Гл. V . Страх как спасающая сила веры

Я никогда не считал себя религиозным человеком. Думаю, в Бога я верю. То есть я хочу сказать, что верю - есть Нечто (скорее чем Некто) за пределами нашего понимания, что объясняет или могло бы объяснить, если б мы могли задать ему вопрос, зачем мы здесь и зачем все это нужно. И я, пожалуй, верю, - после смерти мы воскреснем, чтобы узнать ответы на эти вопросы. Сама мысль, что мы никогда этого не узнаем, что наше сознание потухнет после смерти, как выключенная электрическая лампочка, - нестерпима. Не слишком-то серьезное основание для веры, согласен, но какое есть. Задумываясь об этической стороне жизни, я принимаю заповеди Иисуса - не бросать первым камня, подставлять вторую щеку и так далее, но я бы не назвал себя христианином. Когда я был мальчишкой, мама с папой посылали меня в воскресную школу - не спрашивайте зачем, сами они в церковь никогда не ходили, кроме как на свадьбы и похороны. Поначалу мне там нравилось, у нас была очень красивая учительница, мисс Уиллоу, с желтыми кудряшками, голубыми глазами и очаровательными ямочками, появлявшимися на щеках, когда она улыбалась. С ее помощью мы разыгрывали сюжеты из Библии… наверное, это было мое самое первое знакомство с театром. Но потом она ушла, и вместо нее нам дали сурового вида даму средних лет - миссис Тернер, у которой из большой родинки на подбородке росли волосы и которая говорила нам, что наши души запятнаны грехом и должны быть отмыты Кровью Агнца. Мне стали сниться кошмары, что миссис Тернер окунает меня в ванну, полную крови, и после этого родители больше уже не заставляли меня ходить в воскресную школу.

Гораздо позднее, подростком, я ходил в Католический молодежный клуб, потому что Морин Каванаг была католичкой и состояла в нем; иногда воскресными вечерами меня заманивали или затаскивали на службы, которые состояли из чтения вслух молитв в помещении прихода, а иногда в соседнюю церковь на так называемое Благословение, занятное действо: нескончаемые гимны на латыни, клубы ладана, и священнику алтаря, с предметом, похожим на золотой футбольный кубок. Во время этих посещений я всегда испытывал неловкость и растерянность, не зная, что и когда мне делать: сесть, встать или опуститься на колени. Я никогда не испытывал искушения стать католиком, хотя Морин время от времени бросала смутные намеки. В ее религии тоже слишком много говорилось о грехе. Большая часть того, что я хотел делать с Морин (и она хотела делать со мной), называлась у них грехом.

Поэтому все эти слова о грехе в оглавлении «Понятия страха» обескуражили меня, а сама книга лишь подтвердила мои опасения. Она оказалась смертельно скучной и очень трудной для понимания. Например, автор определяет страх как «появление свободы перед самой собой в возможности». Какого хрена это значит? Сказать по правде, я пролистал книгу, выхватывая кусок то тут, то там, и не понял почти ни слова. Только в самом конце я нашел интересный пассаж:

Я бы сказал, что научиться постигать страх - это опыт, который должен пережить каждый человек, если он не хочет погибнуть либо от незнания страха, либо потонув в нем. Таким образом, тот, кто должным образом научился находиться в страхе, познал самую важную вещь на свете.

Но что значит «научиться находиться в страхе» и чем это отличается от того, чтобы потонуть в нем? Вот это я бы хотел узнать.

Сегодня три спазма в колене, один, когда вел машину, два, когда сидел за письменным столом.

Среда, 24 фев., 1130 вечера. Сегодня от рака скончался Бобби Мур. Ему было всего пятьдесят один. Во многих СМИ, должно быть, уже знали, что он болен, потому что Би-би-си сразу выступила с материалом-некрологом, который воткнули в «Спортивный вечер». Туда вошло интервью с Бобби Чарлтоном, наверное, оно шло живьем, или это сегодняшняя запись, потому что он плакал. Я сам чуть не заплакал, между прочим.

Узнал я о Бобби Муре, когда около восьми мы с Эми вышли из кинотеатра на Лестер-сквер. Мы ходили на «Бешеных псов», на ранний вечерний сеанс. Блестящий, ужасный фильм. Сцена, где один из гангстеров пытает охранника, самая тошнотворная из всего, что мне доводилось видеть в жизни. Все в этом фильме умирают насильственной смертью. Мне остается верить, что все персонажи, каких мы видели, были застрелены по-настоящему - к сожалению, полицейские, которые в конце застрелили героя Харви Кейтеля, были представлены всего лишь голосами за кадром. Эми, похоже, ничуть не тронуло это кровопролитие. Гораздо больше ее волновало, что она не может вспомнить, где видела одного из актеров раньше, и все шептала мне: «В «Доме игр»? Нет. В «Таксисте»? Нет. Где же я его видела?» - пока я не попросил ее замолчать. Когда мы выходили из кинотеатра, она победно возвестила: «Я вспомнила, я видела его не в кино, а в одной из серий «Полиция Майами. Отдел нравов». И в этот момент мой взгляд упал на газетный заголовок: «УМЕР БОББИ МУР». Внезапно смерти в «Бешеных псах» показались мне карикатурными. За ужином я все время подгонял Эми, чтобы скорее поехать домой и включить телевизор, и она решила вернуться к себе прямо из «Габриэлли».

- Я вижу, что ты хочешь побыть один на один со своим горем, - заметила она сардонически и не слишком ошиблась.

В «Спортивном вечере» показали много старой хроники с Бобби Муром в расцвете сил, особо подчеркнув, конечно, его участие в финале Кубка мира 1966 года: те незабываемые кадры, где Мур, получая кубок из рук королевы, сначала тщательно вытер ладони о футболку, а затем повернулся к зрителям, подняв трофей высоко над головой, чтобы весь Уэмбли и вся страна полюбовались на него. Какой это был день! Англия - Германия, 4:2 после дополнительного времени. Просто сюжет для детских комиксов. Могли ли мы мечтать в начале соревнований, что после стольких лет унизительных поражений от южноамериканцев и славян мы наконец-то станем чемпионами мира в игре, которую сами и придумали? Та команда - это были настоящие герои. Я до сих пор помню наизусть их имена. Бэнкс, Уилсон, Коэн, Мур (капитан), Стилз, Джек Чарлтон, Болл, Херст, Хант, Питере и Бобби Чарлтон. Кажется, тогда он тоже плакал. Но только не Бобби Мур, капитан, который всегда на высоте, спокойный, уверенный, сдержанный. Он обладал великолепным чувством игры, что компенсировало его медлительность при обводке. Хроника воскресила все это в памяти: то, как в самый что ни на есть последний момент он вытягивает свою длинную ногу и снимает мяч с носка противника - безупречно, без всякого нарушения правил. А потом - как он отбирает мяч у защитников и бросается в атаку: голова высоко поднята, спина прямая, - словно полководец впереди войска. Он был похож на греческого бога - прекрасная фигура и короткие золотистые кудри. Бобби Мур. Теперь таких нет. Современный тип - неотесанная деревенщина, гребет деньги лопатой, весь расписан какой-то рекламой, постоянно сплевывает на поле и ругается так много, что читающие по губам глухие зрители пишут на Би-би-си жалобы.

(Делаю исключение для Райана Гиггса, молодого нападающего из «Манчестер Юнайтед». Он восхитительный игрок; когда он устремляется на защитников, разгоняя их, как овец, а мяч ведет так, словно тот привязан к его ноге, зрителей охватывает трепет. И он в определенном смысле до сих пор сохранил невинность. Он еще не скатился до осторожности и цинизма, не вымотался, играя слишком много матчей подряд, еще не заболел звездной болезнью. Он до сих пор играет как ребенок, получая наслаждение от игры. Я скажу, что мне нравится в нем больше всего: когда у него что-то по-настоящему хорошо получается - он забивает гол, или обходит троих игроков, или делает идеальный проход по полю и бежит назад, к центральному кругу, а толпа неистовствует, - он хмурится. Он выглядит ужасно серьезным, как мальчик, который старается казаться очень взрослым, будто это единственный способ сдержаться и не пройтись колесом, не бить себя в грудь, вопя от восторга. Мне нравится то, как он хмурится, когда сделает что-то действительно выдающееся.)

Но вернемся к Бобби Муру и тому славному июньскому дню финала Кубка мира 1966 года. Даже Салли, которая никогда не была большой поклонницей футбола, передалось общее возбуждение, и она, уложив Джейн в кроватку, села смотреть телевизор со мной и Адамом, который был еще слишком мал, но все равно интуитивно чувствовал, что происходит нечто важное, поэтому безропотно сидел, держа большой палец во рту и прижавшись щекой к своему пледу, все время глядя на меня, а не на экран. Это был наш первый цветной телевизор. Англичане выступали в красных, цвета клубничного джема футболках вместо обычных белых. Мы с немцами, наверное, бросили жребий, кому играть в белом, и проиграли, но с тех пор нам следовало бы держаться красного, похоже, он приносит удачу. Нам просто повезло, что наш третий гол засчитали, и именно поэтому четвертый мяч был встречен таким безумным ликованием. Когда он оказался в сетке, из открытых окон донеслось ликование соседей, а когда матч закончился, все высыпали на улицу, радостно галдя и возбужденно обмениваясь впечатлениями с людьми, с которыми раньше едва здоровались.

Это было время надежд, время, когда можно было считать себя патриотом, не боясь, что тебя заклеймят приспешником тори. Позор Суэца остался в прошлом, и теперь на глазах всего мира мы одерживали победы, понятные и близкие простым людям, - в спорте, поп- музыке, моде и телевидении. Британию олицетворяли «Битлз», мини-юбки, «Ну и неделька была»

[16]и победоносная английская команда. Интересно, смотрела ли королева сегодня вечером телевизор и что она чувствовала, видя себя, вручающую Кубок мира Бобби Муру. Думаю, укол ностальгии.«Вот было время, да, Филип?» Время, когда она просыпалась утром, уверенная, что не увидит в газетах подробностей о сексуальных выходках членов своего семейства: Дианагейт, Камилла-гейт, пленки Скуиджи

[17], фантазии Чарлза с тампонами, Ферджи, сосущую палец ноги. ПНП Монархии. Я никогда не был большим поклонником королевской семьи, но нельзя не посочувствовать бедной старой королеве.

В связи с этим я вспомнил странное происшествие, которое случилось сегодня утром по пути в Лондон и взбудоражило меня. Ожидая поезда на станции «Раммидж Экспо», я заметил дальше на платформе Низара. Только я хотел подойти поздороваться, подбирая подходящую улыбку, как увидел, что он не один, а с молодой женщиной. По возрасту она годилась ему в дочери, и я знал, что это не жена, так как ее фотографию в серебряной рамке видел у него на письменном столе - пухлая, устрашающего вида матрона в платье в цветочек, в окружении троих детей, она ничем не напоминала эту высокую стройную молодую женщину с блестящими черными волосами до плеч, в изящном черном шерстяном пальто. Низар стоял к ней очень близко, что-то оживленно рассказывая, его пальцы хирурга порхали по воротнику ее пальто, он поправлял ей волосы и отряхивал рукава жестом собственника и в то же время почтительно, словно костюмер звезды. Я заметил их в тот момент, когда Низар что-то шептал женщине на ухо, а она, склонив к нему голову (он был намного ниже ее ростом) с самодовольной улыбкой слушала. И вдруг посмотрела в мою сторону. К счастью, она меня не знала. Я успел развернуться и скрыться в зале ожидания, где и остался сидеть, пряча лицо за «Гардиан», пока не пришел поезд.

Просто какое-то поветрие супружеской неверности: Джейк, Джин Веллингтон, королевская семья, а теперь вот и Низар. Интересно, почему я испытываю неловкость, даже чувство вины, застав Низара врасплох с его красоткой? Почему я убежал? Почему я спрятался? Просто не понимаю.

Мы с Салли не занимались любовью с прошлого четверга. Я ложился в постель позже ее, или жаловался на несварение или на якобы начинающуюся простуду и т.д., лишь бы воспрепятствовать этому мероприятию. Я боюсь, что снова не смогу кончить. Наверное, стоит попробовать мастурбацию, чтобы убедиться, что со стороны механики никаких неполадок нет.

Четверг, утро, 25 фев. Написав последний фрагмент, я разделся, лег на кровать с полотенцем под рукой и предпринял попытку мастурбации. Давно я уже этим не занимался, тридцать пять лет, если быть точным, и растерял все навыки. В шкафчике в ванной комнате я не нашел вазелина, и на кухне, как на грех, закончилось оливковое масло, поэтому я смазал член «Салатной заправкой Пола Ньюмена», что оказалось ошибкой. Во- первых, она была жутко холодная, из холодильника, и поначалу произвела скорее сдерживающий, чем стимулирующий эффект, во-вторых, уксус с лимонным соком жгли невыносимо, а в-третьих, когда травы нагрелись от трения, я начал благоухать, как polio alia cacciatora

[18]у «Габриэлли». Но основная проблема состояла в том, что я не мог вызвать подходящих мыслей. Вместо эротических образов я продолжал думать о Бобби Муре, который победно держит над головой кубок Джулза Римета, или о Тиме Роте, когда он лежит в луже крови в «Бешеных псах», а по его рубашке спереди расползается красное пятно, и начинает казаться, будто он одет в форму английской команды.

Я надумал позвонить в «секс по телефону», о котором столько слышал в последнее время, - но где взять номер? От «Желтых страниц» проку мало, и справочная вряд ли поможет. Тогда я вспомнил, что в газетнице лежала какая-то старая газета рекламных объявлений, и точно - в конце ее я нашел колонку с предложениями секса по телефону. Я выбрал номер, который обещал «Быстрое мгновенное сексуальное облегчение, крепкий неприличный разговор о сексе» с примечанием, что «теперь в соответствии с новыми правилами ЕЭС мы предоставляем вам услуги европейского качества». Минут десять я слушал девушку, которая описывала процесс очищения и глотания банана, сопровождая это бесчисленными вздохами и стонами, соображая, не об аграрных ли правилах ЕЭС шла речь. Полная лажа, как и на двух других линиях, куда я позвонил.

Мне пришло в голову, что я нахожусь всего в нескольких минутах ходьбы от самого крупного скопления магазинов порнографической литературы в стране, и хотя сейчас уже далеко за полночь, какие-нибудь из них все еще могут быть открыты. Столько хлопот - снова одеваться и выходить на улицу, но я был полон решимости довести свой эксперимент до конца. Потом, когда я уже стоял в дверях, мне пришло в голову проверить по монитору крыльцо - ну и конечно, мой захватчик, которого я видел на прошлой неделе, лежал там, уютно свернувшись в своем спальном мешке. Я узнал его острый нос, подбородок, торчавший над краем мешка, и прядь волос, упавшую на глаза. Я таращился на эту картинку, пока камера автоматически не выключилась и передо мной на сером стекле экрана не появилось мое собственное отражение. Я представил, как спускаюсь вниз и открываю входную дверь. Придется или разбудить его и устроить скандал, или переступить через него, словно он пустое место, - и не один раз, а дважды, поскольку довольно скоро я вернусь с пачкой журналов «с девочками» под мышкой. Ни один из этих вариантов меня не прельщал. Я снова разделся и вернулся в постель, жестоко страдая от Низкой Сопротивляемости Разочарованию. Получалось, что этот бродяга держал меня узником морали в собственном доме.

В конце концов мне удалось достичь выброса спермы путем чисто физического усилия, теперь я знаю, что снаряжение в основном в порядке, но член очень болит, да и локтевому суставу от этого лучше не стало.

Четверг, днем. Сижу в зале ожидания для пассажиров первого класса на Юстонском вокзале и жду поезда в 5.10. Хотел успеть на 4.40, но опоздал. Контролер видел, как я бегу по пандусу, и ровно в 4 39, когда мне оставалось десять ярдов, перекрыл вход. Весь вокзал обклеен объявлениями, в которых говорится, что доступ на платформы закрывают ровно за одну минуту до указанного времени отправления поезда «в интересах соблюдения расписания движения и безопасности пассажиров», но он спокойно мог впустить меня, без всякого риска. Багажа у меня не было, за исключением «дипломата» с ноутбуком. Последний вагон поезда находился от меня в каких-то двадцати ярдах, около него в непринужденной позе стоял кондуктор и поглядывал на пустынную платформу в ожидании сигнала к отправлению. Я стал горячо доказывать, что легко могу успеть, но парень у барьера, упрямый и непреклонный маленький азиат, меня не пропустил. Я попытался оттолкнуть его, но он в ответ оттолкнул меня. С минуту мы фактически боролись, пока поезд наконец не тронулся, а я, круто развернувшись, в ярости зашагал назад по пандусу, бормоча пустые угрозы, что буду жаловаться. У него больше оснований для жалобы, чем у меня, и он действительно мог бы привлечь меня за нападение.

Меня до сих пор слегка трясет после выброса адреналина, и, по-моему, во время этой борьбы я потянул какую-то маленькую мышцу в спине. И правда, ужасно глупое поведение, если вдуматься, - я и вдумался.

Я представил, как Низкая Сопротивляемость Разочарованию уступает место Низкой Самооценке, и новая волна отчаяния надвигается, чтобы затянуть душу Пассмора низкой тучей, из которой периодически сыплет дождь. Совершенно ни к чему. В конце концов до следующего поезда всего полчаса, а зал ожидания для пассажиров первого класса - весьма цивилизованное место. Похож на публичный дом, во всяком случае по моим представлениям, но без секса. Вы поднимаетесь по лестнице, ведущей к ресторану с официантами и суперсортиру; на полпути к последнему находится скромно-неприметная дверь с кнопкой звонка и решеточкой переговорного устройства. Когда вы нажимаете кнопку, женский голос спрашивает, первого ли класса у вас билет, если вы говорите «да», дверь с щелчком и жужжанием открывается, и вы входите. Красивая девушка за стойкой с улыбкой предлагает вам бесплатный кофе или чай, пока вы показываете ей билет и расписываетесь в книге посетителей. Внутри спокойно и тихо, работает кондиционер, кругом ковры, удобные кресла и банкетки с обивкой успокаивающих серо-голубых тонов. К вашим услугам газеты, телефоны и ксерокс. Там внизу простой народ в ожидании поездов сидит на своих чемоданах или на полу (поскольку в огромном мраморном зале никаких сидений нет) или же коротает время в одном из заведений быстрого питания - «Аппер краст», «Кейси Джонс», «Хот круассан», «Пицца хат» и т.п., которые сбились в Кучу в углу, - настоящий парк аттракционов мусорной еды.

Я так увлекся этим описанием, что пропустил и 5.10. Точнее, я обнаружил, что до отправления осталось всего две минуты, и одна мысль о необходимости бежать по пандусу к тому же самому контролеру и снова наткнуться на закрытый перед самым носом проход показалась мне нестерпимой, как некое кошмарное повторение свежей травмы. Поэтому я вполне могу, дожидаясь 5.40, записать, чего я вообще так завелся.

По дороге на Юстонский вокзал я заехал в контору Джейка. Это всего несколько комнат на Карнаби-стрит над невзрачным магазинчиком, торгующим футболками и сувенирами. В крохотной приемной на втором этаже сидела новая девушка, высокая и стройная, в очень обтягивающем, очень коротком черном платье, едва прикрывающем попку. Представилась она как Линда. Когда Линда, проводив меня до кабинета Джейка, закрыла дверь, тот сказал:

- Я знаю, о чем ты думаешь, но нет, это не она. - И добавил со своей развязной мальчишеской улыбочкой: - Но не буду зарекаться, что в один прекрасный день она ею не станет. Ты видел, какие у нее ноги?

- Трудно было этого не заметить, не так ли? - отозвался я. - Учитывая размеры твоего офиса и длину ее юбки.

Джейк рассмеялся.

- Какие новости от «Хартленда»? - спросил я. Он перестал смеяться.

- Пузан, - серьезно начал Джейк, наклонившись вперед в своем вращающемся кресле, - тебе придется найти приемлемый способ убрать Присциллу из сериала. Приемлемый для всех, я имею в виду. Я знаю, что ты сможешь, если захочешь.

- А если не смогу? - спросил я. Джейк развел руками.

- Тогда они найдут для этого кого-нибудь другого.

Я ощутил слабый, предостерегающий укол страха.

- Но ведь без моего согласия они не могут так поступить?

- Боюсь, могут, - ответил Джейк, поворачивая кресло, чтобы открыть ящик стола, и избегая при этом моего взгляда. - Я посмотрел в первоначальном контракте. - Он достал из ящика папку и передал ее мне: - Пункт четырнадцатый.

Контракт на первый блок серий был составлен давно, когда я был безвестным сценаристом, не имевшим особого веса. Пункт четырнадцатый гласил, что если меня попросят написать дальнейшие блоки, основываясь на тех же персонажах, а я откажусь, они имеют право нанять для этого других сценаристов, платя мне символические отчисления за оригинальную концепцию. Не помню, чтобы в то время я всерьез задумался над этим пунктом, но не удивляюсь, что согласился на него. Еще несколько блоков программы были тогда пределом моих мечтаний, и мысль о том, что я могу не захотеть писать их, показалась бы мне абсурдной. Но в пункте говорилось не о втором блоке, а вообще о «блоках», в неопределенном количестве. Фактически я отказывался от авторского права на сюжет и персонажей. Я упрекнул Джейка в том, что он не разглядел опасности и не изменил этот пункт в последующих контрактах. Он сказал, что, по его мнению, «Хартленд» на это все равно бы не пошел. Я не согласился. Думаю, мы могли бы выкрутить им руки между вторым и третьим блоком, они так жаждали сотрудничества. И даже сейчас я не верю, что они отдадут всю программу другому сценаристу или сценаристам. Это мое дитя. Это я. Никто другой не справится с этой работой лучше меня.

Или справится?

Опасный ход мысли, чреватый потерей самоуважения. В любом случае мне лучше остановиться, а то я пропущу и 5.40.

Пятница, 26 фев., 8 вечера. Сегодня утром позвонил Джейк и сказал, что получил от Олли Силвера послание, которое «лишь резюмирует, во избежание любых недоразумений, основные пункты нашей с Пузаном беседы в прошедшее воскресенье». Это письмо приводит в действие четырнадцатый пункт, что означает - у меня двенадцать недель, чтобы решиться, вывести Присциллу из сценария самому или позволить сделать это кому-то другому.

Ароматерапия сегодня днем с Дадли. Дадли Нейл-Хатчинсон, если полностью. Он немного смахивает на хиппи Литтона Стрэчи - высокий, тщедушный, с длинной густой курчавой бородой, которая словно приросла к его большим круглым очкам в стальной оправе. Он носит джинсы, парусиновые туфли на толстой каучуковой подошве, рубашки с набивным этническим рисунком и жилеты из оксфамовских магазинов. Бороду он засовывает в вырез жилета, чтобы не щекотала пациентов во время массажа. Принимает он у себя - квартира с тремя спальнями в современном коттедже на две семьи, рядом - аэропорт. Окна с тройными стеклами для защита от шума взлетающих и садящихся самолетов. Иногда, лежа ничком на массажном столе, чувствуешь, как над тобой проплывает тень, и если успеешь быстро поднять глаза, то увидишь огромный самолет, беззвучно скользящий над крышами так близко, что можно разглядеть белые лица пассажиров в иллюминаторах. Поначалу это очень пугает. Два утра в неделю Дадли принимает в Клинике здоровья, но я предпочитаю приезжать к нему домой, не хочу, чтобы мисс By узнала, что я прибегаю и к акупунктуре, и к ароматерапии. Она столь чувствительна, что может посчитать это проявлением недоверия к ее способностям. Я так и представляю себе, как сталкиваюсь с ней в дверях, выходя после сеанса от Дадли, и вижу обиженный взгляд ее темно-карих глаз, полный невысказанного упрека. Мисс By не знает и про Александру. Александра знает о мисс By, но не знает о Дадли. Я не сказал ей не потому, что она могла бы воспринять это как угрозу себе, скорее, она разочаровалась бы во мне. Она уважает иглоукалывание, но не думаю, чтобы это распространялось и на ароматерапию.

Вывела меня на нее Джун Мейфилд. Она работает в «Хартленде» гримером и во время записей «Соседей» сидит за кулисами, готовая в случае необходимости метнуться на площадку и подправить прическу Дебби или попудрить носы актерам, если они начнут у них блестеть в свете ламп. Как-то раз я болтал с ней в столовой, и она сказала, что ароматерапия изменила ее жизнь, излечив от мигреней, которые годами отравляли ей существование. Она дала мне визитку Дадли, и я решил попробовать. Я как раз оставил йогу из-за Патологии Неизвестного Происхождения, поэтому в моем терапевтическом расписании образовалось окно. Раз в Две недели я ходил к мисс Флинн, семидесятипятилетней даме с необыкновенно подвижными суставами, которая обучает пранаяма-йоге. Тут не надо стоять часами на голове или завязываться в узлы, которые можно развязать только в отделении «скорой помощи». В основном она занимается дыханием и расслаблением, но позу лотоса или хотя бы полулотоса выполнять полагалось, чего, по мнению мисс Флинн, мне, пока болит колено, делать не стоило, поэтому я это бросил. Честно говоря, я все равно не слишком преуспевал в йоге. Мне так и не удалось уловить ту «ускользающую секунду», которая является едва ли не главной частью занятий, когда вы должны очистить свой мозг и вообще ни о чем не думать. Мисс Флинн пыталась научить меня мысленной процедуре, с помощью которой вы очищаете свой мозг сначала от мыслей о работе, затем от мыслей о семье и друзьях, затем от мыслей о себе. Дальше первой ступени я так никогда и не продвинулся. Как только я произносил про себя слово «работа», в голове у меня начинали крутиться мысли о поправках к сценарию, проблемах с подбором актеров и количестве зрителей. Я начал дергаться по поводу работы, чего раньше у меня никогда не было.

С ароматерапией легче. Вы просто лежите, и вас массируют с так называемыми эфирными маслами. Стоящая за этим теория проста - возможно, даже слишком проста. Дадли разъяснил ее мне во время нашего первого сеанса.

- Если вы ушиблись, какова ваша инстинктивная реакция? Вы трете ушибленное место, верно?

Я спросил, как потереть мозги.

Он ответил:

- А вот тут-то и вступают эфирные масла.

Ароматерапевты считают, что, проникая через кожу, масла попадают в кровоток и таким образом воздействуют на мозг. А также, что вдыхание определенных ароматов оказывает стимулирующее или успокаивающее действие на нервную систему, в зависимости от того, какое масло вы используете. В ароматерапии есть возбуждающие и успокаивающие средства, свои «высокие ноты» и «басы», как они их называют. По словам Дадли, это очень древняя форма медицины, ее применяли в Китае и Египте тысячелетия назад. Но, как и все остальное, сегодня она компьютеризирована. Придя к Дадли, я перечисляю свои симптомы, он вносит их в лично им разработанную программу для ароматерапии, которая называется «ФУ» (допустим, я это придумал, название файла «АТП»), нажимает на клавишу, и компьютер выдает список рекомендуемых масел - можжевельник, жасмин, мята, да все что угодно. Затем Дадли дает мне их понюхать и составляет смесь из тех, что понравились мне больше всего, используя в качестве «масла-носителя» растительное масло.

Дадли, в отличие от мисс By, я могу сказать о сексе, поэтому, когда он спросил меня о самочувствии с нашей прошлой встречи, я упомянул о проблеме с эякуляцией. Он сказал, что способность осуществлять половой акт без эякуляции высоко ценилась восточными мистиками. Я ответил - да на здоровье. Дадли несколько секунд постучал немного по клавишам компьютера и предложил мне бергамот, иланг-иланг и розовое масло.

- Разве в прошлый раз ты не давал мне розу от депрессии? - с ноткой подозрения в голосе спросил я.

- Это очень многофункциональное масло, - вежливо ответил Дадли. - Его применяют как при депрессии, так и при импотенции и фригидности. При скорби и менопаузе.

Я спросил, входит ли сюда менопауза у мужчин, и он засмеялся, но ничего не ответил.

Суббота, 27 фее. Что ж, помогло до известной степени. Вчера вечером мы занимались любовью, и я кончил. Не думаю, что и Салли кончила, но она и так была не настроена и, казалось, удивилась, когда я предложил ей заняться сексом. Не буду утверждать, что у меня земля закачалась под ногами, но эякуляция по крайней мере была. Значит, испытанное розовое масло не подвело в том, что касается импотенции. Но не в отношении депрессии, скорби и мужской менопаузы. Я проснулся в 3.05 - мысли в мозгу вращались, как бетон в бетономешалке, и тревоги походили на острую щебенку в общей серой массе Страха. Оставшиеся несколько часов я провел в полудреме, то словно куда-то проваливаясь, то снова пробуждаясь с ускользающим ощущением, что мне снился сон и я не в состоянии его вспомнить. Мои сны, как серебристые рыбки: я ловлю их за хвост, но они выскальзывают из рук и, извиваясь, уходят в темную глубину. Я просыпаюсь, хватая ртом воздух, с колотящимся сердцем, как поднявшийся на поверхность ныряльщик. В конце концов я проглотил снотворное и погрузился в тяжелый сон без сновидений, от которого очнулся в пустой постели в девять тридцать, мрачный, с пересохшим ртом.

Салли оставила записку, что уехала в Сенсбери. У меня тоже оставались кое-какие дела, и я отправился на Хай-стрит. Стоя в очереди на почте и мучась нетерпением, я вдруг услышал у своего плеча женский голос:

- Совсем невмоготу?

Я обернулся, думая, что она обращается ко мне, но это мать разговаривала с маленьким мальчиком.

- Может, подождешь до дома? - спросила она. Малыш с несчастным видом покачал головой и свел коленки.

Позднее. А мне давно уже все невмоготу настолько, что я даже снова заглянул в старика Кьеркегора, и на этот раз мне повезло больше. Я пролистал «Или - или», потому что меня заинтриговало название. Два толстенных тома, очень беспорядочно написанные, жуткая мешанина из эссе, рассказов, писем и т.п. от лица двух вымышленных персонажей, А. и Б., изданная третьим, по имени Виктор Эремит, - видимо, все это псевдонимы Кьеркегора. Мое внимание особенно привлек короткий фрагмент в первом томе, который назывался «Самый несчастный человек». Читая его, я испытывал то же самое, что и в тот раз, когда впервые увидел названия книг Кьеркегора: он говорит именно обо мне.

Согласно К., несчастный человек «всегда для себя отсутствует, его никогда для себя нет». Моей первой реакцией было: нет, неправда, Сёрен, старина, - я никогда не перестаю думать о себе, вот в чем беда. Но потом я подумал, что думать о себе - не то же, что присутствовать для себя. Салли для себя присутствует, потому что она воспринимает себя как нечто само собой разумеющееся, она никогда в себе не сомневается, во всяком случае недолго. Она совпадает с собой. Тогда как я похож на персонаж дешевых комиксов, тех, где цвет не всегда совпадает с контуром рисунка: между ними получается разрыв или наложение, некая размытость. Это и есть я: Несчастный Ник с торчащим синим подбородком, который не совсем совпадает со своим контуром.

Кьеркегор объясняет, что несчастного человека никогда нет для себя потому, что он всегда живет в прошлом или в будущем. Он всегда или надеется, или вспоминает. Или думает, что дела шли лучше в прошлом, или надеется, что они пойдут лучше в будущем, но сейчас они всегда плохи. Это простая, заурядная несчастность. Но несчастный человек «в более строгом смысле» не присутствует для себя даже в своих воспоминаниях и надеждах. Кьеркегор приводит в пример человека, который с тоской оглядывается на радости детства, которых на самом деле не испытал (возможно, он имел в виду себя). Точно так же «несчастный надеющийся» никогда не присутствует для себя в своих надеждах по причинам, которые были мне неясны, пока я не дошел до следующего места: «Несчастные индивидуумы, которые надеются, никогда не испытывают такой же боли, как те, которые помнят. Надеющиеся индивидуумы всегда испытывают разочарование, доставляющее им большее удовольствие».

Я точно знаю, что он подразумевает под «разочарованием, доставляющим большее удовольствие». Например, я волнуюсь, какое принять решение, потому что пытаюсь защититься от дурного оборота дел. Я надеюсь, что все будет хорошо, но, если действительно все складывается хорошо, я этого почти не замечаю, потому что сделал себя несчастным, воображая, как все будет плохо; а если дело оборачивается плохо по каким-то непредвиденным причинам (как, например, четырнадцатый пункт в контракте с «Хартлендом»), это только подтверждает мое внутреннее убеждение, что худшие несчастья - неожиданны. Если вы несчастный надеющийся, вы на самом деле не верите, что в будущем дела пойдут лучше (потому что если поверите, то перестанете быть несчастным). Что означает - когда они не идут лучше, это доказывает, что вы все время были правы. Вот поэтому ваше разочарование и доставляет вам большее удовольствие. Классно, да?

Меня также преследует чувство, что в прошлом все было лучше: когда-то я, видимо, был счастлив, иначе откуда бы я знал, что несчастен сейчас, но где-то по пути я это ощущение потерял, растранжирил, позволил ему уйти, хотя живет оно во мне лишь в мимолетных воспоминаниях, таких, как финальный матч Кубка мира 1966 года. Возможно, однако, я обманываю себя и на самом деле я всегда был несчастен, потому что всегда был несчастным надеющимся. Что парадоксальным образом делает меня и несчастным вспоминающим.

Как можно одновременно быть и тем и другим? Да запросто! Это сочетание и определяет самого несчастного человека:

Вот что это означает: с одной стороны, он постоянно надеется на что-то, что он должен помнить… С другой стороны, он постоянно вспоминает о чем-то, на что должен надеяться… Следовательно, то, на что он надеется, лежит в прошлом, а то, что он вспоминает, лежит в будущем… Он постоянно очень близок к цели и в то же время находится от нее на расстоянии; сейчас он постигает то, что делает его несчастным, потому что сейчас у него это есть, или, исходя из его натуры, это именно то, что несколько лет назад сделало бы его счастливым, если бы он тогда это имел, таким образом, тогда он был несчастлив, потому что у него этого не было.

О да, этот парень меня раскусил. Самый несчастный человек. Почему тогда я так широко улыбаюсь, читая эти строки?

Воскресенье, днем, 28 фев. Я не поехал сегодня на студию. Решил показать «Хартленду», что я возмущен тем, как они со мной обращаются. Салли одобрила. Рано утром я оставил сообщение на офисном автоответчике, что не приеду. Причину не указал, но Олли и Хэл догадаются. Последний раз я пропустил запись в апреле прошлого года, когда у меня разболелся желудок. Стоит ли говорить, что себя я наказываю больше, чем их. Хэл будет слишком занят, чтобы задуматься о моем отсутствии, а Олли вообще не из тех, кто задумывается. Таким образом, день в размышлениях провожу я. Он тянется мучительно медленно. Я все время смотрю на часы и прикидываю, что сейчас делается на репетиции. Сейчас пять минут пятого и уже темно. Снаружи очень холодно, тонким слоем лежит снег. В газетах пишут, что в других районах страны ожидаются метели. Шикарные воскресные газеты полны эмоций и показного отчаяния. Страна словно переживает какой-то непомерный кризис уверенности, ПНП Национального Духа. Согласно опросу, проведенному институтом Гэллапа и опубликованному на прошлой неделе, восемьдесят процентов электората не удовлетворено деятельностью правительства. Согласно другому опросу, более сорока процентов молодежи считает, что в следующем десятилетии Британия станет еще более непригодной для жизни страной. Что, видимо, означает: они думают, что лейбористы проиграют следующие выборы, а если и выиграют, то это ничего не изменит. Мы превратились в нацию несчастных надеющихся.

И несчастных вспоминающих: судя по всему, не я один почувствовал, что смерть Бобби Мура напомнила всем о глубине нашего падения. В газетах полно ностальгических статей о нем и о Кубке мира 1966 года. На этой неделе мы третий раз подряд проиграли крикетный турнир команде Индии, что тоже не способствовало подъему национального духа. Индии! Когда я был мальчиком, крикетные матчи с Индией всегда воспринимались как ужасающе скучная перспектива, потому что неизменно оборачивались для Англии легкой победой.

Половина пятого. Репетиция к этому времени уже заканчивается, и актеры, прежде чем направиться в гримерную, торопливо едят в столовой. Рон Дикин всегда берет колбасу, яйцо и чипсы. Он клянется, что дома вообще не ест жареного, но колбаса, яйцо и чипсы соответствуют характеру папаши Дэвиса. В этом отношении он очень суеверен - однажды, когда на кухне кончилась колбаса, он впал в настоящую панику. Интересно, выбьет ли его из колеи мое сегодняшнее отсутствие? Актерам нравится, что я приезжаю на запись, их это вдохновляет. Боюсь, отсиживаясь дома, я наказываю не только себя, но и их.

Чем больше я об этом думаю, а я не могу думать ни о чем другом, тем хуже себя чувствую. Я изо всех сил сопротивляюсь мысли, что принял неверное решение, но меня неотвратимо влечет к такому выводу, словно засасывает в черную дыру. Короче говоря, я чувствую, как погружаюсь в одно из своих «состояний». Состояние, c'est moi

[19], как сказала бы Эми. И как я переживу остаток вечера? Я пристально смотрю на клавишу с надписью «HELP» на своей клавиатуре. Если бы она могла помочь.

Понедельник, утро, 1 марта. Вчера вечером, около 6.45, как раз когда Салли накрывала на стол к ужину, мои нервы не выдержали. Я выскочил из дома, на ходу прокричав Салли какое-то объяснение и не оставив ей времени обозвать меня дураком, задом вывел свой «супермобиль» из гаража, машина пошла юзом, ее бросало из стороны в сторону - я чуть не помял правое крыло о ворота, - и помчался на безумной скорости в Раммидж, куда прибыл как раз вовремя, чтобы еще успеть занять свое место в зале перед началом съемок.

Они прошли блестяще. Чудесная аудитория - тонкая и благодарная одновременно. Да и сценарий был неплох, без ложной скромности. Сюжет серии такой: Спрингфилды решают выставить свой дом на продажу, чтобы переехать подальше от Дэвисов, но Дэвисам об этом не говорят, потому что чувствуют неловкость, а Дэвисы невольно срывают их план, то заявляясь к ним, то совершая какие-то немыслимые поступки каждый раз, когда Спрингфилды показывают потенциальным покупателям дом. Зрителям все это очень понравилось. Думаю, многие из них сами хотели бы переехать, но не могут, потому что у них отрицательное право выкупа. Отрицательное право выкупа - это когда ваша закладная превышает стоимость дома. Об этом много пишут и говорят. Что-то вроде Патологии Рынка Недвижимости. Когда нечто подобное случается с вами, вам не до смеха, но если это случилось с Эдвардом и Присциллой, у вас есть шанс увидеть и смешную сторону ситуации. Иначе говоря, наблюдая за переживаниями и неудачами героев, вы сможете к собственной отрицательной закладной отнестись легче, тем более что в конце серии Спрингфилды смиряются с перспективой остаться на старом месте. Я часто ощущаю, что ситком оказывает на общество своеобразный терапевтический эффект.

Актеры чувствовали положительные флюиды, идущие от зрителей, и работали первоклассно. Пересъемок практически не было. Мы закончили в восемь тридцать. После записи все улыбались.

- Здравствуй, Пузан, - сказал Рон Дикин, - сегодня на репетиции нам тебя не хватало.

Я промямлил что-то насчет каких-то сложностей. Хэл недоуменно на меня посмотрел, но ничего не сказал. Изабел, ассистент режиссера, заметила, что я немного потерял - репетиция шла трудно, то и дело прерывалась, актеры ошибались.

- Но это всегда так, - закончила она. - Если репетиция идет как по маслу, можно не сомневаться, что запись превратится в кошмар. - (Изабел - несчастный надеющийся.) Олли не было: он позвонил и сказал, что дороги в его части света слишком скользкие. Несколько актеров из-за непогоды решили переночевать в Раммидже, поэтому мы все вместе пошли в бар. Народ расслаблялся с чувством хорошо выполненного долга, атмосфера дружеская, все шутили и ставили выпивку. Я испытывал к ним огромный прилив любви. Мы словно большая семья, а я в каком-то смысле ее глава. Без моих сценариев они никогда не встретились бы.

Уложив юного Марка спать в ближайшей гостинице, Саманта Хэнди пришла в бар, когда я уже уходил. Она мило мне улыбнулась, поэтому я тоже улыбнулся в ответ, довольный, что она, видимо, не затаила на меня обиды после нашего разговора недельной давности.

- О, вы уже уходите? - спросила она. - Хотите расстроить компанию?

- Вынужден, - ответил я. - Как ваш сценарий?

- Я собираюсь обсудить свою идею с агентом, - сказала она. - На следующей неделе у меня встреча с Джейком Эндикоттом. Он ведь ваш агент, да? Я упомянула, что знакома с вами, надеюсь, вы не против?

- Нет, конечно нет, - ответил я, подумав про себя: «Наглая сучка!» - Только поосторожней там с одеждой, - предостерег я.

Она как будто встревожилась:

- А что? У него пунктик насчет одежды?

- У него пунктик насчет красивых молодых женщин, - ответил я. - Я бы посоветовал прекрасный, длинный, бесформенный мешок для мусора.

Она засмеялась. Что ж, я ее предупредил. Джейк обезумеет, когда увидит эти сиськи. Лицо у нее тоже симпатичное, круглое, веснушчатое, с намеком на двойной подбородок, который как бы предваряет роскошные выпуклости, распирающие ее блузку. Она последовала моему совету и спросила Олли, нельзя ли ей почитать какие-нибудь сценарии, и он, по-видимому, дал ей на рецензию целую кипу. За этой молодой особой глаз да глаз нужен - во всех смыслах.

Домой по обледеневшей, пустынной дороге я ехал медленно и осторожно. Салли уже спала, когда я вернулся. Что-то в ее позе - как она лежала на спине, в складке ее губ - говорило: спать она легла, недовольная мной. Из-за того, что я нарушил свое решение не ездить на запись, или из-за моего стремительного бегства из дома, когда она как раз накрывала к ужину, или за езду по опасной дороге, или за все вместе, трудно сказать. Утром я узнал, что причина была совсем в другом. Очевидно, вчера, после того как я сказал ей, что не поеду, как обычно, в студию, она пригласила соседей на вечерний коктейль. Она утверждает, что предупредила меня, думаю, что так оно и было, хотя совершенно этого не помню. Тревожный факт. Ей пришлось снова звонить Уэбстерам и отменять приглашение. Что и говорить, ситуация неловкая. Они - зомби, голосующие за тори, но каждый год в сочельник приглашают нас на вечеринку с коктейлями, а мы никогда не приглашали их в ответ. (В тех редких случаях, когда я устраиваю прием, я часами корплю над списком гостей, мучась с выбором и пытаясь собрать интересных и подходящих друг другу собеседников. Уэбстеры в качестве кандидатов на эти сборища даже не рассматриваются, что, разумеется, не избавляет меня от тревоги, которая по мере приближения даты приема возрастает до степени истерики, что, в свою очередь, вынуждает меня как можно скорее забыться с помощью выпивки, едва прием начинается.) Поэтому вчерашний вечер мог бы немножко уравнять счет. Теперь придется пригласить их на ужин, чтобы загладить неловкость, так говорит Салли. Надеюсь, это пустая угроза. В любом случае я в опале. Вся эйфория от вчерашнего вечера улетучилась. Сегодня утром меня мучает колено, и я определенно потянул спину.

Понедельник, днем. Только что вернулся с физиотерапии. Я сказал Роланду про мышцу спины, но не уточнил, что потянул ее во время схватки с пакистанцем - билетным контролером в легчайшем весе. Роланд решил, что это очередная теннисная травма. На прошлой неделе я в теннис не играл, отчасти из-за погоды, отчасти из-за того, что после рассказа Руперта про Джо и Джин не хотел встречаться со своими постоянными партнерами. Роланд сделал мне классический массаж спины и ультразвук на колено. Когда он учился, главным в физиотерапии и был массаж, тут он настоящий мастер. Роланд любит свое дело, его руки - это его глаза, он по-своему чувствует самую суть вашей боли и мягко, но неуклонно эту боль устраняет. Дадли ему в подметки не годится.

Сегодня утром жена прочитала Роланду заметку из газеты - про новые записи телефонных разговоров Дианы, опубликованные в Австралии. Я сказал, что с трудом верится, будто эти разговоры были подслушаны случайно. Роланд так не считает. Оказывается, по ночам он слушает переговоры полиции на очень высоких частотах по своему портативному «Сони».

- Иногда я слушаю их часами, - сказал он. - Через наушники, лежа в постели. Прошлой ночью была облава на наркоманов в Эйнджелсайде. Производит впечатление.

Значит, Роланд тоже страдает от бессонницы. Должно быть, самое ужасное - это лежать слепому ночью без сна: тьма во тьме.

Депрессия тяжела не только сама по себе, дело в том, что ты знаешь - в мире есть множество людей, у которых гораздо больше причин пребывать в депрессии, чем у тебя, но эта мысль не только не излечивает от депрессии, а дает лишний повод презирать себя еще больше и, таким образом, погружаться в еще большую депрессию. Самая чистая форма депрессии - когда ты не можешь привести абсолютно никаких объяснений, почему ты в депрессии. Как говорит в «Или - или» Б., «человек, подавленный горем или заботами, знает, чем он огорчен или озабочен, но спросите меланхолика, что гнетет его, и он ответит: «И сам не знаю, не могу объяснить». В этой-то необъяснимости и лежит бесконечность меланхолии»

[20].

Я начинаю ориентироваться в этой своеобразной книге. Первую часть составляют сочинения А. - афоризмы, эссе (например, «Самый несчастный человек») и дневник под названием «Дневник обольстителя», который якобы опубликован А., но написан неким Йоханнесом. А. - молодой бездельник-интеллектуал, который страдает от депрессии, только он называет ее меланхолией и возводит ее в культ. В «Дневнике» Йоханнес описывает, как он соблазняет красивую невинную девушку, по имени Корделия, исключительно ради того, чтобы убедиться в своей неотразимости, а когда добивается успеха, бессердечно отталкивает ее:

Но теперь все кончено, и я не желаю более видеть ее… Теперь сопротивление перестало быть возможным… а лишь пока существует оно, и прекрасно любить. Как только оно прекращается, остается одна слабость и привычка.

Неясно, то ли А. просто нашел «Дневник обольстителя», то ли он сам его сочинил, или это его подлинная исповедь. В любом случае увлекательное чтение, хотя в нем нет никакого секса - в смысле описания самих актов. Зато здесь много написано о сексуальных чувствах. Вот, например:

Сегодня взор мой в первый раз остановился на ней. Говорят, что Морфей давит своей тяжестью на веки и они смежаются, - мой взор произвел на нее такое же действие. Глаза ее закрылись, но в душе поднялись и зашевелились смутные чувства и желания. Она более не видела моего взгляда, но чувствовала его всем своим существом. Глаза смыкаются, кругом настает ночь, а внутри нее - светлый день!

Возможно, именно так Джейк приманивает девиц.

Вторая часть «Или - или» состоит из нескольких длиннейших писем от Б. к А, полных нападок на жизненную философию А. и уговоров расстаться с меланхолией и взять себя в руки. Б., видимо, юрист или судья и счастливый семьянин. Вообще-то его можно назвать педантом, но проницательным педантом. Тот фрагмент про беспредельность меланхолии, который я уже цитировал, взят из его второго письма, озаглавленного «Гармоническое развитие эстетических и этических начал в человеческой личности», но в целом книга посвящена противопоставлению эстетического и этического. А. - эстет, Б. - этик, если есть такое слово. (Нет. Только что посмотрел. Тогда - моралист.) А говорит: или - или, неважно, что ты выбираешь, в любом случае ты пожалеешь о своем выборе. «Если ты женишься, ты об этом пожалеешь, если ты не женишься, ты об этом пожалеешь; женишься ты или не женишься, ты пожалеешь в обоих случаях», и так далее. (Соблазнил ли А Корделию в действительности, или это литературный вымысел - неизвестно, но А явно одержим этой идеей, а значит - и старик Сёрен тоже.) А так увлекается обольщением, потому что для него женитьба связана с выбором (о котором он неизбежно пожалеет), тогда как обольщение заставляет делать выбор кого-то другого, оставляя тебя свободным. Заполучив Корделию, Йоханнес начинал убеждать себя, что она не стоит того, чтобы ею обладать, и он волен оттолкнуть ее и вернуться к своей меланхолии. «Меланхолия - самая верная из моих бывших возлюбленных, - говорит он. - Что ж удивляться, что я отвечаю ей взаимностью?»

Б. говорит, что ты должен выбирать. Выбор - это этический акт. Б. защищает брак Нападает на меланхолию. «Меланхолия - это великий грех, ничуть не меньший, чем любой другой, ибо она означает отказ желать глубоко и искренне, а это отец всех грехов». Но по доброте душевной он все же добавляет: «Я… охотно соглашаюсь, что в известном смысле меланхолия не совсем дурной признак, так как поражает обыкновенно лишь наиболее одаренные натуры». Но Б. ничуть не сомневается, что этическое выше эстетического. «Человек, который живет по законам этики, видит себя, знает себя, пропитывает всю свою сущность своим сознанием, не позволяет смутным мыслям одолевать себя, не поддается искушению… Он себя знает». Или она. Салли этический тип, тогда как я - эстетический, правда, я верю в брак, так что не до конца укладываюсь в схему. И какова точка зрения самого Кьеркегора? Он А. или Б., или оба вместе, или ни тот ни другой? Ты должен выбирать между философиями А. и Б., или, что бы ты ни выбрал, все равно пожалеешь?

Чтение Кьеркегора напоминает полет сквозь густые облака. Время от времени появляется просвет, и на мгновение тебе открывается ярко освещенный участок земли, а затем тебя снова окутывает крутящаяся серая мгла, и никакого, к черту, намека, где ты находишься.

Понедельник, вечер. В энциклопедии, куда я только что заглянул, сказано, что Кьеркегор считал: этическое и эстетическое - всего лишь ступени на пути к полному просветлению, а именно - религиозному. Этическое вроде бы выше эстетического, но потом и оно оказывается не самым главным. И в конце концов вам приходится сдаться на милость Божью. Это мне не слишком понравилось. Но, совершая данный «прыжок», человек «окончательно выбирает себя». Навязчивая, волнующая фраза. Как ты можешь выбрать себя, если ты уже - ты? На первый взгляд, полная чепуха, однако у меня есть слабая догадка, что бы это могло значить.

Салли дала понять, что по-прежнему на меня сердита, отказавшись сегодня вечером смотреть «Соседей» под предлогом, что у нее полно дел. Обычно в девять часов мы садимся смотреть очередную серию вместе - это вечерний ритуал понедельника, эфирного дня «Соседей». Занятно, но как бы хорошо ты ни был знаком с материалом до показа - писал сценарий, ходил на репетиции, присутствовал на съемках и видел окончательный вариант монтажа на кассете, - дома, по телевизору он всегда воспринимается по-другому. Сознание того, что в эту самую минуту миллионы людей смотрят вместе с вами ваше творение - и впервые, - каким-то чудом преображает его. Слишком поздно что-либо менять или останавливать, и это придает переживанию некую остроту. Напоминает атмосферу театральной премьеры. Каждый понедельник вечером, едва заканчивается последний рекламный ролик и звучит знакомая вступительная мелодия и идут начальные титры, я чувствую, что мой пульс учащается. Ловлю себя на нелепом ощущении: я мысленно погоняю актеров, словно они играют живьем, внутренне призываю их выжать максимум из реплик и комических ситуаций, хотя разумом понимаю, что все - каждый слог или пауза, каждый интонационный нюанс или жест, а также отклик аудитории в студии - зафиксировано и не подлежит изменению.

Салли уже несколько лет не читает черновиков моих сценариев - или, возможно, я перестал их ей показывать, какая разница. Ей никогда особенно не нравилась основная идея «Соседей», она считала, что ничего из этого не выйдет. Когда же успех сериала стал бешено расти, она, конечно, была очень рада за меня, ну, и тому, конечно, что потоком хлынули деньги, словно мы нашли у себя на заднем дворе нефть. Но, что характерно, это ничуть не поколебало ее веры в собственную правоту. Потом на нее навалилось так много работы, что просто не оставалось ни времени, ни сил на чтение сценариев, и я прекратил ее этим беспокоить. Мне гораздо интереснее, когда она смотрит программу, не зная, что будет дальше. Это дает мне представление о том, как реагируют остальные 12 999 999 зрителей, если я умножу ее реакцию примерно на восемь. Когда Салли хмыкает, могу держать пари, что по всей стране люди падают от смеха со стульев. Но сегодня вечером мне пришлось просидеть всю передачу в одиночестве, в угрюмом молчании.

Вторник, днем, 2 марта. Сегодня был у Александры. Она простужена, у нее заложен нос, и она все время сморкается - кажется, будто кто-то учится играть на трубе.

- Прошу прощения, что говорю об этом, - начал я, - но вы наживете себе синусит, если будете так сморкаться. Одно время я ходил к преподавательнице йоги, которая показала мне, как очищать нос: каждую ноздрю по очереди.

И продемонстрировал, зажав пальцем сначала одну, потом другую. Александра слабо улыбнулась и поблагодарила за совет. Это единственное, что я вынес из йоги. Как сморкаться.

Александра спросила, как прошла у меня неделя. Я поведал о туманном будущем «Соседей». Она спросила, что я собираюсь делать.

- Не знаю, - ответил я. - Знаю только, что, как бы ни поступил, все равно пожалею. Если выведу Присциллу из сценария - я об этом пожалею, если позволю сделать это кому-то другому - тоже пожалею. Я читаю Кьеркегора, - добавил я, думая, что это произведет на Александру впечатление, но она не отреагировала. Возможно, не услышала: в тот момент, когда я произносил «Кьеркегора», она опять сморкалась.

- Вы заранее предрешаете исход дела, - сказала она. - Настраиваете себя на неудачу.

- Я всего лишь смотрю в лицо фактам, - ответил я. - Моя нерешительность - она не лечится, как говорится. Возьмем прошедшие выходные. - И я рассказал о своих терзаниях - пойти или не пойти на съемки.

- Но ведь в конце концов вы приняли решение, - заметила Александра. - Вы поехали на студию. Вы сожалеете об этом?

- Да, потому что подвел Салли.

- Вы не знали, что она пригласила ваших соседей.

- Нет, но я должен был слушать, когда она мне говорила. И вообще, я знаю, что она все равно не одобрила бы моей поездки на студию, например, из-за погоды, именно поэтому я выскочил из дома, прежде чем она успела отговорить меня. Я в конце концов узнал бы, что к нам должны прийти Уэбстеры, если бы дал ей такую возможность.

- И в этом случае вы б остались?

- Конечно.

- Вам бы этого хотелось?

Я на мгновение задумался и ответил:

- Нет.

Мы оба рассмеялись, с какой-то ноткой отчаяния в голосе.

Неужели я действительно в отчаянии? Нет, ничего подобного. Скорее это то, что Б. называет сомнениями. Он различает отчаяние и сомнение. Отчаяние лучше, потому что оно подразумевает выбор. «Итак, выбирай отчаяние: отчаяние само по себе есть уже выбор, так как, не выбирая, можно лишь сомневаться, а не отчаиваться; отчаиваясь, уже выбираешь, и выбираешь самого себя, не в смысле временного, случайного индивидуума, каким ты являешься в своей природной непосредственности, но в своем вечном, неизменном значении человека». Звучит красиво, но неужели можно выбрать отчаяние и не хотеть превзойти себя? Сможешь ли ты просто принять отчаяние, жить в нем, гордиться им, радоваться ему?

Б. говорит, что в одном он согласен с А.: если ты поэт, то обречен быть несчастным, потому что поэт «живет как бы в потемках; причиной то, что отчаяние его не доведено до конца, что душа его вечно трепещет в отчаянии, а дух тщетно стремится к просветлению». Так что, похоже, вы можете дрожать от отчаяния, хотя вы его не выбирали. Это мое состояние? Применимо ли оно не только к существованию поэта, но и к существованию сценариста?

Филип Ларкин знал все о таком отчаянии. Я только что прочитал «Мистера Блини»:

Но если ветер без пощады гнал

По небу облака над ним, а он лежал

На смятых простынях и, домом их считая,

Смеялся и от страха весь дрожал,

Что суть свою мы жизнью раскрываем

И что, к ее исходу щеголяя

Одним лишь фобом, взятым напрокат, -

На что ему рассчитывать, не знаю.

Здесь есть все: «Дрожал… страх…».

На мысль о Ларкине меня навела сегодняшняя газета, где я прочитал, что в его биографии, написанной Эндрю Моушеном, которая сейчас готовится к печати, он предстает в еще худшем свете, чем в недавней публикации его писем. «Писем» я не читал и не собираюсь. И новую биографию читать не собираюсь. Ларкин мой любимый современный поэт (практически единственный, которого я, честно говоря, понимаю), и мне совершенно неинтересно знать, как его мешают с грязью. Кажется, он имел обыкновение заканчивать телефонные разговоры с Кингсли Эмисом, посылая ОКСФАМ к такой-то матери. Я согласен, что есть вещи и похуже, чем материть ОКСФАМ, например, на деле пакостить этой организации, как те вооруженные бандиты, что крадут помощь, предназначенную для голодающих женщин и детей, но все же почему ему хотелось произносить такие нелепые слова? Я достал свою благотворительную чековую книжку и послал ОКСФАМу 50 фунтов. Я сделал это за Филипа Ларкина. Морин тоже собирала индульгенции и переводила их на своего умершего дедушку. Однажды она все мне объяснила про чистилище и временное наказание - в жизни не слышал большей чепухи. Морин Каванаг. Интересно, что с ней стало. Интересно, где она сейчас.

Среда, 3 марта, поздно. Сегодня вечером я познакомился с незаконным обитателем нашего крыльца. Вот как это произошло.

Мы с Эми отправились в Национальный театр посмотреть «Инспектор пришел». Блистательная постановка в потрясающих сюрреалистических декорациях, играется без антракта, словно смотришь сон. До этого я не слишком высоко ценил Пристли, но сегодня он показался мне так же хорош, как старик Софокл. Даже Эми увлеклась - впервые она не пыталась за ужином подбирать для пьесы других актеров. Мы поужинали в «Овации», заказав одни закуски - они всегда лучше основных блюд. Эми взяла две, а я - три. И выпили бутылочку «сансерра». Нам надо было многое обсудить помимо пьесы: мои проблемы с «Хартлендом» и последний конфликт Эми с Зельдой. Эми нашла при стирке в кармане школьной блузки Зельды таблетку, и теперь боится, что это либо «экстази», либо противозачаточное. Неизвестно, что хуже, но она не посмела спросить об этом девочку, боясь обвинений в слежке. Из своей огромной, раздутой торбы она выудила конверт-авиа с запечатанной в нем таблеткой и вытряхнула ее на мою пирожковую тарелку для освидетельствования. Я сказал, что она похожа на «холодок», и предложил пососать, чтобы убедиться. Положил ее в рот и понял, что прав. Сначала Эми вздохнула с огромным облегчением. Потом, нахмурясь, сказала:

- А чего это она волнуется из-за плохого запаха изо рта? С мальчиками целуется?

- А ты не целовалась в ее возрасте? - спросил я. На что она ответила:

- Да, но не засовывая языки друг другу в глотку, как делают сейчас.

- Мы тоже так делали, - признался я, - это называлось французским поцелуем.

- Между прочим, теперь через это можно подхватить СПИД, - заявила Эми. Я возразил, что вряд ли, хотя точно не знаю.

Потом я поведал ей про четырнадцатый пункт. Она сказала, что это возмутительно, и посоветовала уволить Джейка и оспорить контракт в Писательской гильдии. Я сказал, что смена агента проблемы не решит и что адвокат Джейка уже проверил контракт и он неуязвим. «Merde», - отозвалась Эми. Мы обсудили разные идеи удаления Присциллы из сериала, которые становились все более и более игривыми по мере того, как уровень вина в бутылке падал: Присциллу востребовал ее бывший муж, которого она считала умершим и о котором она не сказала Эдварду, когда выходила за него; Присцилла сделала операцию по перемене пола; Присциллу похитили космические пришельцы… Я по-прежнему считаю, что наилучший выход для Присциллы - умереть в последней серии нынешнего блока, но Эми нисколько не удивилась, что Олли и Хэл это забраковали.

- Только не смерть, дорогой, все что угодно, но только не смерть.

Я назвал ее реакцию слишком бурной.

- О боже, ты говоришь совсем как Карл, - сказала Эми.

Эта реплика приоткрыла завесу тайны над тем, что происходит между Эми и ее психоаналитиком. Обычно она скрытничает насчет их отношений. Я знаю только, что по рабочим дням ровно в девять утра она приезжает в его офис, он выходит в приемную и здоровается, она первой входит в кабинет и ложится на кушетку, он садится рядом, и Эми говорит на протяжении пятидесяти минут. Здесь не нужно готовить тему заранее, лежишь и распространяешься обо всем, что взбредет на ум. Я как-то спросил Эми, что происходит, если ничего стоящего в голову не приходит, и она ответила, что тогда молчишь. Теоретически она может промолчать все пятьдесят минут, и Карл все равно получит свой гонорар; но с Эми, насколько я ее знаю, такое вряд ли случится.

Из театра мы вышли около одиннадцати. Я посадил Эми в такси и пошел домой пешком, чтобы размять любимое колено. Роланд говорит, что я должен каждый день гулять хотя бы полчаса. Люблю пройтись по мосту Ватерлоо, особенно ночью, когда все подсвечено: Биг-Бен и здание Парламента на западе, купол собора Св. Павла и острые, как спицы, шпили других церквей Рена на востоке, мне нравится красный огонек на самом верху административной высотки Кэнэри-Уорф, подмигивающий на горизонте. С моста Ватерлоо Лондон по-прежнему кажется великим городом. Разочарование наступает, когда вы сворачиваете на Стрэнд и обнаруживаете, что у дверей всех магазинов расположились жильцы, закутанные в пледы, как мумии в музее.

Я как-то не подумал, что и мой приятель окажется на месте, возможно, я забыл о его существовании, потому что видел его только пару раз, да и то на экране монитора далеко за полночь. Он сидел у стены при входе, по пояс в спальном мешке, и курил самокрутку. Я сказал:

- Давайте идите отсюда, здесь нельзя спать.

Он посмотрел на меня, отбросив назад длинную прядь жидких рыжих волос. На вид я бы дал ему лет семнадцать. Точно не скажу. На подбородке у него пробивалась рыжеватая щетина.

- Я не спал, - возразил он.

- Я видел, как вы спали здесь раньше, - сказал я. - Идите отсюда.

- Почему? - спросил он. - Я ничего плохого не делаю. - Он подтянул внутри мешка колени, словно давая мне возможность пройти.

- Это частное владение, - заметил я.

- Частная собственность - это воровство, - заявил он с хитрой усмешечкой, словно испытывая меня.

- Ну-ну, - проговорил я, скрывая под сарказмом удивление, - бродячий марксист. Дальше что?

- Это не Маркс сказал, - объяснил парень. - Пруд, а не он. - Во всяком случае, мне так послышалось.

- Что за пруд? - спросил я.

Его взгляд моментально затуманился, и парень упрямо помотал головой.

- Не знаю, но это был не Маркс. Я смотрел в словаре.

- Все в порядке, сэр?

Я обернулся. Разрази меня гром, если у меня за спиной не стояло двое полицейских. Они материализовались, словно в ответ на мысленную молитву. Если оставить в стороне, что сейчас они мне были не нужны. Точнее, не сейчас. Не в этот самый момент. Я с удивлением ощутил непонятное нежелание отдавать юнца в руки представителей закона. Думаю, они просто увели бы его отсюда, но времени на размышления не было. Решение пришло в долю секунды.

- Все в порядке, офицер, - сказал я полицейскому, который обратился ко мне. - Я его знаю.

Молодой человек тем временем поднялся и деловито скатывал спальный мешок

- Вы здесь живете, сэр? - поинтересовался полицейский. Я предъявил ключи, с излишней готовностью демонстрируя право собственника. В этот момент рация, висевшая на груди второго полисмена, заскрипела, затрещала, и оттуда донеслось сообщение о сигнализации, сработавшей на Лисл-стрит, и блюстители порядка, сказав мне еще несколько слов, удалились, шагая в ногу.

- Спасибо, - сказал парень.

Я посмотрел на него, уже сожалея о своем решении. («Если ты сдашь его полиции, ты об этом пожалеешь, если ты не сдашь его полиции, ты об этом пожалеешь, сдашь или не сдашь его, ты пожалеешь все равно…») У меня было сильное искушение прогнать его, острейшее, но, глянув вдоль улицы, я увидел, что полицейские наблюдают за мной от угла.

- Думаю, вам лучше на несколько минут войти, - предложил я.

Он с подозрением посмотрел на меня из-под пряди волос.

- Вы не псих, нет? - спросил он.

- Господи боже, нет, - ответил я.

Поиск по сайту: