VIII. ОСОБЫЕ ВИДЫ ЧЕРНОВИКОВ

До сих пор речь шла о типичных случаях черновика и беловика. Что касается до всяких промежуточных и смешанных типов, то методика работы с такими рукописями ничего нового не представляет сравнительно с указанным выше. В них применяются те же приемы или в чистом их виде, или в сочетании их.

Коснусь теперь особых видов черновика, которые следует отличать от обычного рабочего документа.

Прежде всего от рабочего черновика следует отличать наброски. Наброски — это обычно небольшие отрывки текста без начала,

180

без конца, или заметки для памяти, или вставки в какой-нибудь текст, или выделенный из текста кусок для отдельной разработки. Наконец, к наброскам следует отнести и несколько строк (две-три) начала произведения, тотчас же брошенного. Общий их признак — краткость и, главное, отрывочность¹.

При чтении чернового наброска применяются те же приемы, как и для обычного черновика. Однако тут возникает часто новый вопрос. В большинстве случаев набросок (если это не брошенное начало) не представляет собою чего-то самостоятельного — он обычно относится к какому-нибудь другому тексту, становится понятным только в связи с ним (в некоторых случаях может быть полностью прочитан лишь в своем контексте).

И поэтому при чтении наброска основная задача и главная забота — найти тот текст, то произведение, куда он относится. Такой набросок в изолированном виде — бессмыслица, а в составе той вещи (или того замысла), куда он относится, он и сам приобретает свой смысл, а иной раз освещает по-новому или дополняет данный замысел. Имея в руках набросок, нужно вспомнить и пересмотреть все могущее сюда относиться у данного писателя. Укажу на две свои ошибки в этой области.

В одной из тетрадей Пушкина есть отрывочная запись:

Что скажет нам Семен Никитич
— нынче
Ко мне чем свет.

Натолкнувшись на эту запись, напечатанную Якушкиным в его «Описании рукописей Пушкина» в виде прозаической заметки, я настаивал, что это не проза, а стихи, и, не подумав поискать, куда они могут относиться, решил, что это новый, неизвестный до сих пор стихотворный отрывок. В таком качестве этот отрывок и был напечатан среди отрывочных строк в I томе Пушкина (приложение к «Красной ниве» за 1930 г., с. 365). А между тем вскоре этот «неизвестный отрывок» нашелся в печатном тексте «Бориса Годунова», в сцене «Царские палаты»:

Царь

Что скажешь мне, Семен Никитич?

Семен Годунов

Нынче

Ко мне, чем, свет дворецкий князь-Василья
И т. д.

Другой случай касается найденного мною отрывка — начала повести (хотя это не набросок, но случай, характерный именно для набросков).

«В начале 1812 года полк наш стоял в небольшом уездном городе, где мы проводили время очень весело. Помещики окрестных

181

деревень обыкновенно приезжали туда на зиму, каждый день мы бывали вместе — по воскресеньям танцевали у предводителя.

Все мы, то есть двадцатилетние обер-офицеры, были влюблены, многие из моих товарищей нашли себе подругу на этих вечеринках — итак, не удивительно, что каждая безделица, относящаяся к тому времени, для меня памятна и любопытна.

Всего чаще посещали мы дом городничего. — Он был взяточник, балагур и хлебосол, жена его свежая веселая баба, большая охотница до виста, — а дочь меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на бланманже».

Печатая этот отрывок, я считал его самостоятельным замыслом «небольшой повести вроде «Повестей Белкина» и даже указал, что он «не примыкает ни к одному из известных нам замыслов»¹. Между тем, как правильно указано было мне Ю. Г. Оксманом, этот отрывок скорее всего представляет собой первоначальный вариант «Метели». В самом деле, сходство несомненное:

«В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместьи Ненарадово добрый Гаврила Гаврилович Р***. Он славился во всем округе гостеприимством и радушием: соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женой, а некоторые для того, чтобы поглядеть на дочку их Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу». И далее: «Мария Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена»...

Вероятно, так оно и есть: я недостаточно тщательно искал, куда приурочить найденный мной текст.

Другой особый вид черновика — планы или программы произведений. Они отличаются от всех разобранных выше видов текста тем, что в них работа автора происходит не над текстом, не над лексикой и синтаксисом его (так как планы не входят в самый текст готовящегося произведения), а только над содержанием и композицией.

Работа по прочтению их в общем такая же, как всякого иного черновика. Только здесь еще резче обнаруживается невозможность читать одними глазами, по буквам, по отдельным словам. Здесь, чтобы понять плохо написанное, густо зачеркнутое, недописанное и т. п., совершенно необходимо самым глубоким образом войти в существо дела; осмыслить место данного замысла в истории творчества писателя, сопоставить его с остальными его произведениями, понять мотивы, причины его возникновения — и тогда гораздо легче можно будет понять отдельные намеки плана (который пишется обычно очень сокращенно, для себя), собрать разбросанные по разным местам его составные части, прочесть неразборчивое.

182

Если налицо ряд планов одного и того же произведения, то задача, предстоящая текстологу, — распределить их во времени, установить последовательность изменения замысла. И здесь в общем нужно идти знакомым уже путем: расположив их предварительно по общему впечатлению, внимательно читать их в этой хронологической последовательности; если в этом чтении ход изменения планов представится естественным, не будет абсурдов, немотивированных возвращений к прежнему, то предположенная последовательность подтвердилась; если же нет, то надо переставить их нужным образом и снова проделать внимательно ту же работу и т. д. Здесь, к сожалению, в значительной степени приходится основываться лишь на собственном здравом смысле и на знании данного писателя и его приемов.

При публикации подобной серии планов «Романа на Кавказских водах» Пушкина Н. В. Измайлов, давший прекрасный и обстоятельный комментарий к ним, не приложил, как мне представляется, достаточного старания для хронологического расположения семи листков с планами и не учел того, что каждый следующий план отменяет соответственные места предыдущего, а последний план отменяет их все. Пытаясь расшифровать смысл этих лаконичных записей, комментатор дает вместо их истории их сводку, соединив вместе детали разновременных замыслов, т. е. дает документ, не соответствующий замыслам автора, нечто аналогичное статической транскрипции черновика...

Третий своеобразный вид черновика можно назвать исправляющими или корректирующими заметками.

Это — заметки, которые делаются для фиксирования определенных исправлений данного законченного (белового) текста. В них текст записывается сокращенным образом, например первыми словами или даже буквами стихов; вполне выписываются только слова с новым, исправленным чтением. Или в них отмечается новая композиция текста (стихотворения): перестановка стихов, пропуск некоторых. К ним же относятся подобные заметки, не отдельно стоящие, а около какого-нибудь текста, показывающие включение туда данного отрывка. Пример: Пушкин хотел включить в текст «Кавказского пленника» свою элегию «Я пережил свои желанья» или часть ее, и вот сбоку соответствующего текста пометил ее начальными буквами:

Я пережил мои жел
Я раз
Остались мне одни страданья
Плоды ду
Безмолв ж
вл —
ж —
И —

183

Такого же рода композиционная заметка на рукописи стихов актрисе Семеновой:

И для нея <?> сла <?>
Младой <?>
[На] воскресить
Слезам <?>

Смысл подобных очень характерных заметок долгое время не вполне был ясен иным редакторам, и они правильно не расшифровывались. Интересны такие же заметки Пушкина, указывающие на любопытный неосуществленный замысел большого послания к членам «Зеленой лампы» (см. статью «Неосуществленное послание Пушкина к «Зеленой лампе»).

Все эти заметки своей крайней обрывочностью производят впечатление очень трудного для расшифровки текста. На самом же деле как раз наоборот — это самый легкий вид черновика. Ведь в них обрывочно дается не самый текст, а только указание на какой-то в другом месте находящийся текст. Поняв адрес этой ссылки обычно на беловой или, во всяком случае, разборчивый текст, мы уже расшифровали, прочли и данную заметку. В случаях же исправляющей заметки, дающей новые варианты текста, именно эти-то новые чтения пишутся обычно вполне разборчиво (из-за них ведь и написана заметка).

Итак, видя такой лаконический набросок, текст, сокращенный до одной буквы или даже до черты вместо слова, текстолог должен сразу понимать, что это — ссылка на какой-то в другом месте находящийся, большей частью готовый текст. Если он нашел этот текст, то и заметка тем самым прочтена, расшифрована; если же нет, то не стоит и пытаться прочитать ее, так как в ней, повторяю, текста и нет вовсе, а есть только адрес.

Особый вид текста — конспект читаемой книги или заметки по поводу нее (смешанный вид беловика с черновиком). Не знаю, нужно ли говорить, что для работы над этим текстом, для прочтения его необходимо иметь перед глазами ту книгу, по поводу которой сделаны эти заметки или которая конспектирована. Только при этих условиях могут быть поняты, иногда даже просто прочитаны многие места текста. Ниже, на с. 186, приведен пример того, как обращение к конспектируемому источнику помогает иной раз прочесть неразборчивое слово.

Кончая говорить о приемах чтения разного вида черновиков, хочется указать на любопытные парадоксы, с которыми мы сталкиваемся при чтении рукописи.

Чем больше измаран автором черновой текст, чем гуще на нем сеть поправок, тем легче его прочесть, потому что обильные варианты, обильные следы работы автора дают точные и надежные вехи для выяснения последовательности и отсюда — для правильных чтений. Самые трудные для чтения черновики — неясно

184

написанные, но без помарок; в них, кроме этого неясно написанного текста, нет никаких опор для догадок и соображений.

С другой стороны, чем менее ясно написано слово в черновике, чем в нем меньше элементов букв, тем больше шансов его прочесть, так как такое слово по большей части является повторным написанием, и, значит, где-нибудь раньше оно было уже написано более ясно.

Всего легче читаются слова, замененные чертой, каракулей (где уж вовсе нет никакого начертания слова), или даже вовсе не написанные, так как почти во всех этих случаях черта, каракуля, недописанная фраза определенно указывают на какой-то вполне доработанный текст где-то в другом месте, и задача только в том, чтобы разыскать его.

В заключение этой главы скажу несколько слов о том, какие вспомогательные материалы и предварительные данные должны быть у текстолога, читающего черновой текст, данные, облегчающие это чтение или даже единственно обусловливающие его успешность.

Во-первых, если есть другие документы того же текста (печатный текст, беловики, другие черновики и т. д.), их непременно нужно иметь перед собой и справляться с ними при чтении. В них мы можем или прямо найти ясно написанное слово, неразборчивое в нашем черновике, или прочесть вариант, который натолкнет нашу мысль на правильную расшифровку данного места. Б. Томашевский в своих очерках текстологии («Писатель и книга», с. 106) также выставляет это требование.

Во-вторых, необходимо хорошее знание всего текста данного писателя, а также его манеры письма, его стиля. Это знание не только может обезопасить нас от неудачной конъектуры, введения в текст несвойственного данному автору выражения, но и может подсказать правильное чтение. Для случаев только что упомянутых ссылочных заметок — это самоочевидно.

Но приведу еще пример. В четвертой главе «Дубровского» слова дьячка о Кириле Петровиче Троекурове печатались обычно в таком виде: «Я скорее соглашусь, кажется, просить на владыку¹, чем косо взглянуть на Кирила Петровича». Рассматривая рукопись этого места вместе с Б. В. Томашевским, готовившим тогда текст для издания в приложении к «Красной ниве», и я и он ясно видели, что слово «просить» есть неправильное чтение. Неотчетливо написанное слово было больше всего похоже на «лаять». Казалось невозможным вводить в текст это странное выражение («лаять на владыку»), пока мы не вспомнили поговорку, приведенную Пушкиным в одном из писем 1826 г. «Вольно

185

собаке и на владыку лаять». Это выражение, таким образом, оказалось не чуждо Пушкину и могло попасть в текст «Дубровского».

Совершенно необходимым является при чтении стихотворных текстов хорошее знание теории стиха и приема стихотворной техники данного поэта.

Об этом много уже говорили и М. Гофман, и Б. Томашевский. Я только приведу два примера. Правильный текст посвящения к «Гавриилиаде» «Вот Муза, резвая болтунья» мне удалось обнаружить, только обративши внимание на рифму (см. статью «Вот Муза, резвая болтунья»).

Другой пример. Существуют интереснейшие отрывки сожженной Пушкиным 10-й главы «Евгения Онегина» с описанием декабристов и т. п. Эти отрывки, как известно, дошли до нас в зашифрованном самим автором виде. В том виде, в каком они записаны Пушкиным, они представляют собой несвязный, бессмысленный набор отдельных стихов. Эти стихи нужно как-то расставить, чтобы получился смысл. П. О. Морозов расшифровал их таким образом: в четырех разных местах этого непонятного набора стихов он нашел четыре знакомые строчки, которые повторены подряд в стихотворении «Герой», образуя там четверостишие¹. От этих-то четырех строчек, идя постепенно вверх или вниз от каждой, он образовал таким образом целый ряд правильных и осмысленных четверостиший. Итак, казалось бы, только счастливая случайность (именно то, что четыре строки этого стихотворения Пушкин повторил в другом) дала возможность нам узнать эти интереснейшие отрывки, начинающиеся знаменитой характеристикой императора Александра I:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

Между тем прочесть этот шифр ничего не стоило и без этой счастливой случайности. Нужно было только обратить внимание на рифму: выписать вместе все рифмующие слова, и тогда, комбинируя их по смыслу, легко было бы составить нужные правильные четверостишия.

Помимо знания поэтики, для текстолога, читающего черновик, необходимо знать точно предмет, о котором пишет автор. Он должен быть, по возможности, в курсе этих вопросов, знать тот материал,

186

которым автор пользовался. Только при этих условиях текстолог сможет понять намеки, находящиеся в тексте, указания на определенные события, определенных лиц (вроде букв «О. У.» или слова «Ольга Умецкая» в планах «Идиота» Достоевского; Ольга Умецкая — героиня сенсационного процесса в 70-х годах)¹.

Приведу еще один пример. Читая и делая транскрипцию пушкинского конспекта книги Крашенинникова «Описание земли Камчатки», я наткнулся на непонятное слово в рукописи: «Явились смельчаки <...> и бесстрашно селились в своих деревянных острожках». Так это печаталось до сих пор. Слово «деревянных» было явно неверно прочитано. Но как нужно прочитать, я не мог разобрать. Я обратился к самой книге Крашенинникова. Когда я прочел несколько страниц, где он рассказывает о поселении русских на Камчатке и об их постоянной борьбе с аборигенами, основное впечатление (которое, очевидно, и хотел создать автор) было впечатление о крайней примитивности, ненадежности, непрочности и тех укреплений («острожков»), которые строили себе казаки. И вот с этим впечатлением обратившись снова к рукописи, я ясно увидел — «в своих жалких острожках» (а не «деревянных»).

IX. РАБОЧАЯ ТРАНСКРИПЦИЯ
И СВОДКА

Последнее, о чем нужно сказать, — это о транскрипции, которую делает текстолог для себя в процессе работы.

Следует усиленно рекомендовать при чтении мало-мальски трудного автографа не ограничиваться при чтении его глазами, как это делается довольно часто, но непременно делать транскрипцию его. Делая транскрипцию (для себя, напоминаю, а не для напечатания ее!), текстолог как бы подытоживает и фиксирует свою работу по расшифровке, и к тому же поневоле медленный темп переписывания стимулирует более глубокое проникновение в текст и лучшую его расшифровку. Бывает так, что текстолог смотрит на черновик и не может ничего разобрать, а начнет писать транскрипцию — и все начинает становиться ясным.

Сделаю несколько практических указаний о том, как делать рабочую транскрипцию.

1. Размер бумаги, на которой делается транскрипция, должен быть достаточно большим, чтобы не только не приходилось стеснять текст во время писания, но и для того, чтобы можно было в случае нужды расширить его, для ясности расставить пошире то,

187

что в подлиннике слишком стеснено. Кроме того, необходимо на транскрипции оставлять поля для собственных примечаний. Таким образом, размер листа, на котором делается транскрипция, должен всегда быть значительно больше размера подлинника: например, для транскрибирования текста, написанного на полулисте писчей бумаги, следует брать развернутый лист писчей бумаги и т. п.

2. Обычно под влиянием печатных транскрипций (помещаемых в собраниях сочинений и других изданиях) текстологи даже в транскрипциях, делаемых для себя, применяют те же условные обозначения, которые приняты для печати: квадратные скобки для зачеркнутого, звездочка для зачеркнутого и восстановленного и т. д. Между тем этими знаками не все можно передать с достаточной ясностью. Например, если, кроме того, что зачеркнуты отдельные слова и фразы отрывка, он еще весь перечеркнут накрест, этого передать почти невозможно, так же как, например, всевозможные знаки вставки, отчеркивания на полях, перестановки и т. д.

Но если с этим приходится мириться в печатной транскрипции и специально оговаривать все неясности в примечаниях, то в транскрипции, делаемой от руки, для себя, вовсе нет надобности ограничивать себя теми или иными условными типографскими обозначениями. В такой транскрипции лучше всего просто передавать все обозначения оригинала: зачеркнутое прямой чертой — так и зачеркивать, волнистую черту передавать волнистой, подчеркнутое — подчеркивать, пунктир — пунктиром, знаки вставки, фигурные скобки и т. д. — все это проще всего так и передать в транскрипции, как оно выглядит в оригинале. Только при этом следует позаботиться, чтобы зачеркивающая черта не была слишком толста и не делала трудно читаемым зачеркнутый ею текст.

3. При такой транскрипции можно и следует передавать и всю композицию страницы подлинника, что написано вверх ногами, что сбоку и т. д. При этом если два разных текста написаны один на другом (например, когда два разных текста пересекают друг друга под прямым углом), то вместо того, чтобы делать такую же транскрипцию (очень трудно читаемую), правильнее сделать две транскрипции, отдельные для каждого текста, так сказать, расслоить страницу.

Вообще транскрипция должна быть вполне удобочитаемой, не затруднять необходимостью расшифровки ее. Поэтому строчки или слова, слишком тесно написанные в подлиннике (например, когда между строк вписывается потом новый текст), следует расставлять шире, что надо учитывать заранее и расставлять строки в транскрипции с таким расчетом, чтобы между ними без излишней тесноты поместилось вписанное. То же относится и к словам, вставленным между другими словами (по ширине).

188

4. Рисунки подлинника лучше всего просто перерисовывать (конечно, упрощенно, схематически). Если же текстолог этого не умеет или не хочет, то приходится делать отметки на транскрипции, а в примечаниях давать описание рисунка, что, однако, не всегда легко, довольно громоздко и все-таки недостаточно наглядно.

5. Чернила и карандаш оригинала так и передаются в транскрипции — чернилами и карандашом. Чернила разного цвета или явно различающихся разных оттенков (особенно на одной и той же странице) лучше всего передавать также разного цвета чернилами. При этом вовсе не необходимо подбирать соответствующий цвет чернил: его можно описать в примечании; важно бывает наличие двух разных цветов (два разновременных слоя работы).

6. Слова, чтение которых сомнительно, сопровождаются в транскрипции знаком <?> или <??>, смотря по степени сомнительности. Неразобранные слова обозначаются каким-нибудь условным обозначением в таких же скобках: < нрзб. >, <.....> и т. п. Собственные вставки в транскрипции лучше всего делать (чтобы не смешать с передачей подлинника) карандашом, еще лучше — каким-нибудь цветным карандашом, цвет которого не мог бы встретиться в оригинале.

7. На полях, оставленных по бокам транскрипции, пишется (карандашом): 1) название или номер, лист и т. д. транскрибируемой рукописи, 2) расшифровки, разъяснения каракулей или черт оригинала (например, в транскрипции __, а на полях «Шемаханская царица»), 3) полное начертание недописанных в подлиннике слов в случае неполной ясности без этого (например, в транскрипции «мн», на полях «много»), 4) правильное начертание описок подлинника, точно переданных в транскрипции; в случае легко понимаемой описки на полях делается лишь отметка «sic» или что-либо подобное, чтобы отметить, что эта описка передает подлинник, а не является случайной опиской самого транскриптора, 5) описание рисунков, 6) описание всяких иных имеющих существенное значение особенностей подлинника: кляксы, разрывы, сургучные печати и т. п., 7) наконец, всякие иные необходимые примечания и отметки.

Все эти пометки можно делать под цифрами (и ставить соответственные цифры карандашом на самой транскрипции) или просто без всяких значков, против того места (той строки), к которым они относятся. Это на практике вполне возможно, так как таких пометок на полях обычно бывает очень немного.

8. Вообще говоря, рабочая транскрипция, не впадая в чрезмерную копировку, перерисовывание букв и т. п., должна все же иметь целью передать все существенное в подлиннике, быть в состоянии заменить по возможности подлинник для исследования.

189

С такой транскрипции легко уже, в случае нужды, приготовить транскрипцию для печати (для передачи набором), где придется принимать те или иные условные обозначения в зависимости от данных типографских возможностей (наличие тех или иных значков, возможности двойного проката и т. п.).

Следует остановиться и на сводке, которую делает текстолог во время работы над чтением рукописи. Из всего предыдущего ясно, что она должна быть результатом выяснения текстологом работы писателя над его черновиком и давать тот текст, к которому пришел писатель, кончив (или бросив) работу на данном черновике. Сводя вместе (в цельную, связную форму) то, что осталось незачеркнутым в последней стадии работы (иногда разбросанное по разным местам на странице или даже по разным страницам), текстолог иной раз принужден бывает брать из зачеркнутого недостающие слова или группы слов. Это делается вовсе не произвольно, не просто для того, чтобы придать законченный вид данному отрывку, а потому, что такой его вид отвечает действительному положению вещей. Зачеркнув эти слова, писатель отменил предыдущую редакцию данного места: не заменив ничем новым, он оставил его в недоделанном виде (если, как иной раз бывает у Пушкина, просто не забыл восстановить зачеркнутое); если бы его самого спросить, как выглядит этот кусок, он прочел бы то, что уже сделано, а про зачеркнутые места должен был бы (для связности) сказать: «Там раньше было так-то, но я это уничтожил, а нового пока не придумал». Это и обозначает наша сводка: уничтоженная, предпоследняя редакция данного места помещена тут же, с отметкой (прямыми скобками), что она отменена.

Г. Н. Фрид в своей работе о романе Пушкина о бедном рыцаре¹, дав транскрипцию большого и сложного черновика стихотворения «Жил на свете рыцарь бедный», вместо совершенно необходимой в данном случае сводки предложил свою «реконструкцию», представляющую собой контаминацию двух рукописей: не до конца разобранного им черновика и (в тех случаях, где он не разобрал его или где черновик не давал законченного стиха) беловика. Такого рода «документ», в сущности, никакой текстологической ценности не имеет. Не произвольная редакторская «реконструкция» нужна, а основанная на изучении последовательности работы автора сводка, отмечающая последнюю стадию состояния текста в данной черновой рукописи.

При всей тщательности работы текстолога все же на практике остаются непрочитанные места, отдельные слова, куски слов. Долг текстолога всеми силами добиваться того, чтобы свести их к самому минимальному количеству, оставляя в самых безопасных

190

не влияющих на смысл местах, если уж нельзя добиться их полного уничтожения.

До сих пор у текстологов мы находим неправильный взгляд на эти «не поддающиеся разбору» места, на эти «нрзб.» в транскрипции. К ним существует слишком терпимое отношение. Как будто подразумевается такое рассуждение: хорошо и то, что хоть что-нибудь разобрано!

Нужно твердо помнить, что транскрипция, изобилующая пометками «нрзб.»,— это недоделанная работа, а часто и вовсе не сделанная работа, потому что отсутствие двух-трех слов в отрывке иной раз лишает его всякого смысла.

Такая транскрипция — брак в производстве. Несколько преувеличенно можно сказать, перефразируя известный медицинско-просветительный лозунг, что «нрзб.» в транскрипции «не несчастье, а позор».

1932

Сноски

Сноски к стр. 144

¹ Написано в 1932 г.

² См. статью Н. В. Измайлова «Текстология» в сб. «Пушкин. Итоги и проблемы изучения» (М.—Л., 1966).

Сноски к стр. 147

¹ окровавленного

Например: С [уединенного] кургана.

² От транскрипции, публикуемой для читателя, следует отличать рабочую транскрипцию, делаемую текстологом для себя в процессе работы, о чем говорится ниже.

³ О необходимости не только прочесть, но и понять все прочитанное, осмыслить его в контексте приходится говорить, поскольку бывают случаи, когда, не поняв до конца, а иногда и не прочтя до конца рукописи, «вылавливают» из нее отдельные «наиболее интересные» варианты. Научным приемом такой метод, конечно, считаться не может.

Сноски к стр. 152

¹ См. воспроизведение начала этой рукописи в «Литературном наследстве», № 4—6, М., Газетно-журнальное объединение, 1932, с. 559.

² См.: Стефанович В. К истории «Кавказского пленника» Пушкина. — В сб.: Творческая история. Исследования по русской литературе. Под ред. Н. К. Пиксанова. М., 1927.

³ См.: Бонди С. Новые страницы Пушкина, с. 199.

Сноски к стр. 154

¹ Т. е. не «возмужал навек», а «навек прошли» и т. п.

Сноски к стр. 155

¹ Томашевский Б. В. Писатель и книга, 1928, с. 106.

² Там же, с. 117—118.

³ Томашевский Б. В. Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения. Л., 1925, c. 42.

Сноски к стр. 156

¹ Томашевский Б. В. Писатель и книга, с. 118.

² Там же.

³ Там же, с. 103.

⁴ Томашевский Б. В. Пушкин, с. 43.

Сноски к стр. 157

¹ Томашевский Б. В. Писатель и книга, с. 106.

Сноски к стр. 159

¹ См.: Тынянов Ю.Н. О «Путешествии в Арзрум». — В кн.: Временник Пушкинской комиссии, т. 2. М.—Л., 1936, с. 63.

Сноски к стр. 160

¹ Но что я вижу все вдвоемъ
Двоится штофъ съ Ара<комъ>
Вся комната пошла круго<мъ>
Покрылись очи мракомъ
Где вы, товарищи, где я?
Скажите Вакха ради
Вы дремлете, мои друзья,
Склонившись на тетради

Сноски к стр. 161

¹ На этом примере можно показать значение такого вскрытия первоначального белового чтения, ибо обнаруженное выражение («Невинное посланье», тщательно исправленное в «Невинное творенье») дало возможность (в 1915 г.) опровергнуть биографическую легенду о том, что первые произведения Пушкина были напечатаны против его воли (см.: Бонди С. Три заметки о Пушкине. — В кн.: Пушкинский сборник памяти профессора С. А. Венгерова. М.—Пг., 1923).

Сноски к стр. 163

¹ Писано в 1932 г. Опубликовано в 1937 г.

Сноски к стр. 165

¹ Бонди С. Новые страницы Пушкина, с. 6.

Сноски к стр. 167

¹ Бельчиков Н.Ф. Пушкин и Гнедич. История послания в 1832 г. — В кн.: Пушкин. Сб. первый. Ред. Н. К. Пиксанова. М., 1924, с. 194.

Сноски к стр. 169

¹ Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет —
Со мной одни воспоминанья.

² См.: Пушкин А. С. Собр. соч. Под ред. В. Брюсова, т. I. М., 1919, с. 311.

³ См.: Шляпкин И. А. Из неизданных бумаг Пушкина, с. 7—8.

⁴ См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 2. Спб., 1903, с. 51.

⁵ Эта транскрипция, конечно, ничего не имеет общего с теми печатными транскрипциями, о которых я говорил в начале статьи. Это не способ передачи, не публикация чернового текста, а внутренняя черновая работа текстолога, памятная заметка о том, что он все слова прочел, и копия, которой он может пользоваться вместо оригинала для дальнейших исследований.

⁶ Неизданный Пушкин. Пг., 1922, с. 121.

⁷ Вписано.

^* Зачеркнутое и восстановленное обозначено звездочкой.

^* Зачеркнутое и восстановленное обозначено звездочкой.

^* Зачеркнутое и восстановленное обозначено звездочкой.

^* Зачеркнутое и восстановленное обозначено звездочкой.

Сноски к стр. 170

¹ Разобрано предположительно.

¹ Разобрано предположительно.

¹ Разобрано предположительно.

² «шп» и «со» в транскрипции, о которых говорится «разобрано предположительно» — ошибка чтения: в обоих случаях написано «ни».

³ Бельчиков Н. Ф. Пушкин и Гнедич. История послания в 1832 г. — В кн.: Пушкин. Сборник под ред. Н. К. Пиксанова, вып. I. М., 1924, с. 196.

Сноски к стр. 174

¹ Неизданный Пушкин, с. 68. Только в предисловии (с. XXIV) написанном, очевидно, тогда, когда уже вся книга была отпечатана, сообщается, что надо читать не «аппетит», а «сенато́р».

Сноски к стр. 175

¹ Я не говорю об учении Фрейда, которое к данному случаю, к практическим целям расшифровки рукописей, не имеет отношения.

Сноски к стр. 176

¹ Неизданный Пушкин, с. 136.

Сноски к стр. 179

¹ См. рис. 26.

² Неизданный Пушкин, с. 26.

Сноски к стр. 180

¹ Впрочем, термин «набросок» не имеет точно ограниченного объема.

Сноски к стр. 181

¹ Бонди С. Новые страницы Пушкина, с. 105.

Сноски к стр. 184

¹ Т. е. жаловаться на архиерея.

Сноски к стр. 185

¹ Сей муж судьбы, сей странник бранный,
Пред кем унизились цари,
Сей всадник, папою венчанный,
Исчезнувший, как тень зари.

Сноски к стр. 186

¹ См.: Из архива Ф. М. Достоевского. «Идиот». Неизданные материалы. Ред. П. Н. Сакулина и Н. Ф. Бельчикова. М.—Л., 1931, с. 204 и след.

Сноски к стр. 189

¹ См.: Сборник «Творческая история», под ред. Н. К. Пиксанова (М., 1927, с. 104).

Поиск по сайту: