Отделение 12. Притча о винограднике и о делателях, нанятых в разные часы

Глава 1. И притча о винограднике, в который в разные часы дня приходили имевшие возделывать оный, один за другим, нанимаясь с утра до вечера, как позволяло кому время, кажется согласною с сказанным доселе. Ибо все получили одну и ту же плату, все удостоились от домовладыки одной и той же чести, лучше же сказать, — последние предпочтены первым, с делавшими от утра взяв и равное количество серебра, и даже прежде их, и в этом, как иной подумает, воспользовавшись щедростью давшего, в самой же действительности прияв должную честь.

Если бы они, будучи позваны вместе с роптавшими, не послушались, а потом, раскаявшись, — последними приступили к делу, то заслуживали бы плату только за время, в которое делали. Если же, как скоро были наняты, показали усердие, почему обвинять их в непроизвольной праздности? Из последующей рачительности видна и та, какую и прежде имели бы, если бы находились при деле. Сие–то выражая, домовладыка в оправдание свое сказал тем, которые укоряли их и не радовались собственной своей чести, терзались же честию, наравне с ними оказанною другим: «Друже, не обижу тебе: не по пенязю ли совещал еси со мною? возми твое и иди: хощу же и сему последнему дати, якоже и тебе: или несть ми леть сотворити, еже хощу, во своих ми? аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь?» (Мф. 20, 13–15).

Сим и несправедливую обличил ревность роптавших, и показал, что благость его исполнила правду, потому что невольной вине в праздности не попустил сделаться для них причиною ущерба, принимая во внимание намерение, а не исполнение, так как праздность произошла, без сомнения, не от нерадения, а от случая. Сказанное ими: «Никто же нас наят» (Мф. 20, 7) — освобождает их от подозрения в лености, показывает, что готовы они были заняться делом, и слагает вину их бездействия на недостаток нанимающих. И если воздающий каждому по делам его делавшим одну часть дня дал полную плату, равно как и целый день проведшим в деле, то самым делом, а не словами, дал разуметь, что достойны были сего остававшиеся несколько часов до дела праздными, не по нерадению, но по необходимости, так как не было призывающего к делу. И делом благости, а может быть, и справедливости домовладыки было не оставить в ущербе тех, которым причинило ущерб время, и не попустить, чтобы уступили они преимущество, когда не имел права обвинять в непроизвольной праздности тех, которые с утра готовы были к делу и, может быть, пришедши после всех и приложив великое старание, в несколько часов совершили дело целого дня.

И то рассуждено справедливо, что совершившие дело, стоящее динария, получают не меньше динария, хотя работали и не целый день. Ибо тот, кто, нанимая их, сказал: «Идите и вы в виноград» (мой) и делайте, «и еже будет праведно», дам вам (ср.: Мф. 20, 7), дав динарий, не солгал; ибо дал, что было справедливо, и не напрасно подарил, но по справедливости соразмерил плату с трудом, а не с временем. Ибо по сей причине предпочел их прочим и за то, что равное приняли участие в деле, признал стоящими равной платы, а за то, что в краткий срок сравнялись с теми, которым продолжение целого дня давало свободу работать неусильно, как рачительных призвал первых к полученью воздаяний, чтобы и им оказанною честию, и обличением роптавших и в ленивых возбудить усердие к рачительности о добром делании. Ибо знал, что честь, оказанная одним, обратит к труду и других, из любви к славе берущихся за труд, даже превышающий силы.

О, как бессмысленна страсть зависти! Ничем не обиженные завидуют удостоенным чести, приобретение других почитают собственною своею утратою, ничего не потеряв, ропщут; благоуспешность других уязвляет их: лишаются сил и истаивают, видя, что не их хвалят, и говорят: «Сии последние, «и равных нам сотворил их еси, понесшым тяготу дне и вар» (Мф. 20, 12)»; выставляют продолжительность времени, не смея, как вероятно, в защиту свою указать на преимущество пред ними в деле; думают похвалиться тем, за что достойны осуждения, измеряют время и не рассуждают, что со временем не соразмерно дело.

Глава 2. Опаленные зноем, если делали они нерадиво и небрежно, какую пользу доставили домовладыке, требовавшему дела, а не бесполезного утомления, попечения о винограднике, а не того, чтобы напрасно тратить в нем часы целого дня? Это самое, что превратил он порядок делавших: первых сделал последними, а последних — первыми, показывает не иное что, как рачительность одних и леность других.

А если бы и те и другие показали одинаковую рачительность и сделанное ими было соразмерно времени, то имели ли бы какой благовидный предлог к ропоту, получив условленную по договору плату, хотя бы дано было другим во много крат и больше, если бы не опечаливала их зависть, огорчающая многих других, а преимущественно тех, которым больно видеть почести, возданные другим? Думаю, не стали бы они роптать, если бы работали без последних, и одни получили договоренную плату, не имея к кому выказать завистливое свое расположение.

Теперь же честь соперникам возбудила страсть зависти, которая не возбудилась бы, если бы не казались предпочтенными другие, которые, в сравнении с собственными их трудами, потрудились, судя по времени, мало; и ту договорную плату за дело, которую, если бы никто не раздражил их зависти предпочтением, приняли бы они с радостию, берут теперь с ропотом, уязвляясь единственно тем, что признаны низшими других, которые не только стали участниками в плате, но даже оказались лучшими, потому что за маловременное делание получили равноценную награду. Ты получил свое, человек! Почему же огорчает тебя другой, получивший то же? Твоя плата не уменьшена. Почему же оскорбляет тебя, что другой, по твоему мнению, получил больше твоего? Если бы не знал ты, что другой получил столько же, сколько ты сам, то с охотою принял бы привычную плату. Но поелику с тобою получил другой, твое показалось тебе малым. Не получил ты лишнего? Но и не условливался, и не ожидал получить.

Почему же, не быв обижен, жалуешься голосом обиженных? Почему сетуешь на ущерб, ничего не утратив? Почему щедрость домовладыки охуждаешь как несправедливую? Почему милость к имеющим нужду в сострадании, как подумал бы иной, называешь неправильным разделом? Если бы другому прибавил, отняв из следовавшего по условью тебе, то подлинно поступил бы несправедливо, отдав одному принадлежащее другому и из чужой собственности показав неубыточное великодушие. Если же и тебе отдал долг сполна, и им из своего дал по долгу или по милости, то почему подвергаешь порицанью вместе с облагодетельствованным и облагодетельствовавшего, по дурному расположенью сердца очерняя не подавших благовидного предлога к порицанию, собственную страсть свою вменяя в вину другим, осуждая вместе и оказавшего благодеяние, и (каким бы то ни было образом) воспользовавшегося оным, только бы не подавить в себе неразумной страсти, признав для себя святым делом не завидовать чужому добру и не унывать, когда веселятся другие? Такова зависть: радость веселящихся обращает для себя в плач, сама всегда проводит время в муках, как скоро не удается ей возбудивших ее видеть в тех бедствиях, в каких бы ей хотелось.

А ты желал бы, чтобы и делатель стоял всегда вне виноградника праздным, и подвижник оставался вовсе не подвизающимся без противоборца, и от тех, кому должно учиться, скрывающим, что нужно человеку, чтобы иметь силу. Ты желал бы, чтоб и воин, который может показаться доблестным в битвах со врагами, сидя и нежась у себя под крышей, рос подобно девам; не желательно тебе, чтобы врожденное мужество проявлялось в делах, и ты, завидуя венцам, щадишь от трудов.

Глава 3. А я победоносному подвижнику даю совет быть готовым ко всем родам подвигов: потому что мужеством называю то, которое мужи дают видеть в подвигах своих, несмотря на немощь тела, принимая же во внимание благородство души, когда враг различно нападает, вовлекая в искушение различно встречающего козни, и человек умеет приспособительно действовать при каждом нападении.

Ибо Павел, зная, что враг многое, и против всех, замышляет, хочет, чтобы к низложенью его ухищрения все, по примеру Павлову жительствующие, готовы были противостать нападениям врага, и иногда вооружает щитом веры, бронею правды, шлемом спасения, мечом духовным, а иногда как борцов умащает на подвиг и говорит: «Несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем (и) к миродержителем тмы века сего, к духовом злобы» (Еф. 6, 12), чтобы подвизающиеся, узнав многочисленность врагов и то, что ведут они брань во тьме и по природе невидимы, трезвились, всегда бодрствуя и не выпуская из рук оружия, но имея оное совершенно готовым к отражению. Поелику, по словам премудрого Соломона, «отимется сон у врагов, и не спят, и не уснут, аще зла не сотворят» (ср.: Притч. 4, 16), то бдительное око, как говорит Апостол, да имеют воины, наблюдая за устремлением неприятелей, чтобы от беззаботности не потерпеть чего–либо неприятного. И советует как можно скорее поспешать к «почести вышняго звания» и охранять вместе стремящегося, чтобы не преткнулся где от него и вместе идущий; когда нет противоборников, иметь в ратоборном движении руки, сим упражнением приучая себя к опытности, а когда враги налицо и вступят в битву, тогда не в пустом воздухе вращать оружие, какое есть в руках, но стараться рассечь им самую голову врагов и терзать их ногтями.

А поелику противоборники, как миродержители тьмы, обыкли «состреляти во мраце правыя сердцем» (Пс. 10, 2) — и всякий умысел, чтобы трудно или вовсе невозможно было предостеречься, приводят в исполнение во тьме, достигая сим того, что злоумышляют, и вредят, будучи невидимы, то Господь говорит: «Да будут чресла ваша препоясана, и светилницы горящии» (Лк. 12, 35), желая поясом доставить нам удобство к скорому шествию, а горящим светильником охранить от вредного столкновения с идущим вместе. Ибо сие сказал Павел: «Аз убо тако теку, не яко безвестно» (1 Кор. 9, 26), то есть пользуясь светом как путеводителем в добром непреткновенном шествии.

И Давид говорит: «Светилник ногама моима закон Твой, и свет стезям моим» (Пс. 118, 105); и путь заповедей Твоих прохожу–де уже неукоризненно, а какие соприкосновенно с ними лежат на стезе соблазны, частью осмотрительно уклоняюсь от них, а частью в быстром стремлении своего течения переношусь чрез них, однажды преуспев в парении разума и потом безопасно обозревая повсюду предстоящие на пути преткновения.

Глава 4. Как угрызенного змией пугает лежащая на земле изогнутая вервь, потому что страх придает ей вид, возбуждающий подозрение, и наводит мысль на испытанное прежде, так и Давида после грехопадения приводило в ужас и невоспрещенное употребление вожделеваемого. Он боялся, не скрывается ли в этом какая–либо хитрость врага, предложившего как обольстительную приманку ко греху то самое, что дозволено, и ухищряющегося привлечь тем к чему–либо запрещенному, как прежде воззрением на жену вовлек в сеть, доведя до непозволенного прелюбодеяния.

И сие же дает он видеть, когда, во время войны пожелав воды вифлеемской, воды принесенной не захотел пить, чем и в сильной жажде своей признался, и показал воздержание, рассудив, что если не подавит необузданного вожделения, то откроет ему удобный путь ко всякому сластолюбию. А некто другой из богомудрых Апостолов именует врага и львом, потому что под всякою другою более досточестною наружностью не успел, как ни старался в злоумышлении своем, и не без причины уже для устрашения принимает на себя образ звериный; и кому уподобляется в жестокости, у того и заимствует вид, которым может приводить в страх.

Ибо Апостол говорит: «Супостат наш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити: емуже противитеся мужественно» (ср.: 1 Пет. 5, 8–9) — и рыканием означает вредоносное неистовство врага, а словами «противитеся мужественно» показывает, какую силу должны приобрести от подвига борющиеся со зверем, частыми упражнениями ежедневно укрепляя естественную свою силу. Ибо не сказал: «Убегайте или уклоняйтесь от скрежещущего зубами зверя», но повелел противостоять ему, бодро идти против него, зная, что всякий имеет силу защитить свою безопасность и для этой защиты у всех есть природные и неотъемлемые оружия.

Глава 5. Еще Павел внушает, говоря: «Представляйте уды вашя оружия правды Богови» (Рим. 6, 13), и сими словами научает сведущих низлагать противника тем самым, чем он низлагает неразумных, чтобы око вело брань со всем, что может обольщать посредством зрения; слух боролся с худыми беседами, способными растлить добрые нравы; обоняние тщательно отвращалось от испарений, обыкновенно изнеживающих и расслабляющих душевную твердость; вкус отказывался от изысканно для большей сладости приправленных соков; осязание не останавливалось на телах, приятно очаровывающих мягкостью и гладкостию; и любостяжательная рука простиралась для подаяния; и ноги, по слову Соломонову, текущие на зло (Притч. 1, 16), поспешно текли путем заповедей; и хульный язык вещал благодарственные глаголы.

Так оружиями правды делаются оружия греха, обратно устремленные на того, кто прежде злоупотреблял ими на погибель приобретших. Поэтому, с жестокостью и дыша яростию, восстает мучитель на оставивших его и приложившихся к Богу, спеша возвратить себе спасающееся от него бегством, как по долгой привычке соделавшееся ему подручным, и подвергает различным искушениям, воздвигая повсюду скорби, повсюду напасти, чтобы жизнь порочная, по безмятежности будучи признана сносною, расположила, как в неволнуемую пристань, возвратиться к покою того, кто, как бы в море, обуревается искушениями и говорит, конечно, словами злостраждущих в пустыне: «Лучше бо бяше нам работати египтяном, нежели умрети в пустыни сей» (Исх. 14, 12). Ибо, кто любит недеятельность, тот признает для себя предпочтительнейшим слушаться вожделений, нежели бороться с ними, когда видит, что путь добродетели негладок и неудобопроходим и повсюду много на нем причиняющих скорби, как прежних друзей, сделавшихся напоследок врагами и желающих гнаться вслед и поработить, так и врагов истинных и незнаемых, встречающихся на пути и препятствующих доброму успеху в предположенном.

Так многие неизвестные дотоле народы, сколько могли, задерживали израильтян в прехождении и, завидуя их шествию к полезному для них, говорили: "«Не пройдеши сквозе» (Чис. 20, 18) нас». А фараон как, имея еще их в своей власти, когда замышляли бегство, содействующим ему в этом говорил: «Да отягчатся дела людий сих» (Исх. 5, 9), думая, что свобода от дел служила для них побуждением к продерзости, так со тщанием погнался вслед за удалившимися, не соглашаясь, чтобы они стали свободны, как хотелось им и какими родились они, но спеша снова сделать рабами тех, которые и были, и всегда могли быть высокородными и свободными. И одни, с твердою решимостью духа избежав сего рабства, терпеливо переносили всякое встречавшееся им озлобление, пока не достигли желанного совершенства, а другие, оставив рабство не вполне обдуманно, не перенеся затруднительности начатков добродетели (начало же всякого дела, а тем паче затруднительного, тяжело и неприятно, прежде навыка к нему), замыслили возвратиться в Египет, снова избирая себе владыкой того, кто некогда хорошо был ими оценен, как оказавшийся неприязненным и достойным великой ненависти.

Ибо говорили: «Поставим себе старейшину, и возвратимся во Египет» (Чис. 14, 4), почитая легким возвращение с пути, совершенного с великим трудом, и прибавляя еще по недеятельности своей: «За еже не быти гробом во Египте», вышли мы умереть в пустыне (Исх. 14, 11). А недеятельность — рубеж между добродетелью и пороком. Кто уклонился от последнего, тот не беспрекословно еще в добре. Кто держится еще между тем и другим, тот до тех пор, пока не освободился совершенно от одного, не утвердит незыблемо обоих колен в другом, не хромая уже более, как прежде, и перестав то клониться на одну сторону, то перевешивать на другую.

Глава 6. Таков отстающий от худой привычки: сильно увлекается он назад, хотя поступает и вперед, и преуспевая в том, в чем старается, и бывая принужден с переменою побуждений уклоняться часто туда и сюда, пока и многим упражнением, и долгим временем не отучит себя от прежнего и не обратит себе в навык последнего, подобно пришедшему из отроческого возраста в мужеский и сделавшемуся не способным, если бы и хотел, перейти из настоящего состояния в прошедшее. Ибо ни с чем не сообразно телу, по закону природы, последовательно переменять возрасты, переходя от возраста детского до старческой сановитости, внушать доверие сединою, по самому состоянью делаться важным и почтенным, а душе не преуспевать ей свойственным преуспеянием в добре и в добродетели не совершать узаконенных возрастов, переходя из одного в другой и таким образом достигая вожделенного совершенства, но оставаться в неразумном детском состоянии или в возрасте, следующем за детством, охотно предающемся юношеским вожделениям, и в преклонном старческом теле еще юнеть и цвести, непрестанно увеселяясь теми предосудительными вещами, которыми недолго забавлялись и трезвенные отроки.

А что и душа меняет различия возрастов, восходя от младенчества к совершенству, сему научает Павел, говоря в одном месте: «Яко младенцев о Христе млеком вы напоих, а не брашном» (ср.: 1 Кор. 3, 1–2); и в другом: «Дондеже достигнем в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф. 4, 13); и еще: «Егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях: егда же бых муж, отвергох младенческая» (1 Кор. 13, 11). Апостол знает, что иные, родившись однажды, имеют нужду в ином еще рождении и снова из жизни сей возвращаются в утробу; потому им говорит: «Чадца моя, имиже паки болезную, дондеже вообразится Христос в вас» (Гал. 4, 19). Так носящим на себе по видимости достославные черты Христовы, но не приявшим еще на себя полного образа Апостол снова желает соделаться зачавшимися во чреве, чтобы, сложив с себя безобразие, изменились они в совершенный и целостный вид, став подобными Родившему и быв признаны подлинными, а не подложными и незаконными Его чадами.

Но душе с большим еще удобством должно переходить сии состояния, нежели телу — возрасты. Тело на все это время порабощено необходимости и подлежит законам природы, не имеет власти перейти в состояние, в которое не приводит время, и не может вступить в ближайший возраст и пройти оный скорее надлежащего, потому что каждый возраст дает ему определенное время и не позволяет прежде срока окончить оный и перейти в смежный с ним. Душа же, по произволенью оставаясь в настоящем состоянии сколько хочет и переходя в другое когда хочет, когда бы ни пожелала, имеет невозбранное право на сие перехождение; если даже заблагорассудит миновать средние состояния, возможно ей легким скачком от одного края перенестись в другой и, едва вступив, вдруг достигнуть совершенства, как скоро решимость воли и тщательность твердым и непоколебимым помыслом переступят от того, что осуждено душою, к тому, что предположено ею.

Глава 7. «О последовавших Моисееву предложению». Так, подобно Моисею вожделевавшие свободы, непреложным терпением утвердившись в своем намерении, преодолели все непрестанно встречавшиеся им горести, не убоявшись необозримого множества врагов, голод же и жажду, властвующие над телом, перенося неослабно: потому что несомненная вера в чаемое наслаждение облегчала пока для них предстоящий труд, благим ожиданием утешая при испытании настоящих скорбей и ощущаемые печали срастворяя веселием грядущих благ.

Ибо ум, занятый радостными помыслами, не принимает сильно к чувству возмущающих его неприятностей и умеет настоящие трудности притуплять размышлением о благах, которыми будет обладать впоследствии. Поэтому, сообразно с их потребностями, претворялась тварь, море отвердело для преследуемых, разделились воды, открыв сухой путь, и, пока не перешли спасаемые, с обеих сторон рассеченные воды отвесно подъяло в высоту, окаменив их ток и отливы держа в прямом положении оледеневающими притоками; твердый и лишенный влаги камень образовал вокруг себя озеро и море, источая из глубины обильные потоки удобопиемой и сладкой воды.

Небо вместо земли произращало манну, в виде снега ниспосылая несеянный плод и наскоро изготовляя алчущим безбедную трапезу, не только восполняющую оскудение чрева, но даже переменою качества удовлетворяющую пожеланью всякого, ибо к какой снеди, воспоминанием о ней, получал кто влечение, вкус ее находил в одном и том же, думая, что вкушает он то самое, чего вожделевал, и одно вещество услуживало различным пожеланиям всех, уподобляясь во вкусе ощущенью всякого качества. Горькая вода усладилась, мгновенно переменив одно качество в другое, из пития, незадолго пред тем тяжелого и неприятного на вкус, сделавшись питием сладким. Воздух, не умея произвести яйца, породил готового перепела и, гоня его сильным ветром, столпил к самым кущам требующих пищи, отдавая им в руки птиц — без сетей уловляемую добычу.

В день превращалась ночь, освещаемая столпом огненным; солнечный зной дня умерялся облаком, которое, носясь над народом, служило средою между ним и лучами, льющимися с небесного свода, чтобы, пешешествуя под открытым небом, не опаляемы они были в пути, но отенялись густым покровом облака, удобно совершая пешешествие, как бы находясь под кровлею, а не идя по обнаженной отовсюду и не имеющей тени пустыне. Не ветшали у них ни одежда, ни обувь, сорок лет постоянно бывшая на теле; не погибал вьючный скот, обыкновенно не живущий столько времени; не нападали на них ни болезнь, ни расслабление, ни жар, ни озноб, ни другой какой недуг из поражающих обыкновенно тело, ибо «не бе в коленех их боляй» (Пс. 104, 37), — по благодати Божией препобедили они природу, став выше сродной ей немощи, и отреклись от сопряженных с телом страданий.

Страшные в битве полчища врагов одно за другим падали, низложенные неуязвленными в знамение споборающей руки. Стены рушились сами собою без содействия руки человеческой, ниспроверженные Божиим мановением. Многие многочисленные народы истреблены сокровенною силою, израильтянам оставив после себя землю и не занятое никем и не требующее забот место жительства.

Глава 8. И сие–то самое сказал впоследствии песнописец Давид: «Рука Твоя языки потреби, и насадил я еси: Не бо мечем своим наследиша землю, и мышца их не спасе их, но десница Твоя и мышца Твоя и просвещение лица Твоего, яко благоволил еси в них» (Пс. 43, 3–4). Так описывает Давид безопасность во всем благоугождающих Богу, и то, как достигается ими все, что для них полезно, как по правдивому Божью Промышленью пользуются они попечением о них свыше и по надежде на Спасающего повсюду бестрепетны.

Они–то говорят: «Не убоимся, внегда смущается земля, и прелагаются горы в сердца морская» (Пс. 45, 3); если–де и вся тварь, поколебавшись, придет в смятение и возмутится, окружаемая непрерывным рядом бедствий, не устрашимся и не затрепещем, подобно тем, которые, будучи поражены ожиданием какого–либо несчастия, всякий шум и принесшийся звук представляют себе применительно к тому, что подозревают, потому что всего немощнее совесть, уязвляемая памятованием худого поступка: все почитает она враждебным, неприязненным, готовым мстить, по всегдашнему за худые дела ожиданью наказания, какое имеет внутри себя, хотя бы и никто не знал и не мог обличить, и думает, что всем известны ее сокровенности.

Но не такова совесть, свободная от лукавства; много имеет она в себе уверенности, ни в чем не усматривая основательной причины к осужденью и твердо надеясь, что всегда для всех будет неодолима, напутствием к дерзновенью имея невинность и говоря иногда: «Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое» (Пс. 26, 3); а иногда: «Не убоюся от тем людий, окрест нападающих на мя» (Пс. 3, 7). И что таков в словах и делах надеющийся на Бога, видно сие на самом сказавшем это Давиде, который с сим упованием смело выходит против славного Голиафа, без воинских орудий — против огражденного оружием, юноша — против исполина, как на псов, взяв только жезл и несколько камней и, как пса, низложив его одним метанием камня, не телесною крепостью, но силою, как сказал он, невидимого оружия — досточтимого имени Божия.

Ибо, на сию полагаясь защиту, выходит на брань и решимость свою выражает словами, говоря: «Ты идеши на мя с мечем и с копием и щитом, аз же иду на тя во имя Господа Бога Саваофа, Бога ополчения Израилева» (1 Цар. 17, 45); с этим одним оружием выступил он против такого вооружения; им и брошенный камень направил к назначенной цели и пробил медный шлем, сокрушил бесстыдное чело, низверг высокомерного, низложил на землю превозносившегося мыслию.

Глава 9. И поелику таковы были у Давида дела руки детской, у которой стало сил сделать, что едва ли бы могли произвести камень, какой можно поднять рукою, пущенный из метательного снаряда, или стенобитное орудие, действующее с великою быстротою, то и преследуемый врагами, каков был в вере, таким оказался и на опыте, нимало не терпя того, чему старались подвергнуть его гонители, но всегда превозмогая всякие козни, и без забот спасаясь из неодолимых опасностей. Так Давида, гонимого некогда Саулом, прикрыл камень, обеими сторонами наложив тень на того и другого и разделив и ищущего и искомого, чтобы невредимым сохранился Давид, который мог потерпеть обиду от многолюдства. Так застигнутый в лесу неприязненным сыном Авессаломом, когда не было у него войска, соразмерного наступающей силе, потому что с малочисленной дружиной вынужден был вступать в битву с целым народом, споборниками против ополчившихся беззаконно употребил самые дерева в дубраве, каждое дерево вооружив к отраженью бранной силы нападающих и посредством дерев совершив то, что могло совершить множество опытных в военном деле рук.

Ибо сказано: «Умножи дубрава поядати людий, паче неже их пояде мечь» (2 Цар. 18, 8). И после поворота в успехе битвы один дуб восхитил бегущего отцеубийцу, ухватив за волоса и сняв с несущего его мула: как военачальник в знамение победы задержал он пленного юношу, с торжеством выставляя всем на позор сего нечестивца, решившегося на безумную дерзость; все же другие дубы, в других местах и повсюду, уязвляли неприятелей, вместо мечей употребив в дело сучья. Так и в другом случае, окруженный отовсюду множеством неприятелей, Давид беззаботно спал, в знак и неоспоримое доказательство того, что не заботится об окруживших, желающим дознать твердость его надежды показывая небоязненный сон.

Посему, хвалясь однажды, сказал: «Аз уснух и спах, яко Господь заступит мя» (Пс. 3, 6) — во время сна вверил тело Заступнику и вскоре на деле дознал силу сего Заступника, потому что, восстав, нашел себя в безопасном охранении стража, как Самого Бога. Иногда же говорит: «Вси языцы обыдоша мя, и именем Господним противляхся им» (Пс. 117, 10), тем же опять оружием воспользовавшись против нападающих, какое употребил прежде против Голиафа и имел действительный опыт силы, когда, без усилия бросив из пращи камень, мощным ударом низложил противника. Ему соревнуя, последовавшие Давиду прекрасно вещали Богу: «О имени Твоем уничижим востающия на ны» (Пс. 43, 6), посмеваясь и издеваясь над врагами, потому что с ними была Божия помощь и уготовляла посрамление врагам.

А что за уничижение себя стали они достойными прийти в общение с Богом, сие показывает также Давид, говоря: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся, яко Ты со мною еси» (Пс. 22, 4), потому что смертные опасности тогда потопляют нас, когда далеко мы от Бога как действительно недостойные помощи. А став близкими и своими Ему по вере и делам, мы выше всякой козни и всякого вреда, потому что высокая рука подъемлет нас на высоту над опасностями от владычествующих долу и не сильных коснуться тех, которые по своей жизни стали выше всякого такого вреда. Приблизившимся к таковому состоянью Бог изрек: «Аще преходиши сквозе воду, реки не покрыют тебе: и аще сквозе огнь пройдеши, пламень не опалит тебе, яко с тобою есмь Аз Господь Бог» (ср.: Ис. 43, 2–3).

Так Бог тем самым, что живое существо нимало не терпит вреда от скоро губящих стихий, из которых одна посредством вдыхания воспаляет внутренности, а другая, посредством того же вдыхания вовлекаемая, прекращает самое дыхание, показывает могущество силы Своей, прелагающей пределы естества и гибельное делающей спасительным, когда некоторые, будучи достойны благодеяния, идут по сим стихиям.

Глава 10. Если же, приблизившись к Богу, пользуемся такою милостью в попечении о нас, а удалившись от Бога, как беспомощные, от всего можем терпеть вред, то должно заботиться нам о праведности, приближающей нас к Богу и доставляющей нам освобождение от страданий и небоязненность, потому что, по слову премудрого Соломона, «праведник яко лев уповает» (ср.: Притч. 28, 1), в свободе жизни воспользовавшись естественным благородством и неустрашимостью сего животного и смело противостав всякому бедствию в той уверенности, что близко к нему Споборник, Который имеющим нужду в помощи и по грубости нравов далеко отстоящим от Помощника Бога говорит: «Еда не может рука Моя спасти? или отягчил» есмь слух Мой, «еже не услышати? Но греси ваши разлучают между вами и между Мною» (ср.: Ис. 59, 1–2).

Сими словами Бог показал Свое расположение, что готов Он на защиту, но присовокупил и причину, Его удерживающую, сказав: «Греси ваши разлучают между вами и Мною», чтобы за то, что не приходит Он Помощником, не подлежать упреку; говорит, что в требующих помощи нет состояния достойного, чтобы помогать им, потому что к приближающимся к Богу, а не к тем, которые далеко отступили от Него, имеет обычай приходить помощь Его. Сие и патриарх Авраам сказал требующему помощи богачу: «Пропасть велика утвердися между нами и вами» (ср.: Лк. 16, 26), сим ясно показывая, что неправедные весьма удалены не только от Бога, но и от мужей праведных и не могут получить никакой пользы от человеколюбия, потому что нравами далеко отстоят от сродства с человеколюбием. А какое состояние близко к Богу, научает Давид: «Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренныя духом спасет» (Пс. 33, 19).

Ибо всего угоднее Богу скромный образ мыслей, особливо когда в преуспеяниях есть повод к тому, чтобы надмиться до безрассудности, но помысел остается не выходящим из умеренности, не заносится высоко, возвеваемый воспоминаниями о совершенных добрых делах, обыкновенно приводящими его в парение, не доводит до превозношения и совесть теми добрыми делами, какие, как помнит, совершены в душе. Таков тот, кто по законному предписанью совершает пасху ночью; таков тот, кто снедает самый опреснок. Один достоин похвалы, стараясь как во тьме укрыться в том, что делает по Господнему совету, утаивая в клети то, что, будучи узнано, приносит славу святости; другой и по совершении дела пребывает таким скромным и некичливым, каким был до совершения.

Ибо таков опреснок: не расширяется в объеме, подобно квасному хлебу, когда бывает приближен к огню, но и в это время остается в смиренном виде и означает смиренномудрого, когда преуспевает он в добродетели. Как огонь закваску, если не смешана она с опресноком, поднимает вверх и делает, что, раздуваясь, принимает она всякий, какой угодно, вид, так добродетель вызывает душу на высокоумие, если твердое суждение не приуготовит ее к тому, чтобы данное ей соблюсти незыблемым.

Глава 11. Такова та, которой говорит Божие слово: «Выя твоя яко монисты» (Песн. 1, 9), свидетельствуя и о самом множестве добродетелей, и о смирении при всех сих добродетелях, означая же выею правоту и высоту жития, а «монистами» образ мыслей. Ибо как выю горделивого называет «жилою железною» (ср.: Ис. 48, 4) за непреклонность и за то, что по самомненью подъемлется в высоту и ожесточается от высокомерия, так выю добродетельного и смиренномудрого именует золотым монистом, давая судить по виду сего украшения о состоянии души, а по веществу оного об ее достоинстве, потому что монисто из прямой нити сгибается в круг и правый по жизни преклоняется к смирению.

Ибо Изрекший теперь невесте: «Выя твоя яко монисты» (Песн. 1, 9) вскоре за сим говорит: «Яко столп Давидов выя твоя» (Песн. 4, 4); и еще: «Выя твоя яко столп слоновый» (Песн. 7, 4), означая сим то восхождение добродетели в высоту и возбужденную деятельность в жизни, то смиренный образ мыслей, то недоступность к помыслам самомнения. Ибо по слоновому столпу ничто не может идти или ползти вверх, не имея за что ухватиться и при самом прикосновении скользя по причине гладкости, — так и горделивый помысел не может прикасаться к скромному образу мыслей, в котором всюду сглажены все неровности тщеславия, потому что тщеславие, по привычке к человекоугодию насекая в душе возвышенности и ступеньки, доставляет удобное восхождение высокоумию, внушая самомнение и кичливость мнимыми преуспеяниями человека. Посему–то Господь говорит иногда: «Блаженны смиренные сердцем» (ср.: Мф. 5, 8), а иногда: «Егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы: яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом» (Лк. 17, 10). А сим побуждает при светильнике блаженства посредством таковой добродетели приобретать полезное и приобучает размышлением об употребленных Им смиренных речениях умерять мысль о себе.

Ибо, кто всегда называет себя «рабом неключимым» и рассуждает, что приказанное Владеющим исполнил он как необходимый долг, тот никогда не возмечтает о себе ничего высокого, не осмелится когда–либо причислять себя к сынам, в соделанном воздав только долг предписанного ему служения, а не добровольную показав щедрость. Добродетель сия есть ограда, стена прочих добродетелей: сокровища души хранит она неокрадываемыми, за нее терпят скорби и нападения все святые, а равно и те, которые соревнуют их жизни, принуждаемые, по причине неприятелей, осаждающих стену сию, всегда бодрствовать и трезвиться, чтобы враги, разрушив стену и ворвавшись внутрь, не расхитили мгновенно богатства, приобретенного долгим временем. Но не причиняют они вреда тем, которые бодрственно сидят за зубцами стен и наступающие помыслы высокоумия, как стрелами, отражают этими словами: «Раби неключими есмы: еже должни бехом сотворити, сотворихом».

Действительно, никак не дозволяют они страсти гордыни войти внутрь, потому что расхищает она все приобретенное, а наконец и ум, много потрудившийся о сем приобретении, по собственному изволенью отводит пленником. У разбойников не в обычае раскапывать развалины, под которыми ничего не спрятано в земле, и производящим морские разбои несносно нападать на корабли, не нагруженные множеством денег, да и обыскивающие не берутся понапрасну обыскивать кладовые, в которых нет богатства, и принимать на себя пустой труд. Посему и о том, кому причиняют скорби и кого беспокоят враги, рассуждай, что тем более богат он добрыми делами, чем больше наносящих ему беспокойство.

И поэтому радуйся более, нежели унывай, о том, что возлюбленные из переселения сего отойдут в Отечество с великим стяжанием и увенчанными предстанут пред Богом, не только за то, что мужественно подвизались и с подвига возвращаются богатыми, но и за то, что, подвизаясь, старались во время подвигов укрываться от здешних зрителей, сохранив себе полное одобрение в будущем и неизреченной оной славы не умалив похвалами человеческими.

Глава 12. О славе, уготованной творящим милостыню. Сколько доставит тогда благовременно накормленный нищий! Сколько и каких воздаяний, при рукоплескании всего естества, принесут другие добрые дела! Когда и прикрытый одеждою на стуже, и преданный могиле по смерти, и пользовавшийся уходом во время долговременной болезни, и введенный в дом странник, и утешенный в темнице явятся пред судилищем к Ведающему, что они потерпели, признавая своего благодетеля и им признаваемые, когда Страшный всем Судия, присвояя Себе милость, оказанную облагодетельствованным, скажет: «Что им вы соделали, то «Мне сотвористе» (Мф. 25, 40)», тогда, скажи мне, какие богатства сравнятся с этим сладостным и благоволительным гласом?

Какие похвалы почтешь равными тому славному провозглашению, когда вся тварь увидит его восхваленным и не позавидует (тогда не время будет зависти), а будет дивиться ему и ублажать его по причине благ, каких он удостоился? Наименуешь ли какое подобное веселие в этой жизни, которое могло бы столько возбуждать к радованию? Найдешь ли какую радость столько сильную, чтобы сравниться ей с этою радостию? Или какое удовольствие, имеющее хотя след этого удовольствия?

Или какую славу, хотя сколько–нибудь приближающуюся к этому прославлению? Если укажешь на самое царство, то сколько ни представляется блистательным царство земное, не уподобляется оно тому, в которое вводится этот указуемый Божиим словом, как исполненное скорбей не уподобляется непричастному оных, несвободное от смятений и страха — дающему мир и безмятежие. Прекрасно воспользоваться сим богатством. Это значит — приобрести имущество, а не быть стражем сокровища, соблюдаемого для других; это значит — в подлинном смысле сделать своею собственностию, что дотоле почиталось только собственностию; это значит — себя соделать наследником и преемником оных трудов, а не тем уступить приобретенное, которые ни малой не окажут пользы в нужде на суде. Это значит — земное преложить на Небо, тленное сделать постоянным, временное пременить в служащее к вечному наслаждению. Это значит — подлинно стать домостроителем мамоны, приобрести друзей от мамоны, которые по смерти приемлют в кровы, — здесь бесприютные, а там странноприимные, в настоящем веке не укрытые от воздушных перемен, а тогда приемлющие в чудные храмины того, кто утешал их здесь в скудости и облегчал от зноя нужды общением в потребном для тела.

Глава 13. Это значит — быть мудрым домостроителем данных от Бога имуществ, на сребреники, изъедаемые ржавчиною, купить нескончаемое Царство, на настоящее — будущее, имение разделить тем, в чьей собственности достоверным поручителем Сам Владыка всяческих Бог, Который благовременно отдает долг с ростом, не в сотую долю, но во сто крат, когда получение данного в заем полезно и употребление пригодно для долговременного наслаждения в Беспредельном Веке. Это значит — собирать сокровище на Небеси, уготовить себе там великое утешение, делать добро тайно, а славу восприять явно при всей твари, смиренномудрием охранять земное богатство и не выдавать его тщеславием в руки хищникам. Что для безопасного хранения денег кладовые, двери и запоры, то для добрых дел скромный образ мыслей, прикрывающий их и подкапывателям стен не подающий никакого случая к похищению. Добродетель сия и приобретенное сохраняет, и научает, как приобрести еще не приобретенное. Она учит за все благодарить Бога и в настоящих скорбях утешает ожиданием будущих благ. Она удерживает раздражительность, устремляющуюся на отмщение врагам, усмиряя ее, как хищного пса, скромным помыслом. Она известность и незнатность почитает равночестными с пребывающим всегда достоинством души, а не с бренною ничтожностию, которая не надолго кажется торжествующею.

Она убеждает почитать мужа главою и владыкою, как научающая подчиненный член повиноваться во всем члену владычествующему. Ибо так и Создатель говорит Еве: «Той тобою обладати будет» (Быт. 3, 16); и Павел сказал: «Жена да боится мужа» (Еф. 5, 33). И убежденная в этом Сарра называла Авраама господином, почитая того, кого почитать повелел Законоположник. Она советует иметь попечение о слуге и обходиться с ним как с единоплеменником, и, кого владычество держит под игом службы, тому давать ослабу в труде побуждениями вести себя свободно, и боязливой всегда совести повелевает внушать умеренную отважность, чтобы не оставаться ей совершенно унылою и в бедственной доле своей не обвинять Бога, попустившего сие неравенство состояний.

Она внушает сострадательно помогать бедствующему в нищете и представляет его Богу совершенным в добродетелях, как царю представляют воина, не имеющего телесных недостатков. У производящих военный набор принимается во внимание телесный возраст и не вносится в список имеющий в чем–либо недостаток — так и Богом отвергается, конечно, тот, кто несовершен во всем надлежащем, пренебрежением о лепоте поругав благообразие прочих добрых дел. Почему должно равно стараться о всех добродетелях и одинаково все сохранять, если только положено в намерении украсить образ согласно с Первообразом, в полном свете осиять его Божественными дарованиями, а не гнусными чертами души, утрачивающей в себе лепоту.

Ибо, по слову Апостола, кто исполнил весь Закон, согрешил же во едином, «бысть всем повинен» (Иак. 2, 10), как и в прочем, что требуется Законом, естественно не достигший совершенства, в котором преуспеть потщимся во славу все и всем подающего Бога. Аминь. «Будите убо вы совершени», — говорит Спаситель, — «якоже Отец ваш Небесный совершен есть» (Мф. 5, 48). Ему слава вовеки. Аминь.

Письма

(Обращаем внимание на то, что по печатному изданию 1858 г. письма собраны в четырех частях и имеют номера. Составитель сайта классифицировал письма Нила Синайского по своему усмотрению. Но при этом сохранена нумерация, предложенная в печатном издании. Вначале указывается номер части — 1, 2, 3 или 4, а затем номер письма)

Поиск по сайту: