Возвращение как структурный момент

Легко увидеть, что возвращение центрального персонажа — шаг, противоположный его изгнанию и бегству. Подавляющее большинство произведений — и русских, и западных — довольствовалось бегством как одной из высших форм отпадения персонажа и, так сказать, обратную тенденцию не прослеживало. По-другому строится конфликт у Баратынского.

В поэмах Байрона лишь в «Ларе» описывается возвращение центрального персонажа на родину («Вернулся Лара в замок родовой...»). Но побуждения, заставившие его сделать этот шаг, неясны. Похоже, что «замок родовой» лишь одна из точек на его длинном пути изгнания и бегства. Трудно сказать, какие надежды связывал Лара именно с возвращением и связывал ли их вообще.

В русской романтической поэме самостоятельную смысловую функцию возвращения наметил Козлов в «Чернеце», чью национальную самобытность, кстати сказать, глубоко чувствовал Баратынский именно на фоне поэмы байроновской (см. письмо Баратынского к И. Козлову от 7 января 1825 г.). В «Чернеце» дана специальная мотивировка возвращения:

Я стал скучать в горах чужбины,
На рощи наши, на долины
Хотел последний бросить взгляд,
Увидеть край, весь ею полный,
И сельский домик наш и сад...16.

Возвращение есть известный поворот в умонастроении героя, отказывающегося от черных дум и пытающегося найти свое место среди соотечественников. Другое дело, что эти надежды Чернеца не сбылись.

Интересно, что самой первой Козлов опубликовал X главу из поэмы под названием «Возвращение на родину» («Новости литературы», 1823, № 47). Когда же поэма появилась полностью, рецензентами были замечены достоинства этой главы. Вяземский к числу лучших мест поэмы причислял «описание возвращения Чернеца на родину»17. В особенности же понравилась X глава Д. Улыбышеву: «Мы не знаем, изображал ли кто лучше г. Козлова минуты, столько раз описанные, чувства путешественника, который после долгого отсутствия и продолжительных несчастий увидел опять родную землю»18. Дело в том, однако, что Чернец был не «путешественником», а беглецом, изгнанником, и весь комплекс переживаний возвращающегося на родину оригинальным образом включался в мироощущение романтической поэмы.

В поэмах Баратынского моменту возвращения придается еще большая роль. Все, что было раньше и что привело к бегству и Арсения, и Елецкого, отодвигается в предысторию. Действие, собственно, начинается с новой стадии, когда центральный персонаж возвратился на родину (в Москву). «Тут нашей повести начало», — фиксируется этот момент в «Наложнице».

Перед нами отнюдь не только «географическое» перемещение. Дело в том, что с возвращением персонажа связывается особый и во многом новый тип построения конфликта. Именно поэтому мы причисляем «возвращение» к структурным моментам поэмы.

- 230 -

Прежде всего он означает, что центральный персонаж не исчерпал всех своих возможностей, не отжил. В нем еще кипят силы, ищущие своего достойного применения.

И сколько ни был хладно-сжатым
Привычный склад его речей,
Казался чувствами богатым
Он в глубине души своей,19 —

говорится об Арсении. Что касается Елецкого, то

В душе сберег он чувства пламя.
Елецкой битву проиграл,
Но, побежденный, спас он знамя
И пред самим собой не пал20.

Центральный персонаж еще мечтает о любви и может любить.

Родимый край узрев опять,
Я только с милою тобою
Душою начал оживать, —

говорит Арсений Нине. Однако на этот раз он еще не понял (или не захотел раскрыть) своих чувств. Настоящую любовь он испытал к Оленьке, посланной ему «самой судьбиной». И Елецкой пережил к Вере Волховской романтически-всепоглощающую, высокую, неодолимую страсть.

Порою мыслил он, тоскуя:
Нет! Заглушу сердечный крик!
Напрасно: о единой Вере
Мечта в душе его жила,
Одна внимаема была21.

Таким образом, возвращение персонажа — это есть известный «знак» возможности его нравственного возрождения (другой вопрос, осуществима ли она). О том, какое место занимала эта перспектива в мыслях Баратынского, свидетельствуют два документа, в которых, так сказать, «внетекстовым образом» намечалась та же ситуация возрождения.

Один документ — письмо В. А. Жуковскому (конец 1823 г.), в котором, несмотря на автобиографизм, явно звучала литературная стилизация: «В продолжении четырех лет никто не говорил с моим сердцем: оно сильно встрепетало при живом к нему воззвании; свет его разогнал призраки, омрачившие мое воображение; посреди подробностей существенной гражданской жизни я короче узнал ее условия и ужаснулся как моего поступка, так и его последствий»22.

Второй документ — «Антикритика», содержащая сопоставление Онегина с Елецким в пользу последнего, причем то, что говорится о Елецком, вполне применимо и к Арсению: «Онегин — человек разочарованный, пресыщенный; Елецкой страстный, романтический. Онегин отжил, Елецкой только начинает жить. Онегин скучает от пустоты сердца; он думает, что ничто уже не может занять его; Елецкой скучает от недостатка сердечной пищи, а не от невозможности чувствовать: он еще исполнен надежд, он еще верит в счастье и его домогается»23.

В свете этого автокомментария хорошо видна художественная необходимость «момента возвращения», преобразующего весь конфликт. В известном смысле это уже постромантический конфликт, поскольку то, что раньше служило его содержанием, составляет предшествующую стадию — как уже пережитое и освоенное. Это — со стороны центрального персонажа —

- 231 -

как бы вторичная попытка испытать судьбу и наладить свои взаимоотношения с людьми и жизнью. Удалась ли эта попытка — другой, но очень важный вопрос24.

Поиск по сайту: