АНГЛИЙСКОЕ ФАБРИЧНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

Ближайшим примером борьбы рабочих за свою экономическую свободу может служить английское фабричное законодательство 1833-1864гг. Это законодательство тем более интересно для нас, что Маркс в «Капитале» дает подробную его историю и пытается сделать из него свои выводы. В свою очередь и мы во всех своих рассуждениях будем опираться только на тот материал, который дает Маркс. Таким образом если брать фактическую сторону дела, то мы не будем пытаться использовать в полемике против Маркса какие-либо факты, которые были бы ему неизвестны. Наоборот, мы будем опираться лишь на тот материал, который ОН САМ дает нам в руки.

Рассмотрим вкратце основные этапы названного законодательства (нижеследующее изложение истории англ. фабр. закон является кратким конспектом стр.287-311 «Капитала»). За период с 1802 по 1833гг, как сообщает Маркс, парламентом было издано 5 актов о труде, но они остались только на бумаге поскольку парламент «был настолько хитер, что не вотировал ни одной копейки» на их проведение в жизнь. Настоящая история английского фабричного законодательства начинается только с 1833г. Закон 1833г определяет начало и конец рабочего дня (5,5 и 8,5 часов соответственно), ограничивает продолжительность труда подростков (от 13 до 18 лет) 12 часами в день, воспрещает применение труда детей до 9-летнего возраста, регламентирует ночной труд и т.д. Чтобы «смягчить» последствия этого закона для фабрикантов, была введена уже упоминавшаяся выше Relaissystem (система смен). Кроме того, введение ограничений труда детей растягивалось на 3года. Капитал, «нисколько не удовлетворенный» этими уступками «повел шумную агитацию, продолжавшуюся несколько лет» и ставившую себе целью дальнейшее «смягчение» закона 1833 в сторону снижения возрастов детей, которых закон брал под свое покровительство. Однако, эта агитация ни к чему не привела и в положенные сроки закон вступил в полную силу. В течение следующего десятилетия до 1844 закон оставался без изменения. Этот период характеризуется многочисленными злоупотреблениями фабрикантов. Основное из них состояло в том, что капиталисты вводили у себя столь запутанную систему смен для детей, что фабричные инспектора утрачивали всякую возможность следить за исполнением законодательства. Но время делало свое дело. С 1838 года рабочие выдвинули лозунг 10-ти часового рабочего дня. Кроме того часть законопослушных фабрикантов, урегулировавших свое производство согласно акту 1833г., «забросала парламент записками относительно безнравственной «конкуренции» «фальшивых братьев», которым их большая наглость или более счастливые местные условия позволяют нарушать закон».(10.23.290) То есть конкуренция между капиталистами сослужила свою службу рабочим. Тут подоспело и еще одно важное обстоятельство: началась компания за отмену хлебных законов. Отмена хлебных законов, искусственно поднимавших цену на хлеб, означала расширение ввоза хлеба в Англию, падение его цены. Это было выгодно английской промышленности для которой свобода торговли являлась тогда важным условием процветания и невыгодно земельным собственникам (лендлордам), поскольку в результате падения цен на хлеб снижалась земельная рента. Таким образом, вокруг хлебных законов в классе собственников, между капиталистами и лендлордами, разгорелась ожесточенная борьба. Чтобы заручиться поддержкой рабочих фабриканты оказались вынужденными быть более сговорчивыми и уступчивыми с ними. Так появился фабричный акт 1844г. Этот закон впервые берет под защиту совершеннолетних рабочих, именно старше 18 лет. Их рабочее время было ограничено 12 часами, ночной труд воспрещен и т.д. Рабочий день детей был сокращен до 6,5-7 часов. Кроме того, чтоб устранить злоупотребления Relaissystem о которых говорилось выше, законом был строго определен момент начала и конца рабочего дня детей и, помимо этого, фабрикант обязан был повесить на фабрике расписание с обозначением времени начала, конца рабочего дня и перерывов на обед, время должно при этом определяться по каким — либо общественным часам и т.д. Любопытна реакция Маркса на эти положения фабричного акта. Только что он с негодованием описывал беззакония, творимые капиталистами и не жалел красноречия, чтоб сообщить тоже чувство и читателю. Теперь же, те положения акта 1844 г., которые призваны пресечь эти злоупотребления и специально направлены против них он называет «мелочными постановлениями» (23.292) и неизвестно зачем добавляет, что они «не были продуктом парламентских измышлений», но «постепенно развивались из данных отношений как естественные законы современного способа производства». Его, очевидно, возмущает тяжелое положение рабочего класса, всякое же улучшение этого положения его… раздражает. Следующий этап в развитии фабричного законодательства относится к 1846 — 1847гг. Чартистское движение и агитация за 10-ти часовой рабочий день достигли своего апогея. И вновь судьба и политическая обстановка в стране благоприятствуют рабочим. Хлебные законы были отменены. Лендлорды (партия тори) потерпели поражение и теперь они становятся союзниками рабочих в борьбе за сокращение рабочего дня. Маркс ничего не сообщает о мотивах этого союза. Возможно здесь были замешаны какие-то экономические интересы, возможно тори просто жаждали отомстить за свое поражение, однако факт тот, что если в начале агитации за сокращение рабочего дня рабочие пользовались поддержкой фабрикантов, то в наивысшем пункте этой агитации их союзниками стали землевладельцы. Перемена политической обстановки, борьба между фабрикантами и землевладельцами в обоих случаях оказываются на руку рабочим. Новый фабричный акт был принят в 1847году. Этот закон устанавливал поэтапное ограничение рабочего дня подростков и работниц, а с 1 мая 1848г. окончательное ограничение дня тех же категорий рабочих 10 часами. С этого момента борьба рабочих за свои экономические права идет на спад. Это связано, во-первых, с кризисом 1846 — 1847гг. Положение рабочих было крайне тяжелым. Оно было еще более усугублено тем, что фабриканты осуществили общее понижение заработной платы на 10% а после того как рабочий день был сокращен до 11 часов еще примерно на 8%. После сокращения рабочего дня до 10 часов последовало вдвое большее понижение заработной платы. При этих обстоятельствах началась агитация среди рабочих за отмену акта 1847 года. Можно было предположить, что рабочие, задавленные нуждой предпочтут более продолжительный рабочий день чтобы хоть как-то поправить свое положение. Однако, агитация не увенчалась успехом и предварительный поход капитала на права рабочих окончился неудачей. Но ситуация в целом складывалась на этот раз в пользу фабрикантов. Разгром чартистского движения, поражение парижского июньского восстания, — все это подрывало позиции рабочих. Фабриканты, конечно, воспользовались своим политическим и экономическим преимуществом и «подняли открытый бунт не только против десяти часового закона, но и против всего законодательства… начиная с 1833г… Это был бунт в защиту рабства в миниатюре, который… проводился с циничной бесцеремонностью, с террористической энергией…» (23.295) Первое проявление этого бунта состояло в том, что фабриканты уволили часть занятых у них подростков и работниц и взамен восстановили почти исчезнувший ночной труд рабочих мужчин. Далее они попытались исключить перерывы на еду из рабочего времени. Однако королевские юристы признали эти шаги незаконными. Затем, пользуясь лазейками, которые предоставлял закон 1844 года они ввели практику оставлять работать детей 8-13 лет до 8,5 часов вечера с тем, чтоб приурочить труд детей к труду взрослых рабочих. Наконец фабриканты открыто объявили фабричным инспекторам, что они намерены восстановить старую Relaissystem против которой был направлен акт 1844г. Фабричные инспектора начали возбуждать судебные преследования. Министр внутренних дел рекомендовал им «не преследовать нарушений буквы акта…», однако инспектора заявили «что министру не принадлежит диктаторская власть приостанавливать действие законов» и продолжали свою деятельность. Вся эта история заканчивается в конце-концов тем, что решением одного из высших судебных учреждений Англии, Суда казначейства, закон о десяти часовом рабочем дне был отменен. Рабочие потерпели поражение. Но не надолго. Поднималась новая волна рабочего движения. В Ланкашире и Йоркшире прошли грозные митинги. «Роптала даже часть фабрикантов», поскольку противоречивые решения судов дают преимущества одним из них в ущерб другим. Вновь сыграла, таким образом, свою роль конкуренция между ними. «При таких обстоятельствах между фабрикантами и рабочими состоялся компромисс, получивший санкцию парламента в… акте… 1850г.» (23.301) На подробностях этого акта мы останавливаться не будем отметим лишь, что им раз навсегда уничтожалась злополучная Relaissystem. Прогресс фабричного законодательства с 1860 по 1863 состоял в расширении сферы его действия на кружевные, чулочные фабрики, производство спичек пистонов, патронов и т.д. (см.23.305) О том какое действие произвело фабричное законодательство на положение рабочих говорит сам Маркс: «…Принцип одержал решительную победу, победив в крупных отраслях промышленности… Поразительное развитие этих отраслей в период 1853-1860гг., совершавшееся рука об руку с физическим и моральным возрождением фабричных рабочих, заставило прозреть и самых слепых. Сами фабриканты, у которых путем полувековой гражданской войны шаг за шагом завоевывалось законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, хвастливо указывали на контраст между этими отраслями промышленности и тем областями эксплуатации, которые еще оставались «свободными». (23.304-305)

Подведем итоги. Труд, следовательно, рабочее время есть СОБСТВЕННОСТЬ рабочего. Подобно тому как размер собственности землевладельца ограничивается, следовательно, определяется межевым столбом, указывающим границы владения, подобно тому как собственность капиталиста определяется количеством стоимости в денежной или вещественной форме которым он распоряжается, — подобным же образом и собственность рабочего в исходном пункте его отношений с капиталом определяется продолжительностью рабочего времени. Именно граница рабочего дня, предел, далее которого он не может продолжаться указывает где начинается собственность рабочего, а где — собственность капиталиста. Поэтому если рабочее время не ограничено, если оно может, по крайней мере потенциально, захватить все время жизнедеятельности рабочего, то в этом случае последний не является собственником, напротив, он сам становится собственностью капиталиста. Это тоже самое как объявить человека землевладельцем и в тоже время не определить местоположение и конкретные размеры участка земли, которым он мог бы распоряжаться. Право на землю в этом случае есть, а самой земли — нет. Право в этом случае является чистейшей ФИКЦИЕЙ. Но поскольку наемный работник, по крайней мере юридически является собственником своей рабочей силы, то уже сама жизнь, его непосредственный опыт ему подсказывают что у него есть только один способ реализовать свою собственность, сделаться действительным собственником — это ограничить продолжительность рабочего времени. Причем размер его собственности, при прочих равных условиях, определяется, естественно, продолжительностью рабочего времени, подобно тому как размер собственности землевладельца определяется, при прочих равных условиях, площадью его земельного участка. Поэтому борьба за сокращение рабочего дня является борьбой рабочего за свою собственность, а тем самым, — поскольку право частной собственности является «святым» правом капитализма, - и естественной формой вовлечения рабочего в процесс капиталистических отношений и участия в этом процессе. Задача практической реализации права собственности рабочих и тем самым действительного их освобождения решается посредством профсоюзного движения. По крайней мере здесь находится исходный пункт борьбы рабочих за свои права.

Пожалуй с самого момента появления первых профсоюзов появилось мнение, — как среди экономистов, так и среди участников капиталистического производства, — что эти союзы ограничивают свободу рабочих, являются чем-то искусственным, незаконным, своего рода монополией, препятствующей свободной игре рыночных сил и т.п. Из экономической истории уже нашего времени можно привести в пример ряд предпринимавшихся в США попыток подвести деятельность профсоюзов под антимонопольное законодательство. Сколь бы подобные шаги государства ни были оправданы в той или иной конкретной обстановке, эти примеры легко могут породить превратное представление о природе профсоюза как о некой обычной монополии. Это принципиальная ошибка. Необходимо заметить, прежде всего, что пресловутая рыночная свобода реально существует лишь в случае относительного равновесия спроса и предложения какого либо товара, в данном случае рабочей силы. Но именно это-то равновесие встречается в достаточно редких случаях и характерно оно прежде всего для высокоразвитых стран, где те проблемы, которые призваны решать профсоюзы если и не решены еще, то, по крайней мере утратили свою остроту, и где борьба между профсоюзами и предпринимателями имеет весьма специфический характер. В развивающихся странах, где рыночные отношения только складываются, никакого равновесия между предложением рабочей силы и спросом на нее нет и именно поэтому в таких странах наиболее остро стоит рабочий вопрос и, как следствие, все остальные социальные проблемы. В такой ситуации создание рабочих союзов является не фактором, дестабилизирующим рыночное равновесие, но стихийно возникающим средством УСТАНОВИТЬ это равновесие или, по крайней мере, приблизиться к нему. Это верно, разумеется, лишь в том случае, если создатели и вожди профсоюзов правильно понимают свои цели и способы их достижения.

Суть вопроса состоит в том как, какими средствами рабочие могут обеспечить свою собственность? Но как вообще можно обеспечить собственность в условиях капитализма, т.е. рыночных отношений? Естественно, только одним способом: поставив под контроль ее предложение на рынке. Это, пожалуй тавтология: контролировать предложение того или иного товара и значит быть его собственником, с другой стороны и отношение собственности заключается в возможности распоряжаться вещью, в частности контролировать ее предложение. Однако, если мы примем во внимание характер товара рабочая сила, то это положение перестает быть тавтологией. В том случае, когда собственностью является конкретная, физически существующая вещь, отношение собственности само по себе подразумевает возможность распоряжения этой вещью. В случае с рабочей силой дело коренным образом меняется. Моя рабочая сила, понимаемая просто как способность выполнять те или иные производственные функции, ничем не отлична от подобных же способностей любого другого человека. Любой другой человек, следовательно, может заменить меня на моем рабочем месте. Следовательно то, что я могу распоряжаться самим собой, могу предложить свои услуги капиталисту или воздержаться от этого предложения, - это обстоятельство никак не влияет на предложение рабочей силы на рынке ибо моя рабочая сила ничем не отлична от рабочей силы других наемных работников, которые в любой момент готовы встать на освобожденное мною место. Даже в условиях полной конкуренции, когда предприниматель не в состоянии повлиять ни на цену производимого им товара, ни на его предложение на рынке, он, все же, может регулировать свое собственное производство данного товара, расширять или сокращать его, перемещать капитал в другие отрасли и т.д., т.е. даже в этих, самых жестких для него условиях, он обладает некоторой экономической свободой, у него остается возможность маневра ибо он распоряжается вещами от которых материально и физически всегда свободен. Рабочий — собственник рабочей силы — находится совсем в иных условиях. Правда, он тоже может сменить место жительства, повысить квалификацию, получить другую специальность, т.е. тоже, вроде бы, может регулировать предложение своего товара. Но не говоря уже о том, что подобные маневры всегда протекают крайне болезненно, они сами по себе становятся возможными только в том случае если рабочий располагает некоторым запасом жизненных средств. Всякая перемена в образе жизни рабочего — если только это не простое сползание в нищету, - требует определенных затрат и рабочий должен быть в состоянии осуществить их, т.е. должен обладать некоторой не то чтобы экономической, но хотя бы материальной свободой, между тем речь как раз и идет о том, откуда ей, этой свободе, взяться. Капитал всегда начинается там, где субъект получает некоторую степень экономической свободы, собственно, именно свобода и есть первый капитал его собственника. Напротив, рабочий сначала становится рабочим и лишь впоследствии он должен завоевать свободу. Его исходный пункт — это отсутствие каких либо материальных средств, делающих его свободным. Остаются, следовательно чисто идеальные средства. Среди главнейших из них — договоренность между рабочими о координации своих действий, — договоренность ослабляющая конкуренцию между ними и ставящая под определенный контроль предложение рабочей силы на рынке. Эту задачу и решают рабочие союзы создание которых, таким образом, становится необходимым и естественным явлением. Следовательно, если монополия капиталистов есть злоупотребление экономической свободой, то «монополия» рабочих на свой товар есть самое первое но, конечно, не последнее, СРЕДСТВО получить эту свободу. Капиталист с самого начала — собственник, рабочий с самого начала — НЕ собственник. Капиталист, становясь монополистом, выходит за рамки рыночных отношений, рабочий, становясь монополистом, наоборот, лишь впервые реализует свои права собственника и впервые вступает в сферу собственнических отношений. Поэтому именно с профсоюзного движения начинается борьба рабочих за свое экономическое освобождение. Впрочем, можно признать, если угодно, что профсоюз по сути своей является такой же монополией, как и всеми нелюбимые монополии создаваемые капиталистами в целях искусственного повышения цен и получения монопольной сверхприбыли. Но даже и в этом случае любые аргументы против профсоюзов могут быть справедливы лишь по отношении к данному месту и времени, но не вообще, не ТЕОРЕТИЧЕСКИ. Рабочая сила не является свободно воспроизводимым товаром, каковым является классический товар. Численность рабочего населения не является ФУНКЦИЕЙ рыночных отношений. Она (эта численность) является относительно самостоятельным фактором, за которым стоят природа и физиология человека, народные нравы и обычаи и т.д. Сугубо экономические воздействия, безусловно, так же играют свою роль, но не там, где они только складываются и предложение рабочей силы имеет совершенно неорганизованный характер. В этих условиях численность рабочего населения сама является материальным, естественным фактором, под воздействием которого формируются капиталистические отношения, - фактором, который определяет тип и характер последних и с которым капиталистическое общество поначалу так же мало может что поделать, как, например, и с естественнонаучными основами производственного процесса. Поэтому рыночное равновесие между предложением рабочей силы и спросом на нее, если предоставить его его естественным законам и тенденциям, может устанавливаться на протяжении многих десятилетий, а в некоторых случаях может оказаться и вообще недостижимым в сколько-нибудь обозримом будущем. В этих условиях создание союза рабочих является не созданием очередной монополии, но делом жизни и смерти рабочих, средством их борьбы за выживание, — а это коренным образом меняет суть вопроса. Если какие-либо обстоятельства, — экономические или какие угодно, - приносят, превращают человека в безмолвную жертву, лишают его не только права на жизнь, но и права борьбы за свою жизнь, то человек получает моральное право восстать не только против этих обстоятельств, но и против самого бога, если понадобится. Если объективные экономические условия не оставляют рабочим никакого иного выхода кроме голодной смерти, то рабочие должны и не могут не восстать против этих условий. Это уже не экономический вопрос, это вопрос естественной борьбы за существование и самосохранение. Борьба этого рода имеет характер естественной, материальной необходимости. Поэтому если монополия на те или иные неодушевленные предметы является проявлением субъективного произвола монополиста, желающего создать для себя какие-то особые преимущества, то монополия профсоюза на рабочую силу, так же являясь, если угодно, ВНЕЭКОНОМИЧЕСКИМ фактором, выступает вместе с тем в качестве такого фактора, с каким и капитал и общество в целом вынуждены считаться так же, как они вынуждены считаться например с законами природы. Всякие попытки поставить этому естественному рабочему движению какие-то преграды или вообще запретить его в административном порядке, чреваты социальными потрясениями и катастрофами. Единственным результатом подобных запретов, проводимых, конечно, во имя свободы труда, может явиться падение всех экономических свобод и свободы труда в частности. Итак, контроль за продолжительностью рабочего дня есть цель рабочих, профсоюзное движение — средство для достижения этой цели. Но КАКИМ образом рабочие достигают этой цели? Каков характер этого движения? Это движение есть борьба. Ее определяющие черты вытекают из вышесказанного и состоят в следующем. Во-первых, это не борьба между грабителем и жертвой, угнетателем и угнетенным, как нас в том на каждой странице уверяет Маркс, это борьба, в которой противостоящие друг другу стороны одинаково заинтересованы в сохранении и существовании друг друга. Во-вторых, это борьба ДВУХ СОБСТВЕННИКОВ ПО ПОВОДУ РАЗДЕЛА СОБСТВЕННОСТИ. Следовательно, в сохранении и упрочении гарантий для собственности одинаково заинтересованы обе борющиеся стороны. Это общее для всех обстоятельство вводит указанную борьбу в известные рамки, определяет ее характер. А именно: эта борьба носит ПРАВОВОЙ характер. Это не «бунт, проводимый с террористической энергией», не «гражданская война» (Марксу неизвестна история 20 века и потому он слабо представляет себе истинный смысл этих слов), это борьба, в которой общество, государство не разрушаются, но наоборот, СТАНОВЯТСЯ, осуществляются, что, между прочим, ярко иллюстрирует и история английского фабричного законодательства, даже в том ее виде в каком ее нам изобразил Маркс, который явно не ставил своей целью показать успехи капитализма в решении социальных проблем. Закон нарушают, когда это можно сделать безнаказанно, его обходят если для этого есть лазейки, но вместе с тем, закон есть СИЛА с которой ВСЕ вынуждены считаться. Классовая борьба протекает в рамках законности, во всяком случае, закон вовсе не есть юридическая фикция, как нас в том пытается убедить Маркс. Сколь бы он ни пытался уверить нас, что отношения труда и капитала тождественны гражданской войне, — именно этого вывода невозможно сделать из того материала, который он нам дает. Мы постоянно видим, что государство ни в какой момент своего существования не сливается ни с одним классом, что непосредственное политическое насилие является не нормой межклассовых отношений, но экстремальной точкой, чрезвычайным событием; что каждый класс преследует свои интересы при помощи более или менее легальных и демократических средств, что, по крайней мере, те цели, которые достигнуты таким именно способом оказываются наиболее прочным завоеванием и т.д. Правда, одновременно мы видим, что отношения между трудом и капиталом в иные кризисные моменты могут выйти за рамки правовых и даже разрушить эти рамки, но ведь все, созданное богом и людьми можно разрушить, особенно если специально задаться такой целью. Что же касается злоупотреблений и прочь, то это вопрос совершенствования законодательства — естественный и неизбежный в любом обществе. Те перипетии борьбы между рабочими и капиталистами, которые изобразил нам Маркс, показывают роль государства в этой борьбе. Государство не есть сила, посредством которой один класс подавляет другой, как это, опять же, нам всегда изображают марксисты, оно не есть также некий идеальный агрегат, парящий над классами и земными страстями; государство есть механизм, стоящий между классами и регулирующий их отношения. Оно, если можно так выразиться, попеременно становится на сторону то одного, то другого класса, ему редко или почти никогда не удается занять идеально центристскую позицию и поэтому оно само и его политика всегда носят классовый характер. Но оно, вместе с тем, не срастается ни с одним классом, ни один из последних не имеет феодальной привилегии вершить суд и расправу. В основе права лежит принцип частной собственности - принцип общий для всех классов. Именно эта общая основа создает возможность перехода государства с позиций одного класса на позиции другого. Любая группа или класс, оказавшись у власти может и будет проводить СВОЮ линию, СВОЮ политику в СВОИХ интересах. Но не одна группа и не один класс не обладают монополией на власть. В этом — суть демократии. Но это значит, что как только цели интересы данного класса, пребывающего у власти, решительно разойдутся с общественными интересами, то всегда есть возможность отстранить данный класс от власти, что и происходит. Поэтому классовый характер государства не мешает ему быть межклассовым механизмом, выполняющим не классовые, а, — в целом, в тенденции, — общественные задачи и функции. Период от момента возникновения капиталистических отношений до того момента, когда рабочий класс обретает возможность контроля над продолжительностью рабочего дня и отношения между ним и классом капиталистов превращаются тем самым в отношения противостоящих друг другу ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ (а не только юридических) СОБСТВЕННИКОВ, — этот период можно назвать периодом дикого капитализма. Это период классовой борьбы, которая еще не обрела правовые формы, последние лишь вырабатываются. Это период экономической борьбы, в которой рабочий ЭКОНОМИЧЕСКИ (не юридически!) еще не отличается принципиально от раба или крепостного и его экономическое положение именно как НАЕМНОГО РАБОТНИКА (в отличие от крепостного или раба) лишь формируется. Его-то, этот период, и сделал Маркс предметом своего наблюдения и попытался исследовать в своем «Капитале». Попытку эту следует признать неудачной. Маркс абсолютно не понял сущности, тенденции экономического и политического процесса, разворачивающегося перед его глазами. Действительное направление, в котором развивается этот процесс, прямо противоположно изображенному в «Капитале». Мы попытаемся продемонстрировать это на примере того же английского фабричного законодательства. Сам факт вмешательства государства во взаимоотношения рабочего и фабриканта, независимо от форм и степени этого вмешательства, Маркс оценивает весьма своеобразно, истинно по марксистски. Впрочем, сама эта оценка основывается на том как Маркс понимает роль рабочего в процессе капиталистического производства: «…Само собой разумеется, что рабочий на протяжении всей своей жизни есть не что иное, как рабочая сила, что поэтому все время, которым он располагает, естественно и по праву есть рабочее время и, следовательно, целиком принадлежит процессу самовозрастания стоимости капитала. Что касается времени, необходимого человеку для образования, для интеллектуального развития, для выполнения социальных функций, для товарищеского общения, для свободной игры физических и интеллектуальных сил… — то все это чистый вздор!… При своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня. Он узурпирует время, необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела. Он урезывает время на еду и по возможности включает его в самый процесс производства, подобно тому как паровому котлу дается уголь и машинам — сало или масло. (10.23.274-275)» Заметьте, что это Маркс пишет тогда, когда фабричное законодательство уже сделало первые шаги и принесло первые положительные плоды, когда положение рабочего класса, каким бы тяжелым оно ни было, резко отличалось в сторону улучшения от того, каким оно было, скажем, в начале века, словом, когда прогресс в этой области социальной жизни был уже бесспорным фактом. «…Капитал опрокидывает не только моральные, но и часто физические… пределы рабочего дня»!, — гремит Маркс, а в это время, и Марксу это известно, на повестке дня уже стоял лозунг восьмичасового рабочего дня, и даже «продажная» буржуазная наука признала необходимость общественного контроля за продолжительностью рабочего дня важнейшим принципом капиталистических отношений (в чем, впрочем, Маркс не видит ничего, кроме лицемерия)! «Таким образом, — резюмирует он, — капиталистическое производство, являющееся по существу… высасыванием прибавочного труда, посредством удлинения рабочего дня ведет не только к замирению человеческой рабочей силы, у которой отнимаются нормальные моральные и физические условия развития и деятельности. Оно ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы. (10.23.275)» Одним словом, НАЕМНЫЙ РАБОЧИЙ ЕСТЬ РАБ, или, еще точнее, РАБОЧИЙ СКОТ, — такова его экономическая функция. Между капиталистическими и рабскими отношениями нет никакого принципиального различия. Мы вовсе не пытаемся навязать Марксу этот дикий вывод и нисколько не утрируем его точку зрения, он сам ее формулирует именно так, как мы только что сказали. На стр. 276 он приводит длинную цитату, констатирующую беспощадную эксплуатацию рабов в Северной Америке. Следуют слова из Горация: Mutato nomine de te fabula narratur! (Лишь имя стоит тебе изменить, не твоя ли история это!), и, затем, Маркс продолжает: «Заменим торговлю невольниками рынком труда, Кентукки и Вергинию — Ирландией и земледельческими округами Англии, Шотландии и Уэльса, Африку — Германией!». (10.23.277). Далее он приводит несколько примеров, показывающих избыточность рабочего населения в Великобритании в известные периоды и все вытекающие отсюда тяжелые последствия. Конечно, это софистика, как бы ни были красноречивыми эти примеры сами по себе. Положение рабочих, сколь бы тяжелым оно ни было, с одной стороны, произвол фабрикантов, сколь бы вопиющим он ни был, — с другой, — все это еще не дает нам никакого понятия о капитализме до тех пор, пока не выяснено ВЫТЕКАЮТ ли все эти явления из сущности капитализма или ПРОТИВОРЕЧАТ ей, можно ли с ними успешно бороться в РАМКАХ капитализма, или же борьба с ними неизбежно выведет нас ЗА эти рамки? Впрочем, надо быть справедливым, Маркс полагает, что он уже ответил на все эти вопросы, — ведь он уже дал теорию эксплуатации и вскрыл сущность капиталистических отношений, поэтому с ЕГО ТОЧКИ ЗРЕНИЯ его рассуждения вполне логичны. Пусть так. Но в таком случае он должен нам объяснить СО СВОЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ некоторые факты из капиталистической действительности. Мало указать на язвы капитализма - это особенно легко и приятно сделать, когда они удачно вписываются в предначертанную теоретическую схему, — но вот пусть Маркс попробует объяснить нам прогресс капиталистических отношений, — прогресс, которого он сам отрицать не в состоянии. Это касается прежде всего такого масштабного явления как возникновение и непрерывное совершенствование фабричного законодательства. Что это, случайное отклонение от норм капиталистических отношений или, наоборот, вполне НОРМАЛЬНОЕ явление? Объяснения здесь тем более необходимы, что сам Маркс уделяет этому вопросу, его фактической стороне, в «Капитале» весьма много места. И тем не менее, он не дает нам никакого вразумительного ответа на поставленный вопрос! Мы не находим ничего, кроме отрывочных замечаний, содержание и тональность которых, впрочем, сами по себе весьма красноречивы. Например: «Не говоря уже о нарастающем рабочем движении, с каждым днем все более грозном, ограничение фабричного труда было продиктовано той же самой необходимостью, которая заставила выливать гуано на английские поля. То же слепое хищничество, которое в одном случае истощало землю, в другом случае в корне подрывало жизненную силу нации. (10.23.250-251)» Иначе говоря капиталистическое общество так же заинтересовано в сохранении рабочего населения и создании относительно нормальных условий его существования, как и добрый хозяин заинтересован в нормальном содержании своего рабочего скота. Эта оригинальная точка зрения позволяет совместить факты, свидетельствующие об улучшении положения рабочих, с теорией эксплуатации, рассматривающей рабочего в качестве рабочего скота. Но Маркс не решается двигаться далее в этом направлении: слишком уж явно оно ведет в тупик. Он сам не привел нам ни одного примера, когда бы то или иное положение того или иного фабричного акта в пользу рабочих было бы принято исключительно под давлением со стороны фабрикантов, или, на худой конец, общественного мнения. Более того, он сам вполне справедливо замечает в другом месте, вернее во многих местах, что рабочий является для капиталиста лишь средством производства, не требующим даже той заботы о себе, какой требует домашний скот. Поэтому «капитал… — говорит он, — считается с перспективой будущего вырождения и в конечном счете неизбежного вымирания человечества не меньше и не больше, чем с перспективой возможного падения земли на солнце. (10.23.279)» Но что же тогда является движущей силой фабричного законодательства и прогресса социальных отношений вообще? Что, вернее, кто заставляет капиталиста относиться к рабочему не как к рабочему скоту, но как к ЧЕЛОВЕКУ, как к ЛИЧНОСТИ? Разумеется, ни кто иной как САМ РАБОЧИЙ. Политическая свобода развязывает ему руки и он заявляет о себе, заставляет с собой считаться, отвоевывает жизненное пространство для себя. Читатель, верно, заметил фразу Маркса в предыдущей цитате» не говоря уже о нарастающем рабочем движении…» и т.д. Марксу, конечно, не приходит в голову отрицать активность рабочего класса, то, что социальное положение рабочих должно быть делом рук самих рабочих и что они сами, практически, ставят это своей целью. Рабочий самостоятельно добивается своих политических и экономических прав и свобод и его деятельность в этом направлении небезуспешна, — что из этого следует? То, что нужно доказывать, пожалуй, только одним коммунистам, — что рабочий НЕ РАБ, и НЕ КРЕПОСТНОЙ. Он СОБСТВЕННИК. Если он не является собственником СЕГОДНЯ, то он является им потенциально, юридически, и, следовательно, в действительности будет им ЗАВТРА. «Приходится признать, — констатирует Маркс, — что наш рабочий выходит из процесса производства иным, чем вступил в него (10.23.310)» Вот именно: ПРИХОДИТСЯ! «…Что бы «защитить» себя… — продолжает Маркс, — рабочие должны объединиться и, как класс, заставить издать государственный закон, мощное общественное препятствие, которое мешало бы им самим по добровольному контракту с капиталом продавать на смерть и рабство себя и свое потомство…Quantum mutatus ab illo!» (Какая перемена по сравнению с тем, что было! Вергилий.) (10.23.311) Маркс лукаво делает вид, будто эта перемена не касается вовсе его теории эксплуатации, его социалистических выводов, наконец, упорно проводимого им взгляда на рабочего как на раба и мысли о том, что нет разницы между капитализмом и предшествовавшими ему способами производства. На его глазах рабочий обретает не только политическую, — ее он собственно уже имеет, — но и экономическую свободу, он сам (Маркс) признает этот процесс как свершающийся факт и при этом беспрерывно продолжает твердить о «рабстве наемного труда», «капитализированной крови детей» и т.д. и т.п. Но должно же как-то свести концы с концами. Маркс должен соединить свою теорию с упрямой действительностью. Утверждать, что рабочий есть раб можно где угодно, в любом параграфе, на любой странице, но только не на той, где приводятся факты, красноречиво свидетельствующие о том, что он НЕ РАБ. Объяснять прогресс фабричного законодательства заботой фабрикантов, пекущихся о рабочих как о своем рабочем скоте, — эта идея тоже как-то вязнет на зубах. И вот Маркс наталкивается на счастливую мысль: в ход идет байка, — ее потом еще сто лет будут повторять коммунисты, — о том, что отношение между рабочими и капиталистами по своей сути есть ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: «…Установление нормального рабочего дня является продуктом продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим классом.» (10.23.308) Правда, на этой версии Маркс так же не очень настаивает и не пытается ее развить. Отношения между рабочими и капиталистами, даже если принять во внимание самые острые их моменты, мягко говоря, не похожи на гражданскую войну. КЛАССОВАЯ БОРЬБА и ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА — это, конечно, две разные вещи и только наиболее пустоголовые демагоги с легкостью ставят знак равенства между ними. Но, с другой стороны, нельзя расценивать приведенные только что слова Маркса как простую гиперболу. По ЕГО ТЕОРИИ отношения между рабочими и капиталистами, - эксплуататорами и эксплуатируемыми, угнетателями и угнетенными, господами и рабами, - есть ИМЕННО гражданская война, — скрытая или явная, — и иными быть не могут. Таким образом, если мы встанем на точку зрения теории Маркса, то тогда действительные тенденции общественных отношений и реальные факты, предстанут перед нами в перевернутом виде: прогресс окажется регрессом, свобода — рабством, классовый компромисс — военным перемирием, все общественные институты — антиобщественными, право — бесправием и т.д.; если же мы оставим за собой право называть вещи своими именами и твердо придерживаться фактов, — тех, самых, приводимых самим Марксом, — то в таком случае теория последнего превращается в простую гиперболу или, точнее, в перевернутое зеркало. Инстинкт самосохранения не дает Марксу зафиксировать свое внимание на этом противоречии, обычная проницательность ему изменяет и вся его энергия уходит на мелкие укусы и выпады, по всякому удобному поводу, против ненавистного ему капиталистического общества. Так, будучи не в состоянии отрицать положительное влияние на здоровье и охрану труда рабочих положений фабричного законодательства, регламентирующих эту сторону отношений между рабочими и капиталистами, Маркс, тем не менее, находит повод выразить свое недовольство: «Что еще могло бы лучше характеризовать капиталистический способ производства, чем эта необходимость навязать ему принудительным законом государства соблюдение элементарнейших правил гигиены и охраны здоровья. (10.23.493)» А сам факт того, что отношения между рабочими и капиталистами регулируются не посредством военных вылазок, предпринимаемых той или другой стороной, — как оно должно быть по Марксу, а посредством государственного вмешательства, что свидетельствует о принципиальной возможности их правового урегулирования, — это никак не характеризует капиталистический способ производства? Эта сторона дела не привлекла внимания Маркса? И что странного он находит в том, что государство берет на себя решение вопросов, связанных с охраной труда? Кто еще должен позаботиться о рабочем, если не он сам? И как он может это сделать, если не посредством государства? Что ужасного усмотрел во всем этом Маркс? Далее, на той же странице Маркс говорит о необходимости, согласно мнению английских врачей, 500 куб. футов воздуха на одного непрерывно работающего человека. Однако проведение этой меры в законодательном порядке невозможно в силу необходимости превращения для ее проведения мелких мастерских в крупные фабрики, что невозможно без насильственной экспроприации мелких собственников. «Потому-то перед этими 500 куб. футов воздуха у фабричного законодательства захватывает дух. Санитарные учреждения… фабричные инспектора снова и снова говорят о необходимости этих 500 куб. футов и невозможности вырвать их у капитала. Таким образом, — радостно выводит Маркс, - они фактически заявляют, что чахотка и другие легочные болезни рабочих являются условием существования капитала.» Ничего подобного они не заявляют! Это заявляет Маркс, потому, что ему этот вывод крайне желателен для его теоретической схемы. Превращение мелких мастерских в крупные фабрики сдерживается далеко не только, и это известно Марксу, частной собственностью мелких собственников на их средства производства. Это вопрос прежде всего техники и технологии. «Вырвать» 500 куб. футов на каждого работающего у капитала невозможно не в силу экономической природы последнего, а просто потому, что в силу недостаточного технического уровня производства это условие во времена Маркса физически, т.е. технически было невыполнимо. Маркс, словно капризная гимназистка, впадает в истерику по поводу того, что его благие пожелания не могут быть выполнены немедленно. Статьи фабричного акта, касающиеся детского воспитания и образования Маркс, как и следовало ожидать, называет «жалкими», «скудными уступками». (10.23.494,499) Правда, тут же он признает, что они, после их проведения в жизнь, оказали заметное положительное влияние на физическое и умственное развитие детей. Но чтобы читатель, не дай бог, не сделал каких либо сомнительных выводов, которые отсюда сами собой напрашиваются, Маркс спешит нарисовать нам как будет обстоять дело с образованием рабочих в будущем обществе, когда «неизбежное завоевание политической власти рабочим классом завоюет надлежащее место в школах рабочих и для технологического обучения, как теоретического, так и практического.» Что же касается капитализма, то «не подлежит никакому сомнению, что капиталистическая форма производства и соответствующие ей экономические отношения рабочих находятся в прямом противоречии с такими ферментами переворота и с их целью - уничтожением старого разделения труда.(10.23.499)» Маркс смешно и нелепо впадает здесь в то противоречие, за которое он неутомимо и в самой уничижительной форме критикует идеализм вообще и религию в частности: он замечает положительные изменения в окружающей его действительности, возводит их в идеал, в абсолют, затем противопоставляет этот идеал самой действительности и разражается критическим негодованием по поводу того, что она не соответствует этим идеалам! Наконец, в самом прогрессе, постепенном улучшении положения рабочего класса, совершенствовании фабричного законодательства Маркс глубокомысленно усматривает совсем не то, что мог бы усмотреть обыкновенный смертный: «Вместе с материальными условиями и общественной комбинацией процесса производства оно (фабричное законодательство) приводит к созреванию противоречий и антагонизмов его капиталистической формы, а следовательно, в то же время и элементов для образования нового и моментов переворота старого общества. (10.23.512)» Но если необыкновенная проницательность Маркса, позволяя ему заглянуть в далекое будущее, одновременно мешает разглядеть то, что находится под носом, то скромные фабричные инспектора с их житейским здравым смыслом оказываются на высоте и гораздо ближе чем Маркс подходят к истине когда говорят следующее: «Еще большее благо заключается в том, что, наконец, ясно разграничены собственное время рабочего и время его хозяина. Рабочий знает теперь, когда оканчивается то время, которое он продает, и когда начинается его собственное время, и, заранее точно зная это, он в состоянии распределить свои собственные минуты в своих собственных целях… Сделав рабочего хозяином его собственного времени, они (фабричные законы) дали ему нравственную силу, которая направляет его к обладанию политической властью (10.23.311)» Да что инспектора, САМИ РАБОЧИЕ говорят Марксу (он цитирует их слова): «Мы, рабочие Данкерка, заявляем, что продолжительность рабочего времени, требующаяся при теперешней системе, слишком велика и не оставляет рабочему времени для отдыха и развития, и, более того, низводит его до состояния порабощения, которое немногим лучше рабства… Поэтому мы решили, что восьми часов достаточно для одного рабочего дня и это должно быть признано официально; мы призываем к содействию нам печать, этот мощный рычаг… а всех, кто откажет в этом содействии, будем считать врагами рабочей реформы и рабочих прав. (10.23.310)» Что явствует из этих слов? Прежде всего, — это речи не рабов, но свободных людей; рабы ТАК не говорят. Вместо смутного сознания порабощенности и безвыходности своего положения, мы видим здесь ясное сознание того, в чем состоят основные цели рабочих и каковы средства их достижения. Рабочие рассматривают свое рабочее время КАК СВОЮ СОБСТВЕННОСТЬ и намерены отстаивать ее именно как собственность. Свое освобождение они видят не в том, чтоб лишиться последнего, что имеют, но расширении сферы своего как политического, так и экономического бытия. В этом отношении их идейная позиция стоит выше марксистской ибо отражает их действительные цели и интересы, а не эфемерные мечты, рожденные плохо понятой диалектикой и превратными представлениями о действительных тенденциях экономического и исторического развития.

Поиск по сайту: