Великий кризис

На большинство людей Повешенный производит особенно неизгладимое впе­чатление. Почти все, кому эта карта впервые попадает в руки, перевора­чивают ее несколько раз, прежде чем сообразят, что же там к чему. Приме­чательно, что во всех классических ко­лодах Повешенный изображен вися­щим вниз головой, подвешенным за ногу. В средние века так наказывали предателей. Фактически здесь и идет речь о предательстве — человек пре­дает собственное дело, предает сам себя. Повешенный символизирует ту­пик, в котором мы находимся, или ло­вушку, в которую мы попали, выбрав неверный путь. Если перенести это на Путешествие героя, то становится ясно, что героя выбросило далеко за пределы цели его дневного пути. Он отказался идти через Ночь, и поэтому судьба принуждает его повернуть обратно.

В чем состоит главная проблема, по­казывает символика карты. Ноги Пове­шенного образуют крест, а положение рук — треугольник. Кресту, как и квад­рату, соответствует число четыре, что в символике и искусстве Запада соответ­ствует всему земному. В противоположность этому треугольник и соответ­ствующее ему число три обозначают божественное. Поэтому положение Повешен­ного — это символ «не­правильного» мира, в какой он попал, где боже­ственное оказалось внизу, а земное — наверху. Ины­ми словами, все самое главное, важное, значи­мое погребено под зем­ным, и потому человек за­стрял на месте. Увидев кого-то в столь прискорб­ной ситуации, мы, разу­меется, дали бы ему доб­рый совет взять и пере­вернуться. Так он и сам встанет на ноги, и вернет­ся в «правильный» мир. Этому процессу «перево­рачивания» и будет по­священ весь дальнейший путь, о чем свидетельствует сопоставле­ние этой карты с последним из Старших Арканов.

Перевернув 12, число Повешенного, мы получим 21. О 21-й кар­те мы знаем, что ею завершается Путешествие Героя; она обознача­ет вновь обретенный рай, а на другом уровне — обретение целост­ности. Если сравнить обе карты, то фигура на двадцать первой карте будет похожа на перевернутого Повешенного. Пере­крещенные ноги у нее внизу, а открытые руки вверху напоминают треугольник. Обездвиженность Повешенного сменилась танцем. Путь из «неправильного» в «пра­вильный» мир найден.

Как мы вскоре увидим, Повешенный олицетворяет также безысход­ность перед лицом Смерти, следующей карты, и все более настоятель­ную необходимость взглянуть этому предстоящему уделу прямо в глаза. Если мы будем отводить взгляд, вытесняя по мере сил даже самую мысль о нем из своего сознания, то останем­ся в положении Повешенного — и рано или поздно превратимся в (еще) живого мертвеца, тогда как начинающийся здесь Путь ини­циации, ведущий к следующим картам, поможет нам стать сво­бодным и живым человеком, и не просто живым, а живущим в мире со своею Смертью. Недаром Мартин Лютер Кинг говорил, что никто не свободен до тех пор, пока он боится смерти.

Повешенный символизирует все кризисные ситуации, вынуж­дающие нас отступать, а особенно самый главный кризис середи­ны жизни, так называемый midlife crisis. Такие американизмы создают впечатление, что речь идет об открытиях двадцатого века. Ничего подобного. Этот кризис среднего возраста, как его лучше называть, известен с древних времен. Именно с него начинает Данте свою «Божественную комедию»: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь...» — так звучат первые слова этого великолепного описа­ния Путешествия по Морю Ночи.

Вряд ли возможно лучше передать смысл этой карты. Только что все было в порядке, была уверенность в том, что ситуация под контролем, и тут вдруг такое! Вот так, или почти так начинаются все жалобы. Конечно, нам лишь казалось, что все под контролем. Но реальное настоящее, а тем более будущее оказались иными. Под контролем мы можем держать лишь прошлое, и, разумеется, собственные домыслы о настоящем и будущем, в которые будем верить. Но к нашему неудовольствию, жизнь вольна в своих про­явлениях, и разворачивается совершенно иначе, чем мы себе представляли или так хорошо расплани­ровали. Столь глубокое возмущение: «…и вдруг такое!» показывает, насколько мы бываем не готовы к кризису среднего воз­раста (да и к другим тоже). К.-Г. Юнг го­ворил по этому поводу, что «даже умней­шие и образованнейшие люди не только ничего не знают о важней­ших процессах психоло­гической ломки средне­го возраста, но, как и большинство других, вступают во вторую половину своей жизни абсолютно неподготовленными». Поэтому, по его мнению, следовало бы создать «школы для сорокалетних». Раньше в них не было необходимости, потому что тогда «религии были еще достаточно сильны, чтобы предложить человеку свою помощь на любом отрезке его жизни».

Все это не означает, что смысл этой карты ограничивается про­блемами кризиса среднего возраста. Эта карта олицетворяет все кризисные ситуации, испытывающие наше терпение, принужда­ющие к отказу от прежних намерений или к изменению курса. Тем более не стоит надеяться, что этих кризисов удастся избежать при помощи хитрости, благочестия или примерного поведения.

«Кто находится в поисках целостности, — говорит К.Г. Юнг, как будто описывая эту карту, — рано или поздно оказывается в том самом подвешенном состоянии, символом которого служит распятие. Ибо он неизбежно столкнется с чем-то, что поставит крест на его «Я», в первую очередь — на том, чем он не хочет быть (тень), во-вторых — с тем, что такое другая, а не его соб­ственная личность (индивидуальная реальность чужого «Я»), а в-третьих — с тем, что такое его психическое Не-Я, то есть коллек­тивное бессознательное. И чуть ниже добавляет: «Встреча с кол­лективным бессознательным — это судьбоносное событие, о кото­ром обычный человек не подозревает, пока не столкнется с ним. Часто причиной этого кризиса служит один из глубинных стра­хов, которые граф Карлфрид Дюркгейм описал как триединую беду человечества: страх уничтожения (смерть или беспомощ­ность), страх беспросветного одиночества, а также страх утратить смысл жизни. И этот последний из страхов особенно опа­сен, так как столкновения с ним мало кто ожидает. Именно глубокое ощуще­ние осмысленности жизни позволяет нам достойно выдерживать даже самые тя­желые кризисы, но даже самый малень­кий кризис может оказаться невыноси­мым, если жизнь кажется нам бессмыс­ленной и абсурдной.

Но именно здесь, в конце второй трети пути, во время кото­рого шло раскрытие нашего «Я», и поджидает нас великий кризис смысла жизни. До этого все шло пре­красно. Наработано отличное, здоровое «Я», осуществлены все столь важные для этого «Я» цели: машина, квартира, карьера, счет в банке, замечательный муж, превосходная жена, благопо­лучная семья. Я достиг уважения и веса в обществе, и теперь могу изящно взять тайм-аут. Хм, ты так думаешь? Возможно, ты даже осуществил свою мечту о жизни «на острове» и всерьез на­деешься, что можешь теперь «выйти из игры».

И тут вдруг мы с ужасом убеждаемся, что торчим в самой гуще «игры» и давать нам тайм-аут никто не собирается. Мы обнару­живаем, что все наши достижения ничего не стоят. И пытаемся дать себе какую-нибудь анестезию или, наоборот, увеличить дозу тех занятий, которые когда-то вызывали у нас такой энтузиазм. Но уже крепнет догадка, что ничто не поможет. Теперь, когда у нас, в сущности, есть все, мы внезапно ощущаем в себе пустоту и со страхом обнаруживаем, что впереди нас ждет только смерть. Ужасно! И состояние наше все ухудшается, потому что мы пыта­емся отвечать старыми и, казалось бы, такими испытанными спо­собами на совершенно новые вопросы. «Мы не можем на закате жизни жить по той же программе, что и на заре, — наводит нас на размышление К.-Г. Юнг. — Ибо то, чего утром много, того вечером станет мало, и то, что истинно утром, к вечеру станет ложным».

Очень проникновенное описание основ этого кризиса можно найти у исследователя человеческого сознания Кена Уилбера: «Однажды отождествив себя с собственным телом, духом, личностью, из кото­рых состоим, мы воображаем, будто эти объекты пред­ставляют наше реальное «Я», и всю после­дующую жизнь пытаемся защитить, сохранить и продлить то, что на самом деле — лишь иллюзия»34. Но он говорит и о том, насколько ценны эти кризисы: «В проти­воположность мнению большинства спе­циалистов, эта мучительная не­удовлетворенность жизнью — не признак «душев­ного» расстройства, и тем более не повод го­ворить о недостаточ­ной социальной адаптации или дурном харак­тере. Ибо в этой глубочайшей неудовлетворенности жизнью и бытием кроется зерно по­нимания, того самого особен­ного понимания, которое бы­вает обычно погребено под не­померным грузом социально­го лицемерия». Страдания же лишь помогают этому зер­ну проявиться, поэтому не следует ни избегать их, ни злиться за них на себя или отказываться от развития со­знания. Тем более не следует восхвалять себя за них, пы­таться их продлить или, на­оборот, драматизировать: они — всего лишь стимул к по­знанию.

Так как в ситуации такого рода мы в большинстве случаев попадаем левой ногой (бессознательная сторона), то и в старин­ных колодах Таро Повешенного изображали подвешенным за ле­вую ногу. Уэйт изменил эту символику, чтобы подчеркнуть, что могут быть веские причины к тому, чтобы принять такое положе­ние сознательно (правая сторона).

Повешенный всегда означает, что мы прошли какой-то путь до конца и теперь нам придется вернуться, что мы что-то неправильно по­няли и следует все переосмыслить, что какое-то наше дело застряло, потому что мы проглядели или забыли нечто важ­ное. И, кроме искренней готовности все переосмыслить, требуется еще терпение, нередко много терпения. Эту карту также часто счи­тали символом жертвы, потому что кри­зис, который она обозначает, обычно требует позиции доверия, отказа от уже ставших привычными ожиданий, от уже намеченных перспек­тив, пожертвовать ими для того, чтобы жизнь продол­жалась. Из этих соображе­ний Уэйт и изменил рису­нок: надо не ждать, пока судьба не вынудит нас изменить направление, а вся­кий раз сознательно при­нимать такую позицию, чтобы под этим совершен­но непривычным нам уг­лом зрения, стоя на голо­ве, увидеть новые важные вещи. Вот почему голова Повешенного окружена нимбом: это оз­начает, что в нее вошел свет. Но у этой карты есть еще одна цель — укоренение, рост в глубину; таким образом, она дополняет кар­ту Императрицы, с которой объединена нумерологической сум­мой, и которая тоже означает рост, расцвет, только внешний.

На еще более глубоком уровне эта карта олицетворяет челове­ка, добровольно приносящего себя в жертву. Форма Т-образного креста напоминает греческую букву Тау (Τ), еврейский аналог ко­торой, Тав (ת), сходен с изображением «виселицы» на карте Марсельского Таро. Однако в библейские времена эта буква, писавшаяся тогда почти точно так же, как греческая36, считалась знаком избранности. Это была Каинова печать, которая, в противоположность всеобщему убеждению, была не позорищем, а указанием на то, что Бог взял этого человека под свою осо­бую защиту (Быт. 4:16). У изра­ильтян вплоть до эпохи су­дей такая татуировка делалась на лбу у чле­нов царского рода, из числа которых изби­рали священного царя, который в конце своего правления прино­сил себя в жертву свое­му народу.

Соединенные вместе, 12-й и 21-й Арканы, По­вешенный и Вселенная, образуют Анкх, древне­египетский крест с ко­лечком, состоящий из круга и жезла. В соеди­нении этих символов женского и мужского начала египтяне видели символ жизни.

Пройти путь от Пове­шенного до Мира и объе­динить эти два полюса — и есть та великая за­дача, которая стоит пе­ред нами. Прикованные к земному кресту (Пове­шенный), мы ощущаем сильнейшее стремление к раю (Вселенная). Что-то внутри нас ощущает этот зов Самости готовой повести наше «Я» к целостнос­ти, а на более высоком уровне и к Все­единству. Последует ли человек этому зову, пройдет ли он врата этой инициа­ции, вопрос останется открытым. И даже если он это сделает, нет никакой гаран­тии, что он когда-либо достигнет цели. С тем же успехом он волен «висеть» и дальше. «Обязательная про­грамма» Путешествия оканчивается следую­щей картой Смерти. И можно с полной уверенностью сказать, что до нее доберемся мы все без исключения. Закончится ли на этом наш путь, или же мы пойдем дальше, приближаясь к Высшему, зависит от каждого из нас лично. Ибо самость, дости­жение которой и есть наша жизненная цель, как подчеркивает Эмма Юнг, «не дается нам в готовом виде, а представляет собой лишь одну из заложенных в нас возможностей, и проявиться может лишь в ходе некоего определенного процесса». Но никто и ничто не гарантирует нам, «что самость сама собой реализуется в ходе естественного процесса биологической жизни. Скорее можно утверждать, что большинство людей за всю жизнь так ее и не достигают».

Ключевые слова к карте Повешенного:

архетип — Испытание;

задача — поворот, осмысление и готовность пожертвовать чем-то;

цель — рост в глубину;

риск — «зависнуть», угодить в замкнутый круг;

жизнеощущение — я безвыходно застрял в проблеме, в неподходящем месте, в кризисе, сам себе мешаю, веду бессмыслен­ную жизнь, изнемог; «экзамен» на смирение и терпение.

Нисхождение в Подземное Царство

В одной дзенской притче мастер гово­рит умирающему ученику: «Умереть — интереснейшее ощущение, но твой страх помешает тебе насладиться им». То же можно сказать о карте Смерти, которой больше всего боятся в Старших Арканах Таро — и кото­рую меньше всего понимают. Она оз­начает естественный конец чего-либо, некогда мощную, но теперь иссякшую силу, требующую регенерации. В лю­бом случае эта карта показывает, что некий этап закончен и пришло время сказать ему «прощай». Из нее, одна­ко, нельзя узнать, страшимся ли мы этого прощания или, наоборот, давно ожидаем его с нетерпением.

Изображенные на карте люди дви­жутся или только смотрят влево. Ле­вая сторона — это Запад, заход Солн­ца, тьма, конец, ночь. Сама смерть между тем движется, причем верхом, вправо, на Восток, к нача­лу нового дня. Таковы же и направление ветра, и курс погребальной ладьи фарао­на, что видна на реке. А там, на Востоке, из-за двух скромных башенок — врат Не­бесного Иерусалима, с которыми мы еще встретимся на карте XVIII Аркана, — восходит бессмер­тное Солнце. Это симво­лически выраженное на карте движение показывает, что мы, люди, воспринимаем такие этапы нашей жизни лишь в черном цвете, видя лишь гибель, конец и полное ничто перед глазами, тогда как подлинное значение этого ощущения состоит в том, чтобы, пройдя через глу­бокий процесс трансформации, прийти к новому восходу Солнца, к новой жизни.

Однако из этого отнюдь не следует, что мы можем позволить себе трактовать карту Смерти всего лишь как указание на начало чего-то нового в жизни, игнорируя ту ночь, которая ведь должна пройти между закатом и рассветом. Смерть всегда означает расста­вание и прощание. И только если это прощание по настоящему состоялось, если былое действительно умерло, только тогда созда­ются условия для трансформации. Что такое настоящее прощание, хорошо поясняет Герман Вайделенер: прежде чем покинуть на­всегда какое-то место, пишет он, каждый из нас должен задать себе вопрос, все ли требования, определенные этим местом, были выполнены. И только убедившись в этом, мы с достоинством можем отправиться дальше. Если же задание осталось незавершенным, то это будет не уход, а бегство. Вместо того, чтобы выполнить требуе­мое, мы начинаем метаться из одного помещения в другое, в надеж­де найти там нечто более заманчивое, волнующее или приятное. Мы стремительно распахиваем все новые двери, не закрыв за собой ста­рых, не говоря уже о том, чтобы задать себе тот самый вопрос. Мы постоянно бежим от прощания, и в этом бегстве — наше бедствие. Однако именно тут от нас и требуется отпустить от себя старое, ибо без этого ничего нового у нас не будет. Причем отпустить по-настоя­щему, то есть действительно проститься со старым. Развязка той ситуации, в которой мы увязли, дойдя до предыдущей карты Повешенного, состоит в том, чтобы отвязаться от старого, прежде чем начать заглядываться на новое. Если мы этого не сделаем, то и перемен никаких не будет. Вместо этого мы так и бу­дем вновь и вновь возвращаться в ситуацию Повешенного, болтаясь туда-сюда между эти­ми двумя картами.

Такое состояние можно сравнить с царапиной на пластинке, из-за кото­рой на ней беспрерыв­но повторяется одна и та же музыкальная фраза. Поэтому, если у нас вдруг в жизни возникает чувство, что мы застряли на такой «царапине», в очередной раз попадая в одну и ту же ситуацию, то мы можем быть уверены, что увязли в карте Повешенного, то есть боимся Смерти. Типичным примером служат все случаи, когда мы сами преграждаем себе путь, старательно избегая решительных шагов, необходимых для дальнейшего роста. При этом не так уж важно, по какой причине мы их избегаем: из-за того, что не верим в себя, из-за робости или страха потерпеть не­удачу и опозориться, или из-за того, что считаем этот шаг для себя унизительным. В одном случае это результат слабости нашего Эго, в другом — его излишнего самомнения. Однако в любом случае — даже когда мы медлим из-за робости — мы слиш­ком высокого о себе мнения, чем сами же преграждаем себе путь. Вот что сказано об этом в книге Даодэцзин:

Стоящему на цыпочках долго не простоять.

Идущему большими шагами далеко не уйти.

Демонстрирующий себя — не просветлен.

Считающий себя правым — не очевиден.

Кичащийся собой не имеет заслуг.

Заносчивому не стать властителем.

Рассуждая с позиций Дао, про это говорят:

«Излишество в пище и непристойность в поступках

в сочетании с вещами несут вред».

Поэтому обладающий Дао Свободен от пребывания в этом.

Поэтому тут от нас требуется, прежде всего преодолеть свое Эго, научиться не ценить себя слишком высоко и немного подвинуть в сторону собственное «Я», чтобы путь к дальнейшему развитию был свободен.

Подобная «царапина» на пластинке стала центральным моти­вом «Бесконечной истории» — чудесного путешествия героя по имени Бастиан Бальтазар Букс. Бастиан, маленький толстый маль­чик, сидит на крыше школы и читает книжку под названием «Бес­конечная история». И чем дольше Бастиан читает, тем глубже затягивает его эта история. (Чем дольше мы читаем книгу собственной жизни, тем глубже в нее погружаемся). И вдруг история требует от него, чтобы он сам вмешался в действие, иначе оно дальше не пойдет. Но Бастиану не хватает смелости, и он отказывается. И тотчас действие переносится назад, к началу, и повесть рассказывается зано­во, пока вновь не дойдет до того самого места, где Бастиану нужно вмешаться. И вот в один прекрасный момент тот решается. Бастиан очертя голову бросается в Фантасию, так называется в этой книжке подземное царство, и действие, наконец, движется дальше.

Белка в колесе — еще один пример, хорошо иллюстрирующий «холостые обороты» в ситуации Повешенного. Преисполненные желания, радости жизни и вдохновения карты Силы, мы беремся за какое-то дело, а потом вдруг обнаруживаем себя в колесе бес­смысленного бега, действия ради действия (Повешенный). Но мы никак не можем уразуметь, что же случилось, почему дело, дос­тавлявшее столько радости и наполнявшее нас такой энергией, превратилось вдруг в бессмыслицу. И вместо того, чтобы развя­заться со старым, взяв и выпрыгнув, например, из колеса вбок, мы решаем: «надо добавить» — метод, по убеждению Пауля Вацлавика, весьма сомнительный, — и, все увеличивая скорость, мчимся, мчимся в безумном колесе. Когда же какая-нибудь вне­шняя сила (Смерть) вдруг остановит наше колесо, мы, естествен­но, сначала ничего не понимаем, как-то наверняка было бы и с белкой. Обескураженные, мы еще несколько раз пытаемся рас­крутить колесо, прежде чем оставим это занятие — с тяжелым сердцем и твердым убеждением, что уже ничего не вернуть. Но пройдет какое-то время, и мы, возможно, сумеем осознать абсур­дность всего этого и понять, в какой бесперспективной ситуации мы тогда увязли. Только тогда мы поймем, что Смерть была для нас не только развязкой, но и самым настоящим освобождением. Повешенного можно также сравнить с плодом, висящим на дереве, который уже созрел и должен лишь решиться упасть, чтобы началась новая жизнь и вы­росли новые плоды. Но падение он воспри­нимает как Смерть. Если плод откажется падать, он останется висеть на дереве и, в конце концов, сгниет, так и не дав нача­ло новой жизни. Своего конца он этим все равно не предотвратит, только в этом случае конец будет бесплодным.

Если перенести этот пример на лю­дей, то можно ска­зать, что нас никто не принуждает учиться на собствен­ных кризисах. Не­смотря на то, что По­вешенный обычно означает кризис среднего возраста, он может растянуть­ся и на всю вторую половину жизни. Тот, кто в это время не ищет и не нахо­дит на кризис иного ответа, кроме стена­ний, жалоб и стра­даний, волен жить с этим до конца сво­их дней. В таком случае Смерть в один прекрасный день станет окончанием путешествия и одновре­менно концом жизни. Однако у нас есть возможность извлечь из этого кризиса урок, научившись расставаться со старым и взгля­нуть на Смерть как на центральную тему в момент середины жиз­ни, после которой как раз и начинается самое интересное. Вот почему карта Смерти в Таро занимает место в середине ряда Стар­ших Арканов, а не замыкает его. Схоже с этим и представление о мире в древних культурах, например, у кельтов, чьим друидам посвящены слова римского поэта Лукана: «Если ваши песни правдивы, то смерть — все­го лишь середина весьма долгого существо­вания». В том же смысле следует понимать и следующее высказывание: «Если ты ум­решь прежде, чем умрешь, то, когда ты ум­решь, ты не умрешь». Потому-то мудре­цы разных народов не уста­вали говорить, что цен­тральной темой их жизни была встреча со Смертью и осоз­нание ее смысла, снова и снова подчеркивая, что человек должен умереть и возро­диться, чтобы постичь реальность. Если в Библии сказано: «На­учи нас думать о том, что мы должны умереть, чтобы вразумить нас» (Пес. 89:12)*, то нашему Эго больше всего хочется толковать эти слова наоборот: «Вразуми нас так, чтобы мы поверили, что умирать нам не надо»!

При этом не стоит забывать, что глубинные трансформации требуют времени. Сейчас речь идет о нисхождении в Подземное царство. Возвращение к свету, рождение нового, начнется лишь шесть карт спустя с Аркана XIX — Солнце. Обе карты дополня­ют друг друга как вечер и утро.

На обеих картах мы видим белого коня. На карте Смерти это — четвертый конь Апокалипсиса (Откр. 6:8), «конь блед», на котором скачет Смерть. На карте Солнца, напротив, изображен белый сказочный королевский конь, несущий на спине возродивше­гося героя. На карте Смерти солнце заходит, а на карте Солнца вновь сияет в полную силу. На карте Смерти на коне сидит ске­лет, на карте Солнца — ребенок. (Подобная трансформация зас­тавляет предположить, что между этими двумя картами суще­ствует родник с живой водой, в противном случае подобное омо­ложение было бы необъяснимо. И мы находим его в XVII Аркане). В руках у ребенка — знамя красного цвета, цвета жизни, тогда как Смерть несет черный флаг с мистической белой розой, символом жизни и указанием того, что наступает фаза обновле­ния, начинающаяся со смерти. Перо на шлеме Смерти безвольно поникло, а на голове у ребенка четко стоит вертикально. Все это показывает, сколь сильно связаны между собой эти карты, пред­ставляющие два полюса, Смерть и Возрождение. Они олицетворя­ют нисхождение в Подземное царство (Смерть) и возращение к Свету (Солнце), а между ними лежит путешествие по Морю Ночи.

Карты с тринадцатой по восемнадцатую называют также ноч­ными картами. В них доминируют либо черный фон, как на Ар­канах Смерти, Дьявола и Башни, либо символы ночи — Луна и Звезда. И только карта Умеренности выглядит несколько неумес­тной в этой мрачной компании, по крайней мере, на первый взгляд. Но нам вскоре предстоит познакомиться с ней как с силой, в Под­земном царстве просто незаменимой. Она олицетворяет того само­го проводника душ, о котором сообщают Книги Мерт­вых, принадлежащие различным культурам. А так как в нашей западно-христианской традиции проводниками душ считаются ангелы, то и на этой карте изображен ангел.

Сюжет нисхождения в Подземное цар­ство, путешествия по Морю Ночи, не толь­ко широко известен во всех религиозных традициях Востока и Запа­да, но и совпадает прак­тически по всем важ­нейшим пунктам. Все эти культуры «считают смерть путешествием с целью вновь обрести свою настоящую суть, даже если для этого необходимо побывать на небесах или в аду, даже если это приведет к порождению в ином, новом теле. Совпадает даже то, что мудрым становится лишь тот, кто обрел сознание смерти, и то, что необхо­димо готовить себя к смерти морально, духовно и в воображении, если хочешь умереть хорошо».

Чтобы понять, что такое это путешествие по Морю Ночи, давайте заглянем в Подземное Царство древних египтян, оставивших нам больше всех удивительных образов того, что видели их мудрецы в потустороннем мире. Мы видим, как над телом усоп­шего поднимается его душа. Ее называют Ба и изображают в виде птицы, которой пришла пора отправляться в путешествие. Усопшего остаются охранять богини-покровительницы — повелительница неба Нут или царица скорпионов Сел-кет, а его «Ба» в сопровождении шакалоголового Анубиса или волкоголового Упуаута направляется к Маат, египетской богине справедли­вости.

Маат всегда изображают со страусиным пером. Уже одно нали­чие такого пера считается знаком присутствия божествен­ной справедливости. В зале, носящем имя этой бо­гини, в Зале Маат, проходит решающее ис­пытание — суд мертвых.

Внизу слева мы видим, как проводник душ Анубис вводит умершего в зал. Рядом на весах, на левой их чаше, находится со­суд с сердцем покойного, а на правой — перо, символ Маат как непод­купной, абсолютной справедливости. На навершии весов так­же изображен этот ее символ. Анубис, проверяет показания стрелки и сообщает их, находящемуся правее него писцу. Это бог Тот, изображенный с головой ибиса, у египтян — бо­жество мудрости, выступающий здесь в качестве протоколиста Подземного царства. Если сердце умершего окажется равным перу по весу, то стрелка весов займет строго вертикальное положение, подобно отвесу; это значит, что умерший не нарушал космическо­го равновесия, то есть жил праведно, и досто­ин войти к Озирису, вла­дыке Подземного цар­ства. Если же сердце окажется легче или, на­оборот, тяжелее пера, значит, он совершал ошибки и теперь погиб­нет. Этого-то и дожидается чудовище женского пола, си­дящее рядом с весами. Теперь Ненасытная, как ее называли египтяне, по­глотит его навсегда. Однако в сцене на рисунке умерший успешно выдержал ис­пытание. Поэтому Гор ведет его направо, к Озирису, за троном которого стоят Изида и Нефтида, приветствуя новоприбыв­шего. Он будет пребывать в царстве Ози­риса до тех пор, пока Анубис не совер­шит над ним ритуал отверзания уст, что­бы вдохнуть в него новую жизнь и снова отправить в верхний мир.

Весы как символ равновесия состав­ляют центральный смысловой образ еги­петского Подземного царства. В Таро ему соответствует Аркан Умеренности. А важнейшим пунктом этого нис­хождения в Подземное царство является Зал Маат, богини t справедливости, символом кото­рой служит перо.

В Старших Арканах пером украшены только три фигуры — Шут, Смерть и ребенок на карте Солнца.

Эти карты связаны между собой на нескольких уровнях. Прежде всего, Шут и есть тот герой, который на карте Смерти должен спуститься в Подземный мир и выйти оттуда на карте Солн­ца. Перо указывает на испытания, предстоящие ему на этом пути: им соответствует эпизод в Зале Маат. Далее взаимосвязь между картами Шута и Солнца проявляется в изображенных на них двух фигурах, похожих и в то же время так не похожих одна на другую: Шут ребячливый и Шут мудрый, наивный и блаженный. Между ними находится Смерть как необходимая предпосылка столь глубокой трансформации. И, нако­нец, белое солнце на карте Шута, пройдя I этап Смерти (алхимическое «черное солн­це»), достигает своей противоположности и может теперь вновь взойти на карте Шута золотым сиянием бессмертия. В нашей иудеохристианской традиции это путешествие по Морю Ночи представлено, прежде всего, исто­рией Ионы, прогло­ченного китом (Иона, 1-3).

Вначале Бог дает Ионе задание: «Встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня» (Иона 1:2). То есть не просто «проповедуй», а пригро­зи жителям города су­дом и карами! Таким об­разом, по сути данное Ионе задание соответ­ствует карте Колеса Фортуны. Как же посту­пил Иона? Да так же, как больше всего склон­ны поступать мы, впер­вые встречаясь с таким аспектом нашей жиз­ненной задачи. Он бе­жал.

Ища свою жизненную задачу, мы обычно меч­таем о чем-то возвышен­ном, значительном и славном, и многие искренне сокрушаются: «Ах, если бы я знал, в чем мое истинное предназначение!», думая, что от них требуется только реализация та­лантов и других сильных сто­рон личности. На самом же деле такое задание всегда предполагает достижение целост­ности, то есть нам волей-неволей придется заниматься и своими низменными, прими­тивными, неприятными, трудными, до сих пор не принимавшимися в расчет и обычно нелюбимыми сторонами (см. с. 70 и далее). Стол­кнувшись с чем-то, выявляющим эти наши стороны, мы с гневом и возмущением восклицаем: «Нет! Только не это!» Можно почти ут­верждать, что, когда из самой глубины нашей души вдруг вырыва­ется возглас: «Нет! Только не это!», значит, мы нашли еще один камешек мозаичного панно нашей жизненной задачи.

Вероятно, так же думал и Иона: «Мне? Ехать в Ниневию? Ни­когда! Я еще не спятил! Они же убьют меня на месте. Нет, все что угодно, только не это!» И вместо этого он поднимается на борт корабля, идущего в противоположном направлении, в Грецию. Подобный отказ выполнить божественную волю греки называли «гибридом», подразумевая под этим человеческие высокомерие и дерзость. Как мы видели в одиннадцатом Аркане, такое упрям­ство составляет один из аспектов карты Силы. Греки считали, что именно за этот грех боги карают незамедлительно, как это и слу­чилось с Ионой, достигшим карты Повешенного. Есть ли ситуа­ция более безвыходная, чем корабль, терпящий бедствие в бур­ном море? Это-то с ним и произошло. Беспомощные, испуганные корабельщики стали бросать жребий, чтобы узнать, из-за кого их постигла эта беда. Жребий пал на Иону, который во всем покаял­ся, признался в грехе и взял вину на себя. Он сказал, что готов умереть, чтобы искупить свою вину перед Богом, и корабельщики после некоторых колебаний бросили Иону в море. Однако он, воп­реки своим ожиданиям, не погиб, а был проглочен китом, во чре­ве которого провел три дня и три ночи (обычный срок пребывания в нижнем мире), прежде чем кит извергнул его на берег. Пройдя через это очищение, Иона был готов принять волю Бога и выполнить свою жизненную задачу.

Выложив в ряд соответствую­щие Арканы Таро, эту историю оказывается очень легко и рассказать, и понять. Поскольку в Библии приводится лишь молитва, которую произносит Иона во чреве китовом, но ничего не говорится об иных его пережива­ниях там, у нас не с чем связать карты с XIV по XVIII.

XIII карта означает конец второй трети пути, во время которой мы должны были стремиться к максимальному раскрытию, а по­том и преодолению своего Эго, к подчинению его нашей высшей Самости. «Вступая в конфликт с процессом своего внутреннего роста, любая сознательная личность чувствует себя словно распя­той, — говорит Мария-Луиза фон Кранц, как будто держа перед глазами карту Повешенного. — Собственная воля сознательной личности должна умереть, полностью предавшись этому процес­су». Из этого, однако, не следует делать поспешный вывод, что на дальнейшем отрезке пути нашему «Я» уже не придется играть никакой роли. В позитивном варианте все его силы должны быть поставлены на службу Самости, этого символа великого целого. В негативном же варианте они могут остаться аморфными и, стре­мясь любой ценой добиться осуществления своих «хоте­ний», могут в любой момент обречь процесс транс­формации на провал.

В Таро карта Императора и карта Смерти связаны между собой нумерологической сум­мой (IV и XIII, 1+3), что говорит о сродстве этих двух начал. Если Император означает создание новых структур, то есть в конеч­ном итоге отграничение наше­го «Я» от внешнего мира, то Смерть требует преодоления и слома всех созданных прежде барьеров.

«Я» не может жить без барьеров, без от­граничения себя от всего, что не есть это «Я», без разграниче­ния между родным и любимым «Я» и его тенью, между духом и телом, между боже­ственным и человечес­ким, между добром и злом и так далее. Тут нам пора признать или скорее признать­ся, что все барьеры, на которые мы наты­каемся, искусствен­ны. В свое время у них была своя зада­ча и своя функция, они должны были послужить и послужили развитию нашего «Я», которое тоже должно было отграничить себя от всего иного, чтобы обрести себя. И тем не менее все эти барьеры искусственны и произвольны. Достигнув этого этапа, мы должны убрать все барьеры, преодолеть их, чтобы «расчис­тить место» для приобретения еще более глубокого и обширного опыта. Это — одна из жертв, принести которую Повешенный бу­дет нас заставлять до тех пор, пока мы не будем к этому готовы.

Взаимосвязь, существующая между эти­ми обеими картами, имеет еще один смысл. В этой точке пути мы достигли предела са­моуправления (Император = самостоя­тельность + управление). Это значит, что больше мы себя ни к чему принудить не сможем. Это будет точно так же не­возможно, как невоз­можно заставить кого-то спать или принудить спать самого себя, как невозможно спать и в то же время контролиро­вать и наблюдать себя. Привычка нашего Эго управлять всем на­тыкается здесь на положенный ей предел. Единственное, что мы теперь можем, это открыться навстречу дальнейшим переменам, научиться давать всему идти своим чередом — и, как во сне, дове­риться естественному процессу перехода в иное состояние.

Человек с древнейших времен страшится всего безжизненного, еще сильнее прославляя из-за этого все животворное. В греческой мифологии олицетворением этих двух противоположно­стей были Танат, Смерть, и Эрос как жизненная сила. Уже в древности маги пытались остано­вить смерть и воззвать к жизни. Сегодня мы занимаемся тем же самым, старательно за­малчивая тему смерти и ограждая ее вся­ческими табу, и восхищаясь любым живот­ворным элементом в кино и на телевиде­нии, в рекламируемых и бе­зудержно раскупаемых товарах, в культе красоты и в поклоне­нии вечной юности. В Старших Арканах обе противоположности представлены картами Силы и Смерти, между которыми находится Повешенный — если карту Силы вер­нуть на ее исконное одиннадцатое место.

Человек распят (Повешенный) между полюсом смерти (Смерть) и полюсом жизни (Сила). С возрастом Эго все сильнее ощущает свою бренность перед лицом неизбежной смерти. В отчаянии оно все чаще обращается к полюсу жизни, пытаясь отвлечься от мыс­лей о неумолимости судьбы. «Себя каждому из нас все-таки очень жалко, — пишет Элиас Канетти. — Каждый твердо убежден, что уж ему-то умирать незачем».

Вот почему мы хватаемся за разные дела, усиленно занимаемся спортом, любовью, ищем всяческих удовольствий, подогревая в себе радость жизни и доказывая себе вновь и вновь, что мы живы и живем по-прежнему, чтобы только не глядеть в противоположном направлении, туда, где нас ждет Ничто, та самая черная стена, кото­рой так боится наше Эго. Находятся и психотерапевты, предлагаю­щие пациентам легкие и быстродействующие способы отвлечься от этих мыслей, а потом гордящиеся своими успехами и якобы превос­ходством этих способов над трансперсональной терапией с ее более длительными, но зато и более глубокими методами. В качестве быс­тродействующего средства душевно угнетенному человеку предлага­ют, например, предпринять что-нибудь увлекательное, и если это поможет, то некоторое время он действительно снова будет чувство­вать себя хорошо. Но, как показывают карты Таро, путь от Пове­шенного к Силе — это шаг назад. Поэтому с каждым следующим разом для подогрева радости жизни требуются все большие дозы Силы, ведь Смерть все неумолимее стучится в двери наше­го сознания. Но рано или поздно жизнь все равно заставит нас двинуться в другом на­правлении и взглянуть неизбежности, смер­ти и бренности прямо в глаза.

При этом не имеет значения, сколь глубоки, научно обоснован­ны или продуманны наши представления о смерти. Значение имеет лишь то, как мы идем к ней, насколько близко подпускаем к себе это ощущение и в какой степени мы готовы проникнуться им.

Так же, как кафедральный собор останется для нас лишь мер­твым музеем, пока мы осматриваем его снаружи, мы не ощутим подлинного смысла смерти, пока будем о ней только размышлять. Но стоит преклонить колена, и человек из туриста становится молящимся, из постороннего — благоговеющим посвященным. В этот миг музей становится храмом, а холодная, безжизненная смерть — священным переживанием.

Чем искреннее будет наше преклонение, тем богаче будут при этом наши ощущения; во-первых, потому что вблизи смерти пол­нее становится почтение перед жизнью, во-вторых — потому что смерть и есть истинное посвящение, единственные врата, действи­тельно ведущие к тайне. Все, что называлось «тайной» на уже пройденном нами пути, было в сравнении с этим примитивными детскими секретами.

И чем с большим упорством и страхом мы будем отводить от нее взгляд, тем чаще и сильнее будем метаться между наслажде­нием и отчаянием. В своей крайней форме этот отказ может вы­литься в маниакально-депрессивный психоз. Чем маниакальнее мы будем подогревать в себе радость жизни (Сила), тем глубже будет неизбежно следующая за ней депрессия (Повешенный). Как разрешить это противоречие, показывает Смерть. Она указывает нам направление.

В своем замечательном труде, посвященном разви­тию человеческого духа, Кен Уилбер доказывает, что подлинная трансформация возможна только через Таната, через полюс смерти, тогда как Эрос, полюс жизни, дает лишь перемены. Уилбер сравнивает человечес­кое сознание с многоэтажным домом. Уют­но устроившись на одном из этажей и при­выкнув к открывающейся из окна перспективе, Эго, конечно, хочет ос­таться там — зачем ему другие этажи? Если же жизнь там ему наскучивает, становится пустой и унылой, или если от моно­тонности жизни на одном и том же этаже у него учащаются деп­рессивные фазы, Эго бросается подогревать радость жизни, уст­раивая себе перемены. Мы начинаем переставлять мебель, но остаемся-то все в тех же четырех стенах. Иными словами, мы ищем себе занятие, заводим новые знакомства, увлекаемся лю­бовью или игрой, впадаем в покупательский раж или делаем еще что-то, обеспечивающее нам внешние перемены, безопасные для Эго. Глубинной же трансформации можно достичь лишь прой­дя через полюс смерти, то есть покинув этот этаж нашего созна­ния. Лишь так мы получим шанс перейти в сферу надсознания. Однако такой переход всегда связан с риском не удержаться и упасть в пропасть. Это и есть та опасность, с которой связаны данная ситуация и данная карта. Ибо тем, кто отправляется в путешествие по морю ночи, в путь к истинной инициации обратных билетов не продают. Зато им дают проводника.

Ключевые слова к карте Смерти:

архетип — Смерть;

задача — прощание, нисхождение в Подземное царство, отход, завершение развязка;

цель — освобождение, преодоление Эго, слом барьеров, глубинная трансформация;

риск — обмереть от страха, оступиться и упасть в пропасть;

жизнеощущение — пьеса окончена, сюжет исчерпан; стремление к покою, к восстановлению сил» прощание с чем-то.

Проводник душ

Исходя из одного лишь названия, по­нять значение этой карты практичес­ки невозможно. Хотя умеренность и до сих пор считается одной из основ­ных добродетелей, однако само это слово в современном языке почти ут­ратило свой положительный смысл. Истинное значение этой карты ско­рее раскрывается понятием «верная мера».

О том, чем занимается изображен­ный на карте ангел, смешивает что-то или просто переливает, существу­ет много гипотез. Если переливает, значит, речь идет об энергиях, кото­рые прежде служили для внешнего роста, а теперь должны перейти в другой сосуд, чтобы начался рост внутренний: в принципе это тоже одно из значений карты. Но более важным представляется все-таки нахождение верной меры при смешивании противоположных начал, ус­пешное их соединение, потому что это — одна из важнейших задач на данном отрезке пути. После того, как Смерть сло­мала барьеры, построенные нашим Эго, нам далее предстоит соединить прежде разделенное. И, конечно, карта означа­ет верную меру как чутье, не­обходимое, чтобы избе­гать опасностей, под­стерегающих нас на дальнейшем пути. Таким безошибочным знанием правиль­ного пути как раз и об­ладает проводник душ, изображенный здесь в виде ангела. В христи­анской традиции эту за­дачу выполняет архан­гел Михаил. На древних рисунках он нередко участвует в сценах, по­хожих на испытание в Зале Маат. Черт пыта­ется нарушить равнове­сие весов, а Михаил пре­пятствует ему в этом, и весы (а тем самым и че­ловек) возвращаются в исходное положение.

Несмотря на светлые краски, эта карта отно­сится к Подземному миру. Ключом к такой трактовке служат ли­лии. Древние греки считали, что лилии ра­стут в Подземном цар­стве, а потому называли его также «Землей асфоделей» (асфодели = вид лилий). А ли­лия-ирис не только носит имя послан­ницы богов Ириды, но служит еще ее символом и знаком присутствия этой богини в Подземном царстве, куда ей прихо­дилось спускаться до­вольно часто. В хри­стианской символике пасхальная лилия олицетворяла страсти Господни, и если мы вспомним, что нахо­димся на этапе пути, полном страданий, то параллель со Страст­ной неделей станет очевидной: карты с Повешенного до Диавола показывают страдания Иисуса и Его нисхождение во ад, созвучно словам христианской молитвы: «...и распята же за ны, и страдавша, и погребенна, и во ад сошедша...», и даже в Евангелии упо­минается ангел у Его гроба.

Тропинка, изображенная на карте, символизирует узкий путь индивидуации, становления самости. Он ведет нас (обратно) к свету, к солнцу, в лучах которого скрыта корона. Ее можно увидеть в пунктирной линии, особенно если слегка подвигать карту. После смерти старого короля (Эго) здесь начинается путь к солнцу и к коронации нового короля (Самость) — этот сценарий обнаружива­ется во всех сказках, где герой, в конце концов, сам ста­новится королем. Так предыдущие этапы раз­вития, а потом преодоления нашего «Я» сменяются здесь, в последней, трансперсональной трети пути этапом подлинно­го развития и раскрытия нашей Само­сти.

Самость как сила, упорядочиваю­щая движение молекул души, ведет человека к целостности. Стремле­ние к этой цели про­является не только во многих мечтах и сновидениях. Даже такие вещи, как, например, игра в «домики», складывание головоломок-пазлов, разгадывание кроссвордов, же­лание довести до конца очередной пасьянс или пополнить свою коллекцию суть внешние признаки действия этой внутренней, почти не осознаваемой силы, влекущей нас к целостности. Если в период раскрытия нашего «Я» нам нужно было, прежде всего, от­межеваться от общего целого, то сейчас пробуждающаяся Самость пытается вести нас дальше, к новому единству, к новому соедине­нию с целым. Главная же проблема при этом состоит в том, что теперь нам нужно целиком довериться этому прежде не осозна­вавшемуся высшему водительству, чего наше могучее и оттого чересчур гордое «Я», — как, впрочем, и «Я» слабое и робкое, — ну никак не хочет. В первом случае ему не хватает понимания ситуации, во втором — доверия к высшему началу. Вот почему Самости часто приходится загонять нас в ситуации настолько без­выходные, в такие тяжелые кризисы, с которыми одно наше «Я» само по себе заведомо не способно справиться, несмотря на весь свой опыт, на все быстродействующие средства и хитроумные улов­ки, которые успело освоить наше сознание: вдруг оказывается, что ничто больше не помогает. В результате наступает ощущение полной беспомощности, безнадежности и отчаяния, пока, наконец, нашему «Я» на исходе всех его сил не останется ничего иного, как сложить оружие и объявить о своей капитуляции, ожидая скорой казни. Однако вместо ожидаемой казни или падения в пропасть человек вдруг ощущает, что его подхватывает и несет какая-то новая сила, гораздо более мощная, чем все те, которые были ему известны и на которые он привык полагать­ся. Это и есть решающая встреча человека со своей Самостью, с тем самым китом, ко­торый проглотил Иону. К.-Г. Юнг в од­ном из своих писем описывает, как он сам пережил нечто подобное, когда пе­ренес инфаркт: «Я был свободен, пол­ностью свободен и целостен, как никогда раньше... Это было нечто невидимое и нео­щутимое, но очень плотное, пронизанное при этом ни с чем не сравнимым и неописуемым чувством вечного блаженства; прежде я бы никогда не поверил, что такое чувство может быть доступно в пределах чело­веческого опыта. На чужой взгляд, и тем более, пока человек не переступил порог смерти, это может выглядеть как величайшая жестокость. Но стоит лишь попасть туда, внутрь, как тебя напол­няет такое чувство целостности, покоя и полноты бытия, что на­зад уже не хочется возвращаться».

Эту удивительную способность человеческой психи­ки трансформировать своего попавшего в без­выходную ситуацию владельца, перевода его в новую ситуацию, К.-Г. Юнг на­зывал «функцией трансцендентности». Карты Повешенного, Смерти и Умерен­ности наглядно показывают нам эту трансформацию как переход от сере­дины пути к его последней трети.

На этой последней, трети пути оказыва­ется, что многое ста­ло иным, а многое из того, что было прежде таким нужным, привычным и объектив­но верным, теперь годится только на помойку. Это и наше ощу­щение времени, и отношение к смерти, да и вся система ценнос­тей. Для ребенка время циклично. Год всегда один и тот же, он начинается и заканчивается новогодней ёлкой. Ёлка бывает то далеко, то опять близко. Но она всегда одна и та же. Когда мы немного подрастем, время для нас становится линейным, в нем появляется хронология. Теперь один год сменяется другим, со­вершенно иным. Цикл разорван, время стало линией, у которой есть начало и есть конец. Теперь время становится для нас вели­чиной количественной, то есть конечной. Вначале это нас мало волнует, потому что мы еще живем в убеждении, что уж чего-чего, а времени у нас впереди немеряно. Однако потом, подойдя к середине жизни, мы замечаем, что время почему-то и идет все быстрее, и остается его все меньше. И мы начинаем высчитывать, сколько нам еще осталось, пытаемся остановить мгновение, ста­раясь успеть сделать много дел одновременно, чтобы «не терять времени», живя все быстрее и быстрее, все торопливее, тем не менее каждый раз со все большим ужасом убеждаясь, что время, как вода, подло утекает у нас между пальцами. «Но когда чело­век остается один, — пишет К.-Г. Юнг об этих страхах, — когда наступает ночь, и кругом темно и тихо, ничего не слышно и не видно, и ничего нет, кроме мыслей, занятых лишь сложением и вычитанием прошедших лет жизни, да еще кроме той самой стрел­ки часов, которая безжалостно отмечает все новые и все более печальные вехи приближения к стене мрака, всегда и бесповорот­но готовой поглотить все то, что я любил и желал, чем владел, на что надеялся и к чему стремил­ся, — вот тут-то вся наша благоприобре­тенная мудрость и уползает в какой-то свой, никому не известный уголок, и жи­вотный страх душит бессонную душу, как сказочное одеяло-капкан».

Если нам удается выйти на последнюю треть пути, то мы начинаем со все большей ясностью понимать, что время — это не то, что отмеряется стрелками часов, и что нет смысла измерять его количественно, потому что главное во времени — его наполненность То есть не количество, а качество. Поэтому важно не то, как долго мы живем, а то, как мы живем, и не то, сколько всего мы переживаем, а то, насколько глубоко мы это переживаем. На этом фот складывается и новое отношение к смерти. Теперь она не кажется нам больше ужасным концом, за которым ничего нет. Но мы уже и не ищем нашему «Я» утешения в мыслях о возрождении, будь то после Страшного суда или в новом воплощении. Вместо этого мы начинаем все больше ощущать себя частицей некоего единого целого, от которого мы, по сути, никогда не отделялись и с которым вскоре вновь сольемся. Так же, как волна не может существовать отдельно от моря, наше «Я» никогда не существовало отдельно от великого целого. И точно так же, как волна должна влиться обратно в море, наше «Я» должно раствориться в первоначале всего бытия и слиться с ним. Каждая частица любой волны, конечно, была когда-то частицей множества других волн. Однако не абсурдно ли было бы волне поэтому утверждать, что она существует не в первый раз? Точно так же абсурдно и самонадеянно звучит утверждение человеческого «Я», что оно уже жило на этой земле (причем, естественно, в облике знаменитой личности). Это не значит, что идея реинкарнации ложна сама по себе. Однако делать из нее лекарство от страха смерти — не только ошибка, это ложный путь, уводящий в сторону от понимания истинного значения смерти. Вместо этого Кен Уилбер советует: «Забудь о смертности своего «Я» и вспомни о бессмертии бытия в целом».

.И в другом месте: «Переход от бессознательного к сознанию своего «Я» означал осознание смерти; переход от сознания своего «Я» к надсознанию означает отмену смерти». В этом больше истины, чем во всех «научных» попытках подготовить, человека к смерти.

Эта часть Старших Арканов хорошо раскрывает также смысл творчества. Если в первой трети жизни человек живет главным образом бессознательно, то к середине пути у него развивается сознание собственного «Я». И, хотя это сознание является необходимой предпосылкой любого творческого акта, в какой-то момент оно начинает мешать подлинному творчеству, потому что паше «Я» видит свою важнейшую цель только в том, чтобы доказывать, «вот какой я молодец». Примером этого служат люди, однажды выдвинувшие блестящую идею, пережившие или создавшие нечто выдающееся, а потом, всю оставшуюся жизнь, лишь эксплуатирующие свои юношеские достижения. Такой тупик, в котором не создается ничего нового и лишь воспроизводится старое, причем во все менее удачных упаковках, соответствует Повешенному. Эго продолжает воспроизводить свой некогда совершенный подвиг, интерес к которому у других с каждым разом приближается к уровню интереса в сотый раз наблюдать, как белка переступает лапками в своем колесе. Подлинное творчество раскрывается лишь на последней трети пути, следующей за Повешенным. Для этого необходим уход Эго. Лишь тогда высшая сила сможет наполнить нас целиком, чтобы мы могли благодаря ей материализовать новые образы, слова и дела.

Карта Смерти символизирует порог, ведущий в эту область. Она означает глубокую трансформацию, благодаря которой сознание освобождается от диктата властолюбивого Эго. Теперь сильно поскромневшее «Я» вверяет себя водительству верховной инстанции. Самый главный творческий потенциал, конечно, находится в глубине. Да и где же ему быть, как не в уголках, куда мы до сих пор не заглядывали. Все, что лежит на поверхности, на свету, давно уже освоено и использовано нашим Эго. Лишь проникновение в темные, неведомые, прежде запертые, запретные или заповедные области позволяет нам, преодолев барьеры, обрести новые перспективы, новые надежды и горизонты. В Таро об этом говорят Старшие Арканы, начиная с Повешенного (XII) и заканчивая Звездой (XVII).

О том, что преодоление собственного «Я» должно быть решающим шагом на пути к достижению Самости, к раскрытию тайны, к обретению чуда, рассказывается в древнекитайской притче о волшебной жемчужине. Однажды государь Желтой земли отправился на край света. Добравшись туда, он поднялся на высокую гору и долго наблюдал за круговоротом вечного возвращения. А потом обнаружил, что потерял свою волшебную жемчужину. Он послал Познание искать ее, но то вернулось ни с чем. Послал Зоркость — и тоже безрезультатно. Затем он послал Мысль, однако и Мысль не нашла ее. Тогда он послал на ее поиски Забвение самого себя, и оно принесло ему жемчужину. «Поистине удивительно, — воскликнул тогда государь Желтой земли, — что именно Забвение самого себя помогло мне обрести жемчужину!» Теперь мы в нашем путешествии приближаемся к аду, к самой нижней и самой мрачной точке. Путь все круче, пропасть все глубже, неведомые опасности и неожиданные повороты подстерегают на каждом шагу — нет, без проводника наш герой тут точно пропал бы.

В юнгианской терминологии, различающей Эго и Самость, речь здесь, конечно, должна идти о забвении собственного Эго — как явлении, составляющем полную противоположность эгоистическому самозабвению.

Но где и как человек может найти своего проводника? Искать его не имеет смысла, потому что на данном этапе, на последней трети пути, делать что-то уже нельзя: надо лишь открыться тому, что само делается. Надо быть готовым принять его, и он даст о себе знать. Точнее, он всегда был с нами, просто раньше мы не видели и не слышали его. Разумеется, этот проводник — часть нашей собственной внутренней сущности, хотя мы обычно проецируем его архетипический образ на другого человека — на врача, священника, друга, на добрую музу или великого гуру. Как показывают мифы, таким человеком почти всегда оказывается представитель противоположного пола. Так, Персея в мифе ведет Афина, а Тесея — Ариадна. Достославный Одиссей обязан Цирцее своим спасением от коварных сирен, а потом и от Сциллы с Харибдой. Энея в Подземном царстве сопровождает Кумекая сивилла, а Гераклу помогает опять-таки Афина. Психея, не будь у нее Амура, так и осталась бы навеки в Подземном царстве. Данте, правда, сначала вел по глубинам ада Вергилий, однако к Горе очищения он привел его только по просьбе Беатриче, подлинной проводницы Данте, и потом уже она вела его дальше — в рай, к созерцанию высшего.

С психологической точки зрения проводник — это наше собственное сексуально противоположное начало, анима или анимус. Тот, кто доверяется этой вначале неосознаваемой силе, одолевает путь легче, чем тот, кто следует самым мудрым чужим советам. При этом желательно научиться общаться со своей анимой или анимусом. Конечно, вести диалоги с «самим собой» может показаться странным, однако юнгианская психология блестяще доказала пользу подобных диалогов. Сам К.-Г. Юнг, подчеркивая методическое значение такого «самообщения», писал: «Главное при этом — научиться слушать своего невидимого собеседника, дать ему, так сказать, возможность выразить себя, преодолев природную неприязнь играть во что бы то ни было с самим собой и сомнение в «подлинности» голоса вызванного таким образом, двойника». Далее он поясняет, что все, по крайней мере, вначале, считают, что ответы двойника они придумывают сами — именно потому, что привыкли сами выбирать, о чем «думать», в отличие от снов, где выбирать не приходится, однако потом оказывается, что двойник не подчиняется их выбору, особенно если вопрос задан в состоянии аффекта. Самообман тут, конечно, тоже возможен (как и всегда), и именно поэтому Юнг предупреждает: «Непременным условием успеха такой техники воспитания анимы является полная откровенность по отношению к самому себе и полное отсутствие предубеждения к тому, что может сказать тебе двойник». Эти диалоги учат сознание воспринимать образы и сигналы бессознательного, чтобы использовать и претворять их в практической жизни.

Если взглянуть, с какими картами соседствует Аркан Умеренности, то будет ясно, что он не обещает ни покоя, ни набожной благостности. Недаром в Таро этот Аркан находится между Смертью и Диаволом. При чем тут Диавол, понять нетрудно. Одно из значений Диавола — неумеренность, то есть прямая противоположность Умеренности, означающей знание меры. Так эта пара карт описывает процессы, задуманные с верной мерой («семь раз отмерь»), а потом так или иначе выливающиеся в «недо» или «чересчур». Но тут стоит взять обе карты, окружающие Умеренность, чтобы увидеть неожиданное решение этой проблемы. Смерть означает конец, прощание, отказ от чего-то навсегда, то есть, в сущности, пребывание в рамках меры, воздержание. Диавол же означает полный отказ от меры и желание получить еще. Умеренность, попав между двумя этими Арканами, показывает, что верная мера находится между воздержанием и неумеренностью. Именно поэтому придерживаться верной меры всегда так трудно. Вот почему большинству из нас легче либо просто отказаться от шоколада (воздержание = Смерть), либо уж сожрать зараз целую упаковку (алчность = Диавол), но отломить и съесть один кусочек — о нет, это слишком трудно (а это и есть Аркан Умеренности). В том-то и заключается смысл Аркана Умеренности: не отказывайся ни от чего, не избегай искушений, но не жадничай и не впадай в зависимость. Выработать и сохранять такое отношение к жизни, конечно, труднее, чем лицемерно «возвышаться» над искушениями, изображая отсутствие интереса, отказывая себе во всем и сохраняя позицию примерного ученика и круглого отличника. Нет, довериться проводнику означает целиком и полностью отдаться жизни, лишь не зацикливаясь на отдельных ее эпизодах.

Нумерологическая сумма связывает Умеренность (XIV) со Жрецом (V). Если Жрец — это наставник, подготавливающий героя к путешествию во внешний мир, то Умеренность — его проводник в путешествии через ночь. Жрец — это путь к осознанию своей отдельности, обособленности от общего целого, символически обозначаемого как первородный грех (см. с. 51), а Умеренность — проводник, ведущий нас обратно к целому или, как говорят идущие духовным путем, от гибели к спасению. Наше понятие «греха», восходящее к еврейскому хет и греческому амартия, первоначально означало «отступление от истинной цели». Именно в этом смысле проводник ведет нас от «греха» к «истинной цели», которой является Самость. Если Жрец дал герою кодекс морали и общественного поведения, благодаря которым тот и достиг настоящего этапа пути, то теперь герою придется руководствоваться лишь этой высшей целью, воплощаемой его собственной, уже достаточно зрелой совестью, как единственной силой, способной вести его дальше.

В отличие от всех прежних, когда-то столь надежных критериев, проводник выбирает не между верным и неверным, высоким и низким, полезным и бесполезным, дорогим и дешевым или, допустим, приятным и не приятным. Здесь, на этом этапе, теряет смысл даже различие между добром и злом, которому когда-то учил героя Жрец, ибо зрелое сознание уже понимает, что ничто в этом мире не бывает только злым или только добрым – все решает мера. В умеренной дозировке и смертельный яд становится лекарством, а излишек добра скоро превращается в свою противоположность.

Единственным критерием служит теперь совпадение или несовпадение любого внешнего раздражителя с тем, что говорит внутренний голос, чей выбор безошибочен. Этот Vox Dei (Глас Божий), как его часто называют, описывается у К.-Г. Юнга как негромкий внутренний голос, подсказывающий «этически верную реакцию», способ действия, который может и не совпадать с законами или моральными требованиями общества. Это, конечно, может быть чревато последствиями, поэтому для принятия таких решений необходимо действительно развитое сознание, не увлекающееся пустыми мечтаниями и умеющее отличать позывы самолюбия, самомнения и самовнушения или банальную жажду власти от подлинных велений свыше. Именно поэтому принимать такие решения нам предлагается лишь теперь, когда Эго уже преодолено. Когда ясно, что герою тем самым предлагается не карт-бланш на псе, что ему в голову взбредет, что, кстати, тоже является экзаменом для личности, достигшей этой стадии развития: что тобой движет, высший ли голос или позывы все того же неуемного Эго, возможно, сумевшего переодеться в «белые одежды» высших сил. Недаром рядом с этой картой стоит Диавол, предупреждающий пас не путать желаемое с действительным, как о том сказано в Новом Завете, и не только в нем: «Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4:1). Без истинной высшей цели такая свобода духа порождает лишь теракты и прочие человеконенавистнические деяния, предпринимаемые «во славу имени Божиего». Боже мой, какого? Зрелое сознание сразу высвечивает готовность или неготовность человека служить Богу (= высшей силе), а не людям, не требуя при этом ни награды, ни славы.

Именно проводник, этот Vox Dei, указывает тот единственный, представлявшийся «невозможным» путь к выходу из кризиса или к освобождению от овладевшего человеком чувства трагической вины. Таков центральный сюжет греческой трагедии, где главный герой неизбежно испытывает чувство вины, будучи вынужден выбирать между двумя исключающими друг друга необходимостями. Так, Антигоне приходится выбирать между долгом сестры, обязанной похоронить тело убитого брата, Полиника, и необходимостью повиноваться отцу, запретившего ей хоронить его: как бы она ни поступила, чувство вины будет пре следовать ее. Моральный кодекс, вложенный в нас когда-то Жрецом в качестве основы совести, в таких случаях оказывается беспомощен или вызывает конфликт именно в силу своей противоречивости. Решение приходит лишь после тяжелых переживаний, после страданий, когда душа разрывается между двумя противоположностями. И тогда возникает та самая безошибочная уверенность, которая превосходит все прежние варианты выбора по ясности и силе. Она не только придает человеку силы, необходимые для принятия прежде невозможного решения, но и помогает ему переносить часто трудные последствия этого стойко и без колебаний.

Ибо рассчитывать на то, что «все кончится хорошо», если мы последуем внутреннему голосу, не приходится. Во всяком случае, в плане возможных потерь. За свой выбор Антигона в конце концов расплатилась жизнью.

«Хорошего» же здесь лишь то, что мы теперь абсолютно уверены в своем выборе и готовы к любым трудностям на дальнейшем пути. Однако Vox Dei звучит не только в случае подобного конфликта. Он может прозвучать и вдруг, что называется, на ровном месте, подсказав неожиданный шаг, который, кстати, как раз и может привести к конфликту. Если вспомнить, как в Библии глас Божий повелел пророку Осии взять в жены блудницу (Ос. 1:2) — представляете, как смотрели в те времена на такие браки? — то можно понять, сколь непривычным и общественно неприемлемым может оказаться подобное решение. Отсюда ясно также, что Умеренность — это отнюдь не беззаботность. Эта карта не означает умеренного темпа или посредственности, и уж во всяком случае, не предполагает и не допускает нерешительности, а предлагает каждому найти свою верную меру, идти своим и только своим путем, хотя и не избавляет от критических столкновений.

Ключевые слова к карте Умеренность:

архетип — Проводник Душ;

задача — довериться верховному водительству, найти свою верную меру;

цель — безошибочная внутренняя уверенность, достижение середины и целостности;

риск — последовать ложному внушению, посредственность;

жизнеощущение — помощь со стороны некоей мощной силы, гармония, свобода, здоровье.

В царстве теней

Солнце достигло надира, своей полуночной точки, и должно встретиться теперь с силами тьмы. Да и сам герой тоже вошел в самую темную область своего путешествия. Здесь, в лабиринте Подземного царства, скрыто сокровище, томится прекрасная пленница, растет волшебный цветок или что там еще герой должен найти и отбить у злого чудовища, страшного дракона или коварного врага.

В этих образах мифы и сказки описывают ту угрозу, которая таится в бессознательном, и мы ощущаем эту угрозу всякий раз, когда соприкасаемся с ним по-настоящему, а не просто размышляем на эту тему в тишине и покое. Настоящая встреча с бессознательным часто вызывает страх и даже панику, недаром К.-Г. Юнг сравнивает такую встречу с временным умопомешательством. «Анализировать бессознательное как пассивный объект, — пишет он далее, — интеллекту не составляет труда, ибо это соответствует его рационалистическим ожиданиям. Выпустить же бессознательное на волю, воспринять его как реальность превосходит отвагу и способности среднего европейца. Он предпочитает не понимать таких вещей. Для слабых духом это и вправду лучше, потому что вещи эти небезопасны». Однако в этой точке пути мы именно и должны встретиться с темной стороной своей сущности лицом к лицу.

Поскольку дьявол на христианском Западе был объявлен summum malum, то есть суммой или средоточием всякого зла, он объединил в себе все теневые аспекты. Вот почему и эта карта столь многозначна, и архетип Диавола нельзя свести к какому-то одному знаменателю.

В любом случае Диавол символизирует нечто «неслыханное», причем в обоих смыслах слова. Это и вещи, о которых мы никогда в жизни не слыхали, и в то же время все то, что мы считали

Поиск по сайту: