Альбертину отчаянно ищут

Только за обедом обнаружилось, что Альбертины Шульце нет. В том, что Альбертина вот-вот явится, сомневаться не приходилось — это было столь же очевидно, как звук гонга ровно в девять вечера: «Отбой!» Так считала руководительница приюта. Выполнение домашних заданий под контролем воспитателей, добровольные спортивные занятия — добровольным в них был только выбор между волейболом, бегом на длинные дистанции и гимнастикой — все это давно уже было позади, но Альбертина так и не появлялась. Давно уже отзвучал и звук гонга — никакой Альбертины по-прежнему не было.

Раппельмайерша, властительница над «Домом детского счастья», посмотрела на часы, которые болтались у нее на шее на золотой цепочке. Если эта малявка Шульце отправилась в путь прямо после завтрака, то ее ведь могло занести уже очень далеко!

Вообще-то Раппельмайершу звали госпожа Элеонора Рапп-Майербринк. Стоило ей только открыть рот, как, скрипя и скрежеща, занудные замечания и придирки так и сыпались у нее с языка. Звук был такой, словно кто-то набрал камней в старую жестяную коробку из-под печенья и тряс ее. Единственное, что Раппельмайерше безоговорочно нравилось в «Доме детского счастья», так это серая стена, которой был обнесен детский приют. Потому что без ее разрешения никто не мог ни войти внутрь, ни выйти наружу, за эту стену. До сегодняшнего дня.

В «Доме детского счастья» у детей было все что угодно — кроме счастья. Госпожа Рапп-Майербринк никому ни на йоту не давала усомниться в том, что в детском приюте именно она — абсолютная повелительница. Она все видела, все слышала и все знала — и перед ее наказаниями дети трепетали.

У госпожи Рапп-Майербринк были свои любимчики. Альбертина к ним не относилась. Строгая руководительница терпеть не могла, когда у ее «овечек» — так она именовала детей — появлялись собственные «идеи», то есть когда кто-то из детей противился распоряжениям, не желал поклониться возможным приемным родителям или же вечером, в десять часов, разговаривал по какому-то «звездному телефону». А у Альбертины «идеи» появлялись довольно часто.

Госпожа Рапп-Майербринк перевернула вверх дном весь дом и протрясла его основательно — причем делала это лично, и всюду ее сопровождали Тобиас, который проходил у них в приюте альтернативную службу, и еще господин Шлюпф, который заведовал хозяйством и был соня, каких свет не видывал. Но, несмотря на все их усилия, Альбертину Шульце они так нигде и не обнаружили.

Яцци, Тиль и Кнобель, Тобиас и господин Шлюпф полукругом стояли в столовой.

— Может быть, стоит вызвать полицию… — первым робко заговорил господин Шлюпф, пытаясь хоть что-то предложить.

— Полицию? — заорала на него руководительница. — Вы что, совсем ума лишились? Чтобы весь свет узнал, что от меня, Элеоноры Рапп-Майербринк, смылась одна из моих «овечек»? Никогда в жизни. Нет, нет, нет!

Шлюпф сник и прикусил язык. Все, больше от меня ничего не услышите, подумал он про себя. Все эти поиски да расследования и так немало его раздражали. Вот так ищут, ищут — и в конце концов могут дознаться, что под Рождество, когда разные благотворительные общества присылали сиротам подарки, он то и дело утаивал кулечки со сластями — себе оставлял, что повкуснее. Или, не дай Бог, Раппельмайерша именно на него возложит вину за то, что побег «овечки» удался. Причем эта догадка не так уж абсурдна, потому что не кто иной, как Шлюпф, заведовал всеми тремя замками на входной двери в приют. К сожалению, после обеда на него, как обычно, навалилась эта неодолимая дремота. Но он готов поклясться, что смежил веки на одну, ну максимум — на две минутки.

— Всем присутствующим я даю последний срок — три секунды. — Раппельмайерша уперла руки в боки. — Кто до истечения этого срока скажет мне, где она, тому нечего бояться наказания. Во всяком случае, оно будет не таким страшным. — Она окинула всех проницательным взглядом и возвела глаза к девизу приюта, который красовался над обеденным столом: «Пусть счастье и солнце сияют в наших сердцах».

Потом ее огненный взор переметнулся на Тиля и Кнобеля. В минуты крайнего волнения глаза у госпожи Рапп-Майербринк немного косили. Но сейчас ее волнение перешло все пределы, поэтому и Тилю, и Кнобелю казалось, что она вот-вот проткнет их своим взглядом. Однако близнецы остались тверды. Они пообещали Альбертине молчать, как могила, как две могилы. Когда Альбертина вернется, они все вместе будут «скрести корки».

— А может быть, с ней приключилось… ну… — Тобиас не решался говорить громко и, склонив голову, шепотом продолжил: — … Несчастье какое-нибудь? Или кто-нибудь ее похитил?

— Несчастье? — Голос Раппельмайерши захлебнулся, взвыв, как гоночный автомобиль на повороте в приключенческом фильме. — Вот дубина! Ты что, думаешь, что в момент похищения она прихватывает с собой свою идиотскую подзорную трубу и не менее идиотский чемоданчик, да еще этих дебильных куколок в придачу? Ты думаешь, кто-нибудь на белом свете так интересуется этой стервозной оборванкой, что готов похитить эту нищую церковную мышь? — Раппельмайерша сжала губы гузкой — она всегда так делала, замышляя какую-нибудь новую гадость. Но, поскольку это было ее обычным состоянием, губы у нее почти всегда были сжаты в куриную гузку. — Кстати, судя по документам, у нее ведь где-то есть тетка! И зовут ее Грабентаг или что-то в этом роде. Нам надо соблюдать крайнюю осторожность. Она ни в коем случае не должна узнать, что ее ненаглядная племянница от нас смылась. — И Раппельмайерша поспешила к дверям. — Разойдись! Немедленно спать! Всех касается! — прокаркала она из темноты коридора.

Большая капля пота скатилась у Кнобеля с верхней губы и упала на красный дощатый пол в столовой.

— Пронесло, — выдавил он, не разжимая рта. Он развернулся, покидая это страшное место, и Тиль потрусил за ним. Ковыляя друг за другом, как двое утят, они прошли мимо Шлюпфа и мимо Яцци. И никто не заметил того документа, который засунут был в задний карман штанов Кнобеля и края которого вырисовывались под его футболкой.

Весь дом уже мирно подремывал, а руководительница до сих пор еще в раздумье сидела за своим письменным столом. А вдруг все это — только дурной сон, подумала Элеонора Рапп-Майербринк. Да наверняка девчонка спокойно лежит себе в постели и крепко спит!

Она вскочила и побежала в ту часть дома, где находились спальни девочек. Безо всякого стука она ворвалась в комнату, где жили Альбертина и Яцци, но кровать Альбертины была пуста. Никакой это не сон, вынуждена была признать госпожа Рапп-Майербринк.

— Нет, эта поганка Шульце сведет меня в могилу! Яцци, говори, где она? — Раппельмайерша схватила спящую девочку за плечо и принялась ее трясти.

Соседка Альбертины, разумеется, с радостью наябедничала бы, но она, к сожалению, ничего не знала. Альбертина об этом специально позаботилась.

— Понятия не имею, госпожа Раппель… ой, то есть… госпожа Рапп-Майербринк. За завтраком она еще была, а потом… — и Яцци, уже в сотый раз наверное, начала было свой рассказ.

Но Раппельмайерши уже и след простыл. Уходя, она с таким треском захлопнула за собой дверь, что порыв сквозняка сдернул со стены над колченогой кроваткой Альбертины плакат, и большой лист плавно опустился на пол. «Загадочная Сибирь» — гласила надпись. На плакате огромная луна озаряла бескрайнюю степь.

Поиск по сайту: