Форма альтруизма

Механизм проекции нарушает связь между идеационными представлениями опасных инстинктивных импульсов и Я. В этом он очень напоминает процесс вытеснения. Другие защитные процессы, такие, как смещение, обращение или борьба против себя самого, влияют на сам инстинктивный процесс; вытеснение и проекция в основном предотвращают его осознание. При вытеснении нежелательная идея отбрасывается обратно в Оно, тогда как при проекции она смещается во внешний мир. Другим моментом, в котором проекция сходна с вытеснением, является то, что она не связана ни с какой конкретной тревожной ситуацией, но в равной мере может быть мотивирована объективной тревогой, тревогой Сверх-Я и инстинктивной тревогой. Авторы английской школы психоанализа утверждают, что в первые месяцы жизни, еще до всякого вытеснения, ребенок уже проецирует свои первые агрессивные импульсы и что этот процесс чрезвычайно важен для формирующегося у ребенка представления об окружающем мире и для направления, в котором развивается его личность.

Во всяком случае, использование механизма проекции весьма естественно для Я маленьких детей в ранний период развития. Они используют его как способ отрицания своих собственных действий и желаний, когда те становятся опасными, и для возложения ответственности за них на какую-то внешнюю силу. «Чужой ребенок», животное, даже неодушевленные предметы могут быть использованы детским Я для того, чтобы избавиться от своих собственных недостатков. Для него естественно постоянно избавляться таким образом от запретных импульсов и желаний, полностью возлагая их на других людей. Если эти желания влекут за собой наказание со стороны старших, Я выставляет в качестве мальчика для битья тех людей, на которых оно их спроецировало; если же проекция была вызвана чувством вины, то вместо того, чтобы критиковать себя, Я обвиняет других. В любом случае оно отделяет себя от своих действий и в своих суждениях о них проявляет крайнюю нетерпимость.

Механизм проекции нарушает наши человеческие отношения, когда мы проецируем нашу собственную ревность и приписываем другим людям наши собственные агрессивные действия. Но он может также действовать и иным образом, позволяя нам формировать дружеские привязанности и тем самым укреплять наши отношения друг с другом. Эта нормальная и менее заметная форма проекции может быть названа «альтруистическим подчинением» наших собственных инстинктивных импульсов в пользу других людей.

Ниже следует пример того, что я имею в виду. Молодая гувернантка сообщила в ходе анализа, что в детстве она была одержима двумя идеями - хотела иметь красивую одежду и много детей. В своих мечтах она была почти полностью поглощена картиной осуществления этих двух желаний. Но она хотела и многого другого - иметь и делать все то, что имели и делали ее друзья, бывшие намного старше; в действительности она хотела все делать лучше них и хотела, чтобы ею восхищались за ее ум. Ее вечный крик «И я!» бесконечно надоел старшим членам семьи. Он свидетельствовал о ее желаниях, которые были одновременно острыми и ненасыщаемыми.

Что больше всего поражало в ней взрослой так это ее скромный характер и непритязательность требований к жизни. Когда она пришла на анализ, она была незамужней и бездетной, а ее одежда поношенной и неброской. Она не проявляла зависти и честолюбия и соревновалась с другими людьми лишь в том случае, если ее вынуждали к этому внешние обстоятельства.

Первое впечатление было таким, что, как это часто бывает, она развилась в прямо противоположном направлении, нежели этого можно было ожидать по ее детству, а ее желания были вытеснены и замещены в сознании формированием реакций (скромность вместо стремления к восхищению и непритязательность вместо честолюбия). Можно было ожидать, что причина вытеснения лежит в запрете сексуальности, распространяясь с ее эксгибиционистских импульсов и желания иметь детей на всю инстинктивную жизнь.

Но в то время, когда я познакомилась с ней, в ее поведении были особенности, противоречившие такому впечатлению. Когда ее жизнь была изучена более детально, стало ясно, что ее исходные желания проявились таким образом, который был бы невозможен, если бы имело место вытеснение. Отрицание ее собственной сексуальности не уничтожило в ней живого интереса к любовной жизни ее подруг и коллег. Она с энтузиазмом занималась сватовством, и ей доверялось много любовных историй. Хотя она и не проявляла никакой заботы о своей собственной одежде, она живо интересовалась одеждой своих друзей. Сама бездетная, она была предана чужим детям, на что указывала и выбранная ею профессия. Она была чрезвычайно озабочена тем, чтобы у ее друзей была красивая одежда, чтобы ими восхищались и чтобы у них были дети. Точно так же, несмотря на свое собственное скромное поведение, она проявляла честолюбие в отношении мужчин, которых она любила, и с чрезвычайным интересом следила за их карьерой. Было похоже на то, что ее собственная жизнь была полностью лишена интересов и желаний; вплоть до времени анализа в ней практически не случалось никаких событий. Вместо того чтобы стремиться к достижению собственных целей, она растрачивала всю свою энергию на сочувствие людям, о которых заботилась. Она жила жизнью других людей вместо того, чтобы иметь какие-либо переживания в своей собственной.

Анализ ее отношений с матерью и отцом в детстве ясно обнаружил природу происшедшей с ней внутренней трансформации. В результате ее раннего отказа от инстинкта сформировалось исключительно строгое Сверх-Я, которое сделало для нее невозможным удовлетворение ее собственных желаний. Ее желание иметь пенис, с ответвлениями в форме честолюбивых мужских фантазий, было запрещено, равно как и ее женское желание показаться своему отцу голой или в красивой одежде и завоевать его восхищение. Но эти импульсы не были вытеснены: она нашла замещения во внешнем мире для размещения каждого из них. Тщеславие подруг дало опору для проекции ее собственного тщеславия, а ее либидозные желания и честолюбивые фантазии также были размещены во внешнем мире. Она спроецировала свои запретные инстинктивные импульсы на других людей точно так же, как и пациенты, которых я описывала в предыдущей главе. Единственное различие заключается в том, как потом обращались с этими импульсами. Пациентка не отделяла себя от своих замещений, а идентифицировалась с ними. Она демонстрировала сочувствие желаниям других людей и чувствовала наличие необычайно сильной связи между этими людьми и собой. Ее Сверх-Я, осуждавшее конкретный инстинктивный импульс, когда он был связан с ее собственным Я, оказывалось неожиданно терпимым к нему в других людях. Она удовлетворяла свои инстинкты, соучаствуя в их удовлетворении другими, используя для этой цели механизмы проекции и идентификации. Установка на скромность и запрет ее собственных импульсов привели к тому, что сама она словно исчезала, когда речь шла об удовлетворении тех же самых желаний после того, как они были спроецированы на других. Таким образом, ее отказ от своих собственных инстинктивных импульсов в пользу других людей имеет эгоистическое значение, но ее поведение, стремящееся удовлетворить импульсы других, не может быть названо иначе как альтруистическое.

Такая передача своих собственных желаний другим людям была характерна для всей ее жизни и очень ясно прослеживалась в анализе маленьких изолированных инцидентов. Например, в возрасте тринадцати лет она тайно влюбилась в друга своей старшей сестры, который ранее был объектом ее ревности.

Ей представлялось, что временами он предпочитает ее сестре, и она всегда надеялась, что он как-нибудь даст ей понять, что любит ее. Однажды, как это уже бывало не раз, случилось так, что ею пренебрегли. Молодой человек неожиданно позвонил вечером и пригласил ее сестру на прогулку. В анализе пациентка очень отчетливо вспомнила, как, вначале будучи парализованной от разочарования, она вдруг начала суетиться, приносить все, чтобы сделать сестру «красивой» для прогулки, и нетерпеливо помогать ей приготовиться. Занимаясь этим, пациентка почувствовала себя совершенно счастливой и совсем забыла, что развлекаться идет не она, а ее сестра. Она спроецировала свое желание любви и стремление к восхищению на свою соперницу и, идентифицировавшись с объектом своей зависти, насладилась выполнением своего желания.

Она проходила через тот же самый процесс, когда дело касалось не исполнения желания, а, скорее, его фрустрации. Она любила давать детям, за которыми ухаживала, разные вкусные вещи. Однажды мать отказала своему ребенку в каком-то лакомстве. Хотя сама пациентка была к лакомствам равнодушна, отказ матери ее страшно возмутил. Она пережила фрустрацию желания ребенка так, словно оно было ее собственным, точно так же как в другом случае она наслаждалась исполнением желаний своей сестры. Очевидно, что-то, что она делала для других людей, давало ей возможность беспрепятственно реализовывать собственные желания.

Эта последняя черта проявляется даже еще ярче в переживаниях другой пациентки. Молодая женщина, бывшая в очень дружеских отношениях со своим свекром, очень странно прореагировала на смерть свекрови. Вместе с другой женщиной из семьи она взялась распорядиться вещами покойной. В отличие от всех остальных моя пациентка отказалась взять себе хоть одну вещь. Вместо этого она отложила одно пальто в подарок отсутствовавшей в то время кузине. Сестра свекрови хотела отрезать от пальто меховой воротник и взять его себе; и тут пациентка, которая до этого была безразличной и незаинтересованной, впала в бешеную ярость. Всю ярость своей обычно заторможенной агрессии она обратила на свою тетку и настояла на том, что ее протеже получит то, что она хотела ей отдать. Анализ этого инцидента показал, что пациентка не взяла ничего из вещей свекрови из-за чувства вины. Взять что-нибудь символизировало для нее исполнение желания занять место свекрови рядом со свекром. Поэтому она отказалась от всех своих притязаний и от желания стать наследницей своей «матери» в пользу кузины. Сделав это, однако, она почувствовала всю силу желания и смогла настоять на его реализации, чего бы она никогда не сделала, если бы речь шла о ней самой. Сверх-Я, столь беспощадно относившееся к ее собственному инстинктивному импульсу, санкционировало желание, когда оно перестало быть связанным с собственным Я пациентки. Когда дело касалось выполнения желания другого человека, агрессивное поведение, которое до этого обычно тормозилось, вдруг стало приемлемым для Я.

Обратив внимание на такое сочетание проекции и идентификации, используемое в целях защиты, мы можем увидеть в повседневной жизни множество случаев, подобных описанным мною. Например, молодая девушка, мучившаяся сомнениями по поводу собственного замужества, делала все, что могла, чтобы устроить помолвку своей сестры. Пациент, который страдал от навязчивого торможения и не мог истратить на себя ни копейки, не колебался в щедрых тратах на подарки. Другая пациентка, которую ее тревога удерживала от путешествия, оказалась неожиданно настойчивой в советах друзьям предпринять его. Во всех этих случаях идентификация пациента с другом, сестрой, получателем подарка выдает себя неожиданным теплым чувством связи между ними, которое сохраняется до тех пор, пока косвенным образом не будет удовлетворено его собственное желание. Шутки о «сводничестве старых дев» и о «надоедливых наблюдателях, для которых ни одна ставка не является слишком высокой», неувядаемы. Передача своих собственных желаний другому человеку и попытка таким косвенным образом обеспечить безопасность их удовлетворения, без сомнения, сродни тому интересу и удовольствию, которые получает человек, наблюдая за игрой, в которой сам он не делает ставок.

Этот защитный процесс служит двум целям. С одной стороны, он позволяет человеку проявлять дружеский интерес к удовлетворению инстинктов других людей и, таким образом, косвенно и несмотря на запрет Сверх-Я удовлетворять свои собственные; с другой стороны, он высвобождает заторможенную активность и агрессию, исходно предназначенные для обеспечения удовлетворения инстинктивных желаний в их первичной связи с самим собой. Пациентка, которая не может и пальцем пошевелить для удовлетворения своих собственных оральных импульсов, может чувствовать негодование при отказе матери удовлетворить своего ребенка, т.е. при ограничении оральных импульсов кого-то другого. Для невестки, для которой унаследование имущества покойной запретно, допустимо защищать символические права другого со всей силой собственной агрессии. Служащий, который никогда не осмелится попросить о повышении зарплаты для себя, осаждает руководителя требованиями в защиту интересов своего коллеги. Анализ таких ситуаций показывает, что истоки этого защитного процесса лежат в конфликте ребенка с властью родителей по поводу определенных форм удовлетворения инстинкта. Агрессивные импульсы, направленные против матери и сдерживавшиеся все время, пока дело касалось удовлетворения собственных желаний человека, высвобождаются, когда желания являются чьими-то чужими. Наиболее знакомым представителем такого типа личности является человек, занимающийся благотворительностью, который с крайней агрессивностью и энергией требует денег у одной группы людей для того, чтобы отдать их другой. По-видимому, крайним выражением этого является случай убийцы, который во имя угнетаемого убивает угнетателя. Объектом, на который направляется высвободившаяся агрессия, неизменно оказывается представитель власти, принуждавшей человека в детстве к отказу от инстинкта.

Различный факторы определяют выбор объекта, во имя которого происходит отказ от инстинктивных импульсов. Возможно, что восприятия запретного импульса в другом человеке оказывается достаточно для того, чтобы указать Я на возможность проекции. В случае пациентки, распределявшей имущество свекрови, тот факт, что замещающая фигура не была близкой родственницей, являлся гарантией безопасности желания самой пациентки, представлявшего собой ее кровосмесительные импульсы. В большинстве случаев замещающий объект ранее был объектом зависти. Альтруистичная гувернантка в моем первом примере сместила собственные честолюбивые мечты на своих друзей-мужчин, а свои либидозные желания - на подруг. Первые пришли на смену ее привязанности к отцу и старшему брату, которые оба были объектами ее зависти к пенису, а последние представляли сестру, на которую в более позднем периоде детства эта зависть была смещена в форме зависти к ее красоте. Пациентка чувствовала, что, будучи девочкой, она не сможет реализовать своих честолюбивых стремлений, и в то же время она не была достаточно красивой для того, чтобы привлекать внимание мужчин. Разочаровавшись в себе, она сместила свои желания на объекты, которые, как она чувствовала, лучше приспособлены для их удовлетворения. Ее друзья-мужчины косвенно достигали в профессиональной жизни того, чего ей самой было никогда не достичь а ее более красивые подруги делали то же самое в области любви. Ее альтруистический отказ был способом преодолеть испытываемое ею нарциссическое унижение.

Отказ от инстинктивных желаний в пользу объекта, более подходящего для их реализации, часто определяет отношение девушки к мужчине, которого она выбирает для того, чтобы он замещал ее в ущерб истинной связи с объектом. На основании такой «альтруистической» привязанности она ожидает, что он реализует планы, которые, как она считает, она сама не может реализовать из-за своего пола: например, она хочет, чтобы он стал студентом, или приобрел определенную профессию, или стал вместо нее знаменитым или богатым. В таких случаях эгоизм и альтруизм могут смешиваться в самых различных пропорциях. Мы знаем, что родители иногда навязывают своим детям собственные жизненные планы - одновременно и альтруистически, и эгоистически.

Дело обстоит так, словно они хотят через ребенка, которого они считают более подходящим для этой цели, вырвать у жизни исполнение желаний, которых им самим реализовать не удалось. Возможно, что даже наиболее альтруистическое отношение матери к своему сыну во многом определяется таким отказом от своих собственных желаний в пользу объекта, чей пол делает его «более подходящим» для реализации. И действительно, жизненный успех мужчины существенно компенсирует отказ женщин его семьи от их собственных мечтаний.

Наиболее тонкое и детальное исследование такого альтруистического отречения мы можем найти в пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Герой этой пьесы историческая фигура, французский дворянин 17 в., поэт и гвардейский офицер, известный своим умом и храбростью, но не имевший успеха у женщин из-за огромного носа. Он пылко влюбился в свою прекрасную кузину Роксану, но, зная о своем уродстве, отказался от всякой надежды завоевать ее сердце.

Вместо того чтобы, используя свое замечательное искусство фехтовальщика, держать на расстоянии всех соперников, он отказывается от своих надежд на ее любовь в пользу человека, более красивого, чем он сам.

Совершив эту жертву, он обращает свою силу, храбрость и ум на службу этому более удачливому любовнику и делает все, что в его силах, чтобы помочь ему добиться цели. Кульминацией пьесы является ночная сцена под балконом женщины, которую любят оба мужчины. Сирано подсказывает своему сопернику слова, которыми тот должен завоевать ее. Затем он в темноте занимает его место и говорит вместо него, забывая в пылу своего ухаживания о том, что ухаживает-то не он. Обратно к своей позиции уступившего он возвращается лишь в последний момент, когда просьба Кристиана, красавца-любовника, удовлетворена и он забирается на балкон, чтобы поцеловать свою любимую. Сирано становится все более и более преданным своему сопернику и в бою больше старается спасти его жизнь, чем свою. Когда эта замещающая фигура отнята у него смертью, он чувствует, что ему нельзя ухаживать за Роксаной. То, что поэт описывает в «альтруизме» Сирано нечто большее, чем странную любовную историю, ясно из параллели, которую он проводит между любовной жизнью Сирано и его судьбой как поэта. Точно так же как Кристиан ухаживает за Роксаной при помощи писем Сирано, такие писатели, как Корнель, Мольер и Свифт, заимствуют целые сцены из его неизвестных произведений, укрепляя тем самым свою славу. В пьесе Сирано смиряется с этой судьбой. Он в равной мере готов уступить свои слова как Кристиану, который красивее его, так и Мольеру, который гениальнее, чем он. Внешний дефект поэта необыкновенно длинный нос, вызывающий, по его мнению, к нему презрение, заставляет Сирано де Бержерака думать, что другие больше подходят для реализации его мечтаний, чем он сам.

В заключение рассмотрим понятие альтруистического отречения еще с одной стороны, а именно в его отношении к страху смерти. Тому, кто широко проецирует свои инстинктивные импульсы на других людей, этот страх незнаком. В момент опасности его Я не беспокоится за свою собственную жизнь. Вместо этого оно испытывает исключительную озабоченность и тревогу за жизни своих объектов любви. Наблюдения показывают, что эти объекты, безопасность которых так важна для него, суть замещающие фигуры, на которые он сместил свои инстинктивные желания.

Например, молодая гувернантка, чей случай я описывала, испытывала чрезвычайно большую тревогу за своих подруг во время их беременности и родов. В пьесе, на которую я ссылаюсь, Сирано в бою ставит безопасность Кристиана выше своей собственной. Было бы ошибкой полагать, что речь здесь идет о вытесненном соперничестве, прорвавшемся в желании смерти, которое затем вытесняется. Анализ показывает, что как тревога, так и ее отсутствие исходят из того, что человек считает свою собственную жизнь достойной сохранения лишь при наличии возможности удовлетворения собственных инстинктов. Когда он отрекается от своих импульсов в пользу других людей, их жизни становятся для него дороже, чем своя собственная. Смерть замещающей фигуры означает, как смерть Кристиана означала для Сирано, утрату всякой надежды на удовлетворение.

Лишь после анализа, заболев, молодая гувернантка обнаружила, что мысль о смерти для нее болезненна. К ее собственному удивлению, она обнаружила, что горячо стремится прожить достаточно долго для того, чтобы успеть обставить свой новый дом и сдать экзамен, который обеспечит ее профессиональное продвижение. Ее дом и экзамен означали, хотя и в сублимированной форме, выполнение инстинктивных желаний, которые анализ позволил ей еще раз связать с собственной жизнью.

Поиск по сайту: