ВВЕДЕНИЕ. (ключ к пониманию спиритического учения)

(ключ к пониманию спиритического учения)

I

Для новых вещей нужны и новые слова, во имя ясности и во избежание неизбежного смешенья многих значений одного и того же слова. Слова "спиритуальный", "спиритуалист", "спиритуализм" имеют значение вполне определённое; придать им значение новое, чтобы приложить их к Учению Духов, - значит умножить и без того многочисленные двусмысленности. В самом деле, спиритуализм есть противоположность матерьялизму; всякий верящий, что в нём есть нечто иное, помимо материи, есть спиритуалист; но из этого не следует, что он верит в существование духов или в их сношения с видимым миром. Вместо слов "спиритуальный", "спиритуализм" мы употребляем слова "спирит", "спиритический" и "спиритизм", форма которых напоминает об их происхождении и коренном смысле, сообщая им также преимущество, даваемое совершенной понятностью, и тем самым за словом "спиритуализм" сохраняется присущее ему значение. Мы, стало быть, скажем, что спиритическое учение, или спиритизм, имеет своей основой отношения мира матерьяльного с духами, или существами мира незримого. Сторонники спиритизма будут спиритами, или, если угодно, спиритистами.¹
Как частная особенность "Книга Духов" содержит "спиритическое" учение; как общее же направление она связывается с учением "спиритуалистическим", одной из ступеней которого она является. Такова причина, в силу которой данная книга перед заглавием своим имеет слова: "спиритуалистическая философия".

II

Есть и другое слово, один из краеугольных камней всего нравственного Учения, по которому равно важно договориться, чтобы полностью понимать друг друга, потому что оно является, из-за отсутствия у него вполне определённого значения, предметом бесконечных прений, - это слово душа. Разногласие мнений по поводу природы души происходит от частичного применения, которое каждый даёт этому слову. При языке совершенном, где каждая идея имела бы своё представительство через посредство определённого ей слова, можно было бы избежать многих споров: при одном слове на каждую вещь все могли б без труда понять друг друга.
Согласно одним, душа есть начало матерьяльной органической жизни; она ни в коей мере не имеет самобытия и прекращается вместе с жизнью; это чистейший матерьялизм. В этом смысле, сравнения ради, говорят они о разбитой скрипке, не издающей более музыкального звука, что у неё нет души. Согласно этому мнению, душа-де является неким следствием, а не причиной.
Другие думают, будто душа есть разумное начало, вселенский деятель, частицу коего приемлет в себя каждое существо. Согласно им, во всей Вселенной есть якобы лишь одна душа, распределяющая искры своего огня среди различных разумных существ при их жизни; после же смерти всякая искра возвращается к общему источнику, в коем она сливается с единым целым, наподобие того как ручьи и реки возвращаются в море, из которого они вышли. Это мнение отличается от предыдущего тем, что по этой гипотезе в нас есть ещё нечто помимо материи и что остаётся что-то и после смерти; но это почти всё равно, как если бы ничего и не оставалось, поскольку, не обладая более индивидуальностью, мы б не имели более и самосознания. По этому мнению вселенская душа была бы Богом, а всякое существо частицей Божества; это одна из разновидностей пантеизма.
Наконец, согласно третьим, душа есть существо нравственное, отличное и независимое от материи, сохраняющее индивидуальность свою и после смерти. Такое понимание, бесспорно, является наиболее универсальным, потому что под тем названием или иным, идея этого существа, переживающего тело, является инстинктивной верой, которая независима от уровня образования и встречается у всех народов, какой бы ни была степень их цивилизованности. Это учение, согласно которому душа есть причина, а не следствие, есть учение спиритуалистов.
Не обсуждая достоинств этих мнений и принимая во внимание лишь терминологическую сторону предмета, мы скажем, что эти три употребления слова "душа" составляют три различных идеи, каждая из которых требует для своего выражения особого слова. Слово это имеет, стало быть, три значения, и каждое из них, со своей точки зрения, несёт свой смысл в определении, им даваемом; повинен, значит, язык, дающий лишь одно слово на три идеи. Чтобы избежать всякой двусмысленности, следовало бы ограничить значение слова "душа" одною из этих трёх идей - выбор безразличен, главное в том, чтобы понимать друг друга, а это - дело условности. Мы считаем более логичным принять это слово в его самом общеупотребительном значении; и поэтому душою мы называем нематерьяльное и индивидуальное существо, в нас находящееся и переживающее тело после его смерти. Будь даже существо это всего лишь плодом воображения, всё равно для обозначения его потребовалось бы слово, коль скоро есть сама идея этого понятия.
Из-за отсутствия особого слова для каждого из двух других понятий, мы называем жизненным началом принцип матерьяльной и органической жизни, каков бы ни был его источник, для всех живых существ, от растений до человека. Поскольку жизнь может существовать и при отсутствии мыслительной способности, то жизненное начало есть вещь от души отличная и независимая. Слово "жизненность" не выразило бы этой же самой идеи. Для одних жизненное начало есть свойство материи, некое следствие, коие производится, когда материя находится в определённо данных обстоятельствах; согласно другим, и это самая общая идея, оно заключается в неком особом флюиде, разлитом во всей Вселенной и от коего всякое существо поглощает при жизни и усваивает себе некоторую часть, наподобие неживых тел, поглощающих свет; это был бы тогда жизненный флюид, который, согласно некоторым мнениям, есть не что иное, как электрический животный флюид, называемый также магнетическим флюидом, нервным флюидом.
Как бы то ни было, есть факты, отрицать которые невозможно, ибо они являются результатом наблюдения. И это то, что органические существа содержат в себе некую внутреннюю силу, производящую явление жизни, покуда сила эта существует; что матерьяльная жизнь обща для всех органических существ и независима от ума и мысли; что ум и мысль суть способности, присущие некоторым родам органических существ; наконец, что среди органических существ, одарённых умом и мыслью, есть такой род, который одарён и особым нравственным чувством, дающим ему неоспоримое превосходство над другими, это - род человеческий.
Понятно, что при всей многозначности слово "душа" не исключает ни матерьялизма, ни пантеизма. Сам спиритуалист может вполне понимать душу согласно одному или другому из этих двух определений, без ущерба в отношении отдельного нематерьяльного существа, которому он в таком случае даст какое-либо иное название. Таким образом, слово это не является носителем одного взгляда; оно неуловимый и неопределённый символ, с которым каждый обходится по своему усмотрению; отсюда исток такого множества нескончаемых споров.
Путаницы можно было бы также избежать, если, пользуясь во всех трёх случаях словом "душа", добавлять к нему определяющее его прилагательное, которое специализировало бы как точку зрения, с коей слово это рассматривают, так и употребление, ему даваемое. Тогда это родовое, корневое слово, представляющее одновременно принцип матерьяльной жизни, ума и нравственного чувства, различалось бы, как различают, например, газы, добавляя к слову "газ" определительные слова "водород", "кислород" или "азот". Можно, стало быть, сказать, что самое лучшее определение - это жизненная душа для принципа матерьяльной жизни, разумная душа для умственного принципа и спиритическая душа для принципа нашей индивидуальности после смерти. Как можно видеть, всё это вопрос сугубо терминологический, хотя и очень важный: без знания его здесь нельзя понять друг друга. Согласно сему, жизненная душа обща всем органическим существам: растениям, животным и людям; душа разумная была бы достоянием животных и людей, а душа спиритическая принадлежала бы одному человеку.
Мы полагали, что нам должно тем более настаивать на этих объяснениях, что спиритическое Учение естественно покоится на существовании в нас некоего существа, независимого от материи и переживающего тело; поскольку слово "душа" часто встречается в этом сочинении, было крайне важно определить тот смысл, который мы придаём ему, дабы избежать всякого превратного понимания.
Перейдём теперь к главному предмету этого предварительного наставления.

III

Спиритическое Учение, как и всё новое, имеет своих сторонников и своих противников. Мы сейчас попытаемся ответить на некоторые из возражений этих последних, анализируя весомость движущих ими побуждений, но не имеем притязаний убедить всех, ибо есть люди, считающие, будто знание - исключительно их достояние. Мы обращаемся к людям доброй воли, людям без предвзятых идей или, во всяком случае, непредубеждённым, но искренно желающим просвещения, и мы покажем им, что большинство возражений, выдвигаемых против Учения, происходит от неполного наблюдения фактов и суждения, составленного с избытком лёгкости и поспешности.
Прежде всего в немногих словах напомним о поступательно нарастающем характере явлений, давших рождение этому Учению.
Первым наблюдавшимся фактом было приведение в движение различных объектов; его просторечно обозначили названием вертящихся столов или пляски столов. Это явление, которое, по-видимому, сперва наблюдалось в Америке или, скорее, возобновилось в этой стране, - ибо история показывает, что в действительности оно восходит к самой глубокой древности, - сопровождалось необычными звуками и стуками, появлявшимися безо всякой видимой причины. Оттуда это явление быстро распространилось в Европу и другие части света, вызвав поначалу много недоверия, но умножение опытов вскоре не позволило сомневаться более в его реальности.
Если бы это явление ограничивалось движениями матерьяльных предметов, то оно могло бы объясняться какой-нибудь чисто физической причиной. Мы далеки от того, чтобы знать все оккультные силы природы или все свойства тех, коие нам известны; электричество, между тем, каждый день до бесконечности умножает ресурсы, доставляемые человеку, и, по всей видимости, должно озарить науку светом нового знания. Нет, стало быть, ничего невозможного в том, что электричество, видоизменённое некоторыми обстоятельствами, или какой иной неведомый фактор не оказались бы причиною этого движения. Когда собирается несколько человек, то действие силы тем увеличивается, что, видимо, должно бы поддержать эту теорию, ибо можно было бы рассматривать такое собрание как некоторую многочастную батарею, мощность которой прямо пропорциональна числу элементов.²
Круговое движение не имело в себе ничего чрезвычайного: оно существует в природе; все звёзды движутся по кругу, и мы могли бы, значит, в малом масштабе иметь отражение общего движения Вселенной или, вернее сказать, некая не известная до сей поры причина могла при определённых условиях случайно произвести для малых предметов некий ток, аналогичный тому, который приводит в движение миры.
Но движение не всегда было круговым; оно зачастую бывало скачкообразным, беспорядочным, предмет с силою сотрясался, переворачивался, уносился в каком-либо направлении и, вопреки всем законам статики, отрывался от земли и зависал в воздухе. В этих фактах ещё нет ничего, что не могло бы объясниться действием некоего невидимого физического фактора. Разве не видим мы, как электричество опрокидывает здания, вырывает с корнем деревья, отбрасывает вдаль самые тяжёлые тела, притягивает их или отталкивает?³
Необычные звуки, стуки, если предположить, что они не являются одним из обычных следствий растяжения древесины или какой иной случайной причины, вполне могли быть произведены накоплением скрытого флюида: разве электричество не производит самых сильных звуков?
До сего предела всё, как видно, может войти в разряд чисто физических и физиологических фактов. Не выходя даже из данного круга идей, можно убедиться, что во всём этом имелся предмет для серьёзных исследований, достойных того, чтобы привлечь к себе внимание учёных. Почему же этого не произошло? Затруднительно сказать, но, должно быть, это связано с причинами, коие среди тысячи подобных фактов доказывают ветреность ума человеческого. Прежде всего, сама по себе обыденность главного предмета, послужившего основою для первых опытов, не может, видимо, не быть принята здесь во внимание. Какого только влияния одно отдельное слово ни имело порой на вещи самые серьёзные! Несмотря на то, что движение могло быть сообщено любому другому предмету, мысль о столах возобладала несомненно потому, что это был предмет самый удобный, и потому, что люди естественным образом садились более вокруг стола, нежели вокруг какой иной мебели. И люди незаурядные, надо сказать, порою настолько инфантильны, что нет ничего невозможного в том, что некоторые избранные умы сочли ниже своего достоинства заниматься тем, что было принято называть пляскою столов. Вероятно даже, что если бы феномен, обнаруженный Гальвани, наблюдался людьми заурядными и оставался бы обозначаем неким бурлескным названием, то он бы всё ещё находился бок о бок с волшебною палочкой. Какой бы, в самом деле, учёный не почувствовал себя оскорблённым и униженным, занимаясь пляскою лягушек?⁴
Некоторые из них, однако, достаточно скромны, чтобы признать, что природа вполне могла ещё не сказать им своего последнего слова, и пожелали, для очистки совести, в том убедиться; но случилось так, что феномен не всегда отвечал их ожиданиям, и из-за того, что он не всё время производился по их воле и согласно их способу экспериментирования, они рассудили, что это даёт им основание отрицать его; но, несмотря на их вето, столы, поскольку столы существуют, продолжают вертеться, и мы можем сказать вместе с Галилеем: "И всё-таки они вертятся!" Скажем больше того: факты настолько умножились, что имеют сегодня права гражданства, и дело лишь за тем, чтобы найти им рациональное объяснение.
Можно ли заключить что-либо против реальности феномена из того, что он не производится всегда одинаковым образом по воле и требованиям наблюдателя? Разве феномены электричества и химии не подчинены некоторым условиям, и должно ли их отрицать, если они не производятся вне этих условий? Стало быть, стоит ли удивляться тому, что феномен перемещения предметов человеческим флюидом так же имел бы свои условия, которые делают его возможным, и что он прекращает производиться, когда наблюдатель, становясь на свою собственную точку зрения, претендует, будто он заставит неведомое явление идти по ходу своего каприза или подчинит его законам явлений известных, не считаясь с тем, что для новых фактов могут и должны быть новые законы? А для того, чтобы познать эти законы, нужно изучить обстоятельства, при которых производятся эти явления, и такое изучение может быть плодом лишь тщательного, внимательного и зачастую очень долгого наблюдения.
Но, возражают некоторые, в этом часто есть очевидный обман. Мы прежде спросим у них, вполне ли они уверены в том, что в этом есть обман, и не приняли ль они за таковой действия или явления, в которых они ничего не поняли, почти как тот крестьянин, принявший учёного профессора физики, проделывавшего перед ним свои опыты, за некоего ловкого фокусника? Предположим даже, что обман иногда мог иметь место, но разве это причина, чтобы вообще отрицать сам факт? Должно ли отрицать физику потому только, что есть фокусники, украшающие себя званием физиков? Следует, однако, учитывать характер лиц, производящих явления, и интерес, который они могут иметь в результате обмана. Могло ли это быть шуткою? Вполне можно позабавиться одну минуту, две, но шутка, бесконечно затянувшаяся, была бы столь же докучлива для мистификатора, как и для мистифицируемого. Впрочем, в такой мистификации, распространяющейся с одного края света в другой и среди лиц самых серьёзных, самых уважаемых и просвещённых, было бы нечто по меньшей мере настолько же чрезвычайное, как и сам феномен, о котором у нас идёт речь.

IV

Если бы явления, нас занимающие, ограничивались только движением предметов, они остались бы, как мы сказали, в области физических наук; но это совершенно не так: им было уготовано поставить нас на путь фактов странного порядка. Некто, мы не знаем через какое наитие, решил, что открыл в импульсе, сообщаемом предметам, не только производное слепой механической силы, но и присутствие в этом движении вмешательства некой разумной причины. Открытие этого пути было совершенно новым полем для наблюдений; словно какая-то завеса приподнялась над многими тайнами. Присутствует ли здесь на самом деле некая разумная сила? Вот в чём вопрос. Если эта сила существует, то какова она, какова её природа, каков её источник? Надстоит ли она человечеству? Вот другие вопросы, вытекающие из первого.
Первые разумные проявления наблюдались с помощью столов, приподнимающихся и отстукивающих ножкою определённое число ударов и отвечающих таким образом через "да" или "нет", согласно договорённости, на заданный вопрос. До сего предела нет ничего безусловно убедительного для скептиков, ибо можно верить в действие случая. Затем были получены более развёрнутые ответы посредством букв алфавита: подвижный предмет выстукивал число ударов, соответствовавших порядковому номеру каждой буквы, и таким образом удавалось составлять слова и фразы, отвечающие на заданные вопросы. Правильность ответов, их увязанность с вопросом вызвали изумление. Таинственное существо, отвечавшее таким образом, будучи спрошено о своей природе, заявило, что оно является духом или гением, назвало своё имя и сообщило различные сведения на свой счёт. Последнее обстоятельство настолько важно, что заслуживает того, чтобы его отметить. Никто, стало быть, не воображал, что духи были средством объяснения феномена: это сам феномен так назвал себя. В точных науках часто создают гипотезы, чтобы иметь основу для рассуждения, чего, однако, ни в коей мере не было в данном случае.
Вышеуказанный способ переписки был громоздок и неудобен. Опять-таки дух - и это ещё одно обстоятельство, достойное внимания - указал иной способ. Именно одно из этих незримых существ подало совет прикрепить карандаш к корзинке или к какому иному предмету. Корзинка эта, поставленная на лист бумаги, задвигалась под действием той же самой скрытой силы, коия приводит в движение столы; но, вместо простого равномерного движения, карандаш стал сам выводить буквы, составляющие слова, фразы и целые послания на многих страницах, где разрабатываются самые высокие вопросы философии, морали, метафизики, психологии и т.п., и происходило это с тою же быстротой, как если бы писали рукою.
Совет этот был подан одновременно в Америке, во Франции и в других странах. Вот в каких выражениях он был дан в Париже 10 июня 1853 года одному из самых ревностных приверженцев Учения, который уже несколько лет, начиная с 1849 года, занимался вызыванием духов: "Возьми в соседней комнате маленькую корзинку; прикрепи к ней карандаш; поставь его на бумагу положи пальцы на край листа." И несколькими минутами позже корзинка задвигалась, и карандаш очень разборчиво написал такую фразу: "То, что я говорю вам, я категорически запрещаю говорить кому бы то ни было ещё; начните писать, и я скажу больше."
Поскольку предмет, к которому прилаживают карандаш, является всего лишь орудием, то природа его и форма совершенно безразличны; изыскивались наиболее удобные средства; и вот многие пользуются небольшой дощечкой.
Корзинка или дощечка может быть приведена в движение лишь под влиянием некоторых лиц, одарённых на этот счёт особой способностью (или силою) и которых называют медиумами, т.е. посредниками между духами и людьми ("медиум" лат. - "среда"). Условия, дающие эту способность, связаны с причинами одновременно физическими и моральными, ещё недостаточно известными, ибо медиумы бывают всех возрастов, обоих полов и на всех ступенях умственного развития. Способность эта, однако, развивается упражнением.

V

Позднее обнаружили, что корзинка и дощечка в действительности составляют лишь продленье руки, надставку к ней, и медиум, непосредственно взяв в руку карандаш, начал писать, движимый каким-то невольным и почти лихорадочным побужденьем. Благодаря этому способу сообщения стали более быстрыми, более лёгкими и полными; сегодня способ этот самый распространённый, тем более что число лиц, одарённых этой способностью, очень значительно и ежедневно умножается. Опыт позволил узнать много других разновидностей медиумической способности, и стало известно, что сообщения равно могли иметь место посредством слова, слуха, зрения, прикосновения и т. д. и даже прямого письма духов, т.е. без содействия руки медиума или карандаша.
Когда факт был установлен, то оставалось определить такой важный пункт, как роль медиума в ответах и доля, которую он механически и морально мог в них принять. Два главных обстоятельства, кои не смогли ускользнуть от внимательного наблюдателя, могут решить вопрос. Первое - это манера, которою корзинка движется под влиянием медиума через одно наложение пальцев на край бумаги; анализ показывает невозможность какого-либо управления. Эта невозможность делается особенно очевидной, когда два или три человека одновременно сидят у одной и той же корзинки; между ними нужна была б поистине феноменальная согласованность движений и, помимо того, согласованность мыслей, чтобы они могли договориться об ответе, коий следует дать на поставленный вопрос. Другой факт, не менее странный, ещё добавляет трудностей скептикам: это коренное изменение почерка, связанное с личностью проявляющегося духа, поскольку всякий раз, как возвращается тот же самый дух, его почерк воспроизводится. Стало быть, нужно было бы, чтобы медиум приноровился изменять свой собственный почерк двадцатью различными образами, и в особенности, чтоб он смог вспомнить тот, который принадлежит тому или иному духу.⁵
Второе обстоятельство вытекает из самого характера ответов, которые, в особенности когда речь идёт о вопросах абстрактных или научных, находятся заметно за пределами познаний, а иногда и умственных возможностей медиума. Впрочем, он чаще всего совершенно не осознаёт того, что пишет под влиянием духа; очень часто он даже не слышит или не понимает заданного вопроса, поскольку вопрос может быть и не произнесён вслух, но задан в уме, или может оказаться на языке медиуму не известном, а ответ часто бывает получен на этом же языке. Случается, наконец, и то, что корзинка пишет самопроизвольно, без предварительного вопроса, на какую-либо совершенно неожиданную тему.
Ответы эти в некоторых случаях носят на себе такой отпечаток мудрости, глубины и уместности, открывают мысли столь возвышенные и глубокие, что могут исходить лишь из высшего ума, отмеченного самой чистой нравственностью; в других же случаях ответы эти, напротив, настолько легкомысленны, настолько пусты и даже пошлы, что рассудок отказывается верить, что те и другие могли происходить из одного источника. Это различие языка и стиля речи может объясниться лишь различием проявляющихся умов. А сами умы эти, в человечестве ли они или вне его? Таков пункт, который должно выяснить и полное объяснение коего можно найти в данном труде таким, каким его дали сами духи.
Вот, стало быть, очевидные явления, кои производятся вне привычного круга наших наблюдений, не в таинственной полутьме, но при свете дня: их любой может увидеть и удостовериться, что они не привилегия одного отдельного лица, но то, что тысячи людей могут при желании повторять каждый день. Эти явления необходимо имеют некую причину, и с мига, как они обнаруживают действие некоторого ума и некоторой воли, они выходят из чисто физической области.
Множество теорий было создано по этому поводу; мы рассмотрим их в своё время и увидим, могут ли они дать объяснение всем происходящим фактам. Пока же допустим существование существ,⁶ отдельных от человечества, поскольку таково объяснение, даваемое самими открывшимися умами, и посмотрим, что они говорят нам.

VI

Существа, сообщающиеся с нами таким способом, называют сами себя, как мы сказали, духами, или гениями, т.е. существами, прежде бывшими, - по крайней мере, некоторые из них, - людьми, жившими на Земле. Они образуют духовный мир, как мы во время нашей матерьяльной жизни образуем мир телесный.
В немногих словах мы приводим здесь самые яркие, рельефные положения Учения, которое они нам передали, для того чтобы с большей лёгкостью ответить на некоторые возражения.

"Бог вечен, незыблем, нематерьяльен, един, всемогущ, верховно справедлив и благ."
"Он создал Вселенную, включающую в себя все одушевлённые и неодушевлённые, матерьяльные и нематерьяльные существа."
"Существа матерьяльные составляют мир видимый, или телесный (физический), а существа нематерьяльные образуют мир невидимый, или духовный (спиритический), т.е. мир духов."
"Мир духовный есть мир истинный, изначальный, вечный, всему предсуществующий и всё переживающий."
"Мир телесный лишь вторичен; он мог бы перестать существовать или не существовать никогда, и это не затронуло бы сущности мира духовного."
"Духи временно покрываются тленною матерьяльною оболочкой, разрушение коей смертью возвращает им свободу."
"Среди различных родов телесных существ Бог избрал род человеческий для воплощения духов, достигших определённой степени развития, это есть то, что даёт ему нравственное и умственное превосходство над всеми другими."
"Душа есть воплощённый дух, тело её всего лишь оболочка."
"В человеке есть три элемента: 1) тело, или матерьяльное существо, подобное животным и оживляемое тем же жизненным началом; 2) душа, или нематерьяльное существо, дух, воплощённый в теле; 3) перемычка, соединяющая душу и тело, посредующее начало между материей и духом."
"Природа человека, таким образом, двойственна; через своё тело он участвует в природе животных, инстинктами которых он обладает; через душу свою он участвует в природе духов."
"Перемычка, или перисприт, соединяющая тело и дух, - есть своего рода полуматерьяльная оболочка. Смерть есть разрушение самой грубой оболочки, дух сохраняет вторую, которая составляет для него эфирное тело, невидимое людям в нормальном своём состоянии, но которое он при определённых условиях может сделать видимым, и даже осязаемым, как это происходит в феномене появлений."
"Дух, таким образом, не есть какое-то абстрактное, неопределённое существо, которого может постичь одна лишь мысль; напротив, это реальное, вполне определённое существо, оно в некоторых случаях оценимо посредством зрения, слуха и осязания."
"Духи принадлежат к различным классам и не равны ни в силе, ни в уме, ни в знании, ни в нравственности. Духи первого порядка суть духи высшие, кои отличаются от других своим совершенством, познаниями, близостью к Богу, чистотой своих чувств и своей любовью к добру; это ангелы, или чистые духи. Другие классы всё более и более отдаляются от этого совершенства; духи низших разрядов склонны к большинству наших страстей: ненависти, зависти, ревности, гордыне и т.п.; они находят удовольствие во зле и замыкаются в нём. В числе их находятся и те, что ни очень хороши, ни очень дурны; они скорее бестолковы и шумливы, чем злы, и хитрость с непоследовательностью, видимо, являются их уделом: это домовые, или духи-проказники."
"Духи не вечно принадлежат к одному и тому же разряду. Они совершенствуются, проходя через различные ступени духовной иерархии. Это улучшение осуществляется через их воплощение, которое вменяется одним как искупленье, а другим как миссия. Матерьяльная жизнь есть испытание, которому они должны подвергаться многократно до той поры, пока не достигнут абсолютного совершенства; это есть своего рода сито или чистилище, из коего они выходят более или менее очищенными."
"Покидая тело, душа возвращается в мир духов, из которого она и вышла, чтобы возобновить некое новое матерьяльное существование после некоторого отрезка времени, более или менее долгого, в течение коего она пребывает в состоянии скитающегося духа." ⁷
"Поскольку дух должен пройти через многие воплощения, то из этого следует, что мы все имели много существований и что у нас будут ещё и другие, более или менее совершенные, на этой земле, либо в других мирах."
"Воплощение духов всегда имеет место лишь в роде человеческом; ошибкой было бы думать, будто душа, или дух, может воплотиться в теле какого-нибудь животного."
"Разные телесные существования духа всегда прогрессивны и никогда не регрессивны; но быстрота прогресса зависит от усилий, прилагаемых нами, чтобы достичь совершенства."
"Качества души суть свойства духа, воплощённого в нас; таким образом, человек благой есть воплощение хорошего духа, а порочный - воплощение нечистого духа."
"Душа обладала индивидуальностью до своего воплощения; она сохраняет её и после своего отделения от тела."
"По своём возвращении в мир духов душа находит там всех тех, кого знала на земле, и все её предшествующие существования вырисовываются в её памяти вместе с воспоминанием обо всём добре и обо всём зле, кои она совершила."
"Воплощённый дух находится под влиянием материи; человек, преодолевающий это влияние через возвышение и очищение своей души, приближается к хорошим духам, с которыми он однажды соединится. Тот же, кто позволяет дурным страстям завладеть собою и помещает все радости свои в удовлетворенье грубых желаний, сближается с духами нечистыми, отдавая предпочтение животной природе."
"Воплощённые духи населяют различные миры Вселенной."
"Невоплощённые, или блуждающие, духи не занимают никакого определённого или ограниченного района; они пребывают везде, в космическом пространстве и бок о бок с нами, видя нас и непрестанно соприкасаясь с нами; это настоящие толпы, волнующиеся вокруг нас."
"Духи оказывают на мир нравственный и даже на мир физический непрестанное воздействие; они действуют на материю и на мысль, составляя одну из сил Природы, действенную причину множества явлений, до сей поры не объяснённых или объяснённых неудовлетворительно, кои находят разумное объяснение лишь в Спиритизме."
"Сношения духов с людьми постоянны. Благие духи побуждают нас к добру, поддерживают нас в жизненных испытаниях и помогают нам переносить их со смелостью и покорностью; дурные побуждают нас ко злу: для них наслажденье видеть нас павшими и уподобившимися им."
"Сношения духов с людьми либо оккультны, либо явны. Оккультные сношения имеют место через хорошее или дурное влияние, которое духи оказывают на нас без нашего ведома; и дело ума нашего - различать хорошие вдохновения и дурные. Явные сношения имеют место посредством письма, речи и других матерьяльных проявлений, чаще всего через медиумов, которые служат тому орудиями."
"Духи проявляются самопроизвольно или после их вызывания. Можно вызывать всех духов: как тех, которые одушевляли людей безвестных, так и духов лиц самых знаменитых, какова бы ни была эпоха, в которую они жили; духов наших родителей, друзей наших и врагов - и получать от них, через письменные или словесные сообщения, советы, сведенья об их загробном положении, об их мыслях на наш счёт, также как откровения, кои им позволено нам передать."
"Духов влекут симпатия и нравственный характер лиц, их вызывающих. Высшие Духи предпочитают собрания серьёзные, где господствуют любовь к добру, искренное желание просвещения и самоулучшения. Их присутствие удаляет оттуда духов низших, которые, напротив, находят лёгкий доступ и могут с полной свободой действовать среди лиц легкомысленных иль ведомых одним пустым любопытством, пребывая всюду, где встречаются дурные инстинкты. Вместо хороших советов или полезных сведений от них следует ожидать лишь пустяков, лжи, дурных шуток или мистификаций, при этом они зачастую заимствуют имена самые уважаемые, чтобы легче ввести в обман."
"Различение хороших и дурных духов до крайности легко; речь Высших Духов всегда исполнена достоинства, благородства, отмечена печатью самой высокой нравственности, свободна ото всякой низкой страсти; советы их дышат самою чистою мудростью и целью своей всегда имеют ваше улучшенье и благо человечества. Речь духов низших, напротив, непоследовательна, бессвязна, часто тривиальна и даже груба; хотя иногда они и говорят вещи хорошие и правдивые; но гораздо чаще - ложь и нелепицы по злобе своей или невежеству, забавляясь в ущерб тем, кто их расспрашивает, льстя их тщеславию и питая их желания ложными надеждами. В итоге сообщения серьёзные, в полном значении слова, происходят лишь в серьёзном кругу, члены которого соединены душевной общностью мыслей, устремлённых к добру."
"Мораль Высших Духов, как и мораль Христа, сводится к евангелическому изречению: "Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы другие поступали с тобою." То есть делать добро и совершенно не делать зла. Человек находит в этом принципе общеприложимое правило поведения, руководство малейшими своими действиями."
"Они учат вас тому, что эгоизм, гордыня, чувственность суть страсти, которые сближают вас с животной природой, привязывая к материи; что человек, который уже здесь отходит от материи из презренья к светским пустякам и любви к ближнему, приближается к духовной природе; что каждый из нас должен сделать себя полезным целому по способностям и средствам, которые Бог вложил ему в руку, дабы испытать его; что сильный и могущественный должны дать защиту и опору слабому, ибо тот, кто злоупотребит своей силой и могуществом, чтобы угнетать ближнего своего, нарушает закон Бога. Они учат, наконец, что поскольку в мире духов ничто не остаётся сокрытым, то с лицемера неизбежно срывается личина и все гнусности его разоблачаются; что неминуемое и ежемгновенное присутствие тех, в отношении кого мы поступили дурно, есть одно из наказаний, нам отведённых; что с состояниями несовершенства и превосходства духов связаны муки и наслаждения, неведомые нам на земле."
"Но они учат нас также тому, что нет ошибок непоправимых и которые не могли бы быть стёрты искуплением. Человек находит средство к тому в последовательных существованиях, кои позволяют ему, согласно его желанью и усилиям, продвигаться по пути прогресса к совершенству, являющемуся его конечной целью."

Такова суть спиритического Учения в том виде, в коем оно является к нам из наставлений, данных Высшими Духами. Рассмотрим теперь возражения, ему противополагаемые.

VII

Для многих людей несогласие учёного сословия есть если и не доказательство, то по крайней мере серьёзное основание для сильного предубеждения. Мы не из тех, кто злословит об учёных, ибо не желаем, чтобы о нас говорили, будто мы наносим удар ослиным копытом; мы, напротив того, относимся к ним с великим почтением, и нам было бы очень приятно числиться среди них; но, как бы то ни было, их мнение не может быть признано истиной в конечной инстанции, не подлежащим обжалованию приговором.
Как только наука выходит из матерьяльного наблюдения фактов, как только речь заходит о том, чтобы оценить или объяснить эти факты, раскрываются широкие двери всевозможным догадкам; каждый приносит свою малую системку, которую желает видеть возобладавшей надо всеми прочими, и с ожесточением её поддерживает. Разве не видим мы ежедневно, как самые несогласные мнения поочерёдно превозносятся и отвергаются? То отбрасываются как нелепые заблуждения, то провозглашаются затем как неоспоримые истины? Факты - вот истинный критерий наших суждений, неоспоримый довод; при отсутствии же фактов сомненье - это мнение мудреца.
Для вещей общеизвестных мнение учёных с полным правом внушает доверие, ибо они знают больше и лучше, чем человек толпы; но в том, что касается новых принципов, неведомых явлений, их способ видения всегда всего лишь гипотетичен, предположителен, потому что они ничуть не более других свободны от предрассудков; мы скажем даже, что у учёного, быть может, больше предрассудков, чем у кого другого, потому что естественная склонность влечёт его к тому, чтобы всё подчинить точке зрения, которую он развил, к тому, чтобы подогнать всё под точку зрения, коию он углубил. Так, математик доводы видит лишь в каком-нибудь алгебраическом доказательстве, химик сводит всё единственно к действию элементов и т.д. Всякий человек, избравший себе какую-либо специальность, прилепляет к ней все свои идеи; оторвите его от неё - и он часто будет говорить глупости, потому что желает подчинить всё единому шаблону; это есть следствие человеческой слабости. Я, стало быть, охотно и с полным доверием посоветуюсь с химиком по вопросу анализа химических соединений, с физиком - о силе электрического тока, с механиком о какой-либо движущей силе; но они позволят мне, - и это без всякого ущерба уважению, которое вызывает их специальное знание, - не принимать в расчёт их отрицательное мнение о Спиритизме; во всяком случае, считаться с ним ничуть не более, чем с суждением архитектора по поводу какого-либо музыкального вопроса.⁸
Обычные науки основаны на свойствах материи, которые можно экспериментально проверить и управлять ими по своему усмотрению; спиритические же явления основаны на действии разумных сил, обладающих своей собственной волей, и каждое мгновение доказывают нам, что они не предназначены подчиняться нашим капризам. Наблюдения, стало быть, не могут вестись тем же образом; они требуют особых условий и иной отправной точки; желать подчинить их нашим обычным способам и приёмам исследования - значит устанавливать аналогии, которых не существует. Собственно наука, как таковая, стало быть, некомпетентна, чтобы высказываться по вопросу о Спиритизме: она не должна заниматься им, и её мнение, каково бы, оно ни было, благоприятно или нет, не может иметь никакого веса. Спиритизм есть результат личной убеждённости, которую учёные могут иметь как индивиды, независимо от их качества учёных; желать же передать этот вопрос на суд науке значило бы то же, что предоставить симпозиуму физиков или астрономов решать вопрос о том, существует ли душа или нет; в самом деле, весь Спиритизм - в вопросе о том, существует душа или нет и каково её состояние после смерти; между тем в высшей степени нелогично полагать, будто какой-либо человек должен быть великим психологом потому только, что он великий математик или великий анатом. Анатом, рассекая человеческое тело, ищет душу, и от того, что он не находит её под своим скальпелем, как находит под ним нерв, или от того, что не видит её улетающей, словно какой-то газ, заключает, что её не существует, так как он стоит на точке зрения исключительно матерьяльной. Но следует ли, что он, вопреки всеобщему мнению, прав? Нет. Вы, таким образом, видите, что Спиритизм находится вне компетенции науки. Когда спиритические взгляды станут широко распространены, когда они будут приняты массами - и если судить по скорости, с какой они распространяются, время это не может быть сильно отдалено, - то со Спиритизмом произойдёт то же, что и со всеми новыми идеями, встретившими противодействие: учёные признают его объективную реальность; они идут к этому индивидуально самою силою вещей; до той же поры преждевременно отвлекать их от их специальных работ, чтобы принудить заниматься какой-то посторонней вещью, не находящейся ни в их ведении, ни в круге их интересов. А пока что, те, кто без предварительного и глубокого изучения предмета высказываются отрицательно и поднимают на смех всякого, кто не разделяет их мнения, забывают, что так же было и с большею частью великих открытий, делающих честь человечеству. Они тем выставляют имена свои напоказ в длинном списке печально знаменитых мракобесов и гонителей новых идей и вписывают себя рядом с теми членами учёной ассамблеи, которая в 1752 году встретила громким взрывом хохота доклад Франклина о громоотводах, почтя его недостойным того, чтобы фигурировать в числе обращённых к ней сообщений; и другой такой же ассамблеи, которая отняла у Франции преимущества первосоздателя парового флота, заявив, что система Фултона есть-де неосуществимая мечта; а между тем всё это были вопросы ассамблейного ведения. И если уж эти ассамблеи, насчитывавшие внутри себя одних только светил учёного мира, имели всего лишь насмешки и сарказмы к идеям, которых не понимали, к идеям, которые через несколько лет должны были произвести коренной переворот в науке, нравах и промышленности, то как тогда надеяться, что какой-либо вопрос, чуждый их работам, добился бы большей милости?
Эти прискорбные заблуждения некоторых, омрачающие память о них, не смогли отнять у них их заслуг, которые они в иных отношениях приобрели в уважении нашем, но есть ли нужда в официальном дипломе, для того чтобы обладать здравым смыслом, и разве вне академических кресел сидят одни только невежды и глупцы? Пусть лишь пожелают устремить глаза на сторонников спиритического Учения, и тогда увидят, с невеждами ли имеют дело и позволяет ли огромное число достойных людей, принявших его, относить это Учение к разряду бабушкиных сказок. Характер этих людей и их знание вполне достойны того, чтобы сказать: поскольку такие люди утверждают это, то должно же там быть по меньшей мере хоть что-то!
Мы повторяем ещё раз: если бы факты, нас занимающие, заключались в механическом движении тел, то поиск физической причины этого явления входил бы в область науки; но как только речь заходит о каком-либо проявлении вне законов Природы, то оно выходит из компетенции матерьяльной науки, ибо не может объясниться ни числами, ни механической силой. Когда возникает какой-либо новый факт, не объяснимый никакой известной наукой, то учёный, чтобы изучить его, должен отвлечься от своего учения и сказать себе, что это для него некое новое исследование, которое не может быть произведено с какими-то предвзятыми идеями.
Человек, считающий, будто рассудок его безупречен, очень близок к совершению ошибки; даже те, кто имеют самые ложные идеи, опираются на свой рассудок, и именно в силу этого они отбрасывают всё то, что им кажется невозможным. Те, что когда-то отталкивали восхитительные открытия, которыми ныне гордится человечество, все они призывали сего судью, ведь то, что называют "умом", зачастую есть лишь переряженная гордыня, и всякий, кто считает себя непогрешимым, ставит себя ровнёю Богу. Мы, стало быть, обращаемся к тем, кто достаточно мудры, чтобы сомневаться в том, чего они не видели, и кто, судя о будущем по прошлому, не считают ни того, что человек достиг своего апогея, ни того, что Природа перевернула для него последнюю страницу своей книги.

VIII

Прибавим к этому, что развитие такого Учения, как спиритическое, внезапно посылающего нас в порядок вещей столь новый и величественный, может с толком быть сделано лишь людьми серьёзными, настойчивыми, свободными от предубежденья и ведомыми твёрдой и искренней волей. Мы не смогли бы охарактеризовать так тех, кто судит а priori ⁹ с лёгкостью и не видев всего; тех, кто не вносит в свои исследования ни необходимой последовательности, ни регулярности, ни сосредоточенности; мы ещё менее могли бы сказать так о тех, кто, во имя верности своей репутации людей остроумных, усердствуют в выискивании каких-то смешных сторон в вещах по сути истинных или почитаемых таковыми людьми, знание, характер и убеждение которых имеют право на уважение всех, кто притязает на правила хорошего тона. Так что пусть те, кто считает факты недостойными себя и своего внимания, воздержатся; никто и не помышляет о том, чтобы насиловать их веру, но пусть и они изволят уважать веру других.
Всякое серьёзное исследование характеризуется последовательностью, коию в него вносят. Стоит ли удивляться тому, что люди зачастую не получают никакого разумного ответа на вопросы, сами по себе серьёзные, но поставленные случайно и неуместно посреди потока вопросов нелепых и несерьёзных? Какой-то вопрос, впрочем, часто сложен и требует для своего разъяснения предварительных и дополнительных вопросов. Всякий, кто желает изучить какую-то науку должен изучать её методично, начать сначала и продолжать соединение и развитие её идей. Тот, кто обратится к некому учёному со случайным вопросом из области науки, азы которой ему неизвестны, далеко ли продвинется он в своём знании о ней? А сам учёный, сможет ли он, при всём своём желании, дать ему удовлетворительный ответ? Этот изолированный ответ будет вынужденно неполон и зачастую тем самым непонятен или сможет показаться нелепым и противоречивым. То же самое происходит в отношениях, которые мы устанавливаем с духами. Если мы желаем обучаться в их школе, то мы должны пройти у них полный курс обучения; но как и здесь, на земле, надобно выбирать себе преподавателей и работать с настойчивостью.
Мы сказали, что Высшие Духи приходят лишь на собрания серьёзные, и в особенности на те, где царит совершенная гармония мыслей и чувств, устремлённых к добру. Легкомыслие и праздные вопросы отдаляют их, как среди людей они отдаляют людей рассудительных; место тогда остаётся открытым ватаге духов лживых и пустых, всегда подстерегающих случая посмеяться и позабавиться нам в ущерб. Чем становится на таком сборище серьёзный вопрос? На него ответят; но как и кто? Это всё равно, как если б посреди шайки кутил вы принялись вопрошать: что есть душа? что есть смерть? и спрашивать прочие столь же развлекательные вещи. Если вы желаете ответов серьёзных, то будьте и сами серьёзны в полном значении этого слова и поместите себя во все необходимые для того условия: лишь тогда вы добьётесь многого; будьте, помимо того, трудолюбивы и настойчивы в исследованиях своих, без этого Высшие Духи вас оставят, как бы то сделал любой учитель со своими нерадивыми учениками.

IХ

Движение предметов есть факт установленный; вопрос весь в том, чтобы знать, есть в этом движении проявление разумных сил или нет, и если есть, то каковы тогда эти силы.
Мы не говорим о разумном движении некоторых предметов, ни о словесных сообщениях, ни даже о тех, которые написаны прямо медиумом; этот род проявлений, очевидный для тех, кто их видел и изучил, ни в коей мере, на первый взгляд, не является достаточно зависимым от воли, чтобы вызвать убеждённость того, кто видит их впервые. Мы, стало быть, будем говорить лишь о письме, получаемом с помощью какого-либо предмета, снабжённого прилаженным к нему карандашом, каковы корзинка, дощечка и т.п. То, как пальцы медиума поставлены на стол, требует, сказали мы, ловкости самой безупречной, чтобы участвовать каким-то образом в написании букв. Но допустим ещё, что благодаря какой-то чудесной ловкости ему удалось обмануть глаз самый зоркий, как же объяснить тогда характер ответов, когда они находятся вне всяких представлений и знаний медиума? И пусть примут во внимание то, что речь идёт не об односложных ответах, но часто о многих страницах, написанных с самою изумительною быстротою как самопроизвольно, так и на какую-то заданную тему; под рукою медиума, далёкого от литературы, рождаются порой стихи столь возвышенные и безупречные по своей правильности и чистоте, что их бы не осудили и лучшие поэты из числа людей; к странности этих фактов добавляется ещё то, что они происходят повсюду и что медиумы множатся до бесконечности. Факты эти, реальны они или нет? На это мы можем ответить только одно: смотрите и наблюдайте; в возможностях недостатка у вас не будет; но имейте в виду, что наблюдения ваши должны быть регулярны, что они займут у вас очень и очень много времени и что проводить их следует при необходимых для них условиях.
Но что отвечают очевидности антагонисты? Вы, говорят они, жертвы шарлатанства, либо же введены в заблужденье иллюзией. На это мы прежде всего скажем, что слово "шарлатанство" неуместно там, где нет извлечения матерьяльной выгоды; шарлатаны не занимаются ремеслом своим бесплатно. Стало быть, это могло бы быть некой мистификацией. Но благодаря какому странному совпадению мистификаторы эти договорились с одного края света до другого, чтобы действовать одинаковым образом, производить одинаковые следствия и давать на одни и те же темы и на разных языках идентичные ответы, если и не по словам, то по крайней мере по смыслу? Как люди степенные, серьёзные, уважаемые, образованные, смогли отдаться подобным проделкам и с какою целью? Как нашлись у детей необходимые терпенье и ловкость? Ибо если медиумы не являются пассивными орудиями, то им нужны ловкость и знания, не совместимые с некоторым возрастом и определённым общественным положением.
Тогда добавляют, что если и нет мошенничества, то с обеих сторон можно быть жертвами иллюзии. На это мы скажем: в соответствии с логикой, качество свидетелей обладает определённым весом; между тем именно здесь уместно спросить, не набирает ли спиритическое Учение, которое сегодня насчитывает сторонников своих миллионами, не набирает ли оно их лишь среди невежд? Явления, на которые оно опирается, столь необычны, что сомнение нам понятно; но есть одна вещь, допустить коию решительно невозможно: это - притязание некоторых скептиков на монополию здравого смысла; они, не принимая во внимание элементарные приличия или нравственное достоинство своих противников, бесцеремонно расценивают глупцами или сумасшедшими всех тех, кто не придерживается их мнения. В глазах всякого здравомыслящего человека мнение людей просвещённых, долго наблюдавших, изучавших какую-то вещь и размышлявших над ней, всегда будет если и не доказательством, то по крайней мере вероятием в пользу этого мнения, поскольку только такая вещь смогла бы привлечь к себе внимание людей серьёзных, не имевших ни какого-то интереса в том, чтобы распространять заблуждение, ни времени, чтобы тратить его на пустяки.

Х

Среди возражений есть и кажущиеся более обоснованными, потому что выведены они из наблюдений и сделаны людьми серьёзными.
Одно из этих возражений выведено из речи некоторых духов, коия не кажется достойной той высоты, которую предполагают у существ сверхъестественных. Но если будет угодно ознакомиться с тем кратким изложением Учения, которое представлено в данной книге, то можно будет увидеть: сами духи говорят нам о том, что они не равны ни в познаниях, ни в качествах нравственных и что совсем не должно буквально понимать всё то, что они говорят. И различать хорошее и дурное - дело людей рассудительных. Несомненно, что те, кто из этого факта делают вывод, будто мы имеем дело с существами лишь злонамеренными, единственное занятие коих состоит в том, чтобы нас мистифицировать, просто незнакомы с сообщениями, которые имеют место в собраниях, где проявляются одни лишь Высшие Духи. Обидно, что случай сослужил им такую дурную службу, показав лишь тёмную сторону спиритического мира, ибо нам очень не хотелось бы предположить, что некая склонность, основанная на симпатии и сходстве, привлекает к ним скорее дурных духов, нежели хороших, духов лжецов или же тех, чья речь оскорбляет своею грубостью. Из этого в придачу к тому можно было бы заключить, что прочность их принципов недостаточно сильна, чтобы отвести зло, и что, поскольку они находят определённое удовольствие в удовлетворении своего любопытства по данному предмету, то дурные духи пользуются этим, дабы вкрасться к ним в доверие, тогда как добрые отдаляются.
Судить вопрос о духах по этим фактам было бы столь же нелогично, как и судить о характере народа по тому, что говорится или делается на сборище ветреников или лихих людей, которые никогда не общаются ни с мудрецами, ни с людьми умными. Такие исследователи находятся в положении иноземца, который, прибыв в великую столицу через самое грязное предместье, стал бы судить обо всех обитателях города по нравам и языку этого недостойного квартала. В мире духов также есть хорошее и дурное общество; пусть только эти исследователи соблаговолят изучить то, что происходит средь духов высоких, - и они убедятся, что небесный град содержит в себе не только человеческие отбросы. Но, говорят они, разве духи высокие проявляются среди нас? На это мы им ответим: "Не оставайтесь в предместье; смотрите, наблюдайте, и вы сможете судить правильно"; факты здесь наличествуют для всех; если только не к этим исследователям приложимы слова Иисуса: "У них есть глаза, но они ничего не видят; есть уши, но они ничего не слышат."
Разновидность этого мнения состоит в том, чтобы видеть в спиритических сообщениях и во всех матерьяльных фактах, коим они дают место, лишь вмешательство некой нечистой силы, нового Протея, который принимал бы всевозможные образы, чтобы легче ввести нас в обман. Мы не считаем разновидность эту заслуживающей серьёзного рассмотрения, и вот почему мы на ней не задерживаемся: она оказывается опровергнутою тем, что мы только что сказали; мы добавим только, что если бы это было так, то тогда пришлось бы согласиться с тем, что дьявол порою очень мудр, рассудителен и в особенности очень нравственен, либо же с тем, что есть также и хорошие дьяволы.
Как, в самом деле, поверить, чтобы Бог лишь духу зла позволил проявляться на нашу погибель, не дав нам в противовес советы добрых духов? Если же Он не может этому воспрепятствовать, то это бессилие; если Он может это и не делает, то это несовместимо с Его добротой; то и другое предположение было бы богохульством. Заметьте при этом, что допустить сообщение с дурными духами - это значит уже признать принцип спиритических проявлений; но если проявления эти существуют, это может быть лишь с позволения Божьего; как верить, не будучи при этом нечестивым, что Он позволяет лишь зло, исключая добро? Такое учение противоречит самым простым понятиям здравого смысла и религии.

ХI

Странно, говорят, что речь идёт лишь о духах людей известных, и спрашивают себя, почему одни они проявляются. В такой постановке вопроса кроется ошибка, происходящая, как и множество других, из-за поверхностного наблюдения. Среди духов, которые приходят самопроизвольно, для нас более неизвестных, нежели знаменитых, кои называют себя каким-либо именем, и зачастую именем аллегорическим или характеристическим. Что же касается тех, кого вызывают, если только это не родственник или друг, то ведь довольно естественно - обращаться к тем, кого знают, а не к тем, кого не знают; имена людей знаменитых более выделяются, вот поэтому их и больше примечают.
Ещё находят странным, что духи людей выдающихся запросто приходят на наш вызов и порою занимаются вещами прямо-таки незначительными по сравнению с теми, коие они совершили при жизни. В этом нет ничего удивительного для тех, кто знает, что сила или уважение, которыми люди пользовались здесь, не дают им никакого преимущества в мире духовном; духи подтверждают в этом отношении слова Евангелия: "Великие будут унижены, а малые возвысятся", что нужно понимать как тот ранг, который каждый из нас займёт среди них; таким образом, тот, кто был первым на земле, может там оказаться одним из последних; тот, перед кем мы склоняли голову при жизни его, может, стало быть, явиться к нам как самый униженный виновник, ибо, оставив жизнь земную, он лишился и всего своего величия, и самый могущественный монарх может оказаться там ниже последнего из своих холопов.

ХII

Факт, доказанный наблюдением и подтверждённый самими духами: низшие духи часто заимствуют имена известные и почитаемые. Кто, стало быть, может нам поручиться, что те, которые называют себя, скажем, Сократом, Юлием Цезарем, Карлом Великим, Фенелоном, Наполеоном, Вашингтоном и т. д., суть духи, действительно оживлявшие этих личностей? Сомнение это существует и среди некоторых весьма рьяных сторонников спиритического Учения; они допускают вмешательство и проявление духов, но задаются вопросом, какое ручательство можно иметь в достоверности личности этих духов. Контроль, удостоверяющий личность проявившегося, действительно установить довольно трудно; но если он и не может быть осуществлён столь доподлинным способом, как запись актов гражданского состояния, то его всё же можно произвести по некоторым признакам предположительно. Когда проявляется дух человека, которого мы знали лично, будь это родственник или друг, в особенности же если он умер совсем недавно, то, как правило, речь его совершенно совпадает с тем его характером, коий мы за ним знали при его жизни; это уже один признак достоверности; но сомнение больше почти непозволительно, когда этот дух говорит о вещах интимного свойства, напоминает семейные обстоятельства, известные лишь его собеседнику. Сын безусловно не обманется в речи своего отца и своей матери, ни родители в речи своего ребёнка. Иногда при вызываниях этого интимного рода происходят вещи самые захватывающие, способные убедить наиболее закоренелого скептика. Этот последний нередко оказывается буквально напуган неожиданными откровениями, кои ему делаются.
Другое весьма характерное обстоятельство является в подтвержденье достоверности проявляющихся. Мы сказали, что почерк медиума обыкновенно меняется в зависимости от того, какой дух проявляется, и что почерк этот в точности воспроизводится всякий раз, как тот же самый дух приходит вновь; много и много раз было установлено, что для лиц, умерших совсем недавно, почерк этот имеет разительное сходство с почерком данного человека при его жизни; подписи были воспроизведены с совершенной точностью. Мы, однако, далеки от того, чтобы дать этот факт как правило и в особенности как явление постоянное, мы лишь упоминаем об этом как о вещи, заслуживающей внимания.
Одни лишь духи, достигшие определённой степени очищения, свободны от всякого телесного влияния; но когда они не полностью дематерьялизовались (выражение это употребляется ими), то они сохраняют большинство тех идей, склонностей и даже причуд, коие имели на земле; и это ещё одно средство опознавания; но особенно много примет находят в подробностях, обнаружить которые позволяет лишь внимательное и тщательное наблюдение. Можно видеть писателей, обсуждающих свои собственные произведения или учения, одобряющих или порицающих некоторые их части; другие духи сообщают неизвестные или мало известные обстоятельства своей жизни или смерти, наконец, можно наблюдать такие вещи, коие являются, по меньшей мере, моральными доказательствами идентичности, - единственное, на что можно ссылаться пред ликом абстракций.
Если, стало быть, тождество вызванного духа может, до известной степени, быть установлено в одних случаях, то нет причин к тому, чтобы оно не могло быть установлено и в других; и если для лиц, смерть которых случилась ранее, нет тех же самых средств контроля, то всё же всегда есть контроль над речью и характером, ибо, конечно же, дух человека добра не будет говорить так же, как дух человека порочного или распутного. Что касается духов, кои украшают себя уважаемыми именами, то они вскоре выдают себя речью своей и высказываниями; тот, кто, назвавшись, например, Фенелоном, стал бы, пусть даже случайно, говорить вещи вздорные и безнравственные, обличил бы тем свой подлог. Если же, напротив того, мысли, выражаемые им, всегда чисты, не содержат противоречий и постоянно пребывают на высоте характера Фенелона, то нет поводов для сомнения в его достоверности; иначе пришлось бы предположить, что дух, исповедующий одно только добро, может сознательно употребить ложь, к тому же ещё бесполезную. Опыт говорит нам, что духи одного ранга, того же характера и одушевляемые теми же чувствами соединяются в группы и семьи; при этом духам несть числа, и мы далеки от того, чтобы знать их всех; большинство из них не имеет для нас имён. Какой-либо дух того же рода, что и Фенелон, может, стало быть, притти вместо него, и зачастую даже отправленный и уполномоченный им самим; он представляется тогда под именем Фенелона, потому что подобен ему и может его заменить, а также ещё потому, что нам нужно некое имя, чтобы закрепить мысли наши; но, в конце-то концов, какое значение имеет то, действительно ли некий дух есть дух Фенелона! коль скоро говорит он лишь вещи хорошие и говорит их так, как то делал бы сам Фенелон, это ведь хороший дух; и имя, под которым он даёт знать себя, ничего не решает и нередко есть всего лишь средство для достижения ясности. То же самое, естественно, не могло бы устроить в вызываниях интимных; но там, как мы сказали, подлинность может быть установлена доказательствами в какой-то степени явными. В общем же, несомненно, замещенье духов может дать место множеству недоразумений, и из него могут последовать ошибки и часто мистификации; в этом одна из трудностей практического спиритизма; но мы никогда не говорили, будто наука эта - вещь лёгкая, ни того, чтобы можно было изучить её играючи, во всяком случае ничуть не более, чем какую иную науку.¹⁰Никогда не лишне напомнить, что она требует прилежного изучения, и часто очень долгого; если не удаётся получить факты, то следует подождать, чтобы они представились сами, и нередко они вызываются обстоятельствами, о коих меньше всего помышляют. Для наблюдателя внимательного и терпеливого факты изобилуют, потому что они открывают тысячи характеристических оттенков, кои являются для него лучами света. То же самое и в обычных науках: тогда как человек поверхностный видит в цветке только изящную форму, учёный открывает в нём сокровища мысли.

XIII

Поиск по сайту: