АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ОККУЛЬТНАЯ ИСТОРИЯ

Читайте также:
  1. Cфальсифицированная история.
  2. I. История пастырского служения в тюрьмах.
  3. II. ИСТОРИЯ КВАНТОВОЙ ТЕОРИИ
  4. II. ИСТОРИЯ МАТЕМАТИКИ ДО 19 ВЕКА
  5. II. ИСТОРИЯ НАШЕЙ КАНАЛИЗАЦИИ
  6. II. Обзор среды и история болезни
  7. Mad Max – подлинная история «Черного перехватчика»
  8. RusLit:: История :: Алексеев Валентин :: Тридцатилетняя Война.txt
  9. VIII. Полицейский и История
  10. X. ОДИЧАНИЕ И ИСТОРИЯ
  11. X. Одичание и история
  12. А вот, читатель ещё одна грустная история из жизни женекой

Эзотерический Орден Дагона

http://vk.com/esotericorderofdagon

 

Рудольф Штейнер

ОККУЛЬТНАЯ ИСТОРИЯ

События и Лица Мировой Истории в Свете Духовной Науки

Шесть лекций, прочитанных в Штутгарте с 27 декабря 1910 г. по 1 января 1911 г.

GA 126

 

Лекция первая

Штутгарт, 27 декабря 1910 г.

Мои дорогие друзья!

В духовной науке истина и познание делаются тем труднее, чем глубже мы проникаем от общего к отдельным конкретным вещам. Вы уже могли это заметить, когда в отдельных рабочих группах дела­лись попытки говорить об истории подробнее, напри­мер, о перевоплощениях великого вождя персидской религии Заратустры, когда говорилось о связи За­ратустры с Моисеем, с Гермесом, а также с Иисусом Назареем. Также и по другим случаям уже затра­гивались конкретные исторические вопросы. Ког­да от великих истин о пронизании мира духовным, от великих мировых законов доходишь до духовной природы отдельной индивидуальности, отдельной личности, то от вещей, необычайность которых еще сравнительно легко принимает человеческое сердце, переходишь в области, исполненные этим необычай­ным. И перед этой пропастью - между частными и общими истинами - недостаточно подготовленных людей настигает обыкновенно недоверие.

Так вот, в этих лекциях, посвященных оккульт­ной истории, где речь будет идти об исторических фактах и исторических лицах в свете духовной на­уки, в лекциях, к которым сегодняшняя лекция дол­жна служить своего рода введением, я должен буду сказать вам много необычного. Вы услышите много своеобразного, так что придется рассчитывать на ва­шу добрую волю, ту добрую волю, которая проработа­на всем тем из духовнонаучных познаний, что в ходе лет прошло через ваши души. Ибо ведь это и есть са­мый прекрасный, самый значительный плод спири­туального мировоззрения, потому что как бы сложно, как бы детально ни было разработано знание, кото­рое мы приобретаем, в конце концов мы все-таки имеем перед собою не сумму догм, но в нас самих, в наших сердцах, в наших душах мы обладаем через этот духовнонаучный подход тем, что поднимает нас над той точкой зрения, которую мы можем приобре­сти каким бы то ни было другим рассмотрением мира. Не догмы, не наставления, не голое знание получаем мы, но через наше познание мы становимся другими людьми. В известном отношении, для таких разделов духовной науки, как те, которые мы теперь будем рассматривать, нужно душевное понимание, не ин­теллектуальное, но душевное понимание, которое, вероятно, во многих местах должно быть склонно выслушивать и принимать намеки, которые стали бы грубыми, если очерчивать их слишком резкими контурами. Я хотел бы вызвать у вас, мои дорогие друзья, представление, что во всем историческом про­цессе развития человечества, на протяжении всех тысячелетий, вплоть до наших дней, позади всего че­ловеческого развития и человеческой деятельности стоят в качестве руководителей, в качестве водите­лей духовные существа, духовные индивидуальнос­ти и что в отношении величайших, важнейших фак­тов исторического процесса тот или другой человек со всей его душой, со всем его существом является подобным орудию стоящих позади него планомерно действующих индивидуальностей. Но если мы хотим понять удивительные и таинственные связи между более ранним и более поздним в историческом раз­витии, мы должны усвоить целый ряд понятий, которых не имеешь в обыденной жизни.

Если вы вспомните о том многом, что говори­лось в эти годы, то в вашей душе может возникнуть представление, что в древние времена и даже еще во времена послеатлантического культурного раз­вития, - если только мы вернемся на несколько тысячелетий назад во времена, предшествующие на­шему, называемому обыкновенно историческим, времени, - люди имели более или менее аномаль­ные ясновидческие состояния; что между тем, что сегодня мы называем трезвым, ограниченным толь­ко физическим миром бодрствованием, и бессо­знательным состоянием сна с его сомнительным царством сновидений находилась область сознания, через которую человек погружался в духовную, спиритуальную реальность. И то, что учеными гос­подами, которые выдумывают столько мифов и ле­генд в науке, изображается теперь как народная по­этическая фантазия, в действительности, мы знаем, сводится к древнему ясновидению, к ясновидческим состояниям человеческой души, которая в те вре­мена видела происходящее позади физического бы­тия и выразила так увиденное в образах мифов, а также сказок и легенд. Так что действительно, ког­да мы имеем перед собой древние, причем подлин­но древние мифы, сказки и сказания, мы можем най­ти в них больше знания, мудрости и правды, чем в нашей нынешней абстрактной учености и науке.

Таким образом, когда мы обращаем наш взор к очень древним временам, мы обращаем его, так сказать, на человека ясновидящего. И мы знаем, как это ясновидение убывает все более и более у раз­личных народов в разные времена. Сегодня, в лек­ции на праздновании Рождества 1, я даже обращал внимание на то, что в Европе сравнительно еще очень поздно существовали в самом широком диа­пазоне остатки древнего ясновидения. Угасание ясновидения и появление сознания, ограниченно­го только физическим планом, совершается у раз­личных народов в разные времена.

Вы можете теперь представить себе, что в куль­турные эпохи, последовавшие за великой атланти­ческой катастрофой, - в древнеиндийской, древне-персидской, египетско-халдейской, греко-латинской и в нашей культурной эпохе, - люди самым различ­ным образом должны были действовать на арене мировой истории, так как они различным образом были связаны с духовным миром. Когда мы возвра­щаемся к персидской, и даже еще к египетско-хал­дейской эпохе, тогда то, что человек чувствовал, переживал в своей душе, достигало, так сказать, ду­ховных миров, и духовные силы работали в его душе. То, что было тогда живой связью человеческой души с духовными мирами, прекращается, по существу, лишь в четвертом, греко-латинском периоде и совер­шенно пропадает только в наше время. Для внешней истории в наше время оно существует только там, где средствами, сегодня доступными человеку, созна­тельно ищется опять связь между тем, что живет в человеческой душе, и духовными и спиритуальны­ми мирами. Итак, в древние времена, когда человек взирал в свою душу, эта душа таила в себе не только то, чему она научилась от физического мира, что она передумала по поводу вещей физического мира, но в ней жило непосредственно то, что мы описывали, например, как возвышающиеся над человеком в ду­ховных мирах духовные иерархии. Это действовало через орудие человеческой души вниз на физический план, и люди знали, что они связаны с индивидуаль­ностями этих высших иерархий. Когда мы обраща­емся назад, хотя бы еще к египетско-халдейской эпо­хе, - конечно, мы должны брать здесь более древние периоды, - то мы видим там людей, являющихся историческими лицами, но мы не понимаем их, если считаем их историческими лицами в современном смысле слова.

Когда мы говорим сегодня об исторических ли­цах, мы, будучи людьми материалистической эпо­хи, убеждены в том, что тут в ходе истории действу­ют только импульсы и намерения данных лиц. В сущности, так еще мы можем понимать людей только трех последних тысячелетий, то есть, пожа­луй, еще людей того тысячелетия, которое заканчи­вается рождением Христа Иисуса, и затем людей первого и второго христианского тысячелетий, в котором мы и находимся сами. Платон, Сократ, может быть также Фалес и Перикл, - это люди, ко­торых можно еще, пожалуй, понимать как похожих на нас. Но если идти дальше назад, то эта возмож­ность понимать людей прекращается, если понимать их только по аналогии с людьми настоящего време­ни. Так нельзя понимать уже, скажем, египетского Гермеса, великого учителя египетской культуры, нельзя понимать Заратустру и никогда - Моисея. Когда мы выходим за пределы тысячелетия, пред­шествующего христианскому летоисчислению, то мы должны уже считаться с тем, что повсюду, где мы имеем дело с историческими личностями, позади них стоят более высокие индивидуальности, более высокие иерархии; человеческие личности как бы одержимы ими, конечно, в лучшем смысле слова. И тут открывается своеобразное явление, без знания которого мы не можем понять ход истори­ческого развития.

Мы различаем до нашего времени пять эпох. Мы имеем индийскую - первую послеатлантическую культурную эпоху, простирающуюся далеко вглубь тысячелетий; мы имеем вторую - древнеперсид­скую, третью - египетско-халдейскую, четвертую -греко-латинскую и пятую - нашу собственную эпоху. Уже, идя назад от характера греко-латинской эпохи к египетскому, мы должны изменить подход к истории, так что вместо чисто человеческого под­хода, который, пожалуй, может еще нам служить по отношению к фигурам греческого мира вплоть до героической эпохи 2, мы должны применить дру­гой масштаб; позади отдельных личностей мы нач­нем искать духовные силы, которые представляют собой сверхличное и которые действуют через лич­ности людей как через свои орудия. На эти духов­ные индивидуальности должны мы при этом напра­вить взгляд нашей души, так что, действительно, мы можем видеть человека, который стоит на физи­ческом плане, а позади него действует существо из высших иерархий, которое как бы сзади держит этого человека и ставит его на место, на котором он должен стоять в развитии человечества.

С этой точки зрения достаточно интересно уже выяснить соотношения между действительно важ­ными событиями, исторически определяющими событиями египетско-халдейской и греко-латин­ской эпох. Эти две культурные эпохи следуют одна за другой, и мы пойдем сначала, скажем, до 2800, 3200, 3500 годов до нашего летоисчисления, что сравни­тельно совсем не так и далеко. Тем не менее, - это об­наруживает теперь уже и старая история, - мы не понимаем, что тогда происходило; мы поймем это, только если увидим позади исторических лиц более высокие индивидуальности. Но затем оказывается, что в четвертом, в греко-латинском периоде, мы име­ем как бы повторение всех тех важных вещей, кото­рые происходили в третьем периоде. Это похоже на то, как если бы то, что объяснимо высшими зако­нами для предшествующего периода, становится объяснимым законами физического мира для после­дующего; как если бы оно опустилось на одну сту­пень, ниже огрубело, стало более физическим - перед нами обнаруживается род отражения в физическом мире великих событий предшествовавших периодов. Я хочу дать сегодня введение и потому укажу, как в одном значительном мифе дан нам один из самых важных фактов египетско-халдейской эпохи и как затем это событие отражается в греко-латинской эпохе, но ступенью ниже. Я хочу сопос­тавить два параллельных факта, которые принад­лежат друг другу в оккультном отношении; один из них как бы на половину плана выше, другой сто­ит вполне на физической земле, но подобно своего рода ставшей физической тени духовного события более ранней эпохи. Такие события, позади которых стоят силы высших иерархий, человечество внеш­не всегда могло выразить только посредством ми­фов. Но мы увидим, что именно находится позади мифа, который описывает нам как наиболее важ­ное событие то, что выступает из халдейской эпо­хи. Остановимся только на главных чертах мифа.

Миф этот гласит следующее. Некогда был вели­кий царь по имени Гильгамеш. Уже тот, кто может судить о таких именах, по имени поймет 3, что мы име­ем дело не просто с царем на физическом плане, но со стоящим позади него божеством, со стоящей по­зади него духовной индивидуальностью, которой был одержим царь города Эрека и которая действова­ла через него. Так что мы имеем дело с тем, что мы в реальном смысле должны назвать бого-человеком. Нам рассказывается, что он притесняет город Эрек 4. Город Эрек обращается к своему божеству Аруру, и это божество создает помощника. Из земли выра­стает этот герой. Таковы, значит, образы этого мифа; мы увидим, какие глубины исторических событий находятся позади этого мифа. Божество дает воз­никнуть из земли Эабани, своего рода человеческо­го существу, которое по отношению к Гильгамешу выглядит низшим, ибо рассказывается, что у него была звериная шкура, что он был покрыт волосами, что он был как дикий; однако в его дикости жила боговдохновленность, древнее ясновидение, ясно­знание, древнее ясновидческое сознание.

Эабани 5 знакомится с женщиной из Эрека и вследствии этого попадает в город. Он становится другом Гильгамеша, и благодаря этому мир насту­пает в городе. И вот, Гильгамеш и Эабани правят вместе. Тут один из соседних городов похищает из города Эабани и Гильгамеша богиню города Иш­тар. Тогда они оба предпринимают поход против города-похитителя. Они побеждают его царя и воз­вращают назад богиню города. И вот, богиня опять вступает в Эрек. Гильгамеш живет напротив нее, и тут перед нами встает нечто удивительное: Гиль­гамеш не понимает своеобразной природы богини города. Разыгрывается сцена, которая непосред­ственно напоминает одну библейскую сцену из Евангелия от Иоанна (Ин. 8: 3-11). Гильгамеш стоит перед Иш­тар. Он держится, конечно, иначе, чем Христос Иисус. Он упрекает богиню города в том, что она прежде, чем предстать перед ним, любила многих мужей. Он упрекает ее особенно в знакомстве с по­следним из них. В ответ на это Иштар обращается с жалобой на него к тому божеству, к той сущности высших иерархий, с которой как раз связана она, богиня города. Она идет к Ану. И Ану посылает на землю быка, с этим быком должен сразиться Гиль­гамеш. Кто вспомнит борющегося с быком Митру, тот обнаружит отзвук этой борьбы в том, что Гиль­гамеш должен побороть быка, ниспосланного Ану.

Все эти события, - и мы увидим, когда будем объ­яснять миф, какие глубины в них таятся, - привели к тому, что Эабани тем временем умер. Гильгамеш теперь один. Ему в голову приходит мысль, которая страшно терзает его душу. Под впечатлением от того, что он пережил, до него только теперь доходит мысль, что ведь человек... смертен. Мысль, на которую он раньше не обращал внимания, встает во всем ее ужа­се перед его душой. И тут он слышит о единствен­ном земном человеке, который остался бессмертным, тогда как все остальные люди послеатлантической эпохи дошли до сознания своей смертности. Он слы­шит о бессмертном Ксисуфре, который живет далеко на Западе. И вот, чтобы проникнуть в загадку жизни и смерти, он держит трудный путь на Запад.

Уже теперь я могу сказать, что этот путь на За­пад есть не что иное, как странствие за тайнами древ­ней Атлантиды, за знанием тех событий, которые лежат до великой атлантической катастрофы. Туда направляет Гильгамеш свой путь. Очень интересно то, что он должен миновать врата, которые охраня­ются громадными скорпионами, что дух вводит его в царство смерти, что он вступает в царство Кси­суфра и в этом царстве Ксисуфра он узнает, что все люди должны все больше проникаться сознанием смертности в послеатлантическую эпоху.

Тогда он спрашивает Ксисуфра, откуда же тот имеет знание о своей вечной основе, почему он про­никнут сознанием бессмертия? Тогда Ксисуфр 6 го­ворит ему: "Ты можешь тоже стать таким, но тогда ты должен пережить вслед за мной все, что я пере­жил путем преодоления страха, ужаса и одиноче­ства, через которые должен был пройти я. Когда бог Эа решил дать погибнуть, - в том, что мы называем атлантической катастрофой, - всему тому в челове­честве, что не должно было жить далее, он велел мне удалиться на своего рода корабль. С собой должен был взять я животных, которые должны были остаться, и те индивидуальности, которые поисти­не называются Учителями. На этом корабле переж­дал я великую катастрофу". Так говорил Ксисуфр Гильгамешу: "То, что было испытано тогда, это ты можешь пережить только внутренне. Но достигнуть сознания бессмертия этим ты можешь, если не бу­дешь спать семь ночей и шесть дней".

Гильгамеш хочет подвергнуть себя этому испы­танию, но засыпает очень скоро. Тогда жена Ксисуфра печет семь мистических хлебов, которые, через при­нятие их, должны заменить то, что должно было быть завоевано в семь ночей и шесть дней. И вот, с этим своего рода эликсиром жизни, Гильгамеш направ­ляется дальше. Он проходит через нечто вроде по­гружения в колодезь молодости и опять достигает берегов своей родины, которая лежит возле Евфрата и Тигра. Тут змей похищает у него силу эликсира жиз­ни, и он вновь без эликсира жизни прибывает в свою страну, но все-таки с сознанием, что существует бес­смертие, и полный тоски видеть хотя бы дух Эабани. Тот действительно является ему, и из разговора, ко­торый тогда происходит, мы узнаем, каким способом могло возникать сознание связи с духовным миром для культуры египетско-халдейской эпохи. Весьма важны эти отношения Гильгамеша и Эабани.

Итак, я поставил перед вами образы мифа, зна­чительного мифа о Гильгамеше, мифа, который, как мы увидим, поведет нас в духовные глубины, что находятся позади халдейско-вавилонского культур­ного периода. Я хотел привести вам эти образы, которые покажут, что здесь находятся две индиви­дуальности: одна индивидуальность, в которую всту­пает божественно-духовная сущность, - это Гильга­меш; другая - более человек, но при этом такая, что мы назвали бы ее молодой душой, которая прошла еще мало инкарнаций и потому еще вносит древнее ясновидение в более позднее время, - это Эабани.

Внешне Эабани изображен одетым в звери­ные шкуры. Этим указывается нам на его дикость, но как раз благодаря этой дикости он, с одной сторо­ны, одарен еще древним ясновидением, а, с другой стороны, он - молодая душа, которая прошла гораз­до меньше инкарнаций, чем другие, стоящие на вер­шине развития души. Таким образом, Гильгамеш представляет нам собой сущность, которая созрела для посвящения, которая только не могла достичь этого посвящения, так как путь на Запад и есть путь к посвящению, которое не было доведено до конца. Мы видим, с одной стороны, в Гильгамеше настоящего основателя халдейско-вавилопекой культуры и действующую позади него божественную духовную сущность, разновидность духа Огня, и затем рядом с ним другую индивидуальность, молодую душу, Эабани, индивидуальность, которая лишь поздно спустилась к земному воплощению. (Если вы загляне­те в "Очерк тайноведения", то увидите, что индиви­дуальности лишь постепенно спустились с планет). От обмена тем, что знают эти двое, зависит вавилонско-халдеиская культура, и мы увидим, что вся вавилонско-халдеиская культура есть про­изводное того, что идет от Гильгамеша и Эабани. В халдейско-вавилонскую культуру включаются ясновидение бого-человека Гильгамеша 7 и ясно­видение молодой души Эабани. Этот процесс, в котором двое, необходимые друг другу, действу­ют рядом, отражается в более позднем, четвертом культурном периоде, в греко-латинском, причем на физическом плане. Полного понимания такого отражения мы достигаем, правда, лишь постепен­но. Таким образом, более духовный процесс отра­жается на физическом плане, когда человечество спустилось очень глубоко вниз, когда оно уже не чувствовало более сопринадлежности человече­ской личности и духовно-божественного мира.

Эти тайны божественно-духовного мира охра­нялись в центрах мистерий. Так, например, многие из древних святых тайн, которые возвещали о свя­зи человеческой души с божественно-духовными мирами, сохранялись в мистериях Дианы Эфееской и в эфесском храме. Там было много такого, что было более уже не понятно эпохе, которая обратилась к человеческой личности. И как знамение непони­мания чисто внешней личностью всего того, что оставалось духовным, стоит перед нами наполо­вину мифическая фигура Герострата 8, который ви­дит лишь самое внешнее в личности; Герострата, который бросает в храм святилища эфесского за­жженный факел. Столкновение личности с тем, что осталось от древних духовных времен, знаменует нам этот поступок. И в тот же самый день, когда человек лишь для того, чтобы передать свое имя потомству, бросает факел в храм святилища Эфе­са, в тот же самый день родится человек, который на той же самой земле, на которой должна быть пре­одолена чисто личностная культура, сделал наи­большее для культуры, основанной на личности. Герострат бросает факел в тот же день, когда рож­дается Александр Великий, человек, который цели­ком личность 9. Так встает перед нами Александр Великий как тень Гильгамеша. Позади этого таится глубокая истина. Как тень Гильгамеша стоит Алек­сандр Великий в четвертом, греко-латинском пери­оде, как проекция духовного на физический план. И Эабани, спроецированный па физический план, это Аристотель, учитель Александра Великого!

Как бы это ни было удивительно, Александр и Аристотель стоят рядом, подобно Гильгамешу и Эабани. И мы видим, как Александр Великий переносит то, что было дано Гильгамешом халдей­ско-вавилонской культуре, в первую 'треть чет­вертого послеатлантического периода, но только переведенное в законы физического плана. Как последствие деяний Александра Великого, это чудесным образом выражается в том, что на том месте, где находилась арена египетско-халдейской культуры, основывается Александрия, чтобы быть помещенной, как в центре, как раз там, где так мощно был представлен третий, египетско-вавилон­ско-халдейский период. И все должно было встре­чаться в этом александрийском центре культуры. Там, действительно, постепенно сошлись все куль­турные течения послеатлантической эпохи, кото­рые должны были встретиться. Они, как в центре, встретились именно в Александрии, на том месте, которое было установлено на арене третьего куль­турного периода, но имеет характер четвертого периода. Александрия пережила возникновение христианства. Да и самые важные для четвертого культурного периода вещи развились в Александ­рии уже тогда, когда христианство уже было. Там действовали великие ученые, там сливались преж­де всего три наиболее существенные культурные течения: древнее языческо-греческое, христиан­ское и моисеево-еврейское. Они были в Александ­рии вместе, они действовали там одно в другом.

И немыслимо было бы, чтобы культура Алексан­дрии, построенная целиком наличности, могла быть введена в действие иначе, чем существом, охвачен­ным личным началом, каким был Александр Вели­кий. Ибо как раз через Александрию, через этот куль­турный центр все то, что было раньше сверхличным, что раньше повсюду вздымалось от человеческой личности в высшие духовные миры, приняло лич­ный характер. Личности, которые находятся тут пе­ред нами, имеют, так сказать, все в себе; отныне мы уже очень мало видим силы, которые из высших иерархий направляют их и ставят их на их место. Все различные мудрецы и философы, действовавшие в Александрии, являют древнюю мудрость, всецело перенесенную в человечески-личное; из них всюду гласит личное. В этом особенность: все, что в древнем язычестве было объяснимо только благодаря тому, что всегда указывалось, как боги спускались вниз и соединялись с дочерями человеческими, что­бы породить героев, в Александрии переводится в личную активность человека. Какие формы при­няло в Александрии иудейство, культура Моисея, мы можем видеть из того, что показывает нам как раз эпоха, когда христианство уже существовало. Нет уже ничего из тех глубоких постижений связи мира людей с духовным миром, как это все-таки было во времена пророков, как это еще можно найти даже в двух последних столетиях до начала нашего лето­исчисления. В иудействе все тоже стало личным. Это все основательные люди с необычайной силой про­никновения в тайны древних тайноучений, но - все стало личным, в Александрии действуют личности. И христианство выступает в Александрии сна­чала, можно сказать, как будто на искаженной дет­ской ступени. Христианство, призванное к тому, чтобы вести личное в человеке все выше к сверх­личному, выступило особенно сильно как раз в Александрии. Именно христиане действовали так, что у нас часто возникает впечатление: в их поступ­ках мы имеем предвестие позднейших епископов и архиепископов, действовавших чисто лично. Так действовал в четвертом столетии архиепископ Фе­офил, так действовал его преемник и родственник, святой Кирилл. Мы можем судить о них, так сказать, лишь по их человеческим слабостям. Христианство, которое должно дать человечеству самое великое, являет себя сперва в своих величайших слабостях и со своей личностной стороны. А в Александрии должно было быть дано знамение всему развитию человечества.

Здесь мы имеем опять такую проекцию на вне­шний физический план прежнего, более духовно­го. В древних орфических мистериях была одна уди­вительная личность, она прошла через тайны этих мистерий; она принадлежала к самым привлека­тельным, к самым интересным ученикам древних греческих орфических мистерий. Она была хорошо подготовлена благодаря определенному кельтско­му тайноведческому обучению, пройденному ею в более ранних воплощениях. С глубоким подвиж­ничеством искала эта индивидуальность тайн орфи­ческих мистерий. Ученики орфических тайн соб­ственной душой должны были пережить то, что со­держится в мифе о Дионисе Загрее, который был разорван на части титанами, но тело которого Зевс возвел к высшей жизни. Как индивидуальное чело­веческое переживание должно было быть пережи­то орфиками то, как человек, проходя определен­ный мистериальный путь, так сказать, изживает себя во внешнем мире, всем своим существом разрыва­ется на части, перестает находить самого себя в себе.

В то время как обычное познание животных, ра­стений и минералов есть лишь отвлеченное позна­ние, так как мы остаемся вне их, тот, кто хочет до­стигнуть действительного познания в оккультном смысле, должен упражняться в том, чтобы быть как будто внутри животных, растений, минералов, воз­духа и воды, источников и гор, камней и звезд, дру­гих людей, как будто он составляет единое с ними. И тем не менее он как орфик должен развить в себе крепкую внутреннюю душевную силу, чтобы, будучи вновь восстановлен как замкнутая в себе индивидуальность, восторжествовать над раздроб­ленностью внешнего мира.

Если то, на что я вам только что указал, стано­вилось человеческим переживанием, оно относилось определенным образом к высочайшему, что можно было пережить как тайны посвящения. И многие уче­ники орфических мистерий прошли через такие пе­реживания, пережили таким образом свое растер­зание в мире и этим прошли через высочайшее, что в дохристианские времена могло быть пережито как своего рода подготовка к христианству.

К ученикам орфических мистерий принадлежит среди других и та привлекательная личность, внеш­нее имя которой не дошло до потомков, но которая явственно обнаруживается в качестве ученика орфи­ческих мистерий и на которую я теперь указываю. Уже юношей и затем много лет подряд эта личность была тесно связана со всем греческим орфеумом; она действовала в то время, которое предшествовало воз­никновению греческой философии и которое уже не отмечается в книгах по истории философии. Ибо то, что отмечено именами Фалеса и Гераклита, есть от­звук того, что делали раньше па свой лад ученики мистерий. К этим ученикам мистерий принадлежит тот, о ком я говорю сейчас как об ученике орфиче­ских мистерий, который потом опять-таки имел своим учеником Ферекида из Сироса 10, на которого указано было несколько лет назад в мюнхенском цик­ле лекций "Восток в свете Запада".

И вот, смотрите, индивидуальность, которая была в том ученике орфических мистерий, мы находим при исследовании в Хронике Акаши вновь вопло­щенной в четвертом столетии христианского лето­исчисления. Мы находим ее в ее новой инкарнации, поставленной в круг жизни Александрии, причем орфические тайны перенесены в личные переживания, разумеется, высшего порядка. Примечательно, как все это при новой инкарнации было переведено в личные переживания. Мы видим эту индивидуаль­ность родившейся вновь в конце четвертого столе­тия христианской эры в качестве дочери великого математика Теона. Мы видим, как в ее душе оживает все то, что можно было пережить из орфических ми­стерий при созерцании великих математических, ясных мировых соотношений. Теперь все это было личным талантом, личной способностью. Теперь даже эта индивидуальность нуждалась в отце-мате­матике, чтобы иметь нечто унаследованное; настоль­ко личными должны были быть эти способности.

Так взираем мы назад на те времена, когда чело­век еще был связан с духовными мирами, как было у этого орфика, так видим мы его теневой образ среди тех, которые учили в Александрии на рубеже четвер­того и пятого веков. Эта индивидуальность не воспри­няла еще ничего из того, что, можно сказать, позво­ляло людям не замечать теневых сторон начала хри­стианства; ибо еще слишком велико было в этой душе все то, что было отзвуком орфических мистерий, слишком велико, чтобы она могла быть озарена тем иным светом, что исходит от События Христа. То, что выступало вокруг как христианство, например, в Феофиле или Кирилле, было поистине таково, что эта индивидуальность орфика, которая приняла те­перь личный характер, могла сказать и дать более ве­ликое и более мудрое, чем те, которые представляли собой христианство в Александрии в то время. Глу­бочайшей ненавистью были полны как Феофил, так и Кирилл против всего того, что не было церковно-христианским в узком смысле, в понимании как раз обоих этих архиепископов. Христианство приняло совсем личный характер, такой личный характер, что эти два архиепископа набрали себе личных наемни­ков. Повсюду набирались люди, которые должны были составлять, так сказать, охрану архиепископов. Власть в личном смысле была важна для них. Ими двигала ненависть ко всему тому, что шло из древних времен и что было все-таки много выше являющегося в искаженном облике нового. Глубочайшая ненависть - особенно против индивидуальности вновь родив­шегося орфика - жила в носителях высокого хрис­тианского сана в Александрии. И потому нам не надо удивляться, что индивидуальность вновь воплощен­ного орфика была оклеветана в приверженности к черной магии. Этого было достаточно, чтобы чернь, навербованную в охрану, возбудить против высокой, единственной личности вновь воплощенного учени­ка Орфея. Она была еще юная, но несмотря на ее мо­лодость, несмотря на то, что она должна была прой­ти через то, что и в те времена в ходе долгого учения представляло для женщины большие трудности, она поднялась к тому свету, который был выше всей муд­рости, всего познания того времени.

Удивительно, как в залах, где учила Гипатия, -ибо так звали вновь воплощенного орфика, - как там в Александрии на восторженных слушателей схо­дила самая чистая, самая светлая мудрость. Она по­вергала к ее ногам не только старых язычников, но и таких проникновенных, глубоких христиан, как Синезий. Она имела большое влияние в Александ­рии, и в Гипатии можно было пережить перенесен­ное в личность возрождение древней языческой мудрости Орфея.

И поистине символически действовала мировая карма. То, что составляло тайну ее посвящения, было действительно проецировано, как тень, на физи­ческий план. Этим мы затрагиваем событие, кото­рое действовало символически и было важно для многого, что совершается в исторические времена. Мы затрагиваем одно тех событий, которые только внешне являются мученической смертью; они пред­ставляют символ, в котором высказываются духов­ные силы и значения. Ярость тех, которые окружали архиепископа Александрии, обрушилась на Гипатию в мартовские дни 415 года. Решили избавиться от ее власти, от ее духовной власти. Самые невежествен­ные, дикие орды из окрестностей Александрии были натравлены - и обманом захватили эту мудрую де­вушку. Она садилась в повозку, и по данному знаку, натравленные люди набросились на нее, сорвали с нее одежды, поволокли в церковь и буквально со­драли мясо с костей. Они растерзали, разорвали ее, и совершенно лишенная человеческого облика кровожадная толпа протащила по городу части ее тела. Такова судьба великого философа Гипатии.

Этим, можно сказать, символически указано па нечто, глубоко связанное с основанием Александ­рии Александром Великим, хотя произошло это лишь много времени спустя после основания Алек­сандрии. В этом событии отражены важные тайны четвертого послеатлантического периода, который заключал в себе столько великого, столько значи­тельного и который также то, что он должен был явить как упразднение старого, как сметание с ли­ца земли старого, выставил перед миром таким парадоксально величественным образом в столь значительном символе, как заклание, - иначе не ска­жешь, - самой выдающейся женщины рубежа чет­вертого и пятого веков, Гипатии.

 

Лекция вторая Штутгарт, 28 декабря 1910 г.

Мои дорогие друзья!

Вчера во вводном порядке наше внимание было обращено на то, что правильно понять некоторые более древние события в истории человечества мы можем, если будем смотреть не на одни только силы и способности самих личностей, но допустим, что через соответствующие личности, как бы по­средством орудий, действуют существа, которые, так сказать, устремляют в наш мир свои действия из высших миров. Мы должны представлять себе, что эти существа не могут воздействовать непо­средственно на наши физические процессы, на факты нашей физической действительности, так как на современной ступени своего развития они не могут воплотиться в физическом теле, которое берет свои составные элементы из нашего физи­ческого мира. Поэтому, если они хотят действовать в нашем физическом мире, они должны пользо­ваться физическим человеком, его руками, но так­же и его рассудком, и его способностью понимания. Чем дальше мы пойдем назад во времена челове­ческого развития, тем отчетливее выраженным найдем мы влияние и воздействие таких существ высших миров. Но нельзя думать, что это устрем­ление сил и воздействий из высших миров через людей в физический мир прекращалось когда-либо, включая наше время.

Для того, кто знаком с духовной наукой, кто, как это мы могли делать вот уже столько лет, при­нял в себя то, что ведет наше ощущение и пред­ставление к признанию высших миров, для него ведь такой факт, как только что указанный, будет, конечно, сразу понятен, потому что он привык постоянно протягивать связующие нити между на­шим познанием, нашим мышлением, нашей волей и существами высших иерархий. Но сторонник духовной науки попадает ведь иногда в положение, когда он должен защищаться от материалистиче­ских представлений, раз уж они существуют в наше время, от представлений, которые людей, стоящих в стороне от духовного развития, лишают возмож­ности сколько-нибудь вникнуть в то, что должно быть сказано о воздействии высших миров на наш физический мир.

В наше время, в сущности, к устарелым взгля­дам относится и то, когда говорят о господстве хо­тя бы абстрактных идей в человеческих событиях, в истории. Для многих людей совершенно недопу­стимо перед лицом настоящей научности говорить, что известные идеи, абстрактные идеи, которые, собственно, могут жить ведь только в нашем рас­судке, что они выявляются в следующих одна за другой исторических эпохах. Последний отблеск, так сказать, веры в такие абстрактные идеи, - от­носительно которых, конечно, нельзя понять, как они могут действовать, раз это только абстрактные идеи, - но меньшей мере, последний отблеск веры в такие абстрактные идеи в XIX веке содержали в себе еще исторические труды Ранке. Но и эта вера в движущие идеи истории постепенно будет выброшена за борт нашим нарастающим мате­риалистическим развитием, и ныне, даже по от­ношению к истории, считается признаком ясной головы, когда считают, что все, характеризующее эпохи, выступающее в эпохах, возникает, в сущ­ности, лишь благодаря стечению физически зри­мых внешних действий, внешних потребностей, внешних интересов и даже идей физических лю­дей. Ныне прошло то время, когда как бы через инспирацию такие умы, как, например, Гердер, изображали развитие истории человечества так, что всюду видно: здесь в основе лежит по меньшей мере предположение живых сил, живых сверхчув­ственных сил, которые выявляются через деяния людей, через жизнь людей. А тот, кто сегодня хо­чет быть умным, скажет: правда, у такого челове­ка, как Лессинг 12, было много разумных идей, но затем, в конце своей жизни, он пришел к тому вздору, как тот, который он написал в своем "Вос­питании человеческого рода", где он не знал, чем себе помочь иначе, как связав строгую закономер­ность в ходе исторического развития с идеей пере­воплощения. В последних положениях "Воспита­ния человеческого рода" Лессинг, действительно, выразил то, что описывает, исходя из оккультных фактов, духовная наука; а именно то, что души, жившие в древние времена, воспринявшие тогда живые действенные силы, переносят эти силы в свои новые воплощения, так что существует не абстрактное, только идейное непрерывное тече­ние, но подлинное, реальное непрерывное течение духа позади материального процесса. Как уже ска­зано, умный человек скажет: в старости он [Лессинг] дошел еще до таких путаных идей, как пе­ревоплощение, но на них обращать внимание не следует.

Это напоминает, мои дорогие друзья, опять-таки столь горькую, ироническую и все же такую умную запись, которую Геббель 13 раз сделал в своем дневнике. В ней он говорит, что было бы прекрас­ным сюжетом следующее: учитель гимназии в сво­ей школе проходит Платона, а перевоплощенный Платон находится среди его учеников, и он на­столько скверно понимает Платона в объяснении учителя гимназии, что учителю приходится его строго наказать. Ведь в том, что касается истори­ческого восприятия развития человечества, из пре­жнего духовного понимания очень многое утеря­но, и духовная наука действительно должна будет защищаться от натиска материалистического мыш­ления, которое проникает со всех сторон и кото­рое находит прямо глупым то, что может быть со­общено на основе духовных фактов. И мы, в сущ­ности, зашли в этом очень далеко. Например, все те мощные образы, все те мощные символические представления, которые проистекали из древнего ясновидческого познания людей и которые выра­зились в мифологиях, в фигурах героев, в образах легенд и сказок, находят сегодня толкователей самого странного рода. Самое курьезное в этой об­ласти, пожалуй, та книжонка "Орфей" Соломона Рейнака, которая в наше время обратила на себя известное внимание во многих кругах Франции. Все, из чего проистекали образы Деметры, Орфея, образы другого мифологического круга, сводится там к чисто материальным событиям, и порой бо­лее чем странно, как выводится историческое существование той или иной фигуры, которая скрывается, скажем, за Гермесом или Моисеем, и как тривиально стараются объяснить эти фигу­ры из чисто человеческого сочинительства, из фан­тазии. По методу Соломона Рейнака, через 60-70 лет, то есть когда немного сотрется внешняя па­мять о нем, было бы легко доказать, что никогда не было подобного Рейнака, что это есть народное творчество, которое перенесло древнюю идею о Рейнеке Лисе на Соломона Рейнака. По его ме­тоду это было бы вполне возможно. Это все так нелепо, как и то, что, - как это разъясняется в пре­дисловии, - эта книжонка "Орфей" написана "для широких кругов современных образованных людей, а также для юношества"! "Для юношества", ибо Рейнак подчеркивает, что он избегал всего, -хотя того, чтобы свести идею Деметры к свинье, он не избегнул, - что он избегал всего, могущего оскорбить нравственные чувства молодых девиц! Однако он обещает, что если его книга приобретет влияние, на которое он надеется, подготовить особое издание своей книги для мамаш, которое будет содержать все то, что пока еще должно быть скрыто от дочерей. Так далеко мы зашли.

Хотелось бы постоянно обращать внимание как раз сторонников духовной науки на то, что дей­ствие духовных властей, духовных сил посред­ством людей вплоть до нашего столетия действи­тельно можно доказать на чисто внешних разум­ных основаниях, совершенно независимо от чисто оккультно-эзотерического исследования, которое будет, главным образом, нас здесь занимать. Но чтобы нам достичь взаимопонимания в том, каким образом духовная наука может получить известную возможность отстаивать чисто внешне дей­ствие сверхчувственных сил в истории, позвольте мне указать вам на следующее.

Тот, кто имеет некоторое представление о раз­витии современного человечества, совершавшем­ся, скажем, в XIV, XV веках, вплоть до XVI века, знает, сколь бесконечно глубокое значение в этом внешнем развитии человечества в Новое время имело историческое выступление определенной личности, относительно которой действительно можно, я бы сказал, самым внешним образом до­казать, что через нее действовали духовно-сверх­чувственные силы. Чтобы пролить немного света на оккультное понимание истории, можно поста­вить вопрос: что сталось бы с развитием новейшей Европы, если бы в начале XV века в развитие не включилась девушка из Орлеана, Орлеанская Дева 14? Тот, кто хотя бы чисто внешне рассмотрит развитие этого времени, должен сказать: если вычеркнуть из исторического процесса деяния Орлеанской Девы, то по одному тому, что можно узнать из чисто внешних исторических исследова­ний, станет ясным: без действия высших сверхчув­ственных сил через Орлеанскую Деву Франция, да и фактически вся Европа, должны были бы получить в XV веке совершенно иной облик. Ибо тогда все, что происходило в импульсах воли, в мозгах физических голов, шло к тому, чтобы наложить, так сказать, на все государства Ев­ропы вычеркивающее и погашающее народные индивидуальности всеобщее представление о го­сударстве. Под этим влиянием, конечно, стало бы невозможным бесконечно многое из того, что в пос­ледние столетия выработалось в Европе благодаря взаимодействию европейских народных инди­видуальностей. Пусть представят себе, что из ис­тории вычеркнуты деяния Орлеанской Девы, пусть представят себе Францию предоставленной своей судьбе без выступления Орлеанской Девы, пусть зададут себе вопрос, что стало бы с Францией без этого подвига? И затем пусть обдумают, какую роль Франция играла в последующих столетиях для всей духовной жизни человечества. И пусть со­поставят это с неопровержимыми, доказуемыми внешними документами фактами, свидетельству­ющими о посланничестве Орлеанской Девы. Отдадим себе отчет в том, как эта девушка с не осо­бенно высоким даже для ее времени внешним образованием вдруг, в возрасте еще не полных двадцати лет, осенью 1428 г. чувствует, что к ней обращаются духовные власти сверхчувственных миров; власти, которые она наделяет, конечно, теми формами, которые для нее привычны, так что она видит их сквозь призму своих представлений, од­нако это не довод против реальности этих властей. Представьте себе, что она знает: сверхчувственные власти направляют силу ее воли к совершенно оп­ределенному месту. Я рассказываю вам об этих фактах не то, что можно было бы изложить соглас­но Хронике Акаши, но лишь то, что установлено согласно документам, чисто исторически.

Мы знаем, что эта девушка из Орлеана откры­лась сначала одному своему родственнику, у кото­рого она, можно сказать, почти случайно нашла понимание; что она разными окольными путями и с большими трудностями была приведена в ла­герь, где расположился двор короля Карла, кото­рый со всем французским войском дошел, так сказать, до последнего предела, и мы знаем, что под конец, после того, как ей воздвигли на пути все­возможные преграды, среди целой толпы народа, куда король Карл был помещен так, чтобы его нельзя было вообще различить внешнему взгляду, она верно нашла его, сразу же направясь к нему. Известно также, что тогда она открыла ему нечто, -этим он хотел ее испытать, - о чем, можно сказать, знали лишь сверхчувственный мир и он один. И вы, может быть, знаете из внешней истории, как затем она, ведомая неизменным импульсом и под неизменным влиянием своей крепкой веры, - луч­ше сказать, своим непосредственным ведением, -среди величайших трудностей привела войско к победе, а короля - к коронованию.

Кто вмешался тогда в ход исторического раз­вития? Не кто иной, как существа, принадлежащие к высшим иерархиям! Девушка из Орлеана была внешним орудием этих существ, и они, эти суще­ства высших иерархий, направляли события исто­рии. Может статься, мои дорогие друзья, что кто-нибудь рассудительно возразит: "направляй ее я, я направил бы ее умней", полагая, что то или иное, произошедшее благодаря выступлению Орлеан­ской Девы, не укладывается в его голове. Но те, кто принимают духовную науку, не должны желать исправлять деяния богов человеческим умом, как это теперь происходит повсюду в нашей так назы­ваемой цивилизации. Видите ли, естественно, нашлись люди, которые в духе нашего времени захотели, так сказать, освободить современную историю от подвигов Орлеанской Девы. Характер­ное для нашего времени произведение написал в этом материалистическом духе Анатоль Франс 15.

Следовало хотя бы знать, как разделывается мате­риалистическое мышление с сообщениями, кото­рые действительно, - я говорю все еще о докумен­тах внешней истории, - весьма хорошо обоснованы.

Так как мы находимся как раз здесь, в этом мес­те, а я иногда люблю обратить внимание на местные условия, я хочу привести вам документ, на который здесь уже раз ссылались. Штутгартцы, конечно, знают, что здесь, в этом месте, жил некогда выдаю­щийся исследователь Евангелия. Конечно, нам не­зачем соглашаться со многим остроумным, что Гфрёрер 15, - так звали исследователя Евангелия, -предлагает в своем исследовании Евангелия, и можно быть вполне уверенным, что Гфрёрер, если бы он слыхал, что сейчас возвещается в области духовной науки, употребил бы то выражение, ко­торое он часто употреблял по отношению к своим противникам, которых он по своей твердолобости не очень-то жаловал; выражение, что и теософы -это такие люди, у которых "не все ладно под шля­пой". Но тогда не настало еще время, когда можно было, как это делается сегодня, так сказать, чисто материалистическим образом перешагнуть через исторические документы, когда эти документы ка­саются событий, которые неудобны, которые явно указывают на действие живых высших сил в на­шем физическом мире.

Итак, сегодня я хотел бы снова привести не­большой документ, письмо, которое было опуб­ликовано в первой половине XIX века. Я хочу прочесть вам только некоторые места, так же, как тогда Гфрёрер ссылался на это письмо 16 для оправ­дания своей веры. Я хочу прочесть вам мес­то из одной характеристики Орлеанской Девы и затем спросить вас, что такое живое описание означает.

После того, как автор письма, на которое ссы­лался Гфрёрер, перечислил, что совершила Ор­леанская Дева, он продолжает: "Это и многое дру­гое совершила [Орлеанская] Дева, и с Божией помощью она совершит еще большее. Это - де­вушка прелестной красоты и обладает мужест­венной осанкой. Она говорит мало и выказывает удивительный ум; когда она говорит, голос ее при­ятен, как и подобает женщинам. В еде она уме­ренна, еще более умеренно пьет она вино. Краси­вые кони и оружие доставляют ей удовольствие. Вооруженных и благородных мужей она очень лю­бит. Многолюдные собрания и разговоры непри­ятны Деве. Она часто проливает слезы, любит ве­селые лица, переносит неслыханный труд и столь ревностна в вождении войска и ношении оружия, что остается при полном вооружении без пере­рыва по шесть суток днем и ночью. Она говорит, что англичане не имеют права на Францию и по­этому, как она говорит, Бог послал ее, чтобы она изгнала и победила их, но только после предвари­тельного увещевания. Королю она оказывает ве­личайшее почитание; она говорит, что он любим Богом и находится под особой защитой, почему он и будет соблюден. О герцоге Орлеанском, Вашем племяннике, она говорит, что он будет освобожден чудесным образом, но только после того, как анг­личанам, которые держат его в плену, будет направ­лен призыв освободить его. И чтобы закончить, светлейший принц, мое донесение: происходит и происходило много еще более удивительного, чем я могу вам описать или выразить словами.

В то время как я это пишу, названная Дева уже на­правилась в окрестности города Реймса в Шам­пани, куда спешно отправился король для своего помазания и коронования с Божией помощью. Светлейший и могущественнейший принц и мой высокочтимый господин, смиренно поручаю себя вам, прося Всевышнего сохранить Вас и исполнить Ваши желания.

Написано в Битероми в 21 день месяца июня.

Ваш смиренный слуга Персиваль, владетель Бонламиулька, советник и казначей короля фран­цузов и господина герцога Орлеанского, сенешаль короля, родом из Берри".

Человек, который знает эту девушку, пишет это письмо, находясь в непосредственной близости к королю. Поистине удивляешься, когда находишь все эти вещи вновь на чисто оккультных основа­ниях и доказательствах, - ибо их можно найти в Хронике Акаши, - и затем видишь, что в таких случаях вполне можно привести и внешние исто­рические документы. Короче, кажется почти безу­мием сомневаться в том, что действовало через Орлеанскую Деву. И если мы затем примем еще во внимание, что благодаря ее подвигам вся история Нового времени получила другой облик, то это даст нам право сказать, что мы видим здесь дей­ствующий непосредственно, внешне-документаль­но доказуемо, сверхчувственный мир.

Если же затем духовный исследователь идет дальше и ищет своими средствами настоящего инс­пиратора, действовавшего на Орлеанскую Деву, то, исследуя одну за другой эпохи, он находит нечто со­всем особенное. Он находит, что тот же самый дух, который действовал через Орлеанскую Деву, так сказать, как через свое орудие, в совсем другой форме, инспирируя совсем иным образом, воздей­ствовал на другую личность, которая в качестве фи­лософа жила при дворе Карла Лысого, на Скота Эриугену, чьи философско-теологические идеи име­ли такое глубокое влияние на Европу в более ран­нюю эпоху. Таким образом, мы видим, что одни и те же силы в различные эпохи различным образом дей­ствуют посредством людей, как посредством своих орудий, что непрерывность совершающегося заклю­чена в том, что мы называем историей.

Вчера я показал вам, как в значительном мифе вавилонско-халдейской эпохи указывается на воз­действие духовных миров на людей, от которых за­висело многое в ходе истории в третьем из наших послеатлантических периодов, зависело многое в ходе всего исторического становления в древней Халдее, в древней Вавилонии. Но теперь мы долж­ны рассмотреть, конечно, также с точки зрения оккультной науки, те две личности, которые скры­ваются за легендарными именами Гильгамеша и Эабани. Оккультно-исторически мы должны ви­деть в них личности, которые стоят у исходного пун­кта того, что мы называем вавилонской, халдейской культурой. То, что могло прийти от них как импуль­сы, мы находим вновь в развитии духовной культу­ры древней Вавилонии и Халдеи. Гильгамеш был личностью, имевшей позади себя много инкарнаций такого рода, что эту личность можно назвать ста­рой душой в развитии человечества.

Вы уже знаете из "Очерка тайноведения", что в лемурийском периоде земного развития лишь совсем немногие люди выдержали его события на самой Земле, лишь немногие остались на Земле во время лемурийского периода; что большая часть душ прежде, нежели началась собственно опас­ность мумифицирования всего человеческого, под­нялась от Земли к другим планетам и жила даль­ше на Марсе, Сатурне, Венере, Юпитере и так далее; что затем, с конца лемурийского периода, и во время атлантического периода эти души по­степенно вновь спустились на Землю, чтобы в из­менившихся земных условиях воплощаться в зем­ных телах и появляться все в новых инкарнациях. Так что мы имеем души, которые сравнительно ра­но спустились из мира планет, и другие, которые спустились поздно, в более поздние эпохи атлан­тического развития. Первые, те, что спустились раньше, имеют позади себя больше инкарнаций на земле, чем те, что спустились позже, и потому в противоположность первым мы можем назвать эти души молодыми душами, душами, которые, значит, меньше восприняли в себя. Старой душой была та индивидуальность, которая скрывается за именем Гильгамеша, и более молодой - та, кото­рая была воплощена в Эабани у исходного пункта вавилонской культуры. Да, относительно больше­го и меньшего возраста человеческих душ откры­вается, - можно почти сказать, даже к изумлению оккультиста, - нечто удивительное.

Если сегодня кто-нибудь преуспел, например, настолько, что немного допускает истины ду­ховной науки, но в остальном все еще цепляется за предрассудки и оценки внешнего мира, ему, возможно, покажется, что, например, души фило­софов и ученых нашего времени надо причислять к более старым душам. Оккультное исследование выявляет как раз обратное, как бы странно это ни звучало, и даже для оккультистов поразительно, что, например, в Канте жила молодая душа. Да, с этим ничего не поделаешь - факты говорят это. Можно было бы указать и на то, что более моло­дые души воплощаются, конечно, в большинстве случаев, в цветных расах; что цветные расы, имен­но негритянская раса, приводят к воплощению главным образом более молодые души. Как раз своеобразие того рода человеческого мышления, который выражается в учености, в нынешней ма­териалистической науке, обуславливает более мо­лодые души. И может быть даже доказано, что предшествующее воплощение многих личностей, относительно которых никак нельзя было бы это предположить, определенно протекало среди ди­карей. Да, так опять-таки говорят факты! Все это должно быть усвоено, ибо это так. Конечно, это не преуменьшает значения суждений, которые мы имеем об окружающем нас мире, их ценности; тем не менее это должно быть принято для общего понимания того, о чем идет речь. В этом смысле в древней Вавилонии мы имеем дело в Эабани с молодой душой, в Гильгамеше - со старой. Такая старая душа по всей своей природе рано охваты­вает не только то, что является как бы элементом, фактором современной культуры, но и то, что, как культурные возможности, входит в настоящее и позволяет заглянуть в далекие перспективы будущего.

Пусть возражают в ответ на объяснение, что ча­сто столь низко ценимые теософы в большинстве случаев являются более старыми душами, чем те, кто читает академические лекции. Но это показы­вает исследование; и хотя духовное исследование не должно быть ложно употребляемо для пере­ворачивания оценок и глумления над тем, что является принадлежностью нашей культуры, но ведь надо смотреть правде прямо в глаза.

Таким образом, Гильгамеш был личностью, ко­торая, в силу своей душевной конституции, была связана с тем, что принадлежало к наиболее пере­довым духовным элементам и духовным факторам того времени; с тем, что для того времени светило далеко в будущее, что и тогда могло быть достиг­нуто только тем, что подобная личность прошла посвящение известного рода. Через определенное посвящение, через сообщение того, что могло быть получено лишь посредством посвящения, должно было быть дано Гильгамешу то, что делало его спо­собным дать фермент для вавилонской культуры. Итак, он должен был пройти посвящение до изве­стной ступени.

Посмотрим, в каком положении должен был на­ходиться Гильгамеш в человеческом развитии прежде этого посвящения. Он был человеком третьей послеатлантической эпохи. В эту эпоху на­ступили уже сумерки для естественного человече­ского ясновидения, для того, что человек мог и на что он был способен благодаря своим природным силам. Ясновидение не существовало уже в той степени, чтобы большое число людей могло взи­рать назад на свои более ранние инкарнации. Если мы пойдем далее назад, во вторую, в первую пос­леатлантические эпохи, мы увидим, что большин­ство людей на земле еще могли взирать на их пре­жние инкарнации, на протекание их душевной жизни до их теперешнего рождения. Но это посте­пенно было утрачено. У Гильгамеша дело обстояло так, что с самого начала существо, которое дол­жно было проявиться через него и которое могло проявиться через него, только постепенно ведя его к некоторому посвящению, что это существо все­гда охраняло его. Оно ставило его на то место, где он учился судить о своем собственном положении в мировой истории. Благодаря событиям сверхчув­ственного характера, которые в мифе, приведенном мною вчера, встают перед нами в образах, в помощь ему дается друг, чья дикость, нецивилизованность указывается нам тем, что он по своему внешнему облику наполовину зверь. Говорится, что этот друг носил на своем теле звериные шкуры. Это значит, что он, как люди первобытного состояния, был покрыт волосами, что его душа была так молода, что построила себе тело, которое являло человека еще в диком обличий. Таким образом, Гильгамеш, более ушедший вперед, имел в Эабани рядом с со­бой человека, который, благодаря своей молодой душе и обусловленной этим телесной организации, обладал еще древним ясновидением. Чтобы сам он мог ориентироваться, был дан ему этот друг. Затем с помощью этого друга ему удалось осуще­ствить некоторые вещи, скажем, возвращение той духовной силы, которая опять-таки представлена в мифе в образе городской богини Эрека Иштар. Я говорил вам, что богиня города была похищена соседним городом и что поэтому оба, Гильгамеш и Эабани, начали войну против соседнего города, победили царя этого соседнего города и привели обратно богиню города.

Если хочешь понимать исторически верно такие вещи, которые изображаются нам в этих древних мифах, то необходимо вникать уже в оккультные подосновы их. За этим похищением богини города скрывается ведь нечто подобное тому, что скрыва­ется за похищением Елены, которую Парис увозит в Трою. Мы должны отдавать себе отчет в том, что то, что изложено в моей маленькой работе "Кровь -совсем особый сок" 17, покоится на реальных основа­ниях. Там указано, что у древних народов существо­вало некоторое общее сознание, что человек ощущал не только свое личное "я" в пределах своей кожи, но что он ощущал себя членом племени, городской общины. Таким же образом, как отдельная челове­ческая душа ощущается в качестве центрального фактора для наших пальцев, рук и ног, которые при­надлежат друг другу, для всего нашего организма, так же чувствовал себя человек в древние времена членом групповой души, к которой он принадлежал. Нечто подобное существовало в древние времена еще в древних городских общинах, даже в Греции. Общий дух, Я-народа, Я-племени жил и действовал в отдельных личностях народа. Но то, что от такого общего Я могло доходить до человеческого созна­ния, должно было быть управляемо в мистериях, в тайных храмовых центрах. Жрецы древних мисте­рий управляли общими духовными делами города или племени. И говорят не только фигурально, по известным образом реально и верно, что такой храм был действительно обителью >7-города, групповой души. Там было ее центральное местопребывание, и жрецы храма были ее слугами. Они были теми, которые через инспирацию принимали поручения этой групповой души, - что называлось оракулом, -и выносили их в мир, чтобы произошло то или иное; ибо оракулы в то время надо понимать именно в том смысле, как я вам сейчас охарактеризовал.

Управление такими святилищами было связа­но с определенными тайнами, и в древние времена многие войны разыгрывались так, что храмовые жрецы одного города уводились в плен соседним городом; с жрецами же храма соседний город как бы похищал важнейшие тайны другого города. Перед вами - реальное событие, которое отвечает тому образу, что богиня города Иштар, душа наро­да Эрека, похищается соседним городом. Жрецы храма, правители тайн храма, были взяты в плен, потому что соседи надеялись таким образом зав­ладеть священными тайнами, а через это - и силой данного города. Это реальная оборотная сторона событий. При том строе души, в котором Гильга­меш находился вначале, он не мог воспринимать сам такие вещи, потому что он не проникал взгля­дом в эти отношения. Однако более молодая душа могла служить ему, так сказать, органом яснови­дения, которое помогло ему отвоевать назад для родного города сокровище храма. Тогда до со­знания Гильгамеша было определенно доведено, что как раз в переходное время в человеческой жизни существует нечто, что изображается в леген­де о слепом и хромом, из которых каждый в отдель­ности беспомощен, но которые вместе двигаются вперед, благодаря тому, что слепой берет хромого на плечи, а хромой делится со слепым своей воз­можностью видеть. В Гильгамеше и Эабани мы видим перенесенное в духовное такое взаимо­действие людей совершенно различных способ­ностей. Мы встречаемся с этим на каждом шагу, особенно в исторических событиях древних времен. Важно понимать это, ибо только тогда можно понять, почему так часто в мифах и сказаниях перед нами выводятся друзья, которые должны со­вершить что-либо сообща; друзья, которые обыч­но так же различны по своему душевному складу, как это было у Гильгамеша и Эабани. А то, что Гильгамеш через Эабани, своего друга, сверх то­го приобрел для своей души, было то, что он как бы заразился от Эабани ясновидческои силой, так что некоторым образом смог оглянуться на свои собственные прежние инкарнации. Таким образом, Гильгамеш действительно научился от Эабани видению своих прежних инкарнаций. Это было уже нечто, что выходило за пределы нормальных способностей Гильгамеша. Представим же себе живо, как могло повлиять на Гильгамеша это об­ращение назад к его прежним инкарнациям?

Что мог он себе сказать, начиная с того дня, когда в его душе появилась возможность оглянуть­ся на то, что его душа пережила в прошлой инкар­нации? Сначала это его поразило. Он не мог так просто принять свою собственную сущность, ка­кой она была в прежних инкарнациях; сразу он, так сказать, не узнал себя. Так было бы, мои дорогие друзья, вообще с людьми, если бы они начали ви­деть свои прежние инкарнации. В большинстве случаев это имело бы совсем иной вид, чем в тех выдумках, которые появляются постоянно, когда говорится, что какой-либо человек есть реинкар­нация той или иной личности. Может случиться, что кто-либо приведет целый ряд громких истори­ческих имен в качестве имен своих предшествую­щих инкарнаций. Должно быть, есть целая группа людей, которые убеждены, что в их прежних ин­карнациях нет ничего ниже ранга королев или принцесс. Именно в этих вещах, с которыми все должно обстоять так серьезно, не место фантазии, с ними нельзя своевольничать. Тот же, кто, как тог­да Гильгамеш, впервые обращает свой взгляд на­зад на череду своих инкарнаций, порою может быть действительно поражен. Ведь он оглядывался на инкарнации, когда он был еще вовлечен в различ­ные отношения, обусловленные групповой душев­ностью. Для себя он, конечно, в известной мере выбрался из этих отношений, он вообще ведь впер­вые через Эабани мог понять все значение того, что символизируется в мифе богиней города. Но ког­да он обратился назад, то ему многое в его прежних инкарнациях не понравилось, тут он мог себе ска­зать: ведь это совсем не в моем вкусе. Он увидел, например, что его душа в прошлых инкарнациях имела совсем особенные дружеские отношения, со­всем особенные человеческие связи, которых он стыдился бы теперь. Тогда произошло то, что изоб­ражено в мифе, - он начал бранить то, что открыла ему окольным путем через Эабани богиня города, он делает упреки своей душе. В мифе указано, что он делает упреки богине за ее знакомства, потому что он ревновал к этим знакомствам. Он видел, так сказать, горизонт своей души, и видения стояли пе­ред ним так живо, как люди, к которым испытыва­ешь ту или иную симпатию или антипатию, стоят вокруг кого-либо во внешнем физическом мире. И во всем том, что Гильгамеш ставит в упрек бо­гине города, мы узнаем, что он разговаривает, собственно, с тем, что разыгрывается в глубине его души. Когда, например, нам говорится, что он уп­рекает богиню города в том, что она водила зна­комства с каким-то человеком, который в мифе на­зван Ишулану, то это означает не что иное, как то, что ему не нравилось его собственное знакомство с этим человеком, садовником его господина в про­шлой инкарнации. Следовательно, то, что про­исходило в душе Гильгамеша и через что он, собст­венно, впервые получил ту внутреннюю проникно­венность, ту внутреннюю полноту души, в которой нуждался, чтобы стать основателем вавилонской культуры, все это изображается нам в возвраще­нии к известному ясновидению, в восхождении в сверхчувственные миры, что было им в опреде­ленном отношении уже утеряно, так как он был старой душой. Это передается нам в мифе.


Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.015 сек.)