АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Анатолий Эфрос 22 страница

Читайте также:
  1. DER JAMMERWOCH 1 страница
  2. DER JAMMERWOCH 10 страница
  3. DER JAMMERWOCH 2 страница
  4. DER JAMMERWOCH 3 страница
  5. DER JAMMERWOCH 4 страница
  6. DER JAMMERWOCH 5 страница
  7. DER JAMMERWOCH 6 страница
  8. DER JAMMERWOCH 7 страница
  9. DER JAMMERWOCH 8 страница
  10. DER JAMMERWOCH 9 страница
  11. II. Semasiology 1 страница
  12. II. Semasiology 2 страница

Говорят, что Хемингуэй выработал манеру именно так писать диалоги. Это верно, быть может, но вместе с тем, когда слушаешь в самой жизни те или иные беседы, как часто замечаешь эту мо­заику, кажется, совершенно бессвязных элементов. На самом же деле все крепко связано какой-то глубоко скрытой сущностью, о которой, возможно, так ни разу и не будет сказано впрямую, но которая зоркому глазу и чуткому уху должна быть видна и слышна.

Мне кажется, что Хемингуэю всегда важна не только сущ­ность, но и та причудливость, в которую эта сущность в разгово­рах облекается.

В этой разбросанности тем он как бы специально не отбирает главное, не сужает все до главного и до строго необходимого только для дела, потому что любит эту причудливую бесконечность, эту длительность, эту тягучесть. Любит потому, что она для него тоже есть жизнь.

И еще, как я уже сказал, он как будто цепляется за эту дли­тельность, ибо он знает, что в конце концов, когда этой длитель­ности наступит предел, — наступит и беда.

А притом все написано такими простыми и такими, в общем, короткими фразами, прозрачными фразами, суть каждой из кото­рых заключена, кажется, в передаче самого элементарного — встал, перешел, посмотрел, вынул из кармана, положил на стол, взял вилку, попросил поджарить яичницу, погладил кота, обнял сына, перешел из комнаты на веранду, раскрыл книжку, перечи­тал телеграмму, попросил остановить машину, сказал, чтобы по­тушили фары, и т.д. и т.п. Какая, однако, тревога во всем, какая боль, какое острейшее чувство секунды, какой страх перед следу­ющей страницей и какое вместе с тем мужество и спокойное осознание того, что следующая страница ничего хорошего не принесет.

 

«В нашей квартире было тепло и уютно», — писал Хемингуэй однажды, впрочем, нет, не однажды, он часто любил фиксировать тот момент в ощущении жизни, когда ему или кому-либо из его героев становилось тепло и уютно.

Это могло быть не только дома, но и в кафе, где можно развер­нуть блокнот и начать работать, или еще в каком-нибудь, казалось бы, неподходящем месте. Но всегда это ощущение возникало в таком месте, где вдруг наступало душевное спокойствие.

Он очень любил эти два слова — тепло и уютно, и часто их в самых разных книжках повторял.

Герой его последней книги очень любит свой дом, похожий на крепость или на корабль, способный выдержать ураган.

Он любит, когда зимой потрескивает камин, он любит смот­реть на свой дом даже издали, и от одного вида его дома у него на душе становится спокойно.

Хемингуэй это пишет не только про Томми Хадсона, которому немало лет, но и про себя, когда ему было всего двадцать пять.

Любитель приключений, путешествий, боя быков, охоты, че­ловек, знающий, что такое война, по собственному опыту и так безжалостно и трезво умеющий писать войну и все несчастья, с нею связанные, — кровь, смерть, увечье, — человек, так остро чувствующий всякую душевную и физическую боль и умеющий все это так сильно описать, этот человек очень любил душевное спокойствие и тот момент, когда «тепло и уютно». Впрочем, кто не любит такие моменты?

Но одно дело, когда любят их люди и по натуре своей спокой­ные, а другое — когда это любит непоседа, охотник и воин.

Именно у него по-особому звучит каждый раз эта фраза о ду­шевном спокойствии, о тепле и уюте.

Именно у него всегда чувствуешь, что уют и тепло — не веч­ны.

И душевное спокойствие — тоже.

Тяга в камине была хорошей, и в теплой комнате было прият­но работать — как часто прибегает он к описанию подобного ощущения, и каждый раз у вас отчего-то пробегает легкий холо­док по спине.

— Говорят, что счастье скучно, потому что скучные люди не­редко бывают счастливы...

 

Его герои часто не спят по ночам, их терзает бессонница. И в эти ночные часы они пробегают мысленно свою жизнь и вспоми­нают всех людей, которые их когда-то окружали, и им хочется, чтобы эти люди всегда оставались с ними.

 

Его герои часто остаются одни, не то чтобы они искали оди­ночества, а так получается, что им часто приходится оставаться одним, даже когда не хочется, и тогда Хемингуэй удивительно описывает, что эти люди чувствуют и что вообще с ними за эти часы происходит.

 

Он любил подробно рассказывать о том, как он или тот, кого он описывает, идет по улице, и назвать эту улицу, и сказать, что потом можно завернуть в такой-то переулок и по нему можно пройти на другую улицу вот с таким названием и что слева на этой улице находится то-то, а справа то-то.

И все эти названия улиц в его повествованиях говорят и об одиночестве, и о том, что, будучи одиноким, человек остро живет, остро фиксирует, и оттого иногда даже кажется, что Хемингуэй любит одиночество или, во всяком случае, любил его описывать.

Правда, при этом он должен знать, что можно прервать это одиночество, когда захочется, и тогда рядом окажется женщина, которую ты любишь, и дом и дети.

 

Полковник, который в Венеции ждет свою девушку, утром слишком рано проснулся, а девушки, особенно красивые, спят очень долго. И оттого у него много часов одиночества впереди.

И тогда Хемингуэй начинает очень подробно описывать эти минуты, часы, и утреннюю улицу, и пустой рынок, и номер гости­ницы, где в одиночестве ждет полковник.

И все это не тягостно, оттого что все это жизнь, и когда ты один, то ведь и тогда ты живешь. А еще это интересно описывать потому, что скоро придет она, что долго ждать, а ожидание это так остро.

 

Хемингуэй не пропустит как будто ни одного вкусового или зрительной ощущения, описывая это ожидание, и это так же существенно как если бы он описывал биение сердца.

У его героев, даже когда они пьяны, кажется, нет мыслей и ощущений стертых, мутных. Они, эти мысли, как камущки в воде — отчетливы и рельефны.

Хорошо чтобы были улицы, которые тебе приносили бы ра­дость даже одним названием, и чтобы был дом, и жена, и дети и чтобы не шалило здоровье, и чтобы работа была, потому что работа на случай беды - самое хорошее лекарство.

А еще хорошее лекарство - любить жизнь, ибо ведь ничто не вечно и однажды ты уже не сможешь надеть вот эти старые, купленные бог знает когда ботинки, удобную рубаху и этот свитер.

И для того, чтобы понять, что все это совсем не банально, нужно читать Хемингуэя, который был моден, а потом стал не моден, но который вечно останется Хемингуэем, ибо нет все же ничего лучше, чем простая, нормальная правда.

 

— Отчего вы так любите его? — однажды спросила меня одна американка. — Ведь он же кондовый гуманист.

Потом она сама засмеялась и добавила:

— Это не модно, но вечно.

А я подумал что слово «кондовый» в приложении к чему-либо другому звучит, возможно, не так уж приятно, но в сочета­нии со словом гуманизм оно, на мой взгляд, прекрасно.

 

…Говорят, что счастье скучно, думал я, лежа с открытыми гла­зами потому что скучные люди нередко бывают счастливы, а люди интересные и умные умудряется отравлять жизнь себе и всем вокруг.

 

…Мне бы хотелось... мне бы хотелось... чтобы рисовал, как Леонардо, и был живописцем не хуже Питера Брейгеля; или пользовался непререкаемой властью над всяким злом и умел безошибочно распутывать его в самом начале и пресекать легко и просто чем-нибудь вроде нажатия кнопки... Хорошо бы ко всему тому быть всегда здоровым и жить вечно, не разрушаясь ни те­лом, ни душой... Хорошо бы... хорошо бы...

 

Рисунок 1 Эфрос


Рисунок 2 Исаак Васильевич Эфрос.
Отец Будущего режиссера.
Начало 1930-х

 

 

Рисунок 3 В пионерском лагере
Толя Эфрос крайний слева. 1938

 

 

Рисунок 4 Детство

 

Рисунок 5 С мамой, дедушкой и бабушкой. 1929

 

 

Рисунок 6 С родителями на юге.

 

 

Рисунок 7 "Прекрасная вещь - свобода"
С сыном на отдыхе

 

Рисунок 8 Отец и сын.
Рисунок Н.Крымовой. 1958



Рисунок 9 С молодой женой Натальей Крымовой.
Рязань, 1952Отец и сын.

 

Рисунок 10 Как художник-сценограф
Дмитрий Крымов поставит с
А.Эфросом двенадцать спектаклей


 

 

«В детском театре была какая-то особая, чистая и сеселая обстановка…»


Рисунок 11 "Борис Годунов"
А.Пушкина. 1957

 

 

Рисунок 12 "В поисках радости"
В.Розова. 1957

 

 

Рисунок 13 "Друг мой, Колька!"
А.Хмелика. 1959

Рисунок 14 "Цветик-семицветик"
В.Катаева. 1962


«После Центрального детского был Театр имени Ленинского комсомола. Эти три года кажутся мне самыми горячими, самыми азартными. Чтоб попасть в наш театр, публика не раз ломала двери…»


Рисунок 15 "104 страницы про любовь"
Э.Радзинского. 1964

 

Рисунок 16 "В день свадьбы"
В.Розова. 1964


Рисунок 17 "Мой бедный Марат" А.Арбузова. 1965


Рисунок 18 "Снимается кино"
Э.Радзинского. 1965

 

 

Рисунок 19 "Чайка"
А.Чехова. 1966


 

«И вот мы попали на тихую маленькую улочку, которая так и называлась – Малая Бронная. Там я проработал почти семнадцать лет…»

 

Рисунок 20 Слева на право: И.Кириченко, Л.Дуров, Л. Богданова, Н. Волков


Рисунок 21

 

Рисунок 22


«Что такое наша работа? Это вечно перетруженная голова и мокрая рубаха (даже пиджак после репетиции хоть выжимай».


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.017 сек.)