КРИЗИС В СИСТЕМАХ ИСТИНЫ: НАУКА, ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИЯ

Вопрос Пилата — вечный. Он еще ожидает достойного ответа, приемлемого для всех культур и для любого разума. Ответ этот предполагает всесведущий, сверхчеловеческий разум. Для ограниченного человеческого ума возможен только сугубо относительный ответ. Хотя таких относительных решений было немало, все они распадаются на три класса. Каждый имеет свою собственную систему истины, свои источники и критерии. Эти три главные системы истины соответствуют нашим трем сверхсистемам культуры, а именно: идеациональной, идеалистической и чувственной системам истины и знания. Идеациональная истина — это истина, открываемая милостью Божией через его глашатаев (пророки, мистики, "отцы церкви"), обнаруживаемая сверхчувственным способом посредством мистического опыта, прямого откровения, божественной интуицией и вдохновением. Такая истина может быть названа истиной веры. Она непогрешима и дает адекватное знание о подлинно реальных ценностях. Чувственная истина суть истина чувств, постигаемая органами чувственного восприятия. Если наши органы ощущений свидетельствуют, что "снег белый и холодный", то утверждение истинно; если же наши органы ощущений показывают, что снег не белый и не холодный, то утверждение становится ложным.
Идеалистическая истина есть синтез двух других истин, то есть синтез, созданный нашим разумом. В отношении чувственных явлений она признает роль органов чувств как источника и критерия достоверности или недостоверности любого утверждения. По отношению к сверхчувственным явлениям она заявляет, что их познание невозможно посредством чувственного опыта; напротив, постижение ее возможно, лишь обращаясь к прямому откровению Бога. Наконец, наш разум логически или диалектически может прийти к ряду веских утверждений, например, в силлогистических или математических доказательствах. Большинство математических или силлогистических утверждений нельзя получить ни через чувственный опыт, ни посредством божественного откровения, а только благодаря логике человеческого разума. Человеческий разум "возбуждает" ощущения и восприятие нашими органами чувств и трансформирует их в достоверный опыт и знание. Человеческий разум таким образом соединяет в единое целое истину чувств, истину веры и истину разума. Это основное, что касается идеалистической системы истины и познания.
' * цитируется известное место из Евангелия от Иоанна (18: 37—38).

Таковы вкратце три основные системы истины, которые охватывают практически все ответы на извечный вопрос "Что есть истина?", стоявший перед великими мыслителями человечества. За их пределом остаются только чисто негативные и скептические ответы. В соответствии с одной из формул нег ативистского решения, мы не можем ничего знать; даже если бы мы что-либо знали, то не могли бы адекватно это выразить; если бы мы все же смогли бы это выразить, то не в силах были бы передать это знание другим. Такой предельный скептицизм вспыхивал изредка в истории человеческой мысли; но он всегда был ограничен сравнительно небольшим кругом мыслителей и функционировал как крайне неустойчивое течение. Человечество не может жить и действовать в условиях такого скептицизма.
Предварительно предложенная схема трех систем истины показывает, что каждый из них вытекает из основной посылки наших трех сверхсистем культуры. Если преобладает идеапиональная культура, ее когнитивная система всегда выступает разновидностью обнаруженной истины веры; в чувственной культуре будет преобладать истина чувств; в идеалистической культуре человеческими умами будет руководить истина разума. С изменением доминирующей сверхсистемы культуры система истины подвергается соответствующим изменениям. Позднее мы убедимся в действительной точности вышеизложенных утверждений.
Необходимо предельно ясно понять существенную разницу между идеациональной истиной веры и чувственной истиной чувств. Если каждую из них рассматривать как "правду, всю правду и ничего, кроме правды", то тем самым они становятся взаимонесовместимыми. Что является истинным с точки зрения идеационального знания, является полным невежеством или предрассудком с точки зрения чувственной истины и, соответственно, наоборот. Многие постулаты религии абсолютно ложные с точки зрения монистичной истины чувств. Это объясняет острый конфликт между системами истины, который особо резко проявляется в периоды заката одной и подъема другой культуры. Прекрасный пример этому — конфликт между зарождающейся богооткровенной истиной христианства и чувственной истиной греко-римского общества первых столетий нашей эры. Языческим греко-римским мыслителям, носителям чувственной системы истины, христианская богоявленная истина того времени казалась не более чем заблуждением или неведением. Выдающиеся интеллектуалы того времени, как, например, Тацит, называли ее "опасным предрассудком", "постыдной и отвратительной". Плиний характеризовал ее как "унижающее заблуждение, доведенное до крайности". Для Марка Аврелия она была неразумным и невоздержанным духом противоречия; для Светония она была "новым и пагубным предрассудком". Цельзий считал христиан "алогичным народом"... Они сами не рассуждают и не слушают рассуждений других о своей вере, а только придерживаются своего: "Не задавай вопросов, а веруй", или: "Вера да спасет вас", или: "Мудрость мира плоха да глупа". Для Цельзия, как и для других приверженцев чувственной истины, христиане со своей истиной веры были всего лишь шарлатанами, невеждами, фокусниками и им подобными. Даже Христос и апостолы были невежественными и "отъявленными бездельниками"; дева Мария — женщиной с незаконнорожденным ребенком и т. д. С точки зрения чувственной истины христианская истина веры, откровение и Бог — а по сути, вся христианская вера и все христианское движение — не могли представать в их сознании, кроме как абсурдными и безрассудными.

С другой стороны, с точки зрения богооткровенной истины христианства, знание и истина чувств не могут быть не чем иным, кроме как глупостью. Св. Павел так формулирует этот принцип: "Немудрое Божие премудрее человеков"'*. Другие "отцы церкви" характеризуют чувственное знание как "сомнительное, неопределенное и скорее предположительное, чем истинное" (Муниций Феликс); как всего лишь "тщеславие" (Василий Великий); как "обман и трюкачество", "болтовня", "ложь", "ошибки" и тому подобное (св. Августин); как определенно ложное и противопоставленное истине знание (Тертуллиан, Оригена и другие). Известное высказывание Тертуллиана красноречиво обобщает все эти мысли: "Cruxifixus est Dei Filius; non pudet, quia pudendum est. Et mortuus est Dei Filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile"2*.
В этом высказывании мастерски сформулирован конфликт. Что немыслимо или неверно с чувственной точки зрения, может быть возможным и совершенно истинным с точки зрения христианской истины веры, и наоборот.
Конфликт этих двух систем истины был очень острым и продолжался веками, по крайней мере до VI века, когда почти повсеместно в западном мире победило христианство. Новая система уже не была связана с эмпирическим познанием, которое считалось второстепенной истиной. Его допускали как "служанку", но до тех пор, пока оно не противоречило сверхчувственной, сверхлогичной и сверхразумной истине христианства. Его объективация была великолепно дана св. Августином. Христианство ограничивалось исключительно познанием Бога и Души. "Deum et animam scire cupio. Nihil ne plus? Nihil omnino"3* — таков категорический постулат этой системы мышления.
Если мы теперь обратимся к эпохе Ренессанса, когда забытая истина чувств вновь возрождается и начинает быстро вытеснять богооткровенную истину христианства, то заметим, что конфликт был столь же острым, как и в период подъема христианской истины, однако сейчас богооткровенной истине приходится защищаться, а чувственной — наступать.
Должно быть предельно ясно, что все умонастроения человеческого общества — особенно в отношении того, что считать истинным или ложным, знанием или невежеством, а отсюда образование и все школьные программы — все это различается в соответствии с доминирующей истиной, принятой данной культурой и обществом. Взглянем пристальнее на характерные черты, смысл и последствия чувственной системы и кратко остановимся на других системах истины.
' * Сорокин имеет в виду известный фрагмент 1-го Послания Апостола Павла к коринфянам (1:25). Там же Апостол Павел вопрошает: "Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие" (1:20).
2 * "Распят сын Божий, но не преисполнено стыдом это, ибо постыдно. И умер сын Божий; это достойно веры, ибо нелепо. И погребен он, и воскрес; это достоверно, ибо абсурдно" (лат.). П. Сорокин ссылается на широко известный фрагмент из сочинения одного из "отцов церкви", пресвитера Карфагенского, Квинта Септилия Тертуллиана "О теле Христовом" (гл. V). Тертуллиан, хоть и был материалистом в философии, строго разделял знание от веры. Перифраза этой цитаты — "Credo, quia absurdum" ("Верю, потому что нелепо") — прочно вошла в научный обиход для характеристики слепой веры, противоположения религиозной веры научному познанию.
3 * "Стремлюсь к познанию Бога и души. Неужели ничего сверх этого? Решительно ничего" (лат.).

Чувственная система истины и познания. Так как в соответствии с основной посылкой чувственной культуры реальная ценность чувственна, то и познание, естественно, осуществимо только через наши органы чувств. Чувственная истина — это истина чувств. Высказывание Джона Локка — "Nihil est in intellectu, quod non fuerit prius in sensu"'* — есть абсолютно адекватная формулировка этого принципа. В этой системе истины органы чувств становятся основным источником познания эмпирической реальности; их показания решают, что истинно, а что нет; они становятся верховными судьями достоверности опыта. Другое название этой системы истины — эмпиризм. От основной посылки чувственной истины происходят все ее характерные черты.
А). Любая система чувственной истины и реальности предполагает отрицание или, по крайней мере, совершенно равнодушное отношение к любой сверхчувственной реальности или ценности. По определению, сверхчувственная реальность или не существует, или, если допустить, что она все же есть, неизвестна нам, эквивалентна несуществующей. Будучи неизвестной, она тем самым несущественна и не заслуживает к себе интереса (вспомним, к примеру, критицизм Канта, агностицизм, позитивизм и т. п.). Отсюда следует, что чувственные культуры считают исследование природы Бога и сверхчувственных явлений заблуждением или бесплодными размышлениями. Как всякое другое хобби, религия и теология, воплощающие богооткровенную истину, в лучшем случае допускаются; или о них просто не упоминают; или они трансформируются в своего рода научную теологию, а чувственная религия сводится до уровня эмпирической дисциплины, лишенной богооткровенной истины.
Б). Если чувственная система не поощряет какого-либо интереса к сверхчувственным аспектам действительности, то она оказывает явное предпочтение изучению чувственного мира со всеми его физическими, химическими и биологическими качествами и связями. Весь когнитивный интерес сосредоточен на изучении этих чувственных явлений, их материальности, поддающихся наблюдениям взаимосвязям, а также на технологических изобретениях, служащих нашим чувственным потребностям. Познание становится эквивалентом эмпирического знания, представленного естественными науками. Таким образом, в чуственном обществе естественные науки вытесняют религию, теологию и даже философию. Это обобщение подтверждается статистическими данными по научным открытиям и технологическим изобретениям. Следующая таблица обобщает этот процесс в течение изучаемых нами столетий.
' * "Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущении" (лат.) — основное положение сенсуалистов, сформулированное английским философом Дж. Локком (1632—1704) в его трактате "Опыт о человеческом разуме". Заметим, что впервые эта мысль была высказана Аристотелем в его сочинении "О душе". Немецкий философ Г.-В. Лейбниц осудил Локка. В трактате "Новый опыт человеческого разума", не отвергая в принципе это сенсуальное положение, он вводит в него априорный элемент: "Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущениях, кроме самого сознания".

В течение идеациональных веков греческой культуры (VIII—VI вв. до н. э.) число открытий и изобретений незначительно. Начиная со второй половины VI века до нашей эры число открытий резко возрастает и остается на высоком для античного мира уровне до IV века нашей эры — период чувственной культуры и истины. Начиная с V века нашей эры достигнутый уровень снова падает, оставаясь почти неизменным вплоть до XIII века — периода господства идеациональной культуры и истины. Начиная с XIII века он вновь начинает неуклонно возрастать, достигая в XIX—XX столетиях беспрецедентного уровня. Лишь только один XIX век принес открытий и изобретений больше, чем все предшествующие столетия, вместе взятые.
В). Чувственная истина или эмпиризм отрицает, как мы видели, любую богоявленную сверхчувственную истину. Она также подвергает сомнению до определенного предела разум и логику, если их выводы не подтверждаются показаниями органов ощущений. Если дедуктивная логика противоречит показаниям органов чувств, то ее выводы признаются ложными. Поэтому в чувственных культурах и обществах эмпирические системы философии набирают силу, а философия, основанная на идеалистической и идеациональной истинах, приходит в упадок. Это хорошо подтверждается соответствующими историческими фактами. Например, сравнительное соотношение эмпиризма на фоне других философских систем по векам было следующим: 0% с VII века по? век включительно; 7.7% в XI веке; 14.3% в XII веке; 12.8% в XIII веке; 17.2% в XIV веке; 7.2% в XV веке; 15.8% в XVI веке; 29.6% в XVII веке; 37.5% в XVIII веке; 42.6% в XIX веке; 53% в период 1900—1920 годов. Если мы

добавим к эмпиризму другие родственные ему системы, такие, как критицизм и скептицизм, то в целом эмпирическая система достигнет общей цифры 47,5% в XVIII веке; 55,7% в XIX веке; 72% в период 1900—1920 годов. Таким образом, в течение большей части средних веков эмпиризм оставался на уровне, близком к нулю. Мы видели ранее, что эти же столетия были Blutezeit'* идеациональных изобразительных искусств; они же дают самый низкий процент научных открытий и изобретений. Диаграмма № 2 иллюстрирует развитие эмпиризма на фоне других систем с 600 года до нашей эры по 1900 год.
Диаграмма 2

Когда мы переходим к столетиям, отмеченным возрождением чувственного искусства и культуры, мы наблюдаем, как с самыми незначительными отклонениями эмпиризм начинает идти параллельно со все возрастающим потоком открытий и изобретений. За последние два столетия оба процесса достигают самого высокого уровня. С другой стороны, системы философии, основанные на идеациональной и идеалистической истинах, движутся в обратном направлении; они составляли от 80% до 100% в период с VII по? век и доходят приблизительно до 30% и 12% в XIX и XX веках соответственно.
Короче говоря, чувственная форма искусства, эмпирическая система философии, чувственная истина, научные открытия и технологические изобретения двигаются параллельно, поднимаясь и падая в строгом соответствии со взлетами и падениями чувственной сверхсистемы культуры. Точно так же двигаются в одном направлении идеациональное и идеалистическое искусство и неэмпирические философские теории, основанные на идеациональной и идеалистической истинах. Их движение противоположно движению чувственного искусства, технологии и эмпирической философии.
Г). Всесторонне развитая чувственная система истины и знания, рассматривающая все, будь то открыто или завуалированно, в матери-
расцвет (нем.).

алистическом ракурсе неизбежно материалистична. В то время как ум, связанный с истиной веры, одухотворяет все и рассматривает даже материю как чистое проявление сверхчувственной реальности, то ум, находящийся под влиянием истины чувств, материализует все, даже самые духовные явления и рассматривает их как чистое проявление или побочный продукт материальных явлений. Отсюда общая тенденция чувственного мышления рассматривать мир — даже человека, его культуру и сознание — материалистично, механистично и бихевиористично. Человек становится, в чувственной научной дефиниции, "комплексом электронов и протонов", животным организмом, рефлекторным механизмом, многообразием отношений типа стимул — реакция, психоаналитическим "мешком", наполненным физиологическими стремлениями. "Сознание" объявляется неточным и субъективным понятием, обозначающим физиологические реакции и открытые действия заданного типа. Все концепции и теории, основанные на духовной, сверхчувственной, нематериальной реальности, отклоняются как заблуждения, как невежественные или как результат злоупотребления словами. Эта тенденция проявляется во всех отношениях. Наши статистические данные показывают, что периоды, отмеченные возрастающим влиянием чувственной истины, идут параллельно с усилением материалистического миропонимания и с соответствующим упадком идеациональной и идеалистической философии. Таким образом, в течение столетий раннего и развитого средневековья процент материалистической философии среди всех других философий с VI по XIV век был равен нулю, а процент идеалистической философии и Weltanschauung'* равнялся 100%. В XIX—XX веках материализм возрос соответственно до 12.7% и 23.3%, а идеализм пошел на убыль соответственно до 55.9% и 40.9%; остальной процент выпадает на философию, синтезирующую идеализм и материализм.
Научные теории, основанные на истине чувств, имеют тенденцию стать материалистическими, механическими и количественными, даже в трактовке человека, культуры и духовных явлений. Социальные и психологические науки имитируют естественные науки, пытаясь подходить к проблеме человека так же, как физики и химики анализируют неорганические явления. В области общественных наук все духовные и культурные явления начинают трактоваться с позиций бихевиоризма, физиологии, рефлексологии, эндокринологии и психоаналитики. Общество становится практически мыслящим, а "экономическая интерпретация истории" получает бесспорный перевес. Широкое распространение в биографиях, истории, антропологии, социологии и физиологии приобретает "полупорнографическая" концепция человеческой культуры. Все духовное, сверхчувственное или идеалистическое высмеивается, заменяется унижающими интерпретациями. Все это аналогично негативным, извращенным, субсоциальным и психопатологическим пристрастиям, продемонстрированным изящными искусствами в пору декаданса чувственной культуры.
Если реальность сенсорна и чувства есть единственный источник познания, то описанная тенденция вполне объяснима, ибо что может быть более чувственным, с этой точки зрения, чем материя, и что может быть реальнее рефлексов, пищеварительных функций, секса и т. п. Излишне говорить, что такое отношение является следствием основной посылки чувственной системы.

мировоззрение (нем.).

Д). В такой культуре материальные ценности естественно становятся определяющими, начиная со всемогущего богатства и кончая всеми ценностями, которые удовлетворяют физиологические потребности человека и обеспечивают его обыденный комфорт. Чувственные потребности и удовольствие, как мы видим, становятся единственным критерием того, что такое хорошо и что такое плохо.
Е). Следующим следствием такой системы истины является развитие темпорального, релятивистского и нигилистического склада ума. Чувственный мир находится в состоянии постоянного течения и становления. В нем нет ничего неизменного — даже вечное высшее бытие. Разум, находящийся во власти истины чувств, просто не воспринимает какого-либо постоянства, а постигает все ценности в условиях изменения и перехода. Чувственный склад ума рассматривает все с точки зрения эволюции и прогресса. Это приводит к возрастающему отрицанию вечных ценностей, которые вытесняются временными или быстротечными соображениями. Чувственное общество живет в настоящем и ценит только настоящее. Так как прошлое необратимо и уже более не существует, а будущее еще не наступило, тем более что оно всегда неясно, то только настоящий момент реален и желанен.
Отсюда — чувственный Carpe diem'*, завтрашнее призрачно; ухвати сегодняшний поцелуй; быстро обогащайся; захвати власть; цени популярность, славу и возможности текущего момента, так как осознаются только ценности настоящего. Но поскольку темп изменений все время ускоряется, то это "настоящее" становится все короче и все более преходящим. А оттого громадная роль времени в жизни и деятельности такого общества. "Tempus fugit, tempora mutantur et nos mutamur in illis"2* и "tempus edax rerum"3* становятся лозунгами чувственного менталитета.
В той же самой системе истины и ценностей возникает доктрина релятивизма. Так как все подвержено постоянному изменению и так как чувственное восприятие нетождественно у разных индивидов и групп, то, следовательно, не существует ничего абсолютного. Все становится относительным — истина и ошибка, этические и эстетические каноны и многое другое. Что-то может быть добродетельным сегодня и потерять свой смысл назавтра; при неких заданных условиях одно утверждение может оказаться истинным, при других — ложным. Чувственное наблюдение показывает, что научные, философские, религиозные, моральные, эстетические и другие ценности и нормы меняются в зависимости от личности, группы и времени. Таким образом, суждение "все в мире относительно" становится девизом чувственной истины. Отсюда ее негативное отношение к любому постулируемому абсолюту. Но релятивизм, единожды принятый, неизбежно становится все более и более бескомпромиссным до тех пор, пока наконец все относительные истины и ценности не "релятивизированы" и не разобьются вдребезги.
' * "Лови день" (лат.), то есть пользуйся сегодняшним днем, лови мгновение. Девиз эпикурейства.
2 * "Время бежиг. времена меняются, и мы меняемся вместе с ними" (лат.). Измененная форма стихотворной строки, приписываемой немецким поэтом Возрождения Матвеем Борбонисм франкскому императору Лотару I (IX в.). Первая часть фразы — "время бежит" — представляет собой сокращенный вариант строки из "Георгики" Вергилия: "Между тем бежит, бежит безвозвратное время" (III, 284).
3 * всепожирающее время (лат.). Часть стихотворной строки из "Метаморфоз" Овидия: "Время — снедатель вещей — и ты, о завистница старость, все разрушаете вы" (XV, 234—235).

Рано или поздно релятивизм уступает место скептицизму, цинизму и нигилизму. Сама граница между истинным и ложным, правильным и неправильным исчезает, а общество погружается в состояние настоящего морального, умственного и культурного хаоса. Ни одно общество не может существовать при таких условиях. Оно или гибнет, или вырабатывает новую систему истины — более надежную и подходящую его запросам.
Ж). Все это означает, что чувственная истина, когда ее делают исключительной, неизбежно развивается в своего рода иллюзионизм, в котором она сама себя разрушает. Вместо действенного познания объективной реальности и ценностей она все больше и больше дает нам относительных и условных намеков, узаконивающих мимолетные оттенки постоянно изменяющихся чувственных впечатлений, которые разнятся в зависимости от людей, групп и внешних обстоятельств. Вместо того чтобы вскрывать истину как adaequatio intellectus et rei'*, она дает всего лишь впечатление и искусственные конструкции, относящиеся к чему-то, по существу, неизвестному. Декадентская чувственная наука даже открещивается от того, что она имеет дело с объективной реальностью. Она предлагает только лишь допущения и утверждения, основанные на чувственном наблюдении, которое оказывается удобным и поэтому правдоподобным. Данная формулировка задач чувственной науки эквивалентна закапыванию истины, действительности и самой науки. Ситуация в целом становится довольно странной: никто не знает, в чем заключается чувственное утверждение, с чем оно связано и на что претендует. И если она не связана с реальностью и не предоставляет заключений постигающего разума об этой реальности, тогда что же это? Так чувственная истина в конечном счете роет свою собственную могилу.
3). Та же система истины порождает номиналистские и сингуляристские умонастроения, характеризующие чувственное общество. Чувственные впечатления всегда индивидуальны. Например, мы не воспринимаем род лошади или род человека, то есть сущности, категории, универсалии. Мы воспринимаем только отдельную лошадь или другие предметы в их чувственном проявлении. Отсюда — популярность номинализма с его аксиомой "Universalia sunt nomina"2*: все универсалии, категории, концепции суть всего лишь слова, употребленные ненаучно и не относящиеся к объективной реальности. Они всего лишь результат власти слов над ненаучными умами. Отсюда же происходит нежелание признавать реальность универсалий и сущностей. Человек предпочитает и рад иметь дело с конкретными явлениями. Чувственный образ мысли рассматривает общество как сумму взаимодействующих индивидов. Он не видит леса за деревьями. Все это напоминает нам ситуацию с чувственной живописью, воспринимающей только чувственные поверхностные проявления предметов. Научные теории постепенно становятся все более бессодержательными и поверхностными, полностью растворенными в вымышленных, надуманных утверждениях или чисто утилитарных и условных придумках, пустых и безответственных.
И). Рассмотрим теперь утилитаристский, гедонистический, прагматический, практический и инструментальный характер науки, псевдорелигии и этики чувственной культуры. Поскольку чувственное познание не ищет ничего абсолютного (включая действенную истину, независимую
' * тождество сознания и вселенной (лат.). 2 * "Всеобщее - - суть слова" (лат.).

от чувственных заключений) и рассматривает любую "истину" как инструмент приспособления к чувственному миру, сотворенному для того, чтобы сделать жизнь более приятной и менее тягостной, то утверждения и теории, которые оказываются полезными, доставляющими удовольствие и удобными, становятся истинными, а те, которые оказываются бесполезными, неудобными и неэкономичными, считаются ложными. Savoir pour prevoir, prevoir pour pouvoir'* — девиз этой науки.
I. Наука и философия, как мы видели, становятся пропитанными утилитарными целями. Только те дисциплины, которые, как физика, химия, биология и медицина, география, технология, политика, экономика, практичные и полезные, интенсивно культивируются. Отсюда вышеупомянутый прогресс естественных и технологических знаний. Другие дисциплины, будь то метафизическая или "непрагматичная" философия, трансцендентальная религия и абсолютная этика, фактически игнорируются. Пока они сохраняются, они приобре1ают все тот же утилитарный, чувственный, прагматический или инструментальный характер. физиология, как наука о человеческой душе, оказываек-я физиологией нервной системы и рефлексов. Религия, как откровение Ьога, опускается до уровня вторичного "социального убеждения" своего рода политического кредо. Философия, как познание сущностей и объективной реальности с ее допускаемым знанием, становится неопределенной идеологией, посвященной оправданию или порицанию той или иной системы чувственных ценностей и проявлений, или всего лишь обобщением, основанным на заключениях утилитарных наук, или перегруженным деталями, формальным и пустым семантическим исследованием "логического синтаксиса языка" с его подражательной псевдоматематикой и псевдосимволической логикой и бэконовской верой в возможность чисто механической техники конструирования "чувственно достоверных утверждений". Философия же становится выражением несуществования всего, кроме чувственной действительности, системой негативного критицизма, агностицизма (мы не можем познать любую объективную реальность; если же и сможем, то никак не в силах ее выразить; если бы нам удалось это сделать, то мы не можем передать это знание другим). Короче говоря, философия оказывается второстепенной чувственной утилитарной наукой, состоящей из эмпиризма, критицизма, агностицизма, скептицизма, инструментализма и операционализма, отмеченных теми же утилитарными и прагматическими чертами.
И так обстоят дела с другими дисциплинами. Savoir pour pouvoir2* становится одним из высших критериев. Все, что не поддается практической проверке, отрицается; все, что допускает ее, приобретает достоинство научного или достоверного знания.

II. Тот же характер носит система образования (прежде всего школа), дающая "полезные знания" и навыки.

Ее главная забота подготовить удачливых бизнесменов, ремесленников, инженеров, политиков, юристов, докторов, учителей, священников и т. д. В таких искусствах, как умение сколачивать состояние, вести фермерское хозяйство, готовить, стричь, изобретать машины, вести исследовательскую работу, учить и проповедовать, стараются добиваться мастерства. Начальное, среднее и высшее образование — все они сориентированы в одном направлении и уделяют мало внимания, если вообще уделяют, на забытую цель реального знания и мудрости — природу объективной реальности и ис-
' * Знать, чтобы предвидеть; предвещать, чтобы властвовать (фр-). 2 • Знать, чтобы властвовать (фр.).

тинных ценностей. Так как считается, что оно лишено кратковременной утилитарности, о нем лишь изредка вспоминают, его же роль в школьных программах чувственного общества крайне незначительна.
Таковы вкратце некоторые черты чувственной истины и общества, в котором она процветает.
Идеациональная и идеалистическая системы истины и знания. Идеациональная система истины — полная противоположность чувственной системе. Она сосредоточена в основном на сверхчувственной реальности и ценностях. Она основана на откровении, божественном вдохновении и мистическом опыте, который считается истинным и абсолютным. Главный интерес идеационального познания — Бог и его царство, которые принимаются за объективную реальность. Поэтому богооткровенная религия и теология становятся повелительницами истинной мудрости и науки, а эмпирические познания всего лишь обслуживают их. Ум, над которым властвует истина веры, направлен на вечные истины, в противопоставление преходящим истинам чувств. Она идеалистична, так как реальность рассматривается как духовная и нематериальная. Она абсолютистская, неутилитарная, непрагматичная.
Наконец, идеалистическая система истины занимает промежуточное звено между чувственной и идеациональной системами и объединяет в своем тигле три отличительных элемента чувственной, религиозной и рационалистической истины. Системы Платона и Аристотеля, Альберта Великого и Фомы Аквинского — лучшие примеры попыток синтезировать в одном целом божественную, чувственную и диалектическую истину.

2. Периодичность в господстве систем истины в истории

Вся предшествующая характеристика чувственной системы истины, науки и культуры — лишь набросок портрета преобладающей в западном обществе в течение последних четырех столетий системы. Тело нашей истины — наука. Она представляет собой связующее звено эмпирического и чувственного знания, результат наблюдений над чувственными фактами и экспериментирования с ними. Она, без сомнения, включает в себя некоторые элементы логической истины (разум), выраженные в базовых концепциях и математико-логических заключениях. Но даже эти концепции и заключения признаются валидными только в том случае, если они подтверждаются чувственным опытом. Основной характер этой логико-чувственной ткани мышления подтверждается вдобавок тем фактом, что термины "научный" и "истинный", "ненаучный" и "ложный" используются синонимично.
Логически встает вопрос. В чем же тогда заключается современный кризис? Каковы его симптомы и каковы его причины? Для многих сама возможность подобного кризиса кажется невероятной. Они продолжают полагать, что включенная в науку истина чувств суть единственная система достоверной истины, то есть, как таковая, она не может переживать какого-либо кризиса (за исключением, пожалуй, замены одной научной теории на другую). Ей суждено развиваться дальше, так как на настоящей ступени развития науки и культуры уже никак невозможно обратное движение от науки к невежеству, от истины к заблуждению, от испытанного чувственного познания к магическим умозрительным верованиям. Такая аргументация все еще превалирует и звучит достаточно убедительно. Тем не менее, как и многие современные верования, она ошибочна.
Ее первая ошибка — это иллюзия того, что может быть только одна система истины, а именно истина чувств. Мы уже видели, что

в действительности было по крайней мере три фундаментальных системы: идеациональная, идеалистическая и чувственная. Ее следующее заблуждение — вера в то, что в ходе истории была лишь одна линейная тенденция в направлении чувственной истины, хотя и параллельно с другой тенденцией — диалектико-спекулятивной. Такой подход, как мы видели, изначально ложен. В ходе греко-римской и западной истории периодически преобладала то одна, то другая система. Чувственная истина крито-микенской цивилизации уступила место греческой идеациональной истине VIII—VI веков до нашей эры, а она в свою очередь — идеалисгической истине V века до нашей эры. Придя ей на смену, чувственная истина вновь безраздельно господствуег в период с III века до нашей эры по IV век нашей эры. Затем последовали века доминирования идеациональной истины христианства с VI века по XII век. В XIII веке идеалистическая истина вновь становится преобладающей, но ненадолго, ей на смену пришла третья фаза чувственной истины, утвердившая свое влияние с XVI века и по настоящее время. Иными словами, вместо стабильной поступательной тенденции развития чувственной истины мы свидетельствуем ряд колебаний от одной доминирующей системы к другой.
Причина таких колебаний легко понятна. Ни одна система не заключает в себе всю истину, так же как и ни одна другая не является целиком ошибочной. Если бы одна из этих систем заключала в себе всю истину и ничего, кроме истины, другие же представляли собой лишь чистое заблуждение, то колебаний, о которых мы только что говорили, по определению не существовало бы. Ни один человек не просуществовал бы, если бы все его верования и убеждения были бы ошибочными. Если бы он приписывал качества коровы собаке, принимал врага за друга, а друга за врага, ел бы несъедобное, не мог бы отличить яда, ничего не знал бы о погоде, то он попросту бы вскоре умер. Совершенно невероятно при этих условиях выжить и обществу, а тем более десятилетиями и столетиями, что доказано множеством обществ, управляемых либо истиной веры, либо истиной разума. Идеациональная истина господствовала в средневековой Европе почти шесть столетий, тем не менее западное общество не погибло. Исторический факт, таким образом, доказывает, что ни вера, ни разум не являются целиком ошибочными. Каждая из систем частично истинна и достоверна, предоставляя знание важнейших аспектов сложной объективной реальности. Излишне доказывать, что каждый источник познания, будь то чувства, разум или интуиция, предоставляют валидное знание многосторонней действительности. Интуиция в своей обычной форме как мгновенное и прямое понимание некой реальности, отличное от чувственного восприятия и логического мышления, дает знание существенных аспектов действительности, как, например, самосознание каждого из нас — "я есмь". В своей необычной форме, как харизматический и мистический дар Божий, данный только пророкам, великим мыслителям, великим художникам и великим религиозным лидерам, она открывает нам те аспекты объективной реальности, которые недоступны нашим чувствам и логике. Каждый источник познания адекватно раскрывает лишь определенные аспекты многообразной реальности: истина чувств дает знание о чувственных нерациональных аспектах объективной реальности; истина разума — ее рационального аспекта; истина интуиции — ее металогического и метачувственного аспектов. Как уже было отмечено, даже современная естественная наука и технология заключают в себе не только истину чувств, но, как, например, в области математики и логики, большую

долю истины, разума. В конечном итоге обе истины упираются своими корнями в интуицию и веру в качестве основных постулатов науки.
Значение интуитивного познания. В настоящее время достаточно прочно утвердилась "законность" чувственного опыта, в меньшей степени — логического рассуждения. Больше сомнений вызывает интуитивная истина. Интуиция лежит в основе любой науки, от математических аксиом до естественных наук. Дедуктивные и индуктивные надстройки науки опираются не на логику и не на показания органов чувств, а на элементарные интуитивные истины. Интуиция также основа прекрасного, нравственных норм и религиозных ценностей. Она служила начальным импульсом громадного числа чувственных и диалектических открытий во всех областях человеческого знания и ценностях, включая математику, физику и технологию. Большинство научных открытий и изобретений, особенно наиболее значимые, можно отнести скорее на счет интуиции, чем на счет затяжных чувственных наблюдений.
Открытия Ньютона, Галилея, Мейера и Пуанкаре появились благодаря интуитивному пониманию законов гравитации, колебания маятника, сохранения энергии и автоморфных функций в математике. Точно так же и большинство технологических изобретений и большинство важных достижений философского и гуманитарного знания являются продуктами интуиции. Справедливо это и по отношению к искусству во всех его сферах, религии и в особенности морали, ибо гам творчество одухотворено редкой интуицией гения, проповедника, мистика. Мы не должны забывать, что любое истинное творчество — зто реальное познание, как любое истинное открытие есть творчество. Когда Моцарт или Бетховен, Рафаэль или Дюрер, Фидий или Шекспир, Будда или св. Павел, Платон или Кант создавали свои художественные, религиозные или философские системы, они актуализировали скрытый потенциал, существующий в реальности, они обнаружили и раскрыли нам то, что мы сами не видели и не знали. В этом смысле любое творчество есть открытие и создание новой комбинации звуковых ценностей (в великой музыке), или новых архитектурных форм, раскрытых в оригинальной комбинации камня, мрамора, дерева и других архитектурных элементов, или новых аспектов жизни, вскрытых живописью, литературой, религией и этикой. Если бы все художественные, религиозные, философские и этические ценности были уничтожены, а все наши знания были бы сведены до "научных открытий", сформулированных в сухих утверждениях, то как бы ни велико было наше знание о мире и реальности, оно было бы обеднено и унижено! Из миллионеров мы бы превратились в нищих!
Точно так же любое научное открытие есть творчество, правда не обязательно в смысле возложения на природу того, что было сотворено нашим разумом, как утверждал Кант и его последователи, а в смысле актуализации скрытого потенциала в действительности извлеченного на свет и таким образом обогащающего наши знания. Исходя из этой точки зрения, Ньютон сотворил свой закон гравитации, Мейер — закон сохранения энергии, Лавуазье и Ломоносов — закон сохранения материи и т. д.
Следующий отрывок хорошо демонстрирует роль интуиции в открытиях и изобретениях. Обратимся к личному опыту Анри Пуанкаре.
"В течение двух недель я старался продемонстрировать, что нет математической функции, аналогичной той, которую я впоследствии называл "автоморфной функцией". Каждый день я садился за свой письменный стол и пробовал множество комбинаций, но все безрезультатно. Однажды вечером вопреки привычке я выпил черного кофе и не мог долго уснуть; идеи переполняли мой

мозг; я чувствовал, что они как будто вытесняют друг друга, пока две из них не переплелись в устойчивую комбинацию. Утром я установил существование класса "автоморфных функций". Все, что мне пришлось сделать, — это повторить результаты, на что потребовалось только несколько часов".
Далее он повествует о том, как решение другой математической проблемы пришло к нему в момент посадки в автобус. Прибыв в Канн, он проверил это решение и нашел его верным. Пуанкаре приводит еще несколько примеров подобного типа и каждый раз подчеркивает, что решение приходило "с такой же отчаянностью, неожиданностью и уверенностью".
Едва ли отличается от этих интуитивных актов открытие закона гравитации Ньютоном. В один памятный день падает с легким стуком у его ног яблоко. Это был пустяковый случай, на который вряд ли раньше обращалось внимание, но сейчас он был подобен щелчку маленького тумблера, который запускает большой механизм в действие. Он оказался толчком, разбудившим мозг и заставившим его работать. Как во сне Ньютон вдруг увидел, что если таинственное притяжение земли может действовать сквозь пространство, достигая вершины деревьев... то оно могло бы действовать, достигая даже луны. Биографы Ньютона характеризуют все три открытия ученого (математическая флюксия, спектр света и закон гравитации), которые он совершил за два года, как "нечто, не лишенное чуда". Не сумев определиться в колледже, сразу же после его окончания Ньютон уезжает в глухую деревеньку и работает там без посторонней помощи. "Как математик, казалось, он схватывает решение проблемы почти мгновенно".
Нечто подобное произошло и с Архимедом, с его известной "Эврика!", внезапно осенившей его, когда он принимал ванну. Он был до того возбужден, что даже забыл надеть одежду. Вспомним Галилея, наблюдавшего раскачивающуюся лампу в соборе в Пизе, когда он почти мгновенно сформулировал закон колебания маятника. А Роберта Мейера, который из двух случайных проишествий во время одного из своих вояжей "с помощью неожиданного витка мысли" вывел закон механического сохранения энергии? Знаем мы и о таинственном опыте Паскаля, который, увидев во сне горящий ярким пламенем крест, воскликнул: "Не Бог ли это всех философов и ученых! Радость, веселье, много радости. Самоотречение полное и кроткое!" Уверенность совершенная!"
Тот же принцип, но с еще более ошеломляющим эффектом применим к технологическим изобретениям, как об этом свидетельствуют показания самих изобретателей. Один из них, наблюдая за самим собой, пишет, что в тот момент, когда возникает потребность в инновации, "я немедля извлекаю ее из объективной части моего мозга; так сказать, я прекращаю работать над проблемой и передаю ее в субъективный отдел моего мозга. Там она спонтанно созревает до тех пор, пока не созреет окончательно".
Другой утверждает, будто бы "идеи приходят ко мне, когда я меньше всего их ожидаю; чаще, когда я почти уснул или днем мечтаю о чем-нибудь". Многие изобретатели настаивают на том, что они иногда просыпаются с новой идеей внезапно и совершенно неожиданно, "в мгновенье ока" или в период отдыха (например, в процессе принятия ванны), или во время занятия другими работами.
Сходная ситуация наблюдается и в других естественных науках. В области философии, гуманитарных и социальных научных дисциплин роль интуиции существенно выше. Это хорошо подтверждается тем фактом, что почти все основные философские, гуманитарные и социа-

льные научные теории были сформулированы очень давно, когда не существовало ни лабораторий, ни статистики, ни систематических данных наблюдения, ни каких-либо других технических возможностей или материала для эмпирического или рационального обобщения. Изучение соответствующих данных показывает, что большой процент достижений в этих областях достигнут именно благодаря интуиции. Это, правда, не исключает того, что в ряде случаев интуитивному открытию предшествовала напряженная работа чувственного или дискурсивного разума. Важно то, что решение приходит интуитивно.
Что касается изящных искусств, то здесь творческий процесс преимущественно весь интуитивный, будь он в области поэзии, литературы, драмы, музыки, живописи или скульптуры. Следующее описание Моцартом своей привычки работать в этом смысле очень типично: "В чем заключается, вы спросите, мой метод композиции и аранжировки больших и нашумевших произведений? Я на самом деле ничего определенного сказать не могу, больше чем то, что я не знаю и никогда не смогу понять, как это происходит. Когда я особенно хорошо чувствую себя, ну, скажем, когда я еду в экипаже, или прогуливаюсь после хорошей еды, или когда я не сплю ночью, мысли приходят внезапно, и притом самые лучшие. Когда и как? — Этого я не знаю и не могу знать. Те, которые мне приятны, я сохраняю в голове и по возможности вдалбливаю их в себя... (Далее он описывает, как по крупицам спонтанно создается единое целое, вызревает и, наконец, приобретает в голове законченную форму)... Все находки живут во мне, как бы в очень ярком сне".
И, подобно Пуанкаре, в случае, процитированном выше, Моцарт доводит работу до логического завершения: как только форма сложилась в голове, далее она "ложится на бумагу очень быстро".
Наконец, религиозные и моральные творения также преимущественно интуитивные. Они исповедуют истину веры; все они без исключения основаны на сверхрациональной, сверхчувственной, сверхэмпирической абсолютной истине и реальности, а именно Боге. Все великие религии основаны харизмами, наделенными божественным даром мистического опыта. Будь то Будда, Заратустра, Лао Цзы, ветхозаветные пророки, Махавира, Мухаммед, апостол Павел, Августин Блаженный и более поздние христианские мистики. Когда же появляется некая псевдорелигия, основанная на "науке'', рациональности или на "разумных, эмпирически проверенных истинах", она никуда не годна и представляет собой в лучшем случае второстепенную вульгаризацию социальной и антропогенной философии или псевдонауки. Все же великие религии заявляют, что они "открыты" благодаря милости Абсолюта харизматически одаренных людей — пророков, святых, мистиков, оракулов и других "инструментов" Абсолюта. Любой мистический опыт, открывающий истину веры, имеет мало общего, если вообще имеет, с обычным познанием через органы чувств или рассуждениями. Без мистической интуиции у человека едва ли была бы религия, достойная носить это имя. Так как религия вообще и мировые религии в частности составляют одно.из самых значительных достижений человеческой культуры, то это вновь указывает на значительность роли интуиции, особенно мистической интуиции, в истории человеческой мысли и цивилизации. Религия раскрывает те аспекты реальности, которые остаются недосягаемыми обычными путями чувственной истины и истины разума. Отцы-основатели, пророки, апостолы и мистики ведущих религиозных систем совместно с великими творцами изящного, которые тоже по-своему являются инструментами мистической интуиции, — все они главные посредники

истины веры, соприкасающей нас со сверхреальными и металогичными аспектами Бесконечного и Многообразия. На ум приходит coincidentia oppositorum'* Августина, Эригены и Николая Кузанского.
Предшествующее рассуждение дает нам неопровержимое доказательство того, что все три системы — чувственная, рациональная и интуитивная — источники достоверного познания и что каждая из них, используемая по назначению, дает нам знание того или иного важного аспекта объективной реальности, и ни одну из них нельзя считать целиком ложной. С другой стороны, любая из них, взятая в отдельности, вне связи с другими, может оказаться ошибочной. История человеческой мысли представляет собой кладбище, на котором похоронены неверные наблюдения и заключения, а также полученные посредством такого опыта ошибочные размышления и ложные интуитивные выводы. В этом отношении роль интуиции ничуть не сложнее роли ощущений или диалектики. Ни одна из них, как было замечено, не может охватить всю истину. В трехмерном пространстве веры, разума и чувств общая истина ближе к абсолютной, чем истина, рожденная одной из этих форм. Точно так же всеобъемлющая истина, являющаяся результатом интуиции, разума и ощущений, ближе к бесконечной металогической реальности, к coincidentia oppositorum св. Августина, Эригены и Николая Кузанского, чем чувственная, рациональная и интуитивная реальности, открытые в рамках какой-либо одной системы. Эмпирио-чувственная реальность питается чувствами, рациональная — разумом, а сверхрациональная — верой. Каждая из этих систем, взятая изолированно от других, становится менее достоверной и более ошибочной даже в рамках собственной компетентности. Органы чувств, когда они не контролируются разумом и интуицией, могут оформить только массу хаотических ощущений, впечатлений и восприятий. Они не способны обеспечить полноты знания, могут дать лишь беспорядочные фрагменты псевдонаблюдений и псевдовпечатлений. В лучшем случае они представляют нагромождение "фактов", лишенных систематичности, достоверности и вразумительности. Вне связи с разумом и интуицией органы чувств — лишь ограниченные средства даже в познании чувственных аспектов реальности. Как показали опыты Павлова, слух, обоняние и зрение человека хуже, чем у собаки. Тысячелетиями такие формы энергии, как электричество и электромагнитные волны, действующие в радио, находились, так сказать, у нас под носом, а мы тем не менее не воспринимали их. Тысячелетиями эмпирическое единообразие природных явлений было доступно нашим органам чувств, но мы не могли осознать их. "Открыты" же они были лишь благодаря взаимосвязи с другими источниками познания, а именно логикой и интуицией. Когда эти элементарные истины будут правильно поняты, то станет очевидным, каким же ничтожным и непоследовательным было бы наше знание, если бы оно сводилось лишь к чувственному знанию.
Точно так же одно лишь диалектическое рассуждение не может гарантировать истинного знания явлений окружающего мира. Оно может дать нам безупречный силлогизм или математическое заключение, но они будут эмпирически валидными только в том случае, если их основные и второстепенные посылки будут также эмпирически действенными. А это эмпирическое соответствие не может быть получено только разумом.
' * совпадение противоположностей (лат.).

Наконец, интуиция, неконтролируемая разумом и чувствами, часто сбивает с пути, приводя к интуитивным ошибкам. Суммируя все вышесказанное, отметим вновь, что каждая из трех систем истины, использованная изолированно и неподтвержденная другими источниками познания, обязательно дает неправильное представление о мире.
Если каждая система истины частично верна и частично ложна, то становятся понятными исторические колебания от одной системы к другой. Если одна из систем стремится занять монополистические позиции и вытеснить другие истины, то доля "ложного" в ней возрастает за счет уменьшения доли истинного, в ущерб достоверности других систем. Общество, в котором властвует такая односторонняя истина, отстраняется от реальности, от реального знания. Это приводит его к невежеству, ошибкам, пустоте ценностей, к бесплодию творческих возможностей, к нищете социально-культурной жизни. Эта тенденция приводит к теоретическим и практическим трудностям для такого общества. Его приспособление к реальности становится все более и более затрудненным; его потребности удовлетворяются все меньше и меньше; его жизнь, безопасность, порядок, творческий опыт становятся все более и более дезорганизованными. Рано или поздно наступает момент, когда оно оказывается перед лицом альтернативы: либо продолжить развитие в заданном направлении и пережить полную атрофию, либо изменить курс за счет принятия другой, более адекватной системы истины, реальности и культурных ценностей'.
Некоторые культуры, такие, как, например, греко-римская и западная христианская, смогли осуществить подобный переход несколько раз; другие же не смогли. Первые продолжили существование, пройдя более или менее успешно ряд последовательных, сменяющих друг друга фаз, которые мы рассматривали выше. Другие же культуры или погибали и исчезали, или обрекались на загнивание и полуживое существование, а их опустошенная, ограниченная и безжизненная система истины, реальности и ценностей становилась лишь историческим "экспонатом", вместо того чтобы быть творческой субстанцией. Такие культуры и общества были всего лишь материалом для более сильных и творческих культур. Те из них, которые ограничивали ценность реальности одним из трех аспектов, будь то эмпирический, рациональный или сверхчувственный, лишь обедняли себя. Такое исключительное Weltanschauung2* неизбежно оказывалось жертвой своей собственной ограниченности. То же происходило и с культурами, характеризующимися односторонним типом мышления. Исключительно теологическое сверхчувственное умозрение средневековой культуры, появившееся и развившееся как реакция на пустые чувственные культуры позднеантичного периода, после нескольких веков господства начало атрофироваться, постепенно приближаясь к катастрофе, отметившей закат Средневековья. То же произошло с односторонним чувственно-рациональным умозрением Ренессанса и века Просвещения (XVI—XVIII вв.), которое закончило свое существование в смертельном пожарище конца XVIII — начала XIX века.
Такова главная причина ритмической последовательности трех великих сверхсистем, которые мы анализируем. Существует достаточное количество доказательств того, что в полном соответствии со всеми ранними случаями культурных разрушений современное эмпирическое чувственное умозрение терпит фиаско совместно с культурой, на нем

1 Об этом подробнее см. в моей книге "Социокультурная динамика". Т. 4. Гл. 6.
2 * мировоззрение (нем.].
2 * мировоззрение (нем.)

основанной. Кризис объясняется не теми или иными случайными внешними причинами; к нему привела вся система чувственной истины в процессе своего развития. Семена дезинтеграции были заложены в самой системе с начала ее существования и в процессе развития проросли настолько, что сейчас дали действительно смертные всходы.
3. Кризис современной чувственной системы истины
Кризис одновременно и в теории, и на практике. Оба аспекта проявляются крайне многообразно.
А). Кризис теоретического аспекта системы обнаруживается прежде всего в стирании границ между чувственной истиной и ложью, реальностью и вымыслом, законностью и утилитарной условностью. В предшествующей характеристике чувственной культуры отмечалось, что ее временные, релятивистские, номиналистские, материалистические и другие характеристики приводят к возрастающей относительности самой истины, причем это продолжается до тех пор, пока она вовсе становится неотличимой от ошибки. Ее утилитарные и прагматические качества приводят, как мы видели, к тому же результату. Именно это сейчас происходит на наших глазах. Западная истина чувств стоит пред лицом трагической развязки своего же собственного свержения с престола. Если мы проследим преобладающий у нас научный и философский эмпирицизм во всех его вариациях — собственно эмпирицизм, позитивизм, неопозитивизм, кантианский или псевдокантианский критицизм, типа "als ob"'*, прагматизм, операционализм, эмпириокритицизм, инструментализм и т. п., — то мы не сможем не заметить, как стираются различия между правдой и ложью, реальностью и вымыслом, достоверностью и простой целесообразностью. Когда заявляется, что научные утверждения всего лишь "условности" и что из нескольких различных условностей наиболее валидна та, которая возможна лишь при определенных обстоятельствах и наиболее удобна, "экономична", целесообразна, полезна и "действенна" для данного индивидуума (ср. мысли по этому поводу у Пуанкаре, Пирса, Маха, Джемса и других), то в соответствии с этим критерием догмы Сталина и Гитлера становятся достоверными, так как им они наиболее удобны. Истина, сведенная до нормы чистого удобства, до условности, до идеологии или "деривации", прославляющая экономические и другие интересы, сама уничтожает себя. Ибо каждый в равной степени правомочен заявить, что его идеология верна лишь по той простой причине, что полезна ему. Так, в лабиринте полезности, условности, целесообразности появились тысячи противоречивых истин, каждая объявляющая себя такой же действенной, как и другие: истина капиталистов и пролетариев, коммунистов и фашистов, либералов и консерваторов, верующих и атеистов, ученых и христианских теологов, привилегированных слоев и неудачников. Когда ученые заявляют, что они не занимаются реальностью, а формулируют свои схемы в духе "как будто бы соотносящиеся с реальностью", они превращают науку и истину в чистую фикцию, в чистое "как если бы", в целесообразно произвольную конструкцию. Если наука не занимается реальностью, то тогда чем же она занимается? В чем же тогда разница, не говоря уже о целесообразности, между "как будто" конструкцией больного психиатрической лечебницы и таким ученым? Какой же путь мы прошли от концепции истины как adaequatio rei et mtellectus2*, исповедуемой св. Фомой Аквинским!
' * "как если бы" (нем.). 2 * тождество сознания и вселенной (лат.).

Эта тенденция объясняет заметный рост скептических философских учений за последние три столетия. В средние века их процент среди других ведущих философских направлений был равен нулю, в XVIII веке он вырос до 13,8%; в XIX — до 19,1%, а в XX — до 21,9% (только в период с 1900 по 1920 г.).
В таком же тупиковом состоянии находится и прагматизм с его культом и критерием полезности как эквивалента истинности; то же можно сказать и об операционализме и подобных "измах". К ним же примыкают и современные псевдокантианские концепции законов природы, сформулированные наукой как чистые продукты разума, навязанные "природе" или тому, что мы называем "природой", так как никто уже не знает, что это такое и существует ли она вообще. В результате такой постановки мы не знаем и что такое "разум", а еще меньше — что он навязывает, как, кому и почему? Вся наука и истина сводятся к чистому вопросительному знаку. Это еще более верно по отношению к неопозитивистскому движению типа венского кружка, который идентифицирует мысль с языком, логику с синтаксисом языка, правду с тавтологией (вспомним в этой связи "аналитическое утверждение" Канта); более того, они считают любые нетавтологические утверждения неточными и произвольными. Представляя эмпирицизм и скептицизм в их наиболее стерильной, бесплодной и дряхлой форме, эти течения разрушают границу между знанием и ошибкой, реальностью и вымыслом и ничего не оставляют нам, кроме высушенного и пустого мира мумиообразной псевдореальности, лишенной жизни, чувств, мысли и низведенной до уровня толкования символов, представляющих неизвестно что. Как эпигоны былого полнокровного эмпиризма, потеряв в результате эпигонства творческую искру, они стремятся компенсировать эту потерю тщательным исследованием тайн символизма в соответствии с наиболее точными канонами псевдосемантики и псевдологики. Как остро заметил Лао Цзы: "Мудрецы никогда не бывают учеными, а ученые никогда не становятся умными людьми". Хотя китайский мыслитель несколько преувеличивал катастрофичность ситуации, его формула тем не менее как нельзя удачно подходит к ученым XX столетия.
Двигаясь в этом опасном направлении, эмпирицизм постепенно ограничивает свои наблюдения над реальностью лишь эмпирическими аспектами, которые становятся все поверхностней. Эмпирицизм тем самым преобразуется в ту научную дисциплину, которая намеревается "знать все больше о все меньшем". Потеряв свой творческий заряд и заменив его "механистичностью", он открывает все меньше и меньше, так как творит все меньше, ибо, как уже неоднократно подчеркивалось, любое творчество есть открытие, а любое открытие есть творчество.
Б). Взращивая в себе релятивизм, истина чувств достигла ныне того же стирания граней между чувственным знанием и невежеством. Так как эмпирическая истина относительна и изменчива у разных людей, групп и при разных обстоятельствах и в большинстве случаев представляет собой определенную идеологию, то такое положение, естественно приводит к полному стиранию разницы между истиной и ошибкой. Создается впечатление, будто каждый наделен правом считать истинным лишь то, что он пожелает, безразлично при этом, диктуется ли это его личными интересами, его "реликтами", основными рефлексами, его окружением, его социально-культурными установками и т. д. Так, утверждения "собственность священна" и "собственность — воровство" становятся одинаково законными, ибо условия жизни богатых диктуют первый тезис, в то время как коммунисты и пролетарии предлагают противоположное утверждение. Но ведь нет чувственного судьи,

Поиск по сайту: