Как нам говорить на иностранных языках?

А так, чтобы отправной точкой служил не родной язык, а сам иностранный, по известным, уже приобретенным колодкам выкраивая новые явления. Это положение больше известно под девизом «надо думать на иностранном языке». Мне лично такая формулировка не симпатична. Так что позвольте мне и дальше пользоваться своими модельными «колодками».

Как можно зафиксировать, на каком языке мы думаем? Как и в какой момент можно заглянуть – а тем более воздействовать! – в невероятно сложный механизм умственной деятельности? Наверное, только при очень трагических обстоятельствах, когда из-за гибели какой-то известной области подкорки полностью или частично отказывает память. Венгерские нейрофизиологи описывают случай, когда у пострадавшего в результате травмы выпал из памяти только родной язык, а выученный им иностранный язык не пострадал нисколько. Известны случаи, когда больной забывал только глаголы родного языка и говорил исключительно существительными. Пусть нейрофизиология занимается выяснением сложнейшего механизма соотношений между мышлением и речью, между лексическим осознанием того, во что облечен процесс мышления – в слова или формы, образы, а если в образы, то в какие. Мы же вернемся к нашему совершенно ненаучному тезису и будем привыкать к тому, чтобы выражать желаемое, опираясь не на родной язык, а на иностранный.

С чем только не сравнивали речь на иностранном языке! Давайте сравним ее теперь с фотографированием. Предположим, что мы видим прекрасную розу и хотим ее для себя увековечить на фото. Как известно, фотографируем мы, не нацеливая объектив на каждый лепесток, а отступая на определенное расстояние: ровно на такое, чтобы в видоискателе был виден весь предмет целиком.

Тот, кто будет по очереди брать слова родного языка и переводить их на иностранный язык, поступит как человек, который фотографирует, нацеливая объектив на каждую часть предмета. Итак, предметом съемки служит нам какая-то синтаксическая или морфологическая форма иностранного языка. Как нам уже известно, наиболее ощутимой, наиболее воспринимаемой частью, областью языка является лексика. Начнем с нее.

Когда мы говорим на иностранных языках, нам постоянно угрожает чудовище, имя которому Никак-не-вспомню-а-ведь-знал. И не вспомним, пока не прекратим кружить вокруг данного выражения на родном языке, пока не прекратим попыток его перевести!

Практикой и самодисциплиной мы можем добиться изгнания данного выражения на родном языке и научиться всякий раз воспроизводить в памяти то слово, которое обычно сопровождает ускользающее выражение.

Когда я работала преподавателем русского языка, в качестве эксперимента я как-то раз спросила у нескольких учащихся, как будет по-русски «пятилетний». Если я задавала вопрос по-венгерски, они колебались, когда же я подсказывала им по-русски слово «план», все тут же говорили «пятилетний». Оба слова были выучены вместе, и одно помогало вспомнить другое.

Если мы будем изучать слова «кустами», «семьями», мы тем самым убьем двух зайцев. С одной стороны, мы будем уверены в правильности употребления слова, ибо контекстуальные связи определяют его толкование, с другой – создадим себе вспомогательное средство для воспроизведения в памяти любой из стремящихся к забвению частей семьи.

Всякий, кто окунется в безбрежное море лексики, с удивлением заметит, что в языке много устойчиво сочетающихся пар. Поиск, подбор и изучение их являются первостепенной задачей. И я от всего сердца рекомендую этим заняться всем тем, кто утверждает, что у них плохая память.

«Препятствие» надо изучать вместе с его «устранением», «долг» с «выполнением», «трудность» с «преодолением», «известие» с «сообщением», «роль» с «исполнением», «жизненный уровень» с «повышением», «потребность» с «удовлетворением», «условие» с его «созданием», «замо́к» с «отпиранием», «стену» с «возведением» или «разрушением». Тот, кто будет изучать слова такими парами, не промахнется: в критический момент в видоискателе фотоаппарата они окажутся вместе.

А что случится, если оба члена такой пары забастуют? Что ж, тогда смело говорите нечто, приблизительно похожее на забытое. Всегда лучше сказать нечто похожее – пусть несовершенное, – чем умолкать и в ужасе перетряхивать все на складе памяти в поисках «настоящего» слова или выражения.

«Галоп», «гонка», «спешка» – слова, конечно, намного более точные, каждое для своего случая, чем простое «бег». Но если одно из них нам изменит, можно – пусть это и плохо – воспользоваться другим, а если забылись все, то на безрыбье и рак рыба – сойдет и «бег». Дежё Костолани любил говорить, что речь на иностранном языке всегда компромисс.

Кроме синонимов, большую помощь оказывают обычно и антонимы. Если не приходит в голову ни «дерзкий», ни «героический», ни «смелый», то «не трус» будет, во всяком случае, лучше, чем молчание.

Если же мы еще мало знаем, а попали в ситуацию, когда надо знать все, или же, если хорошо знаем, но чувствуем себя не в форме, то есть еще одно всемогущее средство – описание неизвестного слова, выражения по его признакам. «Как поэтически это прозвучало, – похвалила я однажды коллегу-переводчицу, – когда ты говорила о скромном маленьком цветке, который источает свой аромат еще издали». «Не издевайся, я просто забыла, как будет по-итальянски фиалка», – ответила мне она.

В разговоре (или в переводе) на иностранном языке эффект зависит не от данной реальности, а от ее отражения. Наш партнер стремится получить точный образ, отражение содержания, и ему безразлично, какими языковыми средствами мы для этого воспользуемся. Само собой разумеется, что этой цели мы не сможем достичь, механически переводя на иностранный язык лексические и синтаксические формы родного языка.

В связи с переводом мы уже наговорили много общих мест. Все они относятся и к беседе на иностранном языке, потому что, по сути дела, она тоже перевод, только в этом случае мы переводим свои собственные мысли. Самая общая истина по отношению к переводу звучит примерно так: «Тот перевод хорош, который по возможности наиболее точно соответствует оригиналу, но вместе с тем производит впечатление, будто написан он на языке перевода». Позвольте мне сформулировать этот тезис несколько иначе: «Хорош тот перевод, который порождает те же ассоциации, на которые была направлена устная или письменная речь на языке оригинала».

Кто сумеет этого достичь, думаю, с полным правом может похвастаться. Расскажу один случай, который произошел со мной на праздничном ужине, данном одним из наших министров в честь его японского коллеги. Я присутствовала на ужине в качестве переводчицы. Подали рыбу, и гость – очевидно, чтобы добиться расположения, – начал беседу с того, что его отношение к рабочему классу на всю жизнь определило то, что до восемнадцати лет он ужинал только крабами. Я растерялась. Если перевести слово в слово, получится абракадабра. То, что в Японии – пища пролетариата, в Венгрии – деликатес и украшение стола! И я перевела: «До восемнадцати лет я ел на завтрак одну мучную похлебку».

Поиск по сайту: