Сознание и мозг

Новые функции, которые должен был принять на себя мозг человека в связи с развитием труда, отразились на изменении его строения. Коренное изменение харак­тера деятельности — с переходом от жизнедеятельности к трудовой деятельности, все более усложнявшийся характер этой деятель­ности и соответственно все углублявшийся характер познания привели к тому, что над проекционными зонами, непосредственно связанными с периферическими сенсорными и моторными аппара­тами, развились богатые ассоциативными волокнами зоны, служа­щие для более сложных синтезов. Сравнение мозга человека с мозгом обезьяны отчетливо выявляет эти сдвиги; у человека первич­ное зрительное поле. столь развитое у обезьян, заметно уменьшается, и вместе с тем значительно возрастают поля, с которыми связаны сложные синтезы зрительного восприятия (вторичное зрительное поле). (...)

С изменением строения и функции коры у человека связана и возрастающая роль — новый этап в процессе кортикализации. В то время как у всех позвоночных вплоть до хищных с мозговым стволом связаны еще психические функции, у человека он лишь рефлекторный аппарат; психические процессы являются у него функ­цией коры — органа индивидуально приобретенных форм поведе­ния. (...)

Поскольку у человека органом сознательной деятельности являет­ся кора, вопрос о взаимоотношении психики и мозга сосредоточи­вается в первую очередь на вопросе о взаимоотношении психики и коры больших полушарий головного мозга.

Вопрос о взаимоотношении психики и коры выступает в науке конкретно, как вопрос о функциональной локализации, или локализации психических функций в коре. (...)

Локализационная теория, господствовавшая в науке до последне­го времени, сложилась в результате того, что над положительными

См.: Маркс К. Капитал. Т. 1. Гл. 5. § 1//К. Маркс, Ф Энгельс. Соч. Т, 23. С. 188—186.

фактическими данными исследования было воздвигнуто здание гипотез и теорий, отражающих те же методологические тенденции, которые господствовали и в тогдашней психологии. Представление о мозге как совокупности или мозаике отдельных центров, соединенных между собой ассоциационными путями, отражало концепцию ассоци­ативной психологии, из которой по существу и исходила класси­ческая локализационная теория. Представление же о том, что каждой психической функции, в том числе самым сложным, соответ­ствует определенный центр, является своеобразной и наивной реали­зацией в физиологии головного мозга теории психофизического параллелизма, (...)

Изучение филогенеза мозга показало, что в филогенетическом ряду наблюдается всевозрастающая анатомическая дифференциация коры, причем все большее развитие получают те участки, которые являются носителями особенно высоких функций.

Существенные результаты дает и изучение онтогенетического развития архитектоники коры. Примененный впервые К. Бродманом принцип деления коры на основании изучения ее онтогенетичес­кого развития (которое привело его к различению гомогенетической коры, приходящей в процессе своего онтогенетического развития к шестислойному строению, и гетерогенетической коры, не проходящей через стадию шестислойного расщепления) получил дальнейшее развитие у ряда советских ученых. Исследования И. Н. Филимонова, Г. И. Полякова, Н. А. Попова показали, что уже на ранних стадиях онтогенетического развития выступает деление коры большого мозга на три основные зоны: 1) изокортекс, 2) алло-кортекс, включающий архикортекс и палеокортекс, и 3) определя­ющую алло- и изокортекс межуточную область. Наличие этого деле­ния уже на ранних стадиях онтогенеза дает основание заключить, что оно имеет существенное значение.

В результате современных исследований можно считать уста­новленным, что кора состоит из гистологически различных, могущих быть индивидуально дифференцированными полей. Не должно было бы также подлежать сомнению и то, что с гистологическими особен­ностями связано и некоторое функциональное своеобразие. (...) Над этим бесспорным положением, опирающимся на эксперименталь­но установленные факты, классическая локализационная теория воздвигала весьма гипотетическое и шаткое строение, допустив. что каждая, даже сложная, психическая функция непосредственно продуцируется отдельным участком как «центром».

Эта классическая локализационная теория в настоящее время основательно поколеблена исследованиями X. Джексона, Г. Хэда, работами К. Монакова, X. Гольдштейна, К. Лешли и других. Оказалось прежде всего, что новые клинические данные о много­образных формах афазии, агнозии, апраксии не укладываются в классическую локализационную схему. С одной стороны, поражение так называемой речевой зоны в левом полушарии при более тщатель-

ном исследовании оказывается связанным с расстройством не только речи. но и других интеллектуальных функций. С другой стороны, нарушение речи, различные формы афазии связаны с поражением различных участков.

При оценке обоснованности выводов традиционной локализационной теории нужно, далее, учесть, что методом экстирпации на основе поражения различных участков коры могли быть установлены лишь «центры нарушения», а не центры функционирования в собст­венном смысле. Из того факта, что поражение определенного поля влечет за собой нарушение определенной функции, следует, что это поле играет существенную роль в выполнении данной функции; но это не означает, что оно является «центром», который сам продуцирует эту функцию, и что в ней не участвуют и другие поля. Надо поэтому различать между локализацией патологичес­кого симптома в определенном поле и локализацией функции в определенном «центре».

Это положение особенно решительно проводил против классичес­кого учения о локализации К. Монаков. Как указал Монаков и подтвердил К. Лешли, значительные повреждения и других участ­ков коры помимо тех, с поражением которых в первую очередь связа­но нарушение высших интеллектуальных функций, также влечет за собой их нарушение, хотя и не столь глубокое. С другой стороны, и при разрушении основных для данной функции участков осталь­ная часть коры по истечении некоторого времени до известной сте­пени компенсирует дефект, принимая на себя замещающую роль.

Особенно существенное значение для локализационной проблемы имеет функциональная многозначность гистологически определенных, полей коры. Даже разделению коры на отдельные сенсорные и моторные участки нельзя придавать абсолютного значения, Вся кора функционирует как чувствительно-двигательный аппарат, в котором имеется лишь местное преобладание одной из двух функциональных сторон —двигательной или сенсорной. Дифферен­циация функциональных особенностей связана с преобладающим развитием в данной области одного из двух основных слоев коры (А. Якоб). (...)

В отношении высших интеллектуальных функций ряд современных исследова­телей, как то К. Монаков, К. Гольдштейн, К, Лешли (в ранних работах, от которых позднее он отошел), в своей борьбе против традиционной локализационной теории делают своеобразный зигзаг в противоположном направлении — обратно к идеям М. Ж. П, Флуранса. Так, Монаков принимает локализацию только «входных» и «выходных ворот», т. е. мест вхождения в кору рецепторных путей и выхода из нее эффекторных. Для всех высших, более сложных психических функций Монаков признает только «хроногенную» локализацию. Он, конечно, прав в том, чти сложную интеллектуальную функцию нельзя локализовать в каком-нибудь одном центре, что в ее осуществлении должны принять участие, каждый со своим вкладом, нервные элементы, распределенные на обширной территории мозга, действие кото­рых объединяется в одной временной структуре. Правильной также в своей основ­ной идее является тенденция К. Монакива локализовывать каждую функцию во времени, путем отнесения ее к определенной стадии в генетическом ряду. Но локализа­ция только во времени, принципиально противопоставляемая всякой локализации

в пространстве, ведет в конечном счете к идеалистическому отрыву психики от ее материального субстрата.

К. Лешли в своих ранних работах еще решительнее отходит от правильного положения о функциональной многозначности корковых полей к отрицанию какого бы то ни было «соответствия структурных и функциональных единиц». Он считает, что можно говорить лишь о количественном соответствии между объемом мозгового повреждения и степенью расстройства интеллектуальной функции.

В результате друг Другу противостоят две непримиримые и, пожалуй, равно неправомерные концепции: согласно одной, мозг представляет мозаику или механичес­кую сумму разнородных центров, в каждом из которых локализована особая функция; согласно другой, мозг функционирует как целое, ни такое, в котором все части функционально равнозначны, так что, архитектонически чрезвычайно диффе­ренцированный, он функционально представляется однородной массой.

Учет всех фактических данных, экспериментально установлен­ных как одной, так и другой стороной, допускает только одно решение: в сложные психические функции у человека вовлечена значительная часть коры или вся кора, весь мозг как единое целое, но как целое и функционально и гистологически качественно дифференцированное, а не как однородная масса. Каждая его часть вовлечена в целостный процесс более или менее специфическим образом. Для сложных интеллектуальных функций не существует «центров», которые бы их продуцировали, но в осуществлении каждой из них определенные участки мозга играют особенно существенную роль. Для интеллектуальной деятельности особенно существенное значение имеют, очевидно, доли третьей лобной извилины, нижней теменной и отчасти височной, поскольку их поражение дает наиболее серьезные нарушения высших психичес­ких процессов. Функциональная многозначность обусловлена еще и тем, что психическая функция связана не с механизмом или аппа­ратом как таковым, а с его динамически изменяющимся состоянием или, точнее, с протекающими в нем нейродинамическими про­цессами в их сложной «исторической» обусловленности.

Полное разрешение всех противоречий между исследователями по вопросу о функциональной локализации может быть достигнуто лишь на основе генетической точки зрения. Степень дифференциа­ции коры и распределения функций между различными ее участ­ками на разных ступенях развития различна. Так, у птиц. которых изучал М. Ж. П. Флуранс, отрицавший всякую локализацию, еще никакой локализации в коре, по-видимому, не существует. У средних млекопитающих, у собак, кошек, как установили опыты И. П. Павло­ва и Л. Лучиани, с переслаивай нем различных зон, некоторая локализация уже несомненно налицо; однако она еще очень относительна: различные зоны переслаиваются. П. Флексиг, который утверждал, что в коре существуют особые проекционные зоны, т. е. зоны представительства различных рецепторных систем, связанных между собой расположенными между ними ассоциационными зона­ми, проводил свои исследования по преимуществу с человеческими эмбрионами. Различие результатов, к которым пришли эти исследо-

ватели по вопросу о локализации, объясняется, по-видимому, разли­чием тех объектов, которые они изучали.

Очевидно, неправильно механически переносить результаты, полученные в исследовании одного животного, на других, стоящих на иных генетических ступенях, и обобщать эти результаты в общую теорию применительно к локализации функций в мозге вооб­ще. В этом (как правильно указывает Л. А. Орбели) заключает­ся источник неправомерных споров и существенная причина рас­хождения разных точек зрения на локализационную проблему. Из того, что на низших ступенях эволюционного ряда нет локализации, нельзя делать вывода, что ее нет и на высших; точно так же из ее наличия на высших нельзя делать вывода о ее нали­чии и на низших. Из того, что чувствительные зоны переслаивают­ся у собак, нельзя умозаключать, что это же имеет место на всех ступенях развития, в том числе и у человека,— так же как на основа­нии того, что в коре человека выделяются относительно обособлен­ные проекционные зоны, связанные расположенными между ними ассоциативными зонами, нельзя считать, что такова вообще структура мозга. Вопрос о функциональной локализации должен разрешаться по-разному для разных генетических ступеней — по одному для птиц, по-другому для кошек и собак и опять-таки по-иному для человека.

В соответствии с той же основной генетической точкой зрения, нужно признать, что и для человека на данной ступени развития этот вопрос о локализации применительно к разным — генетически более древним и генетически более молодым — механизмам также решается по-разному: чем филогенетически древнее какой-либо «механизм», тем строже его локализация. Локализация в низших этажах нервной системы строже, чем в подкорке, в подкорке строже, чем в коре. В коре, в свою очередь, относительно примитивные «механизмы» в процессе филогенеза точнее закрепи­лись за определенными участками ее; в осуществлении же высших генетически более поздних функций, сложившихся в процессе исто­рического развития человека, принимают участие очень многие или все «поля» коры, но различные поля, включаясь в работу целого, вносят в него различный вклад. (...)

[Фрагмент из книги С. Л. Рубинштейна «Принципы и пути развития психологии».

М,. 1959. С. 219—230, 232—233, 236—237]

Рефлекторная теория И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Особое место в истории развития понятия о рефлексе принадлежит прежде всего чешскому ученому И. Прохаске. С него начинается переход от механического декартовского к биологическому пониманию рефлекса. Вместе с тем у Прохаски наметились и первые шаги к преодо­лению дуалистического декартовского противопоставления рефлекторных и психо­логических (сознательных) актов.

В последующий период на основе работ Ч. Белла, Ф. Мажанди и других, в трудах М. Холла и И. Мюллера, сосредоточивших свое внимание на изучении

структурных, анатомических особенностей нервной системы, малоподвинутом во време­на Прохаски, складывается тот анатомический подход к деятельности нервной систе­мы, который критиковал И. М, Сеченов, противопоставляя ему свой функциональ­ный, физиологический подход к изучению нервной системы; в это время создается представление об анатомической локализации нервных дуг, Особенно заострённо дуализм выразился в холловской концепции, согласно которой деятельность организ­ма оказалась расколотой на два совершенно разнородных вида, локализирующих­ся один в спинном, другой в головном мозгу.

Э. Пфлюгер принимает как нечто непреложное сложившееся к тому времени анатомическое понятие о рефлексе как акте, определяемом морфологически фикси­рованной рефлекторной дугой, заранее предуготованным сцеплением чувствительных и двигательных нервов. Отметив непригодность этого механизма для осуществления приспособительных актов организма к среде, Пфлюгер отвергает сведение законо­мерности актов не только головного, но и спинного мозга к механизму рефлекса. И. М. Сеченов то же исторически сложившееся понятие разрешает другим, в извест­ном смысле противоположном пфлюгеровскому, путем. Он отвергает не рефлекторную природу приспособительных реакций, как Пфлюгер, а сложившуюся к тому времени в физиологии анатомическую концепцию рефлекса, которая для Пфлюгера остается неприкосновенной, и распространяет преобразованную — уже не анатомическую, а функциональную — концепцию рефлекса на головной мозг.

Характеристика деятельности головного мозга как рефлекторной означает у И. М. Сеченова прежде всего то, что это деятельность закономерная, детермини­рованная. Исходной своей естественнонаучной предпосылкой рефлекторная теория И. М. Сеченова имеет положение о единстве организма и среды, об активном взаимодействии организма с внешним миром. Это положение составило первую общебиологическую предпосылку открытия Сеченовым рефлексов головного мозга. Обусловленная внешними воздействиями, рефлекторная деятельность мозга — это тот «механизм», посредством которого осуществляется связь с внешним миром организма, обладающего нервной системой.

Второй — физиологической — предпосылкой рефлекторной теории явилось откры­тие Сеченовым центрального торможения Оно стало первым шагом к открытию вну­тренних закономерностей деятельности мозга, а открытие этих последних было необ­ходимой предпосылкой для преодоления механистического понимания рефлекторной деятельности по схеме: стимул — реакция, согласно механистической теории причины как внешнего толчка, якобы однозначно определяющего эффект реакции.

Рефлекс головного мозга — это, по Сеченову, рефлекс заученный, т. е. не врожденный, а приобретаемый в ходе индивидуального развития и зависящий от условий, в которых он формируется. Выражая эту же мысль в терминах своего учения о высшей нервной деятельности, И. П. Павлов скажет, что это условный рефлекс, что это временная связь. Рефлекторная деятельность — это деятельность, посредством которой у организма, обладающего нервной системой, реализуется связь его с условиями жизни, все переменные отношения его с внешним миром, Условно-рефлекторная деятельность в качестве сигнальной направлена, по Павлову, на то, чтобы отыскивать в беспрестанно изменяющейся среде основные, необходимые для животного условия существования, служащие безусловными раздражителями.

С двумя первыми чертами рефлекса головного мозга неразрывно связана и третья. Будучи «выученным», временным, изменяющимся с изменением условий, рефлекс головного мозга не может определяться морфологически раз и навсегда фиксированными путями.

«Анатомической» физиологии, которая господствовала до сих пор и в которой все сводится к топографической обособленности органов, противопоставляется физиологическая система, в которой на передний план выступает деятельность, сочетание центральных процессов. Павловская рефлекторная теория преодолела представление, согласно которому рефлекс якобы всецело определяется морфологи­чески фиксированными путями в строении нервной системы, на которые попадает раздражитель. Она показала, что рефлекторная деятельность мозга (всегда включающая как безусловный, так и условный рефлексы) — продукт приуроченной

к мозговым структурам динамики нервных процессов, выражающей переменные отношения индивида с внешним миром.

Наконец, и это самое главное, рефлекс головного мозга — это рефлекс с «психическим осложнением». Продвижение рефлекторного принципа но головной мозг привело к включению психической деятельности в рефлекторную деятельность мозга.

Ядром рефлекторного понимания психической деятельности служит положение, согласно которому психические явления возникают в процессе осуществляемого мозгом взаимодействия индивида с миром; поэтому психические процессы, неотделимые от динамики нервных процессов, не могут быть обособлены ни от воздейст­вий внешнего мира на человека, ни от его действий, поступков, практической деятельности, для регуляции которой они служат.

Психическая деятельность — не только отражение действительности, но и опреде­литель значения отражаемых явлений для индивида, их отношения к его потреб­ностям; поэтому она и регулирует поведение. «Оценка» явлений, отношение к ним связаны с психическим с самого его возникновения, так же как их отражение.

Рефлекторное понимание психической деятельности можно выразить в двух положениях;

1. Психическая деятельность не может быть отделена от единой рефлекторной деятельности мозга; она — «интегральная часть» последней.

2. Общая схема психического процесса та же, что и любого рефлекторного акта: психический процесс, как всякий рефлекторный акт, берет начало во внеш­нем воздействии, продолжается в центральной нервной системе и заканчивается ответной деятельностью индивида (движением, поступком, речью) Психические явления возникают в результате «встречи» индивида с внешним миром.

Кардинальное положение сеченовского рефлекторного понимания психического заключает признание того, что содержание психической деятельности как деятель­ности рефлекторной не выводимо из «природы нервных центров», что оно детермини­руется объективным бытием и является его образом. Утверждение рефлекторного характера психического связано с признанием психического отражением бытия.

И. М. Сеченов всегда подчеркивал реальное жизненное значение психи­ческого. Анализируя рефлекторный акт, он характеризовал первую его часть, начинающуюся с восприятия чувственного возбуждения как сигнальную. При этом чувственные сигналы к предуведомляют» о происходящем в окружающей среде. В соответствии с поступающими в центральную нервную систему сигналами вторая часть рефлекторного акта осуществляет движение. Сеченов подчеркивал роль «чувствования» в регуляции движения. Рабочий орган, осуществляющий движе­ние, участвует в возникновении психического в качестве не эффектора, а рецептора. дающего чувственные сигналы о произведенном движении. Эти же чувственные сигналы образуют «касания» с началом следующего рефлекса. При этом Сеченов совершенно отчетливо показывает, что психическая деятельность может регули­ровать действия, проектируя их в соответствии с условиями, в которых они совершаются, только потому, что она осуществляет анализ и синтез этих условий,

Па передний план в работах Павлова необходимо и закономерно выступает физиологический аспект рефлекторной теории. Все его учение направлено на раскрытие внутренних закономерностей тех нервных процессов, которые опосредст­вуют зависимость ответных реакций от раздражителей, от внешних воздействий. Такими внутренними законами и являются открытые И. П. Павловым законы иррадиации и концентрации, возбуждения и торможения и их взаимной индукции. Раздражители получают переменное значение, изменяющееся в зависимости от того, что они в силу предшествующего опыта, отложившегося в коре в виде системы условных нервных связей, для данного индивида сигнализируют.

Свое учение о высшей нервной деятельности, разработанное при исследовании животных, И. П. Павлов признал необходимым дополнить применительно к чело­веку идеей о второй сигнальной системе, взаимодействующей с первой и действую­щей по тем же физиологическим законам. Для второй сигнальной системы решающим является то, что раздражителем в ней выступает слово - средство общения, носитель абстракции и обобщения, реальность мысли. Вместе с тем вторая

сигнальная система, как и первая,— это не система внешних явлений, служащих раздражителями, а система рефлекторных связей в их физиологическом выраже­нии; вторая сигнальная система—это не язык, не речь и не мышление, а принцип корковой деятельности, образующий физиологическую основу для их объяснения. Однако понятие второй сигнальной системы, введенное для объяснения особен­ностей высшей нервной деятельности человека, остается пока по преимуществу обозначением проблемы, которую надлежит разрешить.

Павловское учение заполнило понятие рефлекторной деятельности, введенное первоначально в науку для характеристики реакций низших этажей нервной системы, физиологическим содержанием, относящимся к самому высокому этажу, лишило этот термин прежде им выполняемой функции служить средством различения разных уровней, дифференциации низших и высших уровней человеческой деятельности. В результате в павловской школе наметилась тенденция к сведению или подтяги­ванию всей физиологии к учению о деятельности коры (и к тому, что в ниже­лежащих этажах нервной системы доступно ее контролю). Из поля зрения физиологии начало уходить все многообразие физиологических функций организма и изучение специфических закономерностей низших уровней нервной системы. В связи с таким подтягиванием всей физиологии к изучению деятельности собственно одной только коры стоит, с другой стороны, тенденция на слитие психологии с физиологией путем полного сведения психологии к физиологическому учению о высшей нервной деятельности. В вышеуказанной линии, выступившей довольно заостренно на павловской сессии,— источник ряда трудностей, с которыми в последу­ющие годы столкнулась павловская школа.

Павлов сам указал на необходимость изучения новых законов того, что он назвал второй сигнальной системой, связанной с ролью речи в психике человека. Дать на этот вопрос ответ, хотя бы приближающийся к той классической четкости, с какою Павлов разработал учение об условных рефлексах, остается нелегкой зада­чей будущих исследований. Они должны завершить дело Павлова, разработав учение о физиологических механизмах высших форм сознательной деятельности человека.

Поиск по сайту: