Слог третий, в котором Василий Александрович посещает клозет

В купе первого класса сидела пассажирка – надо полагать, та самая, которой железнодорожная инструкция не дозволила путешествовать в одиночестве.

Штабс-капитан хмуро поздоровался, очевидно, ещё переживая из-за пятнадцати рублей. На спутницу едва взглянул, хотя дама была хороша собой, даже не просто хороша, а хороша совершенно исключительно: акварельно-нежное личико, огромные влажные глаза из-под дымчатой вуальки, элегантный дорожный костюм перламутрового оттенка.

Прекрасная незнакомка Рыбниковым тоже не заинтересовалась. На «здрасьте» холодно кивнула, окинула одним-единственным взглядом заурядную физиономию попутчика, его мешковатый китель, рыжие сапоги и отвернулась к окну.

Раздался второй звонок.

Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки прошептали:

– Ах, скорей бы уж! – но адресовано восклицание было явно не соседу.

По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики – один из респектабельной «Вечерней России», второй из бульварного «Русского веча». Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.

– Скорбные вести о драме в Японском море! – надрывался первый. – Российский флот сожжён и потоплен!

Второй орал:

– Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!

– Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имён! Зарыдает вся страна!

– Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налётчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!

Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной каймой, дама – «Русское вече», но приступить к чтению не успели.

Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.

Над бутонами торчала красивая мужская голова с холёной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.

– Этто ещё кто такой?! – воззрился на Рыбникова вошедший, и чёрные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счёт успокоился и более вниманием не удостаивал.

– Лика! – воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. – Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!

Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика – а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России» штабс-капитана за интересной сценой наблюдали ещё и зрители из коридора, привлечённые умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.

Не стушевалась публики и прелестная дама.

– Всё кончено, Астралов! – гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. – И чтоб в Москве появляться не смел! – От умоляюще простёртых дланей отмахнулась. – Нет-нет, и слушать не желаю!

Тогда кающийся повёл себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:

– Una furtiva lacrima negli occhi suoi spunto…

Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе – заслушавшись, притих весь вагон.

Обворожительную мелодию Доницетти прервал третий звонок, особенно длинный и заливистый.

В дверь заглянул кондуктор:

– Господ провожающих прошу немедленно выйти, отправляемся. Сударь, пора! – коснулся он локтя чудесного певца.

Тот кинулся к Рыбникову:

– Уступите билет! Даю сто рублей! Тут драма разбитого сердца! Пятьсот!

– Не смейте уступать ему билет! – закричала дама.

– Не могу-с, – твёрдо ответил штабс-капитан артисту. – Рад бы, но безотлагательная казённая надобность.

Кондуктор утянул обливающегося слезами Астралова в коридор.

Поезд тронулся. С перрона донёсся отчаянный крик:

– Ликуша! Я руки на себя наложу! Прости!

– Никогда! – выкрикнула раскрасневшаяся пассажирка и вышвырнула великолепный букет в окно, засыпав весь столик алыми лепестками.

Обессиленно упала на бархатное сиденье, закрыла лицо пальчиками и разрыдалась.

– Вы благородный человек, – сказала она, всхлипывая. – Отказались от денег! Я так вам признательна! Выпрыгнула бы в окошко, честное слово!

Рыбников пробурчал:

– Пятьсот рублей деньги большущие. Я в треть столько не получаю, даже со столовыми и разъездными. Но служба. Начальство опозданий не прощает…

– Пятьсот рублей давал, фигляр! – не слушала его дама. – Перед публикой красовался! А в жизни – мелочный человек, экономист, – это слово она произнесла с безграничным презрением, даже всхлипывать перестала. – Живёт не по средствам!

Заинтересовавшись логическим противоречием, содержавшимся в этой реплике, Василий Александрович спросил:

– Виноват-с, недопонял. Так он экономен или живёт не по средствам?

– Средства у него огромные, да только он по ним не живёт! – объяснила спутница, уже не плача, а озабоченно разглядывая в зеркальце слегка покрасневший носик. Мазнула пуховкой, поправила золотистую прядку у лба. – В прошлом году получил почти сто тысяч, а прожили едва половину. Всё «на чёрный день» откладывает!

Тут она окончательно успокоилась, перевела взгляд на соседа и церемонно представилась:

– Гликерия Романовна Лидина.

Назвался и штабс-капитан.

– Очень приятно, – улыбнулась ему дама. – Я должна объяснить, раз уж вы оказались свидетелем этой безобразной сцены. Жорж обожает устраивать спектакли, особенно при зрителях!

– Он что, вправду артист?

Гликерия Романовна недоверчиво похлопала чуть не дюймовыми ресницами:

– Как? Вы не знаете Астралова? Тенор Астралов-Лидин. Его имя на всех афишах!

– Не до театров, – равнодушно пожал плечами Рыбников. – Некогда, знаете, по операм расхаживать. И средства не позволяют. Жалованье мизерное, пособие по ранению задерживают, а жизнь в Петербурге кусается. Извозчики по семидесяти копеек за пустяковую поездку дерут…

Лидина не слушала, да больше на него и не смотрела.

– Мы два года женаты! – сказала она, словно обращаясь не к своему прозаическому соседу, а к более достойной, сочувственно внимающей аудитории. – Ах, как я была влюблена! Теперь-то я понимаю, что не в него, а в голос. Какой у него голос! Стоит ему запеть, и я таю, он может вить из меня верёвки. И ведь знает это, негодяй! Видели, как он давеча запел, подлый манипулятор? Хорошо звонок помешал, а то у меня уже головокружение началось!

– Красивый господин, – позевывая признал штабс-капитан. – Должно быть, насчёт клубнички не дурак. Из-за того и драма?

– Мне и раньше рассказывали! – сверкнула глазами Гликерия Романовна. – В театральном мире доброжелателей хватает. Но я не верила. А тут собственными глазами! И где! В моей гостиной! И с кем? Со старой кокоткой Котурновой! Ноги моей больше не будет в этой осквернённой квартире! И в Петербурге тоже!

– Стало быть, в Москву перебираетесь, – резюмировал штабс-капитан. По тону было ясно, что ему не терпится закончить пустой разговор и уткнуться в газету.

– Да, у нас в Москве тоже квартира, на Остоженке. Жорж иногда берет на зиму ангажемент в Большом.

Здесь Рыбников спрятался-таки за «Вечернюю Россию», и дама была вынуждена умолкнуть. Нервно развернула «Русское Вече», пробежала глазами статью на первой странице, отшвырнула, пробормотав:

– Боже, какая пошлость! Раздетая, на дороге – ужасно! Неужто совсем-совсем раздетая? Кто же это «графиня Эн»? Вика Олсуфьева? Нелли Воронцова? Ах, неважно!

За окном тянулись дачи, рощицы, унылые огороды. Штабс-капитан увлечённо шелестел газетой.

Лидина вздохнула раз, другой. Молчание было ей в тягость.

– Что это вы читаете с таким интересом? – не выдержала она наконец.

– Да вот, списки офицеров, погибших за царя и отечество в морской баталии близ острова Цусима. Получено через европейские телеграфные агентства, из японских источников. Так сказать, скрижали скорби. Обещают продолжение в последующих номерах. Смотрю, нет ли кого из боевых товарищей. – И Василий Александрович с выражением, вкусно стал читать вслух. – «На броненосце „Князь Кутузов-Смоленский“: младший флагман контр-адмирал Леонтьев, командир корабля капитан первого ранга Эндлунг, казначей эскадры статский советник Зюкин, старший офицер капитан второго ранга фон Швальбе…»

– Ах, перестаньте! – всплеснула ручкой Гликерия Романовна. – Не хочу слушать! И когда только закончится эта ужасная война!

– Скоро. Коварный враг будет разгромлен христолюбивым воинством, – пообещал Рыбников, откладывая газету и доставая какую-то книжку, в чтение которой он немедленно погрузился с ещё большей сосредоточенностью.

Дама близоруко сощурилась, чтобы разглядеть заголовок, но книга была обернута коричневой бумагой.

Поезд заскрежетал тормозами, останавливаясь.

– Колпино? – удивилась Лидина. – Странно, курьерский никогда здесь не останавливается.

Рыбников высунулся из окна, окликнул дежурного:

– Почему стоим?

– Да вот, господин офицер, надобно пропустить вперёд литерный, со срочным военным грузом.

Пользуясь тем, что спутник отвернулся, Гликерия Романовна удовлетворила своё любопытство: быстро отвернула книжную обёртку, приложила к глазам хорошенький лорнет на золотой цепочке – и поморщилась. Книга, которую с таким увлечением читал штабс-капитан, называлась «ТОННЕЛИ И МОСТЫ. Краткий справочник для железнодорожных служащих».

К дежурному подбежал телеграфист с бумажной лентой в руке. Тот прочитал депешу, пожал плечами и махнул флажком.

– Что такое? – спросил Рыбников.

– Семь пятниц на неделе. Велено отправлять, не ждать литерного.

Поезд тронулся.

– Вы, должно быть, военный инженер? – поинтересовалась Гликерия Романовна.

– Почему вы взяли?

Признаваться, что подглядела название книги, Лидиной было неловко, но она нашлась – показала на кожаный тубус.

– Да вот. Это ведь для чертежей?

– А, да. – Василий Александрович понизил голос. – Секретная документация. Доставляю в Москву.

– А я думала, вы в отпуске. Навещаете семью или, может быть, родителей.

– Неженат. С каких прибытков семью заводить? Гол как сокол. И родителей не имею. Круглый сирота. Даже, можно сказать, сирота казанский – в полку за косоглазие дразнили татарвой.

После остановки в Колпине штабс-капитан как-то оживился, стал поразговорчивей, да и широкие скулы слегка порозовели.

Вдруг он взглянул на часы и поднялся.

– Пардон, выйду покурю.

– Курите здесь, я привыкла, – милостиво позволила Гликерия Романовна. – Жорж курит сигары. То есть курил.

Василий Александрович конфузливо улыбнулся:

– Виноват. Про покурить это я из деликатности. Не курю-с, лишний расход. На самом деле мне в клозет, по натуральной необходимости.

Дама с достоинством отвернулась.

Тубус штабс-капитан прихватил с собой. Поймав негодующий взгляд спутницы, извиняющимся тоном пояснил:

– Не имею права выпускать из рук.

Проводив его взглядом, Гликерия Романовна пробормотала:

– Какой все-таки несимпатичный. – И стала смотреть в окно.

А штабс-капитан быстро прошёл через второй и третий классы в хвостовой вагон и выглянул на тормозную площадку.

Сзади донёсся протяжный, требовательный гудок.

На площадке стояли обер-кондуктор и караульный жандарм.

– Что за черт! – сказал первый. – Никак литерный. А телеграфировали, что отменён!

Не далее как в полуверсте ехал длинный состав, влекомый двумя паровозами. Локомотивы пыхтели чёрным дымом, за ними вытянулся хвост из зачехлённых платформ.

Время было уже позднее, одиннадцатый час, но сумерки едва начали сгущаться – приближалась пора белых ночей.

Жандарм оглянулся на штабс-капитана, взял под козырёк:

– Ваше благородие, виноват, но извольте закрыть дверь. Согласно инструкции, строжайше запрещено.

– Это, братец, правильно, – одобрил Рыбников. – Бдительность и всё такое. Я, собственно, только покурить хотел. Ну да я в коридорчике. Или в нужнике.

И в самом деле отправился в туалетную комнату, которая в третьем классе была тесна и не слишком опрятна.

Запершись, Василий Александрович высунулся из окна.

Поезд как раз въезжал на допотопный, ещё клейнмихелевского строительства мост, перекинутый через неширокую речку.

Рыбников нажал ногой рычаг слива воды – в дне унитаза открылось круглое отверстие, сквозь него было видно, как мелькают шпалы.

Штабс-капитан надавил пальцем какую-то незаметную кнопочку на тубусе и запихнул узкий кожаный футляр в дырку – диаметр совпал в точности, так что понадобилось приложить некоторое усилие.

Когда тубус исчез в отверстии, Василий Александрович быстро намочил руки под краном и вышел в тамбур, стряхивая с пальцев воду.

Минуту спустя он уже входил в своё купе.

Лидина взглянула на него строго – ещё не простила конфуза с «натуральной необходимостью» – и хотела отвернуться, но вдруг воскликнула:

– Ваш секретный футляр! Вы, верно, забыли его в туалетной комнате?

На лице Рыбникова отразилось неудовольствие, но ответить Гликерии Романовне он не успел.

Откуда-то донёсся ужасающий грохот, вагон качнуло.

Штабс-капитан бросился к окну.

Из других окон тоже торчали головы. Все смотрели назад.

Дорога в этом месте описывала небольшую дугу, и было видно как на ладони железнодорожный путь, давешнюю речку и мост.

Вернее, то, что от него осталось.

Мост обрушился ровно посередине, причём в тот самый момент, когда по нему проезжал тяжёлый воинский состав.

Зрелище катастрофы было ужасающим: столб воды и пара, выплеснутый рухнувшими в воду локомотивами, вздыбленные платформы, с которых срывались какие-то массивные стальные конструкции, и самое жуткое – сыпавшиеся вниз человеческие фигурки.

Гликерия Романовна, притиснувшаяся к плечу Рыбникова, пронзительно завизжала. Кричали и другие пассажиры.

Хвостовой вагон литерного, вероятно, отведённый для офицеров, покачался на самом краешке пролома, кто-то вроде бы даже успел выпрыгнуть из окна, но затем опора подломилась, и вагон тоже ухнул вниз, в груду перекорёженного металла, что торчала из воды.

– Боже, Боже! – истерически закричала Лидина. – Что вы смотрите? Надо же что-то делать!

И бросилась в коридор. Василий Александрович, помедлив долю секунды, последовал за нею.

– Остановите поезд! – накинулась экзальтированная дамочка на обер-кондуктора, бежавшего в сторону головного вагона. – Там раненые! Тонущие! Нужно спасать!

Схватила его за рукав, да так цепко, что железнодорожнику пришлось остановиться.

– Какой там «спасать»! Кого спасать? Такая каша! – пытался вырваться бледный как смерть начальник поездной бригады. – Что мы можем? На станцию нужно, сообщить.

Не слушая, Гликерия Романовна била его кулачком в грудь.

– Они гибнут, а мы уезжаем? Остановите! Я требую! – визжала она. – Жмите этот ваш, как его, стоп-кран!

На вопли из соседнего купе высунулся чернявый господин с нафабренными усишками. Видя, что начальник поезда колеблется, угрожающе крикнул:

– Я тебе остановлю! У меня срочное дело в Москве!

Рыбников мягко взял Лидину за локоть, успокаивающе начал:

– Сударыня, ну в самом деле. Конечно, катастрофия ужасная, но единственное, чем мы можем помочь, – это поскорее протелеграфировать с ближайшей…

– Ах, ну вас всех! – крикнула Гликерия Романовна.

Метнулась к стоп-крану и рванула ручку.

Все, кто находился в коридоре, кубарем полетели на пол. Поезд, подпрыгнув, мерзко заскрежетал по рельсам. Со всех сторон доносились вой и визг – пассажиры решили, что и их поезд угодил в крушение.

Первым опомнился чернявый, не упавший, а лишь стукнувшийся головой о косяк двери.

С криком «Убью, мерррзавка!» он налетел на оглушённую падением истеричку и схватил её за горло.

Судя по огонькам, вспыхнувшим в глазах Василия Александровича, он отчасти разделял кровожадное намерение чернявого господина. Однако во взгляде, который штабс-капитан бросил на удушаемую Гликерию Романовну, была не только ярость, но и, пожалуй, изумление.

Вздохнув, Рыбников схватил несдержанного брюнета за воротник и отшвырнул в сторону.

Поиск по сайту: