня ни разу не засветился, и я не была заворожена Натэниелом более обычного. Обычного — это когда сидишь в кино вдвоем, в темноте, на местах для поцелуев, это приятно и забавно, но самообладания не теряешь. Я было подумала дать рукам волю, и с кем-нибудь другим из мужчин моей жизни, может быть, и поступила бы так, но у Натэниела куда меньше внутренних запретов, чем у прочих. Я могла случайно запустить процесс, который мне не захотелось бы заканчивать прямо в кинотеатре. К тому же невозможно одновременно смотреть кино и тискать бойфренда. Я, по крайней мере, так не умею. Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский — не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было. Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь. Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной — не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут. Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками — чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее. Я распахнула дверь кабинки — в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита». Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете — шуму было бы… Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета — на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив — даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе. Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу — в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне: — Кто-то это оставил в туалете? Я показала ему, что на коробке мое имя. — Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз. — Ты не любишь сюрпризов. У меня участился пульс — не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный — по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками — нормальнее не придумаешь. — Что там внутри? — спросил Натэниел. — Маска, — ответила я шепотом. — Можно посмотреть? Я кивнула. Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным. — Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, — сказал он. — Да, слишком пустая. — И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить? — Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил? — Коробка большая, Анита. Я бы заметил. — А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного? — Не настолько, чтобы такую коробку спрятать. — Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть. Мы переглянулись. — Но я не видел. — Блин, — сказала я тихо и с большим чувством. — Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно. — Ты что-нибудь почувствовал? — спросила я. Он подумал, потом покачал головой: — Ничего. — Блин еще раз. — Позвони Жан-Клоду, — сказал он. — Прямо сейчас. Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам. — Мне сделали подарок, — сказала я. — И что же тебе купил наш пушистый котенок? — спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась. — Это не от Натэниела. — Говорить загадками — это не твоя манера, ma petite. — А ты спроси меня, что за подарок. — Что за подарок? — спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел. — Маска. — Какого цвета? — Кажется, ты совсем не удивлен? — Какого она цвета, ma petite? — Какая разница? — Есть разница. — Ну, белого, а что? Он выдохнул — я даже не знала, что он задержал дыхание, — и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски. — Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая — значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам. Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае — и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе. — А какой цвет означал бы вред? — спросила я. — Красный. — О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть? — Ты права. — Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону? — Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города. — А зачем тогда мне ее посылать? — Не знаю, ma petite. Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто. — Ты боишься. — Да. И очень. — Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк». — Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить. — Кто это такие, Жан-Клод? — Название тебе ничего не скажет. — Все равно скажи. — Арлекин. Это Арлекин. — Арлекин? Французский клоун такой? — Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню. — Насколько серьезна сейчас опасность? Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой. — Белая — значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут. — А тогда зачем нам вообще об этом говорить? — Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию — совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города. — Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви? — Быть может. — Но ты в это не веришь. — Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто. — Что собой представляет этот Арлекин? — Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина. — Элинор и другие вампиры такого не говорили. — Потому что не имели права. — Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили? — Да. — Но это же идиотизм. Они же все это знают! — Между собой — oui, но для чужих — нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать. — То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать? — Oui. — Идиотизм. — Закон. — Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие? — В такой формулировке — никогда. — Ну так сейчас говорю. — Езжай домой, ma petite, а еще лучше — приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь. — Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил. — Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон. — Ладно, мы приедем. — Они идут сюда, — шепнул Натэниел. Я обернулась — та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон: — Сотрудники Арлекина — все вампиры? — Насколько я знаю. А что? — К нам идет пара человек, — ответила я. — Приезжай, ma petite, и привези Натэниела. — Я тебя люблю. — И я тебя. Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина — миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко — или неприятно. — Ты Брэндон, — сказала она Натэниелу. Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим. А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.126 сек.) |