Автор: Иван Алексеевич Бунин

Написано:1944 г.

Жанр: рассказ

Литературное направление: реализм

Сюжет.

Они позна­ко­ми­лись в декабре, случайно. Он, попав на лекцию Андрея Белого, так вертелся и хохотал, что она, случайно оказав­шаяся в кресле рядом и сперва с неко­торым недо­уме­нием смот­ревшая на него, тоже рассме­я­лась. Теперь каждый вечер он ехал в её квар­тиру, снятую ею исклю­чи­тельно ради чудес­ного вида на храм Христа Спаси­теля, каждый вечер возил её обедать в шикарные ресто­раны, в театры, на концерты... Чем все это должно было кончиться он не знал и старался даже не думать: она раз и навсегда отвела разго­воры о будущем.

Она была зага­дочна и непо­нятна; отно­шения их были странны и неопре­де­ленны, и это держало его в посто­янном нераз­ре­ша­ю­щемся напря­жении, в мучи­тельном ожидании. И все же, каким счастьем был каждый час, прове­денный рядом с ней...

В Москве она жила одна (вдовый отец её, просве­щенный человек знат­ного купе­че­ского рода жил на покое в Твери), зачем-то училась на курсах (ей нрави­лась история) и все разу­чи­вала медленное начало «Лунной сонаты», одно только начало... Он зада­ривал её цветами, шоко­ладом и ново­мод­ными книгами, получая на все это равно­душное и рассе­янное «Спасибо...». И похоже было, что ей ничто не нужно, хотя цветы все-таки пред­по­чи­тала любимые, книги прочи­ты­вала, шоколад съедала, обедала и ужинала с аппе­титом. Явной слабо­стью её была только хорошая одежда, дорогой мех...

Они оба были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресто­ранах и на концертах их прово­жали взгля­дами. Он, будучи родом из Пензен­ской губернии, был тогда красив южной, «итальян­ской» красотой и характер имел соот­вет­ству­ющий: живой, веселый, посто­янно готовый к счаст­ливой улыбке. А у нее красота была какая-то индий­ская, персид­ская, и насколько он был болтлив и непо­седлив, настолько она была молча­лива и задум­чива... Даже когда он вдруг целовал её жарко, поры­висто, она не проти­ви­лась, но все время молчала. А когда чувство­вала, что он не в силах владеть собой, спокойно отстра­ня­лась, уходила в спальню и одева­лась для очеред­ного выезда. «Нет, в жены я не гожусь!» — твер­дила она. «Там видно будет!» — думал он и никогда больше не заго­ва­ривал о браке.

Но иногда эта неполная близость каза­лась ему невы­но­симо мучи­тельной: «Нет, это не любовь!» — «Кто же знает, что такое любовь?» — отве­чала она. И опять весь вечер они гово­рили только о посто­роннем, и опять он радо­вался только тому, что просто рядом с Ней, слышит её голос, глядит на губы, которые целовал час тому назад... Какая мука! И какое счастье!

Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масле­ница. В прощеное воскре­сенье она оделась во все черное («Ведь завтра же чистый поне­дельник!») и пред­ло­жила ему поехать в Ново­де­вичий мона­стырь. Он удив­ленно смотрел на нее, а она расска­зы­вала про красоту и искрен­ность похорон расколь­ни­чьего архи­епи­скопа, про пение церков­ного хора, застав­ля­ющее трепе­тать сердце, про свои одинокие посе­щения кремлев­ских соборов... Потом они долго бродили по Ново­де­ви­чьему клад­бищу, посе­тили могилы Эртеля и Чехова, долго и бесплодно искали дом Грибо­едова, а не найдя его, отпра­ви­лись в трактир Егорова в Охотном ряду.

В трак­тире было тепло и полно толсто одетыми извоз­чи­ками. «Как хорошо, — сказала она. — И вот только в каких-нибудь северных мона­стырях оста­лась теперь эта Русь... Ох, уйду я куда-нибудь в мона­стырь, в какой-нибудь самый глухой!» И прочи­тала наизусть из древ­не­рус­ских сказаний: «...И вселил к жене его диавол лету­чего змея на блуд. И сей змей являлся ей в есте­стве чело­ве­че­ском, зело прекрасном...». И опять он смотрел с удив­ле­нием и беспо­кой­ством: что с ней нынче? Всё причуды?

На завтра она просила отвезти её на теат­ральный капустник, хотя и заме­тила, что нет ничего пошлее их. На капуст­нике она много курила и пристально смот­рела на актеров, крив­ляв­шихся под хохот публики. Один из них сначала с деланной мрачной жадно­стью смотрел на нее, потом, пьяно припав к руке, спра­вился о её спут­нике: «А что это за красавец? Нена­вижу»... В третьем часу ночи, выходя с капуст­ника, Она не то шутя, не то серьезно сказала: «Он был прав. Конечно, красив. „Змей в есте­стве чело­ве­че­ском, зело прекрасном...“». И в тот вечер против обык­но­вения попро­сила отпу­стить экипаж...

А в тихой ночной квар­тире сразу прошла в спальню, зашур­шала снима­емым платьем. Он подошел к дверям: она, только в одних лебя­жьих туфельках, стояла перед трюмо, расче­сывая чере­па­ховым гребнем черные волосы. «Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она. — Нет, я думала...»...А на рассвете он проснулся от её присталь­ного взгляда: «Нынче вечером я уезжаю в Тверь, — сказала она. — Надолго ли, один бог знает... Я все напишу, как только приеду. Прости, оставь меня теперь...»

Письмо, полу­ченное недели через две было кратко — ласковая, но твердая просьба не ждать, не пытаться искать и видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послу­шание, потом, может быть, решусь на постриг...» И он не искал, долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, опус­каясь все больше и больше. Потом стал поне­многу оправ­ляться — равно­душно, безна­дежно...

Прошло почти два года с того чистого поне­дель­ника... В такой же тихий вечер он вышел из дому, взял извоз­чика и поехал в Кремль. Долго стоял, не молясь, в темном Архан­гель­ском соборе, затем долго ездил, как тогда, по темным пере­улкам и все плакал, плакал...

На Ордынке оста­но­вился у ворот Марфо-Мари­ин­ской обители, в которой горестно и умиленно пел девичий хор. Дворник не хотел было пропус­кать, но за рубль, сокру­шенно вздохнув, пропу­стил. Тут из церкви пока­за­лись несомые на руках иконы, хоругви, потя­ну­лась белая вере­ница поющих мона­хинь, с огонь­ками свечек у лиц. Он внима­тельно смотрел на них, и вот одна из идущих посе­ре­дине вдруг подняла голову и устре­мила взгляд темных глаз в темноту, будто видя его. Что она могла видеть в темноте, как могла она почув­ство­вать Его присут­ствие? Он повер­нулся и тихо вышел из ворот.

Поиск по сайту: