Отрасли английской промышленности без установленных законом границ эксплуатации

До сих пор мы наблюдали стремление к удлинению рабочего дня, поистине волчью жадность к прибавочному труду, в такой области, в которой непомерные злоупотребления, не превзойденные даже, как говорит один буржуазный английский экономист, жестокостями испанцев по отношению к краснокожим Америки,[256]вызвали, наконец, необходимость наложить на капитал узду законодательного регулирования. Приглядимся теперь к некоторым отраслям производства, где высасывание рабочей силы или и сейчас еще нисколько не стеснено, или до самого последнего времени ничем не было стеснено.

“Г‑н Бротон, мировой судья графства, заявил как председатель митинга, состоявшегося в ноттингемском городском доме 14 января 1860 г., что среди той части городского населения, которая занята в кружевном производстве, царят такие нищета и лишения, которых не знает остальной цивилизованный мир... В 2, 3, 4 часа утра 9 –10‑летних детей отрывают от их грязных постелей и принуждают за одно жалкое пропитание работать до 10, 11, 12 часов ночи, в результате чего конечности их отказываются служить, тело сохнет, черты лица приобретают тупое выражение, и все существо цепенеет в немой неподвижности, один вид которой приводит в ужас. Мы не удивлены, что г‑н Маллетт и другие фабриканты выступили с протестом против каких бы то ни было прений... Система, подобная той, которую описал его преподобие Монтегю Валпи, это – система неограниченного рабства, рабства в социальном, физическом, моральном и интеллектуальном отношениях... Что сказать о городе, созывающем публичный митинг с целью ходатайствовать о том, чтобы рабочее время мужчин было ограничено 18 часами в сутки!.. Мы изливаемся в декламациях против виргинских и каролинских плантаторов. Но разве их торговля неграми со всеми ужасами кнута и торга человеческим мясом отвратительнее, чем это медленное человекоубийство, которое совершается изо дня в день для того, чтобы к выгоде капиталистов фабриковались вуали и воротнички?”.[257]

Гончарное производство (Pottery) Стаффордшира в течение последних 22 лет послужило предметом трех парламентских обследований. Результаты этих обследований изложены в отчете г‑на Скривена, представленном в 1841 г. Комиссии по обследованию условий детского труда, в отчете д‑ра Гринхау за 1860 г., опубликованном по распоряжению медицинского инспектора Тайного совета (“Public Health, 3rd Report”, I, 102–113), и, наконец, в отчете г‑на Лонджа за 1863 г. в “First Report of the Children's Employment Commission” от 13 июня 1863 года. Для моей задачи достаточно извлечь из отчетов 1860 и 1863 гг. некоторые свидетельские показания самих подвергавшихся эксплуатации детей. По тому, каково положение детей, можно сделать заключение о положении взрослых, особенно девушек и женщин, да еще в такой отрасли промышленности, в сравнении с которой бумагопрядение и т. п. кажется весьма приятным и здоровым занятием.[258]

Уильям Вуд, девяти лет, “начал работать, когда ему было 7 лет и 10 месяцев”. Сначала он “ran moulds” (относил в сушильню изготовленный товар в формах и затем приносил обратно пустые формы). Он приходит ежедневно в 6 часов утра и кончает приблизительно в 9 часов вечера. “Я всю неделю работаю ежедневно до 9 часов вечера. Так было, например, в продолжение последних 7– 8 недель”. Итак, пятнадцать часов труда для семилетнего ребенка! Дж. Марри, двенадцатилетний мальчик, показывает:

“I run moulds and turn jigger” (“я [отношу формы и] верчу колесо”). “Я прихожу в 6 часов, иногда в 4 часа утра. Я работал всю последнюю ночь до 6 часов сегодняшнего утра. Я не ложился с предпоследней ночи. Кроме меня работало 8 или 9 других мальчиков всю последнюю ночь напролет. За исключением одного, все опять пришли сегодня утром. Я получаю 3 шилл. 6 пенсов в неделю (1 талер 5 грошей). Мне ничего не прибавляют, когда я работаю без перерыва всю ночь. На последней неделе я проработал две ночи”. Фернихаф, десятилетний мальчик: “Я не всегда получаю полный час на обед, часто – всего полчаса, так бывает каждый четверг, пятницу и субботу”.[259]

По заявлению д‑ра Гринхау, продолжительность жизни в гончарных округах Сток‑он‑Трент и Вулстантон чрезвычайно мала. Несмотря на то, что из мужского населения старше 20‑летнего возраста гончарным производством занято в округе Сток всего 36,6 %, а в Вулстантоне всего 30,4%, на гончаров в первом округе приходится более половины, а во втором около 2/5 общего числа смертных случаев от грудных болезней среди мужчин данного возраста. Д‑р Бутройд, врач, практикующий в Хенли, заявляет:

“Каждое последующее поколение гончаров отличается меньшим ростом и более слабым здоровьем, чем предыдущее”.

Точно так же другой врач, г‑н Мак‑Бин, говорит:

“С того времени как я начал практиковать среди гончаров, – это было 25 лет тому назад, – бросающееся в глаза вырождение этого класса находит себе выражение в прогрессирующем уменьшении роста и веса”.

Показания эти взяты из отчета 1860 г. д‑ра Гринхау.[260]

Из отчета членов комиссии 1863 г. мы заимствуем следующее. Д‑р Дж. Т. Арледж, главный врач больницы Северного Стаффордшира, говорит:

“Как класс, гончары, мужчины и женщины, представляют... вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, плохо сложены и часто страдают искривлением грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолго живут; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложения упорными приступами диспепсии, нарушениями функций печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным заболеваниям: воспалению легких, туберкулезу, бронхиту и астме. Одна из форм астмы свойственна исключительно их профессии и известна под названием астмы горшечников, или чахотки горшечников. Золотухой – болезнью, которая поражает железы, кости и другие части тела, – страдает более двух третей гончаров. Если вырождение (degenerescence) населения этого округа не достигает еще больших размеров, то это объясняется исключительно притоком новых элементов из соседних местностей и браками с более здоровым населением”.

Г‑н Чарлз Парсонс, в недавнем прошлом хирург той же больницы, сообщает в одном письме члену комиссии Лонджу, между прочим, следующее:

“Я могу говорить только на основании личных наблюдений, а не статистических данных, но я могу вас уверить, что во мне снова и снова закипало негодование при виде этих несчастных детей, здоровье которых приносится в жертву алчности их родителей и работодателей”.

Он перечисляет причины заболеваний среди гончаров и в заключение называет самую главную – “long hours” (“долгие рабочие часы”). Отчет комиссии выражает надежду, что “мануфактура, занимающая такое выдающееся положение в глазах всего мира, не будет более мириться с тем позорным фактом, что ее выдающиеся успехи сопровождаются физическим вырождением, разнообразными телесными страданиями и преждевременной смертью рабочих, благодаря труду и искусству которых достигнуты столь крупные результаты”.[261]

Сказанное здесь о гончарном производстве Англии относится и к гончарному производству Шотландии.[262]

Спичечная мануфактура ведет свое начало с 1833 г., со времени изобретения способа прикреплять фосфор к спичке. С 1845 г. она стала быстро развиваться в Англии и из густо населенных частей Лондона распространилась на Манчестер, Бирмингем, Ливерпуль, Бристоль, Норидж, Ньюкасл, Глазго; вместе с тем быстро распространилась и спазма жевательных мышц, которую один венский врач еще в 1845 г. определил как специфическую болезнь рабочих, занятых в спичечном производстве. Половина рабочих – дети моложе 13‑летнего возраста и подростки моложе 18 лет. Эта мануфактура настолько известна своим вредным влиянием на здоровье рабочих и отвратительными условиями, что только самая несчастная часть рабочего класса – полуголодные вдовы и т. д. – поставляет для нее детей, “оборванных, чуть не умирающих с голоду, совершенно заброшенных, лишенных всякого воспитания детей”.[263]Из тех свидетелей, которых выслушал член комиссии Уайт (1863 г.), 270 не достигли 18‑летнего возраста, 40 были моложе 10 лет, 10 были всего 8 лет и 5 всего 6 лет от роду. Рабочий день, продолжительность которого колеблется между 12 – 14 и 15 часами, ночной труд, нерегулярное питание, по большей части в помещении самих мастерских, отравленных фосфором. Данте нашел бы, что все самые ужасные картины ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры.

На фабрике обоев более грубые сорта печатаются машинами, более тонкие – ручным способом (block printing). Наибольшее оживление производства приходится на время от начала октября и до конца апреля. В этот период работа часто продолжается, и притом почти без перерыва, от 6 часов утра до 10 часов вечера и позднее, до глубокой ночи.

Дж. Лич показывает: “Прошлой зимой” (1862 г.) “из 19 девушек 6 отсутствовали, заболев от чрезмерного труда. Чтобы не дать им заснуть, я должен постоянно кричать на них”. У. Даффи: “Часто от усталости дети не могли держать глаза открытым”; в сущности частенько и нам самим это едва удавалось”. Дж. Лайтборн: “Мне 13 лет... Прошлую зиму мы работали до 9 часов вечера, а позапрошлую до 10 часов. Прошлой зимой я кричал почти каждый вечер от боли в ногах, на которых образовались язвы”. Дж. Апсден: “Когда моему мальчугану было 7 лет, я ежедневно носил его на спине туда и обратно по снегу, и он работал обыкновенно по 16 часов!.. Часто я становился на колени, чтобы накормить его, пока он стоял у машины, так как он не имел права ни уйти от нее, ни остановить ее”. Смит, компаньон и управляющий одной манчестерской фабрики: “Мы” (он разумеет те “руки”, которые на “нас” работают) “работаем без перерыва на еду, и, таким образом, 101/2‑часовой рабочий день заканчивается в 41/2 часа вечера, а все дальнейшее представляет собой сверхурочное время”.[264](Интересно было бы знать, неужели же и г‑н Смит ни разу не ест в продолжение 101/2 часов?) “Мы” (все тот же Смит) “редко оканчиваем ранее 6 часов вечера” (он разумеет: оканчиваем потребление “наших” живых машин, представляющих рабочую силу), “так что мы” (iterum Crispinus) “в действительности работаем сверхурочное время круглый год... Дети и взрослые” (152 ребенка и подростка моложе 18 лет и 140 взрослых) “одинаково работали в продолжение 18 месяцев в среднем самое меньшее по 7 дней и 5 часов в неделю, или по 781/2 часов. Для 6 недель, закончившихся 2 мая этого года” (1863 г.), “средняя цифра была выше – 8 дней, или 84 часов в неделю!”

И все‑таки этот самый г‑н Смит, столь расположенный к pluralis majestatis,[265]с улыбкой прибавляет: “машинный труд легок”. А фабриканты, применяющие block printing, говорят: “Ручной труд здоровее машинного”. В общем господа фабриканты с негодованием высказываются против предложения: “останавливать машины, по крайней мере, во время еды”. Вот что говорит по этому поводу г‑н Отли, директор фабрики обоев в Боро (в Лондоне):

“Закон, который разрешил бы нам рабочий день продолжительностью от 6 часов утра до 9 часов вечера, был бы для нас (!) весьма желателен, но предписываемый фабричным актом рабочий день продолжительностью от 6 часов утра до 6 часов вечера нам (!) не годится... Мы останавливаем машины на время обеда” (какое великодушие!). “Эта остановка не причиняет сколько‑нибудь серьезной потери в бумаге и краске”. “Но”, – с сочувствием добавляет он, – “я прекрасно понимаю, что потеря, связанная с этим, не доставляет особенного удовольствия”.

Отчет комиссии наивно полагает, что боязнь некоторых “ведущих фирм” лишиться времени, т. е. времени, в течение которого присваивается чужой труд, и таким образом “лишиться прибыли”, не является еще достаточным основанием для того, чтобы дети, не достигшие 13‑летнего возраста, и подростки моложе 18 лет “лишались пищи” в продолжение 12 – 16 часов или чтобы они снабжались пищей так же, как средства труда снабжаются вспомогательными материалами: машина – водой и углем, шерсть – мылом, колеса – маслом и т. д., т. е. во время самого процесса производства.[266]

Ни в одной отрасли промышленности Англии (мы оставляем в стороне машинную выпечку хлеба, еще только начинающую прокладывать себе дорогу) не сохранилось такого древнего и, – в чем можно убедиться, читая поэтов Римской империи, – даже дохристианского способа производства, как в хлебопечении. Но капитал, как уже отмечено раньше, первоначально равнодушен к техническому характеру того процесса труда, которым он овладевает. Он берет его сначала таким, каким застает.

Невероятная фальсификация хлеба, в особенности в Лондоне была впервые разоблачена комитетом палаты общин по вопросу “о фальсификации пищевых продуктов” (1855‑1856 гг.) и работой д‑ра Хасселла “Adulteration detected”.[267]Следствием этих разоблачений явился закон 6 августа 1860 г. “for preventing the adulteration of articles of food and drink” [“для предотвращения фальсификации предметов питания и напитков”], закон, не оказавший никакого влияния, так как он соблюдает, конечно, высшую степень деликатности по отношению к каждому фритредеру, который намерен при помощи купли и продажи фальсифицированных товаров “to turn an honest penny” [“добыть честную копейку”].[268]Сам комитет в достаточно наивной форме выразил свое убеждение, что свобода торговли в сущности означает торговлю фальсифицированными или, по остроумному выражению англичан, “софистицированными продуктами”. И в самом деле, такого рода “софистика” умеет лучше Протагора делать из белого черное и из черного белое и лучше элеатов демонстрировать ad oculos [воочию] полную иллюзорность всего реального.[269]

Во всяком случае, комитет обратил внимание публики на ее “хлеб насущный”, а тем самым и на хлебопечение. В то же время на публичных митингах и в петициях, обращенных к парламенту, раздались жалобы лондонских пекарей‑подмастерьев на чрезмерный труд и т. д. Эти жалобы звучали так настоятельно, что г‑н X. С. Трименхир, бывший также членом неоднократно упоминавшейся комиссии 1863 г., был назначен королевским следственным комиссаром. Его отчет[270]вместе с свидетельскими показаниями взволновал публику – не сердце ее, а желудок. Правда, начитанному в библии англичанину было хорошо известно, что призвание человека, если только он милостью божьей не капиталист, не лендлорд и не обладатель синекуры, заключается в том, чтобы в поте лица своего есть хлеб свой, но он не знал того, что он должен ежедневно съедать в своем хлебе некоторое количество человеческого пота с примесью гноя, паутины, мертвых тараканов и гнилых немецких дрожжей, не говоря уже о квасцах, песке и других не менее приятных минеральных примесях. Поэтому, невзирая на ее святейшество “свободу торговли”, “свободное” до того времени пекарное производство подчинили надзору государственных инспекторов (в конце парламентской сессии 1863 г.), причем тот же парламентский акт воспретил пекарям‑подмастерьям моложе 18 лет работать между 9 часами вечера и 5 часами утра. Последний пункт красноречивее, чем целые тома, говорит о чрезмерном труде в этой отрасли промышленности, от которой веет такой патриархальностью.

“Работа лондонского пекаря‑подмастерья начинается обыкновенно в 11 часов ночи. В это время он делает тесто, – чрезвычайно утомительная процедура, продолжающаяся от 1/2 до 3/4 часа, смотря по величине и качеству выпечки. Затем он ложится на месильную доску, служащую одновременно и покрышкой для квашни, в которой делается тесто, и засыпает часа на два, подложив один мучной мешок под голову и покрывшись другим. Затем следует спешная и беспрерывная пятичасовая работа: надо месить тесто, взвешивать его, придавать ему форму, сажать в печь, вынимать из печи и т. д. Температура пекарни колеблется между 75° и 90° [по Фаренгейту, или 24° –32° по Цельсию], причем в небольших пекарнях она скорее бывает выше, чем ниже. Когда хлебы, булки и т. д. готовы, начинается распределение выпечки, и значительная часть рабочих, окончив только что описанный тяжелый ночной труд, в продолжение дня разносит хлеб в корзинах или развозит его в тележках из одного дома в другой, а в промежутках производит иногда еще какую‑нибудь работу в пекарне. Смотря по времени года и размеру предприятия, работа заканчивается между часом и шестью пополудни, тогда как другая часть рабочих занята в пекарне до позднего вечера”.[271]“Во время лондонского сезона подмастерья, занятые в булочных, изготовляющих “полноценный” хлеб в Уэст‑Энде, начинают работу регулярно в 11 часов ночи и с одним или двумя очень короткими перерывами заняты выпечкой хлеба до 8 часов следующего утра. Затем они занимаются до 4, 5, 6, а то и 7 часов разноской хлеба или же изготовлением бисквитов в пекарне. По окончании работы наступает время сна, который продолжается не больше 6 часов, часто всего 5 и 4 часа. В пятницу работа всегда начинается раньше, примерно в 10 часов вечера, и длится без перерыва, заключаясь то в приготовлении, то в разноске хлеба, до 8 часов вечера субботы, в большинстве же случаев до 4 или 5 часов утра воскресенья. Даже в солидных пекарнях, продающих хлеб по “полной цене”, по воскресеньям производится в продолжение 4‑5 часов подготовительная работа к следующему дню... Еще продолжительнее рабочий день подмастерьев, работающих у “underselling masters” (булочников, продающих хлеб по пониженной цене), а таковые составляют, как было замечено выше, более 3/4 лондонских пекарей; но труд их почти исключительно ограничен пекарней, так как их хозяева продают хлеб лишь в собственных булочных, если не брать в расчет мелких лавок, в которые они его доставляют. К концу недели... т. е. в четверг, работа начинается здесь в 10 часов вечера и продолжается лишь с незначительным перерывом до поздней ночи с субботы на воскресенье”.[272]

Что касается “underselling masters”, то даже буржуазная точка зрения признает, что “неоплаченный труд рабочих (the unpaid labour of the men) составляет основу их конкуренции”.[273]И “full priced baker” [“булочник, продающий хлеб по полной цене”] изобличает перед следственной комиссией своих “underselling” конкурентов как похитителей чужого труда и фальсификаторов.

“Они преуспевают только благодаря тому, что надувают публику к выколачивают из своих рабочих 18 часов труда, оплачивая всего 12‑часовой труд”.[274]

Фальсификация хлеба и возникновение категории булочников, продающих хлеб ниже полной цены, – оба эти явления развиваются в Англии с начала XVIII столетия, т. е. с того времени, когда цеховой характер промысла разложился и за спиной номинального мастера‑пекаря выдвинулся капиталист в образе мукомола или торговца мукой.[275]Этим была положена основа капиталистическому производству, безмерному удлинению рабочего дня и ночным работам, хотя даже в Лондоне последние получили серьезное распространение лишь с 1824 года.[276]

После всего вышеизложенного будет понятно, почему в отчете комиссии пекари‑подмастерья относятся к категории рабочих с короткой продолжительностью жизни; счастливо избежав опасности стать жертвой ужасающей детской смертности, характерной для всех категорий рабочего класса, они редко достигают 42‑летнего возраста. Тем не менее пекарный промысел всегда переполнен кандидатами. Источниками, из которых Лондон черпает эти “рабочие силы”, являются Шотландия, западные земледельческие округа Англии и Германия.

В 1858–1860 гг. пекари‑подмастерья в Ирландии организовали на собственные средства ряд больших митингов для агитации против ночного и воскресного труда. Публика с чисто ирландским пылом приняла их сторону, как это было, например, в 1860 г. на майском митинге в Дублине. Результатом этого движения явилось успешное проведение исключительно дневного труда в Уэксфорде, Килкенни, Клонмеле, Уотерфорде и т. д.

“В Лимерике, где, как известно, страдания наемных рабочих превосходят всякую меру, движение это разбилось о сопротивление хозяев пекарен, особенно же пекарей‑мельников. Пример Лимерика вызвал попятное движение в Эннисе и Типперэри. В Корке, где общественное негодование проявилось наиболее живо, хозяева, используя свое право выбросить рабочих на улицу, подавили движение. В Дублине хозяева оказали самое решительное сопротивление и преследованием подмастерьев, возглавлявших агитацию, принудили остальных уступить и согласиться на ночной и воскресный труд”.[277]

Комитет вооруженного в Ирландии до зубов английского правительства слезно увещевает неумолимых хозяев пекарен Дублина, Лимерика, Корка и т. д.

“Комитет полагает, что рабочее время ограничено естественными законами, которых нельзя нарушать безнаказанно. Принуждая своих рабочих, с помощью угрозы увольнения, к нарушению их религиозных убеждений, неповиновению законам страны и игнорированию общественного мнения” (все это относится к воскресному труду), “хозяева сеют вражду между капиталом и трудом и подают пример, опасный для религии, нравственности и общественного порядка... Комитет полагает, что удлинение рабочего дня свыше 12 часов является узурпаторским вторжением в семейную и частную жизнь рабочего и ведет к гибельным моральным результатам вследствие вмешательства в семейный быт человека и в выполнение им своих семейных обязанностей в качестве сына, брата, мужа и отца. Труд, продолжающийся более 12 часов, имеет своей тенденцией разрушение здоровья рабочего, преждевременную старость и раннюю смерть и таким образом ведет к несчастью рабочих семей, которые лишаются (“are deprived”) попечения и опоры главы семейства как раз в такое время, когда это всего более необходимо”.[278]

Мы только что познакомились с Ирландией. По другую сторону пролива, в Шотландии, сельскохозяйственный рабочий, человек плуга, возмущенно указывает на свой 13–14‑часовой труд в суровейшем климате, при четырехчасовом дополнительном труде по воскресным дням (и это в стране, в которой так свято чтут воскресенье);[279]в то же самое время перед лондонским большим жюри предстали три железнодорожных рабочих: кондуктор пассажирского поезда, машинист и сигнальщик. Большая железнодорожная катастрофа отправила сотни пассажиров на тот свет. Причиной несчастья послужила небрежность железнодорожных рабочих. Они единогласно заявляют перед лицом присяжных, что 10 –12 лет тому назад их работа продолжалась всего 8 часов в сутки. В течение же последних 5 – 6 лет рабочее время довели до 14, 18 и 20 часов, а при особенно большом наплыве пассажиров, например в разгар сезона экскурсий, оно часто продолжается без перерыва 40 – 50 часов. Но они, железнодорожные рабочие, обыкновенные люди, а не циклопы. В известный момент рабочая сила их отказывается служить. Они впадают в состояние оцепенения, голова перестает соображать, глаза – видеть. Вполне “respectable British Juryman” [“респектабельный британский присяжный”] отвечает на эти показания приговором о передаче дела, квалифицируемого как manslaughter (убийство), в более высокую инстанцию, и в дополнительном пункте мягко выражает благочестивое пожелание, чтобы господа железнодорожные магнаты капитала в будущем проявляли большую щедрость при покупке необходимого количества “рабочих сил” И обнаруживали большее “воздержание” или “самоотречение”, или “бережливость” при высасывании купленной рабочей силы.[280]

Из пестрой толпы рабочих всех профессий, возрастов, полов, преследующих нас усерднее, чем души убитых преследовали Одиссея, рабочих, чей вид, не будь даже Синих книг под рукой, с первого взгляда говорит о чрезмерном труде, мы возьмем еще две фигуры: модистку и кузнеца. Разительный контраст между ними лучше всего доказывает, что перед лицом капитала все люди равны.

В последние недели июня 1863 г. все лондонские газеты поместили заметку под “сенсационным” заголовком “Death from simple overwork” (“Смерть исключительно от чрезмерного труда”). Речь шла о смерти 20‑летней модистки Мэри Анн Уокли, работавшей в весьма респектабельной придворной пошивочной мастерской, которую эксплуатировала одна дама с симпатичным именем Элиз. Здесь вновь раскрылась старая, часто повторявшаяся история[281]о том, что эти девушки работают в среднем по 161/2 часов в сутки, а в сезон часто бывают заняты 30 часов без перерыва, причем изменяющая им “рабочая сила” поддерживается время от времени определенными дозами хереса, портвейна и кофе. Был как раз разгар сезона. Предстояло изготовить благородным леди роскошные наряды для бала в честь только что импортированной принцессы Уэльсской. Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26 1/2 часов вместе с 60 другими девушками, по 30 человек в комнате, имевшей едва 1/3 необходимой кубатуры, причем спать им приходилось по две на одной постели в одной из тех вонючих конур, в которых спальня отгораживается посредством дощатых переборок.[282]И это была одна из лучших модных мастерских Лондона. Мэри Анн Уокли заболела в пятницу, а умерла в воскресенье, не успев даже, к великому изумлению г‑жи Элиз, закончить последнее бальное платье. Врач, г‑н Киз, вызванный слишком поздно к ее смертному одру, показал перед “Coroner's Jury” [“присяжными по осмотру трупов”] без обиняков:

“Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда в переполненной мастерской и вследствие того, что она спала в слишком тесном, плохо проветриваемом помещении”.

Чтобы дать врачу урок хорошего тона, “Coroner's Jury” в ответ на его показания заявили:

“Она умерла от удара, но есть основание опасаться, что ее смерть могла быть ускорена чрезмерным трудом в переполненной мастерской и т. д. ”.

Наши “белые рабы”, воскликнул по этому случаю “Morning Star”, орган господ фритредеров Кобдена и Брайта, “наши белые рабы зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без всякого шума”.[283]

“Зарабатываться до смерти – вот что стоит в порядке дня не только в мастерских дамского платья, но в тысяче мест, вернее – во всяком месте, где дела идут хорошо... Да будет нам позволено привести в пример кузнеца. Если верить поэтам, то нет на свете более сильного, жизнерадостного, веселого человека, чем кузнец. Он рано встает и еще до восхода солнца высекает искры; нет другого человека, который бы так ел, пил и спал, как он. Если принять во внимание только физические условия, то, при умеренном труде, положение кузнеца действительно одно из самых благоприятных. Но последуем за ним в город и взглянем на то бремя труда, которое взвалено на его сильные плечи, – взглянем на то место, которое он занимает в статистике смертности нашей страны. В Мэрилебоне” (одном из самых больших городских кварталов Лондона) “смертность кузнецов составляет 31 на 1 000 ежегодно, что на 11 превышает среднюю смертность взрослых мужчин Англии. Занятие, представляющее почти инстинктивное искусство человека, само по себе безукоризненное, становится вследствие чрезмерного труда разрушительным для человека. Он может делать такое‑то количество ударов молотом в день, такое‑то количество шагов, совершать столько‑то дыхательных движений, исполнять такую‑то работу и прожить, в среднем, скажем, 50 лет. Его принуждают производить на столько‑то больше ударов, проходить на столько‑то больше шагов, на столько‑то учащать дыхание, и это в общей сложности увеличивает затрату его жизненных сил на одну четверть. Он делает усилия в этом направлении, и в результате оказывается, что в продолжение какого‑то ограниченного периода он выполняет работ на одну четверть больше и умирает в 37 лет вместо 50”.[284]

Поиск по сайту: