Ярость благородная 9 страница

Говорили же про Покрышкина, что он может летать на бревне! И тоже никто не удивлялся.

После 185-го я наконец-то почувствовал «ишачка», и мне уже не требовались метаморфозы, чтобы ринуться в бой. Я не боялся израсходовать боекомплект, встретив эскадрилью новеньких «фридрихов». Я знал: в нужный момент двигатель «ишачка» закашляет, содрогнется в раме и в следующее мгновение в моих руках окажется вся мощь лучшего истребителя Второй мировой войны.

Андрей Уланов
Долететь до облака

Тринадцать лет. Кино в Рязани,

Тапер с жестокою душой,

И на заштопанном экране

Страданья женщины чужой;

Погоня в Западной пустыне,

Калифорнийская гроза,

И погибавшей героини

Невероятные глаза.

Апрель. Недалеко от станицы Поповическая

– Из-за этих стихов тебя ковбоем прозвали? – помолчав, спросила девушка.

– Что? – парень на миг растерялся. – А-а… нет. Просто когда мы в Аджи-Кабуле машины получали, на моей ковбой был нарисован. В шляпе, с сигарой, револьвер дымится… ну и пошло-прилипло. А кто тебе рассказал?

– Марина из второй. Та, что с вашим Глинкой ходит.

– Со старшим или с младшим?

– Который «ДБ».

– Понятно…

– А кто этого ковбоя нарисовал? И зачем?

– Ну, мне-то не докладывали. Может, его спецом купили от какой-нибудь Мичиганьщины или где там эти ковбои водятся… Оклахомы, во! – вспомнил парень самое экзотическое, на его вкус, название. – Скинулись, значит, всем ихним колхозом, в смысле, ранчо и сказали: постройте на наши трудовые доллары самый лучший на свете истребитель, отправьте его в СССР, вручите там самому лучшему летчику, и пусть он бьет на нем фрицев так, чтобы самому фюреру каждый день с утра до ночи икалось.

– И как, многих уже сбил?

– Ну-у… – парень замялся, – …трех. – И, помявшись еще немного, тоном ниже добавил: – В группе.

К его радости, девушка то ли не расслышала последние слова, то ли не придала им особого значения. А и правда, с надеждой подумал он, с чего бы стрелку бомбардировщика разбираться во всех тонкостях истребительской «кухни». Ну, в группе, и что с того? Зато честно сказал, не накрутил – чужого не надо. А так… в бою был, стрелять – стрелял, даже видел, как попадал… вроде. В конце концов, когда одного «хейнкеля» всем звеном поливают, сам черт не разберет, чья пуля самая распоследняя и решающая. 111-й – зверюга живучая, его из одних пулеметов валить, семь потов сойдет…

Вслух он этого, понятное дело, ничего не сказал. Впрочем, ничего подобного девушка и не ждала.

– Скорей бы уже май, – мечтательно вздохнула она. – Чтобы зеленое все… и тепло.

– Ага, – поддакнул парень. – И чтобы вода теплая. Как раз немцев закончим с Тамани выбивать, а где Тамань, там и Крым. Если будем на Севастополь базироваться, ребята рассказывали – там от аэродрома до моря два шага.

– Да, хорошо бы… только если Крым возьмут, нас ведь наверняка сразу перебросят. Вас-то уж точно.

– Ну почему «сразу перебросят»? – возразил парень. – С Крыма ого-го как можно летать… до самой Румынии.

– Наверно.

– Вот. И нас – в сопровождении. Кому-то ведь нужно, – подвинувшись вплотную, он обнял девушку за плечо, – вас, таких красивых и замечательных, повсюду сопровождать.

– А еще могут в тыл отвести. – Девушка снова вздохнула. – Потери большие.

Парень промолчал.

В начале марта, когда их полк перебросили на фронт, в нем было три десятка самолетов – новеньких, только что полученных по «южному мосту» от союзников «кобр» и «киттихауков». Сейчас, месяцем позже, их осталось семнадцать. Впрочем, для полка, в котором почти половина летчиков шла в первый бой, это был еще очень и очень хороший счет. Особенно по сравнению с прошлыми годами, когда такие же полки за считаные недели выбивались немцами «под ноль».

– А знаешь, – с наигранной веселость предложил он. – Давай так: если сейчас не выйдет, после войны сюда приедем. Я буду в местной авиации летать, а ты свою археологию раскапывать в этом… ну как его… Гликогене. И купаться, купаться, купаться… потом загорать до черноты и опять в море.

– Эльтиген, – девушка негромко засмеялась. – Эльтиген, в переводе с татарского значит: «Край героев».

– А-а… ну, значит, стану героем.

– Ох, Пашка, какой же ты иногда смешной…

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, конечно же.

Девушка встала, одернула юбку.

– Уже уходишь? – расстроенно спросил парень.

– Да. Мне пора. Я же говорила, завтра с утра вылет. У тебя, кстати, тоже.

Он лежал, подложив под голову парашют, и смотрел в небо. Безоблачное. Тучи были на юго-востоке, лейтенант видел их там, наверху, делая круг перед заходом на посадку, но сюда они пока не добрались. Может, через пару часов дойдут, ветер подходящий. Если повезет, с надеждой подумал он, то и дождь на остаток дня зарядит. Поспать можно будет…

– Опять на форсаже гонял? – донеслось от самолета.

Павел не ответил. Не было ни сил, ни желания говорить… только лежать. Остатки воли уходили, чтобы держать глаза открытыми. Чуть ослабь контроль – и разом провалишься в сон, из которого выдернут минут через десять, и будет башка трещать, как от дрянной самогонки.

– Тебе-то хорошо, – продолжал бурчать техник. – Ты-то там себе гоняешь в свое удовольствие. А с меня Михайлов, если что, стружку спустит почище, чем с движка…

– Слышь, Валерьяныч, – окликнул техника сержант-вооруженец, на секунду отвлекшись от шаманства над крыльевым пулеметом. – Замолк бы ты.

– Я-то замолкну, – все так же ворчливо, но уже тоном ниже продолжил техник. – Замолкну. Только меня ж потом товарищ инженер за горло возьмет и нежно так, по-интелехентному спросит: «А скажи, Петр Валерьянович, отчего это у новехонькой машины ресурс двигла в нуль ушел? Корова его языком слизнула?»

– Угу, корова. – Сержант выразительно постучал пальцем по крылу, на котором отчетливо выделялись протянувшиеся от пулеметных стволов полосы копоти. – Проворная такая корова… «Мессер» называется.

При этих словах лейтенант вздрогнул, словно его окатили холодной водой. Слишком уж свежо – меньше часа – было воспоминание о двух черных тенях, свалившихся из пустоты, с чистого неба. Как? Откуда? Двадцать секунд назад их еще не было и в помине, а сейчас они уже падали на его пару в пологом пике. Отчаянный крик ведомого «Ковбой, «мессеры» сверху!» резанул по ушам, рука вперед, переключатель подачи на «фулл рич», пришпоренный двигатель обиженно взвыл, раскручивая вал на запредельные обороты. Павел ушел разворотом вправо, ведомый влево – немецкая пара «охотников» проскочила мимо и ушла, получив напоследок «соли на хвост» в виде заведомо недотягивающей очереди от погнавшейся за ними пары комэска из верхнего эшелона. Считай, легко отделались, даже не зацепило никого, но назвать это «легким испугом» язык бы не повернулся. Испуг был еще тот – после такого сердце начинает стучать в ритме движка.

– Пашка, хорош валяться, – ведомый выглядел просто до отвращения бодро. Ну да, он-то всю ночь дрых без просыпу. – Командир зовет.

Комэск говорил тихо, почти шепотом, скупо роняя слова. Он никогда не повышал голос – капитан, орденоносец, пять сбитых лично и семь в группе, седой как лунь «старик», и все это в неполные двадцать.

– Идем на прикрытие. Девятка «пешек» из 125-го бап-а. Цель – Верхне-Баканская. Их позывной «Береза», наш – «Сосна». Я – в расчистку. Ковбой держит верх, Сергей – ближнее. Вопросы? Нет? Тогда по ма…

– Тарищ капитан, – Павел шагнул вперед. – Разрешите сегодня мне в ближнее.

Комэск размышлял над его просьбой секунды три, показавшиеся Павлу часами.

– Хорошо. Еще вопросы есть? По машинам. Вылет через десять минут.

«Пешек» они встретили почти сразу же после взлета. Еще подлетая к ним, лейтенант разглядел номера на ведущей машине и едва не заорал в полный голос от радости. Номера с пятерки, значит, это ее эскадрилья, Танина. Таня-Таня-Танечка-Танюша…

Он прошел над строем «пешек» и, увидев знакомую светловолосую головку в колпаке блистера, не выдержал – закутил самолет в бочку, свечой ушел вверх, на петлю, нырнул под строй и тут же выскочил буквально перед носом ведущего бомбера.

– Ковбой, прекращай джигитовку! – фыркнули наушники голосом командира верхней пары. – А то схлопочешь месяц губы за воздушное хулиганство, и будет потом твоя зазноба передачи таскать, хе-хе-хе, орлу молодому в темнице сырой.

– Ладно, ладно.

Сбавив обороты, Павел подвел самолет к Таниной машине. Девушка, нарочито хмурясь, погрозила пальцем… и не выдержала, рассмеялась. Лейтенант улыбнулся в ответ и тут же, посерьезнев, качнул ручкой, уходя в сторону. Время шуток закончилось, дальше начиналась чужая земля и чужое небо.

Самолеты шли над линией фронта, хваленая немецкая «Голубая линия», с воздуха выглядевшая черной, тянулась внизу. Десятки километров траншей, дотов и дзотов, сплошные минные поля: полоска кубанского чернозема, в которую за прошедшие месяцы было вколочено столько взрывчатки, свинца и стали, столько пролито пота и крови, что порой казалось – из-под земли здесь должны тянуться не зеленые ростки травы, а багрово-ржавые прутья боевого железа.

И сейчас там стреляло, горело, взрывалось, в дымно-черной мясорубке перемалывая очередные тонны металла и человеческие судьбы. За спиной у немцев был пролив, а впереди – Кавказ, нефть, к которой они так рвались в прошлом году и почти дошли. А сейчас опять весна, и чем не шутит черт: до сих пор лето было их, они, оттаяв и обогревшись, снова рвались вперед, проламываясь танковыми клиньями. Они отлично знали цену таманскому плацдарму, до последнего цепляясь за каждый клочок земли.

Цель: станица Верхне-Баканская, россыпь коробок-домиков, рассеченная блестящей стальной ниткой железной дороги, показалась впереди через двадцать минут. От комэска – ни звука, только у края неба, если вглядеться, скорее угадывалось, чем виделось, суматошное мельтешение черточек. Дрался там капитан, уведя за собой вражеский патруль, или кто-то другой – сейчас это никакого значения не имело. Небо над целью было чистым – вот что сейчас было важно, единственное, что сейчас было важно.

– «Сосна», уходите наверх, ждите нас, – донесся сквозь треск помех голос лидера группы. – «Березкам»… р-р-работаем!

Лейтенант плавно взял на себя ручку, и самолет, послушно приподняв нос, принялся карабкаться вверх. Ведомый повторил его маневр. Под ними «петляковы» разомкнули строй, увеличивая дистанцию между самолетами. Почти сразу же вокруг них начали вспухать облачка разрывов – ударили зенитки.

«Все-таки нам проще, – тоскливо подумал Пашка, – много проще. В воздушном бою от нас хоть что-то зависит, а заход в зону зенитного огня – голая статистика. И чтобы держать бомбардировщик на боевом курсе, когда по тебе лупят десятки стволов, машину ежесекундно трясет от близких разрывов, осколки рвут плоскости, дырявят фюзеляж, а самолет ведущего только что превратился в огненный шар от прямого попадания, для этого нужно больше, чем просто смелость. Для этого нужно верить в свое бессмертие».

Он увел свою пару на семь тысяч, когда там, под ними, медленно ползущие среди вспыхивающих облачков «пешки» одна за другой принялись нырять вниз. Вот на земле вспух первый грибок, с высоты казавшийся игрушечным, совсем не страшным – и спустя долгие секунды до него низким, на грани слышимости, «ах-х-х» донесся грохот. И еще один, и еще!

Там, внизу, фугасные пятисотки перемешивали небо с землей, оставляя на месте заставленных вагонами путей лишь череду дымящихся воронок.

Прошла, казалось, вечность, пока бомбардировщики вновь стали различимы на фоне земли – освободившись от бомб, они быстро набирали высоту и скорость. Три… пять… шесть… семь! Двух машин не хватало!

Нет!

Перевернувшись, он спикировал вниз и, пристроившись чуть выше «пешек», принялся до рези в глазах всматриваться в номера. Так и есть, «пятьдесятдвойки», Таниного самолета, не было в укоротившемся строю.

Лейтенант с трудом подавил желание завыть, до крови прикусил губу, оглянулся назад – и увидел на фоне темных столбов над разбомбленной станцией силуэт еще одной «пешки». Та медленно карабкалась вверх, за левым крылом тянулся дымный след.

Это была «пятьдесятдвойка». Левый мотор горел, фюзеляж и плоскости были в густой ряби осколочных дыр, в блистере стрелка – стрелка! – было пусто, но самолет упрямо тянул, пытаясь нагнать быстро уходящую на восток группу.

И совсем не было времени думать, просчитывать варианты. Сейчас, на отходе, немцы наверняка навалятся всей толпой, какую только смогут стянуть, и одинокий, да еще без стрелка, бомбер будет расстрелян за пару секунд первым же «мессером». Но семеро одного не ждут, на войне – особенно. Здесь один, там семь, жестокая в своей простоте арифметика боя…

– Володька, уходи к основной группе.

– Ковбой, ты чего?

– Уходи, я приказываю!

– Пашка, ты что, рехнулся!?

– Уходи. Втроем вы справитесь, а я доведу подбитый.

– Пашка! – ведомый, казалось, вложил в этот крик всю свою рвущуюся напополам душу. – Пашка, не дури! Один ты ничего не сможешь, тебя сожрут, ну, е-мое! Серегина пара справится, они ж идут все вместе, на крайняк, отмахаются пулеметами!

– Володька… – лейтенант сглотнул подступивший к горлу ком. – Уходи. Не хрен вдвоем под трибунал подставляться. Уходи… я прошу тебя… как друга, лучшего друга, какой у меня в жизни был. Уходи.

Сквозь треск помех он расслышал какой-то неясный звук, но так и не понял, что это плачет его ведомый – в кабине истребителя некого стесняться, и сержант плакал, утирая слезы затянутым в перчатку кулаком. Он ушел вперед, нагоняя основную группу, и Пашка с «пятьдесятдвойкой» остались позади. Остались одни.

Это было, как наваждение, но, глядя на уходящий строй, лейтенант вдруг увидел хвост длинного каравана, а рядом – одинокий отставший фургон, верх из выцветшего на солнце полотна, лошадь хромает, и держащая поводья девчонка закусила губу. А на поясе два «кольта», карабин в руках, и патрон уже дослан – плевать, что на этой равнине по индейцу за каждым кустом!

Откуда оно взялось? Черт его знает… может, каким-то мистическим образом передалось из далекой страны за океаном, вместе с тонкой пачкой долларов, которые старик с выдубленным ветром и солнцем лицом передал в ихний фонд обороны – и вошло в дюраль на заводе Кертисса, вместе с заклепками. А потом дальняя дорога: в порт, морем через кишащую «волчьими стаями» Атлантику, вокруг Африки, «южный маршрут», выгрузка в иранском Хорремшехре, сборка в Абадане, дальше уже своим ходом до Азербайджана. Ну или, может, просто пришло ниоткуда. Кто знает…

Лейтенант и не пытался думать – его внимание уже полностью заняли черные точки, быстро приближавшиеся справа. Черт, сколько же их? Шесть? Восемь? Нет, шесть. А может, все-таки пролетят мимо? Нет, точки, уже ставшие крестиками, сменили курс, подходя ближе. Спустились до семи… сбавили скорость, присматриваясь к будущей добыче. Торопиться им было некуда, а значит, можно спокойно, со вкусом спланировать атаку – зная, что у тех, внизу, каждое мгновение этого растянутого ожидания смерти сжигает нервы не хуже форсажного режима. Смерти ведь боятся все, вернее, почти все. Только бывают моменты, когда отдельные представители рода человеческого просто забывают о ней, по разным причинам, но чаще всего заранее списав себя со всех счетов, потому что не так уж важно на самом деле, сколько минут, дней или десятилетий ты коптил небо. Важно лишь то, что ты успеешь сделать.

«Ну давайте же, давайте, – лихорадочно шептал лейтенант, облизывая враз пересохшие губы. – Вот он я, «сидячая утка», давайте, бейте! Бомбер уже подбит, он от вас никуда не денется, с ним вы успеете разобраться после. Ну же!»

Он даже боялся поворачивать до конца голову, лишь краем глаза следя за немцами – и потому едва не пропустил момент, когда ведущая пара «худых» разом завалилась набок, заходя в атаку на одинокий русский истребитель. Ближе, ближе… пора!

Закусив губу, он рванул ручку – «аллисон» обиженно взвыл, откашлявшись дымом, самолет рванулся вперед и сразу же накренился: Павел закрутил нисходящую бочку, небо поменялось местами с землей. Немецкая пара проскочила вперед, и лейтенант, выводя машину обратно в горизонталь, поймал наползшие на прицел узкие силуэты и вдавил гашетку – длинно, щедро расходуя боекомплект. Красная сшестеренная «гребенка» ушла вперед, и там, впереди, то ли законы вероятности, а скорее всего – немыслимая шальная удача свели несколько крупнокалиберных пуль и «стодевятый» в одной точке пространства. Ведомый немецкой пары дернулся, просел, вытягивая за собой белый шлейф из пробитого бака, и лейтенант, совсем по-детски восторженно взвизгнув, подался вперед, наваливаясь на ручку – достать, достать, добить гада! Но почти в тот же миг перед ним почти впритирку прошли дымные нити трасс. Вторая пара «худых», падавшая сверху, издалека открыла огонь, отсекая чертового «ивана» от подбитого товарища. Быстро опомнились твари, ничего не скажешь, «эксперты», мать их н-на…

Остаток даже не фразы – мысли – пропал, вдавленный назад жуткой, до темноты в глаза, перегрузкой. Павел вздернул самолет вверх, навстречу «мессерам», черные силуэты промелькнули мимо. Главное, не потерять скорость, иначе – все, конец! И поменьше лезть на вертикали…

Лейтенант отчаянно мотнул головой – третья пара, начавшая уже заходить на «пешку», с отворотом ушла вверх. Вторая разворачивалась внизу, эти сейчас не опасны, им еще высоту набирать. Подбитый – ага, вот он, похоже, решил уковылять домой к мамочке и ведущего в няньки выклянчил, чтобы никакой случайный русский истребитель не обидел калеку по дороге. Ладно, черт с ним, главное, здесь и сейчас теперь счет: четверо против двоих.

«Пешка» уже успела уйти вперед, и одно мгновение он дернулся было нагнать ее, дать шанс штурману поучаствовать в беседе, чем черт не шутит. Но почти сразу передумал и резко, «на кончике крыла» развернувшись, бросил самолет в атаку на нижнюю пару.

Обер-лейтенант Альфред Кабиш очень устал.

Это был уже третий его вылет за сегодняшний день. Первый, на сопровождение корректировщика, прошел без происшествий – судя по всему, русские наблюдатели проспали их появление, да и пилот «рамы» явно не горел желанием особо задерживаться по ту сторону «Голубой линии». Но уже во втором вылете им пришлось драться всерьез – с шестеркой новых «лагов», упорно рвавшихся к подопечным штурмовикам. Будь возможность, Кабиш бы вообще не ввязывался в этот бой – четверо против шести в небе Кубани звучало вовсе не так заманчиво, как год назад, когда одного вида «сто девятых» обычно хватало, чтобы русские истребители становились в оборонительный круг. Но вчера он уже имел одну крайне неприятную беседу с командиром группы на тему больших потерь у прикрываемых. И выслушивать ее второй раз… лучше уж подраться с «иванами».

Это был тяжелый бой, в котором явно не было новичков ни у одной из сторон. У русских были слетанные пары – исключение, с каждым днем все больше становившееся похожим на правило – их никак не удавалось разбить, да и в целом они дрались грамотно и упорно. Лишь на пятой минуте Альфреду наконец удалось вогнать очередь в тупорылый капот одного из ведомых «лагов»: черно дымя, тот завалился на крыло и ушел к земле, а на лейтенанта тут же насела еще одна пара. Когда он стряхнул их с хвоста и глянул вниз, костра там не было. Может, русский не взорвался, а скорее всего – снизившись, выровнял самолет и ушел. Впрочем, это было неважно: фотопленка зафиксировала победную очередь, и сбитый ему, скорее всего, зачтут, а что там было на самом деле – да какая разница?! Одним «иваном» больше или меньше, все равно их прибавлялось день ото дня. Эскадра в прямом смысле разрывалась на части, пытаясь хоть как-то даже удержать не господство – какое уж тут господство! – хотя бы шаткое равновесие на этих проклятых бесконечных просторах. И таяла, словно кусочек сахара в кипятке.

Третий вылет был «охотничий», что по сравнению с работой в прикрытии, когда неуклюжие колоды ударных машин сковывают по рукам и ногам – сущий отдых. Но сегодня им не повезло – найдя шедшую без прикрытия пятерку «илов», они провели один удачный заход, свалив сразу двоих, но уже во второй атаке Отто Меллер, ведущий его второй пары, нарвался на очередь от замыкающего строй русского и, дымя, потащился обратно на аэродром. Чертов же «цемент-бомбер» продолжал лететь, словно насмехаясь над ними – Кабиш видел, как нити трасс рикошетят от бронекорпуса. Это было слишком, и на четвертом заходе Альфред подошел, наплевав на осторожность, почти вплотную. По-видимому, стрелок был убит в одной из предыдущих атак, и пушечная очередь, буквально перерубив крыло, наконец-то поставила точку в этом, ставшем слишком уж личным, бою.

– Альфред, посмотри вправо, – неожиданно прозвучал в наушниках голос ведомого. – «Двойка» развлекается.

Слегка наклонив самолет, обер-лейтенант без особого интереса глянул вниз. Они шли на семи тысячах, а клубок «собачьей свалки» крутился километрах в полутора ниже. Четверка «стодевятых» азартно гоняла одинокий русский истребитель, а еще дальше, чадя подбитым мотором, неторопливо уползал «петляков».

– Предлагаешь отобрать у соседей приз? Это будет нечестно, Эрих, ведь они, – обер-лейтенант усмехнулся, – наверняка уже считают этот бомбардировщик «своим».

– Нет, я думал про истребитель. Судя по галдежу в эфире, они гоняют этот «китти» уже почти три минуты, – в голосе молодого пилота удивления было напополам с восхищением. – Не хотите показать им настоящий класс, герр обер-лейтенант?

– Хм, ты заинтриговал меня, – Кабиш сдвинул ручку еще правее, закручивая плавный широкий разворот над боем. – Три минуты на этой американской колоде против четырех «густавов»….

– В начале их было шесть, Альфред.

– Еще интересней.

Странное дело, но усталость, еще совсем недавно свинцовой тяжестью давившая на плечи, вдруг куда-то пропала, ушла. Это была иллюзия конечно же, третий вылет есть третий вылет, но и русский наверняка тоже изрядно выдохся.

– Скажи «двойке», чтобы оставили «ивана» в покое. – Приказал он. – Я хочу поговорить с ним тет-а-тет.

Если бы его спросили, как он сумел выжить в эти минуты – ответить бы лейтенант не смог. В памяти остались лишь разрозненные обрывки. Тень справа, тень слева, красные лампочки на панели, черт, только бы не запороть движок, еще один заходит сверху – и доли секунды на решение. Отвернуть? Или, наоборот, принять немца в лоб? Он бил короткими, экономя патроны, но все равно, шесть стволов – это шесть стволов, и когда алые нити трасс завязываются в смертельный клубок точки схождения прямо перед твоим капотом, поневоле задумаешься о бренности всего сущего. В «сто девятых» сидели далеко не новички – просто глупо нарываться на пулеметы, четверо против одного, и рано или поздно «иван» не выдержит взятый ими темп и ошибется, подставится. А до тех пор… до тех пор они отворачивали, даря лейтенанту драгоценные мгновения жизни. Остальное он выгрызал у них сам, сквозь стиснутые зубы подвывая в такт стонущему на перегрузках металлу. Левый вираж, полупетля, правый вираж… «китти» был крепкой машиной, недаром их так любили гонять на штурмовку, и пока у них вдвоем получалось когтями и зубами держаться за небо. И они держались, он и самолет, даже мотор пока держался, что было уж вовсе форменным чудом.

А потом вдруг все кончилось, резко, так, что в первый момент он даже не понял, что именно случилось? Свои? Надежда вспыхнула и тут же погасла, вокруг по-прежнему были только самолеты с крестами, да впереди тянулась дымная нить с темной точкой на конце – Танина «пешка».

Тогда что же?

Запрокинув голову, он смотрел, как четверка немцев набирает высоту. Затем сзади-справа появился еще один «мессер», который шел как-то непонятно – для атаки слишком уж медленно и в стороне. Но в любом случае, это были лишние секунды, причем – отдыха. Пашка отер концом шарфа липкие потеки со лба, перехватил поудобнее ручку и принялся следить за подлетающим немцем.

Тот, выйдя на параллель справа от «киттихаука», уравнял скорость и принялся сближаться. Хочет поговорить, догадался лейтенант, ну ладно. Посмотрим, что ты имеешь мне сказать… все равно спешить некуда.

«Мессер» был уже в двух десятках метров, по меркам самолетов, считай, вплотную. Так близко лейтенант видел его впервые – целым, а не в виде разбросанных на десятки метров перекрученных кусков алюминия. Черный кок винта, желтый снизу капот, серая, с зелеными пятнами, обшивка, под пилотской кабиной в желтом ромбе тактический значок – то ли зверушка, то ли человечек, за крестом – белый номер. Лицо пилота толком было не разобрать, в черном шлемофоне и очках он вообще был похож на негра, но движения рук «читались» вполне отчетливо.

– Деремся один на один, – шептал Павел, «переводя» жесты немецкого летчика. – Если собьешь меня, уйдешь вместе с бомбером.

Закончив жестикулировать, летчик уставился на него, лупоглазо блестя стеклами очков. Лейтенант нехотя кивнул. Немец зубасто улыбнулся и, коротко махнув около виска затянутой в перчатку ладонью, накренил самолет, уходя влево-вверх. Секунду-другую поколебавшись, Павел тоже взялся за рукоятку газа – пока не началось, стоило забраться как можно выше, в таком бою каждый метр запаса высоты мог оказаться решающим.

Вдвоем они быстро вылезли на шесть с половиной, при этом почти догнав «пешку». Вообще-то здесь было вольготнее фрицу с его высотным двиглом, ну да ничего, утешил себя Пашка, начнем виражить, сразу просядем. А там, на четырех и ниже, мы еще посмотрим, кто кого схарчит.

Он посмотрел на немца – тот был метров на триста-четыреста выше и как раз начал широкий вираж для выхода в заднюю полусферу. Надо бы его удивить эдаким чем-нибудь, решил Павел. Ты ведь, зараза фашистская, наверняка ждешь, что я и с тобой на горизонталях буду крутиться? А вот хрена…

«Сто девятый» был уже точно позади, он шел в атаку. Пашка спокойно – хотя какое на самом деле тут спокойствие, сердце чуть изо рта не выпрыгивает – ждал. И только когда на крыльях замигали огоньки пулеметов, рывком убрал газ. Самолет резко просел, немец попытался довернуть, пушечная трасса прошла буквально в сантиметрах над кабиной, но дистанция и скорость не оставили ему времени. «Мессер» проскочил вперед, наклонился – а Пашка уже дал полный газ, одновременно затяжеляя винт, машина рванулась вперед, прорубаясь сквозь уплотнившийся от скорости воздух, немец пошел вниз, пытаясь уйти на пикировании, но «китти» не отставал, наоборот, отыграл еще полсотни метров, и лейтенант вдавил гашетку. Красные нити трассеров спеленали вражеский самолет, но фриц почти сразу боевым разворотом ушел из-под огня. Если его и задело, то несерьезно.

Через минуту Павел понял, что из этого боя ему не выйти. Немец был опытнее, ловчее, он умело навязывал свой рисунок боя, чуть ли не заранее угадывая маневры противника. Если с четверкой лейтенант крутил виражи практически на равных, то сейчас проигрывал на круге секунды по 3–4. Пока удавалось спасаться уходом на вертикаль, раскручивая винт на запредельные обороты, но это была игра на грани фола – малейшее промедление, и хана, движок ловит клина.

Вот опять трассы прошли совсем рядом. Пашка бросил самолет в сторону, «мессер» пролетел мимо, сбавил скорость, закрутил бочку… на миг лейтенанту показалось, что сквозь фонарь он различает белозубую улыбку немецкого аса. Да он же дразнит меня, сука! Ах ты ж… н-на! Лейтенант вздернул самолет, ловя «сто девятый» в прицел, ударил из всех стволов, но чертов фашист ушел вверх, даром что был в этот момент в положении кверху брюхом. Павел попытался достать его… и сорвался в штопор.

Он вывел машину почти сразу, через два витка, но было поздно – немец уже заходил справа, пулеметная очередь жутким кнутом хлестнула по капоту и кабине, приборная доска и фонарь взорвались брызгами осколков под ударами крупнокалиберных пуль. Пашка успел вскинуть руки, но все равно щеку и лоб ожгло болью. Самолет вильнул вбок, начал крениться, лейтенант схватил ручку, выводя его в подобие горизонтали – приборы в кашу, да и один черт их не видно, кровь залила глаза.

Шипя от боли, он зубами стянул перчатку, нащупал впившийся в бровь осколок, выдернул… зажал рану концом шарфа, второй рукой протер, наконец, глаз и оглянулся.

Немец уже успел развернуться, и лейтенант с тоскливым отчаяньем понял, что выйти ему навстречу – без шансов. Слишком опытен гад, наверняка понимает, что терять ему сейчас нечего, кроме возможности сойтись в лобовой, и, проорав напоследок «Сдохни, сука!», разменять свою жизнь на чужую в ослепительной вспышке встречного тарана.

Кровь сочилась из-под шарфа, заливая глаз, он утирал ее и смотрел, как вражеский истребитель выравнивается… начинает увеличиваться в размерах… все ближе, ближе… вот сейчас он откроет огонь… и тут «сто девятый» взорвался! Не вспыхнул, не начал падать, а именно взорвался, разом превратившись в огненно-дымный шар, из которого брызнули в стороны черные точки обломков.

Четверка спикировавших от солнца «кобр» размытыми из-за скорости силуэтами проскочила мимо и почти сразу вновь ушла вверх.

– Гвардия, н-на… – пробормотал Павел. – Тоже мне, кавалерия из-за холмов.

Немцев, как и следовало ждать, простыл и след: разогнавшись в пологом пике, они ушли на запад. Четверка «аэрокобр» из 16-го ГИАПа, сделав пару кругов над упрямо тянувшей к линии фронта «пешкой» и ее эскортом, тоже ушла. У них уже заканчивалось топливо, немцев поблизости не видать, всех распугали, а на горизонте – рукой подать – вырастали белые громады облаков. Нырнуть в них – и, считай, все, уже дома.

Поиск по сайту: