ТИМУР И ЕГО НЕБО 5 страница

«Когда Тимура сняли с должности командира, — вспоминает Сергей Степанов, — сослуживцы стали писать письма всем, включая Горбачева, о том, что совершается высшая несправедливость. Но ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Пришедшая «группа из ВВС» ощущала себя миссионерами (за очень малым исключением), призванными для спасения морской авиации. Нет нужды и желания описывать деятельность варягов, обо всем говорит итог их работы: все части Центра добровольно встали под знамена другого государства. И это сделали русские офицеры в {73} надежде на дивиденды за холуйство. К счастью, у руководства Вооруженных сил Украины стояли мудрые люди, которые понимали, что предательство — не эпизод, а свойство натуры».

* * *

После распада Советского Союза в конце 1991 года все, кто служил в Крыму, должны были принять новую, украинскую присягу.

У Тимура не было и доли сомнений, присягать ему на верность Украине или нет. Он был русским человеком, но дело даже не в этом. Один раз дав клятву верности Родине, он и помыслить не мог, что можно принять другую присягу: это было равносильно предательству, измене самому себе, своим понятиям о чести и достоинстве офицера. И хотя решение Тимур принял сразу и бесповоротно, все, что происходило тогда в гарнизоне, было для него сильнейшим потрясением. «С этим аэродромом уходило то, что составляло смысл моей жизни. Я понимал, что второй такой тренажер нам не построить».

Мы не знали, чем все закончится и что ждет нас впереди. Обстановка в гарнизоне была накалена до предела, власть переходила от России к Украине и обратно иногда в течение суток, и все могло вылиться в вооруженное столкновение. Заместитель начальника Центра В.И. Безногих цинично заявил Тимуру: «Ты меня знаешь — кровь пущу, а на вас спишут. И будете с Бакуниным (начальником Центра. — Прим. автора) отвечать за раздор между двумя братскими народами».

На людей страшно было смотреть: на чаше весов, с одной стороны, была честь и неопределенное будущее, а с другой — обустроенный быт, квартиры, которых многие ждали годами, дачные участки, которые кормили семьи, и благодатный крымский климат. Наш дом превратился в штаб, куда шли люди днем и ночью, мы почти не спали, и невыносимо было видеть плачущих подвыпивших мужиков, которые приходили к своему, хоть {74} и снятому командиру с одним вопросом: «Что делать?» Ставленники украинского руководства действовали по принципу кнута и пряника: обещали облагодетельствовать всех, кто примет новую присягу, и подвергнуть репрессиям семьи неприсягнувших. Причем каждый офицер при назначении на должность на собеседовании должен был ответить на вопрос, будет он, если последует такой приказ, воевать с Россией или нет.

По договоренности части Центрального подчинения, куда входил и Центр боевой подготовки в Саках, должны были отойти России, но Украина самовольно приватизировала Сакский гарнизон, а Россия не приложила усилий, чтобы его отстоять. К кому только не обращался Тимур! В апреле 1992 года в Севастополь приехал А. Руцкой, и Тимур поехал на встречу с ним, но вернулся удрученный: «Наверху идет передел власти, а нас бросили на произвол судьбы!» Решение пришлось принимать самому.

«Когда накал страстей достиг апогея, — вспоминал Тимур, — я что угодно мог сделать, у меня тогда авторитет был большой, но не стоил этот гарнизон человеческой крови! Мы вчера сидели в одной кабине, а сегодня должны убивать друг друга! Я мог увести весь полк в Россию, но там отказались. Мятежных полков не любят нигде».

8 апреля 1992 года, с третьей попытки, военнослужащие были приведены к украинской присяге (это был самый страшный день в сакском гарнизоне!), после нее все напились по-черному. Многие принимали присягу не поднимая глаз. Некоторые украинцы просто не пришли на построение, а потом уволились — не потому, что не любили Украину, — слишком унизительно было присягать под дулом пистолета.

А команду Тимура пытались с позором вышвырнуть из Крыма. Но он позвонил командующему ВВС Украины В.Г. Васильеву и объяснил, что Родину они не предавали, никому не изменяли, просто сделали свой выбор, и поэтому имеют право на построение и проводы с развернутым знаменем полка. {75}

Тимур сумел убедить командующего, и 10 апреля, согласно Уставу Вооруженных Сил СССР, на плацу был выстроен весь 100-й полк. Было прощание со знаменем, вручение подарков. А потом Тимур обратился к своим бывшим однополчанам:

«Товарищи, честное слово, очень трудно с вами расставаться, расставаться с тем коллективом, с которым очень много пройдено — и в небе, и на земле. Мы с вами многое пережили — и хорошее, и плохое. Я все мог предвидеть, кроме того, что произошло сейчас. Наверное, никто не мог предусмотреть, что развалится наше государство и что первый корабельный истребительный полк будет заниматься не свойственными ему задачами.

Уезжая отсюда, я забираю частицу полка, и мы продолжим то, ради чего этот полк был создан.

И я очень хочу, чтобы никогда нас не заставили наши политические вожди смотреть друг на друга сквозь перекрестие прицела!»

Тимур был военным человеком, а значит, профессией его было убивать, но, слава Богу: на нем нет чужой крови! Что угодно могло произойти и в 1992 году в Крыму, и в 1981 году в Калининграде, когда Тимур был назначен ведущим ударной группы, находившейся в боевой готовности из-за возможных провокаций со стороны польских военных кораблей в связи с развернувшимся движением «Солидарности». Тимур, конечно, выполнил бы приказ блестяще, но впоследствии он говорил, что наших летчиков потом во всем бы и обвинили, как это произошло со сбитым на Дальнем Востоке в 1983 году «Боингом».

Будучи командиром дивизии на Севере, он должен был по разнарядке отправлять какую-то часть матросов в Чечню, но, найдя грамотные аргументы, не отдал туда ни одного человека!

Осенью 1992 года Тимуру предложили возглавить Военно-воздушные силы Грузии. Войны там тогда не было, разрухи тоже, {76} а самое главное, появлялась возможность работать без ограничений и создавать такую авиацию, какой она, по мнению Тимура, и должна быть. Поэтому, с точки зрения летной работы, предложение было очень заманчивым, не говоря уже о всяких благах, которые сулил Шеварднадзе. Но родиной Тимура была Россия, и по духу, по воспитанию он был русским человеком и служить вновь испеченному государству, конечно, не мог. Хотя с грузинскими родственниками у Тимура были очень теплые отношения. Он навещал отца, Автандила Александровича, не раз и я с детьми гостила в Тбилиси, и встречали нас по-родственному сердечно. Отец Тимура много сделал для нас, а позже, когда распался Советский Союз и в Грузии, как и во многих бывших республиках, наступила безработица, Тимур приезжал в Тбилиси, поддерживал отца и помогал ему. В 2003 году по приглашению мы ездили в гости к брату Тимура Ираклию, артисту театра им. Руставели. Тимур говорил, что, если бы Грузия подверглась агрессии, к примеру, со стороны Турции, он бы первым прилетел ее защищать.

Командующий морской авиацией Владимир Григорьевич Дейнека рассказывал, как в его кабинете Тимур советовался с ним, стоит ли отвечать на предложение грузинского руководства. Ответить, конечно, было необходимо, но как найти тактичную мотивировку отказа (других решений Тимур даже не предусматривал)? Сначала доложили обо всем Главкому, а потом Тимур позвонил Министру обороны Грузии и объяснил, что он морской летчик, летающий с палубы, а авианосцев в Грузии нет, и что его воспитала русская женщина и она не поймет, если он будет служить другому государству. После разговора Тимур положил трубку телефона и воскликнул: «Я ни за что не стал бы служить Грузии, даже если бы Шеварднадзе меня усыновил!»

Генерал-полковник В.Г.Дейнека впервые познакомился с Тимуром в Очакове в 1988 году. Он тогда был командующим авиацией на Северном флоте и много слышал об Апакидзе. После {77} короткой беседы он сказал: «Если будут вопросы — звоните», — и поразился напористости молодого командира, так болеющего за свое дело, потому что Тимур тут же произнес: «Есть вопросы. У меня просьба: отдайте в мой полк таких-то и таких-то летчиков!» Тимур говорил очень убедительно, а под конец добавил: «Вы сомневаетесь, что мы будем летать с авианосца. Я — Апакидзе, авианосец — «Тбилиси», и я буду с него летать!»

* * *

В 1992 году авианосец, уже с именем «Кузнецов», перебазировался в порт приписки Североморск, поэтому именно туда улетел из Крыма Тимур, а за своим командиром ушли 15 летчиков и 85 человек инженерно-технического состава. Эти люди, верные воинской присяге, и составили, тот костяк, опираясь на который, Тимуру удалось сохранить для страны палубную авиацию.

Семьи остались в Крыму, в неизвестности и тревоге, так как новые власти грозили выкинуть нас из квартир на улицу. Слава Богу, что этого не произошло! Много позже я узнала, что Тимур перед отъездом, опасаясь и переживая за нас, взял табельное оружие, пришел в штаб и предупредил, что если с его семьей что-нибудь случится, он не остановится ни перед чем! А его слова, и это знали все, никогда не расходились с делом.

Расставание было тяжелым, но Тимур меня обнадежил: «Скоро мы вернемся! Вся эта заварушка закончится — и мы снова будем вместе». Никто до конца не мог поверить, что возврата уже не будет. И мы остались ждать...

Сакский гарнизон, перейдя в подчинение Украины, постепенно стал умирать: прекратилась подача газа, горячей воды, отопления, электричество давали по часам. В потемках дети возвращались домой из школы и сидели при свечах в выстуженных квартирах. Зарплата в виде купонов была редким событием. Стих шум самолетов над городком — исчезло топливо. Летчики, специалисты высокой квалификации, чтобы прокормить семьи, занимались мелкой {78} торговлей, шли в подсобные рабочие, подавались на заработки в Россию или становились наемниками в странах третьего мира; некоторые просто спивались. Судьба каждого из них — отдельная печальная история. А вот те, кто решал их участь, получают пенсию в России, например, В.И.Безногих, главный предатель, сдавший сакский гарнизон Украине.

На Севере Тимур и его команда оказались в непростых условиях: жилья не хватало, не для всех нашлись должности, а остальные получили должности с понижением. Мы три года жили в Саках в ожидании перемен, и разлука была мучительной. В отпуск, зимой или осенью, Тимур рвался к нам, летом северяне работали в Крыму на «Нитке» по договоренности с Украиной, а в весенние и зимние каникулы мы приезжали в Североморск и жили вчетвером в маленькой комнатушке Тимура.

В каждом письме Тимура сквозила тоска по семье.

«Сегодня 28 мая, а у нас зима, кругом снег. Холодно. Ночи нет, солнце доходит до горизонта и поднимается опять вверх. Детей в гарнизоне стало меньше, в секции до 1 сентября всех объединил в одну группу — стало немного легче. Честно говоря, занятия с детьми — единственное дело, которое приносит удовлетворение, да еще полеты изредка, в основном время уходит на бумаги, которые никому не нужны.

Сейчас готовимся в Комсомольск, в ближайшее время полетим за самолетами, хоть немного передохну. Начал уставать — не от нагрузки, а от окружающего идиотизма. Лесенъка, в нашем государстве может закончиться нефть, газ, даже хлеб — но дураки не исчезнут никогда! Это наше национальное достояние, богатство.

...За меня не волнуйтесь, ничем не болею, очень по вас скучаю. Здесь, на Севере, понял, что вы все для меня значите. Сейчас понимаю, как хорошо мы жили в Саках лишь потому, что были вместе, и как плохо здесь только потому, что вы не со мной». {79}

«Работы очень много, приходится все делать с нуля. Береги себя и детей, все остальное в наше смутное время ничего не значит. Сознание того, что у меня есть вы, придает силы, я стал опять таким же, как до снятия с должности, то есть самим собой».

«Здесь начинается зима, периодически падает снег, который пока тает. Местные аборигены обещают, что на днях снег ляжет по-настоящему. Мне посылать ничего не надо, через три недели приеду домой. Марьку и Грузина поцелуй, очень истосковался по ним. Сейчас отчетливо понимаю, как хорошо мы жили в Саках, когда были все вместе!»

А вот письмо дочки: «Папуля, ты когда приедешь? Мы по тебе очень соскучились. Я соскучилась по тебе с первой минуты твоего отъезда!»

В 1995 году мы, наконец, переехали к Тимуру, и годы, проведенные на Севере, были для нас самыми счастливыми, хотя трудностей и тревог было много. В 1997 году я попала в больницу, состояние мое было столь тяжелым, что уже не было сил и желания жить, и я хотела только одного — скорее бы все кончилось. Спас меня Тимур. Он каждый день приезжал из нашего гарнизона в Североморск-1, чтобы поддержать меня! Нагрузка у него была безумная — он тогда командовал дивизией, и времени не было совершенно, но хоть на 5 минут он появлялся на пороге моей палаты. Его воля и его любовь вытащили меня с того света. Если бы я так же могла его спасти!..

В 1994 году в Совете Обороны было принято решение по поводу «Кузнецова»: он должен разделить участь других авианосцев ввиду отсутствия подготовленного авиакрыла. Если до конца года ничего не изменится — корабль будет продан.

«Я понял, — вспоминал Тимур, — если наш единственный авианосец продадут, то палубной авиации в нашей стране не будет {80} никогда. И все, ради чего мы уехали с Украины, пожертвовав всем, теряло смысл. И я решил сажать летчиков в жестких условиях и любой ценой».

То, что вынес на себе Тимур, трудно передать словами. Это был каторжный труд, потому что летчиков приходилось учить с нуля, каждого Тимур готовил лично и каждого лично сажал на палубу. Усложняли все и объективные условия: развал страны, нехватка топлива, самолетов, бытовая неустроенность, сами полеты в условиях Заполярья. «Готовить летчиков, — рассказывал Тимур, — было очень трудно, учитывая экономические трудности, инфантильность нашего руководящего состава, шкалу ценностей в авиации». Вся страна, по словам Тимура, находилась «в перевернутом штопоре»; в армии начался разброд, по полгода военные не получали зарплату, и жители нашего гарнизона брали в магазинчике продукты в долг, записывая покупки в долговую книгу.

У летчиков, перелетевших из Крыма вместе с Тимуром, закончились все сроки на допуск к полетам; аэродромы и службы обеспечения оказались в плачевном состоянии, оборудование выходило из строя, а запчастей не было. И никто не мог поверить, что в столь короткие сроки и в таких немыслимых условиях в стране появится первая десятка летчиков-палубников. «Кузнецов» был спасен!

«Надо отдать должное мужеству Тимура — вот где подвиг! — вспоминает Сергей Степанов, — Несмотря на предельно напряженный график работы, ему удалось довести до самостоятельных посадок на палубу больше 10 человек. «С запасом» подготовить каждого пилота не было ни средств, ни возможностей. Приходилось допускать к самостоятельным полетам и посадкам на палубу летчиков, прошедших минимально необходимое количество учебных и тренировочных полетов. Здесь нельзя было ошибиться ни в оценке летной подготовки каждого летчика, ни в его психофизиологическом состоянии. Цена ошибки... даже страшно предположить! Оценку готовности каждого летчика выполнял Тимур, {81} он же давал разрешение на каждый полет. На нем лежала вся ответственность, и он прекрасно понимал, что в трудной ситуации делить ее с ним никто не будет».

В 1994 году Тимур в интервью говорил: «Мы живем сегодняшним днем, надеемся на завтра, но что будет с нами, с вооруженными силами — не знает никто, никто не ответит на этот вопрос...»

Ради будущего Тимур делал все, что было в его силах, преодолевая все трудности, — и его пилоты по уровню летной и боевой подготовки встали на мировой уровень. Поэтому на вопрос: «Способны ли мы защитить себя?» — он с полной ответственностью и гордостью отвечал: «Я уверен, что мои летчики, личный состав вверенной мне дивизии, если придет лихая година, свой долг выполнят, и выполнят его по-настоящему!»

* * *

В 1996 году авианосец «Кузнецов» ушел на боевую службу в Средиземное море, и благодаря успеху наших палубных летчиков весь мир узнал, что в России есть авианосный флот и есть сильная корабельная авиация.

На период боевого похода Тимур был назначен командиром авиакрыла, и вся тяжесть полетов в новых для летчиков условиях, ответственность за их безопасность легла на его плечи. По словам летчика-испытателя Сергея Мельникова, Тимур совершенно не щадил себя, садился на палубу до 7 раз в день, показывая пример другим.

С трудностями пришлось столкнуться еще до начала боевой службы, при перебазировании на корабль, так как основная часть летчиков перелетала уже в условиях полярной ночи, что делалось впервые.

В интервью корреспонденту газеты «На страже Заполярья», взятому во время похода «Кузнецова», Тимур подробно рассказал, {82} в каком положении оказались пилоты перед началом боевой службы и что пришлось им испытать в Средиземном море.

«Ситуация, в которой мы оказались в период подготовки к длительному плаванию, вообще-то нестандартная. Потому что никогда и нигде летчики не выходили на боевую службу с такими перерывами в полетах. Мы напоминали японцев образца 1945 года. При отсутствии однотипной спарки восстановили всех летчиков прямо на боевой службе. Не от хорошей жизни, но, тем не менее, это сделали. Летчики, которых мы взяли в поход, сейчас летают самостоятельно все, хотя, когда мы уходили сюда, твердой уверенности, что сможем выпустить всех, не было. Поэтому каждому была составлена индивидуальная программа, и каждого выпускали в самостоятельный полет по качеству подготовки. Начинает хорошо получаться на спарке, значит, может летать.

И все равно каждый взлет — это огромная эмоциональная нагрузка. Три месяца не сидеть в боевом самолете — это многовато. К тому же вывозят на спарке Су-25УТГ, которая ничего общего не имеет с Су-27К.

Потом летчик взлетает сам, и первый полет, который он выполняет после перерыва над морем, для него с психологической точки зрения — серьезное испытание. Чтобы двумя словами охарактеризовать это состояние, думаю, не ошибусь, если скажу: первая мысль, которая посещает летчика, взлетевшего самостоятельно здесь, в Средиземном море, будет: «Может, я зря взлетел?» Я им так и говорю: «Сомнения появляются у любого. Делаете деревянное лицо, берете волю в кулак, вспоминаете, что вы русский летчик, и садитесь на палубу. И все — никаких проблем не будет».

...Конечно, разница в полетах там, на Севере, и здесь есть. При невозможности сесть на палубу корабля каждый летчик там знал — у него есть запасной аэродром. Он мог сесть или на свой, или на ближайший. В 94-м и 95-м годах у нас были случаи, когда гак не брал трос по 2–3 раза кряду, и летчик спокойно уходил на свой аэродром. Здесь мы летаем при отсутствии запасных аэродромов. {83} Те, которые мы назначаем сами для себя на летную смену, являются не запасными, а аварийными. К примеру, в районе, где мы сейчас летаем, на территории Кипра есть три аэродрома. Но они чужие, греческие. Мы не знаем, как нас там примут. То есть Греция официально подтвердила, что разрешает садиться нашим экипажам в экстремальных ситуациях на этих аэродромах. Но каждый летчик прекрасно понимает, что уходить туда ему нужно при дефиците топлива, потому что по-другому сделать нельзя — с большим остатком самолет на палубу не садится. Удаление до этих запасных аэродромов 200–300 километров — это много для истребителя. Кроме того, существует языковой барьер. Помимо всего прочего, там погода должна быть хорошей — местность гористая, а если пробивать облака на авось, полет может закончиться плачевно.

Те полеты, которые мы выполняли в Баренцевом море, — сложные, требующие высокого профессионального мастерства от летчика, — кажутся по сравнению с теперешними детскими. Полеты с корабля у родного берега — да, это трудное и опасное дело, но их нельзя сравнить с полетами, которые выполняются на боевой службе.

Я по себе могу сказать: тут каждый раз, когда взлетаешь, все время в напряжении. У меня 170 посадок, тем не менее, расслабиться я не мог ни разу. Когда заходишь на посадку, приходится мобилизовывать волю, знания, мастерство для того, чтобы успешно завершить полет.

Средиземное море — оно каждый раз разное. Летчику, который обладает жестким, устойчивым стереотипом, в таких условиях с корабля летать очень тяжело. Да и корабль здесь каждый день разный.

Кроме того, сама жизнь на корабле непривычна. Большинство летчиков к палубе не приучены. Одно дело: сел — взлетел, ну максимум неделю прожил на корабле. Совсем другое — быть здесь длительный период. Летчики находятся в нестандартной для себя {84} ситуации. Сказывается замкнутость пространства, человек должен привыкнуть к кораблю, адаптироваться. У нас этот процесс прошел более или менее спокойно.

...Спрашиваете, каким должен быть летчик корабельной авиации? Прежде всего, он должен быть подготовлен в профессиональном отношении. Это должен быть летчик, который освоил сложный и высший пилотаж во всем диапазоне скоростей, то есть получил основательную базовую подготовку. Он должен быть подготовлен к атаке воздушных, морских и наземных целей и, соответственно, должен иметь желание летать с авианосца. Без желания тут нечего делать. Потому что тот стресс, который испытывает палубный летчик в каждом полете, просто так не проходит....Но я должен сказать, что не заметил, чтобы кто-то из наших пилотов был в шоковом состоянии. Все летают, и летают, я считаю, нормально».

А вот впечатления Тимура, записанные уже после похода. «В океане летный состав испытывал величайшее морально-психологическое напряжение, вызванное бескрайним морем. Оно было таково, что летчик перед взлетом забывал выпустить закрылки, снять стартовый тормоз (в процессе разбега!) и даже включить форсаж:!

Были неприятные переживания от посадки на палубу с маленьким остатком топлива, когда до запасного аэродрома уже не дойти, а в воду прыгать нельзя — акулы! Это такие твари! Я когда увидел плавник, восторга не испытал. В Средиземном море просто пропадает желание летать до предельного остатка, и от корабля отходить не хочется».

Случалось, что по курсу авианосца появлялось постороннее судно. «Рыбачок» вывешивает сигнал: «Потерял управление», а в воздухе в это время — две спарки без топлива. Авианосец вынужден сворачивать с боевого курса, на котором самолеты садятся на палубу, время уходит. Можно представить состояние летчиков, {85} когда топливо на исходе! Как вспоминал потом подполковник Константин Кочкарев, после такой напряженной посадки потребовалось еще около часа, чтобы все встало на свои места, «прошла мелкая дрожь в руках и ушли дурные мысли».

* * *

Тимур не раз попадал в сложные ситуации, особенно в первые дни похода. Однажды он с полковником Алексеем Власовым только взлетел с трамплина — им в лоб идет норвежский истребитель. И, чтобы не столкнуться, им пришлось отворачивать на скорости, на которой самолет почти не управляется. В другой раз Тимур сразу же после взлета с трамплина вынужден был идти на перехват французского самолета «Атлантик», который фотографировал наш авианосец. Француз пытался избавиться от атакующего российского самолета и опасным маневром загнать его в воду, и, когда Тимур ушел от него на малой высоте, «Атлантик» сам чуть не упал в море. Тимур блестяще выполнил свою задачу, отогнал чужой самолет от корабля и долго преследовал его.

Подполковнику Мечиславу Савицкому пришлось заходить на посадку против солнца. После первого захода у летчика появились сомнения: «Смогу ли сесть по командам РВП^*? Попросил «Луну»^** на 100%, а она и так на 100%, стало очень тоскливо. Но ведь Апакидзе не дурак, раз выпустил. Решил: два захода на посадку делаю, не сяду — буду прыгать.

...Этот полет был самым трудным в моей жизни, он не идет ни в какое сравнение с первым самостоятельным полетом с авианосца».

А при взлете парой на перехват после схода с трамплина у М.Савицкого частично отказал двигатель. Летчик слил топливо и кратчайшим путем зашел на посадку. Права на ошибку у него не было — в случае непопадания самолета на трос аэрофинишера {86} уход на второй круг был бы невозможен. Опыт и мужество Мечислава позволили сохранить боевую машину и свою жизнь.

Иногда риск был просто неоправданным. Вот случай, рассказанный С. Степановым.

«Выход в океан «Кузнецова» необходимо было использовать для изучения возможностей авианосца и авиации. Для этого очень много было сделано, в том числе была предпринята попытка исследования возможностей комплекса самолет-авианосец на предельно допустимую балльность волнения при выполнении полетов. Уж на что Тимур — фанат полетов, но в тех условиях он был категорически против. Однако вышестоящий командир приказал — и в довольно серьезный шторм самолеты авиакрыла были подняты в воздух.

После взлета погода резко ухудшилась, запасных аэродромов нет. Летчикам пришлось садиться, когда палуба качалась с диапазоном плюс-минус 3 метра. (Для скептиков рекомендую попробовать сесть в лодку с причала при самом минимальном волнении.) Тимур, не будучи человеком набожным, в эти минуты обратился к Богу, так как более уповать было не на кого!

На конференции по итогам боевой службы автором этой идеи было сказано: «Летчикам иногда приходилось исправлять ошибки командиров». Все!»

В столь жестких условиях команда Тимура продемонстрировала удивительное мастерство и мужество, так как садиться пришлось практически без аварийных средств спасения в условиях предельной качки.

Ночью 23 февраля, в праздник, на эсминце «Бесстрашном» умирал мичман — пища попала в дыхательное горло. На судне был только фельдшер, а основная группа врачей, реанимационное отделение находились на «Кузнецове». Из руководящего летного {87} состава на авианосце остался только Тимур (остальные находились с визитом в Италии).

Надо срочно спасать человека, а в море шторм, баркас из-за сильного волнения подойти к эсминцу не может. Полеты на вертолете в ночное время на «Бесстрашный» запрещены уже более 10 лет, так как это корабль старого проекта и при посадке на него ночью было много жертв среди летчиков.

Тимур по распоряжению заместителя командующего Северным флотом вице-адмирала В.Т. Харникова вызывает командира авиагруппы вертолетчиков подполковника Николая Куклева:

— Человек погибает, полетишь?

— Не летал на него 10 лет.

— Что делать будем?

— Полечу!

— Ради спасения одного мы ночью, в шторм, рискуем твоим экипажем и реанимационной бригадой. Можно всех потерять!

Но Николай на К-27ПС полетел на «Бесстрашный», а Тимур привел в готовность дежурные силы — экипаж под руководством заместителя командира эскадрильи майора С. Мироненко — на случай спасения людей с вертолета Куклева.

Летчик сумел посадить машину на эсминец, хотя крен корабля был 20 градусов, оставил врачей и вернулся на авианосец.

А в 4 часа утра пришлось снова лететь за пострадавшим — ему потребовалась срочная операция. И Куклев, никому не докладывая, полетел второй раз и доставил мичмана и врачей на «Кузнецов».

Такие вот самоотверженные, героические люди были под началом Тимура в походе!

* * *

При полетах в нейтральных водах взаимное поведение летчиков разных государств определяется нормами международного {88} права. Но кроме законов писаных есть и другие. Когда «Кузнецов» вышел в Средиземное море, американцы телеграфировали ему: «Добро пожаловать!», что на морском языке означает оскорбление. На это заместитель командующего Северным флотом вице-адмирал Владимир Григорьевич Доброскоченко ответил: «Мы пришли к себе домой!» И все же в первые дни иностранные самолеты стремились показать свое превосходство, а израильские истребители три раза заходили в хвост Су-27, что символизировало поражение. Сергей Степанов рассказывает: «Гнев Тимура на разборе полетов был запредельным, в ход были пущены самые нелицеприятные и другие выражения не из словаря дикторов ТВ. Летчик, столкнувшийся с израильтянами, как он сам потом признался, не рад был, что чистосердечно рассказал обо всем, что произошло.

Как бы то ни было, но до конца боевой службы ни один наш самолет перехвачен не был».

Тимур собрал всех летчиков и разъяснил им, что они представляют великую страну и просто обязаны быть на высоте. Потом обратился к первому заместителю Главнокомандующего ВМФ адмиралу Игорю Владимировичу Касатонову, и тот дал «добро»: «Делайте все, что считаете нужным, только без уголовщины!»

«У нас появилась возможность продемонстрировать всю выучку летного состава, — вспоминал Тимур, — и я считаю, что мы заставили натовских летчиков уважать себя, хотя там очень сильные пилоты, слабых мы не встречали. Мы сталкивались с летчиками разных иностранных государств: Норвегии, Франции, Испании, Турции, Германии, Америки, Израиля, Италии, и через одну-две летные смены они стали спрашивать разрешения подойти к кораблю, сделать фотоснимки и т.д. Мы заставили уважать и свой флаг, и Военно-морской флот России».

Именно Тимур переломил ситуацию в первые дни похода. Адмирал И.В. Касатонов, вспоминая боевую службу, приводит такие факты: «Когда мы 28 декабря 1995 года начали полеты в {89} Центральной Атлантике, первым, кто взлетел, был генерал Тимур Апакидзе. И было величайшей радостью, когда наши, российские истребители действительно охраняли небо над отрядом кораблей России. Первым, кто вышел в учебную атаку по «Нимродам», «Орионам», английским, американским, голландским самолетам, по-настоящему прижал их к воде и показал силу и класс нашей палубной авиации, был Тимур Апакидзе!

Поиск по сайту: