ТИМУР И ЕГО НЕБО 3 страница

Тревога не покидала меня до самого вечера, пока, наконец, последний самолет не заходил на посадку. И тогда я начинала считать минуты, когда же Тимур появится на пороге.

Сначала возвращались домой летчики, потом техники самолетов, а затем руководящий состав после предварительного разбора полетов, но Тимура все не было. Он шел в свой кабинет, где уже ждали его жители городка со своими проблемами — и он внимательно выслушивал каждого и не отказывал, по мере возможности, никому в многочисленных просьбах. Потом исправлял, а чаще всего сам заново составлял плановые таблицы полетов на следующий день; если же полетов не планировалось, шел в школу — в детскую секцию каратэ.

И совсем поздно, в темноте, слышались его шаги по затихшим улочкам городка — матросик, водитель его газика, давным-давно спал в казарме. Позже, в Москве, если водитель привозил Тимура очень поздно и не успевал поужинать, я сажала за стол их обоих — заместителя командующего и простого матроса — иначе и быть не могло.

В любом гарнизоне дорога от штаба до дома занимает 15–20 минут. У Тимура это расстояние, если он шел пешком и не поздно, преодолевалось за полтора часа, потому что почти {40} каждый, с кем он встречался, старался посоветоваться с ним, выложить свои проблемы, и он всегда уделял ему внимание. Часто я видела из окна, что Тимур уже почти дома, и готовилась открыть дверь, но очередной встречный — летчик, техник, школьник, учительница, пенсионерка — задерживал его на неопределенное время, и я наблюдала, как он внимательно их выслушивает или что-то горячо разъясняет. А мне хотелось крикнуть им: «Господи, ведь он с 5 утра на ногах, отлетал смену, ну дайте человеку отдохнуть!»

Иногда ко мне на улице подходили женщины гарнизона и выражали свое сочувствие: как я, бедная, одна целый день кручусь, никакой помощи от мужа. А мне такие мысли даже в голову не приходили. Конечно, Тимур помогал, если что-то было мне не под силу, и ремонт мы всегда делали вместе, но в основном я старалась управиться с делами до его прихода.

И уже вечером, за чаем, мы подолгу разговаривали обо всём и наговориться не могли. Если Тимур был чем-то расстроен и мог поделиться со мной, я старалась повернуть проблему другой стороной и радовалась, если удавалось найти какой-нибудь выход или просто успокоить его. А мои сомнения и переживания Тимур всегда разрешал мудро и просто, и общение с умным, веселым, добрым и таким родным человеком было наградой за все тревоги пережитого дня.

Тимур всего себя отдавал работе, с годами увеличивался круг его обязанностей, и все меньше времени оставалось для семьи. Я расстраивалась из-за того, что мы так мало видим друг друга, очень скучала по нему, даже плакала, Тимур же не раз говорил мне: «Вам трудно со мной, я совсем не домашний человек, и я очень многое должен сделать в жизни. Но если бы не было тебя и детей, мне ничего не было бы нужно, я даже летать бы не смог!» И я понимала, что он всецело отдает себя своему делу только {41} потому, что чувствует за спиной нашу поддержку и любовь, и это давало силы и мне, и ему.

Самое главное, что мы понимали и любили друг друга. За 20 лет семейной жизни не было случая, чтобы Тимур обидел меня словом или даже взглядом — столько в нем было доброты, искренности, чистосердечия и теплоты.

Его нежность я ощущала постоянно, даже в мелочах, когда он заботливо помогал надеть мне пальто или подвигал стул, чтобы я села; всегда благодарил, вставая из-за стола, а если какое-то блюдо ему не очень нравилось, он после еды деликатно или шутливо говорил: «Спасибо, но ты больше это не готовь».

Никогда Тимур не делал мне «дежурных» подарков. Если нечего было подарить, он просто преподносил цветы, но все, что дарилось, грело душу, имело какой-то смысл. Видно было, что подарок он выбирал с любовью. Если он привозил мне из командировки что-то из одежды — это было всегда элегантно, модно, хорошо сидело и носилось долго и с удовольствием. А ведь сама я с трудом могла выбрать себе одежду по фигуре.

Правда, на Севере произошел один курьезный случай. Я мечтала о тостере, но в североморском гарнизоне таких вещей тогда не было, а в Мурманск мы выбирались редко. И вдруг на 8 Марта я получаю тостер в подарок! Я так обрадовалась, стала благодарить Тимура, и он тоже радовался вместе со мной. Открываю коробку — и читаю на тостере гравировку: «Дорогому Тимуру Автандиловичу от вертолетчиков!» Немая сцена... Потом стали хохотать. Как объяснил мне Тимур, он давно заказал ребятам привезти из Мурманска тостер, и они выполнили его поручение... тоже с любовью. Этот тостер долго вызывал у нас улыбку, он и по сей день работает идеально.

В мае 2001 года Тимур, вернувшись из командировки в Остров, где он обучал молодых летчиков и готовил празднование 85-летия морской авиации, привез мне букетик ландышей. В Москве уже появились эти удивительные цветы, и я решила, что он купил их {42} по дороге около какой-нибудь станции метро. Правда, букет был намного больше тех, что продавались на улице. Тимур сказал, что эти ландыши из Острова, и я очень удивилась, зная, как он занят и сколько вопросов решает до самой последней минуты отъезда. До цветов ли ему?!

А в начале июля, когда мы с детьми приехали к Тимуру в Остров, я увидела вокруг генеральского домика на Гороховом озере целый ковер из листиков уже отцветших ландышей. И опять это было потрясением! Тимур действительно летел из Острова с этими цветами для меня.

Сейчас, вспоминая ландыши, подаренные Тимуром, я понимаю, что дороже этого последнего букета у меня цветов уже не будет.

Тимур всегда был для меня идеалом мужчины, человеком, достойным преклонения, восхищения и уважения. Я могла на него иногда обижаться, но он не обижал меня никогда, я могла страдать из-за его долгого отсутствия и нехватки времени на семью, но это было вызвано его безмерной занятостью и ни в коей мере не равнодушием к нам. Несмотря на все свои переживания, я знала, что Тимур любит меня и я нужна ему, и это было самым главным.

Часто Тимур подсказывал мне, как поступить в той или иной ситуации, и сейчас я мысленно советуюсь с ним, если нужно принять какое-то решение, и на многое смотрю его глазами. Он все делал по совести, не поступаясь ею даже в мелочах. Наверное, так живут глубоко верующие люди. Тимур, хоть и крещеный, никогда не ходил в церковь, но не препятствовал мне крестить детей. (Крестила я их в Ленинграде, сразу после рождения, вместе с мамой Тимура, — в те времена это делалось втайне.) По-моему, у Тимура не было потребности в таком институте, как церковь, потому что все христианские заповеди были у него в крови. Он просто так жил. {43}

* * *

Мы всегда с нетерпением ждали отпуска. И хотя Тимур никогда полностью его не использовал, мы старались хоть на 20 дней уехать всей семьей в санаторий. И всегда это был праздник, который заряжал нас смехом, радостью, энергией на весь год! А как счастливы были дети, что папа с ними с утра до вечера! Марийка просто вцеплялась в него и могла часами гладить, «пушить», как она говорила, а заканчивалось все потасовкой, когда Тимур пытался ее оторвать от себя. На помощь сестре шел Женька, и папе приходилось отбиваться от двоих.

Если со службы Тимур приходил домой не поздно, дети бросались к дверям и висли на нем. Марийка тут же атаковала его приемом каратэ, но реакция у Тимура была мгновенной — он ставил блок, Марька ударялась о руку Тимура и отскакивала. А Тимур смеялся: «Как же вы отца родного встречаете — с порога и сразу в лоб!» Мы вместе садились за стол, и в доме становилось светло и радостно.

На Севере, когда Тимур шел с Марийкой и Женькой в магазин, он играл с ними по дороге в снежки, а они пытались посадить его в сугроб, и видно было, как хорошо им вместе.

Тимур очень любил детей, привозил им кучу сладостей и шоколада, без которого и сам не мог обходиться, ходил с ними на тренировки и часто брал с собой, если это были не деловые поездки. Он никогда не сюсюкал с ними, но умел найти самые верные слова и помочь в любом вопросе... Для дочери и сына Тимур всегда был и остался примером во всем.

* * *

Когда родилась Марийка, Тимур неделю молчал, никому на службе не сказал, что у него дочка, — так он был поражен, что родился не сын. Потом он сам со смехом рассказывал о своих переживаниях, потому что от дочки был без ума! Он называл ее {44} НУРСом — неуправляемым реактивным снарядом. Как-то в Ленинграде, когда Тимур учился в Военно-морской академии, он вышел с коляской на прогулку, но вернулся очень быстро, и на нем лица не было: Марийка вылетела из коляски на землю. Мы с бабушкой быстро вымыли личико ребенка, достали песок из ротика, и скоро она уже вовсю улыбалась. А вот Тимур долго не мог прийти в себя — так перепугался! — и больше с дочкой один на улицу не выходил.

С Марийкой, как со старшей, Тимуру было интересно общаться, и он гордился, что выросла она красавицей и умницей. Примечательно, что Академию Генерального штаба он закончил в год окончания Марией школы. И когда его поздравили друзья с отличным окончанием Академии, он воскликнул: «Да я что — вот дочка молодец: после всех гарнизонов окончила московскую школу с медалью!»

Женя, как и Марийка, тоже родился в Ленинграде. Марийка была таким очаровательным ребенком, что Тимур был бы рад и второй дочке, а родился мальчик. Тимур был счастлив — он примчался в Ленинград из Крыма, чтобы забрать нас из роддома. Никогда не забуду его лицо, когда он взял новорожденного сына на руки!

Женьку, беленького, пухленького, он звал Грузином: «Эй, Грузин, ты что, не русский? Слов не понимаешь?» Он считал, что с сыном надо обращаться по-мужски сурово, и если что-то ему нравилось в Женьке, он только мне говорил об этом, но не ему. Сына мы назвали в честь погибшего друга Тимура Жени Белунова.

Жене было 13 лет, когда не стало Тимура. В этом возрасте особенно остро возникает у мальчишек потребность в настоящем мужском общении, и Женя не раз говорил мне, как ему не хватает отца. «Я завидовал раньше другим ребятам, потому что они часто бывают со своими отцами, а мне о многом хотелось поговорить с папой, но не было возможности или он был в {45} командировке. Я думал, что впереди у нас еще много времени... Я даже обижался на папу, а потом понял, что он очень любил меня и все делал для того, чтобы я жил в хорошей стране».

* * *

Семейную жизнь в Чкаловске под Калининградом мы начали в мужском общежитии, где единственным «удобством» был мужской туалет в конце коридора. У Тимура, заместителя командира полка, квартира была, но он отдал ее товарищу, который женился на несколько месяцев раньше. Очень скромный в быту и нетребовательный, Тимур прежде всего думал о своих подчиненных, а не о себе. В Саках у него, командира полка, была возможность приобрести машину — тогда на них были большие очереди, — но он решил, что нужнее она будет другому летчику, а потом «сгорели» все наши сбережения, и, конечно, купить машину мы были уже не в состоянии. За кого угодно мог хлопотать Тимур в самых высоких кабинетах — Звезда Героя открывала все двери, но он никогда не решал личные проблемы: просто считал это неэтичным — использовать служебное положение для своей выгоды. В Москве после окончания Академии Генерального штаба Тимур занимал должность заместителя командующего, но мы по-прежнему жили в общежитии. Я никогда не упрекала мужа, если у нас чего-то не было, и к общежитию привыкла — рядом была замечательная школа, где учился сын и работала я, но как-то все-таки задала Тимуру вопрос насчет жилья. Он воскликнул: «Хорошо, что ты напомнила! Я давно дал распоряжение, чтобы составили списки бесквартирных офицеров нашего штаба».

В 2002 году после гибели Тимура в Главном квартирно-эксплуатационном управлении мне вручили ордер на квартиру. Какой-то офицер-тыловик, стоявший рядом, воскликнул: «Вот повезло!» — а я заплакала. Наконец-то у нас появился свой дом, именно Тимур заслужил его, но он никогда уже не будет в нем жить. {46}

Мы с Тимуром не стремились к каким-то материальным благам, накопительству, для нас важным в жизни было совсем другое. Карьера, звания, награды, даже собственное здоровье было у Тимура на последнем месте, и всегда на первом — могущество нашей страны и авиации. И это не красивые слова. Я каждый день видела, чем живет Тимур, знала, о чем он думает, из-за чего переживает, к чему стремится. Это был ежедневный подвиг: Тимур служил высоким идеалам до самоотречения, воплощал в жизнь самое невероятное.

Однажды на кладбище ко мне подошла молодая женщина, представилась и со слезами на глазах стала рассказывать, как Тимур помог ее мужу с учебой в академии, что в их семье он был путеводной звездой и что после его гибели все переменилось — стало просто стыдно держаться за материальное благополучие: ведь Тимур жил по-другому, был чужд меркантильности. Когда она рассказывает посторонним людям о Тимуре, ей говорят: «Такого не может быть!» — «Права была Ваша мама, когда на похоронах сказала, что такие люди рождаются раз в сто лет». А другая женщина, много лет проработавшая в московском вузе, сказала мне: «Когда говорят, что такие люди, как Тимур, встречаются в жизни очень редко, я бы ответила — таких больше нет, он один!»

Действительно, на нашей земле людей честных, порядочных, талантливых, увлеченных своим делом, живущих по совести, — очень много. Но Тимур умел воплощать свои идеалы в жизнь — в масштабе целой страны, — а это по плечу единицам!

* * *

Возможно, у нас не было бы уже истребительной палубной авиации и «Кузнецова» — последнего авианосца, если бы не Тимур, лично подготовивший первую десятку палубных летчиков в тяжелый период распада Советского Союза, когда продавались за границу или шли под нож военные корабли. {47}

26 сентября 1991 года он первым из военных летчиков сел на палубу тяжелого авианесущего крейсера «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов», сменившего в октябре 1990 года прежнее название «Тбилиси».

К этой посадке Тимур готовился давно, и все-таки она оказалась неожиданной. Корабельной программой по подготовке палубных летчиков руководил летчик-испытатель Виктор Георгиевич Пугачев, Герой Советского Союза, первым посадивший в ноябре 1989 года самолет на палубу «Тбилиси». Требовалась еще неделя полетов для завершения этой программы, но время пребывания авианосца в районе полетов было внезапно сокращено: через два дня, по приказу главкома, корабль должен был вернуться на базу в Севастополь. Вся многомесячная работа на «Нитке»^* по подготовке военных летчиков к первой посадке на палубу оказалась под угрозой срыва. И тогда Виктор Георгиевич, взяв всю ответственность на себя, принял решение: Тимур Апакидзе должен сесть на палубу! Пугачев был уверен в отличной подготовке Тимура, в его мастерстве и надежном выполнении всех элементов полета.

Тимур, завершив тренировочный полет, уже доложил о возвращении на береговой аэродром, как вдруг услышал команду Пугачева на проход над палубой с касанием. Ни касания, ни тем более посадки в этот день не планировалось. Можно представить ликование и в то же время волнение Тимура, ведь Пугачев возложил на него величайшую ответственность, и он должен оправдать оказанное ему доверие! Он отлично выполнил три касания в одну точку между вторым и третьи тросом, и все сомнения Пугачева рассеялись: он приказал Тимуру выпустить гак и приготовиться к посадке на палубу.

Посадку с зацепом за третий трос Тимур произвел блестяще. Она стала сюрпризом и для экипажа «Кузнецова», и {48} даже для военного командования. А потом были радостные лица, поздравления и подбрасывания в воздух счастливого Тимура!

Таким же серьезным испытанием был и первый взлет с корабля. Тимур потом рассказывал: «Когда я перед трамплином вырулил первый раз, думаю: ну что мне, больше всех надо? Был бы как все, летал бы с аэродрома! Нет, вылезу вечно куда-то — теперь с этого бугра нырять! А Пугачев говорит по радио: «Ну, ты чего встал-давай взлетай!» Я человек военный — есть приказ, надо исполнять! А когда начинаешь работать, включаешь форсаж, начинаешь разбег — страх уходит полностью. Это нормальное явление — предстартовая лихорадка, главное, чтобы она не подавляла волю, не парализовала летчика. Ощущение страха и опасности настоящего летчика мобилизует, и в этом состоянии он может творить чудеса».

К посадкам на корабль привыкнуть невозможно. Когда у Героя России летчика-испытателя Сергея Мельникова журналисты спросили, что он чувствовал во время сотой посадки, он ответил: «То же, что и в первый раз». У самого Тимура таких посадок 283. Он часто говорил: «Если бы была моя воля, я бы каждому палубному летчику давал звание Героя России!» Нет на свете другой более опасной, сложной и ответственной профессии, чем профессия корабельного летчика. Именно поэтому, во время учебы в Академии Генерального штаба, Тимур приложил столько усилий, чтобы звание Героя было присвоено другим пилотам, его ученикам. Даже первую посадку на корабль ночью, в сложных метеоусловиях, выполненную именно им, Тимур приписал в характеристике своему последователю. Он готов был на все, чтобы его подчиненные были удостоены Звезды Героя. И если бы он сейчас был жив, то добился бы, чтобы это высокое звание получили и другие летчики-палубники. {49}

* * *

Тимур стоял у истоков возрождающейся штурмовой морской авиации. После Ейского училища он пришел на Балтику в 846-й отдельный морской штурмовой авиационный полк — ОМШАП в Острове, который позже был переведен в Чкаловск. Там он прошел хорошую школу, научившись летать над морем, вдали от берега. Метко поражать цели его научил заместитель командира полка Александр Сергеевич Костров, стрелявший из пушки с феноменальной точностью.

Самостоятельно Тимур освоил сложный пилотаж ночью, хотя это было запрещено. Начинал он с сумерек, научившись выбирать линейные ориентиры, чтобы не заваливаться, и хотя психологическое напряжение в этих полетах было очень большое, он стал выполнять высший пилотаж ночью не только на средней, но и на малой высоте.

«Когда стал командиром полка, — рассказывал Тимур, — то заставил заниматься этим весь полк. Ведь взлет с трамплина ночью приводит к полной разбалансировке вестибулярного аппарата. Я считаю одним из главных своих достижений, что сумел ввести высший пилотаж ночью в курс боевой подготовки официально. Только ради этого стоило жить.

В моей летной деятельности есть раздел: то, чему меня никто не учил. Например, атака наземной или надводной цели с горки. Винтовую горку не делал никто и никогда ни в одной стране.

В основу всего я поставил освоение простого пилотажа, затем высшего — во всех диапазонах скоростей, на различных этапах пилотирования и эксплуатации силовой установки. Я понял, что без этого дальше идти нельзя. В итоге родился маневр «Узел» — сочетание винтовой горки с петлей Нестерова. Такое тоже раньше никто не делал».

Учась три года в Военно-морской академии им. Гречко в Ленинграде, Тимур постарался систематизировать свои знания и {50} накопленный опыт. Слушателями академии были моряки, а также противолодочники, ракетоносцы, истребители, штурмовики, вертолетчики, которым преподавали оперативное искусство, военную историю и т.п. Там готовили будущих командиров, а летную науку Тимур осваивал самостоятельно, часами занимаясь в академической библиотеке. Анализировал он и материалы, связанные с войной в Корее, Вьетнаме, на Ближнем Востоке, разбирал все воздушные бои, изучал тактику вероятного противника и, конечно же, опыт советских фронтовых летчиков.

Его однокашник Николай Вагулин вспоминал, как в 1984 году, когда он учился в Военно-воздушной академии имени Гагарина, Тимур приехал к нему в Монино и весь отпуск потратил на изучение авиационной литературы, часто помеченной грифом «секретно», которую Николаю удавалось хоть на несколько часов вынести из читального зала. «Трудолюбие Тимура и его одержимость просто изумляли!» — восхищался Николай.

Я и сама была свидетелем, как любую информацию, которая могла бы пригодиться в летной или командирской работе, Тимур брал на карандаш. А Павел Иванович Мае лов рассказал такой эпизод: «В марте 2001 года, находясь в Саках по вопросам подготовки летчиков Северного флота на полигоне «Нитка», мы поехали с Тимуром по делам службы в Феодосию. Путь немалый — 3 часа туда и 3 обратно. Сели в машину, и Тимур мне говорит: «Павел Иванович, я недавно назначен на высокую административно-командную должность и еще плохо знаю государственные документы, определяющие порядок разработки и испытаний авиационной техники. Вот я и буду задавать Вам вопросы, а Вы будете мне рассказывать. Согласны?» Достал тетрадь и все 6 часов вел записи. Он не хотел терять времени даже в дороге.

Но поразило не это. После поездки он меня спросил: «Вот вы употребили несколько раз интересные для меня обороты, например, «высокий коэффициент ИБД» — «имитации бурной деятельности». Это Ваши выражения?» Я ответил утвердительно. {51} «А можно я их возьму на вооружение и буду употреблять?» Представляете, какая деликатность для генерала! В военной среде это удивительно».

* * *

После окончания академии, в 1986 году, Тимур возглавил 100-й корабельный истребительный авиационный полк — КИАП в Саках, на Черноморском флоте. Он подчинялся 33-му Центру боевого применения и переучивания личного состава авиации ВМФ. Полк образовывался практически на пустом месте, поначалу не было даже помещения под штаб. Самолетов тоже не хватало, и инженерному составу часто приходилось работать по ночам, чтобы готовить технику. Но никто не жаловался. Напротив, в людях жил необыкновенный энтузиазм, потому что все чувствовали, что нужны своей стране.

Тимур сам отбирал лучших пилотов по всем полкам, так как будущие палубники должны были решать совершенно новые и чрезвычайно трудные задачи, требующие высочайшей квалификации. Поэтому и требования его к подчиненным были очень жесткими.

При приеме в 100-й полк Тимур брал с каждого летчика расписку, что тот не будет ни пить, ни курить, заниматься спортом и служить в любой точке, куда его направит Родина. По сей день целая пачка этих заявлений лежит у нас дома.

Тимур лично проводил с летчиками тренировки по каратэ, а на утренних пробежках возглавлял всю группу. Бороться с пьянством оказалось сложнее, но ребята были поставлены в такие условия, что пить действительно не получалось из-за ежедневных занятий спортом и интенсивных полетов.

Какие только «штрафные санкции» не накладывал Тимур на тех, кого заставал за распитием алкогольных напитков! Однажды, {52} когда полк, перелетев с Севера, работал на «Нитке», он вывел молодого летчика перед строем и задал вопрос:

— Скажи-ка мне, сколько стоит бутылка водки в Саках?

— 9 гривен, товарищ командир.

— Ошибаешься, дорогой! Стоит она две летные смены, которые ты летать не будешь!

Полк захохотал, а подчиненный взмолился:

— Товарищ командир!

Но Тимур был непреклонен.

Сам Тимур не пил никогда, считал, что летчик должен быть всегда в хорошей физической форме, а если случалось застолье, то в рюмку вместо водки он наливал минеральную воду. В мужской компании очень трудно не поддаваться коллективным традициям, но Тимур сумел с юности поставить себя так, что с ним вынуждены были считаться, хотя давалось это ему очень непросто. В Калининграде им даже заинтересовались особисты: если не пьет, значит, на кого-то работает! А он работал на свою страну.

* * *

100-й полк по уровню летной подготовки был уникальным. Летать и воевать Тимур учил нестандартно, не по инструкциям. Как говорил Александр Покрышкин, наши инструкции учат летчиков не погибать, а должны учить побеждать. Так вот Тимур учил побеждать, и поэтому в короткий срок летный состав его полка стал самым боеготовым в Советском Союзе.

У Тимура была разработана своя программа по подготовке палубников: «Когда я пришел в 100-й полк, делал все так, как наметил: вначале осваивали сам самолет, затем постепенно дошли до высшего уровня летной подготовки летчиков истребительной авиации — свободный воздушный бой в зоне. Нам удалось создать в итоге целую школу воздушного боя, и сегодня смело могу сказать, что мои летчики — волки, любого задерут!» {53}

Тимур постепенно подводил пилотов к использованию всех возможностей самолета: заставлял их работать на предельных скоростях и перегрузках, выполнять пилотаж как на малой высоте, так и в стратосфере; учил делать высший пилотаж без использования системы «Авиагоризонт», чтобы в условиях перегрузки летчик умел ориентироваться в пространстве визуально (в обычном полете включенный указатель «Авиагоризонт» показывает летчику положение самолета в пространстве). Только пройдя весь курс подготовки, пилот допускался к освоению тактики боевого применения истребителя.

Масса наработок была у Тимура по стрельбе из всех видов оружия по наземным и морским целям на полигоне. Он обучил летчиков драться на разных типах самолетов, вести воздушный бой с легкой авиацией, разработал методику боя с самолетами условного противника. А позже лично провозил и сажал своих учеников на «Нитку» и палубу авианосца. На много лет вперед он знал, чему учить и куда вести пилотов.

Молодые лейтенанты готовы были идти за своим командиром по первому же слову, потому что безгранично верили ему. Спустя несколько лет, когда Тимура снимали с должности, ему поставили в вину еще и то, что он «довел полк до такого состояния, что тот готов был выполнить любой его приказ». Такой характеристикой мог бы гордиться каждый военачальник! Даже после снятия с должности все называли Тимура командиром, потому что он был лидером не по служебному положению, а по своей внутренней сути.

Именно Тимура единодушно избрали тогда делегатом XXVIII съезда КПСС, что в советские времена было значительным показателем: опальный командир — и делегат партийного съезда!

* * *

Тимур всегда ставил для себя очень высокую планку, чтобы быть настоящим руководителем и настоящим летчиком, стремился {54} к этому и такими же старался воспитать подчиненных. Некоторые говорили, что он далек от жизни, но он никогда не изменял своим идеалам.

Я видела, как Тимур готовился к занятиям в полку, это были лекции, по любой из которых можно было бы писать диссертацию. Никто никогда таких теоретических занятий в летных классах не проводил.

По рассказам подполковника Павла Подгузова и многих других летчиков, любой разбор полетов превращался в лекцию по аэродинамике, тактике, по применению оружия и длился 3–3,5 часа. Анализировались все летные ошибки, их причины, рассматривались все варианты, как избежать их в дальнейшем.

Тимур был в курсе всех новшеств в мировой авиации, также он тщательно изучал опыт фронтовых летчиков, приезжал к ним, чтобы в личной беседе узнать о том, что не вошло в мемуары. Он рассказывал мне о многих интересных встречах, а с Василием Голубевым, Героем Советского Союза, мы встречались уже вместе с Тимуром. Он очень уважал этого летчика, многому учился у него. Для него такими же летчиками-асами, достойными подражания, были Александр Покрышкин, Борис Сафонов, Лев Шестаков, Василий Емельяненко, Арсений Ворожейкин. Их книги были у Тимура настольными, а самой правдивой книгой о войне он считал «В военном воздухе суровом» В. Емельяненко. Вообще Тимур не просто читал книги, он штудировал их с карандашом в руках, и все, что прочитано Тимуром, хранит на полях его пометки, комментарии.

Своими впечатлениями от общения с фронтовиками он делился и со своим другом Сергеем Степановым, и выводы, по словам Сергея, были общеизвестными: летчик должен в совершенстве владеть техникой пилотирования, все внимание сосредоточив на противнике и оружии; летчик должен знать все возможности самолета, включая запредельные, а также корабли и самолеты противника и их сильные и слабые места; в летчике-истребителе {55} «с пеленок» должно быть заложено чувство коллективизма и ответственность за товарища; боевые действия не должны производить на летчика шокового впечатления. Кроме того, летчик должен обладать крепким здоровьем, чтобы переносить предельные перегрузки, знать тактику, понимать психологию противника и психологию своих подчиненных, уметь управлять ими в воздухе и на земле.

Всем этим требованиям Тимур стремился соответствовать с первого дня учебы в Нахимовском училище до своего последнего полета.

* * *

Тимур серьезно интересовался литературой по управлению коллективом. Одно время он зачитывался книгами Дейла Карнеги, пытался применить его методику на практике: поощрял подчиненных, подчеркивая их лучшие качества, — в надежде, что они сами будут стремиться к совершенствованию. К сожалению, чаще случалось наоборот: некоторые просто садились Тимуру на шею. После неудачного опыта Тимур пришел к неутешительному выводу: не подходит Карнеги для русского человека — гладишь по шерстке, а толку мало; зато одно крепкое словцо сразу «вдохновляет» на трудовые и ратные подвиги!

Тимур считал, что командир должен быть лидером для своих подчиненных, способным повести за собой, эталоном порядочности и честности. Одержимый небом, он делал все возможное, чтобы в России была сильная авиация. Эта чистота помыслов, безграничная любовь к небу, к своей Родине, мужество и воля делали Тимура особенным, для многих он навсегда стал образцом командира, летчика, гражданина!

Всю душу, все свое умение он старался передать ученикам. Многие с любовью и благодарностью вспоминают своего командира. {56} Павел Подгузов с гордостью рассказывал о нем: «Тимур был великим Учителем! Он аккумулировал вокруг себя энергию, заряжал ею всех и заставлял своим примером делать то, что он считал необходимым».

Поиск по сайту: