Исправления и уточнения

Я выхожу из Розовой комнаты взвинченная и взбудораженная, как будто только что выпила три порции мокко-латте в кофейне в торговом центре. Я заменила единственную розу Джулиет на огромный букет — выложила сорок баксов за две дюжины роз — и добавила записку печатными буквами: «От тайного поклонника». Жаль, я не увижу, как она получит их. Уверена, это здорово поднимет ей настроение. Более того, уверена, что это все исправит. У нее будет больше роз, чем даже у Линдси Эджкомб. Представив, как Линдси выпучит глаза, когда поймет, что в этом году «Мисс больше всего валограмм» не она, а Джулиет Сиха, я громко фыркаю от смеха прямо посреди урока «Американской истории повышенной трудности». Все оборачиваются и пялятся, но мне плевать. Наверное, так ощущаешь себя под наркотиками: паришь над миром, все кажется новым, свежим и озаренным изнутри. Не считая будущей ломки и чувства вины. А то и тюремного заключения.

Когда мистер Тирни раздает внеплановую контрольную, я все двадцать минут рисую вокруг вопросов сердечки и воздушные шарики, а когда он подходит забрать работу, я улыбаюсь так ослепительно, что он вздрагивает, будто не привык к счастливым лицам.

Между уроками я прочесываю коридоры в поисках Кента. Понятия не имею, что скажу ему, когда увижу. Вообще-то я ничего не могу сказать. Он не знает, что две последние ночи мы провели вместе; обе ночи мы были так близко, что если бы один из нас выдохнул, все закончилось бы поцелуями — собственно, почти закончилось прошлой ночью. Но меня одолевает нестерпимое желание просто быть рядом, следить, как он занимается привычными делами: отбрасывает волосы с глаз, криво улыбается, шаркает нелепыми клетчатыми кроссовками, прячет руки в слишком длинные манжеты рубашки. Мое сердце подскакивает к горлу всякий раз, когда я замечаю чью-то размашистую походку или всклоченные каштановые волосы. Но всякий раз это оказывается кто-то другой, и с каждой ошибкой мое сердце возвращается на место.

По крайней мере, я точно встречу его на математике. После «Основ безопасности жизнедеятельности» я заглядываю в туалет и провожу три минуты до звонка перед зеркалом, не обращая внимания на болтовню десятиклассниц и изо всех сил стараясь не думать о скорой встрече лицом к лицу с мистером Даймлером. Живот как будто непрестанно катается на американских горках. Одновременно я жду, когда Джулиет получит розы, мечтаю о встрече с Кентом и испытываю разочарование. Вряд ли я выдержу сорок пять минут неизбежных ухмылок, подмигиваний и смешков мистера Даймлера. Надо забыть о его мокром противном языке у меня во рту.

— Вот потаскуха! — С этим возгласом из кабинки выходит одна из десятиклассниц, качая головой.

На миг мне мерещится, что она непостижимым образом прочла мои мысли и речь идет обо мне, но ее подруги разражаются смехом, и одна из них отвечает:

— Это точно. По слухам, она спала аж с тремя парнями из баскетбольной команды.

Все ясно: они обсуждают Анну Картулло. Дверца кабинки с каракулями Линдси открыта нараспашку. «АК = БШ». И ниже: «Возвращайся в свой трейлер, шлюшка».

— Нельзя верить всему, что слышите, — выпаливаю я.

Все три десятиклассницы немедленно затыкаются, уставившись на меня.

— Это правда. — Я смелею, встретив такую благодарную аудиторию, — Знаете, почему появляется большинство сплетен?

Девушки качают головами. Они стоят так близко друг к другу, что секунду я опасаюсь, как бы не стукнулись черепами.

— Потому что кому-то этого хочется.

Звенит звонок, и десятиклассницы бросаются к двери, будто их отпустили с урока. Я тоже собираюсь покинуть туалет, пройтись по коридору, спуститься по лестнице, повернуть направо и переступить порог класса математики. Но стоп. Из головы не выходит надпись на двери кабинки, смех Элли и упоминание о подражательницах. «АК = БШ». Полагаю, Линдси ничего такого не хотела. Жалкие четыре буквы, глупые и бессмысленные. Может, просто купила новый маркер и решила попробовать. В некотором роде было бы лучше, если бы она написала это нарочно. Было бы лучше, если бы она по-настоящему ненавидела Анну. Потому что это важно. Было важно.

Не боясь опоздать на математику, я смачиваю кусок бумажного полотенца, просто в качестве эксперимента, и провожу по надписи на двери кабинки. Не поддается. Но, начав, я уже не могу остановиться. Я заглядываю под раковину и достаю сухую железную мочалку и бутылку «Комета». Приходится цепляться за дверь одной рукой и со всей силы давить другой, отчаянно тереть; вскоре граффити немного светлеет, а еще через некоторое время буквы почти исчезают.

Мне становится настолько хорошо, что я отскребаю и оставшиеся две двери, хотя рука болит, мышцы сводит, и я уже начала немного потеть в своем топе, все это время мысленно проклиная Линдси за дурацкие выходки и перманентный маркер.

Покончив со всеми тремя кабинками, я распахиваю двери и смотрю на их отражение в зеркале: гладкие, чистые, безликие, какими и должны быть двери туалетных кабинок. Почему-то меня переполняет такая гордость и счастье, что я пускаюсь в пляс прямо здесь, выбивая дробь каблуками по плиточному полу. Я словно вернулась в прошлое и что-то исправила. Бог знает, как давно я не ощущала себя настолько живой, настолько способной что-либо сделать.

Мой макияж окончательно поплыл. Бисеринки пота блестят на лбу и переносице. Я плещу в лицо холодной водой и вытираюсь колючим бумажным полотенцем, после чего заново наношу тушь для ресниц и кремовые румяна оттенка «Лепесток розы» — наш с Линдси общий идол. Сердце бешено колотится в груди, отчасти от возбуждения, отчасти от беспокойства. Впереди обед, а это значит, что шоу начинается.

— Может, хватит? — Элоди наклоняется и прижимает мои пальцы, барабанящие по столу. — Так и рехнуться недолго.

— Ты что, подалась в рекси, Сэм?

Линдси указывает на мой сэндвич, который я едва погрызла по краям. «Рекси» — сокращение от «анорексички», хотя я всегда считала, что это больше напоминает собачью кличку.

— Вот что бывает с любительницами загадочного мяса.

Элли кривится, глядя на ростбиф, заказанный мной вопреки тому, что он балансирует на самой грани приемлемого. Вещи, которые не имеют значения для проживших один и тот же день шесть раз и умерших по меньшей мере дважды: сорт мяса на обед и то, что его забыли подогреть.

Странно, но Линдси встает на мою сторону.

— У них все мясо загадочное, Эл. Индейка на вкус как подошва.

— Гадость, — соглашается Элоди.

— Всегда терпеть не могла местную индейку, — признается Элли.

Мы переглядываемся и разражаемся смехом.

До чего приятно смеяться! Мои плечи немного расслабляются, но пальцы снова машинально барабанят, словно существуют сами по себе. Я изучаю каждого входящего в столовую, надеясь увидеть либо Кента — не питается он, что ли? — либо серебристую копну волос Джулиет. Пока ничего.

— …Джулиет?

Я совершенно отключаюсь, думая о Сихе, поэтому при звуке ее имени на мгновение решаю, что мне померещилось или того хуже: я сама его произнесла. Но после вижу, что Линдси смотрит на Элли, кривя губы в странной ухмылке, и понимаю: она только что поинтересовалась, получила Джулиет нашу розу или нет. Я совсем забыла, что Элли и Джулиет вместе ходят на биологию, и теперь задерживаю дыхание. Комната словно накреняется, пока я жду ответа Элли. «О господи, так странно вышло… ей вручили огромный букет… представляете, она улыбнулась».

Элли прижимает ладонь ко рту и выпучивает глаза.

— О господи, совсем забыла рассказать…

Тут кто-то подходит со спины и закрывает мне глаза ладонями. Я настолько взвинчена, что даже вскрикиваю. Руки пахнут жареной картошкой и… ну конечно… мелиссой. Линдси, Элли и Элоди хохочут, и Роб убирает руки. Когда я поднимаю глаза, он улыбается, но смотрит напряженно, и я замечаю, что он несчастлив.

— Ты избегаешь меня? — спрашивает он, дергая за лямку топа, как будто пятилетний мальчишка.

— Вовсе нет, — откликаюсь я как можно веселее. — С чего ты взял?

Он указывает головой в сторону автомата с газировкой и тихо поясняет:

— Я стоял там минут пятнадцать, не меньше. — Ему явно не по душе откровенничать перед моими подругами. — Ты не подошла и даже не взглянула.

Мне хочется возразить: «Ты заставил меня ждать еще дольше», но он, разумеется, не поймет. К тому же видя, как он шаркает поношенными кроссовками «Нью беланс», я понимаю, что он не так уж и плох. Да, он эгоистичен, не слишком сообразителен, чересчур много пьет, флиртует с другими девушками и, хоть убей, не способен снять лифчик, не говоря уже обо всем остальном, но в будущем он непременно повзрослеет и сумеет сделать какую-нибудь девушку счастливой.

— Я не игнорирую тебя, Роб, просто…

Надув щеки, я шумно выдыхаю и умолкаю. Мне никогда еще не приходилось никого бросать, и в голове вертятся сплошные штампы. «Дело не в тебе, дело во мне». (Ничего подобного — дело в нем. И во мне.) «Давай останемся друзьями». (Мы никогда и не были друзьями.)

— Между нами все…

Я затихаю. Он щурится, словно пытается читать на иностранном языке.

— Ты ведь получила мою розу? На пятом уроке? Ты прочла записку?

Как будто это что-то исправит.

— Вообще-то нет. — Я пытаюсь сохранять терпение. — Пятый урок я прогуляла.

— Мисс Кингстон! — Элоди прижимает руку к груди и делает вид, что шокирована. — Я крайне разочарована вами.

Снова смешки.

Выразительно посмотрев на нее, я поворачиваюсь к Робу.

— Но дело не в этом. Дело в том…

— Я не получил твою розу.

Два и два Роб складывает очень медленно. Когда он думает, прямо видно, как шестеренки крутятся у него в мозгу.

Утром я кое-что исправила в Розовой комнате. Подошла к букве «К», внимательно переворошила розы Роба — мельком взглянув на розу Габби Хэйнес, его бывшей девушки, гласившую: «Ты обещал потусоваться вместе, красавчик. Я жду!» — и вынула свой цветок с крошечной запиской, над которой промучилась не один час.

Линдси шлепает Роба по руке, полагая, что мы шутим, и подмигивает.

— Немного терпения, Роб. Твоя роза уже в пути.

— Терпения? — Он хмурится, будто у этого слова гадкий привкус, скрещивает руки и смотрит на меня. — Все ясно. Розы не будет. Ты забыла или как?

Тон его голоса заставляет моих подруг прозреть. Они молча переводят глаза с Роба на меня и обратно.

Позвольте отступление: однажды он сделает совершенно счастливой какую-нибудь студенточку с большими сиськами по имени Бекки, которая будет не против, чтобы с ней обращались как с куском мяса.

— Нет, не забыла… — начинаю я.

Роб перебивает спокойным, очень тихим голосом, который сочится злобой — тяжелой, холодной и едкой:

— Ты столько распиналась о Дне Купидона — и сама же пошла на попятный. Как всегда.

У меня бурлит в животе, словно там переваривается целая корова, но я вздергиваю подбородок и устремляю взор на Роба.

— Как всегда? Ты о чем?

Он проводит рукой по глазам и внезапно кажется гадким. Я вспоминаю, как отец показывал фокус — проводил рукой по лицу и становился то веселым, то грустным в одно мгновение.

— Полагаю, ты в курсе. Ты не слишком-то любишь выполнять свои обещания…

— Психотревога, — предупреждает Линдси, вероятно пытаясь снять напряжение.

Отчасти получается. Я вскакиваю так быстро, что опрокидываю стул. Роб смотрит на меня с отвращением, пинает стул ногой — не сильно, но громко — и добавляет:

— Приходи, поговорим.

Он вылетает из столовой, но я больше не обращаю на него внимания. Я наблюдаю, как Джулиет плывет, скользит, парит, словно уже умерла и перед нами лишь разрозненные отрывки ее жизни.

В руках у нее ничего нет, ни единого цветка, только пухлый коричневый бумажный пакет, как обычно. Разочарование настолько тяжело и реально, что я ощущаю его вкус, горький комок в горле.

— …а потом вошел купидон с охапкой роз. Честное слово, не меньше трех дюжин, и все для Джулиет.

Я вихрем оборачиваюсь.

— Что ты сказала?

Элли чуть хмурится, услышав мой тон, но повторяет:

— Психе только что принесли огромный букет. В жизни не видела столько роз. — Элли хихикает. — Наверное, у нее появился маньяк-преследователь.

— Не понимаю, что случилось с нашей розой. — Линдси надувает губы. — Я же специально проинструктировала: на третьем уроке, биологии.

— Что она сделала с ними? — перебиваю я.

— С чем? — уточняет Элли.

— С розами. Она… она выкинула их?

— Тебе-то какое дело? — морщит нос Линдси.

— Просто… да никакого. Просто…

Все удивленно на меня смотрят. У Элоди открыт рот, и я вижу в нем полуразжеванную картошку фри.

— По-моему, это мило, ясно? — оправдываюсь я. — Если кто-то послал ей столько роз… Ну, не знаю. По-моему, это мило, вот и все.

— Наверное, она сама послала их, — шутит Элоди.

Наконец я теряю терпение.

— Почему? Почему ты так говоришь?

Элоди дергается, будто я ударила ее.

— Просто… это же Джулиет!

— Вот именно. Это Джулиет. Тогда в чем смысл? Всем плевать на нее. Никто не обращает на нее внимания. — Я наклоняюсь вперед и прижимаю обе руки к столу; голова пульсирует от злости и разочарования. — В чем смысл?

— Это потому, что ты расстроилась из-за Роба? — хмурится Элли.

— Точно. — Линдси скрещивает руки на груди. — Между прочим, что случилось? У вас все нормально?

— Дело не в Робе, — выдавливаю я сквозь сжатые зубы.

— Мы просто пошутили, Сэм, — встревает Элоди. — Вчера ты заявила, что у Джулиет наверняка бешенство и ты боишься подходить к ней слишком близко — как бы не укусила.

После этой фразы я окончательно ломаюсь. Вернее, когда Элоди напоминает, что я так рассуждала: вчера, шесть дней назад, целый другой мир назад. Как это возможно: изменить так много и быть не в силах ничего изменить? Вот что самое ужасное в происходящем — чувство полной безнадежности. На самом деле вопрос, обращенный к Элоди, давно терзал меня. В чем смысл? Если я умерла… если я ничего не могу исправить — в чем тогда смысл?

— Сэм права, — подмигивает Линдси, все еще ничего не понимая. — Сегодня День Купидона, забыли? Сегодня положено любить и прощать всех, даже психов. — Она поднимает розу как бокал шампанского. — За Джулиет.

Элли и Элоди поднимают свои розы, смеются и хором откликаются:

— За Джулиет!

— Сэм? — Линдси выгибает бровь. — Ну же, тост!

Но я уже направляюсь в глубину сектора выпускников, к двери, которая выходит на парковку. Линдси что-то кричит, а Элли сообщает:

— Она не выкинула их, ясно?

Все равно я не останавливаюсь, пробираюсь среди столиков, заваленных едой, розами и сумками. Народ безмятежно болтает и смеется. Живот пронзает боль, похожая на сожаление. Мир кажется настолько глупым, радостно-нормальным: все попросту убивают время, потому что у них уйма времени. Минуты утекают, потраченные на темы «кто с кем» и «ты слышала».

На горизонте — черная неподвижная гряда облаков, занавес, который скоро задернется. На парковке, покачиваясь на цыпочках, чтобы не замерзнуть, я выискиваю Джулиет. Из машины на Аллее выпускников гремит музыка. Серебристый «таурус» Кристы Мерфи мчит к выезду. В остальном на парковке ни души. Джулиет растаяла где-то среди металла и асфальта.

Я вдыхаю и выдыхаю облачко пара, наслаждаясь острым покалыванием воздуха в горле. Я почти рада, что Джулиет исчезла. Не знаю, что сказала бы ей. К тому же она не выбросила цветы. Это хороший признак. Еще секунду я покачиваюсь на цыпочках, размышляя о своем грядущем освобождении. Мне столько предстоит сделать в жизни! Подняться на Гусиный мыс с Иззи, пока она еще не слишком взрослая. Потусоваться вдвоем с Элоди. Съездить в Нью-Йорк, сходить на матч «Янкиз» с Линдси, налопаться хот-догов и освистать игроков.

Поцеловать Кента. По-настоящему поцеловать, медленно и долго, где-нибудь на улице… возможно, во время снегопада. Возможно, в лесу. Он наклонится ко мне, и у него снова будут снежинки на бровях, и он отведет волосы с моего лица и положит теплую руку на шею, удивительно теплую, почти обжигающую…

— Привет, Сэм, — раздается голос Кента.

Резко обернувшись, я спотыкаюсь о собственные ноги. Получилось совсем как с Джулиет Сихой: я так погрузилась в фантазии о Кенте, что его появление кажется сном или принятием желаемого за действительное.

На нем старый вельветовый пиджак с заплатами на локтях, как у безумного — и восхитительного — учителя литературы. Вельвет выглядит очень мягким, и мне ужасно хочется прикоснуться к нему. Это желание никак не связано с моим сегодняшним настроением и пониманием драгоценности всего сущего.

Кент держит руки в карманах и втягивает голову в плечи, словно старается не замерзнуть.

— Прогуляла математику?

— Гм… да.

Я ждала встречи с ним весь день, но в голове совершенно пусто.

— Очень плохо. — Кент усмехается, подпрыгивая на месте. — Ты осталась без целого букета.

Он перекидывает сумку через плечо и расстегивает молнию, доставая сливочно-розовую розу, на стебле которой трепещет золотая записка.

— Остальные цветы, наверное, вернули в кабинет. Но эту я решил… вручить тебе лично. Она немного помялась. Извини.

— Вовсе она не помялась, — поспешно возражаю я. — Очень красивая.

Кент прикусывает губу — в жизни не видела ничего более милого. Наверное, он нервничает. Его глаза мечутся то на меня, то в сторону, и всякий раз, когда они останавливаются на мне, словно весь мир исчезает и мы остаемся вдвоем среди яркого зеленого луга.

— Ты ничего не пропустила на математике. — Ну вот, опять завел шарманку. — В смысле, мы разобрали несколько задач со среды, потому что некоторые переживали из-за контрольной в понедельник. Но большинство народу сидели как на иголках, наверное, из-за Дня Купидона, а Даймлеру на самом деле все равно…

— Кент?

Моргнув, он умолкает.

— Да?

— Это ты прислал ее? — Я поднимаю розу. — В смысле, она от тебя?

Его улыбка становится еще шире, как яркий солнечный луч.

— Ни за что не признаюсь, — подмигивает он.

Повинуясь порыву, я подхожу к нему и ощущаю жар его тела. Интересно, что он сделает, если прямо сейчас я притяну его к себе и коснусь его губ своими, как — надеюсь — коснулся он прошлой ночью. Но хотя от одной мысли об этом в животе порхает стайка бабочек, все мое тело дрожит от неуверенности.

Тут я вспоминаю фразу Элли в первый день, когда все началось: если в Таиланде взлетит стайка бабочек, в Нью-Йорке случится гроза. Я думаю о миллионах верных и неверных решений, случайностей и совпадений, которые привели меня сюда, к Кенту со сливочно-розовой розой в руках, и это кажется самым большим чудом на свете.

— Спасибо, — благодарю я. — Ну… за то, что принес ее.

Он опускает голову, смущенный и довольный.

— Всегда пожалуйста.

— Гм, я слышала, у тебя сегодня вечеринка?

Я отвешиваю себе воображаемый пинок за то, что глупо мямлю. В моих мыслях все было намного проще. В моих мыслях Кент наклонялся и вновь касался моих губ, нежно и трепетно. Я отчаянно мечтаю все исправить, мечтаю вернуть то чувство, которое испытала прошлой ночью — которое мы испытали прошлой ночью, он должен был это ощутить, — но боюсь, любые мои слова только все испортят. Меня охватывает мимолетная печаль о том, что я потеряла. Где-то в бесконечной круговерти вечности навсегда утрачена та единственная крошечная доля секунды, когда наши губы встретились.

— Да. — Его лицо проясняется. — Родители, типа, уехали. Ты придешь?

— Обязательно! — отзываюсь я так страстно, что он даже вздрагивает, и продолжаю на нормальной громкости: — Такое событие нельзя пропустить, верно?

— Надеюсь. — Его голос теплый и тягучий, как сироп; мне хочется закрыть глаза и просто слушать. — Я раздобыл два бочонка.

Кент крутит пальцем в воздухе, как бы изображая, насколько это круто.

— Я все равно бы пришла.

Еще один воображаемый пинок: на что ты намекаешь? Кент, однако, вроде бы понимает, потому что заливается румянцем и отвечает:

— Спасибо. Я надеялся, что ты придешь. В смысле, я думал, что ты можешь прийти, ведь ты всегда ходишь на вечеринки, ну и любишь тусоваться, но я был не в курсе, может, где-нибудь другая вечеринка, или что-нибудь еще, или вы с подругами по пятницам развлекаетесь в другом месте…

— Кент?

Он снова мгновенно закрывает рот — так мило!

— Да?

Решая, с чего начать, я сжимаю руки в кулаки и облизываю губы.

— Я… мне нужно кое-что сказать тебе.

Он мило морщит лоб — и как я раньше не замечала, насколько он милый? — отчего мне не становится легче. Я глубоко вдыхаю и выдыхаю.

— Это прозвучит совершенно безумно, но…

— Да?

Кент наклоняется еще ближе, пока между нашими губами не остается меньше четырех дюймов. Я чувствую запах мятных леденцов в его дыхании, и голова начинает кружиться, как будто гигантская карусель.

— Я… гм, я…

— Сэм!

Мы с Кентом инстинктивно отскакиваем друг от друга, когда Линдси выходит из столовой. На плече у нее наши сумки. Если честно, я рада заминке, потому что собиралась признаться не то в том, что умерла несколько дней назад, не то в любви.

Линдси шатается, демонстративно изнемогая под весом двух сумок, как будто они отлиты из железа.

— Ну что, идем?

— Куда?

Она мельком смотрит на Кента, но больше ничем не выдает, что знает о его присутствии. Она оттесняет его, как будто его вообще здесь нет, как будто он не стоит ее времени, и когда Кент отводит глаза и делает вид, что все в порядке, мне становится тошно. Мне хочется дать ему понять: я не такая, он стоит моего времени. Это мое время его не стоит.

— В «Лучший деревенский йогурт», разумеется. — Линдси прижимает ладонь к животу и кривится. — Меня так раздуло от картошки, что это исправит только химическая вкуснотища.

Быстро кивнув мне, Кент уходит — не прощаясь, ничего, просто спешит поскорее убраться. Высунувшись из-за Линдси, я кричу:

— Пока, Кент! До встречи!

Он быстро, удивленно оборачивается и расплывается в улыбке.

— До встречи, Сэм.

Отдав мне честь, словно герой старого черно-белого фильма, он топает обратно в главное здание.

Минуту Линдси смотрит ему вслед, затем переводит глаза на меня и щурится.

— Что случилось? Кент успел тебя покорить?

— Возможно.

Мне наплевать, что думает Линдси. В ушах звенит от его улыбки, его близости. Я чувствую себя невесомой и всесильной; как под легким хмельком.

Подруга вглядывается в меня еще мгновение и просто пожимает плечами.

— Нельзя, чтобы признание в любви стало громом среди ясного неба. — Она берет меня под руку, — Йогурт?

Вот за что я обожаю Линдси Эджкомб, несмотря на миллион недостатков.

Альфа и омега

— Скорее, Сэм. — Линдси жадно смотрит на дом Кента, как будто он сделан из шоколада. — Ты прекрасно выглядишь.

Я в пятидесятый раз проверяю макияж в откидном зеркале. Наношу последний мазок блеска для губ, убираю слипшийся комочек туши с ресниц и напоследок повторяю отрепетированную речь: «Послушай, Кент, может, это немного неожиданно, но я хотела спросить… как насчет выбраться куда-нибудь вместе…»

— Не понимаю. — Элли перегибается вперед, хрустя дутой курткой «Берберри». — Если ты не собираешься делать этого с Робом, чего ты так нервничаешь?

— Я не нервничаю.

Несмотря на кремовые румяна и увлажняющий крем с тональным эффектом, я кажусь бледной, как вампир.

— Нервничаешь, — хором возражают подруги и смеются.

Элли тыкает меня в плечо бутылкой водки.

— Спорим, тебе не терпится выпить?

— Не надо, все в порядке, — отказываюсь я.

Странно, но я слишком взвинчена, чтобы пить. Кроме того, это первый день моей новой жизни. Теперь я буду поступать только правильно. Стану другим, хорошим человеком. Стану человеком, которого будут вспоминать добрым словом, а не просто вспоминать. Я повторяю это снова и снова, сама мысль придает мне силу — надежная опора, путеводная нить. Она помогает прогнать страх и зудящее чувство глубоко внутри, будто я забыла что-то сделать, упустила.

Линдси обнимает меня и целует в щеку. Ее дыхание пахнет водкой и драже «Тик-так».

— Наш личный водитель-трезвенник, — произносит она. — Чувствую себя важной шишкой.

— Ты и есть шишка, — соглашается Элоди, — опасная для общества.

— Поговори мне тут, шлюшка! — С этим возгласом Линдси оборачивается и швыряет в Элоди тюбиком блеска для губ.

Та ловит его, триумфально визжит и мажет губы.

— Ну а я тогда закоченевшая шишка, — ноет Элли. — Давайте уже пойдем в дом.

— Мадам? — поворачивается ко мне Линдси, взмахивает рукой и слегка кланяется.

— Ладно.

Мысленно я продолжаю твердить: «Ну, знаешь, посмотреть кино, или перекусить, или еще что-нибудь… А то мы уже пару лет толком не общались…»

Вечеринка оглушает ревом. Может, дело в том, что я трезвая, но вокруг до нелепого тесно, жарко и неуютно; впервые за долгое время я не сразу решаюсь войти, как будто все уставились на меня. Я напоминаю себе, что главное — найти Кента.

— Дурдом, — заключает Линдси.

Наклонившись и крутя ладонями в воздухе, она приветствует людей, прижатых друг к другу, передвигающихся не более чем на дюйм за раз, будто их соединяет незримая нить.

Мы пробираемся наверх. От выпивки — а может, и не только от нее — глаза гостей стеклянисто блестят, как у кукол. Если честно, мне становится не по себе. Хотя я целую вечность училась в школе с этими людьми, они кажутся незнакомыми, и когда они улыбаются мне со всех сторон, я вижу только зубы, словно пираньи готовятся к трапезе. Словно отдернули занавес и я вижу истинные лица людей, чужие, резкие и непостижимые. Впервые за много дней я вспоминаю повторяющийся сон, в котором я попадаю на вечеринку, где все кажутся знакомыми, не считая какой-то неуловимо отсутствующей детали. Возможно, смысл сна был в том, что изменились не другие люди, а я? Линдси не отнимает пальца от моей поясницы, понуждая двигаться, и я благодарна ей. Эта едва ощутимая связь придает мне отваги.

Я оказываюсь в первой комнате наверху, одной из самых просторных, и мое сердце ухает вниз: Кент; он в углу болтает с Фиби Райфер. В тот же миг у меня в голове разражается мощный бестолковый буран. Рот словно ватой набили, и я искренне сожалею, что не выпила ни глотка, иначе бы не ощущала себя слишком большой для этой комнаты, странной, высокой и неловкой, словно Алиса в Стране чудес.

Собираясь сказать хоть что-нибудь, я оглядываюсь на Линдси — мне нужно говорить, а не просто стоять, разинув рот, будто овощ-переросток, — но она куда-то исчезла. Ну конечно. Наверное, отправилась искать Патрика. Я сжимаю руки в кулаки и закрываю глаза. Сейчас, честное слово, раз, два, три…

— Сэм.

Роб не обнимает меня и, когда я оборачиваюсь, смотрит сверху вниз, как будто от меня воняет. Глупо, но я совершенно забыла, что он тоже собирался на вечеринку. Я вообще о нем не вспоминала.

— Не знал, что ты придешь.

— Почему бы и нет? — отвечаю я, скрещивая руки на груди, поскольку Роб отнюдь не деликатно таращится на мои сиськи.

— Ты сегодня как с цепи сорвалась.

У меня было подозрение, что он начнет меня оскорблять.

— Ну и что? — Он усмехается, лениво и глупо. — Может, извинишься? Попробуем придумать, как загладить твою вину.

Во мне вскипает ярость. Он словно ощупывает меня взглядом сверху вниз, пытаясь облапать всю сразу. Поверить не могу, сколько вечеров я провела на диване в его подвале, позволяя лить на себя слюни. Годы и годы фантазий в одно мгновение уносятся прочь.

— Серьезно? Отличная идея. В смысле, загладить мою вину.

Я пытаюсь сдерживаться, но нотки язвительности прорываются. К счастью, Роб слишком пьян и не замечает.

— Правда?

Его лицо проясняется, он шагает ко мне и обнимает за талию. Я мысленно вздрагиваю, но заставляю себя не шевелиться.

— Хм, — мурлычу я и провожу пальцами по его груди, косясь на Кента, который все еще занят Фиби.

На мгновение я отвлекаюсь — ради Христа, что Кент нашел в этой чудаковатой тупице? — но тут же перевожу глаза обратно на Роба и заставляю себя флиртовать.

— Как насчет побыть немного наедине?

— Охотно! — Роб чуточку кренится набок. — Есть идеи?

Поднявшись на цыпочки, я шепчу ему в ухо:

— На этом этаже есть спальня. Вся дверь в наклейках для бампера. Иди туда и жди меня. Жди меня голым. — Я отстраняюсь и улыбаюсь как можно сексуальнее. — Поверь, это будет самым лучшим извинением в твоей жизни.

Челюсть Роба чуть не падает на пол.

— Сейчас?

— Сейчас.

Он отлипает от меня и, покачиваясь, шагает в сторону коридора, затем что-то соображает и оглядывается с вопросом:

— Ты ведь скоро придешь?

На этот раз я улыбаюсь совершенно искренне.

— Пять минут. — Я поднимаю правую руку с растопыренными пальцами. — Обещаю.

Когда я отворачиваюсь от Роба, мне нелегко сдержать смех и вся тревога из-за предстоящего разговора с Кентом испаряется. Я готова подойти и засунуть язык ему в горло, есть понадобится.

Вот только его уже нет.

— Черт, — бормочу я.

— Леди так не выражаются. — Элли подходит из-за спины и поднимает брови, отпивая из бутылки. — Что случилось? Атака робомонстров?

— Что-то вроде. — Я потираю лоб. — Ты, гм, не видела Кента Макфуллера?

Элли щурится.

— Кого?

— Кента. Макфуллера, — чуть громче повторяю я.

Две десятиклассницы оглядываются и смотрят на меня. Я не свожу с них глаз, и они отворачиваются.

— За гостеприимного хозяина! — Элли поднимает бутылку. — А что, ты уже что-то разбила? Классная вечеринка, правда?

— Ага, отличная! — Я стараюсь не закатывать глаза. — Пойдем пообщаемся с народом.

Элли настолько пьяна, что от нее никакого толку. Я указываю в глубину дома. Линдси и Элоди должны быть в задней комнате, а Кент где-то рядом. Элли берет меня под руку.

— Есть, мэм!

Тут я замечаю Эми Вейсс — наверное, самую большую сплетницу в школе. Она сосется в дверном проеме с Ореном Талмаджем, как будто умирает от голода, а его рот набит «Читос». Я тащу Элли к ним.

— Хочешь поболтать с Эми Вейсс? — шипит Элли мне на ухо.

В девятом классе Эми распустила слух, что Элли позволила Фреду Даннону и еще двум парням потрогать себя за сиськи позади спортивного зала в обмен на месяц домашних заданий по математике. Я так и не выяснила, правда это или нет: Элли клянется, что неправда, Фред клянется, что правда, а Линдси уверяет, что Элли разрешила только посмотреть. В любом случае с тех пор Элли и Эми неофициальные архивраги. Я хлопаю Эми по плечу со словами:

— Передохните, ребята.

Она отстраняется от Орена, и ее лицо озаряется.

— Привет, Сэм! — Она бросает взгляд на Элли и снова на меня, обвивая шею Орена руками. — Извините. Я что, мешаю пройти?

Парень выглядит ужасно смущенным, наверное, гадает, куда подевалась рыба-прилипала с его лица.

— Нет, только твоя задница, — жизнерадостно отвечает Элли.

Я сжимаю руку подруги, и та вскрикивает. Мне только ссоры между Эми и Элли не хватало.

— Просто есть местечко получше, — сообщаю я, — если вы с Ореном хотите… ну, знаете, побыть наедине.

— Еще как хотим, — встревает Орен.

— Открытая спальня, — улыбаюсь я. — На двери наклейки для бампера. Очень мягкая кровать. — Я прижимаю пальцы к губам и посылаю Эми воздушный поцелуй. — Желаю повеселиться.

— Что это было? — взрывается Элли, как только мы оказываемся вне зоны слышимости. — С каких пор вы с Эми лучшие подружки?

— Долго объяснять.

Я наслаждаюсь своей силой и способностью контролировать ситуацию. Все идет как по маслу. Проходя мимо комнаты Кента, я быстро касаюсь двери. Прости, Роб.

Мы с Элли пробираемся по коридору. Я сканирую толпу в поисках Кента, ныряю в боковые комнаты, все больше и больше расстраиваясь, когда не нахожу его.

Раздается визг и взрыв смеха. На мгновение сердце замирает в груди, и я думаю: «Не может быть, только не сегодня, только не снова, только не Джулиет». Но тут Орен кричит: «Дружище, ради бога, надень штаны!» Элли высовывает голову в коридор в сторону комнаты Кента. Ее глаза становятся большими и круглыми, как у мультяшки.

— Э-э-э, Сэм? Посмотри-ка на это.

Я выглядываю в коридор: Роб семенит к лестнице, пытается по крайней мере. Это довольно сложно, потому что он: а) со всех сторон окружен зеваками и б) едва держится на ногах, одетый только в «боксеры» и кроссовки «Нью беланс» с непарными носками. И кепку, конечно. Остальные вещи он держит у паха и рявкает на всех и каждого:

— Куда пялишься, сука?

Если бы не кроссовки, я бы пожалела его. Он что, не потрудился их снять? Слишком увлеченно строил планы атаки на мой лифчик? К тому же почти добравшись до лестницы, он случайно падает на десятиклассницу, но не отстраняется, а пьяно обнимает ее. Я не слышу, что он говорит, но когда она выпутывается из его рук, видно, что она хихикает, как будто приставания полуголого, потного, пьяного вдрызг выпускника — лучшее, что случилось с ней за день.

— Да, — вздыхаю я. — Мы точно расстались. Официально.

Элли странно смотрит на меня и произносит:

— Кент.

У меня екает сердце.

— Что?

— Это Кент.

В голове опять становится пусто. Она знает. Совершенно очевидно, что я схожу по нему с ума; может, Линдси разболтала, когда встретила нас у столовой.

— Я… мы расстались вовсе не из-за…

Она качает головой и тыкает пальцем мне за плечо.

— Кент. У тебя за спиной. Разве ты не его искала?

Накатывает облегчение. Она не знает. И тут же крошечный укол разочарования. Она не знает, потому что нечего знать. Даже он не знает. Я разворачиваюсь и высматриваю Кента в коридоре.

— Вон там, — указывает Элли на дверь в десяти футах дальше по коридору.

Отсюда видно только самое начало комнаты, кладовки или кабинета, судя по огромному столу, загораживающему половину дверного проема. Люди входят и выходят.

— Идем, — командую я и снова тащу Элли за собой.

— Я лучше поищу Линдси, — вырывается она.

Ей явно надоела моя миссия, в чем бы она ни заключалась. Я киваю, и Элли уносится в сторону задней комнаты, расталкивая людей бутылкой из-под водки, словно палкой. На мое плечо опускается рука. Я подскакиваю и оборачиваюсь: Бриджет Макгуир и Алекс Лимент.

— Ты ведь у миссис Харбор по литературе? — сразу начинает тараторить Бриджет. — Не в курсе, она раздала сегодня темы сочинений по «Макбету»? Алекс пропустил урок, был на приеме у врача.

Я совершенно забыла о Бриджет, Анне и Алексе из-за того, что так и не ходила с Линдси есть замороженный йогурт — что-то мешало мне, заставляло держаться поближе к школе, к центру событий. При виде кривой улыбочки Алекса у меня чешутся руки. Роб ухмылялся точно так же, когда ему удавалось выпросить у учителя отсрочку на несуществующем основании. Я думаю об Анне с обведенными черным карандашом глазами и импровизированном фуршете на полу заброшенного туалета. Даже Бриджет не заслуживает такого. Конечно, она несносная, но зато симпатичная, добрая и наверняка все свободное время ухаживает за больными детьми.

Так не пойдет. Я не спущу ему.

Бриджет все еще болтает о том, что мама Алекса совсем помешалась на здоровье. Я перебиваю ее.

— Вам не кажется, что пахнет китайской едой?

Явно разочарованная, что я не слушала, Бриджет морщит нос.

— Китайской едой?

— Да, точно. Похоже… похоже… — Я демонстративно принюхиваюсь и смотрю прямо на Алекса. — На большую миску говядины с апельсинами.

Его улыбка несколько никнет, но он пожимает плечами и заявляет:

— Ничего не чувствую.

— О боже! — Бриджет прижимает руку ко рту. — Неужели это от меня? Я и правда ела китайскую еду вчера вечером.

— И чего тебе неймется? — спрашиваю я Алекса, стряхнув остатки вежливости.

— Что? — моргает он.

Бриджет выглядит озадаченной, и мгновение мы просто стоим и молчим. Мы с Алексом не сводим друг с друга глаз, а Бриджет крутит головой так быстро, что та вот-вот оторвется.

— Я имею в виду, насчет здоровья, — улыбаюсь я. — Зачем ты посещал врача?

— Да так, ерунда, — заметно расслабляется Алекс. — Мама настояла, чтобы я сделал какую-то дурацкую прививку. Ну и общий осмотр и все такое.

— Мм. — Я бросаю выразительный взгляд на его пах. — Надеюсь, осмотр был очень тщательным.

К счастью, Бриджет следит не за мной, а за тем, как Алекс заливается краской.

— Гм. Д-да. Очень, — щурится он, словно только что меня заметил.

— Я как раз ищу врача. — Мне жаль Бриджет, но она вправе знать, на что способен ее так называемый парень. — В наши дни ужасно трудно найти хорошего врача. Особенно такого, кто принимает в ресторане с комплексным обедом за четыре доллара девяносто девять центов. Большая редкость.

— О чем ты? — пищит Бриджет и вихрем оборачивается к Алексу. — О чем она говорит?

Тот играет желваками. Очевидно, ему хочется послать меня куда подальше, но он понимает, что от этого станет только хуже, и потому просто стоит и смотрит.

Я кладу руку на плечо Бриджет.

— Очень жаль, но твой парень — попросту мешок с дерьмом.

— О чем она говорит?

Голос Бриджет взмывает еще на октаву. Уходя, я слышу, как Алекс пытается ее успокоить — несомненно, пичкая ложью, которую сочиняет на ходу. Я должна быть довольна собой — в конце концов, он заслуживает этого, и в некотором роде я только разложила все по полочкам, — но стоит мне немного отойти, и я испытываю странное опустошение. Чувство контроля над происходящим исчезает, его место занимает зудящее беспокойство. Я пролистываю события дня, как страницы на экране монитора, пытаясь отыскать упущение, то, что забыла сказать или сделать. Возможно, мне надо пораньше съездить к Джулиет, выяснить, как дела. С другой стороны, как убедить ее? «Привет. Пообещай, что не будешь сегодня бросаться под машину. Это не лучшая мысль. И никаких взрывов, ладно? Не надо играть с моей жизнью».

Музыка орет так громко, что я с трудом отличаю ноты друг от друга. Я представляю, как возьму Кента за руку и отведу в тихое и темное место. Может, в комнату на первом этаже, или в лес, или еще дальше. Или мы просто сядем в машину и поедем.

— Сэм! Сэм!

Я поднимаю глаза. В задней комнате Линдси забралась на диван и машет мне поверх прилива покачивающихся голов. Элли рядом с ней, а Элоди немного позади, что-то шепчет Стиву Маффину.

Скованная ощущением безнадежности, я медлю. С чего вдруг мне разговаривать с Кентом? Это нелепо. У меня не получится выразить, как я ошибалась насчет него, насчет Роба, насчет всех. Вряд ли я смогу объяснить, как мне удалось измениться. А если это ложь? Если измениться невозможно?

Пока я балансирую между двумя комнатами, люди вокруг замолкают с отвисшими челюстями. Линдси оседает на диване, бесцельно хлопая себя ладонью по боку. Элли рядом с ней открывает и закрывает рот как рыба. Все мое тело начинает гудеть, словно электрические провода.

Вот и она, шагает по коридору. Несмотря на все, что я сделала, Джулиет Сиха отправилась на охоту.

Отчаяние, безнадежность, ощущение, что я что-то забыла, упустила, мгновенно превращаются в ярость. Джулиет видит Линдси, останавливается и собирается приступить к обычному «сука», но не успевает, поскольку я бросаюсь вперед, хватаю ее за плечо и практически волоку обратно по коридору. Она слишком удивлена, чтобы сопротивляться.

Я затаскиваю ее в ближайшую ванную (велев выметаться двум девчонкам, которые прихорашиваются перед зеркалом), захлопываю дверь и запираю замок. Когда я оборачиваюсь, Джулиет смотрит на меня, будто это я психопатка.

— Зачем ты здесь?

Очевидно, она неверно понимает мой вопрос и с упорством поясняет:

— Это вечеринка. Я имею право прийти, как и все.

Когда она не психует и не называет меня сукой, у нее приятный голос, музыкальный, как у Элоди.

— Нет, — качаю я головой и прижимаю пальцы к вискам, пытаясь унять пульсацию. — В смысле, зачем ты пришла? Ради чего?

Ее взгляд падает на дверную ручку, которую я держу поясницей. Если Джулиет захочет сбежать, ей придется меня отодвинуть.

По-видимому, она расценивает шансы не в свою пользу, поскольку долго и медленно выдыхает.

— Пришла ради того, чтобы сообщить вам кое-что. Тебе, Линдси, Элоди и Элли.

— Неужели? И что же?

— Вы суки, — тихо отвечает она.

Это больше напоминает сожаление, чем обвинение.

— Я сука, — откликаюсь я в тот же миг.

На ее лице замешательство.

— Послушай, Джулиет. — Я запускаю руки себе в волосы. — Знаю, мы не всегда были добры к тебе и так далее. И мне действительно очень жаль… честное слово.

Мне важно понять ее мысли, но в ее глазах словно задернулись шторы, щелкнул выключатель, и она просто тупо на меня смотрит.

— Дело в том, что мы ничего такого не хотели, понимаешь? Мне кажется, я… мы… вообще об этом не думали. Так уж устроена жизнь. Меня тоже постоянно высмеивали. — Ее взгляд заставляет меня нервничать, и я облизываю губы. — Постоянно. И вряд ли это потому, что люди гадкие и злые. Просто мне кажется… кажется…

Я пытаюсь подобрать слова. В голове крутятся воспоминания: пение людей, когда я иду по коридору; аромат мороженого в дыхании Линдси в тот день, когда мы швырялись тампонами Бет из окна; скачка на лошади сквозь размытую пелену деревьев.

— Мне кажется, люди не думают. Они не знают. Мы… я… не знала.

Хорошо, что я наконец-то все высказала. Но Джулиет не пошевелилась, не улыбнулась и даже не возмутилась. Она так неподвижна, словно вырезана из камня. Наконец ее сотрясает едва заметная дрожь, маленькое личное землетрясение; ее взгляд вновь становится осмысленным и замирает на мне.

— Ты не всегда была добра ко мне? — вяло спрашивает она.

У меня екает в животе: она не слушала.

— Я… да. И мне очень жаль.

Ее веки трепещут.

— В седьмом классе вы с Линдси украли мою одежду из раздевалки, так что остаток дня мне пришлось ходить в пропотевшем спортивном костюме. За это вы прозвали меня Скунсом.

— Я… прости. Я этого не помню.

Меня пугает ее взгляд. Она словно смотрит сквозь меня в пустоту.

— Разумеется, это было до того, как вы придумали кличку Психа.

Голос Джулиет утрачивает музыкальность и становится совершенно безжизненным. Она поднимает руку и делает вид, что втыкает нож в воздух, издавая пронзительные вскрики, от которых у меня мурашки бегут по коже, и на мгновение мне кажется, что она и правда сумасшедшая. Затем она роняет руку.

— Очень смешно. «Псих-убийца, qu'est-ce que c'est». Легко запоминается.

— Надо мной тоже очень глупо шутили. Напевали, когда я шла мимо: «Угадайте, что такое: красно-белое, чудное?»

Надеюсь, она засмеется или дернется. Нет, она только смотрит на меня тупым, животным, бессмысленным взглядом и, будто повинуясь некой силе, продолжает перечислять наши провинности:

— Я не напевала. Вы сфотографировали меня в душе.

— Это была Линдси, — машинально возражаю я.

Мне становится все больше не по себе. Если бы она разозлилась — это одно. Но она словно не замечает меня, словно действительно читает список, который видела миллион раз.

— Вы развесили снимки по всей школе. Там, где учителя могли увидеть.

— Мы сняли их уже через час.

Можно подумать, это облегчает нашу вину. Мне становится стыдно.

— Вы взломали мой электронный почтовый ящик. Обнародовали мои… личные письма.

— Это не мы, — быстро отрекаюсь я.

Слава богу, хоть здесь мы ни при чем. До сих пор я не в курсе, кто взломал ящик Джулиет и разослал ее переписку с парнем под ником Path2Painl18, с которым они, очевидно, познакомились в чате. Десятки посланий, длинные тирады о том, что средняя школа — полный отстой, а окружающие уроды. Хакер разослал переписку почти всем ученикам «Томаса Джефферсона», снабдив новым заголовком: «А завтра они устроят в школе бойню». Я ежусь от того, насколько легко безнадежно ошибаться в людях — видеть только крошечную часть истины и принимать ее за целое, видеть причину и считать ее следствием, и наоборот. Я совершенно дезориентирована, хотя побывала в доме Кента уже пять раз за шесть дней. Меня смущают яркий свет лампы, бесстрастное лицо Джулиет и грохот вечеринки за дверью.

Между тем она продолжает, словно в прострации:

— Вы распустили слух, что я рассталась с девственностью за пачку сигарет.

Элли. Это была Элли. Я молчу. В конце концов, неважно. Это были мы. Это были все мы. Все, кто повторял сплетню, шептал «шлюха» и делал вид, что заходится в кашле курильщика при ее появлении.

— Но я даже не курю.

Она улыбается, как будто это чертовски смешно. Как будто вся ее жизнь — одна большая шутка.

— Джулиет…

— Слух дошел до моей сестры. Она рассказала родителям. Я… — Наконец Джулиет утрачивает хладнокровие, сжимает пальцы в кулаки и прижимает к бедрам. — Я даже не целовалась.

Ее горькое признание, его страстность, печаль и сожаление пробивают черную пелену злобы во мне.

— Я знаю, ясно? Знаю, что мы натворили немало дел. Знаю, что мы дерьмово себя вели, и все плохо, и…

Тут я осекаюсь; слова застревают в горле. Я на грани слез, полная слепой ярости, которая окутывает меня облаком, заслоняет все, кроме единственного жгучего разочарования: я не могу заставить ее понять, не могу заставить понять, что пытаюсь все исправить. Я словно вижу, как обе наши жизни утекают в трубу, моя и ее, обернувшись друг вокруг друга.

— Да пойми ты, я хочу все исправить. Я пытаюсь извиниться. Все… все наладится.

Она сжимает губы, бледная и безмолвная, и мне приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы не схватить ее за плечи и не встряхнуть хорошенько.

— Вот например… — Я двигаюсь наугад; слова и мысли гудят во мне и пробиваются сквозь злость, пытаясь достучаться до нее. — Ты же получила сегодня розы? Целую охапку роз?

Все ее тело содрогается. В глазах снова вспыхивает искра, но это не благодарность, а пламенная ненависть.

— Так я и думала. Так и думала, что это вы. — В ее голосе столько боли и ярости, что я отшатываюсь, словно от удара. — Что это было? Очередная ваша шуточка?

Ее реакция слишком неожиданна, и несколько секунд я ошеломленно молчу.

— Что? Нет. Никакая не…

— Бедняжка Психа. — Джулиет суживает глаза, почти шипит. — У нее нет друзей. Нет роз. Давайте подшутим над ней еще раз.

— Я не собиралась над тобой шутить. — Что происходит, отчего все перевернулось с ног на голову? — Просто хотела тебя порадовать.

Не знаю, слышит ли она меня.

— И каков же был ваш план? Что еще за дерьмо про «тайного поклонника»? — Джулиет наклоняется ближе. — Решили подговорить какого-нибудь своего приятеля притвориться, что я нравлюсь ему? Пригласить меня на свидание? Или даже на бал? А потом… что? Он не явился бы в назначенный вечер? Было бы чертовски смешно, если бы я устроила истерику, вышла из себя, заплакала или разозлилась, увидев его в школе. — Она отшатывается. — Извини, если разочарую, но вы повторяетесь. Это уже было. В восьмом классе. Весенний бал. Эндрю Робертс.

Она никнет, словно тирада ее утомила. Ярость и пламя в глазах гаснут одновременно, лицо становится безжизненным, кулаки разжимаются.

— А может, у вас не было плана. — Теперь она говорит тихо, почти мелодично. — Вы ничего не замышляли, просто напомнили, что у меня никого нет, ни друзей, ни тайных поклонников. «Может, в следующем году, но вряд ли».

Она снова улыбается, и это намного хуже, чем ярость. Я уже настолько разочарована и растеряна, что сглатываю слезы.

— Честное слово, Джулиет, ничего я не замышляла. Просто хотела тебя порадовать. Прийти на выручку.

— Прийти на выручку?

Она повторяет мои слова, будто слышит их впервые в жизни; ее глаза заволакивает мечтательная, отстраненная дымка. Всякий след ярости и чувства исчезает. Она кажется даже безмятежной, и я поражена ее красотой — вблизи она кажется супермоделью со своей призрачно-белой кожей и огромными голубыми глазами цвета рассветного неба.

— Ты не знаешь меня, — почти шепчет она. — Ты никогда меня не знала. И ты не можешь прийти мне на выручку. Никто не может.

Я вспоминаю, что сказала Кенту всего два дня назад: «Вряд ли меня можно исправить». Теперь мне известно: я ошибалась. Любого можно исправить; так должно быть, это единственное, в чем есть смысл. Но как объяснить это Джулиет, как убедить ее? Совершенно спокойно, с присущей ей текучей грацией она кладет руку мне на плечо и мягко, но твердо отодвигает с дороги, и вот я уже шагаю в сторону и пропускаю ее к дверной ручке. В горле стоят слезы, я по-прежнему подбираю фразы, а лицо Джулиет все больше бледнеет, почти светится, как раскаленное добела пламя; и мне кажется, что я уже вижу ее гибель, ее жизнь колеблется передо мной, как помехи на экране телевизора.

Она замирает, касаясь двери и глядя прямо перед собой.

— Знаешь, мы дружили с Линдси. — У нее по-прежнему этот жуткий, спокойный голос, словно она находится на расстоянии многих миль. — В детстве мы все делали вместе. У меня до сих пор сохранилось ожерелье дружбы, которое она подарила: сердечко, разломанное пополам. Если половинки сложить, получается «Лучшие друзья навсегда».

Мне не терпится спросить, что произошло, почему их дружбе настал конец, но слова по-прежнему стоят комом в горле. А еще я боюсь перебивать. Пока Джулиет со мной, она в безопасности.

— Это случилось перед тем, как ее родители развелись. — Джулиет бросает беглый взгляд в мою сторону, и он словно прошивает меня насквозь. — В то время она постоянно грустила. Я часто ночевала у нее дома, и ее родители так ужасно ругались, что нам приходилось прятаться под кроватью и обкладываться подушками, чтобы заглушить звук. Она называла это «строить форт». Она всегда искала во всем светлую сторону, сама знаешь. Но она плакала, и плакала, и плакала, когда считала, что я сплю. А еще ей начали сниться кошмары. По-настоящему страшные. Она с криком просыпалась среди ночи.

Джулиет снова смотрит на дверь и слегка улыбается. Как бы мне хотелось войти в ее воспоминания и увидеть то же, что видит она, исправить то, что сломано!

— И тогда Линдси стала писаться, понимаешь? Потому что между ее родителями все было так плохо. Конечно, она испытывала унижение и взяла с меня клятву молчать, пообещала навсегда прекратить со мной общаться, если я проболтаюсь. Мы просыпались по утрам, и некоторые подушки форта были влажными. Я притворялась, что не замечаю. Однажды утром я отправилась чистить зубы, и она сидела в ванне и терла подушку отбеливателем — у меня даже глаза защипало. Наверное, она полчаса ее терла. Подушка была безнадежно испорчена, вся в белых пятнах, а ее пальцы были опухшими и красными. Их разъело почти до крови. Но она словно не замечала. У нее была одна мысль: сделать подушку чистой.

Я закрываю глаза. Пол уплывает из-под ног. Я вспоминаю, как ворвалась в туалет «Розалитас» и обнаружила Линдси на коленях и комки еды в унитазе. Смесь стыда, ярости и вызова на ее лице.

— Однажды ссора так разгорелась, что мы даже сбежали из дому. Нам было всего семь или восемь лет, но всю дорогу ко мне мы прошли одни. Стоял довольно холодный март. Мы решили, что Линдси поселится в моей комнате. Я не собиралась никому говорить, только охранять ее и носить еду. В основном жевательный мармелад и «Сникерсы». В то время она любила шоколад и конфеты. И сладкое вообще.

Невольно я издаю полузадушенный писк. Не уверена, смогу ли слушать дальше. Я понимаю, что история Джулиет и ванная Кента — это альфа и омега всего случившегося, начало и конец.

Однако Джулиет продолжает вещать этим странным, размеренным тоном, будто у нас еще море времени.

— Разумеется, ничего не получилось. Мы поднялись ко мне в комнату, но тут же заспорили, кто будет спать на раскладушке, а кто на большой кровати, и мама услышала нас. Она перепугалась из-за того, что мы прошли всю дорогу одни. Орала и плакала, что нас могли украсть, убить или еще что. Помню, мне было ужасно неловко. — Джулиет разглядывает свои ладони. — Впрочем, это было ничто по сравнению с истерикой Линдси, когда мама заявила, что она должна возвращаться домой. В жизни не слышала, чтобы кто-то так громко вопил.

Джулиет молчит так долго, что я уже не ожидаю продолжения. Ее слова звенят у меня в голове, порхают с места на места и складываются в узор, как подсказки в головоломке. «Она всегда искала во всем светлую сторону… Наверное, она полчаса ее терла… Ее пальцы были опухшими и красными…» Я словно балансирую на грани понимания чего-то, что мне не слишком хочется знать. Комнатка кажется крошечной и душной. На грудь давит невыносимая тяжесть. Вот бы сбежать, выскочить за дверь, раствориться на вечеринке, выпить пива и забыть о Джулиет, забыть обо всем. Но я прикована к месту. Не могу пошевелиться. Передо мной встает бесконечная темнота моего сна. Только не это.

— Забавно, если подумать, — подает голос Джулиет. — Мы все делали вместе, Линдси и я. Мы даже вместе вступили в герлскауты. Это она придумала. Я вовсе не рвалась торговать печеньем, жечь костры и так далее. Мы отправились в поход в начале пятого класса. Разумеется, мы спали в одной палатке.

Я смотрю на руки Джулиет: они дрожат едва заметно, но быстро-быстро, словно крылышки колибри. Уголком глаза она замечает мой взгляд и опускает руки на бедра, грациозно, но безнадежно.

— Помнишь кличку, которую мне дали в пятом классе? Кличку, которой наградила меня Линдси? Мышка-мокрушка. — Она качает головой. — Эта кличка мне снилась, так часто я ее слышала. Иногда я забывала свое настоящее имя. — Джулиет поворачивается ко мне; ее лицо сияет, почти светится, блещет красотой. — Самое забавное, что я вообще ни при чем. Это Линдси напрудила в спальный мешок. К утру вся палатка пропахла. Но когда пришла мисс Бриджес с вопросом, что случилось, Линдси ткнула в меня пальцем и закричала: «Это она!» В жизни не забуду ее лица. «Это она!» Испуганное. Словно я — бродячий пес, который собирается ее укусить.

Я прижимаюсь к двери. Хорошо, что есть надежная опора. Разумеется, это чертовски похоже на правду. Теперь все понятно: злоба Линдси; то, как она всегда держала пальцы крестом, чтобы отпугнуть Джулиет Сиху. Она не ненавидит ее. Она боится ее. Джулиет Сиху, хранительницу самого старого, возможно, самого ужасного секрета Линдси.

И все теперь кажется нелепым, случайным. Кто-то взмывает вверх, а кто-то несется по спирали вниз — бессмысленно, наугад. Так же просто, как оказаться в удачном месте, или в неудачном месте, или как вам больше нравится. Так же просто, как однажды днем на вечеринке у бассейна захотеть диетической пепси и быть подхваченной ветром; так же просто, как сказать «нет».

— Почему ты промолчала? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ; получается хрипло, оттого что я сглатываю слезы.

— Она ведь была моей лучшей подругой, — пожимает плечами Джулиет. — И постоянно грустила в то время. К тому же я надеялась, что все наладится.

— Джулиет… — начинаю я.

Она встряхивает плечами, будто сбрасывает груз беседы, груз прошлого.

— Теперь уже неважно.

После этой фразы она дергает ручку и выскальзывает за дверь.

— Джулиет!

У двери собралась толпа, и когда я выхожу, меня сразу сносят к стене — две одиннадцатиклассницы дерутся из-за очереди и пьяно вопят. «Я первая пришла!» — «Нет, я!» — «Ты вообще только что пришла!» Несколько человек бросают на меня косые взгляды, затем мимо пролетает Бриджет Макгуир с красным, пятнистым лицом в потеках слез. При виде меня она всхлипывает: «Ты…», но осекается, ныряет мимо одиннадцатиклассниц и запирается в ванной.

— О господи, опять! — возмущается кто-то.

— Я сейчас описаюсь, — стонет одиннадцатиклассница, скрещивая ноги и подпрыгивая на месте.

Алекс Лимент следует за Бриджет по пятам. Он пробивается к двери ванной и колотит по ней, призывая Бриджет. Я по-прежнему стою у стены, прижатая толпой, парализованная тем, насколько все неправильно. Однажды я слышала, что когда падаешь в холодную воду, то тонешь не сразу. Холод сбивает с толку, заставляет думать, что верх — это низ, а низ — это верх, и ты плывешь, плывешь, плывешь что есть сил, но не в ту сторону, а прямиком на дно, в объятия смерти. Вот что я чувствую — что весь мир перевернулся.

— Поверить не могу.

Внезапно я понимаю, что Алекс обращается ко мне, скаля зубы.

— Знаешь, кто ты? — Он хватает меня за голову, не давая пошевелиться; на его лбу блестят капельки пота, изо рта пахнет травкой и пивом. — Ты сука, Саманта Кингстон.

Его слова встряхивают, будят меня. Надо сосредоточиться. Джулиет где-то в лесу, на холоде. Наверное, пробирается к шоссе. Я еще успею найти ее, отговорить, заставить понять.

Положив руки Алексу на грудь, я отталкиваю его. Он неуклюже пятится.

— Это я уже слышала. Не сомневайся.

Я пробиваюсь сквозь толпу в коридоре и уже наполовину спускаюсь по лестнице, когда кто-то окликает меня. Я замираю на месте; люди позади налетают друг на друга, словно костяшки домино, и осыпают меня ругательствами.

— О боже, ну что еще? — оборачиваюсь я и вижу Кента.

Он перепрыгивает через перила на лестницу, едва не столкнув Ханну Гордон, и приземляется на две ступеньки выше, слегка запыхавшись.

— Ты пришла.

Его глаза горят от счастья. Шоколадные и карамельные пряди волос падают на лоб, вбирая свет рождественских гирлянд, развешенных повсюду. Я испытываю почти неодолимое желание заправить ему волосы за уши.

— Я же обещала прийти.

В животе разгорается тупая боль. Весь вечер — весь день — я желала одного: оказаться рядом с ним. А теперь у меня нет времени.

— Слушай, Кент…

— Я сначала подумал, что ты где-то здесь, когда увидел Линдси. Вы же неразлучная парочка. Но потом я искал тебя… — Он осекается и краснеет. — В смысле, не то чтобы искал. Просто, ну, знаешь, бродил среди толпы, развлекал гостей. Разве не это должен делать хозяин? Развлекать гостей. В общем, я поглядывал по сторонам…

— Кент.

Мой голос звучит резко и злобно; на мгновение я закрываю глаза, представляя, каково лежать рядом с ним в полной темноте, воображая прикосновение его руки. Внезапно до меня доходит, насколько все это невозможно — между им и мной. Когда я открываю глаза, он по-прежнему стоит рядом и ждет, чуть морща лоб, такой нормальный и милый. Ему нужна девушка в кашемировом свитере, которая превосходно решает кроссворды, или играет на скрипке, или работает в благотворительных столовых. Хорошая, нормальная, честная девушка. Боль в животе усиливается, словно там сидит дикий зверь и грызет мои внутренности. Я никогда не стану достаточно хороша для него. Даже если придется проживать этот день до скончания веков, я никогда не буду ему соответствовать.

— Прости, — выдавливаю я. — Не могу сейчас с тобой говорить.

— Но… — начинает он, с неуверенным видом пряча руки в манжеты рубашки.

— Прости.

Я чуть не добавляю: «Так лучше», но решаю, что это бессмысленно. И не оборачиваюсь, хотя чувствую спиной его взгляд.

На улице я натягиваю флиску и застегиваю до подбородка. Дождь стекает по шее, на штанах мгновенно появляются пятна. По крайней мере, сегодня на мне обувь без каблука. Я иду по подъездной дорожке. Асфальт обледенел, и я хватаюсь за машины, чтобы не упасть. Холод раздирает легкие, и как ни странно, в голове возникает простейшая и глупейшая мысль: «Надо было чаще бегать». Я практически выбилась из сил, мне хочется смеяться и плакать. Но я не останавливаюсь — меня подхлестывает мысль о Джулиет, которая припала к земле у Девятого шоссе, наблюдая, как машины мчатся мимо, поджидая Линдси.

Наконец грохот вечеринки затихает, и наступает тишина, не считая шороха дождя, словно тысячи осколков стекла осыпаются на мостовую, и стука моих шагов. Темно, и мне приходится двигаться медленнее. Я на ощупь пробираюсь от одной машины к другой; металл настолько холодный, что обжигает пальцы. Найдя Танк, возвышающийся над остальными автомобилями, я роюсь в сумке, пока не вытаскиваю холодный металлический брелок со стразами и надписью «Плохая девочка». Ключи Линдси от машины. Я шумно выдыхаю. Хоть что-то хорошее. Теперь Линдси никуда не денется. Ее Танк не проедет сегодня по шоссе, сколько бы Джулиет ни ждала. И все же я запираю дверцы на два оборота.

Автомобили кончаются; я с трудом пробираюсь вперед, мысленно проклиная себя за то, что не взяла фонарик, проклиная двенадцатое февраля, проклиная Джулиет Сиху. Теперь понятно, что розы были дурацкой идеей, даже оскорбительной. Я думаю о Джулиет и Линдси много лет назад в палатке, когда испуганная, униженная Линдси ткнула в Джулиет пальцем и все завертелось. Долгие годы Джулиет хранила секрет Линдси. «Я надеялась, что все наладится».

И в то же время чем больше я размышляю, пока хлещет яростный ливень, тем больше злюсь. Это моя жизнь, безбрежная мешанина возможностей — первых поцелуев, последних поцелуев, колледжа, квартир, брака, ссор, извинений и счастья, — сведенных к точке, секунде, доле секунды, уничтожена в то последнее мгновение поступком Джулиет, ее местью нам, местью мне. Чем дальше я от вечеринки, тем более четкий у меня настрой: «Нет. Этому не бывать. Что бы мы ни сделали, этому не бывать».

Затем дорожка внезапно обрывается, и передо мной расстилается Девятое шоссе, блестящее, словно лента реки, жидкое серебро, подсвеченное лужицами света. Я понимаю, что затаила дыхание, только когда выдыхаю и ловлю воздух, благодарная за то, что наконец-то светло.

Смахнув капли дождя с глаз, я поворачиваюсь налево, изучая опушку леса в поисках Джулиет. Отчасти мне хочется верить, что наша беседа пошла ей на пользу, что-то значила для нее. Возможно, она все-таки отправилась домой. В то же время я отлично помню ее тихий, безжизненный голос; где бы она ни была в тот миг, она была не со мной. Она заблудилась, потерялась в тумане — не то воспоминаний, не то всего, что могло пойти иначе.

За спиной ревет автомобиль, и я подскакиваю. Приземляясь, я поскальзываюсь и падаю на четвереньки на лед, пока машина мчится мимо, а за ней другая и мотор рокочет как гром. Затем гудок, волны звука окружают меня, становясь все громче и громче. Я поднимаю глаза и вижу фары автомобиля, несущегося прямо на меня, Пытаюсь пошевелиться и не могу. Пытаюсь закричать и не могу. Я прикована к месту, фары становятся огромными, как луны, и парят повсюду. В последнюю секунду автомобиль чуть виляет в сторону и проносится так близко, что я ощущаю жар мотора, запах выхлопного газа и слышу строчку песни, пульсирующей в радио: «Жги, пали, рви». Машина удаляется, продолжая гудеть, и растворяется в ночи. Бас в динамиках все тише и тише — далекий пульс.

Мои ладони ободраны об асфальт, сердце колотится так быстро, что готово выскочить из груди. Медленно, дрожа, я поднимаюсь. С другой стороны дороги проезжает еще один автомобиль, на этот раз медленно; вода из-под шин брызгает в обе стороны.

А затем, в пятидесяти футах впереди, из леса выходит белая фигура, вырастает из земли, словно высокий бледный цветок. Джулиет. Я направляюсь к ней, уже не спеша, стараясь не наступать на скользкие полосы темного льда. Она стоит совершенно неподвижно, будто вовсе не замечает дождя. В какой-то миг она даже поднимает руки параллельно земле, словно готовится прыгнуть с вышки. В ее позе есть нечто прекрасное и пугающее. Я вспоминаю, как в детстве мы посещали церковь на Пасху и Рождество, и я всегда боялась смотреть на кафедру с деревянной статуей Иисуса, распятого на кресте.

— Джулиет!

Поиск по сайту: