|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Утро вторника. Я стою у стола в гостиной и разговариваю по телефону со своим адвокатом, одновременно глядя Шоу Патти Винтерс и присматривая за горничной, которая натирает полы, смывает пятна со стен, без единого слова выкидывает бурые от крови газеты. Смутно я понимаю, что она также заблудилась в мире дерьма, с головой окунулась в него, и это каким-то образом заставляет меня вспомнить, что днем придет настройщик пианино и надо оставить записку швейцару, чтобы он его впустил. Не то чтобы на Jamaha хоть раз играли; просто одна из девушек упала на него и несколько струн выскочили или порвались или что-то такое (я их использовал позже). В трубку я говорю: «Мне нужно больше налоговых льгот». На телевизионном экране Патти Винтерс спрашивает ребенка восьми-девяти лет: «Разве это не то же самое, что оргия?» На микроволновой плите звенит таймер. Я разогреваю суфле. Нет смысла отрицать: эта неделя была неудачной. Я начал пить собственную мочу. Спонтанно смеялся над пустяками. Иногда я сплю под футоном. Я без конца чищу нитью зубы и мои десны болят, а во рту ощущается вкус крови. Вчера перед ужином с Ридом Гудрихом и Джейсом Рустом в «1500» меня едва не поймали на почте на Таймс Сквер, где я пытался послать матери одной из убитых на прошлой неделе девушек нечто, похожее на засохшее, побуревшее сердце. А Эвелин я успешно отправил по почте из офиса маленькую коробочку с мухами и запиской, напечатанной Джин, в которой говорилось, что я больше никогда не желаю видеть ее лица и что ей следует сесть, блядь, на ебаную диету (хотя на самом деле ей этого и не надо). Но я также сделал кое-что еще, чтобы отметить праздник, и обыватель нашел бы это приятным: вещи, которые я купил для Джин (и сегодня утром их доставили ей на квартиру): хлопчатобумажные салфетки Castellini из Bendel's, кресло-качалка из Jenny B Goode, тафтовая скатерть из Barney's, старинный плетеный кошелек и старинная серебрянная вешалка от Macy's, белая сосновая этажерка из Conran's, золотой (9 карат) браслет эпохи Эдварда VII из Bergdorf's и сотни розовых и белых роз. Офис. Строчки из песен Мадонны продолжают выскакивать у меня в голове, утомительно и знакомо напоминая о себе. Я смотрю в пустоту, мои глаза тусклы, пока я пытаюсь забыть о дне, маячащем передо мной, но потом в песни Мадонны вторгается фраза, наполняющая меня безымянным ужасом, – хутор на отшибе, она постоянно возвращается ко мне, снова и снова. Человек, которого я избегал весь год, пустозвон из Fortune, желающий написать обо мне статью, звонит вновь этим утром и все кончается тем, что я перезваниваю ему и договариваюсь об интервью. У Крейга Макдермотта какая-то факсомания и он не отвечает на мои звонки, предпочитая общаться через факс. Утренняя Post написала, что обнаружены останки троих людей, исчезнувших в марте прошлого года с борта яхты, изрубленные и раздувшиеся тела вмерзли в лед на Ист Ривер; по городу разгуливает маньяк, отравляющий литровые бутылки Evian, семнадцать человек погибли; слухи о зомби, общественный настрой, участившиеся случайности, бездонная пропасть непонимания. Для полноты картины снова появляется Тим Прайс, или, по крайней мере, мне так кажется. Пока я сижу за своим столом, одновременно зачеркивая минувшие дни в календаре и читая новый бестселлер об офисном менеджменте под названием «Почему Имеет Смысл Быть Кретином», звонит Джин, объявляет, что меня хочет видеть Тим Прайс, и я с испугом отвечаю: «Впусти… его». Прайс входит в офис в шерстяном костюме от Canali Milano, хлопчатобумажной рубашке от Ike Behar, шелковом галстуке от Bill Blass и кожаных ботинках со шнурками от Brooks Brothers. Я делаю вид, что говорю по телефону. Он садится напротив, по другую сторону стола с стеклянной крышкой Palazetti. На лбу у него грязное пятно, или же мне просто кажется. Кроме этого, он, похоже, в отличной форме. Наш разговор, должно быть, звучит так, хотя на самом деле он короче. – Прайс, – говорю я, пожимая его руку. – Где ты был? – А-а так, повсюду. – Он улыбается. – Но я вернулся. – Здорово, – пожимаю я плечами, смутившись. – И как оно… было? – Было… поразительно. – Он также пожимает плечами. –…Угнетающе. – Мне казалось, я видел тебя в Аспене, – бормочу я. – Ну как ты, Бэйтмен? – спрашивает он. – Я в порядке, – говорю я, сглатывая. – Так… существую. – А Эвелин? – спрашивает он. – Как она? – Мы расстались, – улыбаюсь я. – Плохо, – осмысливает он, что-то вспоминая. – Кортни? – Вышла замуж за Луиса. – Грасгрина? – Нет. Керрутерса. Он осмысливает и это. – У тебя есть ее телефон? – Тебя не было почти целую вечность. Что произошло? – спрашиваю я, записывая для него номер, и вновь замечая грязь у него на лбу, хотя у меня такое чувство, что никто другой ее бы не заметил. Он встает, берет карточку. – Я вернулся. Ты просто не заметил. Потерял нить. Все из-за переезда, – он замолкает, поддразнивая. – Я работаю на Робинсона. Правая рука, знаешь ли. – Хочешь миндаля? – предлагаю я, протягивая ему орешек – слабая попытка с моей стороны скрыть свою обескураженность его самодовольством. Он треплет меня по спине со словами: – Ты сумасшедший, Бэйтмен. Животное. Настоящее животное. – Не могу с тобой спорить, – вяло смеюсь я, провожая его до двери. Когда он уходит, я думаю и одновременно не думаю над тем, что происходит в мире Тима Прайса, в мире, в котором на самом деле существует большинство из нас: большие планы, мальчишеская фигня, парень встречается с миром и обретает его.
НИЩИЙ НА ПЯТОЙ
Я возвращаюсь из Центрального Парка, где возле детского зоопарка я скормил мозг Урсулы бродячим собаком (это рядом с тем местом, где я убил мальчика МакКафри). Я иду по Пятой авеню около четырех дня, у всех на улице опечаленный вид, в воздухе запах тлена, на холодном тротуаре километрами лежат тела, некоторые шевелятся, большинство – нет. История гибнет, но только очень немногие смутно догадываются, что дела плохи. Над городом на фоне солнца низко летают самолеты. По Пятой авеню проносятся ветры и уходят на Пятьдесят Седьмую. Медленно поднимается стайка голубей и рассыпается по небу. Аромат жареных каштанов мешается с выхлопными газами. Я замечаю, что линия горизонта недавно изменилась. Я смотрю с восторгом на Трамп Тауэр, высокую, горделиво отсвечивающую в свете позднего дня. Перед ней двое ушлых негров-подростков обдирают туристов в «три карты» и я вынужден сдержать порыв их отпиздить. Нищий, которого я ослепил весной, сидит, скрестив ноги, на вшивом одеяле на углу Пятьдесят Пятой. Приблизившись, я вижу лицо попрошайки в шрамах, а потом и плакат под ним, на котором написано: «Ветеран войны, ослепший во Вьетнаме. Помогите мне. Мы голодные и бездомные». Мы? Я замечаю собаку, наблюдающую за мной подозрительными глазами, которая, по мере моего приближения к хозяину, поднимается, рычит, а когда я уже стою над нищим, наконец лает, неистово виляя хвостом. Я опускаюсь на корточки, угрожающе поднимаю руку. Собака пятится на полусогнутых. Я вытаскиваю бумажник, изображая, что опускаю доллар в его пустую банку из-под кофе, но потом осознаю: К чему эти притворства? Никто все равно не смотрит, и уж никак не он. Подавшись вперед, я забираю доллар. Он чувствует мое присутствие и перестает трясти банкой. Темным очкам на его лице так и не удается пока скрывать нанесенные мною раны. Его нос так раскромсан, что мне сложно представить, как через него дышать. – Ты никогда не был во Вьетнаме, – шепчу я в его ухо. После молчания, во время которого он писает себе в штаны, собака ноет, а он квакает: «Пожалуйста, не причиняйте мне зла». – К чему мне зря терять время? – с отвращением бормочу я. Я ухожу от нищего и вижу маленькую курящую девочку, просящую мелочь. – У-у-у, – пугаю я ее. – У-у-у, – произносит она в ответ. Этим утром в Шоу Патти Винтерс в очень маленьком кресле сидел Черио[61] и с ним разговаривали почти час. Позже днем женщине в серебряной лисе и норковой шубе разъяренный меховой активист порезал лицо перед Stanhope. Но сейчас, все еще глядя через улицу на незрячего нищего, я покупаю конфету, Dove Bar, кокосовую, в которой нахожу кусок кости.
НОВЫЙ КЛУБ
В четверг вечером я наталкиваюсь на Харольда Карниса на вечере в новом клубе под названием «World's End», открывшемся на месте «Petty's». Я сижу за столиком с Ниной Гудрих и Джин, а Харольд пьет шампанское, стоя у бара. Я достаточно пьян, чтобы наконец спросить про сообщение, оставленное мною на его автоответчике. Извинившись, я проталкиваюсь в другой конец бара, поскольку понимаю, что мне необходим мартини, чтобы укрепить дух перед беседой с Карнисом (эта неделя была для меня очень сложной – в понедельник я обнаружил, что рыдаю во время одной из серий «Альфа»). Нервничая, я подхожу к нему. На Харольде шерстяной костюм от Gieves & Hawkes, шелковый саржевый галстук, хлопчатобумажная рубашка, ботинки от Paul Stuart; он кажется более грузным, чем я помню. – Заметь, – говорит он Труману Дрейку, – к концу девяностых японцы будут владеть большей частью этой страны. Успокоенный тем, что Харольд, как всегда, делится ценной и, главное, новой информацией, да к тому же в его речи проскальзывает слабый, но, прости господи, несомненно английский акцент, я набираюсь наглости и выкрикиваю: – Заткнись, Карнис, ничем они не будут владеть. Я опрокидываю в себя мартини, пока потрясенный Карнис с абсолютно ошарашенным видом поворачивается ко мне и его одутловатое лицо расплывается в неуверенной улыбке. Позади нас произносят: – Да, но смотри, что произошло с Gekko… – Труман Дрейк похлопывает Харольда по спине и спрашивает меня: - А какая ширина подтяжек предпочтительнее? Раздраженный, я пихаю его в толпу, и он исчезает. – Ну, Харольд, – говорю я. – Ты получил мое послание? Карнис, похоже, поначалу в замешательстве, но, в конце концов, закуривая сигарету, смеется: – Бог мой, Дэвис. Это была умора. Это был ты, так? – Да, естественно. Я моргаю, бормочу что-то про себя, правда, отгоняю рукой сигаретный дым от своего лица. – Бэйтмен убивает Оуэна и эскорт-девушек? – он не перестает гоготать. – О, это просто изумительно. Я просто тащусь, как говорят в «Groucho Club». Просто тащусь. – Потом с выражением испуга он добавляет. – Это было довольно длинное сообщение, верно? Я идиотски улыбаюсь, потом спрашиваю: – Но что конкретно ты имеешь в виду, Харольд? Про себя я думаю, что этот жирный мудак вряд ли мог попасть в ебаный «Groucho Club», а если и попал, то признание в таком стиле перечеркивает тот факт, что его впустили. – Послание, да, разумеется, – Карнис уже оглядывает клуб, маша разным парням и девкам. – Кстати, Дэвис, как Синтия? – Он берет стакан с шампанским у проходящего мимо официанта. – Ты ведь по-прежнему встречаешься с ней? – Подожди, Харольд. Что ты думаешь об этом? – настойчиво повторяю я. Ему уже скучно и неинтересно, – не слушая меня, он уходит от разговора: – Ничего. Рад тебя видеть. Господи, это не Эдвард Тауэрс? Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, потом вновь обращаюсь к Харольду. – Нет, – говорю я, – Карнис, подожди. – Дэвис, – вздыхает он, словно терпеливо пытается объяснить что-то ребенку. – Я не хочу никого обижать, – твоя шутка была забавной. Но послушай, старик, у тебя был один фатальный просчет. Бэйтмен – такой жополиз, такой пай-мальчик, что шутка твоя не вполне удалась. А так замечательно. Ладно, давай как-нибудь пообедаем вместе, или мы с Макдермоттом или Пристоном поужинаем в «150 Wooster». Будет полный оттяг. Он пытается уйти. – От-тях? От-тях? Ты сказал от-тях, Карнис? – мои зрачки расширены, меня уносит, хотя я и ничем не закидывался. – Что ты несешь? Бэйтмен – это кто? – О боже, старик. А как ты думаешь, почему Эвелин Ричард с ним разосралась? Ну, ты понимаешь. Он едва ли мог снять эскорт-девушку, уже не говоря об… что ты сказал, он сделал с ней? – Харольд по-прежнему рассеяно обводит взглядом клуб, машет еще одной паре, поднимая стакан с шампанским. – Ах, да, порубил ее на куски. – Он вновь начинает смеяться, хотя на этот раз из вежливости. – А теперь, если позволишь, мне надо идти. – Погоди. Стой, – ору я, глядя прямо в лицо Карнису, дабы убедиться, что он слушает. – Ты, похоже, не понимаешь. До тебя не доходит. Я убил его. Я, Карнис. Я отрубил, блядь, у Оуэна голову. Я пытал десятки девушек. Все, что я наговорил тебе на автоответчике – правда. – Я иссяк, но не успокоился, и удивляюсь, почему же все это не радует меня. – Прости меня, – произносит он, стараясь не обращать внимания на мою выходку. – Но мне действительно надо идти. – Нет! – ору я. – Здесь и сейчас, Карнис. Слушай меня. Слушай очень, очень внимательно. Я-убил-Пола-Оуэна-и-мне-это-понравилось. Я не могу выразиться яснее. – От напряжения я глотаю слова. – Но это просто невозможно, – произносит он, убегая от меня. – И мне это больше не кажется смешным. – А это и не должно казаться смешным, – рявкаю я, а потом добавляю: – Но почему невозможно? – Просто невозможно, – отвечает он, с опаской глядя на меня. – Но почему? – ору я, перекрикивая музыку, хотя в общем-то в этом нет нужды, и добавляю. – Тупой мудак! Он смотрит на меня так, словно мы оба под водой и кричит в ответ, очень ясно сквозь шум клуба. – Потому что… я… ужинал… с Полом Оуэном… дважды… в Лондоне… всего десять дней назад. После этого мы смотрим друг на друга, похоже, с минуту, наконец я набирюсь мужества ответить, но мой голос теряет всякую властность, и мне кажется, что я не уверен в себе, когда просто произношу: – Нет… не ужинал… Но это скорее вопрос, чем утверждение. – Итак, Дональдсон, – произносит Карнис, убирая мою руку с его локтя. – Прости, но… – Ты прощен, – усмехаюсь я. Я возвращаюсь за наш столик, где уже сидят Джон Эдмонтон и Питер Бивас и накачиваюсь гальционом перед тем, как отвезти Джин к себе. Джин в чем-то от Oscar de la Renta. Нина Гудрих была в платье с блестками от Matsuda и отказалась дать мне свой номер, даже когда Джин была внизу в дамской уборной.
ТАКСИСТ
Еще одна отрывочная сцена из того, что считается моей жизнью, происходит в среду и, по всей видимости, указывает на какую-то ошибку, хотя я и не уверен, на чью. После завтрака с Питером Расселом, который прежде чем найти настоящую работу был моим дилером, и Эдди Ламбертом я направляюсь на Уолл-стрит в такси и застреваю в пробке. Рассел был в двухпуговичном шерстяном спортивном пиджаке от Redaelli, хлопчатобумажной рубашке от Hackert, шелковом галстуке от Richel, шерстяных брюках в складку от Krizia Uomo и кожаных ботинках Cole-Haan. В утреннем Шоу Патти Винтерс рассказывалось о четырехклассницах, продающих себя за крэк и я едва не отменил встречу с Расселом и Ламбертом, чтобы посмотреть его. Рассел заказал за меня, пока я в вестибюле говорил по телефону. К несчастью, это оказался высококалорийный завтрак с высоким содержанием натрия, и, прежде чем я смог осознать происходящее, на стол были поставлены хлебцы с травами, ветчина в сливочном соусе «мадейра», сосиски, жареные на гриле, и кусочки кофейного торта с кремом, и я был вынужден попросить официанта принести травяной чай без кофеина, тарелку с нарезанным манго и бутылку воды Evian. В раннем утреннем свете, лившимся через окна, я наблюдал, как официант элегантно настругал черные трюфели в дымящуюся яичницу Ламберта. Я не смог устоять и попросил настругать черные трюфели в мое манго. Вот и все, что произошло за завтраком. Мне надо было еще раз позвонить, а когда я вернулся к столу, то заметил, что кусочек манго исчез, но я никого не обвинял. У меня на уме было другое: как помочь американским школам, вакуум доверия, принадлежности к письменному столу, новая эра возможностей и что в ней есть для меня, надо достать билеты на «Трехгрошевую Оперу» со Стингом, которая только что начала идти на Бродвее, как брать на себя больше, а помнить меньше… Я еду в такси. На мне двубортное кашемировое пальто из коллекции Studio 000.1 от Ferre, шерстяной костюм с брюками в складку от DeRigueur из Schoeneman, шелковый галстук от Givenchy Gentleman, носки от Interwoven, ботинки от Armani. Сквозь темные очки Ray-Ban я читаю Wall Street Journal и слушаю кассету Bix Beiderbecke. Отложив газету, я беру Post, только лишь чтобы просмотреть шестую страницу. Пока мы ждем светофора на пересечении Седьмой и Тридцать Четвертой, я замечаю, что в соседнем такси, кажется, сидит Кевин Глодвин в костюме от Ralph Lauren. Я опускаю очки. Кевин поднимает глаза от свежего номера Money и, прежде чем его машина трогается, замечает, что я смотрю на него как-то странно. Неожиданно мое такси выскакивает из пробки и поворачивает на Двадцать Седьмую, а потом на Вест Сайд Хайвей к Уолл-стрит. Отложив газету, я сосредоточиваюсь на музыке и погоде, на том, как не по сезону холодно и только сейчас замечаю, что шофер смотрит на меня в зеркальце. Его подозрительное, жадное лицо постоянно меняет выражение. Засоренные поры, вросшие волосы. Я ожидал этого и, вздыхая, игнорирую его. Открой капот машины и узнаешь многое о людях, которые ее придумали, – вот одна из многих фраз, мучающих меня. Но водитель стучит в разделяющее нас плексигласовое стекло, подает мне знаки. Снимая наушники, я замечаю, что он запер все двери – вижу, как в мгновение ока опускаются запоры и слышу щелчок в тот момент, когда убираю звук. Машина едет быстрее, чем положено, по крайнему правому ряду. – Да? – раздраженно спрашиваю я. – Что? – Эй, мы не знакомы? – спрашивает он с сильным акцентом, который почти невозможно разобрать, – может быть, он из Нью-Джерси, а может, со Средиземноморья. – Нет, – я собираюсь снова надеть наушники. – У вас знакомый вид, – говорит он. – Как вас зовут? – У меня незнакомый вид. И у тебя тоже, – отвечаю я, но, подумав, добавляю: – Крис Хаген. – Да ладно, – он улыбается, словно я что-то не так сказал. – Я знаю, кто вы. – Я киноактер, – говорю я. – Модель. – Нет, – мрачно произносит он. – Ну хорошо, – я подаюсь вперед и читаю его имя. – Абдулла, ты состоишь членом «М.К.»? Он не отвечает. Я открываю Post на фотографии мэра в костюме ананаса, снова закрываю и переворачиваю кассету в плейере. Начинаю считать про себя – раз, два, три, четыре, – остановившись взглядом на счетчике. Почему я не взял с утра с собой пистолет? Потому что не думал, что он мне понадобится. Единственное оружие при мне – нож, которым я пользовался вчера вечером. – Нет, – снова говорит он, – я где-то видел ваше лицо. Мне уже надоело, и я спрашиваю, пытаясь казаться небрежным: – Видел? Правда? Как интересно. Лучше следи за дорогой, Абдулла. Долгая, пугающая пауза, пока он смотрит на меня в зеркальце, но потом его мрачная ухмылка вянет. Его лицо пусто. Он произносит: – Я знаю. Я знаю. Я знаю, мужик, кто ты. Он кивает, рот его крепко сжат. Радио, настроенное на новости, молчит. Здания в серо-красном тумане проскальзывают мимо, такси обгоняет другие машины, небо меняет цвет – из синего в пурпурный, затем черный, опять синий. На следующем светофоре – красный свет, но он не останавливается. Мы проезжаем по другой стороне Вест Сайд Хайвей мимо нового D'Agostino's, на том месте, где раньше был на углу Mars, и это доводит меня почти до слез, потому что это было нечто опознаваемое, и у меня возникает ностальгия по супермаркету (хоть я никогда и не купил бы в нем ничего), да и по любым другим вещам, и я почти перебиваю шофера, говорю ему, чтобы он остановился, выпустил меня, оставил себе сдачу с десяти, – нет, с двадцати долларов – но я не могу пошевелиться, потому что он едет слишком быстро и что-то происходит, что-то немыслимое и смехотворное, я слышу, как он произносит что-то похожее на «Это ты убил Солли». На его лице – гримаса решительности. Как и все остальное, последующее происходит очень быстро, хотя мне это кажется тестом на выносливость. Я сглатываю слюну, опускаю очки и говорю, чтобы он снизил скорость, а потом спрашиваю: – Можно ли поинтересоваться, кто такой Солли? – Приятель, твое лицо на плакатах «в розыске», – говорит он, не вздрогнув. – Пожалуй, мне нужно выйти здесь, – удается мне пискнуть. – Точно, ты ведь тот парень, – он смотрит на меня, словно я какая-нибудь гадюка. Еще одно пустое такси с включенными огнями проплывает мимо, делая по крайней мере восемьдесят миль в час. Я молчу и лишь киваю головой. – Я сейчас запишу… – я сглатываю, дрожа, открываю свой кожаный ежедневник, вынимаю из своего портфельчика Bottega Veneta ручку Mount Blanc, – номер твоей лицензии… – Ты убил Солли, – говорит он, определенно узнавая меня, и обрывая всяческие отрицания с моей стороны рычанием, – ты сукин сын. Неподалеку от доков он сворачивает с шоссе, гонит машину в конец пустынной парковочной стоянки, и в какой-то момент, вот сейчас, когда он едет к разваливающемуся, покрытому ржавчиной алюминиевому забору, к воде, мне приходит в голову, что мне всего лишь надо надеть наушники, чтобы не слышать голос шофера, но мои руки судорожно сжаты в кулаки и я, пленник в машине, которая мчится куда-то, – куда? -очевидно, это известно только безумному шоферу, – я не могу их разжать. Стекла наполовину опущены и я чувствую, как холодный утренний ветер сушит мусс на моей голове. Я ощущаю себя голым и крошечным. Во рту у меня вкус железа, а потом еще хуже. Я представляю зимнюю дорогу. Единственная утешительная мысль: я богат – а миллионы людей нет. – Ты ошибаешься насчет меня, – говорю я. Он останавливает машину и разворачивается ко мне. В руке у него пистолет марки, которую я не узнаю. Я смотрю на него, насмешливое выражение моего лица сменяется на другое. – Часы. Rolex, – просто говорит он. Я слушаю, молча, ерзая на сиденье. Он повторяет: – Часы. – Это что, шутка? – спрашиваю я. – Вылезай, – шипит он, – вылезай, на хуй, из машины. Я смотрю мимо головы шофера, в ветровое стекло, чайки низко летают над темной, волнистой водой, и, открыв дверь, я осторожно выбираюсь из машины, никаких резких движений. Изо рта у меня вырывается пар, ветер подхватывает его и кружит. – Часы, говнюк, – говорит он, высовываясь из окна, пистолет направлен мне в голову. – Слушай, я не знаю, что ты делаешь, чего ты хочешь или на что, как тебе кажется, ты способен. С меня никогда не снимали отпечатки пальцев, у меня алиби… – Заткнись, – рычит, обрывая меня, Абдулла. – Заткни свое ебало. – Я невиновен, – кричу я с полным убеждением. – Часы, – он взводит курок пистолета. Я расстегиваю Rolex, которые соскальзывают с моего запястья, и отдаю их ему. – Бумажник, – показывает он пистолетом. – Только наличные. Беспомощно я вынимаю свой новый бумажник из газелевой кожи и быстро – пальцы мои замерзают, цепенеют – отдаю ему наличные, всего триста долларов, поскольку я не успел остановиться у банкомата после завтрака. Солли, вероятно, был таксистом, которого я убил во время погони осенью, хотя мне казалось, что тот парень был армянином. Хотя я мог убить и кого-нибудь другого, но никакого конкретного случая в голову не приходит. – Что ты будешь делать? – спрашиваю я. – Разве это не сойдет за вознаграждение? – Не сойдет, – бормочет он, перебирая купюры одной рукой, другой все также направляя на меня пистолет. – Почему ты думаешь, что я не позвоню куда надо, и у тебя не отберут лицензию? – спрашиваю я, протягивая ему нож, только что обнаруженный в моем кармане, – он выглядит так, словно его окунули в вазочку, наполненную кровью и волосами. – Потому что ты виновен, – говорит он, и добавляет, указывая пистолетом на заляпанный нож: – Убери эту штуку от меня. – Да что ты знаешь, – злобно бормочу я. – Очки, – он снова показывает пистолетом. – Почему ты думаешь, что я виновен? – мне не верится, что я спрашиваю так терпеливо. – Ты смотри, что делаешь, мудак, – произносит он. – Очки. – Они дорогие, – протестую я, потом вздыхаю, осознав ошибку. – Я хочу сказать, дешевые. Очень дешевые. Просто… Разве денег не достаточно? – Очки. Давай их сюда, – мычит он. Я снимаю очки Wayfarer и протягиваю их ему. Может быть, я и вправду убил Солли, хотя я уверен, что среди убитых мною в последнее время таксистов не было американцев. Наверное, да. Возможно, есть плакат «в розыске» со мной… где? в месте, где стоят такси? Как оно называется? Таксист примеряет мои очки, смотрит на себя в зеркальце заднего вида, снимает их. Сложив, убирает их в карман куртки. – Тебе конец, – зловеще улыбаюсь я ему. – А ты яппи-говнюк, – говорит он. – Тебе конец, Абдулла, – не шутя повторяю я. – Уж будь уверен. – Да? А ты говнюк-яппи. Что хуже? Он заводит машину и отъезжает от меня. Я иду назад на хайвэй, вдруг внезапно останавливаюсь, задыхаясь от слез, мое горло сжимается. «Я просто хочу…» Устремив взгляд к линии горизонта, вытирая лицо, я бормочу: «чтобы игра продолжалась». Пока я стою, застыв в размышлении, рядом с постером «Трехгрошевой Оперы» на пустынной автобусной остановке появляется какая-то старая женщина. Бездомная нищенка, прихрамывает, ее лицо покрыто язвами, напоминающими жуков, и она вытягивает вперед дрожащую красную руку. «Ох, пожалуйста, не убралась бы ты», – вздыхаю я. Она советует мне подстричься.
В HARRY'S
В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем в «Harry's» таким составом: Тим Прайс, Крейг Макдермотт, я и Престон Гудрич, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не и не фамилия, а вроде как имя – просто Сливка, актриса и фотомодель, и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в «Flamingo East», в «Oyster Bar», в «220», в «Counterlife», в «Michael's», в «SpagoEast» или в «Le Cirque». С нами еще Роберт Фарелл. На столе перед ним – Lotus Quotrek, портативный интерактивный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Он нажимает на кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Макдермотт: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermes. Фарелл: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне – шерстяной костюм от Armani, туфли Allen-Edmonds, карманный платок от Brooks Brothers. Еще на ком-то – шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Тода Лаудера, – вполне может быть, что это он и есть, – показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т.д., и т.п. По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как-то: Когда уместно, а когда неуместно носить карманные платки и действуют ли для них те же правила, что и для белых смокингов? Есть ли какая-то разница между мокасинами и полуспортивными туфлями? Твой хлопчатобумажный матрас просел и на нем неудобно спать – что ты будешь делать? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Какой галстучный узел выпирает меньше виндзорского? Как сохранить эластичность свитера? Как правильно выбрать пальто из шерсти барашка после первой стрижки? Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: Подсел ли я на фитнесс? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Синди Кроуфорд? Если у тебя знак зодиака – Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Сары, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис в Манхэттене, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею – что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: «Talking Heads». Любимый алкогольный напиток: J&B или «Абсолют» со льдом. Любимое телешоу: «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом». Любимый безалкогольный напиток: диетическая пепси. Минеральная вода: Evian. Вид спорта: бейсбол. Разговор идет как бы сам по себе – никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства; за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы, и иногда высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа "Разнеси все к чертям в «Sotheby's», или «Убей президента», или «Скорми мне бродячую кошку», и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов – вечером в прошлый понедельник – и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием: – Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик; у нас заказано где-нибудь или нет? Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я – в темных очках без диоптрий в оправе под черепаховый панцирь. В «Harry's» есть телевизор; идет Шоу Патти Винтерс. Теперь оно выходит не утром, а после обеда, и соперничает (не сказать, чтобы успешно) с Джеральдо Риверой, Филом Донахью и Опрой Уинфри. Тема сегодняшней передачи: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? В «Harry's» дружно отвечают: «Определенно!», – сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране – кадры из старого репортажа с инаугурации президента Буша, потом – речь предыдущего президента Рейгана с еле слышными комментариями Патти. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, это Прайс, и хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид: – Как он может так лгать?! Как он может нести эту херню после всего дерьма?! – О господи, – я готов застонать. – Какого еще дерьма? Ну чего, мы решили, где будем заказывать столик? Вообще-то я не очень голоден, но хотелось бы сделать заказ заранее. Как насчет «220»? – Немного подумав, я добавляю: – Макдермотт, какой у него там рейтинг, в новом «Загате»? – Только не «220», – говорит Фарелл, опережая Крейга. – В последний раз, когда я разжился там кокаином, он был так сильно разбавлен слабительным, что я едва успел снять штаны. – Ну да. Жизнь – сплошной облом, а потом ты умираешь. – В общем, вечер был безнадежно испорчен, – вздыхает Фарелл. – В последний раз ты там был с Кирией, – говорит Гудрич. – Поэтому вечер был безнадежно испорчен? – Она поймала меня на второй линии, когда я говорил по телефону. Что я мог сделать?! – Фарелл пожимает плечами. – Прошу прощения. – Поймала на второй линии, – Макдермотт с сомнением подталкивает меня локтем. – Заткнись, Макдермотт, – говорит Фарелл, дергая Крейга за подтяжки. – Чтоб тебе с нищенкой переспать. – Ты, Фарелл, упустил из виду одно обстоятельство, – говорит Престон. – Макдермотт сам нищий. – Кстати, а как там Кортни? – интересуется Фарелл, хитро поглядывая на Крейга. – Просто скажи «нет», – смеется кто-то. Прайс отрывается от телевизора, смотрит на Крейга, потом – на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство: – Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный. Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный. – Дурак дураком, – говорит кто-то. – Проходи, проходи. – Идиот, Он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты. Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в «150», и что тут скажешь? – Макдермотт пожимает плечами. – Просто у меня в голове не укладывается, как так можно: казаться таким… элегантным и при этом быть по уши в дерьме, – говорит Прайс, пропустив мимо ушей замечание Крейга и не глядя на Фарелла. Он вынимает сигару и изучает ее с горестным видом. Мне по-прежнему кажется, что у Прайса на лбу – грязное пятно. – Может быть, это все из-за Нэнси? – высказывается Фарелл, оторвавшись от своего Quotrek'а. – Может быть, это ее рук дело? – Не знаю, блядь, как можно к этому относиться с таким пофигизмом?! – Судя по голосу, Прайс, с которым явно творится что-то не то, действительно ошеломлен Ходят слухи, что он проходит курс реабилитации. – Некоторые рождаются пофигистами, – улыбается Фарелл, пожимая плечами. Я смеюсь, потому что Фарелл уж точно никакой не пофигист, и Прайс укоризненно на меня смотрит и говорит: – Кстати, Бэйтмен… а ты чего, блядь, такой радостный? Теперь уже я пожимаю плечами и говорю: – Я по жизни просто счастливый турист, – и добавляю, вспомнив, цитируя брата: – Я при деньгах и нос в кокаине, вот такой вот рок-н-ролл. – Будь таким, каким хочешь и можешь быть, – добавляет кто-то. – Нет, ребята, – Прайс никак не уймется. – Вы посмотрите, – он пытается оценить ситуацию рационально. – Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. – Внутри… – Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад. – Внутри? Что внутри? – говорит Крейг со скучающим видом. – Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай. – Бэйтмен, – говорит Прайс, немного смягчившись. – А ты что думаешь? Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? – играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в Шоу Патти Винтерс – вышибалы из клуба «Nell's»: Где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно. – Хороший ответ, – хмыкает Прайс и добавляет: – Ты просто псих ненормальный. – Это – самая ценная информация, которую я слышу с… – я смотрю на свой новый застрахованный золотой Rolex. – Это Макдермотт, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу виски. Макдермотт ухмыляется и рявкает: – Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела. – Очень культурно, – кивает Гудрич. Найджел Моррисон, весь из себя утонченный, стильный англичанин, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith – цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в «Delmonico» с друзьями, Ианом и Люси, которые тоже англичане. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает: – Найджел. Паштет из животного. Кто-то еще говорит: – Послушайте, кто-нибудь в курсе, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера? – А кто занимается счетами Фишера? – Фишер – это фигня. Вот Шепард – это да. – Это не Дэвид Монроу? Тот еще прожигатель жизни. – О господи. – Да ради бога. –…худой и желчный… – А что я с этого буду иметь? – Какой Шепард, который актер? Или счета Шепарда? – Богатые люди с дешевыми стереосистемами. – Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками. –…мудозвон как он есть… – Прикурить? Симпатичные спички. – А что я с этого буду иметь? –…бла-бла-бла… По-моему, это я сказал: – Мне надо вернуть кассеты в видеопрокат. Кто-то уже достал сотовый телефон Minolta и вызвал такси. Я не прислушиваюсь к разговору у нас за столиком, я наблюдаю за парнем – точь в точь Маркус Холберстам, – который расплачивается и собирается уходить, а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: «Но почему?», – и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: «Почему?» – и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов: – Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще, везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит – быть собой, быть Патриком, так что… в общем… Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.
[1] Ucla, Stanford – престижные американские университеты
[2] «if i were a rich man» – «Если бы я был богатым» (англ.)
[3] Пейсли, шотландка – виды ткани (прим. ред.)
[4] Калифорнийские роллы – разновидность суши (с авокадо и крабовым мясом)
[5] Адвил (advil) – болеутоляющее (ибупрофен)
[6] Две с половиной кварты – приблизительно 2,3 литра
[7] zatag survey – популярный в Америке журнал ресторанной критики (Прим. ред.)
[8] Вассар – колледж в Нью-Йорке
[9] Soldier of fortune – журнал «Солдат удачи»
[10] Acacia – марка калифорнийского вина
[11] Ted Bundy – маньяк-убийца
[12] Acacia – марка калифорнийского вина
[13] Гальцион – снотворное
[14] Ксанакс – популярное в Америке успокоительное
[15] «Доннер парти» (donner party) – трагедия, произошедшая в 1846-1847 году с группой переселенцев, двигавшихся из Иллинойса в Калифорнию, но остановленных в пути сильнейшими снегопадами. Названа по имени предводителя переселенцев, Джорджа Доннера
[16] lotte – разновидность ската
[17] boudin blanс – вид кровяной колбасы
[18] элавил (elavil) – антидепрессант, аналог амитриптилина
[19] Page six – развлекательное приложение к газете new york post
[20] wwd – women's wear daily, популярное издание о моде
[21] зидеко (zydeco) – музыкальное направление, популярное в Южной Луизиане, включающее в себя элементы блюза, а также французской и карибской музыки. Музыка в этом стиле исполняется небольшими оркестрами, включающими в себя гитару, аккордеон и стиральную доску.
[22] Мариачи (mariachi) – мексиканский уличный оркестр
[23] 75-85 градусов по фаренгейту – 23-30 градусов цельсия.
[24] John Gutfreund – известный бизнесмен, возглавлял финансовую компанию Salomon Brothers.
[25] Коржик – очень лохматый персонаж детского сериала «Улица Сезам»
[26] comprende – «понимаешь» (искаж. франц.)
[27] «Придите все верующие» – строчка из рождественского гимна
[28] Это китайские, а не японские блюда
[29] Мистер Гринч – отрицательный персонаж рождественской сказки
[30] Пальто-честерфилд – пальто с вельветовым воротником
[31] O tannenbaum – немецкая рождественская песня
[32] mon – мой (франц.)
[33] Hell's kitchen («адская кухня») – район в Нью-Йорке
[34] Du pont – крупнейший производитель химических и медицинских товаров
[35] desyrel – антидепрессант
[36] Бабар – слон из французского мультфильма «Бабар – король джунглей»
[37] mace – спрей для самозащиты на основе перца
[38] gatorade – энергетический напиток для спортсменов
[39] Пейот – кактус, известный своими галюциногенными свойствами
[40] The toolbox murders («Орудие убийства») – триллер 1978 года
[41] «trompe l'oeil» – живопись с эффектом «обмана зрения»
[42] nutrasweet – популярный сахарозаменитель
[43] «Маргарита» – мексиканский коктейль на основе текилы
[44] Bell south – телефонный оператор
[45] Spuds Mckenzie – бультерьер, снимавшийся в рекламе пива Будвайзер
[46] Dan Quayle – вице-президент США при Буше-старшем
[47] Ivan Boesky, Michael Milken – участники крупных финансовых скандалов в 80-е годы
[48] Saul Steinberg (1914-1999) – известный американский карикатурист
[49] Robert Farrell – известный канадский гитарист
[50] voira – искаж. франц. «voila»
[51] Oliver North – известный американский журналист
[52] Kenkichi Nakajima – японский миллиардер
[53] Leona Helmsley – американская миллионерша, владелица отелей
[54] Julian Schnabel – американский художник
[55] honky tonk – разновидность стиля кантри
[56] Страна Байю – неофициальное прозвище штата Луизиана, места, где зародился джаз
[57] speed – наркотик на основе амфетаминов
[58] au lait – с молоком (фр.)
[59] Ted Bundy – американский террорист
[60] Filofax – марка органайзера
[61] Сheerio – герой рекламы хлопьев для завтрака
Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.069 сек.) |