ТИХИЙ ВЕЧЕР ПУСТОТЫ

Лежишь в пустой комнате

И умираешь,

Думая,

Что твоя жизнь

Не здесь.

Я подумал, что нужно написать предисловие, и даже придумал его, пока курил, но успел забыть. Теперь приходится придумывать снова. В эту подборку очень многое не вошло из того, что предназначалось изначально, отчасти потому, что большинство было написано ручкой по бумаге и нуждается в перепечатке, а я очень не люблю перепечатывать свои тексты, как и перечитывать их, это совершенно бессмысленно, как дорога назад. Конечно, не все эти вещи достаточно хороши, но, может, что-то вам понравится. Есть действительно хорошие вещи, ручаюсь. Они довольно различны по стилю и содержимому, как в общем-то и все, что я пишу, но объединены одним настроением.

Тихий вечер пустоты.

За вечерами следует ночь, а за ночью утро, и тишина БАМ! и тишина, что ж…

__________

земля-нигде

Последний раз, когда Джош видел Яна, тот был совсем невменяем. Такое бывало с ним и раньше, это следовало за ним всегда и везде. Но в тот раз это походило на обострение болезни. Последняя стадия рака. Финала. Может, Ян и не был сумасшедшим, но это не играло никакой роли.

-Где ты сейчас? – спросил Джош.

-Меня нет, – ответил Ян.

Перед ними стояло по бокалу пива. Едва начатые, но один уже наполовину пуст. Ян всегда спешил с пивом. А потом пиво не спешило говорить за него.

Он был весь какой-то рассеянный и подавленный, и смотрел куда-то в бок. В Яне всегда говорила какая-то жалость, но никто этого не замечал. Никто не стремится идти с раскрытым сердцем под солнцем на Манхеттене.

-Блядь, – говорил Ян. – Блядь.

-Чем сейчас занимаешься? – спросил Джош.

Они не виделись уже давно. Очень давно, или слишком давно. Они не виделись.

-Где пропадал?

-Нашел себе тихо место. Крыша, холодные стены, пиво по вечерам. Почти заключение, только вход и выход свободный.

Ян закурил сигарету. Почти всегда он отвечал так, словно говорил не о себе. Словно ему не было до этого никакого дела. Плевать на себя.

Джош не знал, но Ян вел себя так только с теми, перед кем мог открыться по-настоящему. С остальными он держался замкнуто и отстраненно. Дружелюбно, но ничего более. Никакого секса на пятой минуте знакомства. Никогда.

-Что делаешь? – спрашивал Джош.

-Работаю. Пришлось продать себя в рабство ради хлеба насущного. К абсолютному отказу от общества я еще не готов.

Ян закурил сигарету. В этом был весь он. В этих ответах, отстраненных, уничижающих себя и все вокруг. Возводящих мир в ноль. Кроме этих ответов в нем ничего и не было.

Джош хлебнул пива и хрустнул орешком. Бокал Яна был уже пуст. Тот предпочитал надираться и ничего не думать. Он трубил об этой политике на всех углах. Но что стояло за этим, не знал и сам Ян. Вероятно, ничего и не стояло. Да и что могло?

Джош смотрел на него, прищурившись. Ян всегда пытался казаться забавным. Его нельзя было воспринимать всерьез. Джош уважал его, но никогда не понимал. Джош хорошо различал плохие и хорошие вещи. У него были свои убеждения, из рамок которых он не выходил.

-Как жизнь? – вновь спросил Джош.

-Замечательно. С каждым днем сокращается, – сказал Ян. – Надеюсь, осталось уже немного.

-И что останется? – машинально спросил Джош.

-Ничего, надеюсь.

Это была ловушка, которые ставил Ян, и в которые люди изредка попадались. Почти всегда. Это было так глупо, что не будь оно глупым, он бы, наверно, подобного и не делал.

-Злишься на меня? – спросил Джош.

-Я никогда не злюсь на людей. Не на что обижаться. Мы получаем ровно противоположное тому, что делаем. Это же физика. Никто не злится на гравитацию. В пизду. Люди борются за то, что считают важным. Если делаешь что-то, а потом оглядываешься на тех, кто от этого пострадал, это не более, чем лицемерие. Ты считаешь себя лицемером? Я говорю: ну нахуй.

Его следовало читать, как по зеркалу.

-Ты засранец, Ян, – сказал Джош. – Иди нахуй.

Прошло полгода. Вокруг была пустота. Больше море, и лишь слабые подергивания умирающего организма, после которых – смерть. Стоит быстрее закончить все это. Он попал куда-то не туда, но пришел сюда добровольно. Ян знал это, и наверняка мог с этим что-то сделать, но почему-то так ничего и не сделал.

Все, что было в нем, лишь пустота. Раз за разом, он возвращался в эти четыре стены, чтобы выпить свои пару баночек пива и просто заснуть. Пустота брала его за плечо и шептала в ухо: «Я всегда здесь, парень». Сон – легкая смерть. Сон – прелюдия смерти. Малая смерть. Мир в миниатюре. Бесполезная смерть. Просто смерть. Огонь погас.

Он лежал в тишине и пустоте, спокойствии, как ложной нирване, а потом умирал.

-Значит, ты не сердишься на нас с Клэр? – спросил Джош.

-Не сержусь.

Больше сказать было нечего. Яну было много чего сказать вообще-то, но все это стоило сказать лишь себе самому, и значение, хоть какое-то, это тоже имело лишь для него самого. Ведь это он шел той дорогой, которую избрал. Эгоизм самопожертвования. Его дорогой было полнейшее отсутствие дороги.

Ни веселья, ни радости, ни праздников, ни презервативов уже не осталось. Это был карнавал осени, карнавал увядания. Ни эрекции, ни ненависти, ни злобы, ни любви, ни радуги. Лишь холод под серым небом. Меньше, чем невесомость. Зло пожаловать в добро.

Ян закурил еще одну сигарету. Он лишь пил до отупения, либо курил до отупения, либо пил и курил до отупения, а потом умирал. Даже не делая ничего из этого, все равно умирал.

Он бродил по сырому серому песку под осенним небом, и не было разницы, декабрь это или лето. Все было промозглым, сырым и холодным. Стоило поплотнее закутаться в куртку, но тепло все равно уходило. В комнате была настоящая зима. Возвращаться туда не было смысла.

И даже если лучи солнца согревали кожу, растопить душу они не могли. Незавершенность висела в воздухе, который он втягивал в легкие. А вокруг все так же кружились людские судьбы.

Море плескалось о берег. Такое же холодное и бесцветное, как и мир вокруг. Природа увядала, и все увядало. Жизнь искала электрическое тепло и теплые куртки, а в электричках по-прежнему было холодно, и они ехали не пойми куда.

-Если бы ты смог взглянуть на все по-другому, если бы ты смог изменить себя, твоя жизнь шла бы иначе. Ты был совершенно иным человеком.

Вот только ничего подобного.

Изменить себя – как? Он не был уверен, что от этого станет лучше. И совсем не верил, что это то, чего он хотел. Это было неправильно – вот, что не давало ему покоя. Хотя он сам стремился к этой неправильности. Хотел стать нерешенным уравнением.

Но сплошное противоречие, в которое он себя превратил, не несло ничего, абсолютно ничего хорошего. Пусть он знал, что все это будет лишь непрекращающаяся череда страданий, пусть хотел превратить себя в это, лишить себя счастья самостоятельно, во всем этом не осталось ничего. Не осталось даже сознательности этого выбора, и твердости пусти и выбранного решения, только одно не счастье, отрицание счастья. Людям не нужен ад.

Многие бахвалились и ссылались на это, но искали лишь утешения, хрупкой защиты от боли, страданий и мук, он же познал этот путь до конца. Он стал самой сутью, вдохнул во все клеточки своего тела.

Ян закурил сигарету. Вокруг был лишь пронзающий ветер и холод. Никто не пойдет к морю в такую погоду. Море волновалось. Начал накрапывать мелкий дождь. Он мерз. Он мог бы остаться тут один, навсегда, лечь на песок и умереть, но мир не проставил ему такой возможности. Можно было войти в море и умереть. Нельзя было покинуть кокон и переродиться бабочкой.

Если бы он вздумал записать свою жизнь, это было бы очень горькое письмо. И его стоило бы сжечь, а ни в коем случае не запечатывать в бутылку и отдавать на судьбу волн. Это была слишком хорошая шутка, чтобы он мог ее вынести. Истинная шутка.

Нельзя было так делать. Нельзя. Именно поэтому Бог поступал только так. Он загнал себя в это противоречье, и не мог из него выбраться. Сам превратился в противоречие. Но если противоречие исчерпывает себя – оно перестает существовать.

Ян не знал, когда в нем умерла воля к жизни. Когда умерло в нем последнее стремление и желание жить. Когда он убил его в себе. Теперь его просто не было. Нет – и все. Просто нет.

Он закурил еще одну сигарету. Это было все, что он мог.

-Не сердишься на нас с Клэр?

-Не сержусь.

Боль сердца ничего не значит. Нигде и никогда. Она приходит, чтобы уйти или остаться.

-Мы ведь по-прежнему друзья? – спросил Джош.

-Да, – сказал Ян.

Он курил и смотрел в потолок. Словно говорил по видеофону. Словно перед ним никто не сидел.

-Я не хочу, чтобы ты думал, будто я предал тебя.

-Я и не думаю.

Они пили уже по второму бокалу. Ян лидировал. Он всегда торопился.

-Виделся с Клэр?

-Она бросила курить. Меня не интересуют девушки, которые не курят.

-Иди ты!

Ян заказал третье пиво.

-Можешь притворяться сколько угодно, но я ведь знаю все, – сказал Джош.

-Тогда о чем нам еще говорить? – спросил Ян.

Проблема в том, что люди думаю, будто они знают, тогда как на самом деле было ли это действительно так? Он не хотел ничего объяснять. Все это было так понятно, так просто. Возможно, именно это и стоило сказать. Именно поэтому.

Но он не хотел.

Он хотел просто опуститься на дно этого океана. Шторм – отличная погода, чтобы утонуть.

Когда? Когда же это произошло? Когда же ненависть к себе достигла таких размеров, что стала проявляться в каждом движении жизни?

Он не знал. Да и имело ли это хоть какое-либо значение? Теперь, когда все жизнь превратилась лишь в лживые увертки, да бесконечную сердечную боль? Нет, никакого. Если у вас болит сердце, может, купите себе искусственное? Тот, кто откидывает даже спасательный круг, не достоин и задавать подобных вопросов.

Однажды закончатся сигареты, подумал Ян. Закончится жизнь. Закончится. Так же пусто, бессмысленно и бесконечно. Вся эта череда ничего не значащих дней – ее составляющее, начинка, как крем у пирожного. И вот, все это мы убираем.

И получаем ноль, к которому ты стремишься. Пустота съест тебя, перемелет и выплюнет. Это результат, к которому ты стремишься, чтобы не получать радости. И что стоит делать, когда ты достиг его, и радости нет?

Эта земля поглотит его, ничего за собой не оставив. Это место нигде.

Ян хорошо это знал. Скоро закончатся сигареты…

Пока же их можно было приобрести в любом ларьке.

______________________________

моя последняя сигарета на сегодня

Многие любят сравнивать жизнь с разными вещами, но, если честно, жизнь ни на что не похожа. Все это чушь. Нам просто нравятся красивые сравнения. Красивые слова. Мы хотим, чтобы было красиво. Тем не менее, жизнь ни на что не похожа. Она пуста.

Солнце светило так, словно больше никакого рок-н-ролла, никакого джаза. Солнце уходило и угасало. Мир накрыли густые, черные тени. Небо становилось холодным, мир становился холодным. Сегодня заканчивалось, а я оказался здесь.

Следовало вспомнить эту нелепую хронологию событий, что довела меня до такого состояния. Но все было безнадежно нарушено, история превратилась в хаос, а я сидел словно на чаепитии у безумного шляпочника. Но я не гнался за кроликом, и без понятия, как и когда нырнул в эту кроличью ногу. Возможно, туда затянуло весь мир. А этого он бы никогда не заметил.

Еще утром я разглядывал заголовки газет и журналов, кутаясь в пальто на холодной остановке и докуривая сигарету в ожидании автобуса. Заголовки были убийцами. Вот к чему следовало применять цензуру. Но все было одобрено. У них была лицензия на убийство. Дань за днем они убивали миллиарды людей своим содержимым. Отравляли, как яд. Но пока это было выгодно, несомненно, наркотики были запрещены.

Я не знал, кто это читает. Знал, но не хотел думать об этом. Эти мысли появлялись раз за разом, словно поезда по расписанию. И пока вся система не будет нарушена, ничего не произойдет.

Все равно, когда ты уже мертв.

Жизнь была бы сказкой, если бы не была раем. Утопия и антиутопия не были разными полюсами, это были синонимы, и все это уже наступило. Стоило проснуться сегодня, чтобы лишить себя завтра.

Подошел автобус – и я вычеркнул девять часов из своей жизни. За ними сразу же можно было вычеркивать и остальные. Прощай, сегодня. Здравствуй, никогда.

Я плыл в каком-то отсутствии меланхолии, а это не лечилось банальными истинами, мило преподнесенными на экранах кино и страницах книг. Словно все кинотеатры и библиотеки мира закрылись передо мной.

Достаточно было посмотреть новый фильм кого-то именитого режиссера, чтобы девушка, с которой я встречался и спал уже год, меня бросила. Притом навсегда.

-Больше никогда не звони и не вздумай искать со мной встреч! – сказала она и ушла.

Или это значило совсем обратное? А могло ли оно это значить? Когда я стоял и смотрел ей вслед, а она просто уходила, и все наше время вместе стало ничем. Я закурил очередную сигарету, а вокруг стало вдруг темно и очень холодно. Но это не была смерть.

Я даже не смог взять в магазине пиво, как обычно. Стоял и тупо смотрел на витрину. Бутылки и банки с различными этикетками и ценниками. Что я вообще делаю в этом мире? Разве живу?

Мимо прошла веселая парочка, судя по всему, влюбленные друг в друга. Они улыбались и выглядели счастливыми. Почему мы не можем порадоваться чужому счастью? Почему нас так ебет, кто кого ебет?

Я простоял перед витриной, наверно, с полчаса, а потом отправился домой. Взгляд у меня был как у тупого парнокопытного. Да и сам вид наверняка такой же. В руке я унес пакетик с мукой. Охранник долго смотрел за мной украдкой, и я просто не смог уйти с пустыми руками. Но я даже так и не научился готовить. К чему такая жизнь? Полчаса стоять перед витриной с пивом, а затем уйти с пакетом муки.

Наверно, ее можно даже просто развести водой и поджарить без масла. Но у меня из кухонной утвари – одна микроволновка.

Возможно, легко расставаться, если за весь год вы так и не стали по-настоящему жить вместе? Вот она, сила кинематографа!

Вернувшись домой, я разделся и лег под одеяло. Я не хотел включать свет и курил в темноте. Двигаться не хотелось. Даже чтобы включить музыку. Мыслей не было. Я просто лежал, и, не знаю, сколько прошло времени, прежде чем заснул.

Я быстро засыпаю. Наверно, правильно она меня бросила.

Проснувшись утром, я понял, что позавтракать мне не суждено. Из еды в холодильнике только старое пиво. Некому было больше готовить мне завтраки. Как и обеды, и ужины. Все закончилось слишком быстро, слишком просто и буднично, чтобы я осознал, что это по-настоящему значило.

У меня еще оставались книги, которые нравились ей. Больше смысла читать их не было. Я вышел и закрыл дверь.

Я думал, кому бы из старых подруг и знакомых позвонить. Я хотел увидеть кого-нибудь из них, но знал, что им не зачем было видеть меня. У них свои жизни, в которые никто не хотел вплетать мою, а я никогда так и не мог понять почему. Возможно, они что-то чувствовали. Или видели меня так, как я никогда не был способен увидеть. Но я же не собирался связывать наши жизни.

Возможно, просто подарить кому-то немного своего присутствия значило гораздо больше, чем я мог об этом подумать.

Я знал, что моя меланхолия, или то, что под ней подразумевается, делает меня невыносимым. Хорошая шутка всегда заключается в отсутствии шутки.

Возможно, я как всегда видел все в свете неправильных событий.

Один корабль затонул, а игра продолжается.

Я покрошил свою жизнь на дерьмо, но не для того, чтобы люди указывали на меня пальцем и находили в этом оправдание тому, что они делают.

Это еще хуже.

Жить так, как жить нельзя. Это было моим способом сказать: «Все в порядке». Я знал и другие, но не хотел. Теперь меня в этом обвиняют, Чеширский Кот улыбается, Безумный Шляпочник продолжает говорить и подливает в мой чай ликера больше, чем чая, Алиса выросла и стала непорочной девственной духовной шлюхой, Кэрролл давно мертв, но все еще парит мозги, а я закуриваю за последней сигаретой еще одну последнюю. Последнюю на сегодня.

Ты узнаешь людей, и словно один за другим вскрываются гнойные порывы. А потом внезапно в темноте брезжит свет. Ты идешь туда и видишь сияющее озеро. С кристальной чистой водой. Кристаллы и звезды. Тебе хорошо ровно до тех пор, пока не является кто-то с рожей вампира и не объясняет, что все это значит. И он вовсе не хочет тебе помочь. Ему нужна только твоя кровь. А ты знаешь только, что хаос сотворения мира похож на подсолнухи.

Пещерные люди покинули свои норы, чтобы выстроить мегаполисы. Теперь ты в яме, но это еще не могила. Вокруг кипит стройка. Ты видишь, как быстро меняется лицо мира. Вспоминается старый мультфильм, и он настолько грустный, что хочется плакать. Тебе нужно вино. Тебе было грустно еще в детстве, когда ты смотрел его впервые, а теперь все дети смеются и радуются над этими сценами, как и тогда, а ты – просто урод. И тебе еще сильнее нужно вино. А пустоты, тишины и темноты и так хватает в твоей комнате. Твоя жизнь умирает в ней час за часом, день за днем, в полном одиночестве и спокойствии.

И это не объяснить.

Ты начинаешь говорить ровно до тех пор, пока не замечаешь, что на углях под чайником Безумный Шляпочник греет опиум. И должен упасть занавес, но его почему-то нет. Больше ничего не осталось, и ты не знаешь, куда подевался последний кусочек твоей души.

И я не знаю. Я докуриваю свою последнюю сигарету на сегодня и тушу свою жизнь тчк

______

финал

Это финал. А когда все заканчивается… в любом случае становится грустно. И не важно, каким оно было. Все заканчивается. Мы это пережили. И ты испытываешь спокойствие. Облегчение. Словно озеро. Или прохладный воздух.

Иногда, вместе с этим ты чувствуешь, словно что-то вынули из души. Оставив в груди пустоту. Там, где должно быть сердце. Теперь пустота.

Они забрали это с собой.

И это свобода… которую некуда деть.

Старое завершилось, и новое еще не успело начаться. И в этом промежутке ты потерян настолько, что даже не можешь почувствовать себя потерянным. Возможно, что-то и найдено.

Но ты все равно не знаешь, что делать.

Расставание. Прощание. Прощение.

Остается только пойти и напиться, но нечего пить. Нет даже воды. Даже капелек влаги на сырых стенах. Нет сырости. Ничего.

Хочется сказать «Привет», но нет так же ничего, с чем можно поздороваться.

Люди берут у тебя вещи, возвращают, а ты не можешь избавиться от мысли, что теперь они полны их присутствия. Словно паранойя пишется через другие буквы.

Сколько времени так прошло? Сколько вообще уже прошло? Потерянные годы? Нет, всего лишь одна жизнь. Ее еще можно найти, но уже не там, где ты ее оставил. Больше не там.

-Я держал вечность у себя на ладонях, но она была совершенно бессмысленной. И все, что я сейчас делаю, все, то могу делать, это просто убийство времени. Время своей жизни. Время себя. Просто время.

Так же бессмысленно… и столько же глупо.

-День за днем, день за днем. Я просто жду того, что никогда не свершится. Это проносится, как сверхзвуковая вспышка. Обрывки счастливых дней, как старые фотографии с праздника. И снова долгое ожидание. Неизвестно чего. Неизбежности. Конца всего. Себя.

И это не эрогенные зоны на теле города. И не прямая кишка. Не легкие. Не сердце. Не артерии. Не мозг. Отброшенный хвост ящерицы. Сброшенная кожа.

Кто-то начинает новую жизнь, а ты оставшаяся в пыли, пустая оболочка.

Как поезд, мчащийся в бесконечном подземном туннеле. Вслушиваешься в звуки. Снова и снова. Пытаешься уловить что-то. И не ощущаешь ничего.

Слышишь голос. Кто-то шепчет в затылок. От горячего дыхания встают на загривке волосы. Внутри все обмирает. Оборачиваешься – и никого.

И слов не разобрать.

Падание без остановок. Спуск в лифте, настолько долгий, что превращается в свободное падение. Невесомость в отсутствие космоса.

И сны. Все эти видения. Стараешься избавиться от мира, но от жизни не уйти. Она настигает даже во снах. Остается лишь умереть. Но ты и так умираешь. Ты не хочешь умереть. И незачем умирать.

Жизнь в мире перестала иметь значение. Ты отвернулся от нее. Ушел. Но она преследует тебя даже во снах. Теперь… только во снах.

-Сколько часов я сплю? Двенадцать. Шестнадцать. Девятнадцать.

«Я больше проспал, чем ты жил, малыш», – говорит старик в каком-то фильме.

Фильмы. То же убийство, только растянутое по кинопленке. Книги – смерть между страниц. Журналы. Политика. Спорт. Любовь и пренебрежение. Люди и общество. Алкоголь. Мысли – единоличная смерть.

Что-то поддерживает их. Что-то подталкивает. Все взаимосвязано, но это не объяснить. Все взаимосвязано. Ты видишь целую картину, но ее рисунок – это безумие. Структурированное безумие. Нет слова, что объяло бы все.

(Бог? Все? И вы поняли?)

Ты можешь лишь ткать свою паутину. Как это делают другие, как делают это все, всегда и везде. И это просто неизбежно. Такова жизнь. Жизнь. Это слово.

И теперь ты далеко от нее. Хоть она по-прежнему течет в твоих венах. Выгляни в окно. Оглядись. Увидь и услышь.

Это разорвет тебя изнутри, разорвет твою голову и сделает сумасшедшим. Как давление в слишком маленьком сосуде.

Закрываешь глаза.

-Я оставил все им.

Теперь жизнь похожа на заведенные часы. Стрелки идут, но время остановилось.

-Я возвращаюсь в свою комнату. День за днем. И жду, когда сегодня закончится. День за днем. Я жду завтра и вижу в нем надежду, как в несостоявшемся. И все же я знаю, что все будет идти, как всегда. Ничего не изменится. Я жду, когда закончится этот день, но похоже, словно он бесконечен. Словно я только и ожидаю, когда закончится моя жизнь.

Иные люди вносят туда полноту. Словно комната, которую нужно заставить вещами. Некоторые воспринимают это даже слишком буквально. Другим нужно чувствовать себя живыми. Или они чувствуют себя живыми. Чувствуют интерес. Любовь. Ненависть. Страх. Все эмоции. Восхищение и красоту.

Они наполняют свои жизни. Делают их насыщенными. Важными. Осмысленными. Ценными. Не пустыми.

Если не смазывать шестеренки, мотор работать не будет.

-А я оставил эту комнату незаполненной. Просто пришел, лег посередине, раскинув руки, закрыл глаза и закурил.

Человек в центре пустоты. Средоточие мира.

И это не истина, и не спасение. А может, и то и другое.

-А скорее просто то, что меня не волнует.

Сон – как маленькая смерть. Прелюдия. Но сны тоже наполнены жизнью.

Словно от этого никуда не уйти, пока ты действительно не убьешь себя.

Стоит ли это того? Нужно ли это?

Убиваем ли мы себя потому, что действительно не хотим жить? Или потому, что не можем жить той жизнью, которую для себя хотим?

Смерть. Бессмертие. Что будете заказывать? Меня?

У камней остаются лишь мысли. Слова ничего не меняют.

Все меняется потому, что мы это меняем. Люди действуют. Дела вершат все. Планета вертится. Философы мертвы.

Книги больше не привлекают. Ничего не привлекает.

-Я не чувствую ничего.

-Я слышал, как многие говорили, что хотят перестать чувствовать. Но это бессмысленно. Избавление от боли есть избавление от радости. Неизбывная истина мира. И пока не нашлось того, кто смог бы ее сломать.

-Я прошел этот путь. Я вижу глупость. И вижу, что столько стремящиеся сюда – никогда не достигнут этого места. Я не желал оказаться здесь. Я уже и не помню, желал ли.

-Все, что я вижу – хорошую шутку.

Иногда рассмеяться можно и в начале.

Тогда, в конце останется тишина.

_________________

после седьмого дня

Моя очаровательная невеста. Я принес тебе цветы на могилу. Знаешь, сегодня был хороший день. Да, я лгу. Но я принес тебе цветы на могилу, моя очаровательная невеста.

Кажется, он прошел половину вселенной, хотя это, конечно, было неправдой. Ноги болели, и ветер был острее бритвы. Он резал щеки, резал уши, глаза, нос, волосы и тело под курткой. Ветер словно стремился оставить от человека одни лоскутки.

Говорят, чем больше времени отдаешь чему-то, тем большую отдачу в этом получаешь. Хотя это не всегда верно. Он знал, что в большинстве случаев не получаешь ничего. Кроме какого-то чувства разочарования и горечи. Все это были довольно примитивные уловки.

Она обрела успокоение, а он вот – не смог. Возможно, ее душа и металась где-то, обреченная, не упокоенная, вечно страждущая, но где это было? Возможно, она была обречена на ад, или на рай, кто знает? Или, не в силах оставить бренную землю, прикованная к ней, она бродила в ночи призраком, никем не видимая, никем не слышимая, всеми забытая и никем не осуждаемая.

Все это были только догадки. Она лежала в земле, мертвая, а он стоял перед ее могилой, вот, что было действительностью. Все остальное – домыслы.

Он так и не знал, почему она покончила с собой. Они были женаты только полгода. Он больше не был уверен в своем имени. Все документы и все подписи, которые он ставил, больше ничего не значили.

Но он принес ей цветы. Он ненавидел цветы. Все, что можно было сделать с цветами – выбросить, когда они начнут увядать. В цветах было не больше смысла, чем в обоях на стенах, чем в картинах на стенах, в стенах – был смысл. Он ненавидел дарить цветы, ненавидел принимать любые подарки, и ненавидел, когда дарили цветы. Он подумал, что, возможно, ее он теперь ненавидит тоже, раз принес ей символ своей ненависти.

Ненависть значила для него больше, чем любовь. Поэтому он ненавидел так много вещей, но не ненавидел никого из людей, и почти никого и ничего не любил.

Небо было даже холоднее, чем ветер. Ветер был бритвой, небо было грязной постелью, в которую никто не спешил ложиться. Даже хуже, чем делить ложе с трупами и бомжами. Трава была бесцветной, в деревьях ничего не было, кроме движения листвы. В могильных плитах не было даже этого.

Он закурил сигарету. Вся твоя жизнь – остывшие помои. Он почти ничего не чувствовал, находясь здесь. Только легкую слабость и дурноту. Иногда подобное бывало, когда он перебирал пива: хотелось сблевать – но блевать просто некуда. Словно в мире нет такого слова. Нет понятия и действия «блевать».

Он был просто раздавлен. Он не знал, зачем приходил сюда и почему вообще приходил. Ему не зачем было чтить ее память, и он даже не думал о подобном. Он не знал, что сказать ей, да и не было в этом смысла, ему даже не хотелось поговорить с ней. Он не искал поддержки, какого-то ее присутствия или ощущения ее присутствия, подтверждения или чего-то такого. Он просто пришел.

Так, он делал большую часть своей жизни. В этом не было ничего, и в его жизни не было ничего, он просто был жив. Если бы он умер, ему не пришлось бы всего этого делать. Но он был жив – а она мертва.

Он отбросил окурок. Можно было уходить.

Что-то есть здесь, что-то есть во всем этом, вот только он не видел ничего. Даже понимание, что здесь под слоем земли лежит ее тело, пришло с этой мыслью, но тут же исчезло. Надгробный камень оставался просто надгробным камнем с высеченными на нем словами. Просто слова. Это как читать чужой некролог в воскресной газете за завтраком.

Он никогда не понимал, зачем читать газеты. Он не видел смысла в новостях. Смысла было слишком много, смысл утратил всякую ценность. Смысла не было.

Он развернулся и пошел прочь под острым ветром. На многие мили вокруг не было людей. Люди прятались в высоких домах. Он сел в автомобиль и поехал прочь.

Он чувствовал, как мир загоняет его в ловушку. Или он сам загоняет себя в ловушку. Ограничение скорости до 60, в пределах города – до 40. правда?

Его больше не беспокоили счета за квартиру, поднимающиеся цены на пиво и все остальное, полный рабочий день, пустые прилавки книжных магазинов и ублюдочные рожи прохожих, запрет на курение и распитие алкоголя в общественных местах, голоса за стеной, война за горизонтом и печальный закат. Больше не волновало, что он стал неудачником и всю жизнь был неудачником, хотя мог быть кем-то больше, больше не волновало отсутствие женщин, штрафы за вождение в пьяном виде, ругань соседей после двенадцати, анекдоты и гороскопы в газетах, отсутствие любви и денег на любовь, бездарность и волосы в носу, отсутствие вкуса к музыке и ее, приближение старости и смерти. Он стал слишком чувствительным, слишком мягким, чтобы это могло волновать.

Небо темнело. Автомобиль влился в поток других машин. Он закурил. Подумал впервые, что, возможно, плохо, что он не оставил после себя детей. Не оставил жизнь, не продлил. Но он никогда не понимал этого, никогда не хотел. Он просто не знал, что делать с детьми. Он не знал, что делать с собой, что уж тут говорить о крошечной новоявленной жизни. Это было не его.

Но сейчас он подумал об этом, подумал так, словно ему уже шестьдесят, и вся жизнь позади. Но жизнь всегда была позади, и в двадцать пять, и в двадцать, и в семнадцать, и даже в пятнадцать, и с этим ничего не поделать.

Он выбросил окурок в окно. Вокруг уже зажигались огни, и ему тоже пришлось включить фары. Время о том, сколько он ехал, совершенно утратилось.

Кладбища нагоняют скуку. А когда-то он не мог помыслить даже о том, чтобы жениться. Говорят, человек способен вынести многое. Он тоже много чего говорил.

В итоге, вся жизнь оборачивается пустым трепом. Главное, иметь выдержку. Он снова закурил.

Когда он приехал домой, было уже за полночь. Она ждала его, сидела на кухне. Достав из холодильника пиво, он осушил полбанки и закурил. Сидел и смотрел, как она разогревает ужин. Сигарета тлела в пальцах.

-Выглядишь печальным, – сказала она.

-Ненавижу путешествия во времени, – ответил он.

_____________________

холодное холодное лето

Сердце мое было разбито, душа пела, а машины у меня никогда не было. Приближалось холодное лето, хуже говна, хуже говна, лето упало на мир, как простреленное небо. Подбитые птицы, подбитые ноги. Мои ноги были в порядке, и я никогда не летал на самолетах. Мне всегда казалось, что летал. Где-то в далеком детстве, это казалось сном – настолько давно было, но я помнил отчетливо. Свои ощущения и картина перед глазами. Всего одна единственная картинка – как фотография. Отчетливо, словно правда. Но я не летал – я спрашивал у матери. Детство закончилось, сны тоже закончились. Это было странно. Так отчетливо помнить то, чего никогда с тобой не происходило. Не помнить своего детства, не помнить даже, что было вчера, а то, чего никогда не было – помнить.

Я купил на углу большой сэндчив и поедал его, прислонившись спиной к стене. По улице ходили люди. Их было слишком много, чтобы я мог вынести. Но все они просто проходили мимо, и никому не было до меня дела. А я поедал сэндвич.

Две горячие булки, сосиска, капуста, морская капуста, огурцы, соленые огурцы, лук, помидоры, сыр, перец, зелень, кетчуп, сырный соус, соевый соус, майонез. Это была огромная мешанина. Огромный вкусный чертов сэндвич.

Близилось лето, близился конец очередного года жизни. Дата, не приносившая с собой ничего, ни уроков, ни мудрости, ни счастья, ничего кроме ощущения утраченного времени и ужаса от происходящего. Люди постепенно избавлялись от одежды. Уже появлялись парни в шортах и майках, исчезали куртки, девушки почти все носили короткие юбки, блузки расстегивались на лишнюю пуговицу. Солнечные лучи были теплыми, а я все равно мерз. Я не мог понять, как этим людям не холодно. Не мог понять, почему мерзну я. одно время, я даже летом одевал свитер.

А сейчас моя комната – самое холодное место на свете. Доев сэндвич, я закурил. двигаться никуда не хотелось.

Позавчера звонил Джерри, говорил, что Боб возвращается. Я обрадовался, конечно, но это не несло за собой ничего. Мы не были с ним хорошими друзьями. Мне нравилось бывать в компании Боба, но в то же время, не видясь с ним, я не чувствовал ничего. Мы прекрасно обходились и друг без друга. Когда-то я думал, что могу прекрасно обходиться вообще без всех. Но я так и не узнал: правда это или нет.

Боб говорил мне, чтобы я писал. Я смеялся. Боб как-то и сам хотел написать книгу, но об этом я уже написал.

Джери говорил, что я холоднокровный. Возможно, моя кровь действительно была холодна. Как у аллигаторов. По всем показателям, я нуждался в тепле, но тепла не было, и я в это не верил.

Отбросив окурок, я зашагал в сторону станции. Ты больше не любишь детские игрушки. Что ж. все взрослые легко забывают детские игрушки. Легко любить детские игрушки, а потом просто забывать о них – они ведь не требуют ничего взамен и не могут причинить боль.

Я никогда не мог этого понять.

Словно метеорит ударил в макушку: в переулке компания из пяти придурков избивали какого-то парня. Прохожие косились в их сторону, и спешили пройти мимо. Пятерка отморозков выглядела серьезно. Сильные, с грубыми лицами и злыми взглядами, бесполезностью слов и, определенно, у них за пазухой были ножи. Может, что серьезней. Бедолаге сильно не повезло. Он был весь в крови и едва стоял на ногах. Я не знал, в чем причина, да, наверно, ее и не было никогда. На его месте мог быть и я. но почему он? Никто не спрашивает в таких случаях: почему он, а не я?

Он даже не кричал уже. Лишь стонал, когда в тело приходились удары. По лицу текли кровь и слезы, жалось и жестокость.

Пройдя мимо переулка шагов десять деревянными ногами, я остановился. Толпа легко обтекала меня. Я не думал о том, что где-то сейчас идет война, как писали заголовки газет, и люди умирали сотнями, я думал о парне, что избивали в нескольких метрах от меня. А я стоял, и меня мутило. Я был подавлен. Будь я фотографом, я мог бы это заснять. Мог бы сделать ХОРОШИЕ снимки. Но я не был фотографом. Я даже не мог написать об этом – не о чем было писать.

Меня била какая-то странная дрожь. Достав сигареты, я закурил.

Это не было страхом. Страх сидел где-то в желудке, в пятках, а это был всего лишь выброс адреналина в кровь. Энергия, сжигающая клетки изнутри. Я курил глубоко, быстро и бессмысленно, нервно.

Нет парней в масках, которые могли бы придти и спасти. Нет героев фильмов и книг, которым было бы не все равно, и которые не прошли бы мимо. Оставьте это дело полиции. но полиции тоже здесь нет.

Докурив, я медленно двинулся дальше, как под палящим солнцем. Я не мог уйти, и медленно двинулся дальше. Словно в ужасном сне, худшем кошмаре – жизни. Я медленно двигался прочь. Но все же двигался.

Дойдя до конца улицы, я развернулся и пошел обратно. Но в переулке не было уже никого. Были ли они там изначально? Ни отморозков, ни избитого парня.

Найдя ближайший бар, я заказал выпить. Я не знал, что бы стал делать, окажись здесь те отморозки. Я ничего не мог поделать тогда, и вряд ли имело бы смысл делать что-либо сейчас. Осушив первый бокал пива, я заказал еще и закурил. По телевизору передавали трансляцию какого-то бейсбольного матча. Мне нравился бейсбол, но я никогда не смотрел матчи и никогда не играл в него, даже не знал названий команд. Мне нравились многие вещи, но что-то всегда сидело в глубине меня, и я ничего не мог с этим поделать. Я ничем не мог заняться по-настоящему. Я не знал, в чем причина.

Я знал слишком много вещей, но мне говорили, что самого главного я так и не понял. Так это или нет, я не знал.

Принесли пиво, и я начал приканчивать его. Не стоило говорить о том, что видя что-то издалека, мы понятия не имеем, что это значит. Я чувствовал себя нехорошо.

Я знал людей, которым было все равно. Это их проблемы, почему это должно волновать меня? Мне плевать на людей, пусть все умрут. Я знал людей, которые были хороши на словах. Они легко могли осуждать, могли говорить. Что уж они-то этого не допустили. И ничего бы не сделали. Я знал людей, которые не знали, о чем говорят. Наблюдая за происходящим на экранах и страницах, они лелеяли себя мыслями, что легко поступили бы правильно, сделали как надо, и легко осуждали тех, кто не мог, винили в трусости и всех грехах. Но в жизни тоже не сделали ничего. Я знал и тех, кто сделал бы.

А я был уродом среди них всех.

Допив третье пиво, я расплатился и вышел. Стало прохладней. Солнце опускалось, и тени стали обратной стороной луны. Людей было все так же много. Я двинулся вниз по улице, к станции, но затем свернул в сторону пирсов.

Я хорошо помнил все эти призывы. Хорошо помнил все эти слова и мысли. Это знали все, и все равно продолжали закрывать глаза. Все знали, что нас ждет, но все равно не готовились. Знали, что представляет собой мир, но предпочитали ничего не делать с этим. Обращались к другим вещам. Не было нужды в спасении, достаточно было просто оправдания, которое пряталось в найденном понимании.

Деятельность машин и жизнь в пробирках. Достаточно следовать библии и молиться, чтобы считать, что ты чист перед богом. Достаточно принять чье-то видение мира, чтобы считать, что познал истину. Достаточно примкнуть к революции и говорить о ней, чтобы считать, что ты уже изменил мир. Достаточно просто считать и казаться. Это и печально, и глупо. И слишком далеко от меня.

Я закурил, я все шагал, и трезвел, и солнце садилось все ниже. Люди почти исчезли с улиц, когда я дошагал до пирсов. Всюду виднелись макушки мачт и яхты. Волны плескались о бетонное ограждение. У воды было заметно холоднее. Почему меня всегда тянет к воде? Присев на траву, я открыл купленное по дороге пиво.

Кричали чайки. Здесь было спокойно.

У меня была не сопротивляемость злу. Иными словами, я не мог противиться злу, насилью или агрессии. Там, откуда я, мне привили это с самого детства. Как изменение структуры ДНК. Как гипноз или психологическая установка, как сформировавшаяся личность или фигура из камня. Я не мог ответить на зло, не мог ударить в ответ, даже закричать, только подставить щеку.

Они что-то сделали со мной, там, тогда, и это было уже не изменить. Вы же не будете просить человека, потерявшего руку, вырастить себе новую?

Я прикончил банку и закурил. вода все плескалась, волны шли и шли, сплошной чередой. Я знал, что вода холодная. Чайки кричали и все кружили. Яхты слегка покачивались. На нескольких их них суетились люди. Что-то делали, кричали. Я не понимал, что они делают. Последние лучи солнца были еще теплыми, как нежное касание, но оно уже начало падение в бездну. Земля тоже была холодной.

Что-то словно щелкало в голове. Каждый раз, когда это происходило со мной. Малейшее проявление враждебности – и я застывал и не мог шевельнуться. Не мог двинуться, даже вымолвить что-либо в ответ. Помню, как надо мной издевались в детстве, плевали и смеялись, а я мог только молчать, и от этого издевки сыпались еще пуще. Со временем, мало что изменилось. Ничего.

Я вскрыл новую банку.

Я не знал, почему они это сделали. Не знал, зачем. Но оно было, и ничего с этим нельзя было поделать. Добро, абсолютно не способное противостоять злу. Я никогда не жалел себя, но они сделали меня жалким.

Так все и закончилось. Он появился и отнял ее у меня. Словно кошмар. Слишком сильный, слишком грубый и злой, чтобы я мог что-то поделать.

-Давай! – говорил он. – Ты НЕ МУЖЧИНА! Что же ты? Ударь меня! Давай, борись! Трус! Ничтожество! И ты думаешь, что достоин ее, если даже не можешь за нее побороться? Ну же, сделай уже что-нибудь! Давай! ТЫ НЕ МУЖЧИНА! Что же ты ничего не делаешь? Смотри, я ТРАХАЮ ЕЕ ПРЯМО У ТЕБЯ НА ГЛАЗАХ.

Солнце зашло.

_____________________________________________

впервые попав в филадельфию, все ведут себя глупо

-Бек, ты уволен.

-Я могу получить свой чек сегодня?

Он позвал меня только чтобы сказать это. Сидящий в своем темном кожаном кресле, мягком, удобном кресле, прямо под задницу, за своим столом, шикарным столом, в шикарном кабинете. И все эти вещи, опрятность и разложение по полочкам, книги в шкафах, портрет президента и флаг, бумаги и пепельница, все обличало его ореолом власти. Вершители судеб, бросающие людей на безработицу, нищету, бездомность, никчемную смерть. В своих гладких костюмчиках и сверкающих автомобилях, какие уж тут человеческие отношения, если все это строится на политике капитализма. Человек покупается за вещи на полках в магазинах. Я знал, что мне никогда не быть таким, как он.

Не сидеть в этом мягком кресле, прямо под задницу, попыхивать сигарой и смотреть на все так, словно меня это не касается. В дверях я обернулся.

-Иди ты нахуй, Фобстер, – сказал я.

-Ты неблагодарен, Бек. Я хорошо к тебе относился, всегда хорошо. А ты не был даже хорошим работником. Ты мог только плевать на людскую доброту.

Я закрыл дверь.

Получив свой чек, закрыл еще одну дверь. Присев на скамейку перед входом, закурил и стал смотреть на окна последнего этажа. Высокое здание. Я проработал здесь пять лет, а теперь оно ничего для меня не значило. Теперь я просто буду проходить мимо, как проходил мимо других таких же.

Я не чувствовал себя свободным, не чувствовал выброшенным, несправедливо обиженным или счастливым. Я ничего не чувствовал. Мне больше не нужно приходить сюда, вот и все.

Докурив, я отбросил окурок и пошел прочь. Было еще около полудня. Людей на улицах было полно, казалось, никто в этом городе не работает, даже водители автобусов. Солнце палило нещадно. Сновали машины, хренова зелень покрывала деревья. Одежды на людях было чертовски мало. Сорвав с себя галстук, я сунул его в задний карман брюк и зашел в бар.

-Пиво. Орешки.

Людей внутри почти ничего, и это мне понравилось. Я закурил и даже простил им дурацкую музыку, которая тут играла. Пиво было нормальным. Достав колоду карт, я начал раскладывать пасьянс. Вот и все, чем я мог занять себя. Тоже так себе, но других развлечений у меня не было.

Я знал, что люди ищут для себя жизни, ощущении, придумывают себе мечты и цели, и гробятся в гонке за собственной задницей, вплетаются в отношения, любовь и грязное белье, но все это было не про меня. Сколько не искал – ничего пристойного я так и не нашел.

После второго пива разлаживать пасьянс стало скучно, и я убрал его. Пасьянс не слаживался, жизнь не слаживалась, а я не любил, когда вещи не слаживаются, но жизнь я убрать не мог. Наверно, стоило отдохнуть. Чек обналичен, о новой работе можно не думать и месяц, и два. До столь долгого срока у меня были все шансы не дотянуть. Чудно все это. Освобождаешь свою жизнь лишь для того, чтобы убивать время.

Сходив отлить, я взялся за третье пиво. Хотелось поговорить с кем-нибудь, но вокруг никого не было. Стал думать, кому бы позвонить, но раз за разом отвергал все варианты, пока не остался в одиночестве. Я знал, что у всех у них было, то, чего никогда не было у меня. Они были самодостаточными личностями.

А я никогда не мог почувствовать даже себя. Они прекрасно ощущали себя среди людей и в мире, а я мог чувствовать себя спокойно, лишь когда вокруг не было никого. Я был неполноценным, или меня просто не было. Они окружали себя вещами, шуточками, улыбками, злобой, целью, любовь, чем угодно. А я не мог понять, зачем это все. У меня никогда ничего не было. Хотя у меня были деньги расплатиться за пиво.

Я отправился в парк аттракционов. Я никогда не любил праздники. Казалось, люди веселятся только потому, что сегодня положено веселиться. Солнце было таким же нещадным, и улицы слегка покачивались. Я ощущал большую разницу между собой, притупленным алкоголем, и этим светлым трезвым миром. Все вокруг было заполнено людьми, но между нами была стена. Я уже отличался от них, а значит, уже был уродом.

Затерявшись среди ярких шатров парка, я подумал, что, возможно, придти сюда было ошибкой. Слишком многое было ошибочно или неправильно, но никто не прекращал этого, и я не прекращал, оставалось лишь сидеть в тени и курить, наблюдая.

Вокруг вращались аттракционы. Все работало и гудело. Гудел паровозик, тележки стучали и мчались по горкам, трещали и крутились какие-то хреновины. Кричали и смеялись дети, или кричали их родители, а дети смеялись. Кому-то это могло быть интересным, но меня не тянуло сюда даже в детстве. Для меня это мало что значило.

Вот Викки бы понравилось. Она всегда приходила в восторг от подобных вещей. В этом плане она была ребенком. Яркая, смеющаяся, сияющая, безумная. Я тоже оставался ребенком, но я был озлобленным, черствым, бессердечным, настоящим жестоким ребенком, не ведающим ни добра, ни зла.

Она хотела жить, а я не жить не хотел. Векторы наших жизней разошлись уже в отправной точке. День стал слишком ярким, слишком утомительным. Веселые крики ребят, издевающихся над железными конструкциями стали невыносимы.

Я понял, какой ошибкой было приходить сюда, и отправился прочь. Я чувствовал себя нелепым среди этих крутящихся хреновин, среди веселья и криков, ярких шатров, испорченных штанов, автоматов с газировкой и сладкой ватой. Вокруг будто распускался букет жизни, а я пришел почитать им стихи Браунинга. Я всегда был ни к месту, всегда не там и не вовремя, всегда не знал, что сказать. Не знал, где мое место в мире, его, казалось, просто нигде не было.

Я всегда ошибался, но в этом не было никаких уроков. Само существование изначально было ошибкой. Я не собирался мириться с этим, но в глубине души осознавал, что это всегда будет так.

Нелепые туристы в Риме, Европе и Америке, застывшие под насмешками коренных обитателей.

Я был таким же туристом в самой жизни.

И сколько бы я не пытался что-либо с этим сделать, как не пытался изменить, это было неискоренимо, как зло. Оно оставалось всегда. Неизменное, непреложное, ничего не значащее.

Я устал от улиц, но возвращаться домой не хотелось. Ты всегда возвращаешься домой, рано или поздно. Это неизменно. Я не хотел идти домой. Но у меня не было выбора. Я отправился искать бар.

Но там было слишком людно для меня, слишком невыносимо. Забрав бутылку виски, я отправился обратно на улицы.

Они все говорили мне только одно. Они не могли сказать мне иного. Никогда не могли. Я отправился искать телефон.

­­­__________________

последняя ночь героя

Джесс возвращалась домой в приподнятом настроении. Сегодня был хороший день. Жизнь налаживалась. Впервые за долгое время стало по-настоящему хорошо. Она начала думать о будущем, и будущее казалось чем-то легким и прекрасным. Ее больше не мучили кошмары. На работе все образумилось, впереди были только радостные перспективы. И сегодня Джулиан позвал ее в ресторан.

Они заказали утку по-пекински и отличное белое вино. Джулиан был изыска, вежлив и отзывчив, как никогда. Они отлично провели время, поговорили, и она была чуть пьяна от выпитого и происходящего. Позволила ему словить ей такси, хоть и не предложила сесть с ней. Хотя, возможно, подумала Джесс, чуть позже она позволит ему залезть ей в трусики. Может, в следующий раз.

Джулиан был отличен со всех сторон. умный, начитанный, оригинальный, умеющий говорить и слушать, быть чувствительным к собеседнику, знающий жизнь не понаслышке. И все же оставшийся добрым и прекрасным. И у него должен быть отличный хуй. В общем, Джулиан был отличным парнем, и даже больше.

Она думала об этом, закрыв глаза, пока такси везло ее домой. Он заплатил за такси и за ресторан. Может быть, в следующий раз, подумала Джесс. Да, определенно в следующий раз.

Он сидел и ждал ее на скамейке, перед подъездом. Джесс вышла из такси, погруженная в эти мысли, и прошла бы мимо, не заметив его. Было уже темно. Если бы он не окликнул ее.

-Джесс!

Она остановилась и обернулась. Он поднялся и стоял перед ней.

-Курт! Что ты тут делаешь?

-Я ждал тебя.

Было темно, а он стоял перед ней в капюшоне, но она поняла, что выглядит он неважно. Плохо. Это было заметно по фигуре, ссутулившейся и какой-то бессильной, надломанному голосу и чему-то еще, непонятному. Но она знала, что это так. На мгновение сердце сжалось, но это быстро прошло.

-Зачем? – спросила она. – Между нами все кончено.

-Разве все? – спросил он.

-Да! Все!

Он стоял, покачиваясь, и долго молчал, а она ждала. Хотелось уйти. В сердце зарождалась жалость от того, каким он выглядел, но Джесс должна была оставаться безжалостной.

-Это все? Я устала и хочу принять душ.

-Нет. Постой. Подожди. Я… это сложно объяснить.

Он молчал, опустив голову. Она ждала. Алкоголь еще слегка играл в голове.

-Мы расстались, Курит, – повторила она. – Все кончено.

-Я знаю. Знаю. – Он отвернулся, а потом снова посмотрел на нее. – Все стало так странно. Слишком странно. Послушай. Не уходи, пожалуйста. Я знаю, что мы расстались. Но мне не к кому больше пойти. Больше не к кому. Я знаю, что мы расстались, да. Но мне больше не с кем об этом поговорить. Правда. Я пытался найти, пытался, того, кто поймет. Но… я ни с кем не могу поговорить об этом, кроме тебя. Никого нет. Больше никого. И я не знаю, куда мне пойти, не знаю, что сделать. И я… просто пришел к тебе. Кое-что случилось.

Он замолчал. Он больше не смотрел на нее. Снова стоял, опустив голову. Она подумала, что могла бы простой уйти сейчас. Но она не могла.

-Курт… что случилось?

-Я… запутался. Чуть не погиб. Чуть не убил человека. Я мог убить много людей.

-Боже!

-Да. И все это… я не понимаю, что происходит. Сложно объяснить. Но все изменилось. как-то резко и вдруг, стало другим. Мир снова выталкивает меня. Я никогда не думал, я… – он запнулся. Обхватил плечи руками и стиснул. Воздух стал холодным. – Я чувствую себя плохо. Кажется, словно все рушится. С тех пор, как мы не вместе, все происходит только хуже и хуже. Я пытаюсь удержать все в руках, но оно просачивается песком и уходит. Руки не слушаются. Силы оставляют меня. Кажется, даже рассудок оставляет меня. Все кажется бессмысленным и пустым. Из меня словно что-то вынули. И все узнали об этом, и теперь хотят раздавить. И я больше не уверен, что все закончится хорошо. Не уверен, что выберусь. Все выглядит таким пустым. А ты… – вдруг поднял голову он. – Как ты живешь?

Она смотрела на него. Ничего не говорила.

-Я в порядке, Курт. Все отлично. Я хорошо живу без тебя.

-Ты…

Он хотел что-то сказать, но не сказал. Они молчали. Тьма наполнилась тяжестью. Окна в домах гасли одно за другим.

-Тебе лучше без меня, чем со мной? – спросил он.

-Курт… – Джесс вздохнула. – Послушай, дело не в этом. Мы оба знаем, что дело не в этом. Так просто не может быть.

-Но почему?

-Мы пытались. Ничего не вышло.

-Нам было хорошо вместе.

-Но мы не можем быть вместе.

-Ты нужна мне, Джесс. Я не могу без тебя.

-Так нельзя, Курт. Я тоже так не могу. Я так не могу. Это… это не жизнь! Это просто безумие. Я пыталась так жить. Мы пытались. Но это не жизнь. Я так не могу.

-Мы… мы можем поговорить. Обсудить это. Мы можем просто…

-Нет, мы не можем! – закричала Джесс. – Мы не можем! Мы пытались, мы говорили сотни раз! И вот, не о чем больше говорить! Наша совместная жизнь – безумие! Я, слушай, я знаю, что ты хороший человек. Возможно, лучший из всех, кого я знаю. Я знаю, что ты достоин лучшего. И я хочу, чтобы так было. Чтобы твоя жизнь была счастливой. И я знаю, что ты ни в чем не виноват. Но я не могу так. Не могу жить… в постоянном страхе, что с тобой что-нибудь случится. Что тебя могут ранить или убить. Или ты кого-нибудь убьешь. Или кто-то узнает, кто ты, и попытается добраться до тебя через меня. И такое ведь уже было! Господи! Да я чудом осталась жива! Я осталась жива благодаря чуду!

Она остановилась перевести дух. Сердце колотилось. Он стоял, опустив голову, став еще слабее, еще жальче. Но ее захлестнула злоба, и она не могла остановиться.

-Все это происходит! И я даже не знаю: почему? Потому что кто-то просто… хочет причинить тебе вред! А я просто стою на линии огня. Всегда под ударом! И я думаю… а что, если в следующий раз чуда не произойдет? Я просто погибну! И ты не успеешь меня спасти! И все! Мне все время снятся кошмары! Все время!

-Джесс…

-Но дело даже не в этом! Черт возьми, я знала, на что шла. Я приняла это. Я могу погибнуть, если буду с тобой. Пускай, я готова. Если это необходимо, чтобы быть с тобой – ладно. Пусть будет так. Дело не в этом. Знаешь, что самое ужасное? Что тебя в этот момент может не быть рядом! Я умру, из-за тебя, а тебя даже не будет рядом! Потому что ты где-то еще! Спасаешь кого-то другого, пока умираю я! Ты всегда где-то еще, но не со мной!

-Джесс, я…

-Я ЗНАЮ! – закричала Джесс. Она плакала. – Я знаю: это не твоя вина! Ты спасаешь людей, совершаешь свои великие дела, ты не можешь иначе, я знаю! Знаю, что это значит для тебя. Знаю, что ты не можешь оставить все это так, я все знаю. Но даже когда мы вместе, я все равно остаюсь одна! Я знаю, ты думаешь о них, но думаешь ли ты обо мне? Ты всегда так… занят всем этим! Я знаю, что ты делаешь, я все знаю! Но я чувствую себя одинокой! Я чувствую себя брошенной, чувствую себя одной! Я смотрю в окно и жду, и знаю, что ты где-то, и волнуюсь за тебя, не могу не волноваться. И… я не могу так. Я просто не могу. Сидеть целыми днями и ждать тебя, сходя с ума от волнения и ужаса. День за днем. А потом ты появляешься, и… тут же снова исчезаешь!

-Джесс…

-Нет! Послушай! Послушай! Ты исчезаешь, а я даже не знаю, где и куда! Не знаю, когда ты вернешься и вернешься ли вообще! Однажды ты исчез на три месяца. НА ТРИ МЕСЯЦА! Да я чуть с ума не сошла от волнения! И никаких следов, никаких вестей, ничего! Просто исчез! Я думала, ты погиб! А потом ты появляешься и объясняешь, что был в параллельном измерении, и… Но Господи! Это же просто невозможно! Я схожу с ума! А что, если в следующий раз тебя не будет год? Или пять лет? А если ты никогда не вернешься? И что я должна делать? Просто сидеть и… ждать? Я схожу с ума! И мне даже поговорить об этом не с кем! Я ни с кем не могу об этом говорить! Из-за твоей… тайны! И все это просто… невозможно. Я знаю, я говорила, что буду ждать тебя сколько угодно, но… ты правда думаешь, что это возможно? Я… просто убью все жизнь в ожидании. А если тебя убили там, в этой другой галактике, я же даже не узнаю об этом! И не говори, что этого не может быть! Это просто невозможно, Курт. Я не могу так. Просто не могу. И тебя никогда нет рядом, когда мне это нужно. Тебя просто нет.

Она отвернулась, обхватив себя руками. По щекам телки слезы. Как мало нужно, что испортить хороший день. Он опустил голову. Тьма стала еще сильнее.

-И эти мысли. Они появляются, и от них никуда не деться. Ты исчезаешь, и я не знаю, где ты. И ты рассказываешь потом, ты рассказываешь, но… я не могу это проверить. И я думаю… что, если ты обманываешь меня? Что, если у тебя есть другая? Что, если есть кто-то еще? Какие еще секреты ты скрываешь? Я не верю в это, я верю тебе. Но когда я остаюсь одна… эти мысли не могут не появляться… Зачем ты пришел, Курт?

-Я… прости. Прости. Я знаю, что извинения не помогут, но мне правда жаль, что я причинил тебе боль. Я бы ни за что этого не хотел. Ни за что. И я не лгал тебе. Никогда. И сейчас. Я здесь… потому что не могу без тебя. Ты нужна мне, Джес. Я люблю тебя.

Он замолчал. Она тоже молчала, только слезы текли по щекам.

-Нет, – сказала она. – Нет. Все кончено, Курт.

И она пошла прочь, а он остался один, во тьме.

Он стоял, а время шло. Затем он побрел прочь. Опустив голову, еще слабее, чем был. Он чувствовал, как внутри все обрывается. Он не мог заставить себя двигаться. Но были еще дела.

И когда он пришел туда, они уже ждали его. Еще сильнее, еще злее, как силы природы, с которыми не совладать, как ураган. И он знал, что это значит. Страха не было. Внутри одна пустота.

Но выбора уже не было. Оставался лишь долг, его долг. Курт выхватил пистолет и наставил на НИХ.

- ПОЛИЦИЯ! Вы арестованы!

-А ты заставил себя ждать. Но ничего, мы терпеливые.

-Да… – только и сказал он.

Потом опустилась темнота.

_______________

греховная тяжесть

Посмотри. Я поднимаюсь через одну ступеньку, а потом смотрю на часы. Хочешь узнать, который час? Почему-то всегда через одну. Всегда. Потом замок – на два оборота. Можно считать, что это место стало моим марсом, но это не так. Хотя здесь всегда тихо, всегда спокойно и холодно, и всегда не хватает еще одной бутылочки пива. Это место, где умирают мечты. Тихо, не скуля, без единого вздоха и крови, и никаких ассоциаций со щенками. Это не похоже на блеск огней, тысяч, ни на отражения витрин, ни на звезды, взрывы или шум.

Я беру бумагу и ручку, всегда беру бумагу и ручку, а они смотрят на меня издалека, невидимые и неслышимые. У каждого свои призраки. Течением реки все смывает.

Терри считает, что мне нужно сходить к психотерапевту. Государство считает, что я должен трудиться ради их идеалов. Общество считает, что я должен принимать их благо. Люди считают, что я должен быть таким, как они хотят. А по мне это полная чушь.

Самолет приземляется в аэропорту, а я не пил уже четыре дня. Я слышу чужой голос, говорящий из моего микрофона. А я не открываю рта. Молчок, как рыба, ни гу-гу. И все довольны, а я чувствую, как мне в душу гадят.

Хорошо быть политиком и получать то, что ты хочешь. Или просто влиятельной фигурой. А мой марс не колонизирован. И там нет коренных обитателей.

Я вижу, как все они смотрят на себя и ждут, всегда смотрят и ждут. А мне хочется их разочаровать.

Потом машина. Это – словно чары развеяны. Она несет меня куда-то прочь, и я пытаюсь забыться. Пытаюсь закурить сигарету, но ничерта не выходит. Только старые глупые шуточки. Как ни назови.

Руки слишком дрожат. Дрожащие руки – слишком плохо. Очень плохой знак. Особенно когда никакой конкретики. Земля раздражает. Вся земля сотрясается, но я не слышу ее стонов. Может, она грозит разродиться в экстазе. Из большой планеты вылетают десятки маленьких, похоже на испражнение…

Наконец удается закурить. Когда закуриваешь – сразу чувствуешь себя в своей тарелке. Думаете, я не знаю, как я умру? Не знаю, какой конец они мне приготовили? Сначала они заткнут меня, но это не подействует. Потом они просто перестанут обращать на меня внимание, и все вы перестанете. Вот это возымеет эффект. Обратный эффект. Какая разница, о чем писал Достоевский, если это печатается на туалетной бумаге? А потом они запретят алкоголь, лишат меня воздуха. Не пил уже целую вечность. Потом запретят сигареты – совсем перекроют кислород. Возьмут за яйца и горло. Но это меня не остановит. А затем меня осудят и бросят в тюрьму, где у меня не будет никакой возможности закурить, и я устрою пожар из своей одежды и повешусь. Глупая смерть. хорошая шутка всегда должна быть несмешной.

Но пока до этого не дошло, все греют задницы, а я продолжаю молоть чушь, и чувствую себя при этом хорошо. Моя задница в тепле. Потом придется замолкнуть и все снова станет паршиво.

Иногда я не хочу, чтобы ядерные ракеты рванули, но этот интерес угасает слишком быстро. Во время секса я всегда хочу, чтобы они рванули. Звезд слишком мало, а дрейфовать к ним через космос – слишком невыносимо.

А свою убогую мораль оставьте для тех, кому нравятся идиотские книжки, где герой на первых страницах пытается кончить с собой, а завершается тем, что находит свое счастье.

Да, хорошего было много. Терри была хорошей, пока не повела меня к психотерапевту. А если вы любите идиотские книжки, то эту вам стоит читать в обратном порядке. И всегда через одну. Каждую ступеньку.

Перелет слишком утомителен, и я думаю только о том, чтобы отоспаться. Никаких действий, никакого сюжета в жизни. Только скинуть ботинки, принять душ, принять пару баночек пива и распрощаться с сознанием.

Со всей этой жарой. С зеваками. Своей бесполезностью или мечтами. Поставить крест на череде сухих дней. Я осознаю, как далеко мой марс, наблюдая за проносящимися в окне зданиями. Шофер молчит и не придурок, но включает записи Игги. Да кто вообще слушает станицу Игги? Кому нужен Дилан и Бич Бойз? Тем, кто не знает других имен.

На пляшущей плеяде книжной полке имена вырисовываются аналогичным образом.

Я вспоминаю, как трепался Патрик, а я бросал в него ботинки, даже не пытаясь попасть. Мы то, в кого себя превращаем. Но если у кого-то выходит только жалкое подобие, то я добился своего. И что из этого стало – уже не мое дело.

Носки я тоже выкидывал. На обратном пути туфли натирали мне ноги. Всякие придурки любят трепаться. А мне приходится оголяться. Во всем должно быть что-то мистическое, иначе просто пиздец. Я добрался туда самостоятельно.

И вот самолет, перелет, автомобиль, духота и окурки в салоне, а мы никак не приедем. Рак кажется мифом, пока он не возьмет тебя за горло. Или ты не работаешь в больнице.

Безумие. Мир просто полон безумия. Мы поглощаем лишь известия о нем, и думаем, что все знаем, а на самом деле лишь прячемся в них. Никогда не пробовал жаркое из страуса. Но миру всегда есть, чем тебя порадовать. Мы ехали слишком долго.

У отеля снова встречают. Под вспышками, беззвучными в космосе, сотнями вспышек от сотен людей, словно под перекрестным обстрелом. И все проволочки, и вот лифт, номер, дверь, стены, душ, пиво, кровать, одиночество.

Полярная звезда на взводе. Я что-то забыл, но не помню, где и когда. Словно бросил окурок в лесу десять лет назад, и разгорелся пожар, а ты никогда не узнаешь об этом. Может, кто-то почтет твою книгу и влюбится, но что толку, если она живет в Голландии, а ты приехал в Венесуэлу, да еще и умер столетие назад?

Откапывать кости Шекспира? Спиритические сеансы и семейная жизнь с духом. Пусть кто-нибудь другой напишет об этом в духе Америки, а мне влом.

Я не могу уснуть. Я долго ворочаюсь с боку на бок. И ненавижу, когда не могу уснуть. К черту бессонницу, когда ты засыпаешь в течении двадцати минут, а кажется, что прошло уже часа четыре.

Мы не покорили время, когда придумали эту систему отсчета, только сковали себя. И так происходит со всем и всюду. Со всеми. Ненавижу, когда не могу уснуть.

Я поднимаюсь с кровати и иду к холодильнику, но пива больше нет. И ничего спиртного. Я обречен. Четыре дня – твой край. Я закуриваю сигарету и сижу в темноте, обреченный и наказанный, не знаю за что. Я осужден на эту жизнь, и это наказание за свои грехи я готов нести, хоть это и полнейшая чушь. Но это слишком невыносимо, это даже не самоубийство и не сумасшествие.

Хорошо, что есть сигареты. Никуда без них.

Я возвращаюсь в кровать. Мир ждет великих открытий, великих имен и свершений, кумиров, героев и подлецов, а я бы не прочь поебаться. Я лежу и смотрю в потолок. Уже не хочется даже курить, но это лучшее, что мир может предложить.

Почему любовь скисает? Видя то, во что превратились эти люди, почему бы им не встать напротив тех себя, когда они были влюблены и чисты, полные идеалов? Это единственная стоящая война. И никакого преодоления себя, все это дерьмо. К черту войны.

Но почему я тут, словно что-то им должен? Я ведь не должен. Верно? Ничего. Иногда загадки разгадываются слишком быстро. Тогда публика возмущенно ропщет.

Они любят, когда им угождают, и не любят чувствовать, что их крупно выебали, если это было некрасиво.

Никто не любит. Они зовут смерть, и хотят жить, когда она приходит. Слишком старое и грязное белье. Но ее действительно жаль. Она слишком обольстительна, чтобы не желать разлить с ней вино.

Какой прок в завтра, если не можешь пережить сегодня? Сегодня весь мир, а завтра ничего. Слишком глупая мысль, чтобы продолжать грести в этом русле.

Я закуриваю еще одну сигарету. А потом слишком долго лежу в темноте. Слишком долго. Так

Поиск по сайту: