ЖАК РАНСЬЕР. разоблачающего на страницах «Лекций по эс­тетике» произвольность фантазии Жан-Поля или Тика и ее конечную солидарность с фи­листерством буржуазной жизни

разоблачающего на страницах «Лекций по эс­тетике» произвольность фантазии Жан-Поля или Тика и ее конечную солидарность с фи­листерством буржуазной жизни. В обоих слу­чаях разоблачению у фантастов подвергается особого рода использование остроумия, роман­тического Witz. Но в рамках этой близости, по сути дела, происходит переворот. Гегель противопоставляет субъективному легкомыс­лию Witz субстанциальную реальность остро­умия. Фрейд упрекает писателя-фантазера в том, что тот недооценивает субстанциальность игр Witz. Гегель прежде всего старается отве­сти пустую фигуру «свободной» субъективно­сти, сведенной к своему раз за разом повторя­ющемуся самоутверждению. Фрейд, столкнув­шись с новым развитием эстетического бессо­знательного, в первую очередь ставит под со­мнение определенное представление об объек­тивности, находящее свое краткое выражение в представлении о «мудрости жизни». У хо­хотушки Зои Бертганг и «фантазера» Виль­гельма Йенсена эта мудрость приобретает до­вольно безобидные черты. Но отнюдь не так обстоит дело с другими «лечениями», с дру­гими «окончаниями сновидений», иллюстри­руемыми литературной «терапией» заканчи­вающегося девятнадцатого века. Здесь умест­но вспомнить о двух образцовых вымышлен­ных историях, одна — сочиненная сыном вра­ча, другая — с врачом в качестве героя. Это,

ЭСТЕТИЧЕСКОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ 69

во-первых, заключение «Воспитания чувств», воспоминание о том неудачном посещении бор­деля у Турчанки, которое после крушения иде­алистических надежд и рассудочных амбиций остается для Фредерика и Делорье лучшим из всего, что с ними произошло. Это и несомненно куда более значимый финал «Доктора Паска­ля» Золя, в свою очередь представляющего со­бой заключение и мораль всего цикла о Ругон-Маккарах. Мораль сия по меньшей мере весь­ма своеобразна, поскольку «Доктор Паскаль» рассказывает о кровосмесительной любви ста­рого доктора, являющегося также историогра­фом семьи, к своей племяннице Клотильде. В конце книги, уже после смерти Паскаля, Кло­тильда, сидя в рабочем кабинете, превращен­ном в детскую, кормит грудью дитя, и этот плод инцеста, не ведая ни о каких культурных табу, поднимает свой крохотный кулачок — не к какому-то лучезарному будущему, а просто подчиняясь слепой и неприкрашенной жизни, утверждающей свое продолжение. Это торже­ство жизни, утверждаемое заурядным и даже сулящим обновление инцестом, в общем и це­лом — «серьезная» и скандальная версия лег­комысленной фантазии Йенсена. И сия мораль представляет то, что Фрейд отвергает, — «дур­ной» инцест, дурной не потому, что оскорбляет мораль, а потому, что отрывает инцестуозную данность от всякой добротной интриги, связан-

Поиск по сайту: