ДЖЕЙКОБ ПЛАГ

ПОМОЩНИК БОЦМАНА

1832–1858

Слева от них сломалось дерево с таким треском, будто обвалилась крыша, Чак лишь успел крикнуть «ёпт!», и в это время здоровенный обломок просвистел у них под носом. Они шли по кладбищу, закрывая лица локтями, комки грязи, листья и ветки летали как живые, наэлектризованные, приставы несколько раз падали, ничего перед собой не видя, потом Тедди разглядел угольно‑черный силуэт впереди и стал показывать на него пальцем, поскольку кричать было бесполезно. Какой‑то пролетевший обрубок шоркнул его по волосам. Они побежали, а ветер лупил по ногам, и разлетавшаяся грязь облепляла колени.

Мавзолей. Петли стальной двери сломаны, порог зарос сорняками. Тедди потянул дверь на себя, и в это мгновение ветер отшвырнул его влево вместе с дверью, он рухнул на землю, дверь же сорвалась с нижних петель и с воем шандарахнула о стену. Проехав по грязи, Тедди поднялся, но мощный порыв ветра обрушился ему на плечи с такой силой, что он упал на одно колено перед зияющим черным проемом. Он просунулся внутрь.

– Ты когда‑нибудь такое видал? – спросил Чак, когда они стояли рядом на пороге, наблюдая за тем, как остров беснуется в слепой ярости. Вокруг них вихрем носились комки грязи, листья, сломанные ветки и камни, дождь же не утихал ни на минуту, и гул стоял такой, словно стадо кабанов неслось по земле, выворачивая ее копытами.

– Никогда, – признался Тедди, отступая на шаг.

Чак нашел сухой коробок спичек во внутреннем кармане плаща и чиркнул сразу тремя спичками, закрывая ладони всем телом. Стоя в проеме, они увидели пустую цементную раку; если когда‑то в ней и стоял гроб с телом, то он давно исчез. Пока не догорели спички, они подошли к каменной скамье за ракой и сели. Ветер продолжал носиться вокруг, громыхая дверью.

– По‑своему даже красиво, – сказал Чак. – Вон какое небо. Кажется, природа сошла с ума. Ты видел эту надгробную плиту, сделавшую сальто?

– Вообще‑то я ее подтолкнул, но все равно впечатляет.

– Ух ты! – Чак сжал в кулаках отвороты брючин, и под ним сразу образовались две лужи. Он попытался отлепить от тела насквозь промокшую рубашку. – Зря мы не остались в доме. Теперь, скорее всего, придется пересиживать здесь.

Тедди кивнул.

– Я, конечно, не специалист по ураганам, но у меня такое ощущение, что он еще раскочегарится.

– Если ветер изменит направление, это кладбище доберется и до нас.

– По мне, лучше быть здесь, чем там.

– Это да, вот только искать твердую почву под ногами в разгар урагана… считаешь, мы поступили умно?

– Не очень.

– Все произошло так быстро. Только что лил дождь, и вот уже мы, как Дороти, очутились в стране Оз.

– Это был торнадо.

– Что?

– Тогда. В Канзасе.

– А‑а.

Завывания достигли пронзительной ноты. Ветер, обнаружив каменную стену мавзолея, обрушился на нее с кулаками, стена задрожала, и эта дрожь передалась Тедди.

– Еще раскочегарится, – повторил он.

– Что там сейчас делают психи, как думаешь?

– Воют в ответ.

Какое‑то время они молча курили. Тедди вспомнил тот день, когда он с отцом вышел в море на моторке и впервые в жизни осознал, что природа к нему безразлична и что она гораздо могущественнее, чем ему казалось. Нынешний ураган представился ему этаким ястребом с загнутым клювом, с клекотом налетающим на мавзолей. Этот монстр вздымал волны высотой с башню, переламывал дома как спички и мог бы запросто зашвырнуть его в Китай.

– В сорок втором я был в Северной Африке, – сказал Чак. – Пережил там парочку песчаных бурь. Но это будет покруче. Хотя все забывается. Может, и тогда было что‑то подобное.

– Лично я не против, – откликнулся Тедди. – То есть я, конечно, не отправился бы сейчас на прогулку, но это лучше, чем холод. В Арденнах ты выдыхал, и пар тут же превращался в иней. Говорю, а у самого озноб. Пальцы замерзали так, что горели как обожженные. Ничего так, да?

– В Северной Африке нас доставала жара. Ребята буквально падали. Только что человек стоял, и вот уже валяется. У многих случалась коронарная недостаточность. Однажды я выстрелил в парня, так у него от этого зноя тело до того размякло, что он успел повернуться и проследить, как пуля вылетела из него с другой стороны. – Чак для большей убедительности пару раз ткнул пальцем в скамейку. – Вот так она вылетает, а он провожает ее глазами, – тихо сказал он. – Клянусь Богом.

– Единственный, кого ты убил?

– Вблизи. А ты?

– У меня не так. Я убил многих и все это видел невооруженным глазом. – Тедди прижался затылком к стене и уставился в потолок. – Если бы у меня был сын, я бы, наверно, не пустил его на войну. Даже на такую, как тогда, когда у нас не было выбора. Я не уверен, что от человека можно это требовать.

– Что?

– Убивать.

Чак подтянул к груди одно колено и сказал:

– Родители, подружка, друзья, не прошедшие медобследование в военкомате, все задают мне один и тот же вопрос, сам знаешь какой.

– Да.

– Что я чувствовал? Они хотят знать. А я не знаю, что я чувствовал. Это происходило с кем‑то другим. А я на это смотрел откуда‑то сверху. – Он развел руками. – Не знаю, как еще объяснить. Ты меня понимаешь?

– В Дахау нам сдались пятьсот эсэсовцев, – начал Тедди. – Там были репортеры, которые, как и мы, видели мертвые тела, сложенные штабелями на железнодорожной платформе. Они, как и мы, все понимали. И взглядами одобряли то, что мы сделали. А уж как мы хотели этого. Короче, мы расстреляли этих гребаных фрицев. Разоружили, поставили к стенке и расстреляли. Из ручных пулеметов. Триста с лишним, одним махом. А потом прошлись вдоль тел и добили в голову тех, кто еще дышал. Военное преступление, верно? Но это было лучшее, что мы могли сделать, Чак. Репортеры, сукины дети, нам аплодировали. А лагерники плакали от счастья. Поэтому нескольких эсэсовцев мы передали им. И они разорвали их на куски. К концу дня мы очистили эту землю от пятисот живых душ. Прикончили всех до единого. Никакой самообороны, никаких военных действий. Убийство чистой воды. И при том никаких сомнений. Они заслуживали худшего. Значит, все в порядке – но как дальше с этим жить? Как объяснить жене, детям, родителям то, что ты совершил такое? Казнил безоружных людей. Пусть даже врагов. Невозможно. Они никогда не поймут. Хотя ты это сделал во имя справедливости. И все же поступил аморально. И тебе уже не отмыться.

Чак заговорил после паузы:

– По крайней мере, это было во имя справедливости. А посмотри на этих несчастных болванов, возвращающихся из Кореи. Они так и не поняли, что они там делали. Мы остановили Адольфа. Мы спасли миллионы жизней. Так? Это уже кое‑что, Тедди.

– Да, кое‑что, – согласился он. – Иногда этого бывает достаточно.

– Да уж.

Мимо входа в мавзолей пронеслось целое дерево, вниз макушкой, вверх корнями, похожими на рога.

– Ты видал?

– Ага. Оно очнется посреди океана и скажет: «Секундочку. Тут что‑то не так».

– «Я же должно стоять вон там, на холме».

– «Сколько лет я мечтало увидеть его со стороны!»

Они тихо посмеялись, наблюдая за тем, как остров летает вверх тормашками, словно в ночном кошмаре.

– И много ли ты знаешь про это место, босс?

Тедди пожал плечами:

– Кое‑что знаю, хотя хотелось бы больше. Но и от того, что я знаю, мне делается страшно.

– Ого. Тебе страшно. Что тогда должен испытывать обычный человек?

Тедди улыбнулся.

– Предельный ужас?

– Вас понял. Считай, что я ужаснулся.

– Это заведение считается экспериментальным. Я тебе уже говорил – радикальная терапия. Его финансирует частично государство, частично управление пенитенциарной системы, но главные средства поступают из фонда, основанного КРАДом^[8]в пятьдесят первом году.

– Класс, – сказал Чак. – Борьба против коммунистов теперь ведется с острова в бостонской гавани. Интересно, каким же образом?

– Здесь проводят эксперименты на мозге, я так подозреваю. А результаты исследований Коули передает в ЦРУ через своих старых дружков по УСС. Наверно. Я не знаю. Про фенилциклидин что‑нибудь слыхал?

Чак помотал головой.

– ЛСД? Мескалин?

– Тоже нет.

– Это галлюциногены, – объяснил Тедди. – Наркотики, вызывающие галлюцинации.

– Ясно.

– Даже при минимальных дозах абсолютно здоровые люди вроде тебя или меня начинают видеть разные вещи.

– Например, пролетающие мимо вверх тормашками деревья?

– А, в том‑то и вся штука. Если мы оба это видим, то нет никакой галлюцинации. Каждый видит свое. Прикинь, ты опустил глаза и видишь, что твои руки превратились в кобр, которые готовы тебя сожрать.

– Веселенькая перспектива.

– Или капли дождя превратились в горящие угли, а обычный куст – в тигра, изготовившегося к прыжку.

– Еще веселее. Лучше уж не вставать с постели. И ты говоришь, что эти наркотики могут тебе внушить, что такие вещи происходят на самом деле?

– Не «могут», а внушат. При правильной дозе ты обязательно начнешь галлюцинировать.

– Те еще наркотики.

– Вот‑вот. И их действие мало чем отличается от того, что происходит с законченными шизофрениками. Вспомни этого… как его… Кена. С холодными ногами. Он в это верит. А Леонора Грант, которая видела в тебе Дугласа Фэрбенкса?

– А как ты насчет Чарли Чаплина, дружище?

– Могу изобразить, вот только не знаю, как он разговаривает.

– Сойдет и так, босс. Покажешься в моем ток‑шоу «Катскилл».

– Существуют задокументированные случаи, когда шизофреники сдирали себе лицо, принимая собственные руки за диких зверей. Они видят то, чего нет, слышат голоса, которых больше никто не слышит, прыгают с крыши, посчитав, что дом охвачен огнем, и все в таком духе. Галлюциногены вызывают такие же глюки.

Чак наставил на Тедди указательный палец.

– Похоже, ты знаешь гораздо больше, чем делал вид.

– Ну что тебе сказать? Я изучал данный вопрос. Чак, что, по‑твоему, произойдет, если давать галлюциноген настоящим шизофреникам?

– На это никто не пойдет.

– Это узаконенная практика. Шизофрения бывает только у людей. Ни у крыс, ни у кроликов, ни у коров. Если появились новые лекарства? На ком их будут тестировать?

– На человеке.

– Правильно. «Вот тебе сигара».

– Но это просто сигара и не более того?

– Считай так, если тебе хочется.

Чак встал и, положив руки на края раки, наблюдал за тем, как беснуется ураган.

– Значит, они дают шизофреникам наркотики, от которых те еще больше шизеют?

– Это одна тест‑группа.

– А другая?

– Галлюциногены дают нормальным людям, чтобы посмотреть, как отреагирует их мозг.

– Бред.

– Есть документальные подтверждения, дружище. Загляни как‑нибудь на конференции психиатров. Я заглянул.

– Ты сказал, что это узаконено.

– Так и есть, – подтвердил Тедди. – Как и исследования в области евгеники.

– Но если это узаконено, то мы ничего не можем сделать.

Тедди оперся на раку.

– Кто бы спорил. Но я здесь не для того, чтобы кого‑то арестовать. Меня послали, чтобы я собрал информацию. Вот и все.

– Постой… послали? Тедди, я хочу знать, черт возьми, глубоко ли мы увязли в этом дерьме.

Тедди со вздохом перевел взгляд на напарника:

– Глубоко.

– Вернемся назад. – Чак поднял вверх руку. – Давай с самого начала. Как ты оказался втянут в эту историю?

– Началось с Лэддиса. Год назад, – сказал Тедди. – Я отправился в психбольницу «Шаттак» под предлогом, что мне надо с ним побеседовать. Мол, известный его подельник находится в федеральном розыске, и Лэддис может пролить свет на его возможное местонахождение. Вот только Лэддиса там не оказалось. Его уже перевели в «Эшклиф». Звоню сюда, а мне говорят, что у них такого нет.

– И?

– И это разожгло мое любопытство. Я позвонил в несколько психиатрических больниц. Все знают про «Эшклиф», но никто не хочет касаться этой темы. Я встречаюсь со смотрителем Рентонского госпиталя для невменяемых преступников, с которым мы уже пересекались раньше, и спрашиваю его: «Бобби, что за дела? Это больница и тюрьма в одном флаконе, как и твой госпиталь?» А он качает головой: «Тедди, это совсем другое. Засекреченное заведение. Черный ящик. Не суй туда свой нос».

– А ты сунулся, – сказал Чак. – И меня определили тебе в помощники.

– Это не было частью плана, – возразил Тедди. – Мое начальство сказало, что мне нужен напарник, и я взял напарника.

– Значит, ты просто ждал предлога, чтобы попасть сюда?

– В общем, да, – сказал Тедди. – Только я и подумать не мог, что это случится. Даже с учетом побега пациентки. А если бы я был на другом задании? Или сюда послали бы не меня? Миллион «если». Мне просто повезло.

– Повезло? Ни хрена себе.

– Что?

– Это называется иначе, босс. Везение выглядит не совсем так. Окружающий мир выглядит не совсем так. Ты считаешь случайным, что тебя направили на это задание?

– Конечно, выглядит немного странновато, но…

– Когда ты первый раз позвонил в «Эшклиф» по поводу Лэддиса, ты представился?

– Естественно.

– Вот тебе и…

– Чак, это было ровно год назад.

– И что? По‑твоему, они не ведут учета? Особенно когда речь идет о пациенте, которого якобы у них нет?

– Повторяю – двенадцать месяцев назад.

– Господи, Тедди. – Чак положил ладони на края раки и, вдохнув в легкие побольше воздуха, тихим голосом продолжил: – Предположим, они здесь занимаются грязными делишками. А если они тебя «вели» еще до того, как ты ступил на этот остров? А если это они направили тебя сюда?

– Да ну, фигня.

– Фигня? Где Рейчел Соландо? Где хоть одно свидетельство, что она вообще существовала? Нам показали фото какой‑то женщины и досье, которое ничего не стоит сфабриковать.

– Но послушай, Чак… Даже если они ее придумали, даже если это сплошной спектакль, они никак не могли предвидеть, что именно меня пошлют на это задание.

– Тедди, ты наводил справки. Ты интересовался их заведением, расспрашивал о нем. Они обнесли водоочистительное сооружение забором с проволокой под напряжением. Они устроили больницу в военном форте. Они содержат чуть не сотню пациентов в заведении, рассчитанном на триста коек. Это гиблое место, Тедди. Ни в одной больнице не пожелали отвечать на твои вопросы, тебе это ни о чем не говорит? А главврач со связями в Управлении стратегических служб? А финансирование из «смазочного фонда» КРАД? Тут, куда ни кинь, всюду «правительственные операции». И ты еще удивляешься тому, что целый год не ты следил за ними, а они за тобой?

– Чак, сколько раз тебе повторять: откуда им было знать, что именно мне поручили дело мисс Соландо?

– Ты что, блин, тупой?

Тедди расправил плечи и поглядел на Чака сверху вниз. Тот извинительным жестом поднял руку:

– Пардон. Нервы.

– Ладно.

– Все, что я хочу сказать, босс: они знали, ты сюда рванешь под любым предлогом. Раз здесь убийца твоей жены. И они придумали этот побег. Отлично понимая, что ты, если надо, хоть с шестом перемахнешь через бухту.

Дверь наконец слетела с одной‑единственной петли и рухнула перед мавзолеем. Они смотрели, как она погромыхала на каменном пороге, а затем взлетела на воздух и унеслась по‑над кладбищем куда‑то вдаль.

Приставы тупо проводили ее взглядами, и после паузы Чак сказал:

– Мы ведь оба это видели, правда?

– Они используют людей как подопытных морских свинок, – сказал Тедди, думая о своем. – У тебя это не вызывает беспокойства?

– У меня это вызывает ужас, Тедди. Но откуда такие сведения? Ты сказал, что тебя послали собрать информацию. Кто тебя послал?

– В нашу первую встречу с Коули, помнишь, он спросил меня про сенатора?

– Да.

– Сенатор Херли, демократ от Нью‑Хэмпшира. Возглавляет подкомитет по общественному финансированию психического здоровья. Он обратил внимание на каналы, по которым сюда поступают денежки, и ему это не понравилось. А еще я познакомился с парнем по имени Джордж Нойс. Он какое‑то время провел здесь. В корпусе С. Через две недели после того, как его отсюда выпустили, он вошел в бар в городе Атлборо и начал пырять ножом людей. Незнакомых. В КПЗ он заговорил о драконах в корпусе С. Адвокат заявил о невменяемости своего подзащитного. Если кого и подводить под эту статью, то Нойса. Законченный псих. Но Нойс отказался от адвоката, в суде полностью признал свою вину и умолял отправить его в тюрьму, любую тюрьму, только не в психушку. Даже после года в заключении он периодически всем рассказывает истории про «Эшклиф». Истории вполне безумные, однако сенатор полагает, что, возможно, не такие уж они и безумные, как всем кажется.

Чак уселся на раку и закурил. С минуту он дымил, поглядывая на напарника.

– Но как сенатор вышел на тебя и как вы оба нашли Нойса?

На мгновение Тедди показалось, что он видит огненные разряды среди штормовых протуберанцев.

– На самом деле все было наоборот. Нойс нашел меня, а я потом сенатора. Бобби Фаррис, смотритель Рентонского госпиталя для невменяемых преступников, позвонил мне однажды утром и спросил, по‑прежнему ли я проявляю интерес к «Эшклифу». Да, ответил я, и тогда он рассказал мне про заключенного в Дедхаме, который раззвонил насчет этой больницы. Я съездил несколько раз в Дедхам, поговорил с Нойсом. Как‑то в колледже, вспоминал он, во время экзаменов, у него случился стресс. Наорал на преподавателя, в общежитии выбил кулаком окно. Дело кончилось беседой с кем‑то на психфаке. Короче, он согласился участвовать в эксперименте и заодно заработать на мелкие расходы. Спустя год, благополучно вылетев из колледжа, он уже был классическим шизофреником: нес всякую околесицу на перекрестках, галлюцинировал и все в таком духе.

– И этот парень, ты говоришь, еще недавно был нормальным…

Тедди снова увидел огненные разряды и, подойдя к проему, пригляделся. Молнии? Вполне возможно, хотя прежде их не было.

– Как ореховый торт. Может, у него и были небольшие проблемы с… как это называется?.. «самоконтролем»… но в целом в здравом уме. А спустя год – совершенный безумец. Однажды на Парк‑сквер он увидел человека и решил, что это тот профессор, который порекомендовал ему обратиться на психфак. Короче, Нойс обознался, но что он из него сделал, лучше не пересказывать. После этого он и попал в «Эшклиф». В корпус А. Но там он не задержался. К тому времени он сделался буйным, и его перевели в корпус С. Они накачали его галлюциногенами и стали наблюдать за тем, как его пожирают драконы и как он сходит с ума. Видимо, они малость переборщили, поскольку под конец, чтобы его как‑то угомонить, они пошли на операцию.

– Операцию, – повторил Чак.

Тедди кивнул:

– Трансорбитальная лоботомия. Веселая штуковина, Чак. Ты получаешь порцию электрошока, а затем они вводят тебе в глаз – внимание! – пестик для колки льда. Кроме шуток. Без анестезии. Потыкали там и тут, вытащили из мозга парочку нервных волокон, и до свидания. Зашибись.

– Нюрнбергский кодекс запрещает…

– …экспериментировать на людях в интересах науки, да. Мне тоже казалось, что можно возбудить дело, ссылаясь на Нюрнбергский кодекс. И сенатор так думал. Полный запрет. Эксперимент допустим только как способ воздействия на конкретную болезнь. То есть врачу достаточно сказать: «Послушайте, мы же пытаемся помочь бедняге, вдруг этот наркотик приостановит развитие шизофрении?» – и с точки зрения закона к нему никаких претензий.

– Секундочку, секундочку, – перебил его Чак. – Ты только что говорил, что этому Нойсу сделали транс…

– Трансорбитальную лоботомию.

– Но если цель хирургического вмешательства, пусть даже такого средневекового, состоит в том, чтобы успокоить больного, почему же тогда он ухайдакал человека на Парк‑сквер?

– Очевидно, не сработало.

– И часто такое происходит?

Тедди снова увидел в небе яркую дугу и сквозь грохот явственно расслышал рев мотора.

– Приставы! – Голос звучал слабо, но все‑таки долетел до их ушей.

Чак перекинул ноги через раку, вскочил и подошел к проему, где стоял Тедди. В дальнем конце кладбища они разглядели свет автомобильных фар, услышали сухой треск мегафона, а затем усиленный крик:

– Приставы! Если вы здесь, пожалуйста, подайте сигнал. Это помощник смотрителя, Макферсон. Приставы!

– Как тебе это нравится? Они нас нашли.

– Мы на острове, босс. Они нас всегда найдут.

Их взгляды встретились. Впервые за время их знакомства Тедди увидел в глазах Чака страх, который тот пытался подавить, стиснув челюсти.

– Все обойдется, дружище, – подбодрил его Тедди.

– Приставы! Вы здесь?

– Не знаю, – сказал Чак.

– Я знаю, – сказал Тедди, вовсе не будучи в этом уверен. – Держись за меня. Мы выберемся из этой хрени, Чак. Даже не сомневайся.

Они перешагнули через порог. Ветер встретил их жестко, как мощная линия нападения в американском футболе, но они устояли на ногах и, держась друг за друга, медленно двинулись навстречу горящим фарам.

– Вы что, офонарели? – прокричал Макферсон, состязаясь с ветром, пока джип громыхал по самодельной дорожке вдоль западного края кладбища.

Он сидел на пассажирском сиденье, глаза красные, все очарование техасского деревенского парня смыло с лица. С водителем они были незнакомы. Молоденький паренек, худая мордашка, острый подбородок – вот и все, что Тедди сумел разглядеть из‑под капюшона. Но джип он вел как профессионал, лихо продираясь сквозь кустарник и груды обломков, как будто ничего этого и не было.

– Только что скорректировали прогноз: не тропический шторм, а ураган. Скорость ветра около ста миль в час. К полуночи ожидают до ста пятидесяти. А вы, ребята, решили прошвырнуться?

– Откуда известно, что прогноз скорректировали? – спросил Тедди.

– Радиолюбитель, пристав. Еще пару часов, и эту связь мы тоже потеряем.

– Наверняка.

– Вместо того чтобы прочесывать территорию, мы разыскивали вас. – Он отвернулся, хлопнув ладонью по спинке своего сиденья и тем как бы сказав, что они его больше не интересуют.

Джип подпрыгнул на кочке, и мгновение Тедди не видел ничего кроме неба и не чувствовал земли под собой, но после жесткого контакта с грунтом джип вместе с дорогой совершил крутой поворот, и тут ему слева открылся океан: вода вспенивалась, как от взрывов, и разбегалась огромными грибовидными облаками.

Джип перемахнул через гряду невысоких холмов и врезался в гущу деревьев. Тедди с Чаком, сидевшие сзади, вцепились в сиденья, их мотало из стороны в сторону и сталкивало друг с другом, когда же они вырвались на открытое пространство, то увидели перед собой обратный фасад особняка Коули. Джип преодолел еще четверть акра земли, усеянной щепой и сосновыми иголками, и выбрался на подъездную дорожку. Тут водитель наконец похерил первую передачу и с ветерком подкатил к главным воротам.

– Мы идем к доктору Коули, – объявил Макферсон, снова развернувшись к седокам на заднем сиденье. – Ему не терпится поговорить с вами, ребята.

– А я уж тут подумал, что моя мамочка вернулась в Сиэтл, – мгновенно отреагировал Чак.

Они приняли душ в подвальном помещении общежития для персонала и получили чистую форму из стопки, предназначенной для санитаров, а их собственную одежду отправили в прачечную. Зачесав волосы назад, Чак оглядел свои белые брюки и белую рубашку со словами:

– На карту вин взглянуть не желаете? Сегодня наше фирменное блюдо – говядина по‑веллингтонски. Рекомендую.

В душевую просунул голову Трей Вашингтон. Он с трудом сдержал улыбку при виде их нового облачения, а затем сказал:

– Мне поручили отвести вас к доктору Коули.

– Нам всыплют по первое число?

– По крайней мере по второе.

– Рад вас видеть, господа, – приветствовал их Коули.

Он явно благодушествовал, глаза его сияли. Трей оставил их, и они вошли в зал заседаний на верхнем этаже больницы.

Вокруг длинного стола тикового дерева сидели врачи, кто в белом халате, кто в костюме, перед каждым стояли лампы с зеленым абажуром и пепельницы, в которых дымились сигареты и сигары, и только Нэринг, сидевший во главе стола, курил трубку.

– Коллеги, позвольте вам представить федеральных судебных приставов, о которых мы здесь вели речь. Дэниелс и Ауле.

– Почему вы не в форме? – спросил кто‑то.

– Хороший вопрос, – подхватил Коули, явно наслаждаясь ситуацией, как показалось Тедди.

– Мы решили пройтись, – ответил он.

– В такую погоду? – Доктор показал пальцем на высокие окна, крест‑накрест заклеенные толстым скотчем, слегка вибрирующие, словно дышащие. По стеклам барабанили пальцы дождя, здание скрипело под напором ветра.

– Представьте, – сказал Чак.

– Садитесь, господа, – предложил им Нэринг. – Мы уже заканчиваем.

Они высмотрели два свободных стула в конце стола.

– Джон, – Нэринг обратился к Коули, – нам нужен консенсус по этому вопросу.

– Вы знаете мое мнение.

– И мы все относимся к нему с уважением, но если нейролептики помогут нам снизить дисбаланс серотонина, боюсь, что у нас нет другого выхода. Мы должны продолжить исследования. Наш первый тестовый пациент, э, Дорис Уолш, отвечает всем критериям. Я не вижу здесь проблемы.

– Меня тревожит, какой ценой мы этого добьемся.

– Она в любом случае не столь высока, как хирургическое вмешательство, и вы это знаете.

– Я говорю о возможном риске для нервных узлов и коры головного мозга. Первые исследования в Европе показали опасность неврологического разрушения, аналогичного тому, которое вызывается энцефалитом и инсультом.

Нэринг отмахнулся от этого возражения и поднял руку.

– Тех, кто поддерживает обращение доктора Бротигана, прошу проголосовать.

Все, за исключением Коули и еще одного врача, подняли руки.

– Это можно назвать консенсусом, – сказал Нэринг. – Мы обратимся к наблюдательному совету с просьбой о финансировании исследования доктора Бротигана.

Молодой врач, видимо тот самый Бротиган, кивками поблагодарил проголосовавших. Квадратная, типично американская челюсть, гладковыбритые щеки. На Тедди он производил впечатление человека, который сам нуждается в присмотре, слишком уж уверен в своей способности осуществить самые дерзновенные мечты своих пациентов.

– Что ж. – Нэринг закрыл лежащую перед ним папку и перевел взгляд на прибывших: – Как дела, приставы?

Коули поднялся и подошел к буфету, чтобы налить себе кофе.

– Говорят, вас нашли в мавзолее, – добавил Нэринг.

За столом раздались смешки в кулачок.

– Вы знаете место получше, где можно переждать ураган? – спросил Чак.

– Например, здесь, – сказал Коули. – В подвале.

– Мы слышали, что ветер может достичь скорости сто пятьдесят миль в час.

Коули кивнул, стоя к ним спиной.

– Сегодня утром в Ньюпорте на Род‑Айленде было уничтожено тридцать процентов домов.

– Надеюсь, Вандербильты не попали в их число, – сказал Чак.

Коули сел на свое место.

– Днем ураган пронесся через Провинстаун и Труро. О разрушениях ничего не известно, поскольку дороги не функционируют. Как и радиосвязь. Но, судя по всему, мы на очереди.

– Сильнейший шторм в этих местах за последние тридцать лет, – заметил один из врачей.

– Окружающий воздух превратился в статическое электричество, – продолжал Коули. – Поэтому вчера наш коммутатор накрылся, а радиоприемники почти ничего не улавливали. Если нас ждет прямой удар, не знаю, какие строения уцелеют.

– Вот почему я настаиваю, – сказал Нэринг, – что все пациенты «синей зоны» должны быть прикованы наручниками.

– «Синей зоны»? – переспросил Тедди.

– Корпус С, – уточнил Коули. – Пациенты, представляющие опасность для себя, для этого заведения и для общества в целом. – Он повернулся к Нэрингу: – Мы не можем пойти на это. Если больницу затопит, они утонут. Сами знаете.

– Только в случае настоящего наводнения.

– Вокруг океан. Нас ждет ураган, несущийся со скоростью сто пятьдесят миль в час. «Настоящее наводнение» – это реальность. Мы удвоим охрану. Мы будем вести круглосуточное наблюдение за всеми пациентами «синей зоны». Без исключений. Но они и так сидят под замком, поймите же. Мы не можем приковывать их к койкам. Это уже перегиб.

– Джон, тут или – или. – Это было тихо сказано темноволосым мужчиной в середине стола. Помимо Коули, он единственный воздержался во время голосования, когда Тедди и Чак только появились. Уткнувшись взглядом в столешницу, он беспрерывно щелкал шариковой ручкой, открывая ее и закрывая. По тону его голоса Тедди сразу догадался, что они с Коули приятели. – Без вариантов. Что, если вырубится свет?

– Есть резервный генератор.

– А если и он вырубится? Тогда все палаты откроются.

– Это остров, – возразил Коули. – Куда им податься? Не тот случай, когда можно сесть на паром, добраться до Бостона и устроить там заварушку. Если приковать их к койкам и больницу затопит, они погибнут, господа. Двадцать четыре живых существа. А если, не дай бог, что‑то случится с другими корпусами? Еще сорок два пациента? Страшно подумать. Вы сможете с этим жить? Я – нет.

Коули оглядел присутствующих, и Тедди вдруг почувствовал, впервые за все время, что этот человек способен на сострадание. Он понятия не имел, почему Коули позвал их на это совещание, но невольно закрадывалась мысль, что у главврача друзей здесь не много.

– Доктор, – подал голос Тедди. – Извините, что прерываю.

– Ничего, пристав. Это мы заманили вас сюда.

Тедди чуть не сказал: «Кроме шуток?».

– Когда мы утром толковали с вами о шифре Рейчел Соландо…

– Все в курсе того, о чем говорит пристав?

– «Закон четырех». – Бротиган расплылся в улыбке, которую Тедди с удовольствием подправил бы с помощью пассатижей. – Высший класс.

– Так вот, утром вы сказали, что у вас нет никаких предположений относительно последней комбинации.

– «Кто 67?» – включился в разговор Нэринг. – Правильно?

Тедди кивнул и, откинувшись на спинку стула, взял паузу.

Все взгляды обратились на него. Люди выглядели озадаченными.

– Вы правда не понимаете? – спросил Тедди.

– Не понимаем чего, пристав? – спросил приятель Коули.

Тедди присмотрелся к бейджу на больничном халате и прочел его имя: Миллер.

– У вас здесь шестьдесят шесть пациентов.

Врачи глядели на него во все глаза, как дети на дне рождения смотрят на клоуна в ожидании, что у того в руке сейчас появится очередной букет цветов.

– Сорок два, суммарно, в корпусах А и В. Двадцать четыре в корпусе С. Всего шестьдесят шесть.

Тедди заметил на отдельных лицах проблески озарения, но большинство выглядело по‑прежнему озадаченным.

– Шестьдесят шесть пациентов, – повторил он. – Таким образом, на вопрос «Кто 67?» напрашивается ответ: здесь содержится шестьдесят седьмой пациент.

Сидящие за столом переглядывались в полном молчании.

– Я не понимаю, – наконец изрек Нэринг.

– Что тут непонятного? Рейчел Соландо намекает, что есть шестьдесят седьмой пациент.

– Но это не так, – сказал Коули, держа руки на столе перед собой. – Идея интересная, пристав, и, будь это так, можно было бы считать, что с шифром мы разобрались. Но два плюс два никогда не равняются пяти, как бы вам этого ни хотелось. Если на острове всего шестьдесят шесть пациентов, то вопрос о шестьдесят седьмом сам собой отпадает. Вы со мной согласны?

– Нет. – Тедди старался говорить спокойно. – Тут мы с вами расходимся.

Прежде чем заговорить, Коули тщательно подбирал слова, словно подыскивая самые простые.

– Если бы не этот ураган, сегодня утром к нам поступили бы два новых пациента. Тогда общее число составило бы шестьдесят восемь. А если бы вчера ночью какой‑то пациент, не дай бог, умер, их стало бы шестьдесят пять. Число больных постоянно меняется в зависимости от обстоятельств.

– Ну а в ночь, когда мисс Соландо написала свой шифр, их было…

– Шестьдесят шесть, включая ее. Но никак не шестьдесят семь, пристав. Это называется «притягивать за уши».

– Это ее взгляд на вещи.

– Да, я понимаю. Но ее взгляд на вещи может быть ошибочным. Здесь нет шестьдесят седьмого пациента.

– Вы позволите нам изучить личные дела больных?

Его вопрос заставил сидящих за столом нахмуриться, а то и оскорбиться.

– Исключено, – отрезал Нэринг.

– Извините, пристав, но мы не можем вам этого позволить, – сказал Коули.

Тедди, опустив голову, разглядывал свою дурацкую белую рубашку и не менее дурацкие белые брюки. С виду официант. И такой же авторитетный. Если он подаст им мороженое, может, они скорее найдут общий язык…

– У нас нет доступа к личным делам персонала. У нас нет доступа к личным делам больных. И при этом вы хотите, чтобы мы нашли пропавшую пациентку?

Нэринг задрал голову, откинувшись назад.

Коули застыл, не донеся сигарету до рта.

Врачи зашептались.

Тедди посмотрел на своего напарника.

– Не гляди так, – прошептал Чак. – Думаешь, я что‑нибудь понимаю?

– Смотритель вам ничего не сказал? – вышел из оцепенения Коули.

– У нас не было такой возможности. Нас привез Макферсон.

– Господи, – воскликнул Коули.

– Что такое?

Главврач округлившимися глазами оглядел коллег.

– Что такое? – повторил свой вопрос Тедди.

Коули громко выдохнул и посмотрел на приставов:

– Мы ее нашли.

– Вы… что?

Главврач кивнул и сделал затяжку.

– Рейчел Соландо. Сегодня днем мы ее нашли. Она здесь, господа. За этой дверью и дальше по коридору.

Тедди и Чак одновременно оглянулись на дверь.

– Вы можете расслабиться, приставы. Ваши поиски закончены.

Коули и Нэринг вели их по коридору, выложенному черно‑белой плиткой, через двустворчатые двери в главный больничный корпус. Они миновали пост медицинской сестры по левую руку, свернули направо в большую комнату с флуоресцентными лампами и висящими на крючках палками для штор и увидели ее, сидящую на койке в светло‑зеленом больничном халатике чуть выше колен, со свежевымытыми каштановыми волосами, зачесанными назад и открывающими лоб.

– Рейчел, – обратился к ней Коули, – мы к тебе пришли с нашими друзьями. Надеюсь, ты не против.

Она расправила под собой халатик и подняла на гостей глаза, в которых застыло выражение по‑детски наивного ожидания.

На открытых частях тела никаких следов насилия.

Кожа цвета песчаника. Чистенькие лицо, руки, ноги. На босых ступнях ни царапинки от колючек или острых камней.

– Чем я могу вам помочь? – обратилась она к Тедди.

– Мисс Соландо, мы приехали сюда…

– Что‑то продать?

– Мэм?

– Надеюсь, не для того, чтобы что‑то продать. Не хочу быть резкой, но такими вещами занимается мой муж.

– Нет, мэм. Мы не собираемся ничего продавать.

– Это хорошо. Чем я могу вам помочь?

– Вы не скажете, где вы были вчера?

– Здесь. В своем доме. – Она повернулась к Коули. – Кто эти люди?

– Это офицеры полиции, Рейчел, – ответил главврач.

– Что‑то случилось с Джимом?

– Нет, – успокоил ее Коули. – Нет, нет. С Джимом все в порядке.

– А с детьми? – Она стала озираться. – Они во дворе. Они ничего не натворили?

– Нет, мисс Соландо, – сказал Тедди. – Ваши дети ничего не натворили. И с вашим мужем все хорошо. – Он перехватил взгляд Коули, который одобрительно кивнул. – Просто, э, до нас дошла информация, что вчера в вашем квартале появился человек, ведущий подрывную деятельность. Люди видели, как он на вашей улице раздавал коммунистическую литературу.

– О господи, только этого не хватало. Детям?

– Нет, насколько нам известно.

– В нашем квартале? На нашей улице?

– Боюсь, что так, мэм. Если вы нам расскажете, где вчера были, мы поймем, не пересекались ли ваши пути с этим типом.

– Вы меня обвиняете в том, что я коммунистка? – Она оторвалась от подушек и сжала в горстях простыню.

Коули посмотрел на Тедди, и в его глазах читалось: сами вырыли яму, сами из нее теперь выбирайтесь.

– Вы? Коммунистка? Какому нормальному человеку придет такое в голову? Вы истинная американка. Просто Бетти Грейбл.^[9]Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть.

Она выпустила простыню из одного кулака, чтобы почесать колено.

– Но я совсем не похожа на Бетти Грейбл.

– Только в смысле патриотизма. А внешне вы скорее похожи на Терезу Райт, мэм. Помните фильм, где она сыграла с Джозефом Коттоном лет десять‑двенадцать назад?

– «Тень сомнения». Да, меня с ней сравнивали. – Ее улыбка была одновременно любезная и чувственная. – Джим воевал. Он вернулся с фронта со словами «Мир стал свободным, так как все увидели, что американский путь единственно верный».

– Аминь, – сказал Тедди. – Я тоже воевал.

– Вы знали моего Джима?

– Боюсь, что нет, мэм. Я не сомневаюсь, что он прекрасный человек. Сухопутные войска?

Она поморщила носик.

– Морская пехота.

– «Верный навсегда», – произнес он слова клятвы морпехов. – Мисс Соландо, нам важно знать каждый шаг этого человека. Вы могли его и не заметить. Он очень хитер. Нам важно уяснить, где были вы, чтобы сравнить с его передвижениями и понять, не пересеклись ли вы с ним.

– Как ночью корабли?

– Вот‑вот. Вы меня понимаете?

– О да. – Она приподнялась и засунула под себя ноги, отчего у Тедди произошло движение внизу живота.

– Так не расскажете мне подробно про свой вчерашний день? – попросил он.

– Дайте подумать. Я приготовила завтрак Джиму и детям, сложила ему еду в ланч‑бокс, потом Джим ушел, я отправила детей в школу и решила поплавать в озере.

– Вы часто плаваете?

– Нет. – Она со смехом подалась вперед, как будто он с ней флиртовал. – Просто, не знаю, на меня что‑то нашло. Знаете, как это бывает? На тебя вдруг что‑то находит.

– Понимаю.

– Вот так было со мной. Я все с себя сняла и плавала в озере, пока руки‑ноги не отяжелели, тогда я вышла, немного обсушилась, снова оделась и пошла по берегу далеко‑далеко. Я собирала камешки и складывала из них такие маленькие замки.

– Сколько, помните? – спросил Тедди и сразу почувствовал на себе взгляд Коули.

Она подумала, закатив глаза к потолку.

– Да.

– Сколько же?

– Тринадцать.

– Довольно много.

– Некоторые совсем маленькие, – сказала она. – Размером с чашку.

– А потом?

– Потом я думала о тебе.

Тедди заметил, как Нэринг, стоявший по другую сторону койки, переглянулся с Коули и в недоумении поднял вверх руки.

– Почему обо мне? – спросил Тедди.

Ее улыбка обнажила зубы, которые могли бы показаться сжатыми, если бы не торчащий между ними красный кончик языка.

– Потому что ты мой Джим, глупенький. Ты мой солдат. – Она встала на колени, подалась вперед и, взяв Тедди за руку, принялась ее гладить. – Такая грубая. Мне нравятся твои мозоли. Как они скачут по моей коже. Я скучаю, Джим. Ты совсем не бываешь дома.

– Я много работаю, – сказал он.

– Сядь. – Она потянула его за руку.

Коули взглядом подбодрил пристава, тот позволил ей притянуть себя, и вот он уже сидел рядом с ней на койке. Внутренний жар в глазах, знакомый ему по фотографии, куда‑то исчез, по крайней мере на время, и сейчас, сидя подле нее, невозможно было не отдать должное ее красоте. Она производила впечатление какой‑то текучей среды: ее темные глаза мерцали как прозрачная вода, ее томные изгибы струились в воздухе, ее губы и подбородок казались слегка припухшими.

– Ты слишком много работаешь. – Ее пальцы скользнули к подвздошной ямке, словно разглаживая морщинку на узле его галстука.

– Кто‑то должен приносить в дом хлеб насущный, – сказал он.

– Мы в полном порядке, – сказала она, и он щекой почувствовал ее дыхание. – Нам всего хватает.

– Пока хватает. Я думаю о будущем.

– Никогда его не видела, – сказала Рейчел. – Помнишь, что говорил мой папа?

– Забыл.

Она пальцами расчесала его волосы на виске.

– «Будущее – это товар, который откладывается до лучших времен. А я плачу наличными». – Она прыснула и прижалась к его плечу, так что он почувствовал ее упругие груди. – Нет, милый, мы должны жить сегодняшним днем. Здесь и сейчас.

Эти же слова говорила ему Долорес. И губы, и волосы у них похожи, так что, если бы Рейчел совсем приблизила лицо, он бы грешным делом мог подумать, что говорит со своей покойной женой. Их роднила даже эта чувственная дрожь, о которой сама Долорес, даже после стольких лет совместной жизни, возможно, и не догадывалась.

Он пытался вспомнить, о чем собирался ее спросить. Необходимо вернуть ее назад. Заставить рассказать о вчерашнем дне… да… что произошло после того, как она прошлась по берегу и построила замки из камешков.

– Что ты делала после прогулки вдоль озера? – спросил он.

– А то ты не знаешь.

– Не знаю.

– Ты хочешь, чтобы я сказала это вслух? Да? – Она наклонилась так, что ее лицо оказалось на уровне его подбородка; ее темные глаза смотрели на него в упор, ее дыхание смешалось с его дыханием. – Так ты не помнишь?

– Нет.

– Лгунишка.

– Я серьезно.

– Не верю. Если ты действительно забыл, то тебя, Джеймс Соландо, ждут неприятности.

– А ты напомни, – прошептал Тедди.

– Ты хочешь услышать это от меня?

– Я хочу услышать это от тебя.

Она провела ладонью по его скуле и подбородку, а когда заговорила, ее голос звучал хрипло:

– Я вернулась домой еще мокрая после купания, и ты меня всю облизал.

Тедди взял ее лицо в ладони, чтобы не дать ей возможности еще больше сократить расстояние между ними. Его пальцы скользнули вверх, к вискам, и обнаружили там испарину. Он заглянул ей в глаза.

– Расскажи, чем еще ты вчера занималась, – прошептал он и заметил, что в ее кристально чистых глазах промелькнуло нечто. Пожалуй, страх, который затем распространился до верхней губы и переносицы. Он почувствовал, как она дрожит.

Она блуждала взглядом по его лицу, глаза делались все шире и шире, зрачки метались по орбите.

– Я тебя похоронила, – наконец сказала она.

– Да вот же я.

– Я тебя похоронила. В пустом гробу. Потому что твое тело разметало над Северной Атлантикой. Я положила в гроб твой солдатский жетон, это все, что удалось найти. А твое прекрасное тело, твое обгоревшее тело съели акулы.

– Рейчел, – вмешался Коули.

– Как кусок мяса.

– Нет, – сказал Тедди.

– Как кусок прожаренного жесткого мяса.

– Это был не я.

– Они убили Джима. Мой Джим мертв. А ты, блядь, кто такой?

Она вырвалась из его рук, отпрянула к стене и, пригвоздив его колючим взглядом, наставила на него указующий перст.

– Кто он, блядь, такой? – Она плюнула в Тедди.

Он был не в силах пошевелиться. Эта ярость, буквально выплеснувшаяся из ее глаз, парализовала его.

– Хотел меня выебать, морячок? Да? Засунуть в меня свой хуй, пока мои дети играют во дворе? Я знаю, что у тебя на уме! Убирайся! Ты меня слышишь? Убирайся к…

Она накинулась на него, чтобы вцепиться в лицо ногтями, но он успел вскочить с койки, и тут же два санитара, выскочив из‑за его спины с кожаными ремнями наготове, поймали Рейчел под мышки и повалили на постель.

Тедди трясло, его прошиб пот, крики Рейчел звенели у него в ушах:

– Сексуальный маньяк! Гнусная тварь! Мой муж, когда узнает, перережет тебе горло! Ты понял? Он отрежет твою голову к чертовой матери, и мы будем пить твою кровь! Мы будем в ней купаться, извращенец гребаный!

Один санитар налег на нее всем телом, а другой своей лапищей намертво прижал ее щиколотки, вдвоем они пропустили ремни сквозь прорези в металлическом брусе над ближним краем койки, спеленали больную крест‑накрест, грудь и ноги, затем продели ремни сквозь прорези бруса над дальним краем койки и стянули покрепче, а когда концы ремней вошли в пряжки, раздались характерные щелчки. Сделав свое дело, санитары отошли.

– Рейчел, – обратился к ней Коули по‑отечески мягко.

– Все вы гребаные маньяки. Где мои детки? Где они? Верните моих деток, суки! Верните моих деток!

Ее вопль прошил позвоночник Тедди, словно в него вошла пуля. Рейчел рванулась из пут с такой силой, что металлические брусы зазвенели.

– Мы к тебе зайдем попозже, Рейчел, – пообещал Коули.

Она плюнула в него, но плевок, не долетев, упал на пол, она опять завопила, на прикушенной губе выступила кровь, тут Коули кивнул приставам и двинулся к выходу, и они за ним, но Тедди еще успел оглянуться через плечо и встретиться глазами с Рейчел, которая вся выгнулась на матрасе, вены на шее вздулись, губы были мокрые от крови и слюны, и вопила она так, будто по ее душу пришли все мертвецы прошлого, пробравшись в палату через окно.

У Коули в офисе был бар, и, как только они вошли, он туда свернул, на минуту исчезнув из виду за белой марлевой занавеской, и Тедди успел подумать: «Только не сейчас. Господи, пронеси».

– Где вы ее нашли? – спросил он.

– На берегу, возле маяка. Кидала в море камешки.

Да вот же он: Тедди повернул голову налево и увидел Коули, двигавшегося встречным курсом. Зато теперь марлевая ткань закрыла встроенный книжный шкаф, а потом и окно. Тедди протер правый глаз в надежде, что это мираж, но не помогло, и тут в левую половину лица, сверху вниз, как в каньон, хлынула раскаленная лава. Он было решил, что это все Рейчел, продолжавшая дико вопить вдалеке, но дело обстояло хуже, боль пронзила мозг, словно в череп медленно втыкали десяток острых лезвий, лицо его исказила гримаса, а пальцы сами схватились за висок.

– Пристав?

Подняв глаза, он увидел Коули (их разделял стол), чья левая половина расплывалась, как будто перед ним был призрак.

– Да? – с трудом выдавил из себя Тедди.

– Вы побледнели как смерть.

– Босс, ты в порядке? – Неожиданно рядом вырос Чак.

– Да, – снова выдавил он.

Коули поставил на стол стакан с виски, и это было как отдача от выстрела.

– Сядьте, – сказал Коули.

– Все нормально, – заверил его Тедди, но два этих слова проделали путь от мозга до языка по какой‑то немыслимой винтовой лестнице.

Коули присел перед ним на стол, и Тедди послышался хруст костей, словно это трещали в огне обгоревшие балки.

– Мигрень?

Тедди хотелось кивнуть расплывающейся фигуре, но прошлый опыт подсказывал ему, что лучше не стоит.

– Да, – коротко выдавил он из себя.

– Я это понял по тому, как вы терли висок.

– А‑а.

– Часто она вас посещает?

– Пять‑шесть… – рот пересох, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы смочить язык слюной, – раз в году.

– Вам повезло. По крайней мере в одном отношении.

– То есть?

– У многих она циклична, повторяется каждую неделю. – Он оторвался от стола, и треск обгоревших балок повторился снова. Коули открыл аптечку. – Какие симптомы? – поинтересовался он. – Частичная потеря зрения? Сухость во рту? Вселенский пожар в голове?

– Попали в точку.

– Сколько веков изучаем мозг, и до сих пор никто не знает причину возникновения мигрени. Можете себе представить? Известно, что она обычно атакует теменную долю. Известно, что она вызывает закупорку кровеносных сосудов. Вроде бы микроскопические отклонения, но когда ты имеешь дело с такой хрупкой материей, как мозг, это равносильно взрыву. В общем, куча исследований, а знаем мы о причинах или долгосрочных последствиях не больше, чем о том, как лечить обыкновенную простуду.

Коули подал ему стакан воды и положил в ладонь две желтые пилюли.

– Это должно помочь. На пару часов вырубитесь, зато, когда придете в себя, будете снова как огурчик.

Тедди опустил взгляд на желтые пилюли и на стакан воды в ненадежной руке.

Потом поднял взгляд на Коули и попытался сфокусировать здоровый глаз на фигуре, от которой безжалостно яркий свет расходился белыми пучками.

Делай что хочешь, зазвучал голос в мозгу.

Тут чьи‑то ногти вскрыли левую часть черепа и всыпали туда горсть чертежных кнопок, и Тедди со свистом втянул в себя воздух.

– Господи, босс.

– Все обойдется, пристав.

И снова этот голос: Делай что хочешь…

Сквозь черепной пролом кто‑то вогнал железный штырь, и не успел Тедди прикрыть здоровый глаз тыльной стороной ладони, как оттуда хлынули слезы, а в желудке что‑то начало переворачиваться.

…только не принимай эти пилюли.

В желудке все окончательно перевернулось, а сам он съехал куда‑то в правый бок, пламя же добралось до извилин мозга, – еще минута этой пытки, и он прокусит себе язык.

Не принимай эти чертовы пилюли, зашелся внутренний голос, носясь взад‑вперед по горящему каньону, размахивая флагом и призывая под него войска.

Тедди опустил голову, и его вырвало на пол.

– Босс, босс… что с вами?

– Ой‑ой, – пробормотал Коули. – Здорово же вас прихватывает.

Тедди поднял голову.

Не…

Его лицо заливалось слезами.

…принимай…

В пролом вставили пилу

…эти…

и начали пилить мозг.

…пилюли…

Тедди заскрипел зубами, в желудке поднималась новая волна. Он попробовал сконцентрироваться на стакане в руке, заметил что‑то странное на большом пальце и решил, что это очередной глюк.

непринимайэтипилюли

Пила прошлась по розовым бороздам с особым размахом, и он с трудом подавил рвущийся крик, теперь вместе с языками пламени в голове метались крики Рейчел, а сама она заглядывала ему в глаза, он чувствовал на губах ее дыхание, а ее лицо в своих ладонях, большими пальцами он массировал ей виски, и все это время пила трудилась не переставая,

непринимайэтипилюли

и ладонь сама забросила их в рот, так что они чуть не влетели в трахею, вдогонку он плеснул воду, сделал глотательное движение и почувствовал, как пилюли проскочили пищевод, а он все глотал и глотал воду, пока не опустошил стакан.

– Вы еще скажете мне спасибо, – проговорил Коули.

Снова рядом вырос Чак, на этот раз с носовым платком. Тедди обтер им лоб и рот, после чего бросил платок на пол.

– Помогите мне его поднять, – сказал Коули.

Они помогли Тедди встать со стула, и, когда развернули, он увидел перед собой черную дверь.

– Никому не говорите, – попросил Коули. – За этой дверью есть комната, где я иногда люблю прилечь среди дня. Если уж на то пошло, раз в день. Сейчас мы вас там положим, и вы, пристав, поспите. Через пару часов вы проснетесь в полном здравии.

Тедди поглядел на собственные руки, обвившие чужие шеи и болтавшиеся как плети у него на груди. Выглядело это смешно. А на больших пальцах – оптическая иллюзия? – явственно виднелись… Что за хрень? Ему захотелось соскрести с кожи это «что‑то», но Коули уже открыл дверь, и Тедди в последний раз взглянул на…

Черные пятна.

Обувная вакса, подумал он, переступая с чужой помощью порог темной комнаты.

Каким образом черная вакса попала на большие пальцы?

Такие кошмары ему еще не снились.

Сначала он оказался на улицах Халла, по которым он ходил бессчетно в далеком уже детстве и юности. Вот он миновал старую школу. Вот прошел мимо универсама, где покупал жвачку и крем‑соду. Вот частные дома – Дикерсоны, Пакаски, Мерреи, Бойды, Верноны… А внутри никого. И снаружи никого. Городок обезлюдел. Мертвая тишина. Даже океана не слышно, а в Халле, в любом месте, ты всегда слышал океан.

Это было страшно – город без жителей. Присев на волнолом, тянувшийся параллельно Океанскому проспекту, он обшаривал взглядом пустынный пляж и ждал, но никто так и не появился. Он понял: все умерли, давно на том свете. И сам он – призрак, вернувшийся в этот город‑призрак. Нет города. И его здесь нет. Как нет самого понятия «здесь».

А потом он очутился в огромном мраморном зале, где было полно народу, а еще больничные каталки и красные мешочки для переливания крови, и сразу как‑то стало лучше. Где бы он сейчас ни находился, он был не один. Мимо него прошли дети – два мальчика и девочка, все трое в больничных халатиках. Испуганная девочка, вцепившись в своих братьев, сказала:

– Она здесь, она нас найдет!

К нему наклонился Эндрю Лэддис и дал ему прикурить со словами:

– Дружище, ты на меня не в обиде?

Это был мрачный образец человеческой расы – перекрученное тело, вытянутая голова с выпирающим подбородком, которому следовало бы быть вдвое короче, неровные зубы, отдельные пучки белесых волос на розоватом, покрытом коростой черепе, – но Тедди все равно ему обрадовался. Это был единственный знакомый ему человек в зале.

– У меня припасена бутылочка. – Лэддис подмигнул ему. – На тот случай, если ты захочешь кутнуть. – Он похлопал Тедди по спине, после чего превратился в Чака, что было в порядке вещей.

– Нам надо идти, – сказал Чак. – Часы тикают, дружище.

На что Тедди сказал:

– Мой родной город вымер. Ни одной живой души.

И тут же сорвался с места, так как через бальный зал с криком неслась Рейчел Соландо, вооруженная тесаком. Пока Тедди бежал, она успела зарубить троих детей: тесак взмывал и падал, взмывал и падал, он же встал как вкопанный, завороженный этой картиной, понимая, что сделать ничего нельзя, дети погибли.

Рейчел подняла на него глаза. Ее лицо и шея были забрызганы кровью.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала она.

– Что? – Он замешкался. – Это грозит мне неприятностями.

– Если ты мне поможешь, я стану твоей женой. Долорес. Она к тебе вернется.

– Да, конечно, – ответил он и бросился ей на помощь. Каким‑то образом они вдвоем подняли сразу всех детей и вынесли их через заднюю дверь во двор и дальше, к самому озеру. Нет, они не бросили их в воду. Они нежно положили их на поверхность, и те пошли ко дну. Один из мальчиков несколько раз отчаянно взмахнул рукой, но Рейчел успокоила Тедди:

– Ничего. Он не умеет плавать.

Они стояли на берегу и смотрели, как мальчик идет на дно. Рейчел обняла Тедди за талию и сказала:

– Ты будешь моим Джимом, а я твоей Долорес. Мы сделаем новых детей.

Какое мудрое решение. Тедди даже удивился, как он сам до этого не додумался.

Он последовал за ней в «Эшклиф», по дороге к ним присоединился Чак, и они втроем вошли в коридор длиною в целую милю.

– Она ведет меня к Долорес, – объяснил он Чаку. – Я возвращаюсь домой, дружище.

– Здорово! – сказал Чак. – Рад за тебя. А мне с этого острова уже не вырваться.

– Не вырваться?

– Нет, но это ничего, босс. Ничего страшного. Мое место здесь. Здесь мой дом.

– А мой дом – там, где Рейчел.

– В смысле Долорес.

– Ну да. А я что сказал?

– Ты сказал «Рейчел».

– Да? Извини. Ты правда считаешь, что твой дом здесь?

Чак кивнул:

– Я здесь с самого начала и никуда отсюда не уеду. Да ты посмотри на мои руки, босс.

Тедди посмотрел. Руки как руки, о чем он ему и сказал. Но Чак помотал головой:

– Они неправильные. Иногда мои пальцы становятся мышами.

– Ну, тогда я за тебя рад, что ты дома.

– Спасибо, босс. – Чак похлопал его по спине и превратился в Коули, Рейчел же оказалась далеко впереди, и Тедди ускорил шаг.

А Коули сказал:

– Вы не можете любить женщину, которая убила своих детей.

– Могу. – Тедди пошел еще быстрее. – Вы ничего не понимаете.

– Да? – Коули, даже не переставляя ноги, держался рядом с Тедди. Он как бы скользил по земле. – И чего же я не понимаю?

– В этом кошмарном мире один я не выживу. Нет, нет. Только с ней. С моей Долорес.

– Ее зовут Рейчел.

– Я знаю. Но мы договорились. Она будет моей Долорес, а я ее Джимом. Это хороший уговор.

– Ой‑ой, – сказал Коули.

Трое детей, мокрые насквозь, с дикими криками бежали по коридору им навстречу.

– Какая еще мать способна на такое? – риторически спросил Коули.

Меж тем дети промчались мимо них, и тут то ли в воздухе что‑то изменилось, то ли еще что, но дальше, как эти трое ни тщились, они бежали на месте.

– Убить собственных детей! – воскликнул Коули.

– Она не хотела, – возразил ему Тедди. – Ей просто стало страшно.

– Как мне? – сыронизировал Коули, только это был уже не Коули, а Питер Брин, пациент, который всего боялся. – Ей стало страшно, и поэтому она убила своих детей, то есть к ней не может быть никаких претензий?

– Нет. В смысле да. Питер, ты мне не нравишься.

– И что вы в связи с этим собираетесь делать?

Тедди приставил к его виску дуло табельного пистолета.

– Тебе сказать, сколько людей я отправил на тот свет? – По лицу Тедди текли слезы.

– Не надо, – взмолился Питер. – Прошу вас.

Тедди нажал на спуск и увидел, как пуля вылетает из головы с другой стороны, и тут дети, наблюдавшие за экзекуцией, заголосили как ненормальные, а Питер Брин сказал:

– Черт. – Он приткнулся к стене, закрыв ладонью входное отверстие. – На глазах у детей.

И в эту секунду из темноты раздался крик. Ее крик. Она приближалась по коридору. Она бежала за ними во все лопатки.

– Ты нас спасешь? – Девочка обращалась к Тедди.

– Я не твой папа. Это не мой дом.

– Я буду называть тебя папой.

– Ну хорошо. – Он вздохнул и взял ее за руку.

Они шли по скалам, возвышавшимся над островом Проклятых, а потом оказались на кладбище, и Тедди вдруг нашел батон хлеба, и ореховое масло, и джем и сделал всем детям бутерброды в мавзолее. Девочка, сидевшая у него на коленях, была совершенно счастлива, и, когда она съела свой бутерброд, он вывел ее из мавзолея и показал ей надгробную плиту своего отца, и своей матери, и свою собственную:

Поиск по сайту: